1 2 3 4 5 6 
Ответ. На этот вопрос я затрудняюсь ответить. Корецкий тепло и ровно относится к большинству членов команды. И они его любят…
    
    
Я спросил Астафьева, как случилось, что Корецкий получил отпуск в разгар путины. Капитан сумрачно пояснил:
    
— В середине августа у нас вышел из строя двигатель. Ремонт планировали недели на три, не менее. Женя попросил дать ему отпуск. Он много трудился перед этим, а работ по его специальности фактически не предвиделось. Поэтому я дал ему отпуск с 21 августа по 10 сентября…
    
     
…Вопрос. Ваши соображения о том, как мог Корецкий оказаться в Крыму.
     
Ответ. Абсолютно не представляю себе. Корецкий, по-видимому, выехал туда неожиданно, иначе я бы знал, что он собирается в Крым. В лучшем случае об этом знает Тамара или кто-нибудь из тех, с кем он встречался в Ленинграде.
     
Вопрос. А с кем он мог встречаться в Ленинграде?
     
Ответ. Этого я не знаю. Но знакомые у него там, безусловно, были…
    
    
— Послушайте, капитан, — сказал я. — Как же это вы ничего не знаете о Тамаре? Ведь вы же сами говорите, что Женя — ваш друг?
    
— Друг, — твердо сказал Астафьев и добавил: — Ну, и что? Штурман Корецкий о своих личных делах болтать не любит… — Неожиданно капитану изменила выдержка и, отвернувшись от меня, он хрипло спросил: — Что произошло? Почему вы меня обо всем этом спрашиваете?
    
Я молча положил на стол фотографию. Астафьев долго смотрел на нее, что-то шептал, потом накрыл карточку огромной ладонью и тяжело поднялся. Красное обветренное лицо его было жестко, тяжелые желваки у скул бледны, запавшие воспаленные глаза слепы…
   
  
  
   
    
Ленинград
   
   
    
     
Лист дела 33
    
    
Еще не открыв глаза, я с нежностью прислушался к стуку колес. Слава богу, что все это, наконец, окончилось! Не будет раскачивающейся под ногами палубы, проваливающегося в тартарары вертолета и воспаленных, налитых болью глаз капитана Астафьева.
    
Глухо и часто пыхтел впереди тепловоз, под ногами выстукивали дробь на стрелках колеса. Поезд подходил к Ленинграду. И все, что было еще только вчера, казалось мне далеким, почти забытым прошлым. Лишь ладонь хранила крепкое пожатие Энге, невозмутимо мокнувшего вчера ночью на осклизлом холодном перроне, и его ласково-детское:
    
— Ницего, сейцас ты на церной полосе. Пройдет.
    
— На какой полосе? — переспросил я.
    
— На церной. Жизнь — как матрос — вся полосами…
    
А потом экспресс помчал меня в Ленинград. На площади у Балтийского вокзала я сел в такси и сказал сонному шоферу:
    
— Петроградская сторона.
    
Я ехал на квартиру Жени Корецкого, в дом, оставшийся теперь навсегда без хозяина…
    
Дверь открыла старушка с забинтованной рукой. Она строго спросила:
    
— Кого надо?
    
Я вдвинул ногу в дверную щель и беззаботно сказал:
    
— К Жене Корецкому, по делу. А что с рукой-то?
    
— Да старая я, видать, совсем стала — руки трясутся. Намедни кастрюлю с горячим молоком на себя вертанула. Дегтем бы намазать, да где его сейчас в городе возьмешь-то, деготь? Вот докторша прописала мазь какую-то, да толку с нее — как с козла молока.
    
— С докторши? — механически переспросил я.
    
— Да не-е, докторша у нас хорошая. Мазь не помогает. А чего это я тебя ране у Женьки никогда не видела? Друзья новые вы, что ль? У него ж каждый день новые приятели. Полгорода к нему таскаются. И жрать все здоровы. Мне-то, соседке, это, конечно, без дела, но очень он уж легкий человек.
    
— Как это — легкий? Легкомысленный?
    
— Не-е! Ты что, милый! Женька — парень с серьезностью большой, толк в нем человеческий на троих заложен. Только доверие у него к людям легкое, как у мальца мелкого. А люди-то, сам знаешь, разные бывают. Один — на, а двое — дай. Вот и денег у него всегда — «тетя Катя, десятку бы до получки». У меня-то пенсия — пятьдесят два рубля, а у него — три тысячи. Но — даю, потому как он гордый: брюхо у него подведет, а у чужого не попросит. Я-то ему все как мать. Своя-то у него в блокаду погибла. Отец — на фронте, а мать здесь, в блокаду…
    
— А давно Жени нет дома?
    
— Да числа с тридцать первого, а то первого. Примчался из Таллинна, купил машину в магазине, покрутился два дня и укатил куда-то. Да вот записку мне на кухонном столе оставил…
    
     
ВЕЩЕСТВЕННОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО
     
Тетя Катя! Мы поехали на Кавказ, обкатывать мою технику. Числа 9-го вернусь, не беспокойся. Уплати за квартиру, приеду — отдам. Целую.
     Женька
    
    
— Вот те на! А что, он заранее не говорил, что на юг собирается?
    
— Не, — старуха, видимо, истомленная одиночеством, беседовала со мной все охотнее. Она даже впустила меня в коридор. — Я чую, он и ехать-то решил в одночасье, а то бы знала я. Сказал бы он мне об этом непременно, как есть сказал бы.
    
— Так вы не знаете и с кем он поехал?
    
— То-то и оно, — пожала старуха плечами. — Отобьется парень от рук, боюсь. Это ж надо! Даже не сказал, что едет в даль такую! Оттуда, от Кавказа, почитай, и до Турции рукой подать? Ты как думаешь?
    
— Думаю, что так оно и есть, — кивнул я.
    
— Вот про то я и говорю! В такую даль укатил, а я об этом от Зинки-дворничихи узнавать должна!
    
— А Зинка-то откуда знает?
    
— А ей как не знать — убирает она утром участок, вот и видела, как он со двора подался…
   
   
    
     
Лист дела 34
    
    
Когда я учился на четвертом курсе университета, нас послали на производственную практику. Я, естественно, опоздал к распределению, и все хорошие места — в следственном управлении, в МУРе, в УБХСС — были розданы. И послали меня практиковаться в группу розыска, ту, что ищет алиментщиков, пропавших родственников и так далее. Пришел я в полнейшем унынии к начальнику группы. Толстый такой, седоватый дядя с кабаньими глазками — только сапог бутылками не хватает. Повертел он в руках мое направление, похмыкал, говорит:
    
— Следователем, наверное, собираешься стать?
    
— Собираюсь, — сказал я.
    
— А работать как будешь, следователь?
    
— Ну, как у вас тут, «собирать факты по крупицам», — откровенно нагло заявил я.
    
— Ну и дурак, — спокойно сказал он. — Много ты по крупицам насобираешь в нашей колготе. По молекулам собирать надо, атомам отдельным радоваться! Скидавай свой пиджачок, иди сюда…
    
Это был мой первый настоящий учитель следственного поиска…
    
     
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА дворника Кузьминой 3. В.
     
…В конце августа или начале сентября — даты точно не помню — я вышла убирать территорию. Времени было около шести утра. Через несколько минут во двор вышел Женя Корецкий и подошел к своей машине, которую держал во дворе под окном. В руках у него был большой портфель. Он кинул его в машину, завел мотор и поехал. Проезжая мимо меня, поздоровался. Я еще спросила: далеко ль, мол, в такую рань собрался? Он ответил: «Далеко, семь тысяч верст…», махнул рукой и умчался.
     
Никого в машине его не было, и около дома его никто не ждал. В этот его приезд в Ленинград я его видела два раза, и оба раза он был один. Некоторых его знакомых я знаю в лицо, но как их зовут и где они проживают — мне неизвестно…
    
    
Так. В шесть часов утра, с портфелем, один и — за «семь тысяч верст». Я должен радоваться и этим атомам. Сложатся ли они в молекулу, и в какую?..
   
