1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 
      
Тайга — их дом.
     
     
      
Бежать устанут — лягут,
      
Не побегут,
      
А голодны — так ягель
      
Выроют в снегу
     
     
      
Карманы моей шубы
      
Набиты молоком,
      
Полны вчерашним супом —
      
Мороженым пайком.
     
     
      
Скользи, оленья нарта,
      
Морозной тьмой,
      
Бурлящей ночью марта,
      
Домой, домой, домой…
     
    
   
   
    
     
Все те же снега Аввакумова века[5]
    
    
     
      
Все те же снега Аввакумова века.
      
Все та же раскольничья злая тайга,
      
Где днем и с огнем не найдешь человека,
      
Не то чтобы друга, а даже врага.
     
    
   
   
    
     
Спектральные цвета
    
    
     
      
Спектральные цвета
      
Сверкают в лунном нимбе,
      
Земная красота
      
На небеса проникла.
     
     
      
Ее поднял мороз,
      
Тянущий к небу дымы
      
От труб печных до звезд
      
Ночных неудержимо.
     
     
      
И на седых кустах,
      
Недвижных точно в склепе,
      
Морозный тот хрусталь
      
Блестит великолепьем.
     
     
      
Зубчатый синий лед —
      
Модель речного плеска,
      
Его пурга метет
      
И ватой трет до блеска.
     
     
      
Лег иней на камнях,
      
Еще тепло хранящих,
      
Забыв о летних днях
      
Среди воды бурлящей.
     
     
      
Мы тоже, как они,
      
В серебряной одежде.
      
В лесу мы видим сны,
      
А не в лесу, так где же?
     
    
   
   
    
     
Школа в Барагоне[6]
    
    
     
      
Из лиственниц жестких и голых,
      
Блистательных мерзлых кустов
      
Выходим к бревенчатой школе
      
Окошками на восток.
     
     
      
Внутри — застекленные двери,
      
Уроков идет тишина.
      
Слышны лишь скрипящие перья,
      
И тишина слышна.
     
     
      
Мы сядем за школьную парту,
      
Тетрадки ребят развернем,
      
Вот это, наверное, — нарта,
      
А это — высотный дом.
     
     
      
Дома городские рисуют,
      
Масштабы по-детски дают,
      
И даже у самых разумных
      
Заметно влияние юрт.
     
     
      
Они уточняют задачу,
      
На конус строенья свели.
      
Жилье — это юрта, значит,
      
Да здравствует реализм!
     
     
      
И дверь этой стройки высотной
      
До крыши, как в юрте, дошла.
      
Художник, взволнованный, потный,
      
Лежит поперек стола.
     
     
      
Так мы рисовали когда-то
      
Таинственный эвкалипт,
      
С детьми капитана Гранта
      
Входили в морской залив…
     
     
      
Вертится новешенький глобус,
      
Пробирки в штативе блестят…
      
Ребята, глядящие в оба,
      
Учительница ребят…
     
     
      
Классный журнал для отметок,
      
Бумаги целая десть…
      
Школа как школа. И в этом
      
Самое чудо и есть.
     
    
   
   
    
     
Не гляди, что слишком рано
    
    
     
      
Не гляди, что слишком рано,
      
Все равно нам спать пора.
      
Завели басы бурана
      
И метели тенора.
     
     
      
От симфоний этих снежных,
      
Просвистевших уши мне,
      
Никогда не буду нежным,
      
Не доверюсь тишине.
     
    
   
   
    
     
Визг и шелест ближе, ближе
    
    
     
      
Визг и шелест ближе, ближе.
      
Завивается снежок.
      
Это к нам идет на лыжах
      
Снеговой якутский бог.
     
     
      
Добрый вечер, бог метели,
      
Ты опять, как в прошлый раз,
      
Нас запрешь на две недели,
      
От лихих укроешь глаз.
     
     
      
Хлопья снега птичьей стаей
      
За тобою вслед летят
      
Визг метели нарастает,
      
И густеет снегопад.
     
    
   
   
    
     
Еду
    
    
     
      
Олений мех как будто мох
      
Набросан на зверей.
      
Такие шкуры кто бы мог
      
Поставить у дверей.
     
     
      
Запрячь их в легкий экипаж —
      
Нельзя уж легче быть,
      
Легко и ехать, и упасть,
      
И прямо к ангелам попасть —
      
Хранителям судьбы.
     
     
      
Куда спокойней самолет,
      
Брезентовый биплан.
      
С него не грохнешься на лед,
      
Пока пилот не пьян.
     
     
      
Каюр, привязывай меня!
      
Лечу! Мне все равно
      
Погибнуть где-нибудь в камнях
      
Предсказано давно.
     
