1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 
Что для  того и мужа не бужу.    

Эх,  позабавилась я в жизни вволю!    

У нас, у  женщин, уж такая доля.    

Мы  слабы, правда, но господь взамен    

Нам  даровал коварство для измен,    

Обман и  слезы. Мы оружьем этим    

Мужскую  силу оплетем, как сетью.    

И если  хвастать, так одним могу    

Похвастаться  что другу, что врагу:    

Во  всяком деле хитростью иль силой    

Всего  добьюсь, что мне угодно было.    

Все  исполнять старались муженьки.    

Из них  веревки, словно из пеньки,    

Могла я  вить; брюзжаньем, воркотнёю    

Я  допекала их порой ночною,    

Отказывая  в милостях, пока    

Не  открывали тут же сундука,    

И лишь  тогда, за малую толику,    

Ложилась  я, к их радости великой.    

Вам  говорю, так исстари ведется:    

«Купи,  коль можешь, – все ведь продается»    

И сокола  приманишь на вабило.    

Взяв  верх, лгала, что мне их ласки милы,    

Лишь для  того, чтоб похоть их продлить,    

Но жажды  невозможно утолить    

Копченым  окороком из Дэнмау.    

Мне было  старичков, конечно, мало.    

И хоть  сам папа будь за их столом,    

Еще  посмотрим, их ли это дом;    

Им слово  за слово платить могу,    

И не  останусь я ни в чем в долгу.    

Когда же  завещанье составлять    

Наступит  день, долгов мне завещать    

Уж не  придется, каждое словечко    

Их  оплатила я, и, как овечка,    

Притихнув,  муж, бывало, уступал    

Иль за  упорство на себя пенял.    

Пусть  рьяный муж свирепей будет льва -    

Сумею  ущемить его права,    

Потом  скажу: «Оставим споры наши,    

Смотри,  как смирен Вилкин, наш барашек.    

Поди  сюда, мой милый муженек.    

И  поцелуй меня еще разок.    

Тебе бы  тоже тихим быть и смирным,    

И  заживем с тобой куда как мирно.    

Ты Иова  не раз долготерпенье    

В пример  мне ставил и его смиренье -    

Смирись  же сам и потерпи хоть малость.    

Прости  причуды, воркотню иль шалость -    

Увидишь,  как приятно угождать    

Жене и  тем любовь ее снискать.    

Из нас  двоих кому-нибудь да надо    

Уступку  делать, чтоб сломить преграды.    

И раз  мужчина женщины разумней,    

Уступчивости  укажи стезю мне.    

Чего  тебе брюзжать, ворчать и ныть?    

Ни с кем  не хочешь ты меня делить?    

Ну, так  бери же всю и без остатка,    

Но и  расплачивайся, если сладко.    

От ma  belle chose, ее пусти лишь в торг,    

Все  покупатели пришли б в восторг.    

Ее  храню, господь меня прости,    

Лишь для  тебя. Смотри, не упусти».    

Троих  мужей таким смирила сортом,    

Теперь  поведаю вам о четвертом.    

Четвертый  муж был пьяница, гуляка,    

Имел  любовницу, знал девок всяких,    

А я была,  красива, молода,    

Крепка,  упряма и смела тогда.    

Как  соловей, умела петь под арфу    

И  танцевала жигу с пестрым шарфом,    

Особенно  когда хлебну винца.    

Вот,  говорят. Метеллий, от венца    

Едва  вернувшись, [183]  грубая скотина    

Жену  свою толстенною дубиной    

Избил до  смерти за глоток вина.    

Ну,  выпила. Так где же тут вина?    

Попробовал  бы он меня отвадить    

От  рюмки. Нет, со мной ему б не сладить.    

А от  вина к Венере мысль течет;    

И как  морозы порождают лед, -    

Вино  склоняет на любовный труд;    

Не  только с губ тут слюнки потекут,    

От пьяной  женщины не жди отказу,    

Распутники  тем пользуются сразу.    

Но,  видит бог, как вспомню я про это    

PI  осенью как будто снова лето.    

Как в  юности, все сердце обомрет,    

И сладко  мне, что был и мой черед,    

Что  жизнь свою недаром прожила я.    

Теперь я  что? Матрона пожилая.    

Украло  время красоту, и силу,    

И все,  что встарь ко мне мужчин манило.    

Прошла  пора, а кровь, знай, колобродит.    

Ко мне  теперь муку молоть не ходят.    

Что ж,  отруби я стану продавать,    

Еще мне  рано вовсе унывать.    

Так вот,  четвертый муж мой был гуляка;    

Меня  любил он, негодяй, однако.    

Несносно  было мужа разделять    

С  наложницей, и стала я гулять.    

Вы не  подумайте чего худого,    

А только  с мужем я своим ни слова,    

С  подружками затеяла возню,    

Пирушки,  пляски, игры, болтовню.    

Мой муж  от ревности в своем же сале    

Как  ростбиф жарился. Милее стали    

Внимание  и милости мои.    

Земным  чистилищем он звал своим    

Меня в  ту пору. Может быть, чрез это    

Душа его  теперь в предвечном свете.    

Ведь  сколько раз, бывало, он поет,    

Хотя  ревнивца, как мозоль, гнетет    

И мучит  мысль: ужели изменила?    

Свидетель  бог и мужнина могила    

Тому,  как я гуляку допекла    

И, может  быть, до смерти довела.    

Он умер  в год, как от святого гроба    

Вернулась  я и мы смирились оба.    

С  гробницей Дария нельзя сравнить [184]    

Могилу  мужа; все ж похоронить    

Мне  удалось его близ алтаря,    

Где  свечи поминальные горят.    

Я  мужнина добра не расточала,    

Его  могилу я не украшала,    

Ведь не  украсит гроб его судьбу,    

Он и в  тесовом полежит гробу.    

Теперь о  пятом рассказать вам надо.    

Душа его  да не узнает ада,    

Хоть был  он изо всех пяти мужей    

Несносней  всех, сварливей всех и злей    

(Ах, до  сих пор болят и ноют ребра), -    

А  поцелует – сразу станет добрый.    

И уж в  постели так был свеж и весел,    

Что  сколько бы ударов ни отвесил,    

Хотя б  кругом наставил синяков, -    

Я не  считала слез и тумаков.    

Сдается  мне, что я его любила    

Тем  крепче, чем ему любовь постылей    

Со мной  казалася. Порой чудачки    

Мы,  женщины: милее нам подачки    

Любовников,  чем щедрые дары    

Мужей.  От мужа требуем икры    

Заморской  иль мехов, шелков и кружев,    

А  перстенек от милого закружит    

Нам  голову, как крепкое вино.    

Нам то  милее, что запрещено.    

Преследуй  нас, а мы, знай, ускользаем,    

Но  подразни – и двери открываем.    

Коль  спрос велик – – так дороги товары,    

А то,  что дешево, дадут и даром, -    

Известно  это женщине любой.    

Мой  пятый муж – господь да упокой    

Его в  земле! – был вовсе не богат.    

Он  просто по любви был мною взят.    

В  Оксфорде он когда-то поучился,    

Но после  бросил, к нам переселился    

И жил у  Элинор, моей подруги.    

Я верила  лишь ей во всей округе:    

Хотя б  мой муж на стенку помочился    

Или от  судей тайно схоронился,    

Про все,  бывало, по секрету ей    

Скажу,  куме и крестнице моей;    

Как муж  ни злись, а мне и горя мало.    

Я часто  в краску муженька вгоняла,    

А он,  бесясь, не раз себя же клял,    

Что мне  свои секреты поверял.    

Так  повелось, что каждый год постом    

Великим  я, гостя, из дома в дом    

Переходила  до начала лета,    

Чтоб  сплетен понаслушаться при этом    

И  позабавиться; так вот втроем мы:    

Студентик,  кумушка и я к знакомым,    

Что за  городом жили, собрались,    

Там  погулять и по лугам пройтись.    

Тогдашний  муж мой в Лондоне, в отлучке    

В ту  пору был, а на небе ни тучки,    

Весна,  досуг и полная свобода!    

Всегда в  гостях, всегда среди народа!    

И где  найдешь, а где и потеряешь,    

В такое  время никогда не знаешь.    

И я  ходила к утрене, к вечерне,    

На  празднества, процессии для черни,    

На  свадьбы, представления, обеды,    

Миракли,  проповеди и беседы.    

Я в  красных платьях лучших красовалась,    

И моль  еще тех платьев не касалась,    

Все  потому, что был раскрыт сундук,    

И я  весной не покладая рук    

Что  день, то новые все доставала,    

На  танцах их что ночь перетряхала.    

Так вот,  втроем мы лугом мирно шли    

И со  студентом разговор вели.    

И скоро  так мы с ним развеселились    

И  откровенно так разговорились,    

Что я  ему, играючи, сказала,    

Мол,  овдовев, другого б не желала    

Себе в  мужья, а только бы его.    

А это я  сказала оттого,    

Что в  брачном деле, как во всяком деле,    

Лишь тот  умен как следует и делен,    

Кто все  предвидит, зная наперед,    

Какой  удел его наутро ждет.    

По-моему,  той мыши грош цена,    

Которая,  хоть трижды будь умна,    

Себе  грызет единственную норку -    

Заткнут  ее, тогда сухую корку    

И ту ей  будет некуда снести.    

Нет,  сети надо загодя плести.    

Ему  сказала я, что пленена,    

Что ночи  целые лежу без сна,    

Ни на  минуту глаз, мол, не смыкаю,    

Его  кляня, тоскую, призываю.    

Иль что,  поражена его мечом,    

Лежу я  навзничь и что кровь кругом,    

И будто  бы любимым я убита,    

Но вовсе  на убийцу не сердита,    

Нисколько  не виню его за это:    

В  кровати кровь – к богатству, мол, примета;    

И все  неправда, все сочинено,    

Все  матерью мне было внушено    

Наперекор  девической природе.    

Вот  вспомнила о чем при всем народе!    

Пожалуй,  вам и слушать-то не след.    

И  оказался вскоре на столе    

Мой муж  четвертый; плакала, стонала    

Я, на  лицо накинув покрывало,    

Но  горевать старалась не чрезмерно,    

Что умер  мой четвертый благоверный,    

Ведь  мужа пятого я припасла.    

И он  стоял тут, рядом, у стола.    

Наутро в  церковь отнесли мы мужа.    

Я целую  наплакала там лужу.    

Мой  Дженикин шел с нами, по-соседски.    

Он  выступал за гробом молодецки.    

Таких  давно я не видала ног,    

Точеных,  стройных, крепких. Кто бы мог    

Пред  ними устоять? Не я, сознаюсь.    

И в этом  я ни капельки не каюсь.    

Ему лет  двадцать только миновало,    

Мне ж  было за сорок, но я нимало    

Не  колебалась, сохранив весь пыл,    

Который  и с годами не остыл.    

Господь  прости, была я похотлива,    

И молода  еще, и говорлива,    

Бойка,  умна, красива, редкозуба    

(То,  знаете, Венерин знак сугубый).    

Что ma  belle chose соперниц не имеет -    

Свидетели  мужья мои. Кто смеет    

Оспаривать  свидетелей таких?    

Я  крестницей была ведь у двоих:    

Дух  боевой мне Марсом был отмерен,    

Чувствительность  – был щедрый дар Венерин.    

Венера  мне дала в любви покорство,    

А Марс –  в любви и крепость и упорство.    

Мой  прадед – Минотавр, и предок – Марс мой.    

Зачем  любовь грехом сильна, коварством?    

Звезда  моя велит неугомонно    

Не  подавлять того, к чему мы склонны,    

И гостя  доброго всегда с охотой    

Пускаю я  в Венерины ворота.    

Ни  одного не пропущу я мимо.    

От Марса  на лице моем решимость.    

Другое  место нужно ль называть,    

Что  укрепила Марсова печать?    

Не  признаю любви я робкой, скрытой,    

А голод  утоляю я досыта.    

Богат  иль беден, черен или бел, -    

Мне все  равно, лишь бы любить умел.    

И хоть  по мужу благородной стань я,    

Все ж не  побрезгую и низким званьем.    

И вот  всего лишь месяц миновал,    

Как  Дженикин со мною в храм попал.    

Венчанье  мы отпраздновали пышно,    

По всей  округе свадьбу было слышно.    

И я ему,  дуреха, отдала -    

И  сколько раз потом себя кляла -    

Дом и  владенье, все мной нажитое,    

А он  того ни капельки не стоил.    

Всегда  бранил, во всем-то мне перечил    

И раз  меня чуть-чуть не изувечил:    

Мне в  ухо дал, да со всего размаха,    

Чуть не  оглохла я тогда от страха,    

А все за  три ничтожные листка.    

И, в  свой черед, упорна и жестка,    

Я с  мужем стала что ни день браниться,    

А  укротить, пожалуй, легче львицу,    

Чем в  ярости меня. Из дома в дом    

Ходила  я, хоть упрекал он в том    

Меня,  корил и приводил примеры    

Все про  язычников иль иноверов:    

Что вот,  мол, римлянин Симплиций Галл    

С женой  развелся, из дому прогнал    

За то,  что в воротах, без покрывала,    

Она  простоволосая стояла.    

Другая,  мол, наказана была    

За то,  что на ристалище пошла,    

У мужа  не спросясь, – жены той имя    

Забыла я  со многими другими.    

А то  твердил мне муженек мой часто    

Заветы  строгие Екклезиаста,    

Чтоб муж  из дома никогда жену    

Не  отпускал, особенно одну.    

А то  отыщет книгу и читает:    

«Кто из  лозины дом свой воздвигает,    

Кто  клячу старую в соху впрягает,    

На  богомолье кто жену пускает -    

Тот сам  себе, простак, петлю свивает».    

Читает  он, а мне все нипочем.    

Мне – да  смириться под его кнутом?    

Чтоб все  мои пороки обличал он?    

Нет,  никогда такого не бывало,    

Да и не  будет ни с одной из нас.    

И чем  сильней бесился он подчас,    

Тем я  его сильнее допекала.    

Но до  сих пор я вам не рассказала,    

Зачем из  книги вырвала листок    

И почему  мой муж был так жесток,    

Что на  всю жизнь лишил меня он слуха.    

Ее  читая, сам был тугоух он    

И каждой  строчке в этой книге верил.    

Ее  названье – «Теофраст Валерий». [185]    

Он  нипочем бы с ней не разлучился.    

Читая,  он от хохота давился;    

Она  всегда и ночевала с ним.    

Какой-то  кардинал Иероним    

В ней  обличал слова Иовиниана.    

В ней  были сочиненья Тертульяна, [186]    

Хризиппа,  [187]  Тротулы [188]  и Хэловисы, [189]    

Француженки  какой-то, аббатисы,    

Овидия  «Наука о любви»    

И притчи  Соломона – сотни три    

Стишков  и басен всяких и историй.    

И книга  эта – я узнала вскоре -    

Его  всегдашний спутник; ночью ль, днем    

Он  помышлял всегда лишь об одном:    

От дел и  радостей мирских забыться    

И в эту  книгу с головой зарыться.    

И было в  ней развратниц, женщин злых    

Не  менее, чем в Библии святых    

И  праведниц. Ведь книжный червь не может    

Нас,  женщин, оценить, хоть все нас гложет.    

«А кем,  скажите, нарисован лев?» [190]    

Да если  бы мы, женщины, свой гнев,    

Свое  презренье к мужу собирали    

И книгу  про мужчину написали, -    

Мужчин  бы мы сумели обвинить    

В таких  грехах, которых не сравнить    

С  грехами нашими ни в коей мере.    

Ведь сын  Меркурия и дочь Венеры -    

Они  совсем не схожи и ни в чем.    

Да вот  судите сами вы о том:    

Меркурий  – это мудрость, накопленье,    

Венера –  вся порыв и расточенье;    

Их склонностей  извечная борьба    

Неотвратима,  как сама судьба.    

Когда в  созвездье Рыб Меркурий тонет,    

Встает  Венера в ясном небосклоне.    

     

    

     

Когда ж  Венера утром догорит,    

Вечерней  дожидается зари    

Тогда  Меркурий. Так идет от века.    

И ни  один ученейший калека    

Не станет  женщин от души хвалить.    

Да иначе  оно не может быть!    

Как от  учености он одряхлеет,    

Венере  подать он платить не смеет,    

Да и  зачем дырявый ей башмак!    

И вот  тогда начнет он так и сяк    

На  женщин шамкать злую клевету,    

Что  будто бы мы любим суету    

И не  способны верными быть клятвам.    

Еще не  то налгать на нас он рад вам.    

И  все-таки я вам не рассказала,    

Как я за  книгу эту пострадала.    

Раз  поздно вечером мой муж не спал    

И, как  всегда, свой фолиант читал,    

Сперва  про Еву, как с ее душой    

Чуть не  погиб навеки род людской    

(Чтоб  искупить греховную любовь,    

Потом  свою пролил спаситель кровь).    

Мой муж  хотел, чтоб с ним я затвердила,    

Что  землю женщина чуть не сгубила.    

Потом  прочел он, как во сне Самсон    

Острижен  был, а после ослеплен    

И как,  всему виновница,    

Делила  Своим коварством сокрушила силу.    

Как  из-за Деяниры Геркулес    

Непобежденный  на костер полез.    

Не  пропустил мучений он Сократа,    

Которыми  так жизнь его богата.    

Муж злой  жены – сколь жребий сей жесток!    

Ведь вот  Ксантиппа свой ночной горшок    

Ему на  голову перевернула,    

И спину  лишь покорнее согнул он,    

Обтерся  и промолвил, идиот:    

«Чуть  отгремело, и уж дождь идет».    