   
    
     
Лист дела 35
    
    
В помощь мне выделили инспектора ленинградского уголовного розыска Леонидова. Маленький, круглолицый, все время улыбающийся, Леонидов был заряжен гигантским оптимизмом. Коротко разъяснив ситуацию, я сказал ему:
    
— В деканате возьмете списки студентов всех курсов и прямо подряд прорабатывайте. Впрочем, первый курс можете не смотреть. Запомните: ее зовут Тамара. Больше ничего я не знаю. Сколько вам понадобится времени?
    
— А кто его знает? — развел руками Леонидов. — Допустим, что всех Тамар я отберу за час. А ведь потом с ними со всеми поговорить надо. Но к вечеру, думаю, управлюсь.
    
— Из ваших уст да богу в уши…
    
Вот действительно задачка на сообразительность: сколько Тамар может оказаться на одном факультете университета? Имечко ходовое. Царица в свое время не погнушалась. И еще: ведь многие называют себя иначе, чем в паспорте, — Асей, скажем, вместо Насти. А ведь Леонидов по документам смотреть будет. Но о таком варианте мне даже думать не хотелось…
    
Хорошо хоть, что первый курс можно отбросить. Ведь последний раз Тамару видели с Корецким летом. И уже тогда было известно, что она учится на географическом факультете…
    
Эх, забыл подсказать Леонидову: по адресам тех Тамар, которых он не застанет в университете, надо ездить не по очереди, а составить единый маршрут.
    
Тамара, которую мы искали, оказалась в списке шестой. А всего их было…
    
     
СЛЕДОВАТЕЛЮ
     
СПРАВКА
     
По Вашему заданию мною установлены четырнадцать студенток географического факультета Ленинградского университета по имени Тамара.
     
В результате бесед с ними выяснилось, что знакомой Корецкого является студентка IV курса Ратанова Тамара Иосифовна.
     
Ратанова явится к Вам для допроса сегодня в 18 часов.
     Инспектор Ленинградского уголовного розыска Леонидов
    
   
   
    
     
Лист дела 36
    
    
В кабинете напротив моего стола висели на стене электрические часы. Каждую минуту в них что-то негромко щелкало, и стрелка прыгала на деление вперед. Вот еще тридцать раз тихо щелкнет, и придет Тамара Ратанова. И мне надо будет рассказать, что ее любимого человека убили. Сообщать такие вещи тоже входит в мои обязанности.
    
Я часто думаю о том, что же является настоящим профессионализмом. Как-то написали обо мне статью в газете. Пришел к нам домой корреспондент, хороший веселый парень, и мы с ним здорово и очень откровенно говорили целый вечер. Бутылку коньяку выпили. А через несколько дней появилась статья. Я прямо зубами скрипел от злости. И все не мог понять: то ли я неправильно говорил, то ли он неправильно понял. Получился я у него этаким горластым чахоточным стражем закона. «Сердце, пылающее ненавистью ко всякой нечисти, смысл и содержание жизни — в борьбе с преступностью…» В общем — гражданин начальник Данко.
    
И было мне очень неприятно, потому что все это неправда. Не может сердце пылать по поводу всякой нечисти, поскольку нечисти много еще, и сердце, попылав-попылав, попросту перегорит. Вовсе не это составляет профессиональную черту людей закона. Ведь всякий человек, даже если сердце у него и не пылает, бросится, например, защитить женщину от хулигана. Но это — эпизод, мгновенный нервный толчок, почти эмоциональный порыв. А вот каждый день, каждую неделю, месяцы, годы идти вброд через поток человеческих страдании, боли, крови, обид, разбитых мечтаний и нечистот — вот это действительно трудно. Потому что при всем при том надо сохранить веру в человека. Иначе — утонешь в потоке.
    
Наташа часто упрекает меня в черствости. Я с ней не спорю, хотя и не согласен с этим. Неделю назад человек, толкнувший на моих глазах старика, вызывал у меня гораздо более сильные чувства, чем убийца Жени Корецкого. Потому что убийца был злом беспредметным, отвлеченным, для меня практически бесплотным. И сейчас он где-то ходит в несметном человеческом сонмище, возможно, отделенный от меня сотнями километров, тысячами событий, миллионами людей. И вся эта цифирь называется загадкой. Но загадку нельзя ненавидеть, даже если она убивает людей. Ненавидеть можно конкретного человека. А этого человека нет. Пока нет. Из атомов, из слов, из случайных встреч я должен воссоздать этого человека, как бог сотворил Адама из праха. А для этого не нужно «пылающее» сердце. Просто надо помнить, что тебе люди поручили сказать «Аз воздам». А воздать ему я должен и за себя тоже. За то, что, осматривая тело Жени Корецкого, я больше думал о пригодных для розыска следах, чем о том, что убит молодой парень и для него не будет больше весны, травы, нежности, что кто-то далеко отсюда уже стал несчастен и еще не знает об этом. Меня убийца тоже обделил в жизни, потому что такие, как он, сделали меня профессионалом в человеческом горе.
    
Профессионализм многолик. Но в одном он всеобъемлющ: все, не имеющее отношения к работе, уходит на второй план. Недавно на фотовыставке я видел снимок, показавшийся мне символом профессионализма: за кулисами ночного клуба со стриптизом два молодых актера о чем-то говорят с обнаженной балериной. Их лица озабочены, позы утомленно-свободны, напряженно выразительны руки в энергичных жестах. И никому нет дела до того, что женщина — голая. Это не распущенность, это не пресыщенность и не тупость. Это — профессионализм…
    
Мое сердце не имеет права пылать. Оно должно стучать ровно и сильно. И долго. Чтобы я, покуда оно стучит, мог превращать фантомы в реальное зло и карать его. Потому что мое сердце — сердце профессионала — тоже ломает свой ритм и вбивает молотом кровь в виски, когда я говорю чуть слышно:
    
— Тамара, Женя Корецкий погиб…
    
Она кивнула, как будто давно уже знала об этом, и закусила до крови нижнюю губу.
    
Она смотрела мне прямо в переносицу, и я хотел влезть под стол, провалиться сквозь землю, испариться на стене — только бы не чувствовать на себе этот слепой, обращенный внутрь взгляд. А еще мне хотелось подойти к ней, обнять ее за плечи, чтобы она уткнулась мне лицом в грудь, и сказать шепотом:
    
— Ну, поплачь, маленькая, поплачь. От слез становится легче. Поплачь, я буду рядом и буду ждать. Потому что у меня — это одна ночь. А у тебя их будет много, таких горьких, пустых ночей. От слез становится легче.
    
Но она не плакала. Сидела на стуле очень прямо, серая, холодная, как давно сгоревшая в печке зола. Так мы и сидели молча. Долго-долго. Я боялся шевельнуться, чтобы она не сломалась, не рассыпалась, не превратилась в пыль.
    
Потом она вдруг сказала растерянно:
    
— А он мне говорил, что мы проживем сто лет и умрем в один день…
    
Я вздрогнул от неожиданности, и она по-прежнему смотрела прямо на меня и видела, как в камере-обскуре, только то, что происходило внутри нее вчера, месяц назад, давно.
    
— Когда я осталась у него дома, то среди ночи проснулась. Женя не спал, он смотрел мне в лицо. Я погладила его по голове и спросила: «Это очень плохо, что я не плачу?» — «А зачем тебе плакать, родная?» — «Говорят, что в эту ночь девушка должна плакать». — «А тебе хочется плакать?» — «Мне хочется петь. Мы ведь проживем сто лет…»
    
…Я стоял у окна, ухватившись за железную решетку, и смотрел на улицу. По широкому шумному проспекту уходила от меня Тамара, я видел только ее одну, бредущую бессильной походкой, с опущенной головой — без направления, без мыслей, без цели. И, может быть, потому, что еще несколько часов назад Леонидов нашел ее весело хохочущей с подругами в коридоре университета, это было особенно страшно. Я отошел от окна.
    
— Наверное, я никогда не стану профессионалом, — подумал я вслух.
    
