1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 
     
     
      
Но, первой сентябрьской метели
      
Явлением потрясены,
      
Мы прыгаем утром с постели,
      
В подушке забыв свои сны.
     
     
      
И смотрим, как свежую новость,
      
Гравюру мороза в окне,
      
Резную блестящую повесть
      
О нашем сегодняшнем дне,
     
     
      
Где нет проторенных и гладких,
      
Знакомых, вчерашних путей,
      
Где все истоптала вприсядку
      
Плясавшая ночью метель.
     
     
      
Взъерошенная синица
      
Стучит в ледяное окно.
      
Ей надо и жить, и кормиться,
      
Клевать золотое пшено…
     
    
   
   
    
     
Дождя, как книги, слышен шелест
    
    
     
      
Дождя, как книги, слышен шелест
      
В садовой вымокшей тиши.
      
Сырой землей затянет щели,
      
Сухие трещины души.
     
     
      
Такие явятся травинки
      
И удивят здоровьем сад,
      
В лице которых ни кровинки
      
Не видно было час назад.
     
     
      
Ч го в угол загнано жарою,
      
Кому под солнцем жизни нет,
      
Что крылось грязною корою,
      
Умылось и идет на свет.
     
     
      
Дорожкой сада вперегонки,
      
Из всех сараев и закут
      
Вприпрыжку гадкие утенки
      
И даже Золушки бегут.
     
     
      
Кивает мокрой головою
      
Любой из встречных тополей,
      
И сад как будто больше вдвое,
      
Шумнее, ярче и светлей.
     
    
   
   
    
     
Я — чей-то сон, я — чья-то жизнь чужая
    
    
     
      
Я — чей-то сон, я — чья-то жизнь чужая,
      
Прожитая запалом, второпях.
      
Я изнемог, ее изображая
      
В моих неясных, путаных стихах.
     
     
      
Пускай внутри, за гипсом этой маски,
      
Подвижные скрываются черты
      
Черты лица естественной окраски,
      
Окраски застыдившейся мечты.
     
     
      
Все наши клятвы, жалобы и вздохи,
      
Как мало в них мы видим своего,
      
Они — дары счастливейшей эпохи,
      
Прошедшего столетья колдовство.
     
     
      
А что же мы оставили потомству,
      
Что наши дети примут как свое —
      
Уловки лжи и кодекс вероломства,
      
Трусливое житье-бытье.
     
     
      
Я не скажу, я не раскрою тайны,
      
Не обнажу закрытого лица,
      
Которое поистине случайно
      
Не стало ликом — ликом мертвеца.
     
    
   
   
    
     
Полька-бабочка
    
    
     
      
Пресловутый туз бубновый,
      
Номерочек жестяной,
      
Оскорбительной обновой
      
Прикрепляют за спиной.
     
     
      
Золотые стонут трубы
      
Средь серебряного льда,
      
Музыкантов стынут губы
      
От мороза и стыда.
     
     
      
Рвутся факелов лохмотья,
      
Брызжет в черный снег огонь.
      
Слабый духом, слабый плотью
      
Кровью кашляет в ладонь.
     
     
      
Тот герой, кто крепок телом,
      
А душою слабоват,
      
Тут же кается несмело,
      
В чем и не был виноват.
     
     
      
Ну а тот, кто крепок духом,
      
Вынес ужас ледяной,
      
Тот улавливает ухом
      
Смысл мелодии двойной.
     
     
      
И, от грохота и шума
      
Отведя усталый взгляд,
      
Смотрит он во мглу угрюмо
      
И разгадывает ад.
     
    
   
   
    
     
Лед[46]
    
    
     
      
Еще вчера была рекой
      
И вымерзла до дна,
      
И под людской хрустит ногой
      
Застывшая волна.
     
     
      
Она — лишь слепок ледяной
      
Лица живой волны.
      
И ей, наверно, не одной
      
Такие снятся сны.
     
     
      
Весной растает этот лед
      
Окоченевших строк,
      
И берега окрест зальет
      
Разлившийся поток.
     
    
   
   
    
     
Опоздав на десять сорок
    
    
     
      
Опоздав на десять сорок,
      
Хоть спешил я что есть сил,
      
Я уселся на пригорок
      
И тихонько загрустил.
     
     
      
Это жизнь моя куда-то
      
Унеслась, как белый дым,
      
Белый дым в лучах заката
      
Над подлеском золотым.
     
     
      
Догоняя где-то лето,
      
Затихает стук колес.
      
Никакого нет секрета
      
У горячих, горьких слез…
     
    
   
   
    
     
Ты волной морского цвета
    
    
     
      
Ты волной морского цвета,
      
Потемневшей от луны,
      
Захлестнешь глаза поэта,
      
Не сдержавшего волны.
     
     
      
И в твоем глубоком взоре,
      
Взбаламученном до дна,
      
Может — море, может — горе,
      
Может — ненависть видна.
     
     
      
Потому что этим цветом,
      
Северянам на беду,
      
Красят землю только летом
      
Два-три месяца в году.
     
     
      
И, хотя с тобой в союзе
      
Очутились зеркала,
      
Ты моей послушной Музе
      
Неохотно помогла.
     
     
      
Вот такой тысячеглазой,
      
Отраженной в зеркалах,
      
Ты запомнилась мне — сразу,
      
Находясь во всех углах.
     
     
      
И оптическая сила,
      
Умножая облик твой,
      
Взоры все соединила
      
В яркий фокус световой.
     
    
   
   
    
     
Бормочут у крыльца две синенькие галки
    
    
     
      
Бормочут у крыльца две синенькие галки,
      
И воду воробей из лужи важно пьет.
      
Щегол уж не творит, а шпарит по шпаргалке —
      
Я с детства заучил порядок этих нот.
     
     
      
Но прелесть детских лет — не больше, чем невзгода,
      
Чем тяжесть страшная на памяти моей.
      
Мне совестно взглянуть под купол небосвода,
      
Под купол цирковой моих превратных дней,
     
     
      
Дней юности моей, что прожита задаром,
      
Разорванный, растоптанный дневник,
      
Соседство смертных стрел, напитанных анчаром,
      
Опасное соседство книг…
     
     
      
И молодость моя — в рубцах от первых пыток —
      
Возмездья первородного греха.
      
Не самородок, нет, а выплавленный слиток
      
Из небогатых руд таежного стиха.
     
     
      
И зрелость твердая — в крутящейся метели,
      
Бредущая по лесу с топором…
      
Я жизнью заболел, и я лежу в постели
      
И трижды в день глотаю горький бром.
     
    
   
   
    
     
Что прошлое? Старухой скопидомкой
    
    
     
      
Что прошлое? Старухой скопидомкой
      
За мной ты ходишь, что-то бормоча,
      
И нищенская грязная котомка
      
Свисает с твоего костлявого плеча.
     
     
      
Что будущее? Ты — заимодавец —
      
Владелец уймы дутых векселей
      
Ты — ростовщик героев и красавиц,
      
Ты — виноград, какого нет кислей.
     
     
      
А настоящее? Схвати его, попробуй,
      
Минуты ход в ладонях ощути…
      
Беги, пока не износилась обувь
      
И не закрылись торные пути…
     
    
   
   
    
     
Мечты людей невыносимо грубы
    
    
     
      
Мечты людей невыносимо грубы,
      
И им не нужны светлые слова.
      
Вот почему так немы эти губы
      
И поседела эта голова.
     
     
      
А жизнь, как зеркало, движению враждебна:
      
Она хранит лишь мертвое лицо,
      
Она вошла ошибкою судебной
      
На это шаткое, крикливое крыльцо…
     
    
   
   
    
     
Безобразен и бесцветен
    
    
     
      
Безобразен и бесцветен
      
Хмурый день под ветром серым
      
Все живущее на свете —
      
Разбежалось по пещерам.
     
     
      
И глядят там друг на друга
      
Люди, лошади, синицы —
      
Все в один забились угол,
      
Не хотят пошевелиться.
     
     
      
И на небе невысоком,
      
Что по пояс горной круче,
      
Синевой кровоподтека
      
Набегающие тучи…
     
    
   
   
    
     
Это все — ее советы
    
    
     
      
Это все — ее советы,
      
Темной ночи шепотки,
      
Обещанья и приветы,
      
Расширявшие зрачки.
     
     
      
Это жизнь в лесу, вслепую,
      
Продвиженье наугад,
      
В темень черно-голубую,
      
В полуночный листопад,
     
     
      
Где шуршат, как крылья птицы,
      
Листья старых тополей,
      
Где на плечи мне садится
      
Птица радости моей.
     
    
   
   
    
     
Ни версты, ни годы — ничто нипочем
    
    
     
      
Ни версты, ни годы — ничто нипочем
      
Не справится с нашим преданьем.
      
Смотри — небеса подпирает плечом
      
Северное сиянье.
     
     
      
И нас не раздавит глухой небосвод,
      
Не рухнет над жизнью овражьей,
      
Не вплющит в библейский узорчатый лед
      
Горячие головы наши.
     
     
      
Порукой — столбы ледяного огня,
      
Держащие небо ночами…
      
Я рад, что ты все-гаки веришь в меня,
      
Как раньше, как в самом начале…
     
    
   
   
    
     
Мак
    
    
     
      
Пальцами я отодвинул
      
Багровые лепестки,
      
Черное сердце вынул,
      
Сжал в ладоней тиски.
     
     
      
Вращаю мои ладони,
      
Как жесткие жернова,
      
И падают с тихим стоном
      
Капельками слова.
     
     
      
Мне старики шептали:
      
Горя людского знак
      
Этот цветок печали —
      
Русский кровавый мак.
     
     
      
Это моя эмблема —
      
Выбранный мною герб —
      
Личная моя тема
      
В тенях приречных верб…
     
    
   
   
    
     
Все плыть и плыть — и ждать порыва
    
    
     
      
Все плыть и плыть — и ждать порыва
      
Набравшей мужества волны.
      
Лететь, волне вцепившись в гриву,
      
Иль видеть сны, глухие сны.
     
     
      
Где над землею раздраженно
      
Мигает, щурится гроза
      
И едкий дым мостов сожженных
      
Ей набивается в глаза.
     
    
   
   
    
     
В гремящую грозу умрет глухой Бетховен[47]
    
    
     
      
В гремящую грозу умрет глухой Бетховен,
      
Затмится солнце в Кантов смертный час.
      
Рассержен мир — как будто он виновен
      
Или винит кого-нибудь из нас.
     
     
      
Природа не всегда к искусству равнодушна
      
И гения судьбой подчас возмущена,
      
Имеешь уши слышать — слушай,
      
Как затаился гром, как дышит тишина.
     
    
   
   
    
     
Безымянные герои
    
    
     
      
Безымянные герои,
      
Поднимаясь поутру,
      
Торопливо землю роют,
      
Застывая на ветру.
     
     
      
А чужая честь и доблесть,
      
В разноречье слов и дел,
      
Оккупировала область
      
Мемуаров и новелл.
     
     
      
Но новеллам тем не веря,
      
Их сюжетам и канве,
      
Бродит честь походкой зверя
      
По полуночной Москве…
     
    
   
   
    
     
Пусть в прижизненном изданье
    
    
     
      
Пусть в прижизненном изданье
      
Скалы, тучи и кусты
      
Дышат воздухом преданья
      
Героической тщеты.
     
     
      
Ведь не то что очень сильным —
      
Силы нет уже давно, —
      
Быть выносливым, двужильным
      
Мне на свете суждено.
     
     
      
Пить закатной пьяной браги
      
Розоватое питье,
      
Над желтеющей бумагой
      
Погружаться в забытье.
     
     
      
И, разбуженный широким,
      
Пыльным солнечным лучом,
      
Я ночным нетрезвым строкам
      
Не доверюсь нипочем.
     
     
      
Я их утром в прорубь суну
      
И, когда заледеню,
      
По-шамански дуну, плюну,
      
Протяну навстречу дню.
     
     
      
Если солнце не расплавит
      
Ледяной такой рассказ,
      
Значит, я и жить не вправе
      
И настал последний час.
     
    
   
   
    
     
Не солнце ли вишневое
    
    
     
      
Не солнце ли вишневое
      
На торосистый лед,
      
Как мука наша новая,
      
Назойливо встает.
     
     
      
Я в угол смел бумажное,
      
Ненужное хламье,
      
И в этом вижу важное
      
Признание мое.
     
    
   
   
    
     
Сразу видно, что не в Курске
    
    
     
      
Сразу видно, что не в Курске
      
Настигает нас зима.
      
Это — лиственниц даурских
      
Ветровая кутерьма.
     
     
      
Голый лес насквозь просвечен
      
Светом цвета янтаря.
      
Искалечен, изувечен
      
Желтым солнцем января.
     
     
      
Здесь деревьям надо виться,
      
Надо каждому стволу
      
Подниматься и ложиться,
      
Изгибаться вслед теплу.
     
     
      
Со своим обледенелым,
      
По колено вросшим в мох
      
Изуродованным телом
      
Кто ж к весне добраться мог?
     
    
   
   
    
     
Стланик[48]
    
    
     
Л. Пинскому
    
    
     
      
Ведь снег-то не выпал.
      
И, странно Волнуя людские умы,
      
К земле пригибается стланик,
      
Почувствовав запах зимы.
     
     
      
Он в землю вцепился руками.
      
Он ищет хоть каплю тепла.
      
И тычется в стынущий камень
      
Почти неживая игла.
     
     
      
Поникли зеленые крылья,
      
И корень в земле — на вершок!
      
И с неба серебряной пылью
      
Посыпался первый снежок.
     
     
      
В пугливом своем напряженье
      
Под снегом он будет лежать.
      
Он — камень. Он — жизнь без движенья,
      
Он даже не будет дрожать.
     
     
      
Но если костер ты разложишь,
      
На миг ты отгонишь мороз, —
      
Обманутый огненной ложью,
      
Во весь распрямляется рост.
     
     
      
Он плачет, узнав об обмане,
      
Над гаснущим нашим костром,
      
Светящимся в белом тумане,
      
В морозном тумане лесном.
     
     
      
И, капли стряхнув, точно слезы,
      
В бескрайность земной белизны,
      
Он, снова сраженный морозом,
      
Под снег заползет — до весны.
     
     
      
Земля еще в замети снежной,
      
Сияет и лоснится лед,
      
А стланик зеленый и свежий
      
Уже из-под снега встает.
     
     
      
И черные, грязные руки
      
Он к небу протянет — туда,
      
Где не было горя и муки,
      
Мертвящего грозного льда.
     
     
      
Шуршит изумрудной одеждой
      
Над белой пустыней земной.