1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 
– Полагаю, что будете. – И Ларри почувствовал жжение в уголках глаз.
				
– Как Люси? – спросил Судья, вероятно, закрывая тему отъезда.
				
– Отлично, – ответил Ларри. – У нас обоих все отлично.
				
– Никаких проблем?
				
– Нет, – сказал он и подумал про Надин. Что-то в ее отчаянии при их последней встрече до сих пор тревожило его. Ты мой последний шанс. Странная фраза, чуть ли не суицидальная. И как ей помочь? Психиатрия? Не смешите, самое лучшее, что могла предложить Свободная зона, – услуги лошадиного доктора. Даже «Обратись за молитвой»[183] приказала долго жить.
				
– Это хорошо, что ты с Люси, – продолжил Судья, – но, подозреваю, ты волнуешься и из-за другой женщины.
				
– Да. – Следующие слова дались Ларри очень тяжело, но потом ему полегчало только от того, что он смог поговорить об этом с другим человеком. – Мне кажется, она, возможно, подумывает о самоубийстве. – Тут его прорвало: – Дело не во мне, я не думаю, будьте уверены, что какая-то девушка может покончить с собой только потому, что ей не достался сексапильный Ларри Андервуд. Но мальчик, о котором она заботилась, выскользнул из-под ее крыла, и мне кажется, она чувствует себя одинокой, потому что никому не требуется ее забота.
				
– Если ее депрессия станет хронической и будет усиливаться, она действительно может покончить с собой, – ответил Судья с леденящим безразличием.
				
Ларри в изумлении вскинул на него глаза.
				
– Но ты можешь быть только с одной женщиной. Это так?
				
– Да.
				
– И сделал выбор?
				
– Да.
				
– Навсегда?
				
– Да.
				
– Тогда живи согласно ему! – В голосе Судьи слышалось облегчение. – Ради Бога, Ларри, повзрослей. Выработай в себе уверенность в собственной правоте. Когда такая уверенность бьет через край – это ужасно, Господь тому свидетель, но малая толика, наложенная на все сомнения и колебания, просто необходима. Для души это так же хорошо, как тень для кожи в жаркий летний день. Ты можешь управлять только собственной душой, и время от времени какой-нибудь умник-психиатр ставит под вопрос даже это. Повзрослей! Люси – прекрасная женщина. Брать ответственность за нее и за собственную душу – это уже слишком тяжелая ноша, а взваливать на себя слишком тяжелую ношу – один из самых популярных способов накликать беду.
				
– Мне нравится беседовать с вами, – признался Ларри, сам удивленный непосредственностью собственных слов.
				
– Вероятно, по одной причине: я говорю тебе то, что ты хочешь услышать, – строго ответил Судья. Потом добавил: – Есть разные способы совершить самоубийство, знаешь ли.
				
Прошло не так уж много времени, прежде чем Ларри предоставилась возможность вспомнить последнюю фразу Судьи – при трагических обстоятельствах.
				
				
Следующим утром, в четверть девятого, самосвал Гарольда выезжал с территории автовокзала «Грейхаунда», чтобы вновь отправиться в район Столовой горы. Гарольд, Уайзак и еще двое мужчин сидели в кузове, Норман Келлог и один мужчина – в кабине. Они находились на пересечении Арапахоу и Бродвея, когда увидели медленно катящийся к ним новенький «лендровер».
				
Уайзак помахал рукой и крикнул:
				
– Куда направляетесь, Судья?
				
Судья, который выглядел довольно комично в шерстяной рубашке и жилетке, подъехал к самосвалу.
				
– Собрался провести денек в Денвере, – вежливо ответил он.
				
– Думаете, доберетесь туда? – спросил Уайзак.
				
– Полагаю, что да, если буду держаться подальше от основных магистралей.
				
– Что ж, если по пути вам встретится один из этих книжных магазинов для взрослых, вас не затруднит загрузить полный багажник?
				
Этот вопрос вызвал общий смех, в том числе и у Судьи. Не смеялся только Гарольд. Он в это утро выглядел неважно: изможденное лицо, землистая кожа. Словно плохо спал ночью. На самом деле он практически не спал. Надин оказалась верна своему слову: не одна греза в эту ночь стала реальностью. Из тех, что заканчивались выбросом спермы. Он уже с нетерпением ждал грядущего вечера, и шутка Уайзака на предмет порнографии вызвала у него лишь легкое подобие улыбки. Теперь он все получал наяву, необходимость что-либо воображать отпала. Надин спала, когда он уходил. Перед тем как они угомонились, где-то около двух часов ночи, она сказала, что хотела бы прочитать его дневник. Он ответил: «Читай, если хочется». С одной стороны, так открывал ей все свои секреты, с другой – не мог сказать, хорошо это или плохо. Но за всю жизнь ничего лучшего он не написал, и решающим фактором оказалось желание – нет, потребность. Потребность показать кому-то плоды своих трудов.
				
Теперь Келлог высунулся из кабины:
				
– Будьте осторожны, отец, хорошо? В эти дни на дорогах бродят странные люди.
				
– Действительно, бродят, – ответил Судья, как-то загадочно улыбнувшись. – И я буду осторожен. Хорошего вам дня, господа. И вам тоже, мистер Уайзак.
				
Раздался взрыв хохота, и они разъехались.
				
				
В Денвер Судья не поехал. Добравшись до шоссе 36, пересек его, продолжив путь по шоссе 7. Утро выдалось ясным и теплым, и на этой второстепенной дороге застывшие автомобили встречались редко, во всяком случае, нигде не перегораживали проезжую часть. В Брайтоне ситуация заметно ухудшилась. В какой-то момент ему пришлось свернуть с шоссе и объехать колоссальную пробку по футбольному полю местной школы. На восток он ехал, пока не добрался до автострады 25. Правый поворот привел бы его в Денвер, но он повернул налево, на север. Миновав половину выездного пандуса, остановил «лендровер», выключил передачу и посмотрел налево, на запад, где к небу поднимались Скалистые горы, у подножия которых раскинулся Боулдер.
				
Он сказал Ларри, что слишком стар для приключений, но, да простит его Господь, солгал. Его сердце не билось так быстро уже лет двадцать, воздух давно уже не казался таким сладким, а цвета – такими яркими. Он собирался ехать по автостраде 25 до Шайенна, а там повернуть на запад. К тому, что ждало его за горами. По коже Судьи, сухой от возраста, при этой мысли побежали мурашки. На запад по автостраде 80 в Солт-Лейк-Сити, а потом, через Неваду, в Рино. Затем он вновь мог повернуть на север, но едва ли это имело значение. Судья предполагал, что где-то между Солт-Лейк-Сити и Рино, если не раньше, его остановят, допросят и, возможно, отправят в какое-то другое место, где допросят вновь. И выпишут пропуск для дальнейшего продвижения.
				
Возможно, ему даже удастся лично встретиться с темным человеком.
				
– Шевелись, старик, – мягко сказал он себе.
				
Включил передачу и медленно выехал на автостраду. На север уходили три полосы, все относительно свободные. Как он и предполагал, пробки и многочисленные аварии существенно уменьшили количество автомобилей, которые смогли покинуть Денвер. По другую сторону разделительной полосы автомобили перегородили всю проезжую часть. Очень и очень многие хотели уехать на юг, почему-то надеясь, что на юге будет лучше, а вот с продвижением на север у Судьи проблем не возникало. Во всяком случае, пока.
				
Судья Феррис ехал и ехал, радуясь тому, что отправился в путь. Прошлой ночью он спал плохо, но предполагал, что следующей выспится. Под звездами, завернувшись в два спальника. Он задумался, увидит ли снова Боулдер когда-нибудь, и решил, что шансов на это мало. Тем не менее охватившее его волнение радовало.
				
Этот день он без тени сомнения зачислил в лучшие дни своей жизни.
				
				
Вскоре после полудня Ник, Ральф и Стью на велосипедах приехали в северный Боулдер к маленькому оштукатуренному дому, в котором жил Том Каллен. Дом Тома уже получил известность среди боулдеровских «старожилов». Как метко сказал Стэн Ноготны, такой дом мог появиться, если бы католики, баптисты и адвентисты Седьмого дня собрались вместе с демократами и мунитами, чтобы создать религиозно-политический «Диснейленд».
				
Лужайка перед домом превратилась в парк скульптур. На траве стояло не меньше десяти статуй Девы Марии, причем некоторые из них, очевидно, кормили стаи пластиковых розовых фламинго. Самый большой фламинго ростом превосходил Тома и стоял на одной ноге, которая заканчивалась уходящим в землю четырехфутовым штырем. Компанию им составлял огромный колодец желаний с большим пластиковым Иисусом, светящимся в темноте, который расположился в декоративном ведре, вытянув руки… вероятно, благословляя фламинго. Рядом с колодцем желаний большая пластмассовая корова, похоже, пила воду из купальни для птиц.
				