— Что-о? — удивленно переспросила пухленькая розовая девушка-машинистка, сидевшая за маленьким столиком в углу кабинета.
    
— А-а-а! Ничего! — я резко обернулся к ней. — Пишите! Лист дела тридцать шесть!
    
Машинистка, обиженно поджав губы, начала печатать протокол.
    
     
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА Тамары Ратановой
     
…Вопрос. Когда Вы виделись с Корецким в последний раз?
     
Ответ. Мы не виделись с июня, и встреча не предвиделась до октября, разве что я приехала бы в Таллинн. Но в двадцатых числах августа я получила телеграмму, в которой Женя сообщил о неожиданном отпуске. Он приехал 21 августа. Перед этим ему прислали из автомагазина открытку на «Волгу», за которой долго стоял в очереди. На другой день мы поехали в автомагазин и выбрали машину голубого цвета…
    
    
Стрекот машинки прекратился — девушка подняла на меня глаза и иронически ухмыльнулась. Я отвернулся со злостью, и машинка застучала снова.
    
     
…Потом в ГАИ ему выдали номер на машину. Какой номер — я не помню.
     
Вскоре из Москвы приехал друг Жени, с которым они вместе служили в армии. Друга зовут Отари, фамилию его я не знаю. Он грузин, живет в Москве…
    
    
Девушка опять подняла голову, иронически, понимающе кивнула, явно желая что-то сказать.
    
— Леночка… — едва сдерживаясь, прошипел я. — Леночка, я вас очень прошу не отвлекаться…
    
Яростный стрекот машинки:
    
     
…работает где-то стоматологом. Видела я его всего два раза. Женя говорил, что он хороший товарищ и у него с ним, связаны самые лучшие воспоминания. Останавливался Отари в гостинице «Астория».
     
Числа двадцать пятого мы втроем — Женя, Отари и я — были в ресторане при этой гостинице, отмечая приезд Отари и покупку машины. А еще через несколько дней — по-моему, это было тридцатого августа — Женя заехал ко мне домой поздно вечером (у меня нет телефона) и сказал, что уезжает с Отари на несколько дней в Грузию, чтобы обкатать машину. Я с ним поехать не могла, потому что у меня начинались занятия в университете. Больше я его не видела…
    
   
   
    
     
Лист дела 37
    
    
Тамара вернулась в половине десятого.
    
— Постарайтесь, — взмолился я. — Напрягите память, это очень важно. Вспомните все, абсолютно все, что касается Отари.
    
Тамара доверчиво посмотрела на меня:
    
— Я — мне трудно… Понимаете, он мне сразу не понравился, честно… Легкомысленный какой-то. И потом… Женя-то всего на несколько дней вырвался… Мы столько не виделись! И вдруг — этот Отари…
    
Она опустила голову и надолго задумалась. Потом вдруг зло, с неожиданной ненавистью сказала:
    
— Деньгами, как миллионер, швырялся. И каждый раз на меня оглядывался: вот, мол, я каков! А потом заманил Женю и… и все… — Тамара закусила губу, устремив сквозь меня невидящий взгляд.
    
Я неуклюже положил руку на ее ладонь:
    
— Тамара, я понимаю, что вам сейчас очень тяжело. Но вы должны мне помочь.
    
Она посмотрела на меня.
    
— Мне надо поехать с вами в ресторан «Астория» — может быть, вы вспомните официантку, которая вас обслуживала.
    
— Нас обслуживал официант — молодой парень.
    
— Вы сможете его вспомнить?
    
Тамара подумала, потом кивнула:
    
— Наверное, смогу…
    
…Ресторанный зал был переполнен. Оглушительно гремел джаз. Крохотный трубач так надувал щеки, что я боялся, как бы он не лопнул, упав на пол комочком посиневшей кожи. Мы стояли у дверей, и Тамара сказала безжизненным голосом:
    
— Мы сидели вон в том углу…
    
Сейчас там шумно и весело гуляла большая компания. Я некстати подумал: «Где стол был яств…» И почему-то меня охватило злое, несправедливое и от этого еще более острое чувство по отношению к этим веселым, подвыпившим, ни в чем не повинным людям. Развевая фалды смокинга, иноходью бежал метрдотель.
    
— Одну минуточку… — остановил я его.
    
Он мгновенно выдал мне порцию казенной любезности:
    
— Дорогой мой, ничем не могу быть полезен — сегодня много гостей…
    
— Это я решу сам, можете ли вы быть мне полезным, — грубо сказал я. — У вас есть официант — маленького роста, блондинчик? Молодой?
    
— Как же! Поленин Валерий. А что случилось?
    
— Ничего. Посадите нас к нему за отдельный стол.
    
Он посмотрел на меня внимательно, и лицо его озарилось догадкой.
    
— Ах, вы — оттуда? — он махнул большим пальцем куда-то себе за плечо.
    
— Нет, отсюда, — и я показал пальцем за свое плечо.
    
— Сейчас, сейчас накроем!
    
Поленин принес графинчик вина и кофе почти мгновенно. Когда он отошел, я спросил Тамару:
    
— Вы уверены, что это тот?
    
— Да.
    
Через некоторое время Поленин подошел к нашему столу снова:
    
— Что-нибудь желаете еще?
    
— Да. Присядьте.
    
— Простите, по служебной инструкции не полагается.
    
— Инструкции создают для того, чтобы их нарушали. Садитесь, мне надо поговорить с вами.
    
Он присел, лицо его выражало крайнее удивление. Спиной он загораживал от меня зал. Я протянул ему мое удостоверение.
    
— Понятно, — кивнул Поленин.
    
— Вы не помните эту девушку? — показал я глазами на Тамару.
    
— Да, помню, конечно. Я просто не подал виду, потому что у нас своя этика.
    
— Вы помните ее спутников?
    
— Да, естественно.
    
— Почему естественно?
    
— Ну, во-первых, они были в ресторане всего недели две назад, а во-вторых, у меня профессиональная память на лица.
    
Снова о профессиональном! Видно, никуда мне не уйти сегодня от этого. Я повернулся к Тамаре боком так, чтобы она не видела, — и показал официанту фотографию убитого Корецкого. Он сильно побледнел и механически кивнул.
    
— Опишите внешность второго мужчины.
    
— Высокий, такого же роста, какой, — Поленин указал на фотографию, — и как тот, что был во второй раз, по выговору кавказец, хотя сам светлый…
    
Я насторожился:
    
— В какой второй раз?
    
— Ну, через день-два после того, как они были с этой девушкой.
    
— Так, так…
    
— Они были втроем. Третий парень, такой же высокий, как они, только, видать, гораздо здоровее.
    
— Постарайтесь припомнить что-нибудь приметное его внешности.
    
— Приметное? — задумался официант. — Черт его знает! Обычный человек вроде бы, только здоровенный больно. Да, вот глаза у него интересные — сам он черный, а глаза очень голубые, думаю, что днем у него зрачки совсем бесцветные. И черные точки посредине.
    
— Вы это хорошо помните?
    
— Да, конечно. Он расплачивался со мной еще до того, как они собрались уходить. Когда я ушел за кофе, он догнал меня в буфете и попросил дать счет. Я быстро посчитал, и тут он вдруг взял меня очень сильно за руку повыше локтя и сказал, не то шутя, не то всерьез: «Ну, математик, намного обжал?» При этом он смотрел на меня в упор, и я запомнил его глаза. Я хотел обидеться и ответить ему как следует, но он вдруг засмеялся и сказал: «Живи, нам такие люди тоже нужны», протянул мне полсотни и вернулся за стол.
    
— А какой был счет?
    
— На 43 рубля 60 копеек. Если нужно, я могу вам показать копию. — Поленин вынул из кармана толстый блокнот, быстро перелистал и протянул его мне.
    
Да, счет был именно на сорок три шестьдесят, и наверху стояла дата — тридцатое августа.
    
Я взял у Поленина счет и спросил:
    
— Вы не слышали, случайно, что-нибудь из их разговора?
    