    
   
   
    
     
Где же детское, пережитое
    
    
     
      
Где же детское, пережитое,
      
Вываренное в щелоках.
      
То, чего теперь я не достоин,
      
По уши увязший в пустяках.
     
     
      
Матери моей благословенье.
      
Невеселые прощальные слова
      
Память принесла как дуновенье,
      
Как дыханье — будто ты жива…
     
    
   
   
    
     
Я тебе — любой прохожей
    
    
     
      
Я тебе — любой прохожей,
      
Женщина, — махну рукой,
      
Только было бы похоже,
      
Что знакома ты с тоской.
     
     
      
Ты поймешь меня с намека
      
И заплачешь о своем,
      
О схороненном глубоко,
      
Неожиданно родном.
     
     
      
Только так, а не иначе,
      
А иначе закричу.
      
В горле судороги плача;
      
Целоваться не хочу.
     
    
   
   
    
     
Я сплю в постелях мертвецов
    
    
     
      
Я сплю в постелях мертвецов
      
И вижу сны, как в детстве.
      
Не все ль равно, в конце концов,
      
В каком мне жить соседстве.
     
     
      
Любой мертвец меня умней,
      
Серьезней и беспечней.
      
И даже, кажется, честней,
      
Но только не сердечней.
     
    
   
   
    
     
Погляди, городская колдунья,
    
    
     
      
Погляди, городская колдунья,
      
Что придумала нынче луна.
      
Георгинов, тюльпанов, петуний
      
Незнакомые, злые тона.
     
     
      
Изменился не цвет, не рисунок,
      
Изменилась душа у цветов.
      
Напоил ее тлеющий сумрак
      
Ядовитою росной водой.
     
     
      
Ты стряхни эту грусть, эту горесть,
      
Утешенья цветам нашепчи.
      
В пыль стряхни этот яд, эту хворость,
      
Каблуками ее затопчи.
     
    
   
   
    
     
Чем ты мучишь? Чем пугаешь?
    
    
     
      
Чем ты мучишь? Чем пугаешь?
      
Как ты смеешь предо мной
      
Хохотать, почти нагая,
      
Озаренная луной?
     
     
      
Ты, как правда, — в обнаженье
      
Останавливаешь кровь.
      
Мне мучительны движенья
      
И мучительна любовь…
     
    
   
   
    
     
В закрытой выработке, в шахте
    
    
     
      
В закрытой выработке, в шахте,
      
Горю остатками угля.
      
Здесь смертный дух, здесь смертью пахнет
      
И задыхается земля.
     
     
      
Последние истлеют крепи,
      
И рухнет небо мертвеца,
      
И, рассыпаясь в пыль и пепел,
      
Я домечтаю до конца.
     
     
      
Я быть хочу тебя моложе.
      
Пока еще могу дышать.
      
Моя шагреневая кожа —
      
Моя усталая душа.
     
    
   
   
    
     
Басовый ключ
    
    
     
      
Басовый ключ.
      
Гитарный строй.
      
Григорьева отрава.
      
И я григорьевской струной
      
Владеть имею право.
     
     
      
И я могу сыграть, как он,
      
С цыганским перебором.
      
И выдать стон за струнный звон
      
С веселым разговором.
     
     
      
На ощупь нота найдена
      
Дрожащими руками.
      
И тонко тренькает струна,
      
Зажатая колками.
     
     
      
И хриплый аккомпанемент
      
Расстроенной гитары
      
Вдруг остановит на момент
      
Сердечные удары.
     
     
      
И я, что вызвался играть,
      
Живу одной заботой —
      
Чтоб как-нибудь не потерять
      
Найденной верной ноты.
     
    
   
   
    
     
Я отступал из городов
    
    
     
      
Я отступал из городов,
      
Из деревень и сел,
      
Средь горных выгнутых хребтов
      
Покоя не нашел.
     
     
      
Здесь ястреб кружит надо мной,
      
Как будто я — мертвец,
      
Мне места будто под луной
      
Не стало наконец.
     
     
      
И повеленье ястребов
      
Не удивит меня,
      
Я столько видел здесь гробов,
      
Закопанных в камнях.
     
     
      
Тот, кто проходит Дантов ад,
      
Тот помнит хорошо,
      
Как трудно выбраться назад,
      
Кто раз туда вошел.
     
     
      
Сквозь этот горный лабиринт
      
В закатном свете дня
      
Протянет Ариадна нить
      
И выведет меня
     
     
      
К родным могилам, в сад весны,
      
На теплый чернозем,
      
Куда миражи, грезы, сны
      
Мы оба принесем.
     
    
   
   
    
     
Волшебная аптека
    
    
     
      
Блестят стеклянные шары
      
Серебряной латынью,
      
Что сохранилась от поры,
      
Какой уж нет в помине.
     