Потом  прочел про королеву Крита,    

Которая  распутством знаменита;    

Хоть  всех такая похоть ужаснет,    

Но  восхищался ею мой урод.    

Про  Клитемнестру (это сущий демон,    

Мужеубийца)  прочитал затем он    

И от нее  опять пришел в восторг.    

Затем  прочел он про преступный торг    

Эрифилы,  что за браслет иль пряжку    

Противу  мужа согрешила тяжко    

И грекам  выдала, где скрылся он,    

И в  Фивах был Амфиаракс казнен.    

Преступных  женщин фолиант был полон.    

Про  Люцию и Ливию прочел он    

(Обеих  руки в мужниной крови,    

Причина  ж в ненависти иль в любви).    

Как  Ливия, исполнена враждою,    

Поила  мужа гибельной водою,    

Как  Люция, томясь любовной жаждой,    

Чтоб муж  ее стремился мыслью каждой    

Ей  угождать, любовное питье    

Сготовила  и как супруг ее    

Наутро  умер. Вот они, напасти    

На всех  мужей от лютой женской страсти!    

Прочел  он, как Латумий горевал,    

Как  другу Арию он рассказал,    

Что,  мол, его женитьба беспокоит.    

Что  дерево растет, мол, роковое    

В его  саду, и три его жены,    

Любовию  и ревностью полны,    

На нем  повесились. «Благословенно    

То  дерево, и я прошу смиренно    

Тебя,  Латумий, дай мне черенок,    

Чтоб у  себя его взрастить я мог    

В своем  саду», – вот что ответил Арий.    

Насобирал  он в книгу этих тварей    

Со всех  народов и со всех времен.    

Читал еще  он про каких-то жен,    

Которые,  мужей убив в постели,    

С  любовниками до утра храпели,    

Меж тем  как труп у ног их холодел.    

Других  мужей и горше был удел:    

Им мозг  иголкой жены протыкали    

Во сне,  питье их зельем отравляли.    

И  столько в этой книге было зла,    

Что им и  я отравлена была.    

К тому  же уйму знал он поговорок.    

Их было  столько, сколько в поле норок    

Или  травинок на большом лугу.    

Вот  слушайте, что вспомнить я смогу:    

«Селись  с драконом лучше иль со львом,    

Но  только женщин не пускай в свой дом».    

«Не  лучше ли сидеть под самой крышей,    

Чем в  доме от жены попреки слышать?    

Ей с  мужем только бы затеять спор,    

Ему во  всем идти наперекор».    

«Поверь,  что женщина, чуть платье скинет,    

Как нету  и стыдливости в помине».    

«Что в  нос свинье продетая серьга -    

Жена, в  свой дом впустившая врага».    

Какою  яростью, какой печалью    

Его  слова мне сердце наполняли    

С тех  пор, как я пришла из-под венца.    

И в этот  раз поняв, что нет конца    

Проклятой  книге и что до рассвета    

Он  собирается читать мне это, -    

Рванула  я и? книги три страницы,    

И,  прежде чем успел он защититься,    

Пощечину  отвесила я так,    

Что  навзничь повалился он в очаг.    

Когда ж  пришла в себя, то увидала,    

Что на  полу я замертво лежала    

С  разбитой в кровь щекой и головой    

И в  страхе муж склонялся надо мной.    

Он был  готов уж скрыться без оглядки,    

Как  застонала я: «Убийца гадкий,    

Мои  богатства думаешь прибрать?    

Сюда!  Хочу тебя поцеловать    

Я перед  смертью». Он тотчас смирился    

И на  колени тут же опустился,    

Мне  говоря: «Сестрица Алисон,    

Забудь  про все, ведь это скверный сон,    

Навеянный  той книгою проклятой;    

В  сегодняшнем сама ты виновата,    

Но ты  прости, что волю дал руке».    

Ему в  ответ я тотчас по щеке:    

«Прочь,  негодяй, презреньем отвечаю)    

Язык  немеет… Ах, я умираю!»    

Но все ж  по малости заботой, лаской,    

А то,  когда придется, новой таской    

Был  восстановлен мир, и вот с тех пор    

Такой мы  положили уговор,    

Что  передаст узду в мои он руки,    

А я его  от всяческой докуки    

Освобожу  и огражу притом.    

Дела и  помыслы, земля и дом -    

Над всем  я власть свою установила.    

А чтобы  той проклятой книги сила    

Нас не  поссорила, ее сожгла    

И лишь  тогда покой найти смогла.    

Мой муж  признал, что мастерским ударом