Передняя сетчатая дверь распахнулась, и Том вышел к ним навстречу, голый по пояс. Издалека, подумал Ник, он выглядел писателем или художником в расцвете сил, с его ярко-синими глазами и большой рыжеватой бородой. Но по мере того как Том подходил ближе, ты начинал понимать, что первое впечатление обманчиво и он не такой уж интеллектуал… может, контркультурный народный умелец, выдающий китч за оригинальность. А уж на совсем близком расстоянии, глядя на улыбку и слушая невероятно быструю речь Тома Каллена, осознавал, что его верхний этаж страдает серьезными изъянами.
				
Ник знал, что сочувствует Тому отчасти потому, что и его самого зачастую считали умственно отсталым: сначала из-за врожденного недостатка он долгое время не мог научиться читать и писать, а потом люди просто исходили из того, что глухонемой должен быть умственно отсталым по определению. В свое время он наслушался всякого. Дефективный. Инвалид мозга. Стебанутый. Не все дома. Ник помнил вечер, когда зашел в придорожную забегаловку «У Зака» на окраине Шойо – тот самый вечер, когда его избили Рэй Бут с дружками. Бармен стоял у другого конца стойки, перегнувшись через нее, чтобы пошептаться с клиентом. Рукой частично прикрывал губы, поэтому Ник мог уловить только фрагменты разговора. Впрочем, и этого хватало с лихвой. Глухонемой… вероятно, умственно отсталый… практически все эти парни – умственно отсталые…
				
Но среди отвратительных синонимов умственной отсталости один очень даже соответствовал Тому. Именно так часто называл его Ник, с искренним сочувствием, в глубине молчаливого разума. Парень с неполной колодой. В этом и заключалась беда Тома. Больше ни в чем. А особенно жалко Тома было потому, что в его колоде отсутствовали мелкие карты: двойка бубен, тройка треф, что-то вроде этого. Но даже без этих карт о хорошей игре речь не шла. Без этих карт не раскладывался даже пасьянс.
				
– Никки! – закричал Том. – Как я рад тебя видеть! Родные мои, да! Том Каллен так рад! – Он обнял Ника за шею, прижал к себе. Ник почувствовал, как слезы начали жечь его больной глаз под черной повязкой, которую он носил в такие солнечные дни, как этот. – И Ральф тоже! И еще один. Ты… дай-ка…
				
– Я… – начал Стью, но Ник заставил его замолчать резким взмахом левой руки. Он практиковал с Томом мнемонику – и, кажется, успешно. Если тебе удавалось проассоциировать что-то знакомое с именем, которое ты хотел вспомнить, оно частенько всплывало из глубин памяти. Руди научил его этому много лет назад.
				
Теперь он достал из кармана блокнот и написал несколько слов. Протянул Ральфу, чтобы тот прочитал.
				
Чуть нахмурившись, Ральф так и сделал:
				
– Твоя любимая еда из мяса, овощей и подливы.
				
Том замер. Его лицо утратило радостное выражение. Рот глупо приоткрылся.
				
Стью переступил с ноги на ногу.
				
– Ник, тебе не кажется, что нам…
				
Ник приложил палец к губам, и в то же мгновение Том ожил.
				
– Стью[184]! – воскликнул он, подпрыгивая и смеясь. – Ты Стью! – И посмотрел на Ника в ожидании подтверждения.
				
Ник вскинул руку, раздвинув два пальца буквой «V».
				
– Родные мои, это Стью! Том Каллен это знает, все это знают!
				
Ник указал на дверь дома:
				
– Хотите зайти? Родные мои, да! Все мы сейчас зайдем внутрь. Том украшал дом!
				
Ральф и Стью удивленно переглянулись и последовали за Ником и Томом по ступенькам крыльца. Том всегда «украшал». Он не «обставлял», потому что дом ему достался, само собой, со всей обстановкой. Входя внутрь, человек попадал в безумно перемешанный мир Матушки Гусыни.
				
Огромная клетка с чучелом зеленого попугая, аккуратно закрепленным проволокой на жердочке, висела сразу за порогом, и Нику пришлось поднырнуть под нее. Том, отметил для себя Ник, украшая дом, не тащил в него все, что попадало под руку. Иначе он превратился бы в сарай, куда свозится для распродажи всякий хлам. В «украшениях» чувствовалась некая идея, которую, возможно, не мог понять обычный человек. Скажем, над камином висела большая квадратная доска, к которой ровно и аккуратно крепились таблички с извещениями о приеме кредитных карточек. «ЗДЕСЬ С РАДОСТЬЮ ПРИМУТ ВАШУ КАРТОЧКУ “ВИЗА”», «ПРОСТО СКАЖИ “МАСТЕРКАРД”», «МЫ УВАЖАЕМ “АМЕРИКАН ЭКСПРЕСС”», «ДАЙНЕРС КЛАБ». Возникал вопрос: откуда Том знал, что все эти таблички взаимосвязаны? Читать он не умел, но каким-то образом понял, что они должны быть вместе.
				
Большой пожарный гидрант из пенопласта стоял на кофейном столике. Мигалка с патрульного автомобиля – на подоконнике, где она могла улавливать солнечный свет и отбрасывать синие блики на стену.
				
Том провел их по всему дому. Игровую комнату в подвале заполняли чучела птиц и животных, найденные Томом в магазине таксидермиста. Подвешенные на практически невидимой струнной проволоке птицы парили в воздухе: совы, и ястребы, и даже лысый орел с поеденными молью перьями и без одного желтого стеклянного глаза. Сурок стоял на задних лапках в одном углу, суслик – в другом, ласка – в третьем. А середину комнаты занимал койот, на которого, похоже, смотрели все животные поменьше.
				
Поручень лестницы, ведущей наверх, был обернут полосами белой и красной самоклеящейся бумаги и напоминал парикмахерский столб. В верхнем коридоре на струнной проволоке висели истребители: «фоккеры», «спэды», «юнкерсы», «зеро», «спитфайеры», «мессершмитты». Пол в ванной Том выкрасил в ярко-синий цвет, и по нему «плавала» коллекция игрушечных яхт и катеров, огибая четыре белых фаянсовых острова и один белый фаянсовый континент: ножки ванны и основание унитаза.
				
Наконец Том отвел их вниз, и они сели под коллажем из табличек с объявлениями о приеме кредитных карточек, напротив трехмерной картины с Джоном и Робертом Кеннеди, стоящими на фоне окрашенных золотом облаков. Называлась она «БРАТЬЯ ВМЕСТЕ НА НЕБЕСАХ».
				
– Вам понравилось украшательство Тома? Что вы думаете? Красиво?
				
– Очень красиво, – ответил Стью. – Скажи мне, эти птицы внизу… они никогда не достают тебя?
				
– Родные мои, никогда! – удивленно сказал Том. – Они же набиты опилками!
				
Ник протянул Ральфу записку.
				
– Том, Ник хочет знать, не будешь ли ты возражать, если тебя снова загипнотизируют. Как это делал Стэн. На этот раз по важному делу – не для игры. Ник говорит, что потом он тебе все объяснит.
				
– Валяйте, – ответил Том. – Тебе-е-е о-о-о-очень хо-о-о-очется спа-а-ать… да?
				
– Да, именно, – ответил Ральф.
				
– Вы хотите, чтобы я снова смотрел на часы? Я не возражаю. А вы будете раскачивать их взад-вперед? О-о-о-очень… хо-о-о-чется… – Том с сомнением посмотрел на них. – Только я не чувствую себя очень сонным. Родные мои, нет. Вчера вечером я рано лег спать. Том Каллен всегда ложится спать рано, потому что нет телевизора и смотреть нечего.
				
– Том, ты хотел бы увидеть слона? – мягко спросил Стью.
				
Глаза Тома мгновенно закрылись. Голова упала на грудь. Дыхание стало глубоким и медленным. Стью в изумлении смотрел на него. Ник дал ему ключевую фразу, но он не знал, сработает ли она. И уж совсем не ожидал, что сработает настолько быстро.
				
– Все равно что сунуть голову курицы под крыло, – восхитился Ральф.
				
Ник протянул Стью подготовленный «сценарий» для установки. Стью ответил долгим взглядом. Ник глаз не отвел, а потом кивнул, предлагая Стью продолжать.
				
– Том, ты меня слышишь? – спросил Стью.
				
– Да, я тебя слышу, – ответил Том, и его голос заставил Стью вскинуть голову.
				
