1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 
— Ты намедни оставил меня на мели, — сказала она с насмешливо-серьезным видом. — Я ждала и ждала, но прилив не пришел.
   
Я уже собрался объяснить ей все, но тут Денна указала на мужчину рядом с собой.
   
— Простите мою грубость. Квоут, это Лентарен. Лентарен, это Квоут.
   
Лентарен был высокий и поджарый; прилично мускулистый, прилично одетый и прилично воспитанный; с линией подбородка, которой гордился бы каменотес, и ровными белыми зубами. Он выглядел как прекрасный принц из сказки и прямо-таки вонял деньгами.
   
Он улыбнулся непринужденно и дружелюбно.
   
— Приятно познакомиться, Квоут, — сказал он с изящным полупоклоном.
   
Я вернул поклон на чистом рефлексе, блеснув своей самой очаровательной улыбкой.
   
— К вашим услугам, Лентарен.
   
Я снова повернулся к Денне.
   
— Нам обязательно надо пообедать в ближайшие дни, — жизнерадостно заявил я, чуть заметным изгибом брови спрашивая: «Это мастер Ясень?» — У меня есть для тебя парочка интересных историй.
   
— Непременно. — Она чуть качнула головой, отвечая мне: «Нет». — Ты ушел раньше, чем закончилась предыдущая. Я ужасно огорчилась, что пропустила финал. Прямо чуть с ума не сошла.
   
— О, там вышло то же самое, что уже ты слышала тысячу раз, — сказал я. — Прекрасный принц убивает дракона, но теряет сокровище и девушку.
   
— Ах, какая трагедия, — опустила глаза Денна. — Не тот конец, на который я надеялась, но не худший, чем ожидала.
   
— Если бы на этом все кончилось, это действительно была бы трагедия, — согласился я. — Но на самом деле все зависит от того, как смотреть. Я предпочитаю думать, что эту историю ждет увлекательное продолжение.
   
Мимо прокатилась карета, и Лентарен отступил с дороги, случайно задев Денну. Она рефлекторно ухватилась за его руку.
   
— Обычно я не ввязываюсь в истории с продолжениями, — сказала она. На мгновение ее лицо стало серьезным и непроницаемым, но потом она пожала плечами и одарила меня тенью кривой улыбки. — Но я уже изменяла этому принципу раньше. Может быть, ты убедишь меня сделать это еще раз.
   
Я указал на футляр за своим плечом.
   
— Я играю у Анкера почти каждый вечер, так что заглядывай, если что…
   
— Загляну. — Денна вздохнула и посмотрела на Лентарена. — Мы уже опаздываем?
   
Он сощурил глаз на солнце и кивнул.
   
— Опаздываем. Но мы еще можем их догнать, если поторопимся.
   
Она снова повернулась ко мне.
   
— Извини, у нас встреча: катаемся на лошадях.
   
— О, тогда я не стану вас задерживать, — сказал я, изящно отступая с пути.
   
Мы с Лентареном вежливо кивнули друг другу.
   
— Я скоро найду тебя, — сказала Денна, повернувшись ко мне, когда они проходили мимо.
   
— Иди же. — Я кивнул в ту сторону, куда они направлялись. — Не позволяй мне тебя задержать.
   
Я смотрел, как они уходят по мощеным улочкам Имре. Вместе.
   
   
Вил и Сим уже ждали меня во дворике перед «Эолианом», заняв скамейку с видом на фонтан. Вода посверкивала на скульптурных нимфах, бегущих от сатира.
   
Я поставил футляр с лютней у скамейки и рассеянно откинул крышку, подумав, что моей лютне, наверное, хочется погреть струны на солнце. Если вы не музыкант, вам этого не понять.
   
Потом я сел рядом с друзьями, и Вил вручил мне яблоко. По площади бродил ветерок, и я засмотрелся, как струя фонтана колышется на ветру, словно газовый занавес. Несколько красных кленовых листьев кружились в танце над камнями мостовой. Я смотрел, как они скачут и вьются, рисуя в воздухе странные сложные траектории.
   
— Полагаю, ты наконец нашел Денну? — через некоторое время спросил Вилем.
   
Я кивнул, не отрывая глаз от листьев. Рассказывать о встрече мне не очень-то хотелось.
   
— Я догадался по тому, что ты такой тихий, — сказал он.
   
— Плохо прошло? — робко осведомился Сим.
   
— Повернулось не так, как я надеялся, — признал я.
   
Они многозначительно покивали, и снова наступила тишина.
   
— Я все время думаю о том, что ты нам рассказал, — сказал Вил, — что твоя Денна говорила. В ее истории есть дырка.
   
Мы с Симом с любопытством уставились на него.
   
— Она сказала, что ищет своего покровителя, — объяснил Вилем. — Она пошла с тобой искать его. Но потом сказала, что знает, что он уцелел, потому что он… — Вил сделал многозначительную паузу. — Встретил ее, когда она шла к горящей ферме. Так вот, кое-что не сходится. Зачем ей искать его следы, если она знала, что он жив?
   
Мне это и в голову не приходило. Прежде чем я нашелся с ответом, Симмон покачал головой.
   
— Да она просто придумала повод провести время с Квоутом, — сказал он, словно это было ясно как день.
   
Вилем чуть нахмурился.
   
Сим перевел взгляд с меня на Вила, явно удивленный, что надо еще что-то объяснять.
   
— Да очевидно же, что она к тебе неровно дышит, — сказал он и начал загибать пальцы. — Она находит тебя у Анкера. Она приходит и уводит тебя из «Эолиана» в тот вечер, когда мы там пили. Она придумывает повод, чтобы пару дней побродить с тобой в глуши…
   
— Сим, — раздраженно оборвал его я. — Если бы она интересовалась мной, я бы находил ее чаще, чем раз в месяц.
   
— Это логическая ошибка, — с готовностью парировал Сим — Ложная причинность. Это доказывает только то, что ты плохо ее ищешь или ее трудно найти. А вовсе не то, что ты ее не интересуешь.
   
— На самом деле, — указал Вил, принимая сторону Сима, — поскольку она находит тебя чаще, чем ты ее, то, вероятно, она проводит немало времени в поисках. Тебя не так уж легко выследить. Это признак интереса.
   
Я подумал о записке, которую Денна оставила мне, и на секунду почти поверил, что Сим может оказаться прав. В моей груди затеплился огонек надежды при воспоминании о том, как мы лежали вместе на серовике.
   
Но потом я вспомнил, что той ночью Денна бредила, и припомнил, как она опиралась на руку Лентарена. Я представил себе высокого, красивого, богатого Лентарена и всех прочих бесчисленных мужчин, которым есть что предложить ей — кое-что побольше неплохого голоса и мужского бахвальства.
   
— Да ты сам знаешь, что я прав! — Симмон отбросил волосы с глаз, по-мальчишески ухмыльнувшись. — Тебе нечего возразить! Она явно одурела от тебя. А ты вообще дурачок, так что вы прекрасно подходите друг другу.
   
Я вздохнул.
   
— Сим, я счастлив, что дружу с ней. Денна замечательный человек, и мне нравится общаться с ней. И все.
   
Я вложил в голос нужное количество веселого безразличия, чтобы Сим не поймал меня на слове и хотя бы на время оставил эту тему.
   
Секунду Сим пялился на меня, а потом пожал плечами.
   
— Ну, раз так, — сказал он, махнув куском курицы, — то Фела тоже все время о тебе говорит. Полагает, что ты классный парень. Да еще вся эта история со спасением жизни. Уверен, у тебя там есть шанс.
   
Я пожал плечами, наблюдая за игрой ветра с фонтанной струей.
   
— Знаешь, что нам надо…
   
Сим остановился на полуслове, глядя куда-то мимо меня. С его лица исчезло всякое выражение.
   
Я повернулся туда и увидел, что футляр пуст. Моя лютня пропала. Я дико огляделся, готовый вскочить и броситься на поиски, но нужды не было — в нескольких метрах от нас стоял Амброз с дружками. Он небрежно держал мою лютню за гриф.
   
— Ох, Тейлу милосердный, — вздохнул Симмон за моей спиной. Потом нормальным голосом сказал: — Отдай, Амброз.
   
— Тихо, э'лир, — огрызнулся тот. — Не твое дело.
   
Я встал, глядя прямо на него — и на мою лютню. Раньше я считал, что Амброз выше меня, но тут заметил, что мы одного роста. Он, кажется, тоже слегка удивился.
   
— Дай, — сказал я и протянул руку, с удивлением заметив, что она не дрожит. Зато я дрожал внутри: наполовину от страха, наполовину от ярости.
   
Две части меня пытались говорить одновременно. Первая кричала: «Пожалуйста, не делай с ней ничего. Не разбивай ее. Пожалуйста, отдай. Не держи ее так». Вторая половина скандировала: «Я ненавижу тебя, ненавижу тебя, ненавижу!» — как будто плевалась кровью.
   
Я шагнул вперед.
   
— Отдай ее мне.
   
Мой голос казался странным для моих собственных ушей: бесстрастный и ровный. Ровный, как моя протянутая ладонь. Я перестал дрожать внутри.
   
Амброз застыл на секунду: что-то в моем тоне его озадачило. Я чувствовал: он в замешательстве — я повел себя не так, как он ожидал. За моей спиной Симмон и Вилем задержали дыхание. За спиной Амброза умолкли его дружки, вдруг потеряв уверенность.
   
Амброз улыбнулся и вскинул бровь.
   
— Но я написал для тебя песню, и надо на чем-то подыграть.
   
Он неуклюже перехватил лютню и ударил по струнам, не заботясь ни о ритме, ни о мелодии. Люди остановились посмотреть, а он запел:
   
    
     
Жил однажды оборвыш по имени Квоут,
     
Чей язык был на колкости скорым.
     
Магистры его умным считали
     
И поркой его награждали.
    
   
   
К этому времени собралось довольно много прохожих, они засмеялись и захлопали маленькому выступлению Амброза. Ободренный, Амброз изобразил низкий поклон.
   
— Теперь все хором! — крикнул он, воздевая руки, словно дирижер оркестра, и размахивая моей лютней как палочкой.
   
Я сделал еще один шаг.
   
— Отдай, или я убью тебя. — В этот момент я говорил совершенно серьезно.
   
Все умолкли. Видя, что от меня он не добьется желаемого успеха, Амброз изобразил полную невозмутимость.
   
— У некоторых людей нет никакого чувства юмора, — со вздохом сказал он. — Лови.
   
Он бросил мне лютню, но лютни не созданы для того, чтобы их швыряли: она неуклюже перевернулась в воздухе, и я схватил лишь пустоту. Неловок был Амброз или жесток, значения не имеет — моя лютня, издав жалобный треск, упала корпусом вниз на камни мостовой.
   
Этот звук напомнил мне тот ужасный треск, с которым отцовская лютня раскололась подо мной в покрытом копотью тарбеанском переулке. Я наклонился подобрать лютню, и она застонала, как раненое животное. Амброз полуобернулся ко мне, и я увидел насмешливые искорки в его глазах.
   
Я открыл рот, чтобы закричать, заорать, обложить его проклятиями. Но что-то иное вырвалось из моего горла — слово, которого я не знал и не мог помнить.
   
Потом я слышал только голос ветра: он взревел во дворике, как внезапная буря. Ближайшую двуколку боком протащило по мостовой, лошади в панике подались назад. Вырвавшаяся из чьих-то рук нотная тетрадь промелькнула мимо, словно белая молния. Меня толкнуло вперед. Всех толкало ветром — всех, кроме Амброза, который лежал, пригвожденный к земле будто бы ударом длани Господней.
   
И вдруг все снова успокоилось. Бумаги попадали, кружась, как осенние листья. Люди оглядывались: ошеломленные, с растрепавшимися волосами и одеждой. Несколько человек пошатнулись, когда напор стихии, которой они сопротивлялись, исчез.
   
Горло у меня болело. Моя лютня была разбита.
   
Амброз, шатаясь, поднялся на ноги. Он неловко прижимал руку к боку, по волосам текла кровь. Полный дикой растерянности и ужаса взгляд, который он бросил на меня, доставил мне краткое, но сладкое удовольствие. Я прикинул, не крикнуть ли на него еще раз — интересно же, что получится. Придет ли снова ветер? Или, может, земля поглотит его?
   
Я услышал паническое ржание лошади. Из «Эолиана» и других домов вокруг дворика начали выбегать люди. Музыканты ошарашенно озирались, и все галдели разом.
   
— …это было?
   
— …ноты все разлетелись. Помогите собрать, пока они…
   
— …сделал это. Этот, вон там, с рыжими…
   
— …демон. Демон ветра и…
   
Я оглядывался в тупом оцепенении, пока Вилем и Симмон не увели меня торопливо прочь.
   
   
— Мы не знали, куда его отвести, — сказал Симмон Килвину.
   
— Расскажите-ка мне все сначала, — спокойно велел Килвин. — Но теперь пусть говорит только один. — Он ткнул пальцем в Вилема. — Попытайся поставить слова в ровный ряд.
   
Мы сидели в кабинете Килвина. Дверь была закрыта, занавески задернуты. Вилем начал объяснять, что случилось, потом увлекся и перешел на сиару. Килвин продолжал кивать, храня задумчивое молчание. Симмон напряженно слушал, вставляя иногда слово-другое.
   
Я сидел рядом на табурете. В моем разуме бешеным вихрем крутились смятение и невысказанные вопросы. Горло болело, тело было налито усталостью и отработавшим адреналином. В центре всего этого, глубоко в груди, кусочек меня горел гневом, словно раскаленный уголь в горне. А снаружи царила великая немота, как будто меня покрыли толстым слоем воска. Не осталось никакого Квоута — только смятение, гнев и немота, окутывающая его. Я был как воробышек, попавший в сердце бури и не способный ни найти надежную ветку, чтобы уцепиться, ни контролировать свой кувыркающийся полет.
   
Вилем уже подходил к концу объяснения, когда в кабинет ворвался Элодин, не постучав и не поздоровавшись. Вилем умолк. Я едва взглянул на магистра имен и снова уставился на разбитую лютню в моих руках. Когда я повернул ее, острая щепка вонзилась мне в палец. Я тупо смотрел, как капля крови набухла и упала на пол.
   
Элодин встал прямо передо мной, не утруждая себя разговорами с кем-либо еще.
   
— Квоут?
   
— С ним что-то не в порядке, магистр, — сказал Симмон звенящим от тревоги голосом. — Он совсем онемел. Ни слова не говорит.
   
Я слышал слова и знал, что они имеют значение, и даже знал, какие значения принадлежат им, но не мог извлечь из них никакого смысла.
   
— Думаю, он ударился головой, — сказал Вилем. — Он смотрит на тебя, но сказать ничего не может. Как собака.
   
— Квоут? — повторил Элодин. Когда я не ответил и не поднял взгляда, он протянул руку и мягко взял меня за подбородок, чтобы я посмотрел ему в глаза. — Квоут.
   
Я моргнул.
   
Он посмотрел на меня. Его темные глаза как-то уравновешивали меня. Сдерживали бурю внутри.
   
— Аэрлевседи, — сказал он. — Повтори.
   
— Что? — переспросил Симмон где-то вдалеке. — Ветер?
   
— Аэрлевседи, — терпеливо повторил Элодин, пристально глядя мне в лицо своими темными глазами.
   
— Аэрлевседи, — тупо сказал я.
   
Элодин на секунду умиротворенно прикрыл глаза, как будто пытался уловить слабое звучание мелодии, мягко плывущей по ветру. Я снова посмотрел вниз, на разбитую лютню в моих руках, но, прежде чем мой взгляд опять ушел слишком далеко, магистр снова поймал меня за подбородок.
   
Его глаза ухватили мой взгляд. Оцепенение ослабло, но буря в моей голове продолжала бушевать. Тогда взгляд Элодина изменился. Он перестал смотреть на меня, а заглянул в меня — я могу описать это только так. Он заглянул глубоко внутрь, не в глаза, а сквозь глаза. Его взгляд вошел в меня и прочно угнездился в моей груди, как будто магистр запустил внутрь обе руки, нащупывая очертания легких, движение сердца, жар гнева, узор бури, грохочущей во мне.
   
Элодин наклонился вперед, и его губы коснулись моего уха — я почувствовал его дыхание. Он сказал слово… и буря утихла. Я нашел, где приземлиться.
   
Есть игра, которую в какой-то момент изобретает каждый ребенок. Ты раскидываешь руки в стороны и быстро вращаешься, наблюдая, как размывается мир. Сначала теряешь ориентацию, но если продолжать крутиться достаточно долго, то все изменяется, и голова больше не кружится от вращения в этом размытом мире.
   
Потом ты останавливаешься, и мир возвращается в привычное состояние. Головокружение ударяет, как гром, все кренится, шатается, движется. Мир качается вокруг тебя.
   
Именно это и случилось, когда Элодин успокоил бурю в моей голове. Завопив от внезапного жестокого головокружения, я раскинул руки, чтобы не упасть, — вбок, вверх, внутрь. Мои ноги запутались в табурете, я начал валиться на пол и почувствовал, как меня подхватывают чьи-то руки.
   
Ощущение было ужасное, но быстро проходило. К тому времени, как я пришел в себя, Элодин исчез.
  
  
   
    
ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ
    
РУКИ ПРОТИВ МЕНЯ
   
   
Симмон и Вилем увели меня в мою комнатку у Анкера, где я упал на кровать и провел восемнадцать часов за дверями сна. Я проснулся на следующий день, чувствуя себя на удивление хорошо — особенно учитывая то, что спал я прямо в одежде, а мочевой пузырь, судя по ощущениям, раздулся до размеров арбуза.
   
Удача улыбнулась мне, подарив достаточно времени на еду и ванну, прежде чем меня отыскал один из рассыльных мальчишек Джеймисона. Через полчаса мне следовало явиться в Зал магистров и прокатиться на рогах.
   
   
Я и Амброз стояли перед магистерским столом. Он обвинил меня в злоупотреблении магией. В ответ я обвинил его в краже, уничтожении чужой собственности и «поведении, неподобающем члену арканума». После моего предыдущего опыта катания на рогах я ознакомился с «Рерум Кодекс», официальным уставом Университета. Я прочитал его дважды, чтобы получить полное представление о том, как здесь все заведено. А потом выучил его наизусть, как собственные руки.
   
К сожалению, теперь я точно знал, в какой беде оказался. Обвинение в злоупотреблении было очень серьезным. Если меня посчитают виновным в намеренном причинении вреда Амброзу, меня высекут и исключат из Университета.
   
Вряд ли кто-нибудь мог усомниться, что я причинил Амброзу вред: он был весь покрыт синяками и прихрамывал. Лоб украшала ослепительно алая ссадина. Рука покоилась на перевязи, но я не сомневался, что эту деталь он присочинил сам.
   
Кроме того, я не имел ни малейшего представления, что на самом деле произошло. Я не успел ни с кем поговорить, даже не успел поблагодарить Элодина за вчерашнюю помощь в кабинете у Килвина.
   
Магистры дали высказаться каждому из нас. Амброз демонстрировал наилучшие манеры, то есть говорил очень вежливо, когда вообще говорил. Через некоторое время я начал подозревать, что его медлительность может быть вызвана слишком большой дозой болеутоляющего. Взглянув на его чуть остекленевшие глаза, я предположил лауданум.
   
— Давайте разбираться с обвинениями по степени их тяжести, — сказал ректор после того, как мы изложили каждый свою сторону.
   
Магистр Хемме поднял руку, и ректор кивнул ему говорить.
   
— Прежде чем голосовать, надо объединить обвинения, — сказал Хемме. — Жалобы э'лира Квоута избыточны. Нельзя обвинить студента и в краже, и в уничтожении одной и той же собственности — или одно, или другое.
   
— Почему вы так считаете, магистр? — вежливо спросил я.
   
— Кража подразумевает завладение чужой собственностью, — сказал Хемме рассудительным тоном. — Как можно владеть чем-либо, что ты уничтожил? Одно из двух обвинений должно быть снято.
   
Ректор посмотрел на меня.
   
— Э'лир Квоут, желаете ли вы снять одно из ваших обвинений?
   
— Нет, сэр.
   
— Тогда я требую голосования за снятие обвинения в краже, — сказал Хемме.
   
Ректор ожег его гневным взглядом за высказывание без очереди, потом снова повернулся ко мне.
   
— Упорствование перед лицом рассудка вряд ли похвально, э'лир, а магистр Хемме привел убедительный аргумент.
   
— Магистр Хемме привел несостоятельный аргумент, — бесстрастно сообщил я. — Кража подразумевает присвоение чужой собственности. Смешно утверждать, что нельзя уничтожить украденное.
   
Я увидел, как несколько магистров кивнули, но Хемме стоял на своем.
   
— Магистр Лоррен, каково наказание за кражу?
   
— Студенту можно дать не более двух ударов по спине одинарным кнутом, — процитировал Лоррен. — И он обязан вернуть собственность или стоимость собственности плюс штраф в размере одного серебряного таланта.
   
— А наказание за уничтожение собственности?
   
— Студент должен оплатить замену или ремонт собственности.
   
— Видите? — сказал Хемме. — Есть возможность, что ему придется дважды заплатить за одну и ту же лютню. В этом нет справедливости — только двойное наказание за одно и то же.
   
— Нет, магистр Хемме, — вмешался я. — Это наказание за кражу и за уничтожение собственности. — Ректор бросил на меня тот же взгляд, который раньше получил Хемме, но я продолжал: — Если бы я одолжил ему свою лютню, а он бы разбил ее, это было бы одно дело. Если бы он украл ее, но оставил целой — другое. В данном случае нет ни того ни другого — есть оба.
   
Ректор постучал костяшками пальцев по столу, утихомиривая нас.
   
— Я правильно понимаю, что вы не снимете ни одно из обвинений?
   
— Не сниму.
   
Хемме поднял руку и получил слово.
   
— Я предлагаю голосование, чтобы вычеркнуть обвинение в краже.
   
— Кто за? — устало спросил ректор. Хемме поднял руку, и с ним Брандье, Мандраг и Лоррен. — Пять с половиной против четырех: обвинение остается.
   
Ректор понесся дальше, не давая никому опомниться.
   
— Кто находит ре'лара Амброза виновным в уничтожении собственности? — Все подняли руки, кроме Хемме и Брандье. Ректор посмотрел на меня. — Сколько ты заплатил за свою лютню?
   
— Девять талантов и шесть, — соврал я, зная, что это вполне разумная цена.
   
Тут Амброз не сдержался:
   
— Да ладно. Ты десяти талантов в жизни в руках не держал.
   
Раздраженный, ректор постучал костяшками пальцев по столу, чтобы прекратить это, но тут поднял руку Брандье.
   
— Ре'лар Амброз поднимает интересный вопрос. Как студент, который пришел к нам нищим, получил такие деньги?
   
Некоторые из магистров задумчиво посмотрели на меня. Я опустил глаза, будто бы в смущении.
   
— Я выиграл их в уголки, сэры.
   
Послышалось веселое перешептывание. Элодин рассмеялся вслух. Ректор постучал по столу.
   
— Ре'лару Амброзу следует заплатить штраф в девять талантов и шесть. Кто-нибудь из магистров возражает против этого?
   
Хемме поднял руку и остался в одиночестве.
   
— По обвинению в краже. Назначаемое число ударов?
   
— Ни одного, — сказал я, вызвав несколько удивленно поднятых бровей.
   
— Кто находит ре'лара Амброза виновным в краже? — спросил ректор. Хемме, Брандье и Лоррен не подняли рук. — Ре'лару Амброзу присуждается штраф в десять талантов и шесть. Кто-нибудь из магистров возражает против этого?
   
На этот раз приунывший Хемме руки не поднял.
   
Ректор набрал побольше воздуха и выпустил его залпом:
   
— Магистр архивов, каково наказание за поведение, неподобающее члену арканума?
   
— Студент может быть оштрафован, выпорот, временно исключен из арканума или исключен из Университета в зависимости от тяжести обвинения, — спокойно произнес Лоррен.
   
— Назначаемое наказание?
   
— Временное исключение из арканума, — сказал я, как будто это была самая естественная вещь в мире.
   
Самообладание Амброза дало трещину.
   
— Что? — недоверчиво переспросил он, поворачиваясь ко мне.
   
Хемме вмешался.
   
— Эрма, это становится смешным.
   
Ректор посмотрел на меня с легким укором.
   
— Боюсь, я вынужден согласиться с магистром Хемме, э'лир Квоут. Я не думаю, что этот случай может быть основанием для исключения.
   
— Я не согласен, — сказал я, пытаясь собрать все силы своего убеждения. — Подумайте о том, что вы только что услышали. По единственной причине личной антипатии ко мне Амброз публично насмехался надо мной, а потом украл и уничтожил единственную ценную вещь, которая у меня была. Разве такое поведение должен демонстрировать член арканума? Такие ли качества вы хотите воспитать в остальных ре'ларах? Неужели мелочная подлость и злоба — те черты характера, которые вы одобряете в студентах, желающих стать арканистами? Прошло двести лет с тех пор, как мы видели сожжение арканиста. Если раздавать гильдеры недоросткам вроде него, — я указал на Амброза, — долго державшиеся мир и безопасность закончатся через каких-нибудь пару лет.
   
По лицам магистров я видел, что это их поколебало. Амброз позади меня нервно заерзал, его глаза метались от лица к лицу.
   
После минуты тишины ректор объявил голосование.
   
— Кто за временное исключение ре'лара Амброза?
   
Поднялась рука Арвила, за ней — Лоррена, Элодина, Элксы Дала…
   
Напряжение звенело в воздухе. Я переводил взгляд с Килвина на ректора, надеясь увидеть руку кого-нибудь из них, присоединяющуюся к остальным.
   
Прошла секунда.
   
— Наказание отклонено.
   
Амброз выдохнул. Я был разочарован лишь чуть-чуть. На самом деле я даже удивлялся, что мне удалось зайти так далеко.
   
— Теперь, — сказал ректор, словно подготовив себя к серьезному усилию. — Обвинение в злоупотреблении против э'лира Квоута.
   
— От четырех до пятнадцати ударов и окончательное исключение из Университета, — процитировал Лоррен.
   
— Назначаемое число ударов?
   
Амброз повернулся ко мне. Я видел, как крутятся колесики у него в мозгу, рассчитывая, насколько высокую цену он может потребовать с меня так, чтобы магистры проголосовали в его пользу.
   
— Шесть.
   
У меня под ложечкой повис свинцовый ужас. Я ничуть не тревожился насчет порки — я принял бы и два десятка, если бы это помогло избежать исключения. Но если меня выгонят из Университета, моя жизнь закончится.
   
— Ректор? — сказал я.
   
Он устало и доброжелательно посмотрел на меня. Его глаза говорили, что он все понимает, но у него нет другого выбора, кроме как довести все до положенного финала. Мягкое сочувствие в его взгляде напугало меня. Он знал, что должно было случиться.
   
— Да, э'лир Квоут?
   
— Могу я кое-что сказать?
   
— Ты уже все сказал в свою защиту, — твердо ответил он.
   
— Но я даже не знаю, что я сделал! — взорвался я. Паника поборола мое самообладание.
   
— Шесть ударов и исключение, — официальным тоном сказал ректор, проигнорировав мою вспышку. — Кто за?
   
Хемме поднял руку, за ним Брандье и Арвил. Мое сердце упало, когда я увидел, как руку поднимает ректор — и Лоррен, и Килвин, и Мандраг, и Элкса Дал. Последним был Элодин: он лениво улыбнулся и пошевелил пальцами поднятой руки, словно помахал мне. Все девять рук против меня. Меня исключали из Университета. Моя жизнь закончилась.
  
  
   
    
ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ
    
САМ ОГОНЬ
   
   
— Шесть ударов и исключение, — веско произнес ректор.
   
«Исключение», — тупо подумал я, будто никогда не слышал этого слова раньше.
   
«Исключат и вышвырнут прочь». Я чувствовал удовлетворение, исходившее от Амброза. На секунду я испугался, что меня сейчас сильно стошнит, прямо здесь, перед всеми.
   
— Кто-нибудь из магистров возражает против этого? — ритуально спросил ректор, а я посмотрел на свои ноги.
   
— Я возражаю. — Жизнерадостный голос мог принадлежать только Элодину.
   
— Кто за отмену наказания?
   
Я снова поднял взгляд — как раз вовремя, чтобы увидеть руку Элодина. Элксы Дала. Килвина. Лоррена. Ректора. Все руки, кроме Хемме. Я чуть не рассмеялся от шока и неверия. Элодин снова по-мальчишески ухмыльнулся мне.
   
— Наказание отменяется, — решительно заявил ректор, и я почувствовал, как радость сидящего рядом Амброза замерцала и погасла. — Есть еще какие-нибудь вопросы для обсуждения? — Я уловил в голосе ректора странную нотку: он чего-то ждал.
   
Заговорил Элодин:
   
— Я предлагаю повысить Квоута до ре'лара.
   
— Кто за? — Все руки, кроме Хемме, поднялись одним движением. — Квоут переведен в ре'лары при поручительстве Элодина сегодня, пятого подпара. Собрание распущено. — Он рывком встал из-за стола и направился к двери.
   
— Что?! — завопил Амброз, оглядываясь, словно не мог решить, кого спрашивает. Наконец он выбежал вслед за Хемме, который быстро ушел за ректором и большинством остальных магистров. Я заметил, что Амброз хромает совсем не так сильно, как перед началом разбирательства.
   
Огорошенный, я тупо стоял на месте, пока не подошел Элодин и не потряс мою бесчувственную руку.
   
— Ничего не понимаешь? — спросил он. — Пойдем прогуляемся. Я объясню.
   
   
После затемненной прохлады пустот яркий дневной свет ошеломлял. Элодин неуклюже стянул через голову магистерскую мантию. Под ней обнаружились простая белая рубашка и весьма сомнительного вида штаны, поддерживаемые куском обтрепанной веревки. Я впервые заметил, что он ходит босиком. Верхнюю сторону его стоп покрывал здоровый загар, такой же, как на руках и лице.
   
— Ты знаешь, что такое «ре'лар»? — спросил он меня тоном светской беседы.
   
— Это переводится как «говорящий», — сказал я.
   
— А ты понимаешь, что это значит? — подчеркнул он слово.
   
— Вообще-то нет, — признался я.
   
Элодин набрал побольше воздуха.
   
— Давным-давно стоял один Университет. Его построили на мертвых развалинах более старого Университета. Он был очень большой — наверное, целых пятьдесят человек. Но это был лучший Университет на километры и километры вокруг, так что люди приходили туда, учились и уходили. И там собралась маленькая группка людей — людей, чьи знания вышли за пределы математики, грамматики и риторики. Они основали в Университете меньшее сообщество. И назвали его арканумом, поскольку оно было очень маленьким и очень, очень тайным. У них была своя система рангов-ступеней, и подъем по этим ступеням зависел только от мастерства и ни от чего другого. Люди вступали в эту группу, доказав, что они могут видеть вещи такими, какие они есть на самом деле. Они становились э'лирами, что означает «видящие». Как, думаешь, становились ре'ларами? — Он выжидающе посмотрел на меня.
   
— Через говорение.
   
Он рассмеялся.
   
— Правильно! — Он остановился и повернулся ко мне. — Но говорение чего? — Его сияющие глаза пронизывали меня насквозь.
   
— Слов?
   
— Имен, — восторженно сообщил он. — Имена — это форма мира, и человек, который может произнести их, стоит на пути к могуществу.
   
Тогда, в самом начале, арканум был маленькой группой людей, понимавших мир, знавших имена вещей. Они учили немногих студентов, медленно, осторожно поощряя их двигаться к мудрости и могуществу. И к магии. Настоящей магии. — Он оглядел здания и слоняющихся вокруг студентов. — В те дни арканум был крепким брендом, а сейчас это сильно разбавленное водой винцо.
   
Я ждал, пока не убедился, что он закончил.
   
— Магистр Элодин, что произошло вчера? — Я задержал дыхание, изо всех сил надеясь на вразумительный ответ.
   
Он недоуменно посмотрел на меня.
   
— Ты назвал имя ветра, — сказал он, будто ответ был очевиден.
   
— Но что это значит? И что вы имеете в виду под «именем»? Это просто имя, как «Элодин» или «Квоут»? Или больше — как «Таборлин знал имена многих вещей».
   
— Как оба, — заявил Элодин, помахав хорошенькой девушке, выглянувшей из окна второго этажа.
   
— Но как может имя делать такие штуки? Ведь «Квоут» и «Элодин» — просто звуки, которые мы издаем, они сами по себе не имеют никакой силы.
   
На это Элодин поднял брови.
   
— Правда? Смотри. — Он оглядел улицу и крикнул: — Натан! — К нам обернулся мальчик. Я узнал его: один из посыльных Джеймисона. — Натан, иди сюда!
   
Мальчик подбежал и посмотрел на Элодина снизу вверх.
   
— Да, сэр?
   
Элодин вручил ему свою мантию.
   
— Натан, можешь отнести это в мои комнаты?
   
— Конечно, сэр.
   
Мальчик взял мантию и умчался. Элодин посмотрел на меня.
   
— Видишь? Имена, которыми мы называем друг друга, — это не имена вещей. И тем не менее они имеют некоторую силу.
   
— Но это же не магия, — запротестовал я. — Ему приходится вас слушаться. Вы — магистр.
   
— А ты ре'лар, — неумолимо возразил он. — Ты позвал ветер, и ветер послушался.
   
Я попытался переварить эту концепцию.
   
— Так вы говорите, ветер живой?
   
Элодин сделал неопределенный жест.
   
— Ну, в своем роде. Большинство вещей живые, так или иначе.
   
Я решил зайти с другой стороны.
   
— А как я позвал ветер, если я не знал, как это сделать?
   
Элодин резко хлопнул в ладоши.
   
— А вот это отличный вопрос! Ответ в том, что каждый из нас обладает двумя разумами: спящим и бодрствующим. Наш бодрствующий ум — это то, что думает, говорит и делает выводы. Но спящий ум куда могущественнее: он проникает глубоко в сердце вещей. Это та наша часть, которая видит сны. Она помнит все, она дает нам интуицию. Твой бодрствующий ум не понимает природы вещей. А спящий понимает; он уже знает многое из того, чего не знает бодрствующий.
   
Элодин посмотрел на меня.
   
— Помнишь, как ты себя чувствовал после того, как назвал имя ветра?
   
Я кивнул, не особенно радуясь воспоминанию.
   
— Когда Амброз разбил твою лютню, это пробудило твой спящий ум. Как огромный дремлющий медведь, которого ткнули горящей палкой, он поднялся на задние лапы и проревел имя ветра. — Он дико замахал руками, привлекая удивленные взгляды проходящих студентов. — После этого твой бодрствующий ум не знал, как быть. Он остался один на один с разъяренным медведем.
   
— А вы что сделали? Я не могу вспомнить, что вы мне шепнули.
   
— Это было имя. Имя, которое успокоило разъяренного медведя и снова усыпило его. Но теперь он спит не так крепко. Нам нужно медленно его будить и переводить под твой контроль.
   
— Поэтому вы и предложили отменить мое исключение?
   
Элодин беспечно отмахнулся.
   
— На самом деле исключение тебе не грозило. Ты не первый студент, который назвал имя ветра в гневе, хотя и первый за несколько лет. Обычно спящий ум пробуждается от какого-нибудь сильного чувства. — Он улыбнулся, — Ко мне имя ветра пришло, когда я спорил с Элксой Далом. Когда я выкрикнул имя, его жаровни взорвались целой тучей горящего пепла и углей, — Он хихикнул.
   
— А что он сделал, чтобы так вас разозлить?
   
— Он отказался учить меня продвинутым заклинаниям. Мне было всего четырнадцать, и я был э'лиром. Он сказал, что мне придется подождать до ре'лара.
   
— А что, есть продвинутые заклинания?
   
Он ухмыльнулся:
   
— Тайны, ре'лар Квоут, — в этом-то и смысл того, что значит быть арканистом. Теперь, когда ты ре'лар, ты имеешь право знать некоторые штуки, которые раньше от тебя утаивали: продвинутые симпатические заклинания, природа имен. Немного рискованных рун, если Килвин сочтет тебя готовым.
   
Надежда вспыхнула в моей груди.
   
— Значит ли это, что мне теперь разрешено посещать архивы?
   
— Э, нет, — сказал Элодин. — Совсем нет. Понимаешь, архивы — вотчина Лоррена, его королевство. Это не мои тайны, я их выдавать не могу.
   
При упоминании о тайнах мой мозг сосредоточился на той, что занимала меня многие месяцы.
   
— А как насчет каменной двери в архивах? — спросил я. — Дверь с четырьмя табличками. Теперь, когда я ре'лар, вы можете мне сказать, что там, за ней?
   
Элодин расхохотался.
   
— О нет! Ты, смотрю, на мелкие тайночки не нацеливаешься. — Он похлопал меня по спине, как будто я особенно удачно пошутил. — «Валаритас». Господи, я все еще помню, каково было стоять там, смотреть на дверь и с ума сходить от любопытства.
   
Он снова рассмеялся:
   
— Тейлу милосердный, это же меня чуть не убило, — и покачал головой. — Нет. Тебе нельзя входить в дверь с четырьмя табличками. Но, — он бросил на меня заговорщический взгляд, — поскольку ты теперь ре'лар…
   
Он огляделся по сторонам, как будто боялся, что нас могут подслушать. Я наклонился поближе.
   
— Поскольку ты теперь ре'лар, я признаю, что она существует. — Он торжественно мне подмигнул.
   
Как я ни был разочарован, не улыбнуться я не смог. Мы прошлись еще немного в тишине, мимо главного здания, мимо заведения Анкера.
   
— Магистр Элодин?
   
— Да?
   
Он проследил взглядом за белкой — через дорогу и вверх по дереву.
   
— Я все еще не понимаю про имена.
   
— Я буду учить тебя понимать, — беззаботно отозвался он. — Природу имен невозможно описать, только испытать на себе и понять.
   
— А почему? — спросил я. — Если ты понимаешь что-то, то можешь это и описать.
   
— Все, что понимаешь? — Он искоса посмотрел на меня.
   
— Конечно.
   
Элодин указал вниз по улице.
   
— Какого цвета рубашка на том парне?
   
— Синяя.
   
— А что ты имеешь в виду под словом «синяя»? Опиши это.
   
С минуту я пытался, потом признал поражение.
   
— Так «синий» — это имя?
   
— Это слово. Слова — бледные тени забытых имен. Поскольку имена обладают властью, то и слова обладают властью. Слова могут зажечь огонь в людских умах, слова могут выбить слезы из самых суровых сердец. Есть семь слов, которые могут заставить кого угодно полюбить тебя. Есть десять слов, которые сломают волю самого сильного человека. Но слово — только отражение огня, картинка. Имя — сам огонь.
   
У меня уже голова шла кругом.
   
— Я все равно не понимаю.
   
Элодин положил руку мне на плечо.
   
— Использование слов, говорение словами похоже на использование карандаша, чтобы нарисовать его собственное изображение на нем самом. Невозможно. Бессмысленно. Но есть другие пути к пониманию! — Он поднял руки высоко над головой, словно пытаясь дотянуться до безоблачного неба над нами. — Смотри! — воскликнул он, смеясь, как дитя: — Синее! Синее! Синее!
  
  
   
    
ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
    
ДЕРЗОСТЬ
   
   
— Он совсем, совсем чокнутый, — сказал я Симмону и Вилему позже тем же днем в «Эолиане».
   
— Он магистр, — тактично заметил Сим. — И твой поручитель. А судя по тому, что ты нам рассказал, он — причина того, что тебя не исключили.
   
— Я не говорю, что он не умен, и я видел, как он делал штуки, которые я не знаю даже откуда начать объяснять. Но факт остается фактом — он совершенно не в себе. Бормочет снова и снова про имена и слова, да еще про могущество, и, пока он это говорит, вроде понятно. Но на самом деле никакого смысла в этом нет.
   
— Брось жаловаться, — сказал Симмон. — Ты обскакал нас обоих с получением ре'лара, даже если твой поручитель чокнутый. И тебе заплатили два оборота серебра за то, что ты сломал Амброзу руку. Ты ушел свободный, как птичка. Мне бы хоть половину твоей удачливости.
   
— Не совсем как птичка, — сказал я. — Меня все равно должны выпороть.
   
— Что? — поразился Сим. — Я думал, ты сказал, что они все отменили.
   
— Отменили исключение, — объяснил я. — Но не порку.
   
Симмон разинул рот.
   
— Бог мой, но почему?
   
— Злоупотребление магией, — понизив голос, сказал Вилем. — Они не могут отпустить студента вольной птичкой, если признали его виновным в злоупотреблении.
   
— Так и Элодин сказал. — Я отхлебнул глоток, потом еще.
   
— Да мне все равно, — горячо возмутился Симмон. — Это варварство. — Он вколотил последнее слово в стол кулаком, опрокинув свой стакан и пролив темную лужицу скаттена. — Вот дерьмо. — Он вскочил, пытаясь ладонями удержать жидкость и не дать ей пролиться на пол.
   
Я хохотал неудержимо, пока не заболел живот, а из глаз не потекли слезы. Когда я наконец перевел дух, то почувствовал, как с моих плеч свалился огромный камень.
   
— Я люблю тебя, Симмон, — искренне сказал я. — Иногда я думаю, что ты единственный честный человек, которого я знаю.
   
Он недоверчиво оглядел меня:
   
— Да ты уже нажрался.
   
— Нет, это правда, ты очень хороший человек. Лучше, чем я когда-нибудь буду.
   
Сим бросил на меня взгляд, который говорил, что он не понял, смеюсь я над ним или нет. Подбежала служанка с мокрыми тряпками, насухо вытерла стол, отпустив пару язвительных комментариев. Совестливый Сим смутился за всех троих.
   
   
К тому времени, как я вернулся в Университет, уже совсем стемнело. Я быстренько заглянул к Анкеру, захватил пару нужных вещей и отправился на крышу главного здания.
   
Там я с удивлением обнаружил, что Аури ждет меня на крыше, несмотря на ясное небо. Она сидела на низкой кирпичной трубе, болтая ногами. Волосы обрамляли ее крошечную фигурку воздушным облачком.
   
Когда я подошел ближе, она соскочила с трубы и сделала полушажок в сторону — почти реверанс.
   
— Добрый вечер, Квоут.
   
— Добрый вечер, Аури, — сказал я. — Как ты?
   
— Я прекрасно, — решительно заявила она, — и сегодня прекрасная ночь.
   
Она переминалась с ноги на ногу, держа обе руки за спиной.
   
— Что ты мне сегодня принесла? — спросил я.
   
Аури солнечно улыбнулась.
   
— А что ты мне принес?
   
Я вытащил из-под плаща узкую бутылку.
   
— Я принес тебе немного медового вина.
   
Она схватила бутылку обеими руками.
   
— О, это подарок принца. — Она с любопытством разглядывала бутылку. — А что в нем?
   
— Солнечный свет, — ответил я. — И улыбка, и вопрос.
   
Она поднесла горлышко бутылки к уху и усмехнулась.
   
— Вопрос на дне, — сказал я.
   
— Нелегкий вопрос, — заметила она и протянула руку. — А я принесла тебе кольцо.
   
Кольцо было из теплого гладкого дерева.
   
— А что оно делает? — спросил я.
   
— Оно хранит тайны, — объяснила она.
   
Я поднес кольцо к уху.
   
Аури серьезно покачала головой, волосы взвихрились вокруг нее.
   
— Оно их не рассказывает, а хранит. — Она подошла совсем близко, взяла у меня кольцо и надела его мне на палец. — Довольно иметь одну тайну, — мягко пожурила она меня, — большее — уже жадность.
   
— Оно подходит, — заметил я, немного удивленный.
   
— Это ведь твои тайны, — объяснила она мне, словно ребенку. — Кому бы оно еще могло подойти?
   
Аури отбросила волосы за спину и снова сделала тот же странный полушажок в сторону — как реверанс или коротенький танец.
   
— А я думала, присоединишься ли ты сегодня ко мне за ужином, Квоут, — сказала она с серьезным лицом. — И принесла яблоки и яйца. Также могу предложить прекрасное медовое вино.
   
— Буду счастлив разделить с тобой ужин, Аури, — официальным тоном сказал я. — Я принес хлеб и сыр.
   
Аури слазила вниз, во дворик и через несколько минут вернулась с изящной фарфоровой чашечкой для меня. Она налила нам обоим медового вина — себе в серебряную чашечку для подаяния, чуть больше наперстка, — и выпила его несколькими изящными глотками.
   
Я уселся, и мы разделили ужин. Сегодня у меня была с собой большая буханка бурого ячменного хлеба и клин твердого белого далонирского сыра. У Аури были спелые яблоки и полдесятка крапчатых яиц, которые она как-то умудрилась сварить вкрутую. Мы съели их с солью, которая нашлась у меня в кармане плаща.
   
Большую часть трапезы мы провели в молчании, просто наслаждаясь обществом друг друга. Аури сидела, скрестив ноги и выпрямив спину, ее волосы развевались во все стороны. Как всегда, ее деликатная аккуратность делала этот скромный ужин на крыше похожим на официальный прием в доме какого-нибудь вельможи.
   
— В последнее время ветер приносит в Подовсё листья, — непринужденно заметила Аури ближе к концу ужина. — Через решетки и туннели. Они складываются в Глубинах, так что там теперь все хрустящее.
   
— Правда?
   
Она кивнула.
   
— И мать-сова переселилась внутрь. Свила гнездо прямо в середине Серой Дюжины, вот дерзкая.
   
— Разве это такая редкость?
   
Аури кивнула.
   
— Конечно. Совы мудры. Они осторожны и терпеливы. Мудрость исключает дерзость, — Она сделала глоток из своей чашечки, изящно держа ее за ручку большим и указательным пальцами, — Вот почему совы — плохие герои.
   
Мудрость исключает дерзость. После моих недавних приключений в Требоне я мог только согласиться.
   
— Но эта — искательница приключений? Исследовательница?
   
— О да, — сказала Аури, широко распахивая глаза. — Она ничего не боится. У нее лицо как злая луна.
   
Она наполнила свою крошечную чашечку медовым вином, а остатки вылила в мою. Потом сложила губы трубочкой и дважды резко подула в горлышко, отчего бутылка издала ухающий звук.
   
— А где мой вопрос? — потребовала Аури.
   
Я заколебался, не представляя, как она ответит на мою просьбу.
   
— Можно спросить тебя, Аури: ты захочешь показать мне Подовсё?
   
Аури отвернулась, вдруг застеснявшись.
   
— Квоут, я-то думала, ты джентльмен, — сказала она, смущенно теребя обтрепанную рубашку. — Надо же: попросить девушку показать свое подовсё.
   
Она смотрела вниз, волосы скрывали ее лицо.
   
Я на секунду задержал дыхание, тщательно подбирая следующие слова, чтобы не спугнуть ее обратно под землю. Пока я думал, Аури поглядывала на меня из-за занавеса волос.
   
— Аури, — медленно спросил я, — ты шутишь со мной?
   
Она подняла глаза и ухмыльнулась.
   
— Шучу, — согласилась она. — Правда же здорово?
   
Сквозь металлическую решетку в заброшенном дворике Аури провела меня вниз, в Подовсё. Я вытащил ручную лампу, чтобы освещать путь, но у Аури был и собственный светильник: она держала в сложенных чашечкой ладонях нечто испускающее мягкое сине-зеленое сияние. Мне было ужасно любопытно, что у нее там, но я не хотел выпытывать слишком много секретов сразу.
   
Поначалу Подовсё было именно таким, как я ожидал: туннели и трубы. Трубы для стоков, воды, пара и угольного газа. Огромные черные чугунные трубы, по которым мог проползти человек, маленькие яркие бронзовые трубы, не толще большого пальца. Обширная сеть каменных туннелей, ветвящихся и сходящихся под странными углами. Если у этого места и был какой-нибудь смысл и суть, они мне не открылись.
   
Аури устроила мне стремительный тур, гордая, как молодая мать, и восторженная, как девчонка. Ее энтузиазм был заразителен, и я скоро тоже увлекся и разволновался, позабыв первоначальные намерения и причины, по которым хотел исследовать туннели. Нет ничего столь же восхитительного, как тайна на твоем собственном заднем дворе.
   
Мы спустились по трем спиральным лестницам из черного кованого железа и пришли к Серой Дюжине. Все равно что стоять на дне ущелья. Поглядев вверх, я увидел далеко над головой бледный лунный свет, льющийся через решетки стока. Мать-сова улетела, но Аури показала мне гнездо.
   
Чем глубже мы забирались, тем удивительнее все становилось. Грубые туннели для стоковых труб исчезли и сменились коридорами со стенами из тесаного камня и лестницами, усыпанными каменными обломками. Гниющие деревянные двери свисали с проржавевших петель, встречались полуобвалившиеся помещения с верстаками и стульями. В одной комнате обнаружилась пара заложенных кирпичом окон — хотя, по моим догадкам, мы находились метрах в пятнадцати под землей.
   
Еще глубже, и мы пришли в Черездно — зал, похожий на собор, такой огромный, что ни синий свет Аури, ни мой красный не достигали потолка. Здесь повсюду громоздились какие-то древние машины. Некоторые лежали разбитые: сломанные шестерни выше человеческого роста, кожаные стропы, крошащиеся от времени, огромные деревянные балки, на которых теперь вздымались белые грибы, громадные, как живые изгороди.
   
Другие машины были целы, но обветшали за долгие века. Я подошел к железной штуковине размером с фермерский дом и отколупнул пласт ржавчины — большой как тарелка. Под ней не оказалось ничего, кроме новой ржавчины. Рядом стояли три огромные колонны, так густо покрытые зеленой патиной, будто поросли мхом. Многие из огромных машин было невозможно распознать: они выглядели больше оплавленными, чем проржавевшими. Но потом я увидел нечто, когда-то, наверное, бывшее водяным колесом в три этажа величиной, — оно стояло посреди сухого канала, пролегавшего, как расселина, через середину зала.
   
Я весьма смутно представлял себе, для чего были созданы эти машины. Также я понятия не имел, зачем они пролежали здесь, глубоко под землей, бессчетные века. Они не выглядели…
  
  
   
    
ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
    
ИНТЕРЛЮДИЯ. ИЩУ
   
   
Стук тяжелых башмаков по деревянному крыльцу спугнул людей, сидящих в «Путеводном камне». Квоут вскочил, не закончив предложения, и был уже на полпути к стойке, когда передняя дверь открылась и появились первые посетители из обычной компании вечера поверженья.
   
— Коут, к тебе голодные мужики! — крикнул Коб, распахивая дверь. Вслед за ним вошли Шеп, Джейк и Грейм.
   
— Может, в кладовой что-то и завалялось, — отозвался Квоут. — Я б сбегал быстренько да поискал, если б только вы первым делом выпить не хотели.
   
Раздался хор одобрительных возгласов, пока фермеры рассаживались на табуреты перед стойкой. Обмен любезностями имел изрядно затасканный привкус, удобный как старые туфли.
   
Хронист во все глаза разглядывал рыжеволосого человека за стойкой — в нем не осталось ничего от Квоута. Это был просто трактирщик: дружелюбный, услужливый и незаметный.
   
Джейк сделал длинный глоток и вдруг заметил Хрониста, сидящего в дальнем углу зала.
   
— Приятно посмотреть, Коут! Новый клиент. Нам чертовски повезло, что вообще есть свободные места.
   
Шеп фыркнул. Коб развернулся на стуле и уставился туда, где рядышком сидели Баст и Хронист, чье перо все еще было занесено над бумагой.
   
— Он писец, что ль?
   
— Ага, — быстро сказал Квоут. — Пришел давеча в город среди ночи.
   
Коб подозрительно сощурился.
   
— А что он сейчас пишет?
   
Квоут чуть понизил голос, отвлекая клиентов от гостя.
   
— Помните ту историю, когда Баст в Бейдн ездил? — Они утвердительно закивали. — Ну дак он, оказывается, натерпелся страху из-за оспы и с тех пор прямо дни считает. Вот и решил, что надо бы завещание написать, как выпадет случай.
   
— Весьма разумно в такие-то времена, — мрачно заметил Шеп. Он допил свое пиво и стукнул опустевшей кружкой по стойке. — Я б еще выпил.
   
— Все деньги, что я скопил, после моей смерти должны пойти вдове Сейдж, — на весь зал сообщил Баст. — Чтобы помочь воспитать и собрать приданое трем ее дочерям, как только они достигнут замужественного возраста. — Он тревожно взглянул на Хрониста: — Есть такое слово: «замужественный»?
   
— Малютка Кати подросла чуток в этом году, правда? — пробормотал Грейм.
   
Остальные согласно кивнули.
   
— Моему хозяину я оставляю свою лучшую пару ботинок, — торжественно продолжал Баст. — И все штаны, какие ему подойдут.
   
— А у парня прекрасные ботинки, — сказал Коб Квоуту. — Всегда так считал.
   
— Я предоставляю отцу Леодену распределить остальное мое имущество среди прихожан, ведь когда я стану безмерной душой, я больше не буду в нем нуждаться.
   
— Ты имеешь в виду «бессмертной»? — неуверенно спросил Хронист.
   
Баст пожал плечами.
   
— Это все, что я могу сейчас придумать.
   
Хронист кивнул и быстро сложил бумагу, перья и чернила в свой плоский кожаный пенал.
   
— Тогда иди-ка сюда, — позвал его Коб. — Будь как дома.
   
Хронист застыл, потом медленно подошел к стойке.
   
— Как тебя зовут, парень?
   
— Деван, — ответил он, потом ошарашенно кашлянул. — Извините, Карверсон. Деван Карверсон.
   
Коб представил остальных, потом снова повернулся к новичку.
   
— Каким путем приехал, Деван? — спросил Коб.
   
— Мимо Аббатсфорда.
   
— Какие-нибудь новости на той дороге есть?
   
Хронист неловко поерзал на табурете; Коут мрачно наблюдал за ним с другой стороны стойки.
   
— Ну… дороги довольно плохие…
   
Это вызвало хор привычных жалоб, и Хронист расслабился. Пока фермеры брюзжали, вновь открылась дверь и вошел ученик кузнеца, широкоплечий, с полудетским лицом и пахнущими угольным дымом волосами, на плече у него лежал длинный железный прут. Юноша придержал дверь, впуская Картера.
   
— Ты выглядишь как дурак, мальчик, — проворчал Картер, медленно проходя в дверь с неуклюжей осторожностью недавно раненного. — Везде его таскаешь, и народ начинает говорить про тебя, как про Чокнутого Мартина. Станешь «тем чокнутым парнишкой из Рэнниша». Хочешь слушать это следующие пятьдесят лет?
   
Ученик кузнеца смущенно перехватил железный прут.
   
— Пусть болтают, — буркнул он с ноткой вызова. — С тех пор как я сходил позаботиться о Нелли, все сны теперь вижу про это паучье чудище. — Он покачал головой. — Преисподняя, я думал, уж ты-то будешь носить по пруту в каждой руке. Ведь эта тварь тебя чуть не убила.
   
Картер пропустил замечание мимо ушей и осторожно пошел к стойке, его лицо было сурово и непроницаемо.
   
— Рад тебя видеть на ногах, Картер, — провозгласил Шеп, поднимая кружку. — Я-то думал, мы тебя не увидим еще денек-другой.
   
— Парой швов меня не уложишь, — отрезал Картер.
   
Баст устроил целый спектакль, предлагая свой табурет раненому, а потом тихонько сел подальше от ученика кузнеца. Со всех сторон послышался теплый гул приветствий.
   
Трактирщик скрылся в задней комнате и через несколько минут появился с подносом, загроможденным горячим хлебом и исходящими паром мисками с тушеным мясом.
   
Все слушали Хрониста.
   
— …Если я правильно помню, Квоут был в Северене, когда это случилось. Он шел домой…
   
— Это не в Северене было, — сказал Старый Коб, — а там, в Университете.
   
— Может, и так, — согласился Хронист. — Так вот, он шел поздно ночью домой, и в переулке на него напали бандиты.
   
— Среди дня это было, — запальчиво заявил Коб. — В центре города. Весь народ видел.
   
Хронист упрямо покачал головой.
   
— Я помню, что в переулке. Ладно, бандиты захватили Квоута врасплох. Они хотели его лошадь. — Он умолк и потер лоб кончиками пальцев. — Погодите, все не так. В переулке у него не было бы лошади. Может, он ехал в Северен…
   
— Да говорю ж тебе, не Северен! — возмутился Коб, раздраженно хлопнув ладонью по столу. — Тейлу болезный, замолчи уж. Все ты перепутал.
   
Хронист покраснел от смущения.
   
— Я слышал только раз, много лет назад.
   
Мрачно зыркнув на писца, Квоут громко брякнул подносом о стойку, и об истории моментально позабыли. Старый Коб слопал все так быстро, что чуть не подавился, потом запил ужин длинным глотком пива.
   
— Раз уж ты все копаешься со своей едой, — не слишком вежливо обратился он к Хронисту и вытер рот рукавом, — так небось не будешь сильно против, коли я дальше буду рассказывать? Штоб мальчик послушал.
   
— Ну, если ты уверен, что знаешь… — нерешительно сказал Хронист.
   
— Конечно же, я ее знаю, — огрызнулся Коб, разворачивая табурет к публике. — Ладно. Давно, когда Квоут был еще щенком, он пошел в Университет. Но ему не больно-то хорошо там жилось, в Университете-то, потому как он был из простого народа. Не мог он позволить себе всякую роскошную жизнь, как там принято.
   
— Как это? — спросил ученик кузнеца. — Раньше ты говорил, что Квоут был такой умный, что они сами заплатили ему, чтоб он остался, хотя ему всего десять лет было. Они ему дали полный кошель золота, и алмаз величиной с пол-ладони, и отличную лошадь с новым седлом и сбруей, и новые башмаки, и полный мешок овса, и всё-превсё.
   
Коб примирительно кивнул.
   
— Правда, все правда. Но дело было через год или два опосля того, как Квоут получил все это. И он, понимаешь, раздал почти все то золото беднякам, чьи дома сгорели.
   
— Во время их свадьбы сгорели, — вставил Грейм.
   
Коб кивнул.
   
— А Квоуту надо было есть, снимать жилье да еще покупать овес для коня. Так что все его золото к тому времени вышло. И он…
   
— А что алмаз? — настаивал мальчик.
   
Старый Коб сурово нахмурился.
   
— Коли тебе так нужно знать, он отдал этот алмаз своему закадычному другу. Закадычной подруге то бишь. Но это совсем другая история, не та, какую я сейчас рассказываю. — Он сурово зыркнул на мальчика, который, покаянно опустив взгляд, сунул в рот ложку тушеного мяса.
   
Коб продолжал:
   
— Поскольку Квоут не мог себе позволить богатое житье в Университете, он поселился в соседнем городке, местечке под названием Амари. — Он бросил язвительный взгляд на Хрониста. — Квоут снимал комнату в трактире и жил там за бесплатно, потому что вдове, чье заведение было, он приглянулся. Да еще он по хозяйству помогал, чтобы отработать за прожитье.
   
— Он там еще музыку играл, — добавил Джейк. — Уж очень был искусен с лютней.
   
— Суй ужин в рот и дай мне закончить, что говорю, Джейкоб, — огрызнулся Старый Коб. — Всякий знает, что Квоут был искусен с лютней. Вот почему вдове он так полюбился, а играть музыку каждый вечер было частью его помощи по хозяйству.
   
Коб быстро глотнул пива и продолжил:
   
— И как-то раз Квоут бегал по поручениям вдовы, как вдруг какой-то парень вытаскивает нож и говорит ему, что если Квоут не отдаст деньги вдовы, то он ему кишки по всей улице раскидает. — Коб наставил воображаемый нож на мальчика и скорчил угрожающую гримасу. — А теперь припомните, что дело было давно, когда у Квоута еще молоко на губах не обсохло. У него и меча-то не было, а и был бы, так ведь он еще не выучился у эдем сражаться.
   
— И что Квоут сделал? — спросил ученик кузнеца.
   
— Ну… — Коб облокотился на стойку. — Это было средь бела дня, прямо посреди городской площади Амари. Квоут уже собирался позвать констебля, да глаза-то он всегда держал нараспашку, вот и заметил, что у этого парня белые-белые зубы…
   
Глаза мальчика расширились:
   
— Он был сладкоед?
   
Коб кивнул.
   
— И что еще хуже, парень потел, будто загнанная лошадь, глаза у него были безумные, а руки… — Коб пошире раскрыл глаза и, вытянув вперед руки, затряс ими. — Тут Квоут понял, что у парня жажда совсем страшная, а это значит, что щас и собственную мать пырнет за гнутый пенни.
   
Коб сделал еще один долгий глоток, нагнетая напряжение.
   
— Ну же, и что он сделал? — взволнованно взорвался Баст у дальнего конца стойки, театрально ломая руки. Трактирщик ожег ученика взглядом.
   
Коб продолжил:
   
— Ну, сначала он заколебался, а человек с ножом все ближе подходит, и Квоут видит, что он уж больше говорить не собирается. И тогда Квоут сотворил темную магию, которую нашел в тайной книге в Университете, она там запертая была. Он произнес три ужасных тайных слова и вызвал демона…
   
— Демона? — Голос ученика кузнеца больше походил на всхлип. — Такого, как тот…
   
Коб медленно покачал головой.
   
— Какой там! Энтот был совсем не как паук, а еще хуже. Был весь из теней, и когда он налетел на парня, то ударил его в грудь, прямо в сердце, и выпил из него всю кровь, как ты высасываешь сок из сливы.
   
— Почернелые руки, Коб, — сказал Картер тоном, полным укора, — Ты же мальчика запужаешь совсем. Он будет таскать с собой проклятую железную палку целый год, коли ему такой чепухой голову забивать.
   
— А я не так слыхал, — медленно произнес Грейм. — Я слыхал, что женщина застряла в горящем доме, и Квоут вызвал демона, чтоб защититься от огня. Тогда он в дом вбежал и женщину вытащил, и она вовсе не обожглась.
   
— Да вы послушайте себя, — с отвращением сказал Джейк. — Вы как дети в Средьзимье: «демоны украли мою куколку», «демоны пролили молоко». Квоут не связывался с демонами. Он же в Университете учился всяким именам? Парень пристал к нему с ножом, и он призвал огонь и молнию, совсем как Таборлин Великий.
   
— Это был демон, Джейк, — рассерженно заявил Коб. — Иначе во всей истории смыслом даже не пахнет. Он вызвал демона, а тот выпил у того парня кровь, и все, кто это видел, страшно перепугались. Кто-то сказал священнику, потом священники пошли к констеблю, а констебль пришел и вытащил Квоута из трактира вдовы той же ночью. Потом они бросили его в тюрьму за то, что он водится с темными силами и все такое.
   
— Народ, наверное, просто увидал огонь и подумал, что это демон, — настаивал Джейк. — Ты ж знаешь, как это бывает.
   
— Нет, не знаю, Джейкоб, — рявкнул Коб, скрестив руки на груди и опершись на стойку. — Зачем ты мне тут втираешь, как шо бывает? Почему бы тебе просто не рассказать нам всю эту треклятую историю, пока…
   
Коб умолк при звуке тяжелых ботинок, грохочущих по деревянному крыльцу снаружи. Через мгновение кто-то взялся за ручку двери.
   
Все с любопытством повернулись взглянуть, так как все постоянные клиенты уже давно собрались.
   
— Два новых лица в один день, — тихонько заметил Грейм, зная, что касается деликатной темы. — Похоже, Коут, твой застой кончается.
   
— Видать, дороги лучше становятся, — сказал Шеп в кружку с ноткой облегчения в голосе. — Вовремя нам удача подвалила.
   
Ручка щелкнула, и дверь медленно отворилась и, пройдя по широкой дуге, впечаталась в стену. Снаружи, в темноте, стоял человек, словно не зная, входить ему или нет.
   
— Добро пожаловать в «Путеводный камень»! — крикнул трактирщик из-за стойки. — Что можем для вас сделать?
   
Человек вышел на свет, и радостное волнение фермеров угасло при виде кусочного кожаного доспеха и тяжелого меча, выдававших наемного солдата. Одинокий наемник никогда не радовал, даже в лучшие времена. Всякий знал, что недалек путь от безработного солдата к разбойнику с большой дороги.
   
Кроме того, было видно, что наемника постигли тяжелые времена. Бурошип густо усеивал низ его штанин и грубую кожу шнурков ботинок. Рубашка из тонкого льна, окрашенная в ярко-синий королевский цвет, была усеяна грязными пятнами и разодрана колючками ежевики. Волосы свалялись в сальный колтун. Темные глаза его глубоко запали, как будто он не спал несколько дней. Наемник сделал несколько шагов внутрь трактира, оставив дверь за собой открытой.
   
— Да вы, похоже, давненько в дороге, — жизнерадостно заметил Квоут. — Хотите выпить или поужинать? — Когда солдат не ответил, он добавил: — Никто из нас опять же винить вас не станет, если сначала захотите поспать. По всему видать, у вас выдались тяжелые деньки.
   
Квоут бросил взгляд на Баста, тот соскользнул с табурета и пошел закрывать дверь трактира.