1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 
Парри  взобрался к ним по лестнице.    

– Друзья  мои, – обратился он к ним, – работайте, пожалуйста, немного потише!  Король почивает, ему нужен покой.    

Человек,  работавший ломом, остановился и обернулся к Парри. Но так как он стоял во весь  рост, то Парри не мог видеть его лица во мраке, сгущавшемся на уровне пола.    

Человек,  стоявший на коленях, тоже обернулся, и так как он находился ниже своего товарища,  то лицо его осветилось фонарем, и Парри мог его разглядеть.    

Человек  этот, пристально посмотрев на Парри, приложил палец к губам.    

Парри  отступил в изумлении.    

– Ладно,  ладно, – сказал рабочий на чистейшем английском языке, – ступай и  скажи своему королю, что если он плохо поспит сегодня ночью, зато завтра он  будет спать спокойно.    

Эти  грубые слова, имевшие такой ужасный буквальный смысл, были встречены рабочими,  находившимися рядом и в нижнем ярусе, взрывом отвратительного хохота.    

Парри  ушел, гадая, не сон ли ему приснился.    

Карл  ждал его с нетерпением.    

В тот  момент, когда он входил, часовой, стоявший у двери, с любопытством просунул  голову в щелку, чтобы посмотреть, что делает король.    

Король  прилег, облокотившись на свою постель.    

Парри  затворил за собой дверь и подошел к королю, лицо его сияло радостью.    

– Ваше  величество, – сказал он ему тихонько, – знаете вы, кто эти рабочие,  которые так шумят?    

– Нет, –  отвечал Карл, грустно качая головой. – Откуда мне знать?.. Разве я вообще  знаю этих людей?    

– Ваше  величество, – сказал Парри еще тише, наклонившись к постели своего господина, –  это граф де Ла Фер и его приятели.    

– Это  они сооружают для меня эшафот? – в изумлении спросил король.    

– Да,  и, сооружая его, пробивают отверстие в стене.    

– Т-с!.. –  со страхом оглянулся король. – Ты сам их видел?    

– Я  говорил с ними.    

Король  сложил руки и поднял глаза к небу. Затем после краткой горячей молитвы вскочил  с постели, подошел к окну и отдернул занавеси. Часовые по-прежнему ходили по  балкону, а дальше виднелась темная платформа, вдоль которой они скользили, как  тени.    

Карл не  мог ничего разглядеть, но под ногами своими он чувствовал сотрясение от ударов,  которые производили его друзья; и теперь каждый из этих ударов радостно  отдавался в его сердце.    

Парри не  ошибся, он хорошо узнал Атоса. Это был действительно Атос, который вместе с  Портосом пробивал отверстие в стене для укрепления поперечной балки.    

Отверстие  это выходило в пустое пространство под самым полом комнаты короля. Проникнув  туда, можно было с помощью лома и крепких плеч, какими обладал Портос, выломать  кусок паркета. Король мог пролезть через это отверстие и пробраться со своими  избавителями в одно из нижних помещений эшафота, совершенно закрытого черной  материей; там он должен был переодеться в приготовленное заранее платье  рабочего, а затем не спеша спокойно выйти на улицу. Часовые без малейшего  подозрения пропустили бы людей, работавших на эшафоте.    

А далее…  Мы уже сказали, что фелука была в полной готовности.    

План  этот был замечателен, прост и легок, как все, порождаемое смелой решимостью.  Пока что Атос обдирал свои белые холеные руки, вытаскивая камни, отбиваемые  Портосом. Дыра под лепкой балкона была уже настолько велика, что можно было  просунуть голову. Еще два часа, и в нее пролезет все туловище. До рассвета  отверстие будет окончено и исчезнет под складками обивки, которою натянет  д'Артаньян. Д'Артаньян выдавал себя за французского мастера и вбивал гвозди с  ловкостью опытного обойщика. Арамис же подрезывал лишние куски материи, которая  свешивалась до самой земли и прикрывала деревянный остов эшафота.    

Между  тем приближалось утро. На улице все время горел большой костер из торфа и угля,  который помогал рабочим перенести холод этой ночи, с 29 на 30 января.  Ежеминутно даже самые усердные рабочие бросали работу и подходили к костру  погреться.    

Лишь  Атос и Портос не прерывали своей работы. Поэтому при первом проблеске утра отверстие  в стене было проделано. Атос пролез в него, захватив с собою одежду,  предназначенную для короля. Портос подал ему лом, а затем д'Артаньян натянул  черную обивку (роскошь в данном случае весьма полезная!). Эта обивка скрыла и  отверстие, и того, кто в него влез.    

Атосу  оставалось только два часа работы, чтобы добраться до короля, а по расчетам  четырех друзей у них был впереди еще целый день, так как за отсутствием палача,  полагали они, пуританам придется послать за другим в Бристоль.    

Окончив  свое дело, д'Артаньян пошел переодеться в свой коричневый костюм, а  Портос – в свой красный камзол. Арамис же отправился к Джаксону, чтобы  проникнуть вместе с ним, если удастся, к королю.    

Все трое  условились сойтись в полдень на дворцовой площади, чтобы посмотреть, что произойдет.    

Прежде  чем уйти с эшафота, Арамис пошел к отверстию, куда забрался Атос, и сообщил о  своем намерении повидаться с королем.    

– Желаю  вам успеха, – отвечал ему Атос, – расскажите королю, в каком  положении наше дело. Скажите ему, что когда он останется один в комнате, то  пусть постучит в пол, чтобы я мог спокойно продолжать свою работу.    

Хорошо,  если бы Парри помог мне и заранее поднял нижнюю плиту камина, которая, вероятно,  мраморная. Тем временем вы, Арамис, не отходите от короля. Говорите как можно громче,  так как за дверями будут подслушивать. Если в комнате есть часовой, убейте его  без разговоров; если их двое – пусть Парри убьет одного, а вы другого;  если их трое – дайте убить себя, но спасите короля.    

– Будьте  покойны, – сказал Арамис, – я возьму два кинжала, один для себя,  другой для Парри. Теперь все?    

– Да,  ступайте! Убедите только короля не проявлять ненужного великодушия. Если произойдет  драка, пусть отбежит во время смятения. Если плита опустится над его головой, а  вы, живой или мертвый, останетесь наверху, понадобится, по крайней мере, десять  минут, чтобы найти отверстие, через которое он скрылся. А за эти десять минут  мы выберемся отсюда, и король будет спасен.    

– Все  будет сделано, как вы говорите, Атос. Вашу руку – ведь мы, может быть,  больше не увидимся.    

Атос  обнял Арамиса и поцеловал его.    

– Это  вам! – сказал он. – А вы, если я умру, скажите д'Артаньяну, что а  любил его как сына, и обнимите его за меня. Обнимите также нашего храброго  милого Портоса. Прощайте!    

– Прощайте, –  отвечал ему Арамис. – Теперь я уверен в том, что король будет спасен, а также  и в том, что пожимаю сейчас самую благородную руку в мире.    

Арамис  расстался с Атосом, спустился с эшафота и направился в гостиницу, насвистывая песенку  в честь Кромвеля. Он застал своих друзей перед весело горящим камином за  бутылкой портвейна и холодным цыпленком. Портос ел, осыпая бранью подлых членов  парламента. Д'Артаньян ел молча, строя в своем уме планы один смелее другого.    

Арамис  рассказал им о том, о чем он условился с Атосом. Д'Артаньян одобрил план кивком  головы, а Портос воскликнул:    

– Браво!  Мы тоже будем там в минуту бегства. Под этим эшафотом можно очень хорошо  спрятаться, и мы все там поместимся. Д'Артаньян, я, Гримо и Мушкетон можем  свободно убить восемь человек. Я не говорю о Блезуа, он годится только на то,  чтобы держать лошадей. По две минуты на человека это составит четыре минуты.  Мушкетону понадобится минутой больше, – итого пять. За эти пять минут вы  пробежите четверть мили.    

Арамис  быстро съел кусок цыпленка, выпил стакан вина и переоделся.    

– Теперь, –  сказал он, – я пойду к его преосвященству. Позаботьтесь об оружии, Портос;  стерегите хорошенько вашего палача, Д'Артаньян.    

– Будьте  покойны! Мушкетона сменил Гримо; он сидит у входа в подвал.    

– Все  же усильте надзор и не теряйте даром ни минуты.    

– Терять  время! Дорогой мой, спросите у Портоса, я забыл о еде, я все время на ногах,  как какой-нибудь танцор. О, как мила мне сейчас наша Франция! Как хорошо иметь  свое отечество, особенно когда так плохо на чужбине!    

Арамис  попрощался со своими друзьями так же, как с Атосом, то есть горячо обнял их. Затем  он направился к епископу Джаксону и объяснил ему свое желание. Джаксон охотно  согласился взять с собою Арамиса, тем более что ему все равно был нужен  священник, так как король, думал он, наверно, захочет выслушать мессу и  причаститься.    