Поленин развел руками:
    
— Да нет, мне как-то ни к чему было. Вот только в самом конце они заказали шампанское, и я открывал бутылку возле стола. Разлил по фужерам, и этот — третий — поднял тост: «За счастливое плавание!..»
    
     
Ресторан «АСТОРИЯ»
     
«30» августа
     
СЧЕТ
     
Салат «Астория» 3 2-40
     
Осетрина залив. 3 2-70
     
Мясное ассорти 2 2-40
     
Лимон 0-60
     
Бифштекс 2 2-20
     
Шашлык 1 1-40
     
Коньяк арм. 3* 1 6-15
     
Киндзмараули 1 3-95
     
Коньяк груз. 4* 2 16–90
     
Кофе 3 0-45
     
Мороженое 3 0-90
     
Шампанское 1 3-55
     
ИТОГО: 43–60
    
    
…Да, их было, несомненно, трое — три салата, три осетрины, три горячих, три кофе, три мороженых.
    
Это было для меня полной неожиданностью. Почему-то я все время был уверен, что в автомобиле ехало только два человека. И вдруг выплыл третий. Да, это удар по всем моим версиям. Если об одном хоть что-то известно — имя, служба в армии вместе с Корецким, второй появился вообще как черт из машины. Хорошо, начнем с Отари. Я позвонил в гостиницу, попросил поднять списки проживающих и найти паспортные данные всех людей по имени Отари, которые были прописаны в гостинице в последнюю декаду августа. Паспортистка попросила номер моего телефона, чтобы перезвонить позже — необходимо было посмотреть архив. Через полчаса позвонила какая-то женщина и представилась густым басом:
    
— Старший администратор гостиницы «Астория» Каджан говорит!
    
— Слушаю.
    
— Вы просили навести справку…
    
— Да-да-да!
    
— Так вот. С 20 по 30 августа в гостинице лицо по имени Отари не проживало.
   
   
    
     
Лист дела 38
    
    
Меня охватило некоторое остервенение. Такого фокуса я не ожидал. Ощущение унизительного бессилия давило меня не потому, что преступники аккуратно зачищали за собой следы. Было бы глупо ожидать, что они специально для меня раскидают свои визитные карточки с указанием часов приема. Бесило, что я никак не могу понять механизма, внутренней динамики, логики этого преступления. Завладеть чужой «Волгой»? Но для этого не надо убивать хозяина. В конечном счете, проще угнать…
    
Оперативник Леонидов получил в госавтоинспекции справку, что 21 августа Корецкий зарегистрировал автомашину «Волга» голубого цвета, получив номерной знак «ЛЕВ 78–10».
    
Но Корецкий убит и больше никогда ничего не скажет. Преступники не оставили никаких концов. Почти не оставили. Но ведь «Волга» не могла исчезнуть! Она же должна где-то ездить сейчас!
    
Я связался с Москвой и попросил объявить пропавший автомобиль во всесоюзный розыск…
    
     
Управление уголовного розыска
     
Министерства внутренних дел СССР
     
21 сентября
     
№ 89
     
ВСЕМ ГОРОДСКИМ И РАЙОННЫМ ОРГАНАМ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ
     
В ночь с третьего на четвертое сентября сего года в районе поселка Солнечный Гай Крымской обл. неизвестным преступником убит Корецкий Е. К.
     
С места преступления угнана принадлежавшая Корецкому автомашина «Волга» голубого цвета, государственный номерной знак «ЛЕВ 78–10», кузов 1134834, шасси 3789612, двигатель 0187362.
     
Примите все необходимые меры к срочному розыску автомашины и установлению преступника.
    
   
   
    
     
Лист дела 39
    
    
Теперь, бесспорно, фигурой номер один стал Отари. И если он только не подался в бега, то разыщем мы его довольно скоро. Тамара говорит, что он служил вместе с Корецким в армии, что живет он в Москве и работает там стоматологом. А если он служил с Корецким в армии так же, как проживал в «Астории»? А?
    
…Гвардии полковник, как все люди, нечасто встречающиеся с такими делами, был явно заинтересован.
    
— Выяснилось, что в августе ни один человек с именем Отари в «Астории» прописан не был, — продолжал я свой рассказ. — Теперь у меня всего лишь две микроскопические зацепки: то, что Отари служил в армии вместе с Корецким и что сейчас он, вероятно, живет в Москве…
    
— А если он служил в армии так же, как проживал в «Астории»? — словно угадал мои мысли полковник.
    
— Нет, — твердо сказал я, — об этом Тамаре говорил сам Корецкий, так что, скорее всего, это правда.
    
— А по имени его трудно найти? Ведь имя-то довольно редкое?
    
Я усмехнулся:
    
— В Москве, не считая детей, прописано больше пяти миллионов человек. Половина — женщины. Значит, года за три я бы проверил остальные два с половиной миллиона… А мне Отари нужен скорее. Лучше всего… завтра.
    
Зазвонил телефон. Полковник снял трубку:
    
— Райвоенком полковник Ковалев слушает. Да. Да-да, я в курсе… Но поймите же, у нас райвоенкомат, а не собес. Нет. Нет, никак не могу… В приемные часы, пожалуйста… — положил трубку, повернулся ко мне: — Да-а, сложненькая задачка.
    
— Простые я сам решаю, — невесело улыбнулся я.
    
— Но чем же я-то могу вам помочь? — озадаченно спросил военком.
    
— Полагаю, что можете. Я тут вот какую штуку надумал. Вы можете связаться с Министерством обороны и выяснить по их спискам, кого звали Отари в части, где служил Корецкий.
    
— Слушайте, а ведь это идея! — радостно провозгласил военком.
    
— Я же говорил, что две головы лучше, — заметил я.
    
— Конечно, — спокойно, с лукавым прищуром неожиданно молодых, весело-искристых глаз согласился полковник. — Вы оставьте мне официальную бумагу. А сами, зайдите завтра.
    
— Нет, завтра я уже буду в Москве, — покачал я головой. — Вы уж, пожалуйста, телеграфируйте мне туда: Москва, Петровка, 38, МУР…
    
Я вернулся к себе и написал два запроса — военкому и в Московский уголовный розыск — и злорадно усмехнулся: «Ничего, возьмем в клещи!» МУР я просил срочно предпринять розыск проживающего в Москве и работающего стоматологом человека по имени Отари. «…Возраст двадцать восемь-тридцать лет, высокого роста, широкоплечий, русоволосый, глаза карие, лицо белое, привлекательное…» Не помешает на всякий случай…
    
     
В ПЕТРОГРАДСКИЙ РАЙВОЕНКОМАТ гор. ЛЕНИНГРАДА
     
В связи с расследованием уголовного дела об убийстве Корецкого Евгения Константиновича, призывавшегося на действительную службу в Советскую Армии вашим военкоматом, прошу оказать содействие в срочном установлении и розыске сослуживца Корецкого по армии, имя которого ОТАР или ОТАРИ.
     
О результатах прошу сообщить в Московский уголовный розыск: Москва, К-6, Петровка, 38.
    
    
…В ту же ночь я выехал в Москву…
   
  
  
   
    
Москва
   
   
    
     
Лист дела 40
    
    
На Комсомольской площади тоже шел дождь, кипела людская толчея, и на стоянке такси вилась длинная очередь. Размахивая своим чемоданчиком, я прошел через площадь и направился по Домниковке к Садовому кольцу. Все равно еще рано. На углу Ананьевского переулка я зашел в маленький кафетерий. У прилавка стояло несколько человек, и пожилая, очень разговорчивая продавщица беседовала сразу со всеми. Очередь двигалась, и каждому вместе со стаканом кофе и дымящейся сарделькой доставалась своя порция разговора. Парень в спецовке, стоявший передо мной, узнал о босяке-зяте, который выпил за ужином пять бутылок пива, а мне она поведала об Анне Карениной — не очень порядочной, но все-таки хорошей женщине.
    
Я пил невкусный кофе, обжигался раскаленными кусками сардельки, и настроение у меня было хорошее. Я был уверен, что сегодня придут важные вести. Потом вышел на Сретенку, на родной мой Рождественский бульвар, на Трубную площадь и по Колобовскому пришел на Петровку. Шел и ни о чем, ни о чем не думал, размахивал чемоданчиком и улыбался дождю, листопаду, встречным машинам и прохожим.
    
