1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 
Чтоб скорбь излилась хоть на миг  слезою,    

Пока мороз не затянул его».    

     

     115    

     

И я в ответ: «Тебе я взор открою,    

Но назовись; и если я солгал,    

Пусть окажусь под ледяной корою!»    

     

     118    

     

«Я – инок Альбериго, – он  сказал, –    

Тот, что плоды растил на злое дело[498]    

И здесь на финик смокву променял».[499]    

     

     121    

     

«Ты разве умер?»[500] – с уст моих слетело.    

И он в ответ: «Мне ведать не дано,    

Как здравствует мое земное тело.    

     

     124    

     

Здесь, в Толомее, так заведено,    

Что часто души, раньше, чем сразила    

Их Атропос[501], уже летят на дно.    

     

     127    

     

И чтоб тебе еще приятней было    

Снять у меня стеклянный полог с глаз,    

Знай, что, едва предательство  свершила,    

     

     130    

     

Как я, душа, вселяется тотчас    

Ей в тело бес, и в нем он остается,    

Доколе срок для плоти не угас.    

     

     133    

     

Душа катится вниз, на дно колодца.    

Еще, быть может, к мертвым не причли    

И ту, что там за мной от стужи  жмется.    

     

     136    

     

Ты это должен знать, раз ты с земли:    

Он звался Бранка д'Орья;[502] наша  братья    

С ним свыклась, годы вместе провели».    

     

     139    

     

«Что это правда, мало вероятья, –    

Сказал я. – Бранка д'Орья жив,  здоров,    

Он ест, и пьет, и спит, и носит  платья».    

     

     142    

     

И дух в ответ: «В смолой кипящий ров    

Еще Микеле Цанке не направил,    

С землею разлучась, своих шагов,    

     

     145    

     

Как этот беса во плоти оставил    

Взамен себя, с сородичем одним,    

С которым вместе он себя прославил.[503]    

     

     148    

     

Но руку протяни к глазам моим,    

Открой мне их!» И я рукой не двинул,    

И было доблестью быть подлым с ним.    

     

     151    

     

О генуэзцы, вы, в чьем сердце минул    

Последний стыд и все осквернено,    

Зачем ваш род еще с земли не сгинул?    

     

     154    

     

С гнуснейшим из романцев[504]  заодно    

Я встретил одного из вас,[505]  который    

Душой в Коците погружен давно,    

     

     157    

     

А телом здесь обманывает взоры.    

     

     

    

     

 Песнь тридцать  четвертая    

     

Круг  девятый – Четвертый пояс (Джудекка) – Предатгели благодетелей – Люцифер – Три  пасти Люцифера – Предатели величества божеского и человеческого – Центр  вселенной – Восхождение к южному полушарию    

     

     

     1    

     

Vexma regis prodeunt inferni[506]    

Навстречу нам, – сказал  учитель. – Вот,    

Смотри, уже он виден в этой черни».    

     

     4    

     

Когда на нашем небе ночь встает    

Или в тумане меркнет ясность взгляда,    

Так мельница вдали крылами бьет,    

     

     7    

     

Как здесь во мгле встававшая громада.    

Я хоронился за вождем, как мог,    

Чтобы от ветра мне была пощада.    

     

     

    

     

     10    

     

Мы были там, – мне страшно этих  строк, –    

Где тени в недрах ледяного слоя    

Сквозят глубоко, как в стекле сучок.    

     

     13    

     

Одни лежат; другие вмерзли стоя,    

Кто вверх, кто книзу головой застыв;    

А кто – дугой, лицо ступнями кроя.[507]    

     

     16    

     

В безмолвии дальнейший путь свершив    

И пожелав, чтобы мой взгляд окинул    

Того, кто был когда-то так красив,    

     

     19    

     

Учитель мой вперед меня подвинул,    

Сказав: «Вот Дит[508], вот мы пришли туда,    

Где надлежит, чтоб ты боязнь  отринул».    

     

     22    

     

Как холоден и слаб я стал тогда,    

Не спрашивай, читатель; речь – убоже;    

Писать о том не стоит и труда.    

     

     25    

     

Я не был мертв, и жив я не был тоже;    

А рассудить ты можешь и один:    

Ни тем, ни этим быть – с чем это  схоже.    

     

     28    

     

Мучительной державы властелин    

Грудь изо льда вздымал наполовину;    

И мне по росту ближе исполин,    

     

     31    

     

Чем руки Люцифера исполину;    

По этой части ты бы сам расчел,    

Каков он весь, ушедший телом в  льдину.    

     

     34    

     

О, если вежды он к Творцу возвел[509]    

И был так дивен, как теперь ужасен,    

Он, истинно, первопричина зол!    

     

     37    

     

И я от изумленья стал безгласен,    

Когда увидел три лица на нем;    

Одно – над грудью; цвет его был  красен;    

     

     40    

     

А над одним и над другим плечом    

Два смежных с этим в стороны грозило,    

Смыкаясь на затылке под хохлом.    

     

     43    

     

Лицо направо – бело-желтым было;    

Окраска же у левого была,    

Как у пришедших с водопадов Нила.[510]    

     

     46    

     

Росло под каждым два больших крыла,    

Как должно птице, столь великой в  мире;    

Таких ветрил и мачта не несла.    

     

     49    

     

Без перьев, вид у них был нетопырий;    

Он ими веял, движа рамена,    

И гнал три ветра вдоль по темной  шири,    

     

     52    

     

Струи Коцита леденя до дна.    

Шесть глаз точило слезы, и стекала    

Из трех пастей кровавая слюна.    

     

     55    

     

Они все три терзали, как трепала,    

По грешнику;[511] так, с каждой стороны    

По одному, в них трое изнывало.    

     

     58    

     

Переднему не зубы так страшны,    

Как ногти были, все одну и ту же    

Сдирающие кожу со спины.    

     

     61    

     

«Тот, наверху, страдающий всех  хуже, –    

Промолвил вождь, – Иуда  Искарьот;    

Внутрь головой и пятками наруже.    

     

     64    

     

А эти – видишь – головой вперед:    

Вот Брут, свисающий из черной пасти;    

Он корчится – и губ не разомкнет!    

     

     67    

     

Напротив – Кассий, телом коренастей.[512]    

Но наступает ночь;[513] пора и в путь;    

Ты видел все, что было в нашей  власти».    

     

     70    

     

Велев себя вкруг шеи обомкнуть    

И выбрав миг и место, мой вожатый,    

Как только крылья обнажили грудь,    

     

     73    

     

Приблизился, вцепился в стан косматый    

И стал спускаться вниз, с клока на  клок,    

Меж корок льда и грудью волосатой.    

     

     76    

     

Когда мы пробирались там, где бок,    

Загнув к бедру, дает уклон пологий,    

Вождь, тяжело дыша, с усильем лег    

     

     79    

     

Челом туда, где прежде были ноги,    

И стал по шерсти подыматься ввысь,    

Я думал – вспять, по той же вновь  дороге.[514]    

     

     82    

     

Учитель молвил: «Крепче  ухватись, –    

И он дышал, как человек  усталый. –    

Вот путь, чтоб нам из бездны зла  спастись».    

     

     85    

     

Он в толще скал проник сквозь отступ  малый.    

Помог мне сесть на край, потом ко мне    

Уверенно перешагнул на скалы.[515]    

     

     88    

     

Я ждал, глаза подъемля к Сатане,    

Что он такой, как я его покинул,    

А он торчал ногами к вышине.    

     

     91    

     

И что за трепет на меня нахлынул,    

Пусть судят те, кто, слыша мой  рассказ,    

Не угадал, какой рубеж я минул.    

     

     94    

     

«Встань, – вождь  промолвил. – Ожидает нас    

Немалый путь, и нелегка дорога,    

А солнце входит во второй свой час».[516]    

     

     97    

     

Мы были с ним не посреди чертога;    

То был, верней, естественный подвал,    

С неровным дном, и свет мерцал убого.    

     

     100    

     

«Учитель, – молвил я, как только  встал, –    

Пока мы здесь, на глубине безвестной,    

Скажи, чтоб я в сомненьях не блуждал:    

     

     103    

     

Где лед? Зачем вот этот в яме тесной    

Торчит стремглав? И как уже пройден    

От ночи к утру солнцем путь  небесный?»    

     

     106    

     

«Ты думал – мы, как прежде, –  молвил он, –    

За средоточьем, там, где я вцепился    

В руно червя, которым мир пронзен?    

     

     109    

     

Спускаясь вниз, ты там и находился;    

Но я в той точке сделал поворот,    

Где гнет всех грузов отовсюду слился;    

     

     112    

     

И над тобой теперь небесный свод,    

Обратный своду, что взнесен навеки    

Над сушей и под сенью чьих высот    

     

     115    

     

Угасла жизнь в безгрешном Человеке;[517]    

Тебя держащий каменный настил    

Есть малый круг, обратный лик  Джудекки.    

     

     118    

     

Тут – день встает, там – вечер  наступил;    

А этот вот, чья лестница мохната,    

Все так же воткнут, как и прежде был.    

     

     121    

     

Сюда с небес вонзился он когда-то;    

Земля, что раньше наверху цвела,    

Застлалась морем, ужасом объята,    

     

     124    

     

И в наше полушарье перешла;    

И здесь, быть может, вверх горой  скакнула,    

И он остался в пустоте дупла».[518]    

     

     127    

     

Там место есть, вдали от Вельзевула,    

Насколько стены склепа вдаль ведут;    

Оно приметно только из-за гула    

     

     130    

     

Ручья, который вытекает тут,    

Пробившись через камень, им точимый;    

Он вьется сверху, и наклон не крут.    

     

     133    

     

Мой вождь и я на этот путь незримый    

Ступили, чтоб вернуться в ясный свет,    

И двигались все вверх, неутомимы,    

     

     136    

     

Он – впереди, а я ему вослед,    

Пока моих очей не озарила    

Краса небес в зияющий просвет;[519]    

     

     139    

     

И здесь мы вышли вновь узреть  светила.[520]    

     

     

    

     

     

 Чистилище    

     

Песнь первая    

     

Выход из  Ада к подножию горы Чистилища    

     

     

     1    

     

Для лучших вод подъемля парус ныне,    

Мой гений вновь стремит свою ладью,    

Блуждавшую в столь яростной пучине,    

     

     4    

     

И я второе царство[521] воспою,    

Где души обретают очищенье    

И к вечному восходят бытию.    

     

     7    

     

Пусть мертвое воскреснет песнопенье,[522]    

Святые Музы, – я взываю к вам;    

Пусть Каллиопа, мне в сопровожденье,    

     

     

    

     

     10    

     

Поднявшись вновь, ударит по струнам,    

Как встарь, когда Сорок сразила лира    

И нанесла им беспощадный срам.[523]    

     

     13    

     

Отрадный цвет восточного сапфира,    

Накопленный в воздушной вышине,    

Прозрачной вплоть до первой тверди  мира,    

     

     16    

     

Опять мне очи упоил вполне,    

Чуть я расстался с темью без  рассвета,    

Глаза и грудь отяготившей мне.    

     

     19    

     

Маяк любви, прекрасная планета,    

Зажгла восток улыбкою лучей,    

И ближних Рыб затмила ясность эта.[524]    

     

     22    

     

Я вправо, к остью,[525] поднял взгляд очей,    

И он пленился четырьмя звездами,    

Чей отсвет первых озарял людей.[526]    

     

     25    

     

Казалось, твердь ликует их огнями;    

О северная сирая страна,    

Где их сверканье не горит над нами![527]    

     

     28    

     

Покинув оком эти пламена,    

Я обратился к остью полуночи,[528]    

Где Колесница[529] не была видна;    

     

     31    

     

И некий старец[530] мне предстал пред очи,    

Исполненный почтенности такой,    

Какой для сына полон облик отчий.    

     

     34    

     

Цвет бороды был исчерна-седой,    

И ей волна волос уподоблялась,    

Ложась на грудь раздвоенной грядой.    

     

     37    

     

Его лицо так ярко украшалось    

Священным светом четырех светил,    

Что это блещет солнце – мне казалось.    

     

     40    

     

«Кто вы, и кто темницу вам открыл,    

Чтобы к слепому выйти водопаду?[531] –    

Колебля оперенье[532], он спросил. –    

     

     43    

     

Кто вывел вас? Где взяли вы лампаду,    

Чтоб выбраться из глубины земли    

Сквозь черноту, разлитую по Аду?    

     

     46    

     

Вы ль над законом бездны возмогли,    

Иль новое решилось в горней сени,    

Что падшие к скале моей пришли?»    

     

     49    

     

Мой вождь, внимая величавой тени,    

И голосом, и взглядом, и рукой    

Мне преклонил и веки, и колени.    

     

     52