Одетый в  ту же мантию, в какую накануне облачился Арамис, епископ сел в карету. Арамис,  которого его бледность и печаль изменили еще больше, чем надетое им облачение  диакона, сел рядом с епископом. Карета остановилась у подъезда Уайт-Холла. Было  около девяти часов утра. Все было в том же виде, как и накануне. Передние и  коридоры были по-прежнему полны караульными. Двое часовых стояли у дверей  королевской комнаты, двое других прохаживались перед балконом по площадке  эшафота, на которой уже лежала плаха.    

Король  все-таки был полон надежды; когда же он увидел Арамиса, надежда его превратилась  в радость. Он обнял Джаксона и пожал Арамису руку.    

Епископ  заговорил с королем громко, так, чтобы было хорошо слышно, о вчерашнем свидании.  Король отвечал, что вчерашние слова епископа запечатлелись в его сердце и что  он жаждет еще такой же беседы. Джаксон обратился к окружающим и попросил их  оставить его с королем наедине. Все удалились.    

Как  только дверь затворилась, Арамис поспешно сказал королю:    

– Ваше  величество, вы спасены! Лондонский палач исчез; помощник его сломал себе вчера  ногу под окнами вашей комнаты. Это он испустил крик, который вы вчера слышали.  Конечно, палача теперь уже хватились, но другого палача можно найти только в  Бристоле, а чтобы привезти его оттуда, нужно время. Итак, в нашем распоряжении  есть целый день.    

– А  что делает граф де Ла Фер? – спросил король.    

– Он  в двух шагах от вас, государь. Возьмите кочергу у камина и ударьте трижды об  пол; вы услышите его ответ.    

Король  взял дрожащей рукой кочергу и ударил три раза. В ответ на этот сигнал снизу  тотчас же послышались глухие осторожные удары.    

– Значит, –  сказал король, – человек, который мне отвечает оттуда…    

– Граф  де Ла Фер, ваше величество, – докончил Арамис. – Он приготовляет  путь, по которому вы, ваше величество, сможете бежать. Парри, со своей стороны,  поднимет эту мраморную плиту, и проход будет совершенно свободен…    

– Но  у меня нет никаких инструментов, – сказал Парри.    

– Возьмите  этот кинжал, – отвечал Арамис, – но только постарайтесь не притупить  его совсем, так как он может понадобиться вам для другого дела.    

– О  Джаксон! – обратился Карл к епископу, беря его за обе руки. –  Запомните просьбу того, кто был вашим королем…    

– И  теперь остается им, и всегда им будет, – отвечал Джаксон, целуя руку  Карла.    

– Молитесь  всю вашу жизнь о том дворянине, которого вы здесь видите, и о том, которого вы  сейчас слышите там внизу, и еще о двух, которые, где бы они ни были, я уверен,  трудятся сейчас для моего спасения.    

– Ваше  величество, – отвечал Джаксон, – я ваш слуга. Каждый день, пока я  буду жив, я буду возносить молитвы о ваших верных друзьях.    

Внизу  тем временем продолжалась работа, и звуки ее доносились все явственнее. Но  вдруг в галерее раздался неожиданный шум. Арамис схватил кочергу и дал Атосу  сигнал прекратить работу.    

Шум  приближался. Слышался ровный военный шаг нескольких человек. Четверо мужчин,  находившихся в комнате короля, замерли, устремив глаза на дверь, которая  медленно и как бы торжественно отворилась.    

Часовые  выстроились рядами в соседней комнате. Комиссар парламента, весь в черном, исполненный  зловещей важности, вошел в комнату, поклонился королю и, развернув пергамент,  прочел ему приговор, как это всегда делается с осужденными на смертную казнь.    

– Что  это значит? – спросил Арамис Джаксона.    

Джаксон  сделал знак, что ничего не понимает.    

– Значит,  это совершится сегодня? – спросил король с волнением, которое поняли  только Джаксон и Арамис.    

– Разве  вас не предупредили, что это совершится сегодня утром? – спросил человек в  черном.    

– Итак, –  спросил король, – я должен погибнуть, как обыкновенный разбойник, под топором  лондонского палача?    

– Лондонский  палач исчез, – отвечал комиссар, – но вместо него другой человек  предложил свои услуги. Исполнение приговора будет отсрочено лишь для приведения  в порядок ваших личных дел и исполнения ваших христианских обязанностей.    

Холодный  пот, выступивший на лбу короля, был единственным признаком волнения, которое  охватило его при этом известии.    

Зато  Арамис побледнел смертельно. Сердце его перелетало биться; он закрыл глаза и  схватился за стол. Видя его глубокую скорбь, Карл, казалось, забыл о своей  собственной.    

Он  подошел к нему, взял за руку и обнял.    

– Полно,  друг мой, – сказал он с кроткой и грустной улыбкой, – мужайтесь.    

Затем,  обратившись к комиссару, сказал:    

– Я  готов. Но я хотел бы попросить о двух вещах, которые, надеюсь, не задержат вас  долго; во-первых, я хотел бы причаститься, а затем обнять моих детей и  проститься с ними в последний раз. Будет ли мне это разрешено?    

– Без  сомнения, – отвечал комиссар парламента.    

И он  удалился.    

Арамис,  придя в себя, сжал кулаки так, что ногти впились в ладони, и громко застонал.    

– Садитесь,  Джаксон, – сказал король, опускаясь на колени, – вам остается  выслушать меня, а мне исповедаться. Не уходите, – обратился он к Арамису,  который хотел выйти, – и вы оставайтесь, Парри. Даже сейчас, на исповеди,  мне нечего сказать такого, чего бы я не повторил перед всеми.    

Джаксон  сел, и король, преклонив колени, как самый смиренный из людей, начал свою исповедь.    

 Глава 24. «REMEMBER!»    

     

После  исповеди Карл причастился и затем пожелал видеть своих детей.    

Пробило  десять часов. Промедление, как и обещал король, было незначительное.    

Тем  временем народ уже собрался; все знали, что казнь назначена на десять часов, и прилегающие  к дворцу улицы были наводнены людьми. Король уже различал отдаленный гул  народной толпы, взволнованной страстями, который так напоминает шум моря во  время бури.    

Прибыли  дети короля – принцесса Шарлотта и герцог Глостер. Принцесса была красивая  белокурая девочка; глаза ее были полны слез. Герцог мальчик лет восьми или  девяти; глаза его были сухи, верхняя губа презрительно приподнята; совсем юный,  он был уже горд: всю ночь проплакал, но теперь, перед другими, старался  держаться спокойно.    

Сердце  Карла болезненно сжалось при виде двух детей, которых он не видел уже около  двух лет и с которыми ему привелось свидеться только в минуту смерти. Слезы  выступили у него на глазах, но он отвернулся, чтобы стереть их, так как хотел  сохранить твердость перед теми, кому он оставлял в наследие тяжкое бремя горя и  страданий.    

Сначала  он заговорил с дочерью; он прижал ее к себе и просил ее быть покорной судьбе и  любить свою мать. Затем король обратился к юному герцогу Глостеру, посадил его  к себе на колени, крепко обнял и поцеловал.    

– Сын  мой, – сказал он ему, – по дороге сюда ты видел на улицах и в  комнатах много народа; эти люди собрались, чтобы отрубить голову твоему отцу:  не забывай этого никогда. Быть может, наступит день, когда эти люди захотят  провозгласить тебя королем, обойдя принца Уэльского и герцога Йоркского, твоих  старших братьев, из которых один находится во Франции, а другой – я сам не  знаю где; но ты не король, сын мой, и можешь им стать только после их смерти.  Поклянись же мне, что ты позволишь надеть на свою голову корону только тогда,  когда будешь иметь на это законное право. Ибо в противном случае, сын  мой, – запомни мое слово, наступит день, когда эти самые люди лишат тебя  короны и вместе с ней головы, и в этот день ты не сможешь умереть так спокойно  и с такой чистой совестью, как умираю я. Поклянись же мне в этом, сын мой.    

Мальчик  протянул руку, коснулся ею руки отца и произнес:    

– Государь,  я клянусь вам в этом…    

Король  прервал его.    

– Генрих, –  сказал он, – называй меня просто отцом.    

– Отец  мой, – снова начал мальчик, – клянусь тебе, что они скорее убьют  меня, чем заставят сделаться королем.    

– Хорошо,  сын мой, – сказал король. – Теперь поцелуй меня, и ты, Шарлотта,  также, и не забывайте меня.    

– О  нет, никогда, никогда! – воскликнули дети, обвивая руками шею отца.    

– Прощайте, –  сказал Карл, – прощайте, дети мои. Уведите их, Джаксон: их слезы отнимают  у меня мужество и не дают мне спокойно взглянуть в лицо смерти.    

Джаксон  принял бедных детей из объятий отца и передал их лицам, которые их привели.    

Когда они  вышли, все двери отворились, и комната наполнилась народом.    

Король,  оказавшись один среди толпы солдат и любопытных, наводнивших комнату, вспомнил,  что граф де Ла Фер находится почти рядом, под полом этой комнаты, и, не зная о  том, что происходит, быть может, еще питает надежду.    

Король  не ошибался: Атос был действительно внизу; он прислушивался и приходил в отчаяние,  не слыша сигнала. В нетерпении он иногда принимался снова долбить камень, но  тотчас прекращал работу, боясь, чтобы его не услышали.    

Это ужасное  бездействие длилось часа два. Мертвое молчание царило в комнате короля.    

Наконец  Атос решил выяснить причину этой мрачной и немой тишины, которую нарушал только  рев толпы. Он раздвинул обивку, скрывавшую проделанное отверстие, и вышел во  второй ярус эшафота. В четырех дюймах над его головой находился, простираясь в  уровень с площадкой, верхний настил эшафота.    

Гул  толпы, который до сих пор только смутно доносился до него, а теперь стал слышен  явственно, заставил его с ужасом содрогнуться: в этом шуме слышалось что-то  мрачное, зловещее. Атос добрался до края эшафота, приподнял черную обивку и  увидел верховых, оцеплявших страшное сооружение. За верховыми виднелся отряд  пехоты, за пехотой – мушкетеры, а дальше уж передние ряды народа,  кипевшего и гудевшего, подобно бурному океану.    

«Что же  это делается? – спрашивал себя Атос, дрожа сильнее коленкора, трепетавшего  в его руке. – Народ толпится, солдаты вооружены, все смотрят на окна  короля. Боже мой, я вижу д'Артаньяна! Чего он ждет? На что смотрит он? Великий боже!  Неужели они выпустили из своих рук палача?» В эту минуту раздался глухой,  мрачный барабанный бой. Над головой Атоса послышались тяжелые медленные шаги,  словно бесконечная процессия выступала из дворца. Вскоре над его головой  затрещали доски самого эшафота.    

Он  бросил последний взгляд на площадь, и по выражению лиц столпившихся людей понял  то, о чем ему мешали догадаться последние проблески надежды.    

Гул  толпы вдруг замолк. Все взоры устремились на окна Уайт-Холла; полуоткрытые рты  и сдержанное дыхание указывали на ожидание какого-то ужасного зрелища.    

Шум  шагов, который слышал Атос, находясь еще под полом королевской комнаты, повторился  теперь на эшафоте, доски которого, прогнувшись, осели и почти коснулись головы  несчастного француза. Солдаты, очевидно, выстраивались в две шеренги.    

В этот  момент раздался хорошо знакомый Атосу гордый голос:    

– Господин  полковник, я желаю сказать несколько слов народу.    

Атос  задрожал всем телом. Не было сомнения: это говорил король на эшафоте!    

Действительно,  выпив несколько капель вина и закусив кусочком хлеба, Карл, измученный  ожиданием смерти, вдруг сам решил пойти ей навстречу и подал знак начать  шествие.    

Распахнулось  настежь окно, выходившее на площадь, и народ увидел прежде всего человека в  маске, выступившего из глубины огромной комнаты.    

По  топору, который он держал в руках, народ узнал в нем палача. Человек подошел к  плахе и положил на нее топор.    

Это были  звуки, которые Атос услыхал раньше всего. Вслед за этим человеком пришел Карл  Стюарт. Он был, правда, бледен, но спокоен и шел твердым шагом. По обе стороны  его шли священники, за ними несколько высших чиновников, назначенных  присутствовать при совершении казни, и, наконец, две шеренги пехотинцев,  выстроившихся по обе стороны эшафота.    

Появление  человека в маске вызвало шум и разговоры. Всякому любопытно было узнать, кто  этот неизвестный палач, явившийся так кстати, чтобы ужасное зрелище, обещанное  народу, могло состояться, когда народ уже думал, что казнь отложат до  следующего дня. Все пожирали его глазами, но могли только заметить, что это был  человек среднего роста, одетый во все черное, и уже зрелого возраста; из-под  его маски выступала седеющая борода.    

Когда  показался король, спокойный, твердый, решительный, тишина тотчас же восстановилась,  так что все могли расслышать выраженное королем желание говорить с народом.    

Тот, к  кому король обратился с этой просьбой, ответил, видимо, утвердительно, так как  сразу вслед за этим раздался его звучный и твердый голос, проникший до самого  сердца Атоса, – Король объяснил народу свое поведение и дал ему  несколько советов, клонившихся к благу Англии.    

«О, –  говорил себе в великой горести Атос, – возможно ли, что слух и зрение  обманывают меня? Возможно ли, чтобы господь покинул помазанника своего на земле  и дозволил ему умереть такой жалкой смертью? А я? Я не видел его! Я не  простился с ним!»    

Послышался  звук, точно кто-то передвинул на плахе смертельное орудие.    

Король  прервал свою речь.    

– Не  трогайте топора, – сказал он, обращаясь к палачу.    

Затем  продолжал свою речь к народу.    

Когда он  кончил, ледяное молчание воцарилось над головой Атоса. Он взялся рукой за лоб;  пот крупными каплями заструился по его руке, хотя на дворе стоял мороз.    

Воцарившееся  молчание указывало на последние приготовления.    

Окончив  речь, Карл обвел толпу взглядом, полным глубокого страдания.    

Затем он  снял с себя орден, который всегда носил; это была та самая брильянтовая звезда,  которую ему прислала королева. Он передал этот орден священнику,  сопровождавшему Джаксона; затем снял с груди небольшой крестик, также осыпанный  брильянтами и полученный им вместе с орденом от королевы Генриетты.    

– Сударь, –  обратился он к священнику, который сопровождал Джаксона, – я буду держать  этот крестик в руке до последнего вздоха. Примите его, когда я буду мертв.    

– Ваше  величество, ваше желание будет исполнено, – отвечал голос, в котором Атос  признал голос Арамиса.    

Тогда  Карл, стоявший до сих пор с покрытой головой, снял шляпу и отбросил ее в  сторону; затем расстегнул одну за другой все пуговицы своего камзола, снял его  и бросил рядом со шляпой. Вслед за этим, так как было холодно, он потребовал  свой халат, который ему и подали.    

Все эти  приготовления были сделаны с ужасающим спокойствием. Можно было подумать, что  король готовился лечь в постель, а не в гроб.    

Наконец  он откинул со лба волосы и обратился к палачу:    

– Они  вам не помешают? Если хотите, их можно перевязать шнурком.    

Говоря  это, Карл смотрел на палача так пристально, как будто хотел проникнуть сквозь  маску неизвестного. Этот взгляд, такой открытый, такой спокойный и уверенный,  заставил палача отвернуться. Но, уйдя от спокойного взгляда короля, он встретил  горящий ненавистью взор Арамиса.    

Видя,  что палач не отвечает, король повторил вопрос.    

– Будет  достаточно, если вы их уберете с шеи, – ответил тот глухим голосом.    

Король  отвел волосы обеими руками и посмотрел на плаху.    

– Эта  плаха очень низка, – сказал он. – Нет ли другой, повыше?    

– Это  обыкновенная плаха, – отвечал человек в маске.    

– Рассчитываете  вы отрубить мне голову одним ударом?    

– Надеюсь! –  отвечал палач.    

Это  слово было сказано с таким жутким выражением, что все присутствующие, кроме короля,  вздрогнули.    

– Хорошо, –  сказал Карл. – А теперь, палач, выслушай меня.    

Человек  в маске сделал шаг к королю и оперся на топор.    

– Я  не хочу, чтобы ты ударил меня неожиданно, – сказал ему Карл. – Я  сначала стану на колени и помолюсь; погоди еще рубить.    

– А  когда же мне рубить? – спросил человек в маске.    

– Когда  я положу голову на плаху, протяну руки и скажу: «remember», тогда руби смело.    

Человек  в маске слегка поклонился.    

– Наступает  минута расстаться с жизнью, – обратился король к окружающим. –  Господа, я вас оставляю в тревожную минуту и раньше вас ухожу туда, где нет  возврата. Прощайте!    

Он  взглянул на Арамиса и незаметно кивнул ему.    

– А  теперь, – сказал он, – отойдите немного и дайте мне тихонько помолиться.  Отойди и ты, – обратился он к человеку в маске, – это всего лишь на  минуту; я знаю, что я в твоей власти; но помни, руби только после того, как я  подам тебе знак.    

После  этих слов Карл опустился на колени, перекрестился, приложил губы свои к доскам  эшафота, как будто желал поцеловать их, затем одной рукой оперся на плаху, а  другую опустил на помост.    

– Граф  де Ла Фер, – сказал он по-французски, – здесь ли вы и могу ли я  говорить с вами?    

Этот  голос пронзил сердце Атоса, как холодная сталь.    

– Да,  ваше величество, – с трепетом отвечал он.    

– Верный  друг, благородное сердце, – заговорил король, – меня нельзя было  спасти, мне не суждено было сохранить жизнь. Быть может, я совершаю  святотатство, но все же я скажу тебе: да, после того как я говорил с людьми и  говорил с богом, я буду теперь говорить с тобой последним. Защищая дело,  которое я считал священным, я потерял трон отцов моих и расточил наследство  моих детей. Но у меня остался еще миллион фунтов золотом; я зарыл его в  подземелье Ньюкаслского замка, когда оставлял этот город. Ты один знаешь, где  эти деньги; употреби их, когда тебе покажется подходящим, на пользу и благо  моего старшего сына. А теперь, граф де Ла Феру простись со мной.    

– Прощай,  король-мученик, – пробормотал Атос, цепенея от ужаса.    

Настала  минута безмолвия. Атосу показалось, что король привстал и переменил положение.    

Затем  громким и звучным голосом, чтобы его услышали не только на эшафоте, но и на площади,  король произнес:    

– Remember.    

Едва он  произнес это слово, как сильный удар потряс эшафот; пыль посыпалась с обивки,  ослепив бедного Атоса. Когда он машинально поднял глаза и голову, ему упала на  лоб теплая капля. Атос отступил, дрожа от ужаса, и тотчас же капля превратилась  в темную струю, хлынувшую сквозь помост.    

Атос  упал на колени и некоторое время без сил лежал, как бы пораженный безумием.  Вскоре по стихавшему шуму он понял, что толпа расходится.    

С минуту  он еще лежал, разбитый и окаменелый. Затем очнулся, встал и омочил свой платок  в крови короля. Толпа быстро редела. Атос подошел к эшафоту, разорвал обшивку  и, проскользнув между двумя всадниками, смешался с расходившейся толпой, от  которой он не отличался своим платьем, и первый прибыл в гостиницу.    

Поднявшись  к себе в комнату, он взглянул в зеркало и увидел у себя на лбу широкое красное  пятно. Коснувшись его рукой, он понял, что это кровь короля, и лишился чувств.    

 Глава 25. ЧЕЛОВЕК В  МАСКЕ    

     

Было  лишь около четырех часов вечера, но уже совсем стемнело: падал густой снег.  Арамис, вернувшись, нашел Атоса если не без чувств, то в полном изнеможении.    

При  первых словах друга граф вышел из своего летаргического оцепенения.    

– Итак, –  начал Арамис, – судьба победила нас.    

– Победила, –  отвечал Атос. – Благородный, несчастный король!    

– Вы  ранены? – спросил Арамис.    

– Нет,  это кровь короля.    

Граф вытер  лоб.    

– Где  же вы были?    

– Там,  где вы меня оставили, под эшафотом.    

– И  вы видели все?    

– Нет,  но я все слышал. Не дай мне бог снова пережить такой час, какой я пережил  сегодня. Я не поседел?    

– Значит,  вы знаете, что я не покидал короля?    

– Я  слышал ваш голос до последней минуты.    

– Вот  орден, который он мне передал, – сказал Арамис, – а вот и крест,  который я принял из его рук. Оба эти предмета он поручил мне передать королеве.    

– А  вот платок, чтобы завернуть их, – сказал Атос.    

И он  вынул из кармана платок, смоченный кровью короля.    

– А  что сделали с его злосчастным телом? – спросил Атос.    

– По  приказу Кромвеля, ему будут возданы королевские почести. Мы уже положили тело в  свинцовый гроб. Врачи бальзамируют сейчас его бедные останки. Когда они кончат,  тело будет выставлено в придворной церкви.    

– Насмешка! –  мрачно проговорил Атос. – Королевские почести казненному!    

– Это  доказывает только, – заметил Арамис, – что король умер, но  королевская власть еще жива.    

– Увы, –  продолжал Атос, – это был, может быть, последний король-рыцарь на земле.    

– Полно,  не отчаивайтесь, граф, – раздался на лестнице грубый голос Портоса,  сопровождаемый его тяжелыми шагами, – все мы смертны, мои бедные друзья.    

– Что  вы так поздно, мой дорогой Портос? – спросил граф де Ла Фер.    

– Да, –  отвечал Портос, – я встретил на дороге людей, которые меня задержали. Они  плясали от радости, подлецы! Я взял одного из них за шиворот и, кажется, слегка  придушил. В эту минуту проходил патруль.    

К  счастью, тот, кого я схватил, лишился на несколько минут голоса. Я  воспользовался этим и свернул в какой-то переулок, затем в другой, еще  поменьше, и, наконец, совсем заблудился. Лондона я не знаю, по-английски не  говорю и уже думал, что никогда не найду дороги. Но вот все же пришел.    

– А  где д'Артаньян? – спросил Арамис. – Не видели вы его? Не случилось ли  с ним чего?    

– Нас  разделила толпа, – отвечал Портос, – и как я ни старался, никак не  мог с ним опять соединиться.    

– О, –  проговорил с горечью Атос, – я видел его. Он стоял в первом ряду толпы и  со своего места мог отлично все видеть. Зрелище было, надо сознаться,  любопытное, и он, вероятно, пожелал досмотреть до конца.    

– О  граф де Ла Фер! – проговорил вдруг спокойный, хотя и несколько  прерывающийся голос человека, запыхавшегося от быстрой ходьбы. – Вы  клевещете на отсутствующих?    

Упрек  этот кольнул Атоса в самое сердце. Однако впечатление, произведенное на него  д'Артаньяном, стоявшим в первых рядах тупой и жестокой толпы, было настолько  сильным, что он ограничился ответом:    

– Я  вовсе не клевещу на вас, мой, друг. Здесь беспокоились о вас, и я просто  сказал, где вы были. Вы не знали короля Карла, для вас он был посторонний, и вы  не обязаны были любить его.    

С этими  словами он протянул товарищу руку. Но д'Артаньян, сделав вид, что не замечает  этого, продолжал держать руки под плащом.    

Атос  медленно опустил протянутую руку.    

– Ух,  устал! – сказал д'Артаньян, садясь.    

– Выпейте  стакан портвейна, – посоветовал ему Арамис, беря со стола бутылку и  наполняя стакан. – Выпейте, это подкрепит вас.    

– Да,  выпьем, – проговорил Атос, чувствуя, что обидел гасконца, и желая с ним  чокнуться. – Выпьем и покинем эту гнусную страну. Фелука ждет нас, вы это  знаете. Уедем сегодня же вечером. Больше нам здесь нечего делать.    

– Как  вы спешите, граф! – заметил д'Артаньян.    

– Эта  кровавая почва жжет мне ноги, – отвечал Атос.    

– А  на меня здешний снег оказывает обратное действие, – спокойно сказал  гасконец.    

– Что  же вы, собственно, хотите предпринять? – сказал Атос. – Ведь короля  уже нет в живых.    

– Итак,  граф, – небрежно отвечал д'Артаньян, – вы не видите, что вам остается  еще сделать в Англии?    

– Решительно  ничего, – отвечал Атос. – Разве только оплакивать собственное  бессилие?    

– Ну  а я, – сказал д'Артаньян, – жалкий ротозей, любитель кровавых зрелищ,  который нарочно пробрался к самому эшафоту, чтобы лучше видеть, как покатится  голова короля, которого я, как вы изволили сказать, не знал и к которому был  совершенно равнодушен, – я думаю иначе, чем граф, и… остаюсь.    

Атос  страшно побледнел; каждый упрек его друга отзывался болью в его сердце.    

– Вы  остаетесь в Лондоне? – спросил Портос д'Артаньяна.    

– Да, –  отвечал тот. – А вы?    

– Черт  возьми! – сказал Портос, несколько смущаясь под взглядами Атоса и  Арамиса. – Если вы остаетесь, то раз уж я прибыл сюда вместе с вами,  вместе с вами я и уеду. Не оставлять же вас одного в этой ужасной месте.    

– Благодарю  вас, мой добрый друг. В таком случае я хочу предложить вам принять участие в  одном деле, которым мы займемся, когда граф уедет. Мысль об этом деле явилась у  меня в то время, когда я смотрел на известное вам зрелище.    

– Какая  мысль? – спросил Портос.    

– Узнать,  кто такой человек в маске, который так заботливо предложил свои услуги, чтобы  отрубить голову короля.    

– Человек  в маске? – воскликнул в изумлении Атос. – Значит, вы не выпустили  палача?    

– Палача? –  ответил д'Артаньян. – Он все еще сидит в погребе и, кажется, приятно беседует  с бутылками нашего хозяина. Кстати, вы мне напомнили…    

Он  подошел к двери и крикнул:    

– Мушкетон!    

– Что  прикажете, сударь? – отвечал голос, как будто выходивший из глубины земли.    

– Отпусти  заключенного, – сказал д'Артаньян. – Все уже кончено.    

– Но, –  сказал Атос, – кто же тот негодяй, который поднял руку на короля?    

– Это  палач-любитель, который, надо сознаться, ловко владеет топором, – сказал  Арамис. – Ему, как он и заявил, довольно было одного удара.    

– И  вы не видели его лица? – спросил Атос.    

– Он  был в маске, – отвечал д'Артаньян.    

– Но  ведь вы, Арамис, стояли совсем рядом!    

– Я  видел из-под маски только бороду с проседью.    

– Значит,  это пожилой человек? – спросил Атос.    

– О, –  заметил д'Артаньян, – это ровно ничего не значит. Если надеваешь маску,  почему заодно не прицепить и бороду?    

– Досадно,  что я не выследил его, – сказал Портос.    

– Ну  а мне, дорогой Портос, – заявил д'Артаньян, – пришла в голову эта  мысль.    

Атос все  понял. Он встал со своего места.    

– Прости  меня, д'Артаньян, – проговорил он, – за то, что я усомнился в тебе.  Прости меня, друг мой.    

– Сначала  выслушайте меня, – отвечал д'Артаньян, слегка улыбнувшись.    

– Так  расскажите же нам все, – сказал Арамис.    

– Итак, –  продолжал д'Артаньян, – когда я смотрел, – но не на короля, как  угодно думать господину графу (я знал, что это человек, идущий на смерть, а  зрелища такого рода, хотя я и должен был, кажется, привыкнуть к ним, все еще  расстраивают меня), – а на палача в маске; так вот, когда я смотрел на него,  мне, как я уже сказал вам, пришла в голову мысль узнать, кто бы это мог быть. А  так как мы четверо привыкли действовать сообща и во всем помогать друг другу, я  стал невольно искать около себя Портоса, потому что вас, Арамис, я видел возле  короля, а вы, граф, как я знал, находились внизу, под эшафотом. Вот почему я  охотно прощаю вас, – прибавил он, протягивая руку Атосу, – так как  понимаю, что вы должны были пережить в эти минуты. Итак, осматриваясь по  сторонам, я вдруг увидел справа – голову со страшной раной на затылке,  повязанную черной тафтой.    

«Черт  возьми, – подумал я, – повязка что-то мне знакома, точно я сам чинил  этот череп». И в самом деле, это оказался тот самый несчастный шотландец, брат  Парри, на котором, помните, Грослоу вздумал испробовать свою силу и у которого,  когда мы нашли его, было, собственно, только полголовы.    

– Как  же, помню, – заметил Портос. – У этого человека еще были такие  вкусные черные куры.    

– Именно,  он самый. Этот человек делал знаки другому, который стоял от меня слева. Я обернулся  и увидел нашего доброго Гримо. Как и я, он также впился глазами в  замаскированного палача. Я ему сказал только: «О!», и так как с таким  восклицанием обращается к нему граф, когда говорит с ним, то он немедленно  бросился ко мне, как будто его подтолкнула пружина. Он, конечно, узнал меня и  протянул руку, указывая пальцем на человека в маске. «А!» – сказал он  только. Это должно было означать: «Заметили вы?» – «Ну, конечно», –  отвечал я. Мы отлично поняли друг друга. Затем я повернулся к нашему шотландцу;  его взгляд тоже был весьма красноречив. Вскоре все кончилось, вы сами знаете  как: самым мрачным образом. Народ стал расходиться, сгущались сумерки. Я отошел  с Гримо в дальний конец площади; за нами последовал шотландец, которому я  сделал знак не уходить. Я стал наблюдать за палачом, который, войдя в  королевскую комнату, менял платье: оно было, вероятно, залито кровью. После  этого он надел на голову черную шляпу, завернулся в плащ и исчез. Я решил, что  он должен выйти на улицу, и побежал к подъезду. Действительно, минут через пять  мы увидали, что он спускается с лестницы.    

– И  вы пошли за ним следом? – воскликнул Атос.    

– Разумеется! –  сказал д'Артаньян. – Но это было не так-то легко. Он каждую минуту оборачивался,  и мы были вынуждены прятаться и прикидываться праздношатающимися. Я был наготове  и, конечно, мог бы убить его, но я не эгоист и приберег это лакомство для вас,  Арамис, и для вас, Атос, чтобы вы хоть немного утешились. Наконец, после  получасовой ходьбы по самым извилистым переулкам Сити, он подошел к небольшому  уединенному домику, совсем тихому и неосвещенному, словно в нем никого не было.  Гримо вытащил из-за своего голенища пистолет. «Гм?» – сказал он мне,  указывая на домик. «Погоди», – отвечал я ему, удерживая его руку. Я уже  сказал вам, что у меня был свой план. Человек в маске остановился перед  низенькой дверью и вынул ключ; но прежде чем вложить его в замок, он оглянулся,  чтобы убедиться, не следят ли за ним. Я спрятался за деревом, Гримо – за  выступом стены; шотландцу негде было укрыться, и он прямо распластался на  земле. Без сомнения, человек, которого мы преследовали, решил, что он совсем  один, так как я услышал скрип ключа в скважине; дверь отворилась, и человек  скрылся за ней.    

– Негодяй! –  воскликнул Арамис. – Пока вы возвращались сюда, он, наверное, убежал, и мы  его уже не найдем.    

– Вот  еще, Арамис, – остановил его д'Артаньян. – Вы, должно быть,  принимаете меня за кого-нибудь другого.    

– Однако, –  заметил Атос, – за время вашего отсутствия…    

– На  время моего отсутствия я догадался оставить вместо себя Гримо и шотландца! Конечно,  человек в маске не успел сделать по комнате и десяти шагов, как я уже обежал  вокруг дома. У одной двери, той, в которую вошел незнакомец, я поставил  шотландца и объяснил ему, что он должен следовать за человеком в черном, куда  бы тот ни пошел, и что Гримо получил приказ в этом случае последовать за  шотландцем, а затем вернуться к нам и сказать, куда незнакомец пошел. У другого  выхода я поставил Гримо, дав ему такой же приказ, и затем вернулся к вам. Итак,  зверь выслежен; теперь, кто из вас желает принять участие в травле?    

Атос  бросился обнимать д'Артаньяна, который отирал пот со лба.    

– Друг  мой, – сказал Атос, – право, вы слишком добры, найдя слово прощения  для меня. Я не прав, тысячу раз не прав. Ведь я должен был знать вас! Но в  каждом человеке таится злое начало, заставляющее нас сомневаться во всем  хорошем!    

– Гм! –  заметил Портос. – А возможно, что этот палач не кто иной, как генерал  Кромвель, который для большей верности решил сам исполнить эту обязанность.    

– Пустяки!  Кромвель толстый низенький человек, а этот тонкий, гибкий и роста, во всяком  случае, не ниже среднего.    

– Скорее  это какой-нибудь провинциальный солдат, которому за такую услугу было обещано  помилование, – высказал догадку Атос.    

– Нет,  нет, – продолжал д'Артаньян. – Он не солдат. У него не вышколенная  походка пехотинца и не такая развалистая, как у кавалериста. У него поступь  легкая, изящная. Если я не ошибаюсь, мы имеем дело с дворянином.    

– С  дворянином! – воскликнул Атос. – Это невозможно. Это было бы бесчестием  для всего дворянства.    

– Вот  будет чудная охота! – сказал Портос со смехом, от которого задрожали  окна. – Чудная охота, черт возьми!    

– Вы  по-прежнему думаете ехать, Атос? – спросил д'Артаньян.    

– Нет,  я остаюсь, – отвечал благородный француз с угрожающим жестом, не обещавшим  ничего доброго тому, к кому он относился.    

– Итак,  к оружию! – воскликнул Арамис. – Не будем терять ни минуты.    

Четверо  друзей быстро переоделись в свое французское платье, прицепили шпаги, подняли  на ноги Мушкетона и Блезуа, велев им расплатиться с хозяином и приготовить все  к отъезду, так как возможно было, что им придется выехать из Лондона в ту же  ночь.    

Тьма  сгустилась еще более; снег продолжал валить: казалось, громадный саван покрыл  весь город. Было лишь около семи часов вечера, но улицы уже опустели; жители  сидели у себя по домам и вполголоса обсуждали ужасное событие дня.    

Четверо  друзей, завернувшись в плащи, пробирались лабиринту улиц Сити, столь оживленных  днем и таких пустынных в этот вечер. Д'Артаньян шел впереди, время времени  останавливаясь, чтобы разыскать метки, которые он сделал на стенах своим  кинжалом, но было так темно, что знаков почти нельзя было различить.  Д'Артаньян, однако, так хорошо запомнил каждый столб, каждый фонтан, каждую  вывеску, что после получаса ходьбы он подошел со своими тремя спутниками к  уединенному домику.    

В первую  минуту д'Артаньян подумал, что брат Парри скрылся. Но он ошибся: здоровый  шотландец, привыкший к ледяным скалам своей родины, прилег около тумбы и словно  превратился в опрокинутую статую, покрытую снегом. Но услыхав шаги четырех  друзей, он поднялся.    

– Отлично, –  проговорил Атос, – вот еще один добрый слуга. Да, славные люди вовсе не  так уж редки, как ныне принято думать. Это придает бодрости.    

– Погодите  рассыпать похвалы вашему шотландцу, – сказал д'Артаньян. – Я склонен  считать, что этот молодец хлопочет здесь о собственном деле. Я слышал, что все  эти горцы, которые увидали свет божий по ту сторону Твида, – народ весьма  злопамятный. Берегитесь теперь, мистер Грослоу! Вы проведете скверные четверть  часа, если когда-нибудь встретитесь с этим парнем.    

Оставив  своих друзей, д'Артаньян подошел к шотландцу; тот узнал его, и д'Артаньян подозвал  остальных.    

– Ну  что? – спросил Атос по-английски.    

– Никто  не выходил, – отвечал брат камердинера.    

– Вы,  Портос и Арамис, останьтесь с этим человеком, а мы с д'Артаньяном пойдем искать  Гримо.    

Гримо не  уступал шотландцу в ловкости: он запрятался в дупло ивы и сидел в нем, как в сторожке.  Д'Артаньян подумал сначала то же, что подумал о первом часовом, именно –  что человек в маске вышел и Гримо последовал за ним.    

Вдруг из  дупла высунулась голова, и раздался свист.    

– О! –  проговорил Атос.    

– Я, –  ответил Гримо.    

Два  друга подошли к иве.    

– Ну  что, – спросил д'Артаньян, – выходил кто-нибудь?    

– Нет, –  отвечал Гримо. – Но кое-кто вошел.    

– А  нет ли – в доме еще кого-нибудь, кроме этих двоих? – сказал  д'Артаньян.    

– Можно  посмотреть, – подал совет Гримо, указывая на окно, сквозь ставни которого  виднелась полоска света.    

– Ты  прав, – сказал д'Артаньян. – Позовем друзей.    

Они  завернули за угол, чтобы позвать Портоса и Арамиса.    

Те  поспешно подошли.    

– Вы  что-нибудь видели? – спросили они.    

– Нет,  но сейчас увидим, – отвечал д'Артаньян, указывая на Гримо, который успел в  это время, цепляясь за выступ стены, подняться футов на пять от земли.    

Все  четверо подошли. Гримо продолжал взбираться с ловкостью кошки.    

Наконец  ему удалось ухватиться за один из крюков, к которым прикрепляются ставни, когда  они открыты; ногой он оперся на резной карниз, который показался ему достаточно  надежной точкой опоры, так как он сделал друзьям знак, что достиг цели. Затем  он приник глазом к щели ставни.    

– Ну  что? – спросил д'Артаньян.    

Гримо  показал два оттопыренных пальца.    

– Говори, –  сказал Атос, – твоих знаков не видно. Сколько их?    

Гримо  изогнулся неестественным образом.    

– Двое, –  прошептал он. – Один сидит ко мне лицом, другой спиной.    

– Хорошо.  Узнаешь ты того, кто сидит к тебе лицом?    

– Мне  показалось, что я узнал его, и я не ошибся: маленький толстый человек.    

– Да  кто же это? – спросили шепотом четверо друзей.    

– Генерал  Оливер Кромвель.    

Друзья  переглянулись.    

– Ну  а другой? – спросил Атос.    

– Худощавый  и стройный.    

– Это  палач, – в один голос сказали д'Артаньян и Арамис.    

– Я  вижу только его спину, – продолжал Гримо. – Но погодите, он встает,  поворачивается к окну; и если только он снял маску, я сейчас увижу… Ах!    

С этим  восклицанием Гримо, словно пораженный в сердце, выпустил железный крюк и с  глухим стоном упал вниз. Портос подхватил его на руки.    

– Ты  видел его? – спросили разом четыре друга.    

– Да! –  ответил Гримо, у которого волосы встали дыбом и пот выступил на лбу.    

– Худого  стройного человека? – спросил д'Артаньян.    

– Да.    

– Словом,  палача? – спросил Арамис.    

– Да.    

– Так  кто же он? – спросил Портос.    

– Он…  он… – бормотал Гримо, бледный как смерть, хватая дрожащими руками своего  господина.    

– Кто  же он наконец?    

– Мордаунт!.. –  пролепетал Гримо.    

Д'Артаньян,  Портос и Арамис испустили радостный крик.    

Атос  отступил назад и провел рукой по лбу.    

– Судьба! –  прошептал он.    

 Глава 26. ДОМ КРОМВЕЛЯ    

     

Человек,  которого д'Артаньян, еще не зная его, выследил после казни короля, был действительно  Мордаунт.    

Войдя в  дом, он снял маску, отвязал бороду с проседью, которую прицепил, чтобы его не  узнали, поднялся по лестнице, отворил дверь и вошел в комнату, освещенную  лампой и обитую материей темного цвета. В комнате за письменным столом сидел  человек и писал.    

То был  Кромвель.    

Как  известно, у Кромвеля было в Лондоне два или три таких убежища, неизвестных даже  его друзьям, исключая самых близких. Мордаунт, как мы уже говорили, был из их  числа.    

Когда он  вошел, Кромвель поднял голову.    

– Это  вы, Мордаунт? – обратился он к нему. – Как поздно.    

– Генерал, –  отвечал Мордаунт, – я хотел видеть церемонию до конца и потому задержался…    

– Я  не думал, что вы так любопытны, – заметил Кромвель.    

– Я  всегда с любопытством слежу за падением каждого врага вашей светлости, а этот  был не из малых. Но вы сами, генерал, разве не были в Уайт-Холле?    

– Нет, –  ответил Кромвель.    

Наступила  минута молчания.    

– Известны  вам подробности? – спросил Мордаунт.    

– Никаких.  Я здесь с утра. Знаю только, что был заговор с целью освободить короля.    

– А!  Вы знали об этом? – спросил Мордаунт.    

– Пустяки!  Четыре человека, переодетые рабочим, собирались освободить короля из тюрьмы и  отвезти его в Гринвич, где его ожидало судно.    

– И,  зная все это, ваша светлость оставались здесь, вдали от Сити, в полном покое и  бездействии?    

– В  покое – да, – отвечал Кромвель, – но кто вам сказал, что в  бездействии?    

– Но  ведь заговор мог удаться.    

– Я  очень желал этого.    

– Я  полагал, что ваша светлость смотрите на смерть Карла Первого как на несчастье,  необходимое для блага Англии.    

– Совершенно  верно, – отвечал Кромвель, – я и теперь держусь того же мнения. Но,  по-моему, было только необходимо, чтобы он умер; и было бы лучше, если бы он  умер не на эшафоте.    

– Почему  так, ваша светлость?    

Кромвель  улыбнулся.    

– Извините, –  поправился Мордаунт, – но вы знаете, генерал, что я новичок в политике и  при удобном случае рад воспользоваться наставлениями моего учителя.    

– Потому  что тогда говорили бы, что я осудил его во имя правосудия, а дал ему бежать из  сострадания.    

– Ну  а если бы он действительно убежал?    

– Это  было невозможно.    

– Невозможно?    

– Да,  я принял все меры.    

– А  вашей светлости известно, кто эти четыре человека, замышлявшие спасти короля?    

– Четверо  французов, из которых двух прислала королева Генриетта к мужу, а двух – Мазарини  ко мне.    

– Не  думаете ли вы, генерал, что Мазарини поручил им сделать это?    

– Это  возможно, но теперь он отречется от них.    

– Вы  думаете?    

– Я  вполне уверен.    

– Почему?    

– Потому  что они не достигли цели.    

– Ваша  светлость, вы отдали мне двух из этих французов, когда они были виновны только  в том, что защищали Карла Первого. Теперь они виновны в заговоре против Англии:  отдайте мне всех четырех.    

– Извольте, –  отвечал Кромвель.    

Мордаунт  поклонился с злобной торжествующей улыбкой.    

– Но, –  продолжал Кромвель, видя, что Мордаунт готовится благодарить его, – возвратимся  к этому несчастному Карлу. Были крики в толпе?    

– Почти  нет, а если были, то только: «Да здравствует Кромвель!»    

– Где  вы стояли?    

Мордаунт  смотрел с минуту на генерала, стараясь прочесть в его глазах, спрашивает ли он  серьезно, или ему все известно.    

Но  пламенный взгляд Мордаунта не мог проникнуть в темную глубину взора Кромвеля.    

– Я  стоял на таком месте, откуда все видел и слышал, – уклончиво отвечал  Мордаунт.    

Теперь  Кромвель, в свою очередь, в упор посмотрел на Мордаунта, который старался быть  непроницаемым. Поглядев на него несколько секунд, Кромвель равнодушно  отвернулся.    

– Кажется, –  сказал он, – палач-любитель превосходно выполнил свою обязанность. Удар,  мне говорили, был мастерской.    

Мордаунт  припомнил слова Кромвеля, будто тот не знает никаких подробностей, и теперь  убедился, что генерал присутствовал на казни, укрывшись за какой-либо занавесью  или ставней одного из соседних домов.    

– Да, –  так же бесстрастно и спокойно отвечал Мордаунт, – одного удара оказалось  достаточно.    

– Может  быть, это был профессиональный палач? – сказал Кромвель.    

– Вы  так думаете, генерал?    

– Почему  бы нет?    

– Этот  человек не был похож на палача.    

– А  кто ж другой, кроме палача, взялся бы за такое грязное дело? – спросил  Кромвель.    

– Возможно, –  возразил Мордаунт, – что это был какой-нибудь личный враг короля Карла,  давший слово отомстить ему и выполнивший свой обет.    

Быть  может, это был дворянин, имевший важные причины ненавидеть павшего короля;  зная, что королю хотят помочь бежать, он стал на его пути, с маской на лице и с  топором в руке, – не для того, чтобы заменить палача, но чтобы исполнить  волю судьбы.    

– Возможно  и это! – согласился Кромвель.    

– А  если это было так, – продолжал Мордаунт, – то неужели вы осудили бы  его поступок, ваша светлость?    

– Я  не судья в этом деле, – отвечал Кромвель, – пусть рассудит бог.    

– Но  если бы вы знали этого дворянина?    

– Я  его не знаю и не желаю знать, – сказал Кромвель. – Не все ли мне равно,  тот ли это сделал или другой. Раз Карл был осужден, то голову ему отсек не  человек, а топор.    

– И  все же, не будь этого человека, – продолжал настаивать Мордаунт, –  король был бы спасен.    

Кромвель  улыбнулся.    

– Без  сомнения, – сказал Мордаунт. – Вы же сами сказали, что его хотели  увезти.    

– Его  увезли бы в Гринвич. Там он сел бы со своими четырьмя спасителями на фелуку. Но  на фелуке было четверо моих людей и пять бочек с порохом, принадлежащих  английскому народу. В море эти четыре человека пересели бы в шлюпку, а дальше…  вы уже достаточно искусны в политике, чтобы угадать остальное.    

– Понимаю.  В море они все взлетели бы на воздух.    

– Вот  именно. Взрыв сделал бы то, чего не захотел сделать топор. Король Карл исчез бы  без следа. Стали бы говорить, что он избегнул земного правосудия, но что его  постигла божья кара. Мы оказались бы только, его судьями, а палачом его –  сам бог. Вот этого-то и лишил меня ваш замаскированный дворянин, Мордаунт. Вы  видите теперь, что я имею основание говорить: я не хочу знать его. Ибо, сказать  по правде, несмотря на его лучшие намерения, я не очень благодарен ему за его  услугу.    

– Генерал, –  отвечал Мордаунт, – я, как всегда, смиренно преклоняюсь пред вами. Вы глубокий  мыслитель, и ваш план со взрывом фелуки бесподобен.    

– И  нелеп, – оборвал его Кромвель, – так как он оказался бесполезным.    

В  политике только те планы бесподобны, которые дают плод. Всякая неудавшаяся  мысль тем самым становится грубой и бесплодной. Поэтому вы, Мордаунт, сейчас же  отправляйтесь в Гринвич, – закончил Кромвель, вставая, – разыщите  хозяина фелуки «Молния» и покажите ему белый платок с четырьмя завязанными по  углам узлами, – это условный знак. Прикажите людям сойти на берег, а порох  вернуть в арсенал, если только…    

– Если  только… – повторил Мордаунт, лицо которого засияло злобной радостью от  слов Кромвеля.    

– Если  только эта фелука со всем своим снаряжением не пригодится вам для личных целей.    

– О  милорд! Милорд! – воскликнул Мордаунт. – Бог отметил вас своим  перстом и одарил взглядом, от которого ничто не может укрыться.    

– Вы,  кажется, назвали меня милордом? – смеясь, спросил Кромвель. – Это не  беда, когда мы с глазу на глаз, но остерегайтесь, чтобы это слово не вырвалось  у вас перед нашими дураками пуританами.    

– Но  разве вы, ваша светлость, не будете именоваться так в скором времени?    

– Надеюсь! –  отвечал Кромвель. – Но сейчас еще не настало время.    

Кромвель  поднялся и взял свой плащ.    

– Вы  уходите, генерал? – спросил Мордаунт.    

– Да, –  отвечал Кромвель, – я ночевал здесь вчера и третьего дня, а вам известно,  что я не имею обыкновения спать три ночи на одной кровати.    

– Итак,  ваша светлость, вы предоставляете мне полную свободу на эту ночь? – осведомился  Мордаунт.    

– И  даже на завтрашний день, если вам будет нужно, – отвечал Кромвель. –  Со вчерашнего вечера, – прибавил он, улыбаясь, – вы достаточно  поработали для меня, и если вам надо заняться какими-нибудь личными делами, то  я считаю своим долгом предоставить вам для этого время.    

– Благодарю  вас, генерал. Надеюсь, я употреблю его с пользой.    

Кромвель  утвердительно кивнул головой, затем опять обернулся к Мордаунту и спросил:    

– Вы  вооружены?    

– Шпага  при мне, – отвечал Мордаунт.    

– И  никто не ожидает вас у дверей?    

– Никто.    

– Тогда  идемте со мною, Мордаунт.    

– Благодарю  вас, генерал, но длинный путь подземным ходом отнимет у меня много времени, а  после того, что вы мне сказали, я опасаюсь, что потерял его уже слишком много.  Я выйду в другую дверь.    

– Хорошо,  ступайте, – проговорил Кромвель.    

С этими  словами он нажал кнопку. Отворилась дверь, так искусно скрытая под обивкой, что  самый опытный глаз ее не заметил бы.    

Приведенная  в движение стальной пружиной, дверь сама закрылась за собой.    

Это был  один из тех потайных ходов, которые, как сообщает нам история, были во всех негласных  обиталищах Кромвеля.    

Потайной  ход этот пролегал под пустынной улицей и приводил в грот в саду при доме, находившемся  на расстоянии ста шагов от того дома, из которого только что вышел будущий протектор  Англии.    

Приведенный  нами разговор подходил к концу, когда Гримо сквозь щель неплотно задернутой  занавески увидал двух человек, в которых узнал по очереди Кромвеля и Мордаунта.    

Мы уже  видели, какое впечатление произвело на друзей это открытие.    

Д'Артаньян  первый пришел в себя.    

– Мордаунт? –  воскликнул он. – О, само небо предает его в наши руки.    

– Да, –  подтвердил Портос. – Выломаем дверь и нападем на него.    

– Напротив, –  возразил Д'Артаньян, – не будем ничего ломать, не будем шуметь. Шум может  привлечь народ. Если он находится здесь, как уверяет Гримо, со своим достойным  начальником, то где-нибудь поблизости должен находиться отряд солдат. Эй,  Гримо! Подойди сюда, да держись покрепче на ногах.    

Гримо  подошел. Как только он пришел в себя, страх вернулся к нему; он, однако,  овладел собой.    

– Хорошо, –  сказал Д'Артаньян. – Теперь влезай снова на балкон и скажи нам, один ли сейчас  Мордаунт, готовится ли он выйти или лечь спать. Если он не один, мы подождем.  Если он выходит, мы схватим его в дверях. Если он остается, мы влезем в окно.  Это вызовет меньше шума, чем если мы станем ломать дверь.    

Гримо  стал молча взбираться на балкон.    

– Стерегите  другую дверь, Атос и Арамис, пока мы с Портосом будем здесь.    

Оба  друга повиновались.    

– Ну  что, Гримо? – спросил д'Артаньян.    

– Он  один, – отвечал Гримо.    

– Ты  уверен в этом?    

– Уверен.    

– Но  мы не видели, чтобы его собеседник вышел.    

– Может  быть, он вышел в другую дверь?    

– Что  он делает?    

– Надевает  плащ и перчатки.    

– К  нам, сюда! – тихо позвал Д'Артаньян.    

Портос  схватился за кинжал и, забывшись, вытащил его из ножен.    

– Оставь  в покое свой кинжал, друг Портос, – заметил ему Д'Артаньян. – Его  не придется пускать в ход. Мордаунт в наших руках, и мы будем судить его по  всем правилам. Мы подробно и начисто объяснимся и разыграем сцену вроде той,  что была в Армантьере. Но только будем надеяться, что после него не останется  потомка и что, покончив с ним, мы разом со всем покончим.    

– Тише, –  проговорил Гримо, – он сейчас выйдет. Он идет к лампе. Он тушит ее. Потушил,  я больше ничего не вижу.    

– В  таком случае скорей спускайся!    

Гримо  ловко спрыгнул в рыхлый снег, благодаря чему шума от его прыжка не было слышно.    

– Поди  предупреди Атоса и Арамиса, чтобы они стали с обеих сторон своей двери, как мы  с Портосом стоим здесь. Если они задержат его, пусть хлопнут в ладоши; мы тоже  хлопнем, если он достанется нам.    

Гримо  удалился.    

– Портос,  Портос, – сказал Д'Артаньян, – спрячьтесь куда-нибудь, плечи у вас  очень уж широкие, мой друг; нужно, чтоб он их не заметил, когда будет выходить.    

– Ах,  если бы он вышел через эту дверь!    

– Тише! –  проговорил Д'Артаньян.    

Портос  так прижался к стене, словно хотел войти в нее. Д'Артаньян сделал то же.    

На  лестнице явственно послышались шаги Мордаунта. Скрипнуло маленькое слуховое  окошко, которого никто не заметил. Мордаунт выглянул, но благодаря принятым  нашими друзьями мерам не увидал никого. Он всунул ключ в замочную скважину,  дверь отворилась, и Мордаунт появился на пороге.    

В то же  мгновенье он очутился лицом к лицу с д'Артаньяном.    

Он хотел  было захлопнуть дверь, но Портос успел схватить ручку двери и распахнул ее настежь.    

Портос  хлопнул три раза в ладоши. Появились Атос и Арамис.    

Д'Артаньян  двинулся прямо на Мордаунта. Наступая на него грудью, он шаг за шагом заставил  его взойти обратно по лестнице, освещенной лампой, которая позволяла гасконцу  следить за руками Мордаунта. Тот, впрочем, и не пытался убить д'Артаньяна, так  как знал, что потом ему придется иметь дело с его тремя товарищами. Он не  сделал поэтому ни одного движения для защиты, ни одного угрожающего жеста.  Отступая к двери, Мордаунт оказался прижатым к ней и, должно быть, подумал, что  тут ему пришел конец. Но он ошибся: Д'Артаньян протянул руку и отворил дверь.  Они оба очутились в комнате, где десять минут тому назад молодой человек разговаривал  с Кромвелем.    

Портос  вошел за ним. Он снял лампу, горевшую в передней, и от нее зажег вторую лампу,  стоявшую в комнате.    

Атос и  Арамис вошли и заперли за собой двери на ключ.    

– Потрудитесь  сесть, – обратился Д'Артаньян к молодому англичанину, придвигая ему стул.    

Мордаунт  взял стул и сел, бледный, но спокойный. В трех шагах от него Арамис поставил  три стула – для д'Артаньяна, для Портоса и для себя.    

Атос  поместился в самом дальнем углу комнаты, относясь, по-видимому, совершенно безучастно  к тому, что должно было сейчас произойти.    

Портос  сел по левую, Арамис по правую руку д'Артаньяна.    

Атос  казался подавленным. Портос потирал руки с лихорадочным нетерпением.    

Арамис  улыбался, кусая себе губы до крови.    

Один  Д'Артаньян сохранял с виду полную невозмутимость.    

– Господин  Мордаунт, – сказал он молодому человеку, – мы долго и тщетно гонялись  друг за другом. Давайте же воспользуемся этим счастливым случаем и побеседуем  немного, если вы не имеете ничего против.    

 Глава 27. РАЗГОВОР    

     

Мордаунт  был захвачен врасплох. Он отступил вверх по лестнице, движимый каким-то  странным смутным инстинктом. Первое, что он почувствовал вполне ясно, было  изумление, смешанное с непреодолимым ужасом, какой овладевает человеком, когда  смертельный враг, превосходящий его силой, запускает в него свои когти в тот  самый момент, когда он считает этого врага далеко от себя и занятым другими  делами.    

Но когда  они сели и Мордаунт увидел, что ему дана, неизвестно по какой причине, отсрочка, –  он напряг весь свой ум и собрал все свои силы.    

Огонь,  блеснувший в глазах д'Артаньяна, не только не вселил в него робость, но,  наоборот, наэлектризовал его еще больше, так как хотя в этом взгляде и кипела  ненависть, это была ненависть открытая. Мордаунт притаился, готовый  воспользоваться малейшим случаем, который мог ему представиться, чтобы  вырваться из западни с помощью силы и хитрости. Так медведь, застигнутый в  своей берлоге, проявляет с виду безучастие, но на деле зорко следит за каждым  движением напавшего на него охотника.    

Взгляд  Мордаунта быстро скользнул по длинной шпаге, висевшей у него сбоку; он неторопливо  положил левую руку на эфес и передвинул шпагу, чтобы можно было легко достать  ее правой рукой; после этого он сел, следуя приглашению д'Артаньяна.    

Тот  ожидал от него каких-нибудь вызывающих слов, чтобы завязать один из тех беспощадно-насмешливых  разговоров, которые он умел так мастерски поддерживать. Арамис говорил про  себя: «Мы услышим сейчас что-нибудь банальное». Портос кусал усы и ворчал:  «Сколько церемоний, черт побери, чтобы раздавить эту ехидну!» Атос совсем исчез  в углу комнаты, неподвижный и бледный, как мраморное изваяние; и, несмотря на  свою неподвижность, он чувствовал, что лоб его покрывается потом.    

Мордаунт  не говорил ничего; уверившись, что шпага находится в его распоряжении, он закинул  ногу за ногу и ждал.    

Молчание  это не могло продолжаться долго; д'Артаньян понимал, что оно становится смешным,  и так как он пригласил Мордаунта сесть, чтобы побеседовать, то решил, что ему  первому следует заговорить.    

– Мне  кажется, сударь, – начал он с убийственной вежливостью, – что вы  умеете менять платье почти с такой же быстротой, как те итальянские комедианты,  которых кардинал Мазарини выписал из Бергамо и которых он, без сомнения,  показывал вам во время вашего путешествия во Францию.    

Мордаунт  не отвечал ни слова.    

– Только  что, – продолжал д'Артаньян, – вы были переодеты, вернее одеты в  платье убийцы, а теперь…    

– А  теперь, напротив, я одет как человек, которого собираются убить, не правда  ли? – отвечал Мордаунт своим спокойным и отрывистым голосом.    

– О  сударь, – возразил д'Артаньян, – как можете вы говорить это, когда вы  находитесь в обществе дворян и когда под рукой у вас такая хорошая шпага?    

– Никакая  шпага, сударь, не может устоять против четырех шпаг и стольких же кинжалов, не  считая шпаг и кинжалов ваших сообщников, ожидающих у входа.    

– Извините,  сударь, – продолжал д'Артаньян, – те, которые ждут нас у входа, вовсе  не наши сообщники, а просто слуги. Я хочу восстановить истину даже в мельчайших  подробностях.    

Мордаунт  отвечал лишь иронической улыбкой, искривившей его губы.    

– Но  не в этом дело, – продолжал д'Артаньян. – Я возвращаюсь к своему  вопросу. Я имел честь, сударь, задать вам вопрос: почему вы изменили вашу  внешность? Маска, кажется, очень шла вам; борода с проседью была чудесна, а что  касается топора, которым вы нанесли такой замечательный удар, то я полагаю, что  он был бы для вас сейчас тоже кстати. Почему вы выпустили его из рук?    

– Потому  что знал о сцепе, разыгравшейся в Армаптьере, и предвидел, что очутившись в  обществе четырех палачей, я встречу четыре топора, направленных против себя.    

– Сударь, –  отвечал д'Артаньян, все еще владея собой, хотя чуть заметное движение бровей  показывало, что он начинает горячиться, – хотя вы глубоко испорчены и  порочны, вы еще молоды, и это заставляет меня оставить без внимания ваши  легкомысленные речи. Да, легкомысленные, так как упоминание об Армантьере не  имеет ни малейшего отношения к настоящему случаю. Действительно, не могли же мы  вручить шпагу вашей матушке и предложить ей сразиться с нами! Но вам, сударь,  молодому офицеру, великолепно владеющему, как нам известно, кинжалом и пистолетом  и вооруженному такой длинной шпагой всякий имеет право предложить поединок.    

– Ага! –  отвечал Мордаунт. – Так вы желаете дуэли?    

И он  поднялся со сверкающим взором, как бы немедленно готовый дать удовлетворение.    

Портос  тоже встал, верный своей любви к такого рода приключениям.    

– Прошу  прощения, – продолжал д'Артаньян с прежним хладнокровием, – не будем  спешить, так как каждый из нас желает, конечно, чтобы все совершилось по  правилам. Присядьте же, дорогой Портос, а вы, господин Мордаунт, будьте добры  сохранять спокойствие. Мы уладим все наилучшим образом. Будем говорить  откровенно: признайтесь, господин Мордаунт, – вам очень хочется убить  кого-нибудь из нас?    

– Всех! –  отвечал Мордаунт.    

Д'Артаньян  обернулся к Арамису и сказал ему:    

– Не  правда ли, дорогой Арамис, какое счастье, что господин Мордаунт так хорошо  владеет французским языком; по крайней мере, между нами не может возникнуть  недоразумений, и мы отлично объяснимся.    

Затем,  обратившись к Мордаунту, продолжал:    

– Любезный  господин Мордаунт, я должен сказать вам, что все мои друзья питают к вам такие  же прекрасные чувства, как и вы по отношению к нам, и тоже были бы счастливы  убить вас. Скажу более: они, без сомнения, убьют вас. Тем не менее мы сделаем  это как порядочные люди. И вот вам лучшее доказательство.    

С этими  словами д'Артаньян бросил свою шляпу на ковер, отодвинул стул к стене, сделал  знак своим друзьям последовать его примеру и с чисто французским изяществом  поклонился Мордаунту:    

– К  вашим услугам, сударь. Если вы ничего не имеете против, то окажите мне честь  начать с меня. Не угодно ли? Правда, моя шпага короче вашей, но это пустяки.  Надеюсь, что рука поможет шпаге.    

– Стой! –  вмешался, выступая вперед, Портос. – Я бьюсь первый, и без рассуждений.    

– Позвольте,  Портос, – проговорил Арамис.    

Атос не  промолвил ни слова; он был недвижим, как статуя. Казалось, даже дыхание его остановилось.    

– Господа, –  сказал д'Артаньян, – успокойтесь, ваша очередь наступит.    

Взгляните  на этого господина и прочтите в его глазах, какую ненависть мы внушаем ему;  смотрите, как он вынимает шпагу, как оглядывается кругом, чтобы какое-нибудь  препятствие не помешало ему. Не показывает ли все это, что господин Мордаунт  искусный боец и что вы очень скоро смените меня, если только я допущу это.  Оставайтесь поэтому на своем месте, как Атос. Рекомендую вам взять с него  пример и предоставить мне инициативу.    

Кроме  того, с господином Мордаунтом у меня есть личные счеты, и поэтому я первый  начну. Я желаю, я хочу этого.    

В первый  раз д'Артаньян произнес слово «хочу», говоря со своими друзьями. До сих пор он  произносил его только мысленно.    

Портос  отступил. Арамис взял свою шпагу под мышку. Атос продолжал сидеть в темном углу  комнаты, но не так спокойно, как думал д'Артаньян: ему сдавило горло, он едва  дышал…    

– Шевалье, –  обратился д'Артаньян к Арамису, – вложите шпагу в ножны; господин Мордаунт  может заподозрить вас в намерениях, каких вы не имеете.    

Затем он  повернулся к Мордаунту.