И когда я затопал по бесконечным муровским коридорам, то понял — я дома. И окончательно поверил, что новости будут. Пришли они в полдень…
    
     
В МОСКОВСКИЙ УГОЛОВНЫЙ РОЗЫСК
     
Москва, К-6, Петровка, 38.
     
На Ваш запрос сообщаю, что одновременно с Е. К. Корецким, в одном подразделении с ним, проходил службу Абуладзе Отари Георгиевич, уроженец гор. Москвы. По окончании службы Абуладзе О. Г. уволен в запас и выбыл в город Москву.
     Военком Петроградского района гор. Ленинграда
    
   
   
    
     
Лист дела 41
    
    
Я очень уважительно отношусь к справкам. Во-первых, они сообщают массу полезных сведений, а во-вторых, из-за одной-единственной справки я схлопотал ровно через месяц после окончания университета пять суток гауптвахты.
    
Меня распределили тогда следователем в отделение милиции, и жизнь моя была голубой и беззаботной, как большое поле незабудок. В одно из первых ночных дежурств я сидел, скучал и проклинал себя за то, что не захватил какую-нибудь книжку. Дежурство было удивительно спокойным — ни одного происшествия за всю ночь. Лишь одинокий пьяница со вкусом храпел на скамейке — за ним еще не пришла машина из вытрезвителя.
    
Часов около двух ночи в дежурку вдруг вошел решительным шагом какой-то пожилой джентльмен в кавалерийской шинели и обмотках. Проходя мимо пьяницы, он похлопал его по плечу и строго сказал:
    
— Активизируйтесь, товарищ!
    
Перегнувшись через барьер, пришедший протянул мне руку:
    
— Здравствуйте! Меня зовут Михаил Петрович Черепанов.
    
— Здравствуйте, Михаил Петрович, — радушно сказал я.
    
— Я хотел бы обсудить с вами один вопрос. Дело в том, что я обладаю фантастической особенностью перемножать в уме любые многозначные цифры.
    
Я недоверчиво покосился на него.
    
— Извольте проверить. Назовите две трехзначные цифры.
    
— 387 и 284.
    
Он на мгновение мучительно зажмурился, кожа заходила у него на голове. Даже уши шевелились. Затем сказал:
    
— 109908. Проверьте на бумаге.
    
Я взял ручку и считал, наверное, минут пять. Получилось точно.
    
— Точно? — торжествующе спросил он. — А теперь назовите две четырехзначные.
    
И четырехзначные он перемножил поразительно быстро и точно.
    
— Убедились?
    
— Факт.
    
— Теперь скажите, может ли человек, обладающий такими способностями, быть сумасшедшим?
    
— Никогда! — искренне заверил я.
    
— Тогда не откажите в любезности выдать мне об этом справку.
    
Я расхохотался, взял ручку и написал на клочке бумаги: «Справка. Я, имярек, побеседовав с Михаилом Петровичем Черепановым, и мысли не допускаю, что он может быть сумасшедшим. К сему — с уважением», — и расписался.
    
Михаил Петрович чопорно откланялся и ушел, напомнив по дороге спящему пьянице:
    
— Сохраняйте достоинство!
    
Через два дня Михаила Петровича разыскали сотрудники психбольницы Кащенко, откуда он бежал в ту злополучную ночь. Он доказывал им, что обладает дипломатическим иммунитетом, засвидетельствованным моей справкой. Об этом и сообщил главврач больницы начальнику райотдела.
    
— Так ведь это же ерунда, я ведь от своего имени, без должности написал ему эту справку, — слабо оправдывался я.
    
— Когда ты на дежурстве — нет у тебя никакого своего имени. У тебя одно есть имя — следователь, — сказал начальник райотдела. — Иди подумай об этом на гауптвахте…
    
     
СПРАВКА
     
Центральное адресное бюро сообщает, что гражданин АБУЛАДЗЕ Отари Георгиевич, уроженец гор. Москвы, проживает в Москве по Трехпрудному переулку, дом № 11/13, кв. 89 (108 отделение милиции), работает врачом-стоматологом в зубоврачебной поликлинике № 2 Киевского райздравотдела.
    
   
   
    
     
Лист дела 42
    
    
Поликлиника № 2 находится в районе Кутузовки. Я поехал туда на метро, чтобы успеть все не спеша обдумать. Вообще-то мне не нравится метро, потому что я всегда чувствую себя в переполненных вагонах подземки бесконечно одиноким.
    
Может быть, оттого, что за окнами — коричневая мгла туннеля, рассеченного пунктиром редких фонарей, или ровный грохочущий гул поезда давит на уши, может быть, потому, что здесь нет времени и не бывает ни весны, ни утра, а только есть график движения, но именно в метро люди всегда погружены в себя до предела, и меня пугают их ничего не выражающие лица. И как оживают, словно просыпаются эти лица, когда поезд с веселым тарахтеньем вдруг вылетает на мост или наземный перегон. И люди улыбаются обычному солнечному свету и небу так, будто видят все это впервые.
    
Вот поэтому я люблю садиться в вагон на станции Калининская, куда поезда приходят не из безвременья, а с настоящей живой земли. Зимой на Калининской вагоны тяжело дышат и мелко дрожат, холодные, запотевшие, покрытые узорной изморозью. Летом они запыленные, ласково теплые, и по полу летает тополиный пух. А сейчас они были просто мокрые, и струйки катились по стеклам и резиновым прокладкам дверей, обещая настоящую дорогу.
    
Я сошел на Студенческой и увидел, что напротив станции, рядом с поликлиникой, открылся новый магазин. Огромная вывеска — «Магазин „Рассвет“. Все для слепых». Эта вывеска меня ужасно расстроила. Было в ней что-то бездумное, и мне вдруг стало обидно за слепых и за тех хороших людей, которые придумали для них специальные приборы, книги и таблицы и добрый труд которых осквернила плоская фантазия чинуши, ответственного за социальный прогресс среди обездоленных людей. Это же ведь надо придумать такое — магазин для слепых назвать «Рассветом»! Я плюнул от досады и вошел в подъезд поликлиники.
    
Потом я разговаривал с медицинским регистратором Князевой, подсчитывал, прикидывал и понял, что должен чувствовать слепой в магазине «Рассвет»…
    
     
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА Евдокии Князевой
     
…Вопрос. Скажите, кто из врачей отсутствовал на работе 30 августа?
     
Ответ. Осмотрев журнал учета выхода на работу, могу показать — 30 августа на работе не было: доктора Кузнецовой, заместителя заведующего зубопротезным отделением; доктора Пилецкой, стоматолога; доктора Абуладзе, стоматолога; доктора Иванцова, рентгенолога.
     
Вопрос. По каким причинам они отсутствовали?
     
Ответ. Кузнецова и Иванцов были больны. Пилецкая с десятого мая в декретном отпуске. Абуладзе с четвертого августа по второе сентября был в очередном отпуске…
     Допросил Следователь
    
   
   
    
     
Лист дела 43
    
    
Ряды стульев в длинном коридоре зубоврачебной поликлиники были пусты. Из кабинета с табличкой «Стоматолог О. Абуладзе», держась за щеку, вышла женщина. Я выключил пропагандистский стенд с рекламой своевременного зубоврачевания и пошел в кабинет.
    
Абуладзе разговаривал с кем-то по телефону.
    
— Гаумарджос, гаумарджос, шени… Хо, батоно! — кричал он в трубку и весело хохотал. Прикрыв микрофон ладонью, он спросил меня: — Вы от Воскресенского?
    
— Дело в том, что я…
    
— Садитесь, дорогой, садитесь, — он указал на зубоврачебное кресло. — Я сейчас…
    
В зубоврачебном кресле мне делать было нечего — зубы у меня все здоровые. Но, оглядевшись, я стула не нашел и обреченно уселся в кресло. А он все разговаривал по-грузински и все время смеялся, синкопируя гортанную речь постоянным возгласом: «ара, ара!» — отрицательно качая головой — видимо, ему предлагали что-то очень смешное и совсем ненужное, а он все время отказывался.
    