Этот голос отличался от обычного голоса Тома, но Стью никак не мог понять, чем именно. Голос Тома напомнил ему о событии, случившемся с ним в восемнадцать лет, когда он заканчивал старшую школу. Перед церемонией они сидели в раздевалке для мальчиков, все парни, с которыми он ходил в школу с… с четырьмя – с первого дня в первом классе, со многими другими – чуть меньше. На мгновение он вдруг увидел, как сильно изменились их лица с тех давних дней, с тех первых дней, и этот миг озарения настиг его, когда он стоял на полу раздевалки с черной мантией в руках. От того видения по телу пробежала дрожь, так же как и сейчас. Лица, на которые он смотрел, уже не были лицами детей… но еще не стали лицами мужчин. Эти лица принадлежали тем, кто оказался между этими двумя четко определенными состояниями. И голос, идущий из темных глубин подсознания Тома, оказался сродни этим лицам, только грусти в нем было неизмеримо больше. Стью подумал, что это голос человека, которому не суждено стать мужчиной.
				
Но они ждали продолжения, и он продолжил:
				
– Я Стью Редман, Том.
				
– Да, Стью Редман.
				
– Здесь Ник.
				
– Да, Ник здесь.
				
– Ральф Брентнер тоже здесь.
				
– Да, Ральф тоже.
				
– Мы твои друзья.
				
– Я знаю.
				
– Мы хотим, чтобы ты кое-что сделал, Том. Для Зоны. Это опасно.
				
– Опасно…
				
Тревога прошла по лицу Тома, медленно, как тень облака по кукурузному полю.
				
– Мне придется бояться? Мне придется… – Он замолчал, вздохнул.
				
Стью обеспокоенно глянул на Ника.
				
Тот беззвучно, одними губами произнес: Да.
				
– Это он. – Том вновь вздохнул, очень тоскливо. С таким звуком ноябрьский ветер проносится сквозь кроны лишенных листвы дубов. Стью почувствовал, как у него внутри все дрожит. Ральф побледнел.
				
– Кто, Том? – мягко спросил Стью.
				
– Флэгг. Его зовут Рэнди Флэгг. Темный человек. Вы хотите, чтобы я… – Опять вздох, тоскливый и долгий.
				
– Откуда ты его знаешь, Том?
				
Этого в сценарии не было.
				
– Сны… во снах я видел его лицо.
				
Во снах я видел его лицо. Но никто из них не видел его лица. Оно всегда оставалось сокрытым.
				
– Ты его видел?
				
– Да…
				
– И как он выглядит, Том?
				
Том долго молчал. Стью уже решил, что ответа не будет, и собрался вернуться к сценарию, когда Том заговорил:
				
– Внешне он ничем не отличается от любого прохожего на улице. Но когда он улыбается, птицы падают замертво с телефонных проводов. Когда он смотрит на тебя определенным образом, твоя простата раздувается, а моча жжет. Трава желтеет и высыхает там, куда он плюет. Он всегда снаружи. Он пришел из вневременья. Он сам этого не знает. У него имя тысячи демонов. Иисус однажды заставил его вселиться в стадо свиней. Имя ему – Легион. Он боится нас. Мы внутри. Он владеет магией. Он может призвать волков и жить в воронах. Он – король пустоты. Но он нас боится. Он боится… того, что внутри.
				
Том замолчал.
				
Все трое переглядывались, бледные, как могильные камни. Ральф сдернул шляпу с головы и нервно мял в руках. Ник прикрыл глаза рукой. Стью в горло словно насыпали сухой соломы.
				
Имя ему – Легион. Он – король пустоты.
				
– Можешь рассказать нам о нем что-нибудь еще? – тихим голосом спросил Стью.
				
– Только что я тоже боюсь его. Но я сделаю то, что вы хотите. Но Том… так боится. – Снова этот ужасный вздох.
				
– Том, – внезапно обратился к нему Ральф. – Ты знаешь что-нибудь о матушке Абагейл?.. Она жива?
				
– Она жива. – И Ральф откинулся на спинку стула, облегченно выдохнув. – Но она еще не помирилась с Богом, – добавил Том.
				
– Не помирилась с Богом? Почему, Томми?
				
– Она в пустоши, и Он поддержал ее в пустоши. Она не боится ни ужаса, который прилетает в полдень, ни ужаса, который крадется в полночь… ни змея не ужалит ее, ни пчела… но она еще не помирилась с Богом. Это не рука Моисея добыла воду из камня. Это не рука Абагейл отогнала ласок, оставив их голодными. Ее надо жалеть. Она прозреет, но прозреет слишком поздно. Будет смерть. Его смерть. Она умрет не на той стороне реки. Она…
				
– Останови его, – простонал Ральф. – Ты можешь его остановить?
				
– Том, – подал голос Стью.
				
– Да?
				
– Ты тот самый Том, которого Ник встретил в Оклахоме? Ты тот самый Том, которого мы знаем, когда ты бодрствуешь?
				
– Да, но я больше, чем тот Том.
				
– Я не понимаю.
				
Том чуть поерзал, его спящее лицо оставалось спокойным.
				
– Я Божий Том.
				
Разнервничавшись, Стью едва не выронил записи Ника.
				
– По твоим словам, ты сделаешь то, что мы хотим.
				
– Да.
				
– Но ты… ты думаешь, что сможешь вернуться?
				
– Мне не дано увидеть это или сказать. Куда я пойду?
				
– На запад, Том.
				
Том застонал. От этого звука волосы на загривке Стью встали дыбом. Куда мы его посылаем? И возможно, он знал. Возможно, он побывал там сам, только в Вермонте, в лабиринте коридоров, где эхо казалось шагами, которые преследовали тебя, все приближаясь.
				
– На запад, – повторил Том. – На запад, да.
				
– Мы посылаем тебя посмотреть, Том. Посмотреть и увидеть. А потом вернуться.
				
– Вернуться и рассказать.
				
– Сможешь ли ты это сделать?
				
– Да. Если только они не поймают и не убьют меня.
				
Стью дернулся; они все дернулись.
				
– Ты пойдешь один, Том. Всегда на запад. Ты сможешь найти запад?
				
– Где заходит солнце.
				
– Да. И если кто-нибудь спросит, почему ты здесь, ты на это ответишь: «Они вывезли меня из Свободной зоны…»
				
– Вывезли меня. Вывезли Тома. Оставили на дороге.
				
– …потому что ты слабоумный…
				
– Они вывезли Тома, потому что Том слабоумный.
				
– …и потому что ты мог поиметь женщину, и у этой женщины могли родиться дети-идиоты.
				
– Дети-идиоты, как Том.
				
К горлу Стью подкатывала тошнота. Голова напоминала утюг, который научился потеть. Казалось, он мучился сильнейшим похмельем.
				
– Теперь повтори, что ты скажешь, если кто-нибудь спросит, почему ты оказался на западе.
				
– Они вывезли Тома, потому что он слабоумный. Родные мои, да. Они боялись, что я могу поиметь женщину, как их имеют членом в постели. Обрюхатить ее идиотами.
				
– Это правильно, Том. Это…
				
– Вывезли меня, – повторил Том тихим, печальным голосом. – Вывезли Тома из его уютного дома и оставили на дороге.
				
Стью провел по лбу трясущейся рукой. Посмотрел на Ника. Ник двоился, нет, троился у него перед глазами.
				
– Ник, я не знаю, сумею ли закончить.
				
Ник посмотрел на Ральфа. Ральф, белый как полотно, смог только покачать головой.
				
– Заканчивайте, – неожиданно произнес Том. – Не оставляйте меня здесь, в темноте.
				
Собрав волю в кулак, Стью продолжил:
				
– Том, ты знаешь, как выглядит полная луна?
				
– Да… большая и круглая.
				
– Не половинка луны, даже не большая часть луны.
				
– Да.
				
– Когда ты увидишь эту большую круглую луну, ты пойдешь на восток. Обратно к нам. Обратно к своему дому, Том.
				
– Да, когда я увижу ее, я вернусь, – согласился Том. – Я вернусь домой.
				
– И на обратном пути ты будешь идти ночью и спать днем.
				
– Идти ночью, спать днем.
				
– Точно. И, если удастся, ты никому не позволишь увидеть тебя.
				
– Да.
				
– Но, Том, кто-то может увидеть тебя.
				
– Да, кто-то может.
				
– Если тебя увидит один человек, Том, убей его.
				
– Убей его! – В голосе Тома слышалось сомнение.
				
– Если больше одного, беги.
				
– Беги, – более уверенно повторил Том.
				
– Но постарайся, чтобы тебя вообще не увидели. Сможешь все это повторить?
				
– Да. Возвращаться назад, когда будет полная луна. Не половинка, не месяц. Идти ночью, спать днем. Никому не позволять увидеть меня. Если меня увидит один человек, убить его. Если больше, бежать от них. Но постараться, чтобы никто меня не увидел.
				