     
      
И сумасбродный старичок,
      
Почти умалишенный,
      
Откинул ласково крючок
      
Дверей для приглашенных.
     
     
      
Он сердце вытащил свое,
      
Рукой раздвинул ребра,
      
Цедит целебное питье
      
Жестоким и недобрым.
     
     
      
Там литер — черный порошок
      
В пробирках и ретортах,
      
С родной мечтательной душой
      
Напополам растертый.
     
     
      
Вот это темное питье —
      
Состав от ностальгии.
      
Учили, как лечить ее,
      
Овидий и Вергилий.
     
     
      
А сколько протянулось рук
      
За тем волшебным средством,
      
Что вопреки суду наук
      
Нас возвращает в детство.
     
     
      
Аптекарь древний, подбери,
      
Такие дай пилюли,
      
Чтоб декабри и январи
      
Перевернуть в июли.
     
     
      
И чтобы, как чума, дотла
      
Зараза раболепства
      
Здесь уничтожена была
      
Старинным книжным средством.
     
     
      
И чтоб не видел белый свет
      
Бацилл липучей лести,
      
И чтоб свели следы на нет
      
Жестокости и мести…
     
     
      
Толпа народа у дверей,
      
Толпа в самой аптеке,
      
И среди тысячи людей
      
Не видно человека,
     
     
      
Кому бы не было нужды
      
До разноцветных банок,
      
Что, молча выстроясь в ряды,
      
Играют роль приманок.
     
    
   
   
    
     
Ронсеваль
    
    
     
      
Когда-то пленен я был сразу
      
Средь выдумок, бредней и врак
      
Трагическим гордым рассказом
      
О рыцарской смерти в горах.
     
     
      
И звуки Роландова рога
      
В недетской, ночной тишине
      
Сквозь лес показали дорогу
      
И Карлу, и, может быть, мне.
     
     
      
Пришел я в ущелья такие,
      
Круты, и скользки, и узки,
      
Где молча погибли лихие
      
Рыцарские полки.
     
     
      
Я видел разбитый не в битве,
      
О камень разломанный меч —
      
Свидетель забытых событий,
      
Что вызвались горы стеречь.
     
     
      
И эти стальные осколки
      
Глаза мне слепили не раз,
      
В горах не тускнеет нисколько
      
О горьком бессилье рассказ.
     
     
      
И рог поднимал я Роландов,
      
Изъеденный ржавчиной рог.
      
Но темы той грозной баллады
      
Я в рог повторить не мог.
     
     
      
Не то я трубить не умею,
      
Не то в своей робкой тоске
      
Запеть эту песню не смею
      
С заржавленным рогом в руке.
     
    
   
   
    
     
Шагай, веселый нищий
    
    
     
      
Шагай, веселый нищий,
      
Природный пешеход,
      
С кладбища на кладбище
      
Вперед. Всегда вперед!
     
    
   
   
    
     
Рыцарская баллада
    
    
     
      
Изрыт копытами песок,
      
Звенит забрал оправа,
      
И слабых защищает Бог
      
По рыцарскому праву.
     
     
      
А на балконе ты стоишь,
      
Девчонка в платье белом,
      
Лениво в сторону глядишь,
      
Как будто нет и дела
     
     
      
До свежей крови на песке,
      
До человечьих стонов.
      
И шарф, висящий на руке,
      
Спускается с балкона.
     
     
      
Разрублен мой толедский шлем,
      
Мое лицо открыто.
      
И, залит кровью, слеп и нем,
      
Валюсь я под копыта.
     
     
      
И давит грудь мое копье,
      
Проламывая латы.
      
И вижу я лицо твое,
      
Лицо жены солдата.
     
     
      
Как черный ястреб на снегу,
      
Нахмуренные брови
      
И синеву безмолвных губ,
      
Закушенных до крови.
     
     
      
И бледность вижу я твою,
      
Горящих глаз вниманье.
      
Шатаясь, на ноги встаю
      
И прихожу в сознанье.
     
     
      
Тяжел мой меч, и сталь крепка,
      
Дамасская работа.
      
И тяжела моя рука
      
Вчерашнего илота.
     
     
      
Холодным делается зной
      
Полуденного жара,
      
Остужен мертвой тишиной
      
Последнего удара.
     
     
      
Герольд садится на коня
      
Удар прославить меткий,
      
А ты не смотришь на меня
      
И шепчешься с соседкой.
     
     
      
Я кровь со лба сотру рукой,
      
Иду, бледнее мела,
      
И поднимаюсь на балкон —
      
Встаю пред платьем белым.
     
     
      
Ты шарф узорный разорвешь
      
И раны перевяжешь.
      
И взглянешь мне в глаза и все ж
      
Ни слова мне не скажешь.