Наконец он положил трубку и, направляясь к умывальнику, сказал нараспев, как давным-давно кричали во дворах старьевщики:
    
— Зубы выдираем — починяем — заменяем! Доставайте свои зубы, мой дорогой, смотреть будем… — и намыливать смуглые красивые пальцы.
    
— Видите ли… — начал я, но Абуладзе снова перебил меня:
    
— Знаю, знаю, дорогой. Николай Иванович уже говорил мне, что вы трусишка. Но вы не бойтесь, я только посмотрю.
    
Абуладзе говорил почти без акцента, и лишь манера разговора да некоторая гортанность выдавали в нем кавказца. Я смотрел на него, машинально покручивая бесчисленные рукоятки и рычажки зубоврачебного механизма, и решал — воспользоваться мне возникшим недоразумением или не стоит.
    
Наконец я сказал осторожно:
    
— Я к вам заходил в начале месяца…
    
— В начале месяца я был в отпуске, — довольно сказал Абуладзе, размял сигарету, прочно уселся на белую тарелку вращающегося табурета, закурил, явно расположенный к неспешной беседе со знакомым какого-то мне неизвестного, но, по-видимому, значительного Николая Ивановича.
    
— Хорошо отдохнули? — вежливо поинтересовался я.
    
— О, замечательно! И в доме отдыха побывал, друга в Ленинграде навестил. Погуляли-и… — мечтательно прикрыл глаза пушистыми длинными, просто девичьими ресницами Абуладзе. И пояснил доверительно: — Он как раз «Волгу» получил…
    
— Ну-у! — «пощупал» я почву. — «Волга» — это вещь!
    
— Ах, какая вещь! — с восторгом закричал Абуладзе. — До Москвы за восемь часов доехали!
    
Я переспросил с сомнением:
    
— За восемь? Что-то больно скоро?
    
— Пожалуйста, не удивляйтесь, дорогой. На сто сорок шли, — с горделивой скромностью сказал Абуладзе.
    
— Неужели сто сорок? — все-таки «удивился» я.
    
— Именно, — подтвердил Абуладзе. — Это все Алеша — поковырялся полчаса в моторе — как зверь тянуть стала, — и добавил с нескрываемым восхищением: — Вот что значит классный автомеханик!
    
Легко дававшаяся игра уже захватила меня, и я сказал мечтательно:
    
— Я бы тоже в Ленинград съездил. Остановиться, жаль, негде. У вас-то друзья…
    
— Друзья ни при чем. Я, как князь, в «Астории» жил, — сказал Абуладзе хвастливо и взял с инструментального столика шпадель.
    
— Одну минутку…
    
— Я же сказал вам — не бойтесь. Открывайте рот!
    
— Я не боюсь. Я хочу вас спросить…
    
— Ничего не надо спрашивать. Я только посмотрю…
    
Все-таки я спросил:
    
— Вы почему не были прописаны в «Астории»?
    
— Что-что? — Абуладзе был явно озадачен.
    
— Я спрашиваю, почему вы в «Астории» не прописались?
    
Он некоторое время оглушенно смотрел на меня, потом нащупал вопрос-ответ:
    
— Простите, но Николай Иванович… Вы ведь от Николая Ивановича?
    
— Нет, Отари Георгиевич. Это недоразумение… — спокойно сказал я.
    
— Тогда я не понимаю, что вам нужно…
    
— Мне нужно узнать, почему вы не прописались в «Астории».
    
— Ничего не понимаю, — растерянно развел руками Абуладзе. — А кто вы такой?
    
Я сказал с нажимом:
    
— Я — следователь.
    
— И вы — ко мне?! — не удержался от нелепого вопроса Абуладзе.
    
Я промолчал. Абуладзе вдруг взорвался:
    
— В чем дело, не понимаю?! Что у вас там, в «Астории», случилось? Пальму из кадки украли?
    
— Там много чего случилось, — сказал я задумчиво.
    
Абуладзе пожал плечами:
    
— Ну, что же, могу объяснить. В «Астории», как всегда, не было мест. Но там занимал отдельный номер друг моего отца. Вот у него — на диване — я и жил.
    
— Как князь? — зло ухмыльнулся я, ощущая вместе с тем убедительность объяснения Абуладзе. Но самое главное сейчас — где он был в день убийства… — Когда приступили к работе?
    
— Третьего сентября.
    
— Я хотел бы в этом убедиться.
    
— Это очень просто, — сухо сказал Абуладзе, и по его лицу было видно, что он начинает отдавать себе отчет в том, что я действительно следователь и что он попал в какую-то странную историю. — А что все-таки случилось, почему вы меня об этом спрашиваете?
    
— Потому, что мне все это интересно знать, — холодно сказал я, давая понять, что мой «интерес» — вещь официальная, обязательная и бесспорная.
    
— Пожалуйста, — смирился Абуладзе. — Вот карточки моих больных за третье сентября… — Он лихорадочно выдернул из картотеки несколько карточек, в которых были видны записи, четко датированные «3.IХ», «3.IХ», «3.IX»… Глядя на меня, он сказал обиженно: — Если вам это нужно — спросите у них… И еще сто человек подтвердят.
    
Значит, когда Женя Корецкий подъезжал где-то к Симферополю, Отари Абуладзе вел прием пациентов. В Москве, за полторы тысячи километров от места убийства.
    
— Это — алиби… — бормотал я, глядя на этого большого человека с ласковыми синими глазами, с таким милым, добрым, немного наивным лицом, ощущая неожиданную радость от того, что он непричастен к убийству.
    
«Не он, не он, не он!» — говорил я себе обрадованно, и хотя вся моя постройка уже с грохотом рушилась, я почему-то не досадовал. Потом пришла на память вроде совсем некстати, американская пословица: «Не меняйте ваших лошадей посреди реки», но я не успел додумать, потому что Абуладзе переспросил:
    
— Алиби? Алиби?! Вы меня в чем-то подозреваете?
    
— Нет! Я ни в чем вас не подозреваю, Отари Георгиевич, — сказал я с удовольствием. — Но кое-что вы мне сейчас расскажете…
    
     
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА Отари Абуладзе
     
Вопрос. Расскажите, как вы провели отпуск.
     
Ответ. Третьего августа, после работы, я выехал Лугу. Около трех недель я пробыл там в доме отдыха, а потом решил съездить в Ленинград, побродить по городу, сходить в музеи, навестить своего друга — Женю Корецкого. Если бы удалось его застать — он не всегда бывал в Ленинграде. Так я и сделал. В Ленинграде пробыл до 30 августа и вместе с Женей, которого я все-таки застал, и еще с одним товарищем, на машине Жени приехал в Москву. Ребята уехали дальше, на юг, а я остался в Москве и через два дня пошел на работу.
     
Вопрос. Как протекала дальнейшая поездка Ваших друзей?
     
Ответ. Я не знаю. Женя обещал написать мне по возвращении. Но я от него так ничего и не получил.
     
Вопрос. А как зовут Вашего второго товарища?
     
Ответ. Алексей Сабуров. Он из Тбилиси.
     
Вопрос. Что представляет собой Алексей Сабуров?
     
Ответ. Он немного выше меня, брюнет, со светлыми глазами, светло-серыми или голубыми — точно не помню. Лет ему тридцать — тридцать два. Видимо, очень сильный: уж на что Женя силен, а когда они мерялись силой — кто кому положит руку на столе, — Алексей свободно уложил его на локоть. И это несмотря на то, что у него нет двух пальцев на правой руке.
     
Вопрос. Каких пальцев нет у Сабурова?
     
Ответ. Полностью мизинца и двух фаланг безымянного. На это сразу обращаешь внимание при рукопожатии.
     
Вопрос. Где останавливался Алексей в Ленинграде?
     
Ответ. У своей тетки, которая живет на улице Маяковского, дом 10, квартира 26. Я хорошо запомнил адрес, потому что сам записывал его накануне отъезда — мы договорились утром заехать за ним. Мы подъехали в шесть утра, дважды просигналили, и Алексей, буквально минуту спустя, вышел с чемоданчиком.
     
Вопрос. Почему Вы не были прописаны в гостинице «Астория»?
     
Ответ. В гостинице, как всегда, не было свободных номеров. К счастью, прямо в вестибюле я встретил старого друга своего отца — Соломатина Сергея Евсеевича, который приехал в Ленинград по делам. Он мне сразу предложил разделить с ним его номер и расходы на него. А прописывать в номере второго человека администратор не желала, номер значится одноместным, хотя там, кроме кровати, был диван-кровать, на котором я и спал.
    
    
— Расскажите подробно о встрече с Корецким, с первого до последнего момента, — попросил я Отари…
    
— …Я приехал в Ленинград числа двадцать четвертого и в тот же день, узнав, что Женя в Ленинграде, пришел к нему домой. У Евгения была большая радость — он только что получил новенькую «Волгу», о которой давно мечтал. Мы много времени проводили вместе, я познакомился с невестой Жени — Тамарой. Однажды Женя затащил меня на автомоторынок, около клуба Капранова, который служит как бы своеобразным клубом автомобилистов. Женя мечтал оснастить машину никелированными зеркальцами и желтыми фарами.
    
На стоянке рядом с нами стояла «Волга» с тбилисским номером. Ее владелец — молодой общительный парень — разговорился с нами, рассказал, между прочим, что хочет продать свою машину. Я удивился, зная, что автомобили можно продавать только через комиссионный магазин. Однако парень объяснил, что имеет официальное разрешение ГАИ на прямую продажу машины. Мы познакомились. Это и был Алексей Сабуров.
    
Около полудня, когда Женя купил себе красивую желтую фару и мы уже собирались уезжать, нашелся покупатель на машину Алексея. Они договорились о цене и уехали оформлять передачу машины. Перед этим Алексей взял у Жени номер его телефона.
    
Через несколько дней Жене позвонил Алексей, и они договорились встретиться. Это было тридцатого. Я поехал с Женей, и мы встретили Алексея на Большом проспекте, около кино. Алексей порадовал Женю сюрпризом: небрежно вытащил из кармана пиджака и бросил на переднее сиденье сверточек. К восторгу Жени, которого может понять только автомобилист, в свертке оказалось великолепное зеркало, новенькое, никелированное, с рефлектором и приспособлением для моментальной установки на дверь. О плате за зеркало Алексей и слышать не хотел, обиделся и сказал, что в Тбилиси с друзей денег не берут. Больше того, показав толстую пачку денег, он заявил, что намерен как следует отметить продажу машины и поэтому приглашает нас в ресторан. Мы с удовольствием приняли приглашение этого славного парня, при этом мы с Женей договорились принять участие в расчете за ужин ресторане.
    
Мы пришли в «Асторию». Настроение у всех было прекрасное, и мы сами не заметили, как немножко перепили. В разгар ужина, когда все мы были уже «навеселе», Алексей встал и провозгласил тост за знаменитое кавказское гостеприимство. Мы искренне поддержали этот тост. Тогда Алексей торжественно пригласил нас на несколько дней к себе в Тбилиси, обещая отличный праздник в нашу честь. При этом он, смеясь, сказал, что сэкономит на самолете, а мы — взамен — прекрасно обкатаем новую машину и совершим великолепное путешествие. Поскольку мы с Женей были в отпуске, мы без особых колебаний согласились. Только наутро я сообразил, что мой отпуск заканчивается через три дня и я никак не смогу участвовать в этой поездке. Короче, мы договорились выехать завтра в шесть утра.
    
Так как я объяснил ребятам, что не могу ехать с ними в Тбилиси, было решено отвезти меня в Москву и уже оттуда продолжать путь на Кавказ. Алексей все еще смеялся надо мной, называл «арбатским грузином» и говорил, что он сам в сто раз больше грузин, чем я. Часов в пять дня мы уже были в Москве. Я предложил переночевать у меня, но Алексей сказал, что это нецелесообразно: они еще сегодня доедут до Орла. Поскольку у Жени времени было тоже в обрез, он согласился с Алексеем, мы распрощались около моего дома, и они уехали. По дороге Алексей рассказал нам, что работает механиком в большом автохозяйстве. Нас привлекли его открытый общительный характер, широта. Видно было, что он человек опытный, бывалый. Алексей не только артистически водил машину, но и блестяще в ней разбирался — буквально на ощупь, не глядя, он находил в ней малейший недостаток и тут же его устранял. Например, после того как он отрегулировал карбюратор на Жениной машине, она буквально удвоила свою мощность. Да и вообще Алексей весьма обаятельный человек…
    
    
Все запуталось окончательно. Надо, наверное, не суетиться сейчас, подумать, куда какие ведут пути. «Волга», проданная Сабуровым в Ленинграде. Так-так-так. Все равно непонятно…
    
— Скажите, Абуладзе, какой номер имела «Волга» Алексея?
    
— Я не знаю. Помню только, это был номер из Грузии — «ГФ» или «ГХ».
    
— А какого цвета была эта машина?
    
— Кофейного. Вернее, низ — белый, а верх — кофейный.
    
— Сообщил ли вам Алексей свой тбилисский адрес?
    
— Нет. Это было ни к чему, раз он сам ехал с нами.
    
— А откуда был покупатель «Волги» Сабурова?
    
— К сожалению, я не знаю и этого. Я лишь слышал краем уха, как он говорил, что у него есть срочные дела в облисполкоме. И еще — что ему ехать до дома на машине часа три-четыре. Да, вспомнил: они с Алексеем обсуждали вопрос — открыта ли областная госавтоинспекция, чтобы еще сегодня оформить передачу автомашины…
    
Я подошел к окну. Оно выходило на открытую линию Киевской ветки метро, внизу с шумом мчались электропоезда. В кабинете повисло длинное молчание, только доносилось звяканье инструментов, которые перебирал на столике около кресла Абуладзе. Прокашлявшись, он сказал неуверенно и тревожно:
    
— Можно мне… спросить?..
    
Я молча смотрел в окно.
    
— Слушайте! — резко сказал Абуладзе. — Что с ними случилось? Почему вы молчите?
    
Не оборачиваясь, я сказал:
    
— Отари… Женю Корецкого… убили…
    
В окно ворвался, занеистовствовал, поднявшись до невыносимой пронзительности, визг колес встречных поездов. Я посмотрел на Отари — и испугался: кровь отливала от его лица так стремительно, будто я ударил его ножом в живот…
   
   
    
     
Лист дела 44
    
    
Ошибки в конечном итоге возможны. В общем-то по большом счету — вся история человечества — это цепь преодоленных ошибок. Но я не работаю в Институте всеобщей истории. Я — следователь, и каждая ошибка — это торпеда по моему судну. А оно и так перегружено и сильно черпает бортами. Но как увернуться от торпед, как проложить правильный курс?
    
Ведь ошибки бывают самыми неожиданными. Вот как случилось с одним моим приятелем, молодым летчиком, впервые попавшим в Уэлен. Накрыл его там снеговой заряд, и целую неделю подряд томился он в местной гостинице, дожидаясь на Чукотке погоды. Пока не высмотрел там хорошенькую девушку-чукчанку. Девушка была закутана в элегантные меха, чрезвычайно молчалива и все время важно курила трубку с длинным чубуком. Подкатился к ней летчик, сел рядом — и давай соловьем разливаться, рассказывать о своей гордой работе. Девушка только щурила от удовольствия глаза и снисходительно кивала головой. Потом выпили спирту, закусили шоколадом. И заиграла в моем приятеле молодая кровь — полез к ней целоваться. Девушка спокойно встала, отпихнула полярного аса и невозмутимо сказал: «С ума сосел! Я — не девка, я — охотник!»
    
Может быть, и я две недели подряд ухаживаю за охотником? Отпал Отари Абуладзе, появились серьезные сомнения в том, что к убийству причастен Сабуров.
    
…Но так или иначе Сабуров — единственный известный мне человек, который был с Корецким на участке маршрута Москва-Крым. Найти, срочно надо найти Сабурова. У меня есть несколько путей, ближайший — его тетка в Ленинграде, на ул. Маяковского…
    
     
В ЛЕНИНГРАДСКИЙ УГОЛОВНЫЙ РОЗЫСК
     
22 сентября, № 35/с
     
Прошу срочно установить жильцов квартиры 26 дома 10 по улице Маяковского.
     
Под благовидным предлогом необходимо проверить, какое отношение к ним имеет некий Алексей Сабуров.
     
Прошу также выяснить по дому, не проживал ли в указанной квартире в период с 25 по 30 августа высокий черноволосый мужчина лет 30–32 (приметы Сабурова), не держал ли этот мужчина во дворе дома или около него «Волгу» кофейно-белого цвета с грузинским номером («ГХ» либо «ГФ»).
     
Справка: Сабуров подозревается в причастности к убийству Корецкого Е. К. Имеются сведения, что по указанному адресу проживает тетка Сабурова.
     Следователь
    
   
   
    
     
Лист дела 45
    
    
В коридоре я встретил знакомого оперативника — Сашку Савельева. Его рыжие вихры, как всегда, стояли дыбом.
    
— Ты чего сгорбился, как верблюд? — заорал он мне издали.
    
Я пожал плечами…
    
— Дела…
    
— Ха! Удивил! А у кого их нет? Я вон сам весь в заботах. С утра до ночи ношусь…
    
— Нам с тобой легко носиться — мы же тощие. А тощие — они жилистые, живут долго.
    
— Это не скажи! Пока толстый похудеет, тощий сдохнет!
    
— Да ну тебя! — я махнул рукой и пошел.
    
— Постой, постой! — остановил меня Сашка. — Ты что, с женой поругался?
    
— А что? — удивился я.
    
— Я ее неделю назад в Гаграх видел. Побеседовали за то, за это, а про тебя она — ни мур-мур.
    
— Да нет, не ругались. Просто она у меня сознательная: знает, что я весь при исполнении служебных и говорить об этом с посторонними нельзя.
    
— Какой же я посторонний? — обиделся Сашка.
    
— Ты мне вот скажи лучше — ругается на тебя жена, когда ты поздно домой приходишь?
    
— Так она же у меня сейчас в деревне!
    
— А зачем ты тогда поздно приходишь?
    
Сашка очумело посмотрел на меня. Я прищемил двумя пальцами его мясистый, картошкой, нос, сказал:
    
— Пишите письма, — и пошел в аппаратную.
    
…Мне просто позарез нужен этот Сабуров. Он должен много знать, он был где-то близко-близко у финиша. Надо обязательно найти его. Пожалуй, скорее всего — через госавтоинспекцию. Там обязательно регистрируют все операции с машинами.
    
     
Исх. № 71/с 22 сентября
     
ЧРЕЗВЫЧАЙНО СРОЧНО
     
СЛЕДСТВЕННОЕ
     
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
     
В два адреса:
     
1. ГАИ гор. Тбилиси.
     
2. ГАИ Ленинградской обл.
     
Прошу срочно проверить по учетам госавтоинспекции факт продажи в гор. Ленинграде «Волги» комбинированной окраски (верх — кофейный, низ — белый) жителем города Тбилиси Алексеем Сабуровым (предположительно) в период с двадцать шестого по тридцатое августа сего года. По ориентировочным данным, машину приобрел житель Ленинградской области. В положительном случае сообщите установочные данные Сабурова.
     Следователь
    
   
   
    
     
Лист дела 46
    
    
С утра дождь немного угомонился. Я шел не спеша по Страстному бульвару и смотрел, как все больше редеют кроны деревьев, все толще красно-желтый ковер на земле. В конце бульвара, на детской площадке, где с визгом бегали и боролись малыши, я присел на скамейку. Худенькая, прямо прозрачная девочка хотела отнять у толстого лобастого пацана его ведерко. Парень ухватился за дужку обеими руками, сопел, пускал носом пузыри, но ведро не давал. Поняв, что ведра ей не получить, девочка горько заплакала. К ней подбежала молодая женщина, обняла девчушку и сказала:
    
— Людочка, ну почему ты плачешь? Ты же не права! Это ведь его ведерко. Правда?
    
— Я же не насовсем… Я просто хотела немножко тоже поносить ведро…
    
Женщина усмехнулась:
    
— Но ведь у тебя дома есть ведерко. А каждый ребенок должен носить свое ведро. Правда?
    
Потом помолчала и задумчиво сказала:
    
— Вообще каждый должен в жизни носить только свое ведро.
    
Я встал и пошел на Петровку. Ведь каждый должен носить свое ведро…
    
     
Исх. № 03/сл МОСКВА, СЛЕДСТВЕННОЕ УПРАВЛЕНИЕ
     
23 сентября
     
На ваш № 71/с от 22 сентября.
     
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
     
Сообщаю, что с 26 августа по настоящее время Ленинградской госавтоинспекцией официальных сделок по продаже автомашины «Волга» из Тбилиси в Ленинградскую область не оформлялось.
     Старший инспектор госавтоинспекции Ленинградской области майор милиции Перегудов
    
   
   
    
     
Лист дела 47
    
    
Теперь у меня болтались без адресов уже две машины. Получилась неплохая задачка из серии анекдотов про психов: «Первый автомобиль выехал из пункта А в пункт Б. Второй поехал ему навстречу — из Б в А. Поскольку они никуда не прибыли, спрашивается вопрос — какого черта они вообще поехали?»
    
Непонятно, непонятно. Как много непонятного! Когда я окончил университет, моя мать, считавшая, что лучше старых вещей не бывает («разве сейчас такое где-нибудь купишь?»), перелицевала для меня отцовский бостоновый костюм. Я пришел в нем на работу, гордый до невозможности. Старый оперативник Панов хмуро сказал:
    
— Дай-ка посмотреть товарец…
    
Я заалел от удовольствия, но Панову сказал небрежно, с достоинством:
    
— Да что там, пустяки…
    
Панов потер между пальцами материал, ковырнул ногтем верхний карманчик на правой стороне пиджака, поцокал языком и завистливо сказал:
    
— Хорош костюмец. Послушай, а третьей стороны у него нет?
    
Я вспомнил об этом потому, что, читая сообщения из Тбилиси, понял: у моей версии может быть еще одна сторона…
    
     
Исх. № 16/сл
     
МОСКВА, СЛЕДСТВЕННОЕ УПРАВЛЕНИИ 23 сентября
     
На ваш № 71/с от 22 сентября
     
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
     
Алексей Сабуров в числе владельцев личных автомашин не значится. В указанный Вами период сделок по продаже автомашин из Тбилиси в Ленинград не зарегистрировано.
     
Для сведения сообщаю, что Тбилисской милицией разыскивается кофейная «Волга» No ГХ-34-52, похищенная 22 августа с/г с техталоном М X 765354 на имя РАБАЕВА М. С.
    
    
…Нет, этот квант информации ничего не разъяснял в моей проблеме. Наоборот, не решив мои задачи, он добавил к ним свою — задачу о кофейной «Волге» Рабаева. Хотя, как говорит один мой ученый друг, появление непредвиденных вопросов при исследовании проблемы — прогрессивно. Даже несмотря на усложнение поиска. Ну-ну…
   
   
    
     
Лист дела 48
    
    
Оставалась еще малюсенькая зацепка — адрес тетки Алексея Сабурова, у которой он жил в Ленинграде. Правда, рассчитывать на такие точки опоры так же рискованно, как на горной осыпи ставить ноги куда попало. Вмиг можно загреметь вниз.
    
А была ли тетка? Будь на свете такая тетка, многое сразу бы стало на свои места. Но если Корецкого действительно убил Алексей, то вряд ли он оставлял бы за собой такие маршрутные стрелы.
    
Я сидел в кабинете и раздумывал над всем этим, когда вошел Сашка Савельев и протянул бланк:
    
— Тебе телеграмма из Питера.