– Очень хорошо. Я разбужу тебя через несколько секунд. Хорошо?
				
– Хорошо.
				
– Когда я спрошу тебя о слоне, ты проснешься, хорошо?
				
– Хорошо.
				
Стью откинулся на спинку стула и глубоко, со всхлипом вдохнул.
				
– Слава Богу, все.
				
Ник согласно кивнул.
				
– Ник, ты знал, что такое может случиться?
				
Ник покачал головой.
				
– Откуда ему все это известно? – пробормотал Стью.
				
Ник указал на свой блокнот. Стью отдал его, радуясь, что наконец-то от него избавился. От пота страница, исписанная Ником, стала почти прозрачной. Ник что-то написал и отдал блокнот Ральфу. Тот прочитал, шевеля губами, и протянул блокнот Стью.
История человечества знает людей, которые считались безумными или умственно отсталыми, но на самом деле обладали пророческим даром. Я не думаю, что он сказал нам что-то практически полезное для нас, но знаю, что напугал меня до полусмерти. Магия, сказал он. Как воевать с магией?
– Это выше моего понимания, вот и все, – пробормотал Ральф. – То, что он говорил о матушке Абагейл, я не хочу даже думать об этом. Разбуди его, Стью, и давай уберемся отсюда как можно быстрее. – Ральф чуть не плакал.
				
Стью вновь наклонился вперед.
				
– Том?
				
– Да.
				
– Ты хотел бы увидеть слона?
				
Глаза Тома тут же открылись, он оглядел всех троих.
				
– Я говорил вам, что не сработает. Родные мои, нет. Тому не хочется спать ясным днем.
				
Ник протянул листок Стью, который взглянул на него, а потом обратился к Тому:
				
– Ник говорит, что ты все сделал очень даже хорошо.
				
– Правда? Я стоял на голове, как и раньше?
				
«Нет, – со стыдом подумал Ник, – на этот раз ты показал трюки получше».
				
– Нет, – ответил Стью. – Том, мы пришли, чтобы спросить – не сможешь ли ты нам помочь?
				
– Я? Помочь? Конечно. Я люблю помогать!
				
– Это опасно, Том. Мы хотим, чтобы ты пошел на запад, а потом вернулся и рассказал нам, что ты там увидел.
				
– Хорошо, конечно, – без малейшего колебания ответил Том, но Стью показалось, что он заметил тень, промелькнувшую по лицу Тома и спрятавшуюся за его бесхитростными синими глазами. – Когда?
				
Стью положил руку Тому на плечо и спросил себя, а что он вообще здесь делает. Как можно идти на такое, если ты – не матушка Абагейл и у тебя нет прямого контакта с небесами?
				
– Скоро, – мягко ответил он. – Очень скоро.
				
				
Когда Стью вернулся домой, Фрэнни готовила ужин.
				
– Заходил Гарольд, – сообщила она. – Я предложила ему остаться и поесть с нами, но он отказался.
				
– Угу.
				
Она пристально всмотрелась в него.
				
– Стюарт Редман, какая собака тебя укусила?
				
– Наверное, по имени Том Каллен. – И он рассказал ей все.
				
Они сели за стол.
				
– И что это значит? – спросила Фрэн. Она побледнела и почти не ела, а просто возила еду по тарелке.
				
– Если бы я знал, – вздохнул Стью. – Это… наверное, откровение. Я не понимаю, почему мы должны отвергать идею, что Том Каллен, находясь в трансе, может видеть недоступное другим. Мы сами многого навидались по пути в Боулдер. Если это были не откровения, то не знаю, как их еще называть.
				
– Но все осталось в прошлом… по крайней мере для меня.
				
– Да, для меня тоже, – согласился Стью и заметил, что тоже возит еду по тарелке.
				
– Послушай, Стью… я знаю, мы договорились не обсуждать комитетские дела вне совещаний без крайней на то необходимости. Ты говорил, мы будем все время ссориться, и, вероятно, был прав. И я не сказала ни слова насчет твоего превращения в маршала Диллона[185] после двадцать пятого, так?
				
Он чуть улыбнулся:
				
– Так, Фрэнни.
				
– Но я должна тебя спросить: ты по-прежнему думаешь, что посылать Тома Каллена на запад – хорошая идея? После того, что произошло сегодня?
				
– Не знаю. – Стью отодвинул тарелку. Большая часть еды осталась нетронутой. Он встал, подошел к комоду, взял пачку сигарет. Теперь он выкуривал за день три-четыре. Закурил, глубоко затянулся, заполнив легкие табачным дымом, выдохнул. – Если говорить о плюсах, его история достаточно проста и убедительна. Мы вывезли его, потому что он недоумок. Никто не сможет заставить его от нее отказаться. А если он вернется, мы сможем снова загипнотизировать его – он входит в транс в мгновение ока, сам бы не поверил, если б не увидел собственными глазами, – и он расскажет нам все, что видел, важное и неважное. Вполне возможно, он окажется самым лучшим очевидцем. Я в этом не сомневаюсь.
				
– Если он вернется.
				
– Да, если. Он получил от нас установку идти на восток только по ночам, а днем прятаться. Увидев больше одного человека, бежать. Увидев одного, убить его.
				
– Стью, нет!
				
– Разумеется, да! – сердито ответил он, развернувшись к ней. – Мы здесь не в ладушки играем, Фрэнни! Ты должна понимать, что случится с ним… или с Судьей… или с Дейной… если их там поймают! Почему ты поначалу возражала против этой идеи?
				
– Хорошо, – тихо ответила она. – Хорошо, Стью.
				
– Нет, не хорошо! – Он вогнал только что раскуренную сигарету в керамическую пепельницу. Взлетел фонтан искр. Несколько приземлились на тыльную сторону ладони, и Стью резко их сбросил. – Нехорошо посылать слабоумного парня сражаться за нас, и нехорошо передвигать людей, будто пешки на гребаной шахматной доске, и нехорошо отдавать приказы убивать, как боссы-мафиози. Но я не знаю, что еще мы можем сделать. Просто не знаю. Если мы не выясним, что он там замышляет, существует чертовски большая вероятность того, что следующей весной вся Свободная зона превратится в одно грибовидное облако.
				
– Хорошо. Понимаю. Хорошо.
				
Он медленно сжал кулаки.
				
– Я кричал на тебя. Извини. У меня нет такого права, Фрэнни.
				
– Все нормально. Не ты открыл ящик Пандоры.
				
– Полагаю, мы все в нем покопались, – мрачно ответил он, взял другую сигарету из пачки на комоде. – В любом случае, когда я дал ему эту… как она там называется? Когда я сказал ему, что он должен убить любого человека, если тот в одиночку окажется у него на пути, Том вроде бы нахмурился. На короткий миг, а потом лицо его стало прежним. Я даже не знаю, заметили ли это Ник и Ральф, но я заметил. Том словно подумал: «Ладно, я понимаю, о чем вы, но решать буду сам, когда придет время».
				
– Я читала, что загипнотизированного человека нельзя заставить сделать нечто такое, чего он никогда бы не сделал в реальной жизни. Загипнотизированный человек не пойдет против своих моральных принципов, какую бы ему ни дали установку.
				
Стью кивнул:
				
– Да, я думал об этом. Но если этот Флэгг выставил пикеты по восточной границе своей территории? Я бы на его месте так и поступил. Если Том наткнется на такой пикет, когда будет идти на запад, у него есть история, которая все объяснит. А если он наткнется на них по пути на восток, тогда или он убьет их, или они его. И если Том не сможет убить, считай, что для него все кончено.
				
– Может, ты зря волнуешься об охране границы? Я хочу сказать, если пикеты и выставлены, их легко обойти.
				
– Да, один человек на пятьдесят миль. Что-то в этом роде. Если только у него не в пять раз больше людей, чем у нас.
				
– И если они не установили специальное оборудование, причем работающее – радары, тепловизоры и прочую фигню из шпионских фильмов, – велика вероятность, что Тому удастся пройти незамеченным.
				
– На это мы и надеемся. Но…
				
– Но тебя сильно мучает совесть.
				
– Что ж… есть такое. А чего хотел Гарольд, милая?
				
– Он оставил кипу карт. Территории, уже осмотренные поисковой командой, где не удалось обнаружить никаких следов матушки Абагейл. Помимо участия в поисках, Гарольд еще работает в похоронной команде. Он выглядел очень уставшим, но его работа на благо Свободной зоны – не единственная тому причина. Похоже, он тратит силы и дома.
				
– В смысле?
				
– У Гарольда появилась женщина.
				
Стью вскинул брови.
				
– Во всяком случае, этим он аргументировал отказ поесть с нами. Можешь догадаться – кто?
				
Стью прищурился, глядя в потолок.
				
– И с кем бы мог сожительствовать Гарольд? Дай подумать…
				
– Какое ты нашел безобразное слово! А чем, по-твоему, занимаемся мы? – Она шлепнула его по руке, и он, улыбаясь, подался назад.
				
– Смешно, да? Сдаюсь. Кто это?
				
– Надин Кросс.
				
– Женщина с белыми прядями в волосах?
				
– Она самая.
				
– Слушай, она же в два раза старше его.
				
– Я сомневаюсь, что на текущий момент это волнует Гарольда.
				
– Ларри знает?
				
– Я не в курсе, да и мне как-то все равно. Эта Кросс – уже не девушка Ларри. Если когда-то ею была.
				
– Да, – кивнул Стью. Его радовало, что Гарольд наконец-то нашел себе женщину, но, с другой стороны, это не имело значения. – А что думает Гарольд насчет работы поисковой команды? Поделился с тобой какими-нибудь идеями?
				
– Ты же знаешь Гарольда. Он много улыбается, но… надежды у него, похоже, нет. Поэтому он большую часть времени уделяет похоронной команде. Теперь они называют его Ястребом, знаешь ли.
				
– Правда?
				
– Я услышала это сегодня. Не понимала, о ком речь. Пока не спросила. – Она помолчала, потом рассмеялась.
				
– Что тут такого веселого? – спросил Стью.
				
Фрэнни вытянула ноги, обутые в кроссовки. С кругами и линиями на подошвах.
				
– Он похвалил мои кроссовки. Наверное, рехнулся, да?
				
– Кто у нас рехнулся, так это ты, – улыбаясь, ответил Стью.
				
				
Гарольд проснулся перед рассветом, испытывая тупую, но не слишком неприятную боль в паху. Когда он поднимался, по телу пробежала дрожь. По утрам стало заметно холоднее, хотя наступило только двадцать второе августа и до осени оставался целый календарный месяц.
				
Зато ниже пояса полыхал пожар, это точно. Одного взгляда на аппетитные ягодицы Надин в крошечных прозрачных трусиках хватало, чтобы существенно его согреть. Она бы не возражала, если бы он ее разбудил… может, и возражала бы, но протестовать бы не стала. Он все еще не понимал, какие замыслы зрели за этими темными глазами, и немного ее побаивался.
				
Вместо того чтобы будить Надин, он тихонько оделся. Не хотел, чтобы она проснулась, хотя они бы нашли чем заняться.
				
Что ему требовалось, так это побыть где-нибудь одному и подумать.
				
Он остановился у двери, полностью одетый, с сапогами в левой руке. Прохлада комнаты на пару с прозаичностью процесса одевания охладили его страсть. Теперь он мог ощутить запах спальни, и запах этот положительных эмоций не вызывал.
				
Всего лишь одна мелочь, сказала она, мелочь, без которой они могли обойтись. Возможно, это была правда. Ртом и руками она умела вытворять что-то совершенно невероятное. Но если речь шла о мелочи, тогда почему в этой комнате стоял затхлый, кисловатый запашок, который он в плохие годы ассоциировал с удовольствием одиночек?
				
Может, ты хочешь, чтобы это выглядело плохим.
				
Тревожная мысль. Он вышел, мягко закрыв за собой дверь.
				
Глаза Надин распахнулись в тот самый момент, когда затворилась дверь. Она села, задумчиво посмотрела на дверь, снова легла. Тело ныло от тупой, но неослабевающей боли желания. Будь это такая мелочь, думала она (не имея ни малейшего понятия, сколь созвучны ее мысли с мыслями Гарольда), откуда тогда столь скверное самочувствие? Прошлой ночью в какой-то момент ей пришлось прикусить губу, чтобы подавить крики: Перестань дурачиться и ВОТКНИ в меня эту штуку! Ты меня слышишь? ВО ТКНИ ее в меня, НАПОЛНИ меня ею! Ты думаешь, от того, что ты делаешь, мне есть какой-то прок? Воткни ее в меня и, ради Бога, – или ради меня? – закончи эту безумную игру!
				
Он как раз лежал, устроившись головой между ее ног, издавал странные похотливые звуки, которые могли бы показаться смешными, если б не выражали сжигающую его дикую страсть. Она подняла голову, эти слова уже дрожали у нее на губах, и увидела (или только подумала, что увидела?) лицо в окне. В то самое мгновение жаркий огонь ее похоти превратился в холодную золу.
				
Из окна ей яростно улыбалось его лицо.
				
Крик поднялся из ее груди… и тут же лицо исчезло, а его место заняли тени, пляшущие на темном стекле, кое-где замаранном пылью. Всего лишь бука, которого ребенок видит в шкафу или в углу за горкой игрушек.
				
Не более того.
				
Да только детскими страхами тут и не пахло, и даже теперь, в холодном свете зари, она не могла убедить себя в обратном. Это было опасно – убеждать себя в обратном. Она видела его, и он ее предупреждал. Будущий муж приглядывал за своей суженой. Лишенная девственности невеста никуда не годилась.
				
Глядя в потолок, Надин думала: Я сосу его член, но это не лишение девственности. Я даю ему в зад, но это тоже не лишение девственности. Я одеваюсь для него как дешевая уличная шлюха, но это совершенно нормально.
				
Поневоле приходилось задуматься: а каким человеком был ее жених?
				
И Надин долго, очень долго смотрела в потолок.
				
				
Гарольд приготовил себе чашку растворимого кофе, выпил, скривившись, вынес на крыльцо пару печений «Поп-тартс».
				
В ретроспективе последние два дня превратились для него в какую-то безумную карусельную гонку. Оранжевые самосвалы, Уайзак, хлопающий его по плечу и называющий Ястребом (теперь все его так звали), мертвецы, их бесконечный поток, а потом возвращение домой и переход от общения со смертью к бесконечному потоку извращенного секса. Более чем достаточно, чтобы голова пошла кругом.
				
Но теперь, сидя на ступеньке, холодной, как мраморный надгробный камень, с чашкой отвратительного кофе, плещущегося в желудке, он мог жевать пахнущие опилками «Поп-тартс» и думать. Он чувствовал, что мозги у него прочистились. Встали на место после сезона безумия. Ему вдруг пришло в голову, что для человека, который всегда полагал себя кроманьонцем в стаде ревущих неандертальцев, он в последнее время на удивление мало думал. Его вели, пусть не за нос, а за пенис.
				
Гарольд перевел глаза на Утюги, и перед его мысленным взором возникла Фрэнни Голдсмит. Именно Фрэнни побывала в тот день в его доме, теперь он знал это наверняка. Он нашел предлог, чтобы прийти в квартиру, где она жила с Редманом, с одной только целью: взглянуть на ее обувь. И так уж вышло, что кроссовки, которые были на ней, соответствовали отпечатку, найденному им на полу подвала. Круги и линии вместо обычных квадратов и зигзагов. Без вопросов, крошка.
				
Он полагал, что теперь может без проблем сложить два и два. Каким-то образом Фрэнни выяснила, что он прочитал ее дневник. Возможно, он оставил пятно или какой-то след на одной странице… может, и не на одной. Вот она и проникла в дом в поисках его реакции на прочитанное. В гроссбухе однозначно говорилось, что он планировал убить Стюарта Редмана. Если бы Фрэнни нашла такие записи, то обязательно сказала бы Стью. И даже если бы не сказала, вчера не вела бы себя с ним так непринужденно и естественно.
				
Гарольд добил последнее печенье, поморщившись от холодной корочки и еще более холодной желеобразной начинки. Решил, что прогуляется к автовокзалу, вместо того чтобы ехать на мотоцикле: Тедди Уайзак или Норрис подбросят его по пути домой после завершения рабочего дня. Зашагал по тротуару, на ходу застегивая молнию ветровки до самого подбородка, спасаясь от утреннего холода, которому предстояло рассеяться лишь через час-другой. Он шел мимо домов с задернутыми шторами, и где-то через шесть кварталов ему начали встречаться начерченные на дверях белые буквы «Х». Вновь его идея. Похоронная команда теперь так помечала все очищенные от трупов дома. Буква «Х» на двери означала, что список потенциальных склепов уменьшился на одну позицию. Люди, которые жили здесь, упокоились навсегда. Еще через месяц белые «Х» заполонят весь Боулдер, свидетельствуя о конце эпохи.
				
Да, пришло время подумать, и крепко подумать. Создавалось ощущение, что после встречи с Надин думать он перестал… но, возможно, на самом деле это произошло еще раньше.
				
«Я прочитал ее дневник, потому что обиделся и ревновал, – думал Гарольд. – Потом она проникла в мой дом в поисках моего дневника, но не нашла его». Однако шок, вызванный тем, что кто-то побывал в его доме, возможно, вполне мог сойти за месть. Это происшествие точно выбило его из колеи. Может, посчитать, что они квиты, и на том закончить?
				
Ведь он больше не хотел Фрэнни… Верно?
				
Он ощутил, как в груди начал раскаляться уголек негодования. Может, и нет. Но они исключили его из своего круга, в этом сомнений быть не могло. И хотя Надин не объясняла, по какой причине пришла к нему, Гарольд предполагал, что и ее точно так же исключили, отвергли, отринули. Они оказались изгоями, а изгои всегда строят планы. Только это, возможно, и позволяет им не сойти с ума. (Не забудь записать в гроссбух, подумал Гарольд. Он почти добрался до центра города.)
				
Большая компания изгоев собралась и по ту сторону гор. А когда в одном месте оказывается достаточное количество изгоев, происходит какая-то магическая диффузия, и ты переносишься внутрь. Внутрь, где тепло. Всего лишь мелочь – быть внутри, где тепло, но в действительности это что-то очень большое. Может, самое важное во всем мире.
				
Может, он не хотел считать, что они квиты. Может, его не устраивала ничья, может, ему не хотелось получать бессмысленные благодарственные письма за использование его идей и ждать пять лет, пока Бейтман уйдет в отставку из их драгоценного комитета, чтобы он смог в него войти… а если они решат вновь прокатить его? Они могли, потому что речь шла не только о возрасте. Они взяли этого проклятого глухонемого, который лишь на несколько лет старше, чем он, Гарольд.
				
Уголь негодования ярко полыхал. Думай, конечно, думай… легко сказать, а иногда даже и сделать… но какой смысл думать, если неандертальцы, которые правят этим миром, могут разве что оборжать тебя или, хуже того, прислать благодарственное письмо?
				
Он добрался до автовокзала. Пришел рано, самый первый. Нашел на двери листовку, сообщающую о том, что двадцать пятого состоится еще одно общее собрание. Общее собрание? Общая круговая дрочка.
				
В зале ожидания висели туристические плакаты и рекламные постеры «Грейхаунд америпасс». На них улыбающиеся семейства американцев катили через Атланту, Новый Орлеан, Нашвилл, другие города и веси. Гарольд сел и прошелся холодным утренним взглядом по автоматам для игры в пинбол, продажи колы и кофе. Последний мог выдать и липтоновскую «Чашку супа», от которой пахло дохлой рыбой. Он закурил сигарету и бросил спичку на пол.
				
Они вновь приняли Конституцию. Гип-гип-ура! Как классно и клево! Господи, они даже спели «Звездно-полосатый банан». Но допустим, Гарольд Лаудер встал бы не для того, чтобы сделать несколько конструктивных предложений, а познакомил бы их с некоторыми жизненными фактами, касающимися этого первого после эпидемии года…
				
Дамы и господа, меня зовут Гарольд Эмери Лаудер, и я здесь для того, чтобы сказать вам, что, как поется в старой песне, «важнейшее меняется, когда проходит время». Как Дарвин. В следующий раз, когда вы встанете и пропоете национальный гимн, друзья и соседи, подумайте о следующем: Америка мертва, мертва, как дверной гвоздь, мертва, как Джейкоб Марли, и Бадди Холли, и Биг Боппер, и Гарри С. Трумен, но принципы, провозглашенные мистером Дарвином, очень даже живы – живы, как призрак Джейкоба Марли для Эбенезера Скруджа. И пока вы размышляете о прелестях конституционного устройства государства, выкройте чуточку времени, чтобы подумать о Рэндалле Флэгге, человеке с запада. Я сомневаюсь, что у него нашлось время для такой ерунды, как общие собрания, и ратификации, и дискуссии об истинном значении слова «болтовня» в свете либеральной традиции. Вместо этого он концентрируется на главном, как и Дарвин, готовясь к тому, чтобы смести с пластиковой столешницы Вселенной ваши мертвые тела. Дамы и господа! Позвольте мне скромно предположить следующее: пока мы пытаемся восстановить подачу электроэнергии и ждем появления в нашем улье настоящего врача, он ищет человека с удостоверением пилота, чтобы тот полетал над Боулдером в лучших традициях Фрэнсиса Гэри Пауэрса[186]. Пока мы обсуждаем злободневный вопрос о создании команды по чистке улиц, он, вероятно, уже создал команду по чистке оружия. А также по поиску минометов, орудий, ракетных шахт и центров разработки бактериологического оружия. Разумеется, нам известно, что наша страна не занимается разработкой биологического оружия, именно это, среди прочего, и делает нашу страну великой – какую страну, ха-ха? – но вы должны понимать: пока мы заняты тем, что ставим фургоны в круг, он…
				
– Эй, Ястреб, перерабатываешь?
				
Гарольд поднял голову, уже улыбаясь.
				
– Да, похоже на то, – ответил он Уайзаку. – Я отметил тебя, когда пришел. Ты уже заработал шесть баксов.
				
Уайзак рассмеялся:
				
– Ты такой выдумщик, Ястреб, тебе об этом известно?
				
– Да, – согласился Гарольд, по-прежнему улыбаясь. И начал завязывать шнурки. – В этом деле я мастер.
			
			
				
					
Глава 56
				
				
Стью провел следующий день на электростанции, наматывая проволоку, и по окончании работы катил на велосипеде домой. Уже поравнялся с маленьким парком напротив здания Первого национального банка, когда увидел Ральфа, машущего ему рукой. Стью припарковал велосипед и направился к эстраде, где сидел Ральф.
				
– Я искал тебя, Стью. Есть минутка?
				
– Только одна. Опаздываю на ужин. Фрэнни будет волноваться.
				
– Да, судя по виду твоих рук, ты мотал проволоку на электростанции. – Ральф выглядел расстроенным.
				
– Точно. Даже рабочие рукавицы не особо помогают. Руки болят.
				
Ральф кивнул. В парке компанию им составляли еще человек пять-шесть. Кто-то разглядывал поезд, который в свое время курсировал по одноколейке между Боулдером и Денвером. Три молодые женщины решили поужинать на травке. Стью нашел, что это очень даже приятно, сидеть в парке, положив на колени натруженные руки. «Может, у начальника полиции не такая уж плохая работа, – подумал он. – По крайней мере мне не придется и дальше мотать проволоку в восточном Боулдере».
				
– Как там дела? – спросил Ральф.
				
– Честно говоря, не знаю… я всего лишь наемная рабочая сила, как и остальные. Брэд Китчнер говорит, что все идет очень хорошо. Говорит, что к концу первой недели сентября, может, раньше, везде будет свет, а к середине сентября и тепло. Разумеется, он слишком молод для таких предсказаний…
				
– Я бы поставил свои деньги на Брэда, – заметил Ральф. – Я ему доверяю. Он многое схватывает в процессе. Раньше это называлось обучением на рабочем месте. – Ральф попытался рассмеяться, но смех обернулся тяжелым вздохом.
				
– Что тебя гложет, Ральф?
				
– Я получил новости по радио, – ответил Ральф. – Некоторые хорошие, другие… другие не столь хороши, Стью. Я хочу, чтобы ты знал, потому что в секрете это все равно сохранить не удастся. У многих в Зоне есть си-би. И я уверен, что некоторые слушают, как я говорю с людьми, едущими в Боулдер.
				
– Сколько их?
				
– Более сорока. Один из них врач, Джордж Ричардсон. Судя по разговорам, очень хороший человек, здравомыслящий.
				
– Что ж, это отлично!
				
– Он из Дербишира, штат Теннесси. Большинство из его группы тоже южане, из тех краев. Среди них была беременная женщина, и она родила десять дней тому назад, тринадцатого. Врач принял роды, она родила близнецов, и поначалу они чувствовали себя прекрасно… – Ральф замолчал, его губы продолжали беззвучно шевелиться.
				
Стью схватил его за грудки.
				
– Они умерли? Младенцы умерли? Это ты пытаешься мне сказать? Что они умерли? Говори же, черт побери!
				
– Они умерли, – тихо ответил Ральф. – Первый через двенадцать часов. Поначалу казалось, что он просто задохнулся. Второй – еще через два дня. Ричардсон не смог их спасти. Женщина обезумела. Кричала о смерти, уничтожении, клялась, что больше детей ни у кого не будет. Проследи, чтобы Фрэн их не встречала. Вот что я хотел тебе сказать. И лучше сразу сообщи ей об этом. Если не скажешь ты, скажет кто-то еще.
				
Стью медленно отпустил рубашку Ральфа.
				
– Этот Ричардсон, он хотел знать, сколько у нас беременных женщин, и я ответил, что только одна, в ком мы уверены. Он спросил, какой срок, и я сказал, что четыре месяца. Правильно?
				
– Уже пять. Но, Ральф, он уверен, что эти младенцы умерли от «супергриппа»? Он уверен?
				
– Нет, не уверен, и об этом тебе тоже надо сказать Фрэнни, чтобы она поняла. Он сказал, что могли быть другие причины… питание матери… что-то наследственное… респираторная инфекция… а может, они родились, ты понимаешь, нежизнеспособными. Причиной мог быть и резус-фактор. Он ни в чем не уверен, потому что принимал роды в поле рядом с автострадой 70. Сказал, что он и еще трое руководителей группы в тот вечер засиделись допоздна, обсуждая сложившуюся ситуацию. Ричардсон объяснил им, что причиной смерти младенцев мог быть «Капитан Торч», а потому очень важно найти способ это выяснить.
				
– Мы с Гленом говорили об этом, – пробормотал Стью. – В день нашей встречи. Четвертого июля. А кажется, прошло столько времени… в общем, если этих младенцев убил «супергрипп», то, возможно, через сорок или пятьдесят лет этот мир достанется крысам, мухам и воробьям.
				
– Как я понимаю, именно это и сказал им Ричардсон. В любом случае они находились в сорока милях от Чикаго, и он убедил их на следующий день заехать туда, чтобы он смог провести вскрытие в большой больнице. Заверил, что наверняка сможет выяснить, стал ли «супергрипп» причиной смерти, потому что в конце июня навидался жертв этой болезни. Я понимаю, это относится ко всем врачам.
				
– Да.
				
– Но утром младенцы исчезли. Женщина похоронила их и отказалась сказать где. Они два дня рыли землю, полагая, что она не могла похоронить их далеко или глубоко, учитывая слабость после родов и все такое. Но тел не нашли, а она молчала, хоть они и убеждали ее, как важно провести эти исследования. У бедняжки совсем съехала крыша.
				
– Это я могу понять. – Стью думал о том, как сильно Фрэн хотелось иметь ребенка.
				
– Доктор говорит, что двое обладающих иммунитетом людей могут родить здорового ребенка, пусть даже вирус «супергриппа» никуда не делся.
				
– Шанс, что биологический отец ребенка Фрэнни обладает таким иммунитетом, – один на миллион, – заметил Стью. – Здесь его точно нет.
				
– Да и откуда ему тут быть? Извини, что вешаю это на тебя, Стью. Но я подумал, что ты должен об этом знать, чтобы потом сказать ей.
				
– Что-то не хочется, – признался Стью.
				
Но когда он добрался до дома, выяснилось, что его опередили.
				
				
– Фрэнни?
				
Тишина. Ужин стоял на плите – сильно подгоревший, – но в квартире царили темнота и покой.
				
Стью вошел в гостиную и огляделся. Заметил на кофейном столике пепельницу с двумя окурками, но Фрэн не курила. А он отдавал предпочтение другой марке.
				
– Милая!..
				
Он нашел ее в спальне, она лежала на кровати в густом сумраке, уставившись в потолок. Лицо опухло и блестело от слез.
				
– Привет, Стью, – поздоровалась она.
				
– Кто тебе сказал? – сердито спросил он. – Кому не терпелось поделиться хорошей новостью? Кто бы это ни был, я сломаю ему чертову руку.
				
– Сью Штерн. Она узнала от Джека Джексона. У него си-би-радио, и он слышал, как этот врач говорил с Ральфом. Она подумала, что лучше скажет мне до того, как кто-нибудь еще сделает это не столь тактично. Бедная маленькая Фрэнни. Обращаться с осторожностью. Не вскрывать до Рождества. – С ее губ сорвался смешок, такой печальный, что Стью едва не заплакал.
				
Он пересек комнату, лег рядом с ней на кровать, отбросил волосы с ее лба.
				
– Дорогая, полной уверенности нет. И быть не может.
				
– Я знаю, что нет. И возможно, у нас смогут появиться свои дети. – Она посмотрела на него, ее глаза покраснели и стали такими несчастными. – Но я хочу этого ребенка. Разве это плохо?
				
– Нет. Разумеется, нет.
				
– Я лежала и ждала, что он шевельнется, что-то сделает. Я не чувствовала его шевеления с той ночи, когда Ларри приходил в поисках Гарольда. Помнишь?
				
– Да.
				
– Я почувствовала, как ребенок шевельнулся, но не разбудила тебя. Теперь жалею, что не разбудила. Очень жалею. – Она вновь начала плакать и закрыла лицо рукой, чтобы он этого не видел.
				
Стью убрал руку, вытянулся рядом с Фрэнни, поцеловал ее. Она яростно прижалась к нему и замерла. Когда заговорила, ее голос приглушала его шея.
				
– От незнания только хуже. Теперь я могу лишь ждать, что из этого выйдет. Так долго предстоит ждать, чтобы увидеть, как твой ребенок умирает, не прожив и дня вне твоего тела.
				
– Ждать ты будешь не одна.
				
Она еще сильнее прижалась к нему, и они долго лежали, обнявшись.
				
				
Надин Кросс провела в гостиной своего старого дома почти пять минут, собирая вещи. Прежде чем заметила, что он сидит на стуле в углу, в одних трусах, с большим пальцем во рту, а его странные серо-зеленые раскосые глаза смотрят на нее. Это так ее потрясло – и осознание того, что он все это время сидел здесь, и его странный вид, – что сердце чуть не выпрыгнуло из груди, и она вскрикнула. Книжки карманного формата, которые она собиралась сунуть в рюкзак, разлетелись по полу.
				
– Джо… я хочу сказать – Лео…
				
Она приложила руку к груди под левой ключицей, чтобы утихомирить безумно бьющееся сердце, но оно не желало успокаиваться. Само его внезапное появление стало неприятным сюрпризом; еще сильнее подействовали на Надин его внешний вид и поведение: точно так же он выглядел и вел себя при их первой встрече в Нью-Хэмпшире. Создавалось ощущение, будто какой-то иррациональный бог безжалостно забросил ее в прошлое, чтобы она вновь пережила последние шесть недель.
				
– Ты до смерти напугал меня, – закончила Надин.
				
Джо молчал.
				
Она подошла к нему, подсознательно ожидая увидеть в одной руке длинный кухонный нож, как в те давние времена, но ладонь мальчика просто лежала на коленях. Она отметила, что с его тела практически сошел загар. Исчезли многие ссадины и царапины. А вот глаза остались прежними… глаза, которые могли преследовать тебя. То, что появилось в них, когда он подошел к костру, чтобы послушать играющего на гитаре Ларри, то, что росло с каждым днем, теперь полностью исчезло. Глаза стали такими же, как при их первой встрече, и его взгляд наполнял ее ползущим ужасом.
				
– Что ты здесь делаешь?
				
Джо не ответил.
				
– Почему ты не с Ларри и с мамой Люси?
				
Нет ответа.
				
– Ты не можешь здесь оставаться. – Она попыталась достучаться до его здравого смысла, но тут задалась вопросом: а как давно он здесь сидит?
				
Она пришла в дом утром двадцать четвертого августа. Две предыдущие ночи провела у Гарольда. В голове мелькнула мысль, что он мог просидеть на этом стуле последние сорок часов, не вынимая пальца изо рта. Нелепая идея, сюда ему никто бы не принес ни еды, ни питья (а вдруг он не ел и не пил?), но эта мысль (этот образ), появившись в голове, прочно обосновалась там. Вновь ее охватил ужас, и с нарастающим отчаянием она поняла, как сильно изменилась сама: когда-то она бесстрашно спала с этим маленьким дикарем, в то время вооруженным и опасным. А теперь он сидел безоружный, но нагонял на нее жуткий страх. Она думала, что
				
(Джо? Лео?)
				
полностью и окончательно избавился от прежнего «я». Но теперь та сущность вернулась. И она видела перед собой Джо.
				
– Ты не можешь здесь оставаться, – продолжила она. – Я пришла, чтобы забрать кое-какие вещи. Я переезжаю. Я переезжаю в другое место, чтобы жить с… с мужчиной.
				
«Так вот кто у нас, оказывается, Гарольд? – насмешливо произнес внутренний голос. – Казалось, что он всего лишь инструмент, средство достижения цели».
				
– Лео, послушай…
				
Он мотнул головой, едва заметно, но она это увидела. Его глаза, суровые и блестящие, не отрывались от ее лица.
				
– Ты не Лео?
				
Вновь голова едва заметно мотнулась.
				
– Ты Джо?
				
Такой же едва заметный кивок.
				
– Что ж, хорошо. Но ты должен понимать, что не так уж важно, кто ты такой. – Надин пыталась терпеливо все объяснить, однако безумное ощущение, будто она попала в петлю времени и перенеслась назад, к исходной точке, не отпускало. Лишало связи с реальностью. Пугало. – Та часть нашей жизни – часть, когда мы были вдвоем, сами по себе, – та часть нашей жизни ушла в прошлое. Ты изменился, я изменилась, и стать прежними мы уже не можем.
				
Но его странные глаза, которые так пристально всматривались в нее, похоже, отрицали эти слова.
				
– И перестань так смотреть на меня! – рявкнула Надин. – Это очень невежливо – таращиться на людей!
				
Теперь во взгляде читалось обвинение. Его глаза словно говорили, что не менее невежливо оставлять человека в одиночестве, а еще более невежливо – лишать его своей любви, когда он в ней нуждался и надеялся на нее.
				
– Ты не одинок. – Она повернулась и начала собирать с пола оброненные книги. Присела неуклюже, неловко, колени громко хрустнули, будто петарды. Книги полетели в рюкзак, поверх прокладок, и аспирина, и нижнего белья – простых белых хлопчатобумажных трусиков, так непохожих на те, что она надевала, ублажая Гарольда. – У тебя есть Ларри и Люси. Они нужны тебе, а ты нужен им. Ты нужен Ларри, а это главное, поскольку ей нужно то же, что и ему. Она – что лист копирки. У меня теперь другая жизнь, и я в этом не виновата. Нисколько. Поэтому тебе лучше перестать в чем-либо меня винить.
				
Надин начала застегивать пряжки рюкзака, но пальцы тряслись, не желая слушаться, и оказалось, что это трудная работа. Повисшая в комнате тишина давила все сильнее.
				
Наконец Надин поднялась, закинула рюкзак за спину.
				
– Лео… – Она пыталась говорить спокойно и рассудительно, как говорила с трудными учениками в классе, когда они плохо себя вели. Но не вышло. Голос дрожал и звенел, а едва заметные покачивания его головы при каждом «Лео» еще сильнее взвинчивали ее. – Дело не в Ларри и Люси! – со злобой продолжила Надин. – Это я смогла бы понять, будь дело только в этом. Но ведь ты бросил меня ради той старухи, верно? Той глупой старухи в качалке, улыбающейся миру вставными зубами. А теперь она ушла, и ты прибежал ко мне. Вот только у тебя ничего не выйдет, слышишь меня? Ничего не выйдет!
				
Джо молчал.
				
– И когда я молила Ларри… опустилась на колени и молила его… он и бровью не повел. Был слишком занят, изображая большую шишку. Так что, сам видишь, моей вины тут нет. Совершенно нет!
				
Мальчик бесстрастно смотрел на нее.
				
Ужас начал возвращаться, сжигая охватившую ее ярость. Надин попятилась к двери, поискала ручку за спиной. Нащупала, повернула, распахнула дверь. С радостью ощутила плечами волну прохладного воздуха.
				
– Иди к Ларри, – пробормотала она. – Прощай, малыш.
				
Она развернулась, несколько секунд постояла на верхней ступеньке крыльца, пытаясь взять себя в руки. Внезапно подумала, что произошедшее в комнате – галлюцинация, вызванная накопившимся чувством вины… вины за то, что она бросила мальчика, что заставила Ларри ждать слишком долго, за то, что они с Гарольдом уже сделали, и за более ужасное, что только собирались сделать. Возможно, никакого настоящего мальчика в доме и не было. И Лео, которого она вроде бы видела, в действительности был сродни фантомам По, словно биение сердца старика, напоминающее стук часов, положенных в вату, или шепоток ворона, усевшегося на бюст Паллады.
				
– Стук неясный, стук неясный, – продекламировала она, слова эти заставили ее хрипло рассмеяться, и смех этот скорее всего не слишком отличался от звуков, которые издают вороны.
				
И все-таки ей хотелось знать.
				
Она подошла к окну, которое находилось рядом со ступеньками, ведущими к парадной двери, и заглянула в гостиную прежде своего дома. Но этот дом она не могла считать своим, конечно же, нет. Если ты живешь в доме, а все, что ты хочешь из него забрать, умещается в рюкзаке, значит, такой дом никак нельзя считать своим. Заглянув в окно, она увидела ковер, занавески и обои, которые выбирала покойная хозяйка, стойку для курительных трубок и несколько номеров «Спорт иллюстрейтед» на кофейном столике покойного хозяина. На каминной полке стояли фотографии их покойных детей. И на стуле в углу сидел сын какой-то покойной женщины, в одних трусах, сидел, по-прежнему сидел, сидел, как и прежде, когда…
				
Надин побежала, споткнулась, почти упала, зацепившись ногой за проволочную загородку клумбы, разбитой слева от окна, в которое она заглядывала. Уселась на «веспу», завела двигатель. Несколько кварталов промчалась слишком быстро, лавируя между застывшими автомобилями, которые еще оставались на боковых улочках, но постепенно начала успокаиваться.
				
К тому времени, когда Надин добралась до дома Гарольда, ей удалось справиться с нервами. Но она знала, что расставание с Зоной затягивать нельзя. Если она хотела остаться в здравом уме, уходить отсюда следовало как можно быстрее.
				
				
Собрание в аудитории Мунцингера прошло хорошо. Они вновь начали с исполнения национального гимна, но на этот раз глаза у большинства остались сухими – пение становилось ритуалом. Собравшиеся проголосовали за создание переписной комиссии во главе с Сэнди Дюшен. Она и четыре ее помощницы тут же принялись курсировать по проходам, пересчитывая головы, записывая имена и фамилии. В конце собрания, под громовую овацию, Сэнди объявила, что на текущий момент население Свободной зоны составляет восемьсот четырнадцать человек, и пообещала (как выяснилось, поспешно) к следующему общему собранию составить полный «справочник», который она намеревалась пополнять, с указанием фамилий (в алфавитном порядке), возраста, адреса в Боулдере, предыдущего адреса и предыдущего рода занятий. Впоследствии выяснилось, что в Зону прибывало так много людей, что с внесением изменений Сэнди постоянно отставала на две, а то и на три недели.
				
Следующим обсуждали вопрос о сроке деятельности выбранного постоянного комитета Свободной зоны, и после нескольких экстравагантных предложений (одного – десять лет, второго – пожизненно, и тут Ларри покорил всех, заметив, что такие сроки больше похожи на приговор суда, а не на период работы выборного органа) на всеобщее голосование поставили один год. Гарри Данбартон замахал рукой чуть ли не из последнего ряда, и Стью дал ему слово.
				
Гарри пришлось кричать, чтобы его услышали.
				
– Даже год – это, возможно, слишком много. Я ничего не имею против дам и господ, входящих в комитет… – радостные крики и свист, – …но ситуация может выйти из-под контроля гораздо раньше, если наше число будет расти.
				
Глен вскинул руку, и Стью дал ему слово.
				
– Мистер председатель, этого вопроса нет в повестке дня, но я думаю, что мистер Данбартон затронул очень важный момент.
				
Готов спорить, лысый, ты в этом не сомневаешься, подумал Стью, поскольку сам заводил об этом речь неделей раньше.
				
– Я бы хотел внести предложение о создании комиссии по разработке структуры государственного управления, чтобы мы действительно могли следовать Конституции. Я думаю, Гарри Данбартон должен возглавить эту комиссию, да и сам готов в ней работать, если кто-то не сочтет, что тут может возникнуть конфликт интересов.
				
Вновь аплодисменты и свист.
				
На заднем ряду Гарольд повернулся к Надин и прошептал ей на ухо:
				
– Дамы и господа, праздник народной любви объявляется открытым.
				
Она одарила его томной, порочной улыбкой, от которой голова у Гарольда пошла кругом.
				
Стью избрали начальником полиции Свободной зоны под оглушительную овацию.
				
– Я сделаю все, что смогу, – сказал он. – Некоторые из тех, кто сейчас так радуется, скоро, возможно, изменят отношение ко мне, если я поймаю их за чем-то недозволенным. Ты слышишь меня, Рич Моффэт?
				
Зал грохнул хохотом. Рич, изрядно набравшийся, смеялся вместе со всеми.
				
– Но я не вижу причин, по которым у нас могут возникнуть проблемы. Главная задача начальника полиции, как я ее понимаю, – не позволять людям причинять вред друг другу. И у нас не очень-то много таких, кто хочет это сделать. Достаточному числу людей вред уже причинен. Полагаю, это все, что я хотел сказать.
				
Ему долго аплодировали.
				
– Теперь следующий вопрос, – продолжил Стью, – который напрямую связан с выборами начальника полиции. Нам нужны пять человек для работы в законодательной комиссии, или я не буду чувствовать себя вправе сажать кого-то под замок, если возникнет такая необходимость. Какие будет предложения?
				
– Как насчет Судьи? – прокричал кто-то.
				
– Да, Судья, именно так! – раздался другой голос.
				
Люди начали вертеть головами в поисках Судьи. