1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
Старк глядел на него, белый как мел.

– И она любила меня. Я знаю, что любила. Когда женщина любит, это чувствуешь. В Блиссе никто про нас не знал. У нас с ней долго было. Почти семь месяцев. Я на ней жениться хотел.

– Но ведь не женился. Наоборот – бросил ее…

– Я бы женился.

– …И даже не дал ей ничего объяснить, – ласково пожурил его Тербер. Краем глаза он видел, что Пит по-прежнему наблюдает за ними и вертит головой, поглядывая то на одного, то на другого. Вот и хорошо, это отвлечет его от собственных неприятностей. Ситуация-то пикантнейшая, такое не каждый день бывает.

– Она же мне не говорила. – В голосе Старка было отчаяние.

– А ты ее и не спрашивал, – нежно сказал Тербер. Выкрутиться ему он не даст ни за что!

– Замолчи! Замолчи, заткнись!

– Знаю я вас, южан, – отечески упрекнул его Тербер. – Все вы на один лад. Пьяницы и бабники. А уж какие моралисты. Святее папы римского.

Старк вскочил на ноги и швырнул колпачок с виски в ласковое, сочувственно улыбающееся лицо. Он сделал это не задумываясь, чисто инстинктивно – так выпускает когти и бросается на обидчика кошка.

– Это я его не убью? – заорал он. – Как раз я-то и убью! Ох убью! Голову ему, падле, отрублю!

Тербер следил за ним и успел увернуться, а у Пита реакция не сработала – он был и постарше Тербера, и пьянее, Да и забот у него было больше, – и в результате колпачок Угодил ему в грудь и виски вылился на рубашку.

А Старк уже выбежал из палатки.

Тербер обессиленно повалился на раскладушку, умиротворенный, выложившийся. Все было бы идеально, если бы не одна маленькая деталь, крохотная капля дегтя в бочке меда. Он с самого начала подозревал, что у нее со Старком было дольше, чем она говорила, но все же надеялся, что это неправда.

– Боже мой! Ну от меня и несет! – Пит промакнул рукой пятно на рубашке. – Милт, ты бы сходил догнал его. Он крепко напился, да? Покалечится еще, не дай бог.

– Хорошо. – Тербер взял из угла свою винтовку.

Когда он выходил, музыка у него за спиной смолкла, и диктор снова проговорил:

– «Не ищите сигареты „Лаки Страйк“ в зеленых пачках. Да, „Лаки Страйк“ оделись в „хаки“ и ушли воевать».

Луна успела подняться выше, и роща, площадка автостоянки, весь мир вокруг обесцветились, осталось только две краски: черная и белая. Он пошел по тропинке, которая пересекала асфальтированную дорогу и вела к кухне.

Значит, в Блиссе у них это длилось целых полгода. И у него с ней почти столько же. Интересно, как у них все было? Начать с того, что она в то время была много моложе. Ему захотелось представить себе, какая она тогда была, молодая. Что они вместе делали? Где бывали? О чем шутили? Как обидно, что его тогда не было рядом, вдруг подумал он, как обидно, что ему не дано было присутствовать невидимым третьим и тоже это пережить. Все, что связано с ней, должно принадлежать и ему, иначе он не может. Это даже не зависть, даже не ревность, а просто ненасытное желание делить с ней все. Бедняга Старк.

В кухонной палатке он застал лишь нескольких поваров: как напуганные овцы, они забились в угол подальше от деревянной колоды для разделки мяса.

– Куда он пошел?

– Не знаю, – пробормотал один из них. – Как-то не было настроения спрашивать. Влетел как ненормальный, орал, ругался… Потом схватил секач и убежал.

Милт двинулся обратно к складу. Может быть, Старк пошел вниз, думал он. Может быть, решил отоспаться в холодке на берегу. Если так, то самое разумное сейчас его не трогать. Шагнув с тропинки на асфальт, он остановился и скользнул взглядом по дороге, взбегающей на залитый лунным светом холм и сворачивающей к шоссе – нигде никого. Старк все же не настолько пьян, чтобы потопать пешком в Скофилд и гоняться там с секачом за майором Хомсом.

Когда он подошел к палатке склада, кто-то выскочил навстречу из темноты и чуть не сбил его с ног.

– Старшой! – испуганно прохрипел голос ротного горниста Эндерсона. – Старшой, это ты?

– А ты какого дьявола здесь? Почему не на КП? Почему коммутатор бросил?

– Старшой, там Старк! У него секач. Рубит направо и налево! Сейчас все там разнесет…

– Пошли! – Тербер снял с плеча винтовку и побежал.

– Вваливается вдруг в фургон, орет, матерится. «Убью его!» – орет, – задыхаясь, выкрикивал на бегу Энди у него за спиной. – «Убью его, сукина сына!» Я думал, он это про тебя. А потом как завопит: «Где капитан Хомс? Убью его!» Хомс-то давно от нас перевелся, старшой. И не капитан он, а майор. Старшой, по-моему, он того… спятил.

– Помолчи.

Старка там уже не было. Уютный фургончик КП, казалось, пережил стихийное бедствие. Оба шатких самодельных стола, за которыми работали он и Росс, были изрублены в щепки. Ни на одном из четырех стульев сидеть было больше нельзя. Раскладной походный столик Тербера валялся проломленный насквозь. На крышке маленького личного сейфа темнела глубокая длинная вмятина. Пол был усеян документами и клочками бумаг. В тонких фанерных стенах зияли суживающиеся книзу щели. Только коммутатор, по счастью, вроде бы уцелел.

А среди всего этого разгрома, как непотревоженный младенец, безучастно сидящий меж обломков рухнувшего дома, лежало девственно белое, незалапанное, нетронутое письмо с подколотой сопроводиловкой – военное министерство подтверждало, что Тербер произведен в офицеры с присвоением звания второго лейтенанта (пехотные войска) армии Соединенных Штатов Америки.

Тербер на мгновенье застыл в дверях, оценивая ущерб. Потом в ярости швырнул винтовку в угол, и вагончик тряхнуло от удара, пополам расколовшего ложе «оптической-03».

Вымуштрованный в регулярной армии, где уронить винтовку во время строевой считалось великим грехом – минимум две недели внеочередных нарядов, – Энди громко ахнул и уставился на него с откровенным ужасом.

– Проверь-ка, – процедил Тербер, показывая на коммутатор, и улыбнулся злой, хитрой улыбкой. – Начни снизу, вызови по очереди все позиции и проверь, как соединяется. Потом свяжись с батальоном и центром сбора донесений. Проверь штекеры все до одного.

– Есть. – Энди сел за коммутатор.

Тербер поднял обломки винтовки и с раскаянием взглянул на приклад, беспомощно повисший на ремне. Эта винтовка была у него четыре года; с ней он пришел в первую роту, а когда перевелся в седьмую, взял ее с собой и сюда. Из этой винтовки он обставил на полковых соревнованиях главного сержанта О'Бэннона. Любовно, заботливо он проверил механизм. Все работало. Новый приклад он раздобудет, а вот механизм было бы не заменить. Чуть успокоившись, он осторожно положил винтовку у двери. Затем подобрал оскорбляющее взгляд своей нетронутой, девственной чистотой письмо военного министерства и порвал пополам, вместе со всеми его визами и печатями, потом сложил вдвое и снова порвал, потом опять сложил, порвал еще раз и разбросал клочки по полу. В дополнение к общей картине.

– Старшой, все штекеры работают, – сообщил от коммутатора Энди.

– Хорошо. Тебе здесь сидеть еще два с половиной часа. Я пошел спать.

– А как же все это? Весь этот развал? Ты бы хоть убрал немного.

– Пусть Росс убирает. – Он нагнулся, поднял с пола разломанную винтовку и вышел.

Тишина вокруг была неподвижная, мертвая. Время тянется, идет, а потом наступает минута, когда только и остается, что лечь спать. Куда-то ходишь, что-то делаешь, на что-то себя тратишь, но все это лишь до поры, лишь до той минуты, когда остается только одно – лечь спать.

Тербер положил обломки винтовки под свою раскладушку и с облегчением завалился спать.

Утром Старка нашли на берегу: он мирно спал на песке, прижавшись грязной от вчерашних слез щекой к верному секачу.

Тербер поднялся рано. Свежий и бодрый, он, еще до того как нашелся Старк, все уладил с Россом, хотя лейтенант был в бешенстве (бешенство даже слишком мягкое слово).

– Лейтенант, о том, чтобы его разжаловать, не может быть и речи. Позиции у нас раскиданы чуть не на милю друг от друга, и, кроме него, никто с кухней не управится.

– Разжалую как миленького! – бушевал Росс. – Пусть рота хоть с голоду передохнет – все равно разжалую!

– А кто будет вместо него заниматься питанием?

– Кто угодно, мне плевать! Вы посмотрите, во что он здесь все превратил! Нет уж, сержант, такое я не прощу! Будет у нас когда-нибудь дисциплина или нет?! Без дисциплины мы далеко не уйдем.

– Да, конечно. Но без питания – тоже.

– Ничего, пусть командует своей кухней без звания!

– Он откажется.

– Отдам под трибунал за неподчинение!

– Это не пройдет. Лейтенант, вы же юрист. Вы же сами знаете. Нельзя отдать человека под трибунал за отказ заведовать кухней без сержантского звания.

– Безнаказанным я это не оставлю!

– Лейтенант, вы его просто не понимаете. Он парень со странностями. Иногда на него находит. В Хикеме он один раз тоже такое выкинул, вы тогда у нас еще не служили. Он это не назло. Ничего плохого он никому ни разу не сделал. Просто он повар, понимаете? Повара и начальники столовых, они все заводятся с пол-оборота. Любой приличный начальник столовой обязательно псих.

– Хорошо, – процедил Росс.

– Лейтенант, без него на кухне все развалится, вы же сами знаете.

– Хорошо!

– Я всего лишь трезво смотрю на вещи. Если бы можно было его кем-то заменить, я бы первый потребовал его разжаловать. Но у нас нет никого.

– Я сказал, хорошо!

– Это исключительно в интересах роты.

– Интересы роты, интересы роты!.. Знаю!

– Вы же отвечаете за всю роту в целом.

– Да, да, хорошо!.. Я сам знаю, за что я отвечаю!

– Так точно, сэр, – кивнул Тербер.

Покончив с этой проблемой, он сообщил Россу, что решил отказаться от офицерского звания.

– Что?! – в бешенстве завопил Росс. – Вы в своем уме?

– Я твердо решил, – сказал Тербер.

– Лучше бы меня распределили в береговую охрану, честное слово! – простонал Росс. – Эта ваша идиотская армия! Вас тут сам черт не поймет!

53

Шестого января Милт Тербер взял увольнительную и поехал в город. Мейлон Старк поехал вместе с ним.

В этот день солдаты Гавайской дивизии получили увольнительные в первый раз за все время после Перл-Харбора, и в десять часов утра со всех позиций девяностомильного кольца круговой обороны толпы хорошо поддавших мужчин с дикими воплями устремились к Гонолулу, перед барами и публичными домами начали выстраиваться длинные очереди, но вскоре все перемешалось, и те, кто рвался в «Нью-Конгресс», неожиданно для себя оказались в баре ресторана «У-Фа». Так продолжалось до самого комендантского часа. Этот день и два следующих словно слились в непрерывный загульный праздник. Ни один гонолульский бармен не забудет эти дни. На всю жизнь запомнят их и многие тогдашние хозяйки борделей. И даже некоторые вполне респектабельные люди вспоминают их до сих пор.

В приказе четко оговаривалось, что из каждой части можно одновременно отпустить в увольнение не более трети личного состава. Для дислоцированной на побережье седьмой роты распределение увольнительных превратилось в целую проблему. Седьмая рота была разбросана по четырнадцати береговым позициям. Лейтенант Росс распорядился, чтобы командиры позиций (в большинстве случаев это были не офицеры, а сержанты) определили ту треть своих солдат, которым они дадут отпуск, и представили поименные списки. Терберу поручалось составить такой список для службы КП. Старк распределял увольнительные среди поваров.

По неписаному закону командир подразделения уходит в увольнительную последним, только когда все его солдаты уже отгуляли. Поэтому сержанты, вынужденные оставаться на позициях (в отличие от офицеров сержанты не гнушаются вступать в сделки с рядовым составом), по мелочам наживались на тех, кого отпускали в город: накануне шестого января в роте шел оживленный обмен дружескими рукопожатиями, валютой, сувенирами, и немало котирующихся на вес золота, до обидного недолговечных бутылок виски переночевали от прежних хозяев к новым.

Честь не позволяла Терберу и Старку внести в списки собственные фамилии, но мудрый Тербер своевременно позаботился, и оба все равно получили увольнительные. Он просто заполнил два бланка сверх выделенной ему квоты и заставил Росса их подписать. Такое нарушение этикета никого в роте не возмутило, а Росса и подавно. Лейтенант Росс мало-мальски соображал и не собирался рубить сук, на котором сидел. С того дня, как Тербер отказался от офицерского звания, он был в роте царь и бог, не то что во времена Хомса, когда лишь обманывал себя, будто вертит ротой, как хочет.

При раздаче увольнительных Старк содрал с кого-то пинту виски. Они ее выдули по дороге в город. Первый заход они сделали в «Алый Бубон» к Чарли Чану. В «Бубоне» народу было поменьше, чем в приличных барах. На улице не стояла очередь. И стойку облепили всего в три ряда. Первые шесть порций им пришлось опрокинуть стоя, в общей толкучке, зато потом они отвоевали себе два места у стойки и засели пить по-настоящему.

– Уф-ф! – шумно выдохнул Старк, когда они наконец опустились на освободившиеся табуреты. – Боженька дал мне ноги, чтобы я маршировал, а не стоял по два часа в каждом вшивом баре. Сумасшедший дом. Даже хуже, чем в получку в Форт-Блиссе.

– Телбел, пливет! Салют, Сталк! – расплылся в улыбке Чарли. – Давно у моя не бывай. День-то какая замецательвый, а?

– Да, денек хорош, – кивнул Тербер.

– До того хорош, что в самый раз напиться в доску, – проникновенно сказал Старк. – И намылить одному трепачу рыло. Так, чтоб он копыта откинул.

– Ты, Старк, техасец, чего с тебя взять? – сказал Тербер. – Техасцы – люди простые. Любят своих дружков, штат Техас и родную мать. А ненавидят негров, евреев, чужаков в безнравственных женщин. При условии, конечно, что не спят с ними сами.

– То ли мы рано прибыли, то ли седьмая рота разорвала отношения с фирмой «Бубон и компания», – заметил Старк.

– Говори, говори, я тебя все равно насквозь вижу, – сказал Тербер. – Эй, Роза!

Они, между прочим, действительно прибыли рано: они ушли с КП в пять минут десятого, а все остальные вырвались с позиций лишь в десять. Из знакомых в баре был только хахаль Розы, тот самый сержант-артиллерист – он сидел все в той же кабинке в конце зала, будто никуда оттуда не уходил, – но на этот раз с ним сидело еще трое дружков.

– Пей-напивайся, – широко улыбнулся Чарли. – Сегодня все пей-напивайся. Замецательный день. Один лаз пей бесплатно, моя угосцает. – На потном лице китайца снова расплылась улыбка, он кивнул им и двинулся дальше, пытаясь в одиночку обслужить толпу, облепившую стойку.

– Хороший мужик, – сказал Старк.

– Отличный, – согласился Тербер.

– Он что, такой богатый, что может нас угостить?

– Сомневаюсь.

– Ему надо было поставить за стойку еще кого-нибудь.

– В зале тоже официанток не хватает, – сказал Тербер, наблюдая за Розой.

Ей помогала еще одна девушка, но, несмотря на это. Роза зашивалась не меньше Чарли, потому что хотела успеть все сразу – и разносить по столикам пиво, и сидеть со своим штаб-сержантом.

– Роза! – гаркнул Тербер. – Не слышишь?

Она сидела с артиллеристами, но, услышав, подошла. На смуглом блудливом личике – если бы слегка раскосые глазки не выдавали тайну расового мезальянса ее родителей, она была бы вылитая португалка – проглядывало некоторое раздражение.

– Ты чего, Тербер?

– Как зовут твоего приятеля?

Она недовольно зыркнула на него.

– А тебе зачем? Тебя не касается.

Тербер откровенно изучал ее пышную грудь. Проследив за его взглядом, Роза сердито вскинула голову и с вызовом уставилась в его светлые серые глаза.

– Он из какой части? – непринужденно спросил Тербер.

– Тебе-то что? Я думала, по делу позвал. Пьяный ужа, да? Стойку Чарли обслуживает, понял? Я к бару не касаюсь. – Качнув бедрами, она повернулась и пошла назад к кабинке артиллеристов.

Тербер и Старк, не сговариваясь, одновременно крутанулись на табуретах посмотреть, как она уходит. Ее гладкие голые ноги многообещающе скользили одна об другую под вихрящейся юбкой. Впадинка поясницы с захватывающей дух стремительностью переходила в аппетитную попку, которая, проказливо вихляясь, посылала им на ходу свой привет.

– Боже святый! – благоговейно сказал Старк. – Какая задница!

– Аминь, – меланхолически отозвался Тербер. Поджав губы, он неторопливо провел языком по усам. В нем знакомо закипала мутная пьяная агрессивность, и от ее живительных паров голова прояснялась, как от глубокого вдоха камфоры. И вдруг возникло отчетливое ощущение, что все это когда-то Уже было.

– Тебе хорошо? – спросил Старк.

– Еще бы!

– Вот, старик, это и есть настоящая жизнь, – поучительно сказал Старк. – И ни на какую Другую я ее не променяю. А ты?

– И я нет… Старк, знаешь, чего тебе не хватает? Ты – техасец, а у техасцев нет чувства юмора.

– Почему? У меня чувство юмора есть.

– Есть, конечно. Оно у всех есть. Только у тебя оно не того розлива. Слишком пустое. И у тебя все в кучу – и гордость, и юмор. Без нормального чувства юмора человек, у которого есть гордость, и до тридцати не дотянет – сам себя угробит. А возьми, к примеру, меня. У меня чувство юмора то что надо. И потому я могу заставить тебя сделать что угодно.

– Если сам не захочу, ни хрена ты меня не заставишь, – сказал Старк.

– Ты уверен? – коварно подначивал Тербер. – Хочешь, поспорим?

– А чего, давай!

Хитро усмехаясь, Тербер допил виски. Потом выпрямился и позвал:

– Роза! Э-эй!

Роза, нахмурясь, снова подошла к стойке.

– Разорался. Чего ты от меня опять хочешь?

– Еще глоток виски, малышка. Больше ничего. Плесни мне в стаканчик.

– Чарли проси. Он тебе плеснет.

– Ну его к черту! Хочу, чтобы ты.

– Ладно. Только время на тебя зря трачу. Пиво еще будешь? Принести?

Тербер посмотрел на свою бутылку пива.

– Да, принеси. Это вылей в ведро. Принеси холодного.

– От тебя одни хлопоты. – Роза улыбнулась.

– Ты так думаешь? Роза, а приятеля твоего как зовут?

– Пошел к черту!

– Он из какой части?

– Я сказала, пошел к черту!

– Знаешь, почему я тебя позвал? Чтобы посмотреть, как ты потом пойдешь назад. У тебя, Роза, попка – загляденье.

– Я замужем, – с достоинством сказала Роза, подразумевая, что у нее есть постоянный хахаль. Но было видно, что она польщена.

– Как же все-таки зовут твоего приятеля?

– Дурак! – взорвалась Роза. – Заткнись! Иди к черту!

– Моя фамилия Берни, – пройдя к ним через зал, объявил артиллерист. – Штаб-сержант Айра Берни, восьмой артиллерийский полевой. Еще что-нибудь интересует?

– Пожалуй, – задумчиво сказал Тербер. – Сколько тебе лет?

– В июне будет двадцать четыре. Что еще?

– Молоденький. Для твоего возраста у тебя уж больно роскошная любовница.

– Не жалуюсь, – сказал штаб-сержант. – Менять пока не собираюсь. Что еще?

– Еще? Может, не откажешься выпить со мной и моим другом?

– Это всегда пожалуйста.

– Роза, золотко, налей ему, – распорядился Тербер.

– Мне виски, – оказал штаб-сержант.

Роза налила, ему виски. Тербер заплатил. Штаб-сержант выпил залпом.

– Ладно, будь здоров, еще увидимся. – Показывая, что разговор окончен, Тербер повернулся к ним спиной. – Счастливо погулять, – бросил он через плечо и начал разговаривать со Старком.

Роза и штаб-сержант на секунду остолбенели. Потом пошли вдвоем назад к своей кабинке. Сев за стол, они о чем-то яростно заспорили, а три кореша Айры Берни внимательно слушали.

– Ты что, ополоумел? – сказал Старк. – Хочешь, чтобы драка началась?

– Я никогда не лезу в драку первым.

– Зато дерешься, наверно, до последнего.

– Ни в коем случае.

– Что, будем брать его прямо сейчас?

– Кого брать? Куда?

– Твоего лучшего друга. Штаб-сержанта.

– Ты это о чем? – недоуменно спросил Тербер. – А-а, я забыл. Ты же техасец. Кстати, техасец, я слышал, ты классно стреляешь. Это правда?

– Приклад от дула отличить могу, – сказал Старк.

– Хочешь, постреляем на пару? Маленькое дружеское пари. На сотенку, а?

Старк полез в карман.

– Ставим поровну?

Тербер ухмыльнулся.

– Я готов. – Старк вытащил из мятой пачки десятку и три бумажки по доллару, остальное бросил на стойку. – Здесь сотня. Могу хоть сейчас.

Растрепанная, сложенная пополам пачка – в основном из пятерок и мельче – была довольно пухлой.

Тербер наклонился, рассматривая деньги.

– Ого! Оказывается, наш техасец подсобрал себе большую денежку. Как, техасец, приятно быть богатым?

– Тут рядом есть тир, – сказал Старк. – Или можем пойти на Хоутел-стрит к Мому. Отсюда пять минут ходу.

– Тир – это не стрельбище. В тире каждый дурак может.

– Либо мы спорим, либо нет. Клади деньги или не вякай!

– Ребенок ты, техасец. Кому я говорил, что могу вертеть тобой, как хочу? Мне только захотеть, и ты сейчас побежишь бить морду всей этой артиллерии. Не суйся ты со своим тиром, я же тебя одной левой обштопаю. Будь умницей, мальчик, спрячь денежки в карман. Как я, на Гавайях стреляют от силы человека два-три.

– Если я сам не захочу, ты меня ничего не заставишь, – упорствовал Старк.

Тербер постучал пальцем себе по виску.

– Учись соображать, техасец. Главное – это соображать и не терять чувства юмора. Под моим руководством ты бы за три месяца выбился в офицеры.

– На черта мне в офицеры?! – возмутился Старк. – Ты меня не оскорбляй! Я, старшой, и без этого проживу. Как-нибудь не пропаду.

– А вот тут ты, техасец, не прав. Я же тебя, дурака, чему пытаюсь научить? Главное – результат. Сам не захотеть, никто твою гордость не оскорбит. А офицера я бы из тебя сделал в два счета.

– Обойдусь без твоих одолжений.

– Так как, техасец, не раздумал со мной стрелять?

– Хоть сейчас.

– Отлично. – Тербер хитро усмехнулся. – Тогда идем к Мому. По десять выстрелов в любую карту из колоды. Оба ставим по сто зеленых. Залог сдадим на хранение Мому. – Он презрительно швырнул под нос Старку его влажную от пота пачку. – Спрячь, пока не сперли.

Старк добавил к сотне отложенные тринадцать долларов и начал запихивать разбухшую пачку в карман брюк. Пока он возился с деньгами, возле стойки вновь появилась Роза: она шла принимать очередной заказ, и ее бедра соблазнительно покачивались в такт шагам.

Когда она поравнялась с ними, Тербер внезапно нагнулся с табурета и легонько ущипнул ее. Роза застыла как вкопанная, потом развернулась и занесла руку для удара. Тербер спокойно, даже не сдвинувшись с места, поймал левой рукой ее запястье. Она по-кошачьи выбросила вперед свободную руку, нацелив длинные, красные как кровь ногти прямо ему в лицо. Тербер, улыбаясь, так же спокойно перехватил ее руку своей правой. Вытянутыми крест-накрест руками он удерживал Розу на расстоянии от себя и вызывающе ухмылялся.

Ей было не вырваться, и от злости она попыталась лягнуть его в пах. Изящно и легко – казалось, это не стоило ему ни малейших усилий – Тербер повернул правую ногу внутрь, и удар пришелся ему в колено. Девушка потеряла равновесие и беспомощно задрыгалась у него в руках. Тербер невозмутимо держал ее, позволяя ей трепыхаться, сколько влезет.

– Спокойно, детка, – с довольной улыбкой сказал он. – Я тебя не трону. Ты женщина моей мечты, только не надо меня так возбуждать. А то ведь не утерплю и буду любить тебя прямо здесь, на полу.

Роза оскалилась и смачно плюнула в него. С увертливостью боксера Тербер отклонился влево, и плевок пролетел мимо и попал в Старка, прямо ему на рубашку.

Все это произошло молниеносно. Старк еле успел оторвать глаза от пачки денег, которую все еще запихивал в карман.

– Сукин сын! Сволочь проклятая! – захлебываясь, шипела Роза.

Айра Берни и его дружки уже поднялись из-за стола.

– Эй, ты! Так с дамой не обращаются! – крикнул штаб-сержант.

– Точно, – поддакнул один из дружков. – А ну отпусти ее!

Тербер поглядел на них с насмешливым изумлением.

– Еще чего! Чтобы она мне глаза выцарапала? Ты, друг, соображай, что говоришь… Спокойно, детка, – приказал он Розе, которая продолжала вырываться. – Тебя так ненароком удар хватит.

Четыре артиллериста разом двинулись к нему через зал, как шеренга автомашин, одновременно тронувшихся на зеленый свет светофора.

Тербер укоризненно покачал головой:

– Но-но, ребята, не будем.

– Сын проклятый, сукин сволочь, – самозабвенно шипела Роза.

Небрежно, словно выкидывая не нужную ему больше вещь, Тербер отшвырнул Розу в сторону, и она шмякнулась об стенку, а сам кровожадно ринулся навстречу четырем артиллеристам с такой стремительностью, что те растерялись, Огромный кулак Тербера, вобрав в себя весь вес его тела, хищно выпрыгнул вперед и с хрустом вмазал в нос штаб-сержанту. Айра ударился спиной о кабинку и съехал на пол, из носа у него хлынула кровь. Тербер свирепо взревел и грудью пошел на трех дружков.

Роза, отскочив от стенки, точно боксер от канатов ринга, уже штурмовала Тербера со спины, ее когти впились ему в шею, мелкие острые зубки норовили куснуть за ухо.

Штаб-сержант поднялся с пола, пару раз тряхнул головой и снова бросился в драку. Старк, до этой минуты обалдело сидевший за стойкой, встретил его точно рассчитанным ударом: мощная рука начальника ротной столовой молнией рассекла воздух, как хлыст. Айра опрокинулся навзничь, судорожно дрыгая ногами. Сзади стоял стол – проехав по нему спиной, Айра долбанулся головой о стену и так и остался лежать на столе.

Роза висела на Тербере, но до уха ей было не дотянуться: решив довольствоваться тем, что ближе, она вонзила зубы ему в плечо, насквозь прокусив и рубашку, и майку. К этому времени все пятеро – три дружка Айры, Тербер и Роза – уже сплелись на полу в извивающийся клубок. Тербер недовольно дернул плечами, и Роза, несмотря на всю цепкость своих когтей и зубов, опять отлетела к стенке.

Зайдясь пронзительным визгом, она немедленно кинулась обратно, оттолкнулась обеими ногами и снова прыгнула Терберу на спину. Кулак одного из дружков Айры, внезапно вырвавшись из барахтающейся кучи, угодил Розе прямо в лоб – ее отбросило в сторону, она плюхнулась на пол и в глубоком нокауте выбыла из игры.

Чарли Чан, трагически заламывавший руки, тут временно отвлекся от этого занятия и, что-то нервно лопоча покитайски, отволок обмякшее тело Розы в подсобку. Потом вернулся в зал и, продолжая заламывать руки и что-то лопотать, согнулся за стойкой, готовый в любой момент нырнуть вниз. Толпа, которой он так вначале радовался, растаяла. Большинство осталось перед баром на улице и в открытую дверь наблюдало за представлением.

А представление было первый сорт.

Старк постепенно влез в середину свалки. Выбрав в мешанине тел незнакомую ему ногу, он потащил ее наверх и, когда вслед за ногой показалась спина, начал молотить эту неизвестную спину по почкам.

Снизу пробился сдавленный голос и скорбно воззвал:

– Айра! Ты где? Иди помоги нам.

Злорадный, рычащий смех Тербера прозвучал тоже несколько сдавленно:

– Шутишь, друг. Вы и вчетвером не управитесь.

Штаб-сержант Айра Берни трупом лежал на столе, но, когда до него долетел призыв о помощи, потряс головой, зажал двумя пальцами бьющий из носа фонтан и соскользнул со стола на пол. Распрямившись, он секунду стоял неподвижно, потом, ни к кому не обращаясь, буркнул: «Это мне уже не нравится» – и снова рванулся в бой.

Сопящая куча распалась, и над ней, будто каменный колосс, воздвигся Тербер: он зловеще ухмылялся, рот у него был разбит, кровь струйкой стекала на рубашку и галстук. Пожевав губами, он эффектно выплюнул на пол два зуба. От его формы остались лохмотья: оба рукава были оторваны, одна штанина болталась на нитке, выставляя напоказ мощные волосатые бугры мышц. На полу между его широко расставленными ногами валялся один из дружков штаб-сержанта, пребывая в том же умиротворенном и недееспособном состоянии, что и выбывшая из сражения мисс Роза. Застыв над ним тяжелой безмолвной громадой, Тербер удовлетворенно улыбался и с упоением месил кулаками ближайшие к нему животы и физиономии.

Двое артиллеристов отлетели от него, как камешки, отброшенные вертящимся колесом.

Старк ухватил третьего – им оказался штаб-сержант Айра Берни, – крутанул его за плечи и с хирургической точностью врезал ему кулаком в кадык. Айра с остекленевшими глазами проковылял через зал, опустился за свой стол и, задыхаясь от боли, капитулировал.

Один из выброшенных Тербером в «аут» вяло доплелся до кабинки и сел рядом с Айрой. Второй – его вмазало в стойку – схватил пивную бутылку, разбил ее об идущий вдоль стойки металлический поручень, выставил осколок перед собой, как нож, и, всхлипывая, с руганью понесся мимо Старка на Тербера. Увидев, как он разбил бутылку, публика неодобрительно заворчала, но никто не шевельнулся.

Тербер поджидал его, кровожадно ухмыляясь и по-борцовски вытянув руки вперед, готовый при малейшей возможности сгрести противника в охапку.

Но когда тот пробегал мимо Старка, техасец равнодушно выставил ногу. Все еще пытаясь дотянуться до Тербера своим стеклянным ножом, артиллерист рухнул на пол.

Тербер отступил на шаг, освобождая ему место для приземления, потом шагнул вперед, прицелился и ударил его ногой в голову.

Вся драка длилась минут пять.

Но с улицы уже неслись, приближаясь к бару, пронзительные торопливые свистки недремлющей военной полиции.

Чарли Чан, продолжая ломать руки, заплакал. Слезы у него катились ручьем.

– Сицас вэпэсники плибегай. Такая была день замецательный. Вся бизнеса лопнула. Сицас они бал заклывай.

– Техасец, это за нами, – с глупым смешком сказал Тербер. – Пошли. Я знаю одно место.

Он рывком отодрал то, что оставалось от штанины, скинул с ноги лохмотья, и в следующую секунду они со Старком уже пробивались локтями сквозь все прибывавшую толпу. Убегая от тревожных свистков, они мчались к Ривер-стрит, и Тербер хохотал во всю глотку.

– А Роза-то, Роза! – задыхался от смеха Старк. – Она в тебя втюрилась, зуб даю! В следующий раз приходи туда в скафандре, а то она до дому не дотерпит, изнасилует тебя прямо в баре.

– Знаю. Я к ним больше не ходок, – ржал Тербер. – Давай за мной, нам сюда.

Все еще заливаясь глупым радостным хохотом, он свернул налево в узкий проход между домами. Именно здесь они с Пруитом разговаривали в их последнюю встречу перед тем, как пошли пить в бар через дорогу. Воспоминание мелькнуло и исчезло, он продолжал нестись дальше.

– Сюда они первым делом полезут, – сказал Старк.

– Не волнуйся, будет полный порядок. Ты не отставай. Я знаю, куда тебя веду.

Пробежав еще немного вперед, он крикнул: «Сюда!» – и снова повернул налево, в глубь двора по дорожке, ведущей обратно. Они пролетели мимо черного хода «Алого бубона». Потом Тербер опять взял влево, перемахнул через кучу шлака, подбежал к задней стене какого-то дома и полез наверх по пожарной лестнице. Старк карабкался за ним. Они слышали, как снизу сквозь шум улицы пробиваются истошные свистки, и, пригнувшись, перебегали с крыши на крышу, пока наконец Тербер не остановился.

– Сейчас соображу, – сказал он. – Кажется, здесь. Да, здесь. – Дотянувшись через три фута темной пропасти до окна соседнего дома, он забарабанил в стекло. Никто не отозвался, и он нетерпеливо забарабанил снова.

Отсюда, с высоты четвертого этажа, им были видны крыши Гонолулу, уступами спускающиеся от Беретаниа-стрит к порту у подножья Нууану. Там внизу, за торчащей, как указательный палец, башней маяка Алоха, по искрящейся в ярком солнце темно-синей воде уходил в открытое море пароход. Большой туристский пароход. Похоже, «Лорелея».

Оба застыли в невольном изумлении. А пароход, продолжая бесшумно скользить, уплывал от них неумолимо и безвозвратно, как день рождения, как детство. Его нос уже скрылся за высоким зданием какого-то банка. Они не отрываясь следили, как пароход фут за футом уползает за банк, и вот наконец он целиком исчез из виду.

– Ну так что? – отрывисто сказал Старк. – Идем мы в это твое место или не идем?

Тербер резко повернулся и со злым удивлением посмотрел на него, будто не знал, что он здесь. Будто Старк неожиданно откуда-то выскочил и с разбегу наткнулся на него. Секунду он зло глядел широко открытыми глазами, потом молча отвернулся и снова забарабанил в окно.

– Кто там? – спросил женский голос.

– Герта, впусти нас, – засмеялся Тербер. – За нами вэпэшники гонятся.

Женщина открыла окно:

– Да кто это?

– Я, Милт. Окна надо мыть, тогда бы не спрашивала. Не стой на дороге.

Он шагнул с парапета крыши на подоконник и боком протиснулся в окно. Старк в последний раз глянул вниз на опустевшую синюю бухту и полез за Тербером.

Спрыгнув с подоконника, они оказались в длинном коридоре, упиравшемся в большую, закрытую на засов железную дверь. Женщине было на вид лет сорок пять – пятьдесят. Высокая, с узким лицом. Красивое вечернее платье, под горлом приколот букетик гардений.

– Миссис Кипфер! – Старк был поражен. – Чтоб я сдох!

– Мейлон Старк, вы?! Этого-то я знаю. – Миссис Кипфер, нахмурившись, посмотрела на Тербера. – Но вы! И с черного хода. Не ожидала!

Тербер оглушительно расхохотался:

– Почему же, Герта! Сержант Старк нынче герой дня и мой спаситель. Если бы не он и не его резвый ум, твой верный слуга, возможно, истекал бы сейчас кровью. А может быть – кто знает? – лежал бы бездыханным трупом в каком-нибудь вонючем гонолульском дворе вроде того, через который мы скрылись от железной руки Закона и примчались в твой Храм заблудших душ просить убежища.

– Насколько я вижу, ты и так истекаешь кровью. – Она шагнула к Терберу и со строгим видом опытной медсестры неодобрительно осмотрела его разбитый рот. – Боже мои, Милт! Тебе же выбили два зуба. Какой кошмар! Наверняка опять ввязался в какую-нибудь глупую драку. И ради чего? Только чтобы развлечься. Ты когда-нибудь повзрослеешь?

– Да будет вам известно, сударыня, что я дрался из самых благородных побуждений. – Тербер обаятельно ей улыбнулся. – Я защищал прекраснейшую из всех половин человечества. Женскую. – Он поклонился ей. В глазах у него смешливо вспыхнули теплые золотистые искорки. – А что касается зубов, армия вставит мне новые.

Миссис Кипфер беспомощно покачала головой.

– Он неисправим, – пожаловалась она Старку.

– Тот еще тип, – сказал Старк.

– Мейлон, а вас-то хоть не изуродовали?

– Никак нет, мадам. Разве что вот это. – Старк дотронулся до изрядно опухшей скулы. Закатный багрянец синяка подползал уже к самому глазу.

Миссис Кипфер осмотрела его глаз и сокрушенно причмокнула.

– Что, Герта, окажешь пострадавшим первую помощь? – Тербер лукаво сверкнул глазами. – Квалификацию еще не потеряла?

– Пожалуйста, не называй меня так, – недовольно сказала миссис Кипфер. – Это пошло. Лично у меня имя Гертруда всегда вызывает ассоциацию с проститутками.

Тербер громко расхохотался.

– Я понимаю, у тебя просто такая манера шутить, и твое счастье, что я это понимаю.

– Прости, Герта, дорогая, прости. – Тербер ухмыльнулся. – Ты же прекрасно знаешь, я не хотел тебя обидеть.

– Знаю, – кивнула миссис Кипфер. – Только поэтому до сих пор и не вышвырнула тебя отсюда.

– Как можно, Герта! Ай-я-яй! – ухмылялся Тербер.

– Хватит, – сердито оборвала она. – В таком виде вам нельзя выходить на люди. Сейчас помоетесь и переоденетесь. У меня тут приблудилось несколько комплектов формы, выберете, что вам подойдет.

Она повела их за собой по коридору, как хозяйка, показывающая дорогу гостям. Пока они шли, Тербер беспрерывно отпускал шуточки и радостно гоготал.

– Я, Герта, всегда тебе говорил, проворонила ты свое призвание. Тебе надо было идти ночной дежурной в мужское общежитие.

Старк шагал за ними, с любопытством оглядываясь по сторонам. На «жилую половину» он попал сюда впервые. В ванной висел тонкий запах женских духов, лосьонов, шампуней и мыла, благоухающего гарденией. Он уже предвкушал, как роскошно он здесь вымоется.

– Ха! – вдруг сказал он. Рука его шарила в кармане брюк. – Ну и дела! Деньги пропали.

Тербер залился смехом.

– Ты что? Посеял свою драгоценную сотню?

– Никак не могу найти, – тупо сказал Старк.

Тербер привалился к стене и раскатисто захохотал. Старк рылся в карманах. В отчаянии он выворачивал их один за другим. Проверил даже кармашек для часов. Сложенная пополам пачка денег бесследно исчезла.

– Может… может, попросим у Герты фонарик и ты прочешешь весь двор? – еле выговорил Тербер между приступами смеха. – Ой, я забыл! Сейчас ведь еще день. – Снова зайдясь смехом, он обессиленно прислонился затылком к стене, руки его повисли как плети.

– Что там про двор? – Миссис Кипфер приближалась к ним по коридору с охапкой солдатских форм.

– О-о-о. – Тербер, задыхаясь, елозил головой по стене, и на обоях расплывалось сальное пятно. – О-о-о… Уф-ф… Этот идиот в драке потерял деньги. Я такого кретина в первый раз вижу. Какого черта ты там размахивал своей пачкой? Они небось потому на нас и полезли.

– Не они на нас полезли, а ты на них, – уныло ответил Старк, все еще выворачивая карманы.

– А… да… я первый полез, точно. О-о-о. – Терберу не хватало воздуха. – Ой, не могу больше… Господи…

– Милт, не смейся. С твоей стороны это некрасиво, – сказала миссис Кипфер.

– Да, очень. – Тербер снова громко захохотал.

– Мейлон, сколько у вас там было? – спросила миссис Кипфер.

– Сто тринадцать долларов.

– Какая досада. Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Можешь. Одолжи ему сто тринадцать долларов, – заливаясь смехом, пробормотал Тербер.

– Нету, – сказал Старк. – Все обыскал. Нету.

– Нашел где деньгами махать, – в изнеможении простонал Тербер и опять захлебнулся смехом. – Понятное дело, кто-то тебя почистил. Роза! Могу поспорить, это она! Сам-то ты на кого думаешь? Роза, клянусь тебе!

– Нет, – сказал Старк. – Она от меня далеко была.

– Ну ты даешь! – Тербер, пошатываясь, оторвался от стены. – Техасец, оставайся на весь тридцатник, верно тебе говорю.

– Да, хорошо я накрылся, – сказал Старк. – Теперь могу идти домой. Отгулялся.

– Если хотите, можете подождать Милта в гостиной, – сочувственно предложила миссис Кипфер. – Там, правда, ужасно много народа, – добавила она. – Не знаю даже, найдется ли свободный стул.

– В общем, сейчас переоденусь и пойду, – уныло сказал Старк.

– Подожди, – остановил его Тербер. – Не торопись. У меня есть предложение. В гостиной все забито. С улицы тоже не подойдешь, очередь до угла. Сегодня здесь хуже, чем в получку, когда еще и матросики заваливаются.

– Так что же? – насторожилась миссис Кипфер.

– Герта, у меня с собой двести шесть долларов, – возбужденно сказал Тербер и достал бумажник. – Даю тебе сто пятьдесят. Ты сейчас пойдешь в гостиную, выберешь пару очаровательных молодых дам, приведешь их нам сюда, и мы останемся у тебя.

Старк ошеломленно уставился на него, забыв про форму, которую все еще держал в руках.

– В такой день девушки могут в номерах заработать больше, – осторожно намекнула миссис Кипфер.

– Сомневаюсь, – нагло сказал Тербер. – Очень сомневаюсь. Но могу предложить еще один вариант. Я готов дать тебе двести, при условии, что ты заодно выставишь нам бифштексы и пять-шесть бутылок.

– Бифштексы?! – Миссис Кипфер всплеснула руками. – Откуда я тебе возьму бифштексы?

– Герта, не морочь голову, – улыбнулся Тербер. – Со мной эти штучки не пройдут. Бифштексы у тебя есть всегда, я же знаю. На тот случай, если приедут гулять чины из Шафтера. Так как ты на это смотришь? Двести долларов, а ты нам – бифштексы и виски.

– Даже не знаю, – заколебалась миссис Кипфер.

– Готовить будем мы сами. Я люблю жарить бифштексы. А этот техасец – лучший повар во всей армии. Принеси один бифштекс для себя, техасец и тебе приготовит.

– Ни в коем случае! – Миссис Кипфер пришла в ужас. – Бифштекс для меня смерть. Я и так сегодня вся на нервах. Право, не знаю, как с вами быть, – неуверенно сказала она.

– Знаешь прекрасно. – Тербер ухмыльнулся. – Ты на нас крупно заработаешь, и ты это знаешь. А если рассчитываешь, что кто-нибудь даст больше, ты просто выжила из ума. Двести долларов. Это все, что у меня есть. Так как? Сейчас почти двенадцать.

– Еще только пол-одиннадцатого, – поправила миссис Кипфер.

– Уже почти двенадцать, а в полшестого нам надо уходить. Иначе попадем в комендантский час. Короче, да или нет? Договорились?

– Ну, в общем…

– Договорились! – непререкаемым тоном сказал Тербер. – Ты согласна. Герта, если ты меня любишь… Ты же всегда говорила, что любишь. – Он подхватил миссис Кипфер и вприпрыжку закружился с ней по коридору.

– Боже мой! Сумасшедший! – вскрикнула миссис Кипфер. – Отпусти меня сейчас же! – раскрасневшаяся, запыхавшаяся, она вырвалась и поправила прическу. – Пойду приведу девочек. Где холодильник, ты знаешь. И где плита, тоже знаешь.

– Я хочу эту новенькую, – поигрывая бровями, заявил Тербер. – Жанет.

– Хорошо. Мейлон, кого привести вам?

Старк и сам любил сорить деньгами, но сейчас настолько обалдел, что на секунду потерял дар речи. Он почесал в затылке и неуверенно пробормотал:

– Не знаю. Может быть, Лорен?

– Лорен уже уехала. Сегодня, на «Лорелее», – сказала миссис Кипфер. – А Сандра пока здесь. Она уезжает только через месяц.

– Да я даже… – Старк замялся.

– Годится, – безапелляционно решил за него Тербер. – Сойдет. Так и быть, потерпим. В виде исключения.

– Да-да, – согласился Старк. – Очень хорошо.

– Прекрасно, – кивнула миссис Кипфер. – Тогда я пойду и приведу их.

– Ну что? – повернулся Тербер к Старку, когда она ушла. – Давай жарить бифштексы. Прямо сейчас. Я жрать хочу – умираю. Жарим сразу четыре штуки. На всех.

– Давай хоть переоденемся, – предложил Старк.

– Лично я пошел ставить бифштексы. Ты пока переодевайся. Я сейчас вернусь.

– Знаешь, – возбужденно сказал Старк. – Со мной, кажется, что-то случилось. Я сейчас совсем не пьяный. Мне раньше для такого дела нужно было сначала напиться. Я себя не узнаю.

– Просто раньше ты был заурядный американец со всеми вытекающими последствиями. А теперь ты – гражданин мира. Вроде меня. Это все равно что разок съездить в Европу и посмотреть там кино, пока в нашей дыре ничего не успели оттуда вырезать. Сразу становишься другим человеком.

– Старик, это что-то!

– Как желаете бифштекс? Хорошо прожаренный? Средне? С кровью? Сделаем, как захотите.

– С кровью, – сказал Старк.

Когда девушки вошли на «жилую половину» и, преградив дорогу ворвавшемуся за ними шуму, закрыли на засов большую железную дверь, по коридору уже растекался запах жарящихся бифштексов.

– Ой, какая прелесть! – пискнула маленькая брюнеточка Жанет – новое поступление в коллекцию миссис Кипфер. – Я чувствую, у нас будет очаровательно. Обожаю, когда очаровательно!

– Ты вон его поблагодари. – Старк кивнул на стоявшего у плиты Тербера.

Тербер положил нож и поклонился.

– Иди ко мне, киска, – позвал он Жанет. Отошел от плиты, сел в кресло и посадил Жанет к себе на колено, как куклу. – Скажи, ты француженка?

– Где выпивка? – спросил Старк.

– Папочка и мамочка у меня оба французы, – пропищала Жанет. – Ой, у нас правда будет очаровательно!

– Я сейчас принесу, – сказала Сандра. – Чем вы взяли нашу старую стерву? С чего это она вдруг так подобрела?

– Значит, у нас с тобой много общего, – говорил Тербер. – У меня предки тоже французы.

– Деньги, – объяснил Старк Сандре. – Доставай бутылки.

– Скажи, киска, ты меня любишь? – спросил Тербер.

– Люблю, конечно! – радостно взвизгнула Жанет. – Как же не любить? Вытащил меня оттуда. Там ужас что творится!

– Вот и хорошо, – кивнул Тербер. – Я тоже тебя люблю.

– Ох, котик, – вздохнула Сандра, ставя на стол две бутылки. – До чего я тебя люблю! Я уже полтора часа с голоду помираю. Люблю тебя просто жуть!

– Я тебя тоже люблю, – сказал Старк.

– Мы с моим кукленочком будем тут недалеко, – объявил Тербер. – Хотим в ладушки поиграть. Вы тут следите за бифштексами.

Оторвавшись от Сандры – Старк примостился на кресле рядом с ней и обнимал ее одной рукой, – техасец повернулся и посмотрел через плечо вслед Терберу.

– Вы там побыстрее! – крикнул он. – Мы вас ждем.

– Только попробуй сжечь бифштексы! – отозвался Тербер.

54

Карен Хомс стояла у перил на прогулочной палубе, глядела на тающий вдали берег и думала, как грустно расставаться с этим прекрасным краем.

Она стояла здесь давно. Бросали конфетти, и флотский оркестр играл «Алоха Оэ», потом убрали трап с яркими разноцветными флажками, шумная толпа пассажиров хлынула к перилам помахать провожающим. Потом остался позади Форт-Армстронг, пароход проплыл мимо острова Сэнд и, огибая гряду рифов, взял курс в открытое море; взволнованные, суетящиеся пассажиры начали разбредаться по каютам, а Карен все еще стояла здесь.

Говорили, в древности на Гавайях существовало поверье, что, если снять с себя гирлянду цветов и бросить ее за борт, когда проплывешь мимо мыса Дайамонд, гирлянда предскажет, вернешься ты сюда когда-нибудь или нет. Поэт Дан Блендинг в свое время выжал из этой легенды несколько стихотворений, и они выжали из читателей немало слез; Карен была уверена, что не вернется сюда, но все же решила на всякий случай проверить легенду.

На ней было целых семь гирлянд. Самую нижнюю, из бумажных черно-красных цветов, преподнесли от полка – такие гирлянды дарили всем возвращающимся домой скофилдским краткосрочникам, – поверх нее было надето еще шесть гирлянд, причем каждая следующая была дороже предыдущей: гирлянда из гвоздик от офицерского клуба, потом гирлянда от жены майора Томпсона; от жены командира батальона, где раньше служил Хомс; из цветов имбиря – от жены подполковника Делберта; из цветов пикаки – от генерала Слейтера; седьмая, верхняя, была из белоснежных гардений – эту на прощание купил Хомс. Цветочный воротник из семи гирлянд закрывал ей плечи и доходил до висков.

Дейне-младший, едва пропала необходимость стоять у перил и махать отцу, побежал на корму, где в середине палубы была площадка для игры в «шафлборд», и затеял там возню с двумя мальчишками. Они кричали наперебой: «Ты – фишка!», «Нет, это ты фишка!» – и в подтверждение выпихивали друг друга на расчерченные скользкие квадраты. Свалиться в воду он оттуда не мог, она за него не волновалась, а то, что мальчики царапают площадку для «шафлборда», ее не касается – пусть за этим следят корабельные стюарды. На пароходе она, слава богу, будет избавлена хотя бы от части забот и портить себе настроение не собирается.

Пароход выходил вдоль гряды рифов в открытое море, и за кормой, словно поворачиваясь вокруг оси, выползал город: скопище улиц и переулков, прорезанное магистралями Форт-стрит и Нууану-авеню, напоминало издали муравейник, как, впрочем, напоминает его любой небольшой город, где все сосредоточено вокруг делового центра. Дальше, по склонам холмов, густой пестрой россыпью лепились дома пригородов, и солнечные зайчики весело перепрыгивали с одного окна на другое. Над всем этим неподвижно и мощно возвышались горы, покрытые тропической зеленью, она словно стекала с них языками вниз, грозя затопить улицы и дома, созданные кропотливым трудом человека. А между пароходом и берегом не было ничего – только воздух. Сверху донизу, от неба до воды, все заполнял воздух, и глазу открывался необъятный простор, какой видишь лишь на море или высоко-высоко в горах. Отсюда Гонолулу представал во всей своей красе.

Прямо перед собой она разглядела вдали бухту Кеуало, где стояли на рейде рыбацкие лодки и катера. Сейчас должен показаться парк Моана, а за ним – причал яхт-клуба. Потом будет Форт Де-Русси, потом Ваикики.

– Красиво, правда? – сказал рядом мужской голос.

Она обернулась – в нескольких шагах от нее, облокотившись о перила, грустно улыбался молодой подполковник ВВС. Еще раньше, когда пароход только отходил, она заметила его в толпе около себя, но, едва причал скрылся из виду и пассажиры начали расходиться, летчик куда-то ушел, возможно, решил пройтись по палубе, и она тотчас о нем забыла.

– Да. – Она улыбнулась. – Очень красиво.

– Таких красивых мест я, пожалуй, не видел больше нигде. И мне, конечно, очень повезло, что я здесь жил. – Молодой подполковник щелчком послал сигарету за борт и скрестил ноги – в этом движении была некая обреченность, так иногда пожимают плечами: мол, от судьбы не уйдешь.

– Да, я вас понимаю, – кивнула Карен. Удивительно, такой молодой, а уже подполковник. Хотя вообще в авиации это не редкость.

– А теперь вот откомандировали назад, в Вашингтон, – сказал подполковник.

– Как же это летчика отправили на пароходе? – улыбнулась она. – Казалось бы, вы должны лететь.

Он пренебрежительно постучал пальцем по своим орденским планкам, и она увидела, что у него на кителе нет авиационных «крылышек».

– Я не летчик, – виновато объяснил он. – Я по административной части.

Ей стало неловко, но она скрыла смущение.

– Все равно. Должны были отправить вас на самолете.

– Видите ли, есть такая штука – «первоочередность», – сказал он. – Никто не знает, что это такое и с чем это едят. Но первоочередность решает все. Да и, честно говоря, я с удовольствием плыву пароходом. На самолете меня укачивает, а на пароходе – нет! Позор!

Оба засмеялись.

– Чистая правда, клянусь вам, – с жаром сказал он. – Потому меня и забраковали. Говорят, что-то с вестибулярным аппаратом. – Он сказал это так, будто поведал ей трагедию всей своей жизни.

– Обидно, – посочувствовала она.

– C'est la guerre[49]. Так что теперь я возвращаюсь в Вашингтон. Не знаю там ни одной живой души. Буду обеспечивать нашу победу оттуда. А на Гавайях я прослужил два с половиной года и всех знаю.

– У меня в Вашингтоне довольно много знакомых. Я могла бы дать вам потом кое-какие адреса, – предложила Карен.

– Вы серьезно?

– Вполне. Хотя, конечно, среди моих друзей нет ни сенаторов, ни президентов и с начальником генштаба они дружбу не водят.

– Дареному коню в зубы не смотрят, – сказал подполковник.

Оба снова засмеялись.

– Зато я гарантирую, что все они очень милые люди, – улыбнулась Карен. – Сама я, кстати, из Балтимора.

– Да что вы говорите! И сейчас едете тоже в Балтимор?

– Да. Мы с сыном пробудем там до конца войны.

– Плюс еще шесть месяцев, – подсказал подполковник. – Вы говорите, с сыном?

– Вон он там, видите? Самый большой.

– Да, настоящий мужчина.

– Вот именно. И уже продал душу Пойнту.

Молодой подполковник искоса поглядел на Карен, и ей подумалось, что последние ее слова, вероятно, прозвучали у нее слишком горько.

– Я вообще-то начинал резервистом, – сказал он.

И снова изучающе посмотрел на нее своими мальчишескими глазами, потом оторвался от перил и выпрямился. Карен поймала себя на том, что внимание молодого подполковника слегка ей льстит.

– Мы с вами еще, конечно, увидимся. Не забудьте про обещанные адреса. И между прочим, берег уже далеко, вы так все глаза проглядите. – Он вдруг замер и положил руки на перила. – Смотрите, «Ройял Гавайен»! Там у них замечательный коктейль-холл, я второго такого не видел, – грустно сказал он. – Вернули бы мне по десять центов с каждого доллара, который я там просадил. Миллионером я бы, конечно, не стал, но на покер хватило бы надолго.

Карен повернула голову и увидела среди прибрежной зелени знакомое розовое пятно. Именно его в первую очередь показывали ей все на палубе, когда их пароход приближался к Гонолулу. Это было два с половиной года назад. А рядом с «Ройялом» тускло белел отель «Моана». Но его, насколько она помнила, ей тогда не стремился показать никто.

Когда она повернулась, молодой подполковник уже ушел. Она была одна, только чуть поодаль у перил стояла невысокая хрупкая девушка в черном.

Карен Хомс – с любовью в ее жизни было покончено – почувствовала некоторое облегчение. И ей стало еще приятнее оттого, что молодой подполковник был с ней так галантен. По-прежнему глядя вперед, она следила, как из-за носа парохода медленно выступает мыс Дайамонд.

Если цветы понесет к берегу, ты сюда еще вернешься. А если гирлянда поплывет в открытое море – не вернешься никогда. Она бросит в воду все семь гирлянд – лучше так, чем хранить их и смотреть, как они уныло вянут и засыхают. Но потом она передумала. Она оставит себе ту бумажную, от полка, из черно-красных цветов. На память. Наверно, такая гирлянда лежит в солдатском сундучке каждого краткосрочника, который когда-либо служил в их полку и вернулся в Штаты. За последние десять месяцев солдатская душа открылась ей по-новому, она нашла в ней много родного и понятного.

– Как красиво, – сказала стоявшая поодаль девушка в черном.

– Да. – Карен улыбнулась. – Очень красиво.

Держась за перила, девушка вежливо подошла ближе. На ней не было ни одной гирлянды.

– Не хочется отсюда уезжать, – тихо сказала она.

– Да, – снова улыбнулась Карен, смиряясь с тем, что ее одиночество нарушено. На эту девушку она обратила внимание еще раньше. Может быть, кинозвезда, подумала она сейчас, глядя, с какой элегантной непринужденностью та держится: может быть, отдыхала на Гавайях и из-за войны не сумела уехать вовремя. Одета необыкновенно просто, с аскетической строгостью, но это скромное черное платье явно стоит немалых денег. И удивительно похожа на Хеди Ламар[50].

– Никогда не подумаешь, что там война, – сказала девушка.

– Да, отсюда все выглядит так мирно, спокойно. – Карен украдкой скользнула глазами по ее драгоценностям: всего одно кольцо с жемчугом и жемчужное ожерелье ненавязчиво подчеркивали совершенную в своей простоте изысканность туалета. Жемчуг, судя по всему, натуральный, не выращенный. Такая безупречная простота достигается не просто. Когда-то Карен тоже занималась собой, но это было давно. Что бы так выглядеть, нужно либо иметь пару горничных, либо самой тратить массу времени и сил. И, глядя на это совершенство, она чувствовала себя чуть ли не замарашкой. Когда у женщины ребенок, она не может конкурировать с такими девушками.

– Отсюда даже видно, где я работала.

– Да? Где?

– Я могу вам показать, но, если вы этот дом не знаете, вы не разглядите.

– А где вы работали? – Карен располагающе улыбнулась.

– В компании «Америкэн Факторс». Личным секретарем президента компании. – Девушка повернулась к Карен, и улыбка мягко осветила ее нежное детское лицо, очень бледное, почти не тронутое солнцем, в рамке черных как смоль волос, разделенных на прямой пробор и падающих на плечи.

Лицо как у мадонны, восхищенно подумала Карен. Будто сошла с картины.

– Терять такое место, по-моему, обидно, – сказала она. – Это же прекрасная работа.

– Я… – Девушка запнулась, и на лицо мадонны набежала тень. – Да, работа прекрасная, – просто сказала она. – Но я не могла остаться.

– Извините. Это у меня случайно вырвалось, я совсем не хотела быть назойливой.

– Нет-нет, дело не в этом. – Девушка улыбнулась ей. – Понимаете, у меня седьмого декабря погиб жених.

– Ради бога, простите. – Карен была поражена.

Девушка снова ей улыбнулась:

– Потому я и уезжаю. Мы собирались через месяц пожениться. – Она повернулась и снова стала смотреть на удаляющийся берег, лицо ее было печально и задумчиво. – Я очень люблю Гавайи, но оставаться здесь я не могла, вы понимаете.

– Да, конечно. – Карен не знала, что сказать. Иногда поговоришь, и становится легче. Особенно если делишься горем с женщиной. Лучше всего дать ей выговориться.

– Его сюда перевели год назад. Я приехала позже и устроилась на работу – мне хотелось быть поближе к нему. Мы с ним откладывали почти все деньги. Хотели купить над Каймуки небольшой дом. Думали, сначала купим дом, а потом поженимся. Он рассчитывал прослужить здесь еще один срок или даже больше. Вы, конечно, понимаете, почему я не могла остаться.

– Боже мой, бедная девочка, – беспомощно пробормотала Карен.

– Вы меня извините. – Девушка бодро улыбнулась. – Получается, что я вам плачусь.

– Если вам хочется, вы говорите, – сказала Карен. Это им, молодым людям вроде этой пары, это их не воспетому в песнях, никем не прославленному, скромному героизму и присутствию духа обязана Америка своим величием, благодаря им с самого начала предрешена победа в этой войне. Потрясенная мужеством этой девушки, Карен чувствовала себя рядом с ней никчемной, пустой бездельницей. – Рассказывайте, не стесняйтесь, – повторила она.

Девушка благодарно улыбнулась и снова перевела взгляд на берег. Они уже прошли мыс Дайамонд, и вдали начали проступать размытые очертания мыса Коко.

– Он был летчиком. Летал на бомбардировщике. У них была база в Хикеме. Он разворачивался на площадке, хотел вырулить к укрытию. Его самолет накрыло прямым попаданием. Об этом было в газетах, вы, может быть, читали.

– Нет, – виновато покачала головой Карен. – Не читала.

– Его посмертно наградили «Серебряной звездой». – Девушка по-прежнему смотрела на берег. – Орден переслали его матери. Я потом получила от нее письмо: она хочет, чтобы я взяла его себе.

– Очень благородно с ее стороны, – сказала Карен.

– Они вообще прекрасные люди. – Улыбка ее задрожала. – Он ведь из очень хорошей семьи. Старая виргинская аристократия, Пруиты. Они жили в Виргинии еще до революции. Прадед у него был генерал, в Гражданскую войну сражался вместе с генералом Ли. Поэтому его так и назвали: Роберт Эдвард Ли Пруит.

– Как? – Карен не поверила своим ушам.

– Роберт Эдвард Ли Пруит. – В голосе девушки зазвенели слезы. – Такое нелепое старомодное имя.

– Почему же? Очень хорошее имя.

– Боб… – всхлипнула девушка, не отрывая взгляда от берега. – Ах, Боб, милый…

– Не надо, успокойтесь, – сказала Карен. Только что переполнявшая ее скорбь сменилась безумным желанием рассмеяться во весь голос. Она обняла девушку за плечи: – Будьте умницей.

– Уже все. – Девушка судорожно вздохнула. – Уже прошло, честное слово. – Она прижала к глазам платой.

– Хотите, я вас провожу до каюты? – предложила Карен.

– Нет-нет. Спасибо. Все уже в порядке. Мне перед вами ужасно неловко. И я вам очень благодарна. Пожалуйста, извините меня.

Девушка ушла. Безукоризненные манеры, изысканная, непринужденная элегантность, изысканно простой и дорогой черный туалет, вполне натуральный на вид жемчуг – все как из журнала «Вог».

Так, значит, это и есть Лорен из «Нью-Конгресса», подумала Карен, глядя ей вслед. И еще подумала, что впервые в жизни познакомилась с настоящей проституткой, вернее, с женщиной, про которую точно знает, что это ее профессия.

– Кто эта ваша приятельница? – спросил сбоку молодой подполковник ВВС. Он только что вновь появился на палубе. – Потрясающе красивая женщина.

– Она чудо, правда? – Карен все еще боролась с желанием громко расхохотаться. – Не знаю, как ее зовут, но, думаю, могла бы вас представить.

– Нет, спасибо, не надо, – отказался подполковник, провожая глазами Лорен. – Она такая красивая, что я просто теряюсь. А кто она? Кинозвезда?

– Нет, но, кажется, имеет отношение к театру. Честно говоря, я думаю, из вашего знакомства все равно бы ничего не вышло. У нее седьмого декабря погиб жених. Он был летчик. В Хикеме.

– Вот оно что, – скорбно понизив голос, отозвался подполковник. – Бедняжка.

– Она очень страдает.

– Я ведь седьмого тоже был в Хикеме, – тем же похоронным тоном сказал подполковник. – Как его звали? Может быть, я его знал.

– Пруит. Роберт Эдвард Ли Пруит. Из старой виргинской аристократии, как она говорит.

– Нет. – Молодой подполковник задумался и грустно покачал головой. – По-моему, я такого не знал. В Хикеме ведь было очень много летчиков, – словно извиняясь, пояснил он. – И погибло их тоже много.

– Его наградили «Серебряной звездой», – добавила Карен. Затаившаяся в душе странная горькая досада была так сильна, что устоять перед искушением было невозможно.

– Тогда я должен его знать, – скорбно сказал подполковник. – Хотя – только это между нами – в Хикеме раздали такую прорву «Серебряных звезд», и живым, и посмертно, что, к сожалению, это мне тоже мало о чем говорит.

– Да, наверно, вы правы.

– Я и сам получил «Серебряную звезду», – сказал он.

Карен взглянула на его китель: ленточка «Серебряной звезды» поблескивала на орденской планке рядом с ленточкой «Пурпурного сердца».

– Да нет, я никакого подвига не совершил, – торопливо сказал он. – Просто меня контузило. Укрыться от взрывной волны при всем желании было невозможно. Но орден я тем не менее принял, – добавил он. – Хотя, вероятно, не следовало. – Он пытливо, по-мальчишески посмотрел на нее.

– Не понимаю почему.

– Потому что многие действительно его заслужили, но их никто не наградил.

– Если бы вы отказались, им бы это все равно ничего не дало.

– Да, конечно, – с облегчением согласился он. – Я говорил себе то же самое. – Облокотившись о поручни, подполковник скрестил ноги. – Так, значит, вы из Балтимора, – продолжал он. – Невероятно. Как все же тесен мир.

– Да, очень. – Карен улыбнулась. – Настолько тесен, что вы себе и не представляете. – Вот сейчас, подумала она, сейчас он спросит, нельзя ли будет заехать ко мне в гости, если его в Вашингтоне одолеет тоска.

Но он не спросил. Он спросил другое.

– Вас в ресторане посадили за какой столик?

– За одиннадцатый. А вы за каким?

– Тоже за одиннадцатым. – Подполковник усмехнулся. – Видите, какое совпадение? – Он оторвался от перил. – В таком случае увидимся за ужином. Мне сейчас надо еще уладить кое-какие дела.

– Хорошо, – улыбнулась Карен. – Мне и самой надо пойти разобрать вещи.

Она смотрела ему вслед. Но, сделав несколько шагов, он вдруг остановился и вернулся к ней.

– Если честно, то я не за одиннадцатым, – сказал он. – Меня посадили за девятый. Я вам соврал. Но к ужину непременно буду за одиннадцатым. Это, кстати, одно из тех дел, которые мне надо уладить.

– Только не тратьте слишком много усилий, – улыбнулась Карен. – А то еще устанете.

– Ни в коем случае. – Он обаятельно улыбнулся. – Надеюсь, вы не против?

– Почему я должна быть против? Ценю вашу честность.

– Я решил, что обязан сказать вам правду. – Он пристально, но вполне вежливо взглянул на нее, потом улыбнулся: – Значит, до ужина?

– Мы с сыном будем вовремя.

Ответив на его улыбку, она повернула голову посмотреть, чем занимается Дейне-младший. Мальчики все еще играли на площадке для «шафлборда», и их там было уже пятеро.

Молодой подполковник тоже посмотрел на детей, потом приветливо кивнул Карен, и она повернулась к перилам.

Мыс Дайамонд давно остался позади. И они уже почти прошли мыс Коко. Восточное его массивного горба, всегда напоминавшего ей голову кита, Карен разглядела плоскую вершину скалы над заливом Ханаума, где была та самая автостоянка. С такого расстояния ее можно было различить, только если ты и раньше знал, что она – там.

За спиной у нее мальчишеская компания тем временем разрослась, вместо пяти их стало семь; они бросили прежнюю игру и теперь прятались по углам за деревянными столбами опор, а потом выскакивали, целились друг в друга из воображаемых пистолетов и оглушительно орали: «Бах! Ба-бах! Бах!»

Она сняла с себя шесть гирлянд из живых цветов и бросила через перила. Какая разница, где? Мыс Дайамонд, мыс Коко, мыс Макапуу – не все ли равно? Может быть, у мыса Коко даже лучше. Все шесть гирлянд полетели вниз вместе, но ветром их прибило к борту, и она не увидела, как они коснулись воды.

– Мама, я есть хочу, – сказал сзади ее сын. – Когда на этом корыте будут кормить?

– Скоро, – ответила она.

– Мам, а как ты думаешь, война будет долго? Я успею кончить училище и пойти воевать? Джерри Уилкокс говорит, не успею.

– Да, – сказала она, – вряд ли.

– Но это же нечестно! Я тоже хочу воевать.

– Не горюй, – сказала Карен. – Война от тебя никуда не уйдет. Эту ты, может быть, пропустишь, зато подрастешь к следующей.

– Правда? – спросил сын с надеждой.

Солдатская судьба

Срок вышел в понедельник.
И я беру расчет,
Такую кучу денег
Не просадить за год.
В кармане тяжело – неужто так бывает?
Когда еще судьба солдата приласкает?
Махнул во вторник в город,
Снял номер экстра-класс.
Дела пока отложим,
Живем один лишь раз.
Сегодня мы живем, а завтра что – не знаем,
С солдатскою судьбой мы втемную играем.
По кабакам всю среду
С друзьями пил дай бог,
Японочку-красотку
Кто пропустить бы мог?
Шептала мне: «Люблю» – и прижималась страстно,
Солдатская судьба была в ту ночь прекрасна.
В четверг еле поднялся,
Разбитый и больной,
Японочка исчезла
Со всей моей казной.
Солдата обобрать любая шлюха может,
Солдатская судьба сама ей в том поможет.
По барам шарю в пятницу,
Друзья, вы где? Их нет.
«А ну, катись, рванина!» —
Кричит мне бармен вслед.
История моя, увы, совсем не нова,
Солдатская судьба порою так сурова.
В тюрьме в субботу скучно,
Сквозит изо всех дыр,
Залез я на скамейку,
Гляжу в окно на мир.
Из армии слинять я до смерти был рад,
Но, кажется, судьба Зовет меня назад.
А в воскресенье в сквере
Я на скамейке спал,
Живот мой с голодухи,
Как саксофон, рычал.
Порядочные люди с утра тянулись в храм,
Эх, кабы не судьба, я тоже был бы там.
И снова понедельник.
Вербуюсь я опять.
Когда солдат без денег,
Ему не выбирать.
Мечтать о лучшей доле любой солдат горазд,
Ты справиться с судьбою сумей хотя бы раз.
Солдатик, хочешь выжить,
Не гнить все тридцать лет?
В тюрьму не попадайся —
Единственный совет.
Солдатское житье – нелегкая наука,
Солдатская судьба – паскуднейшая штука.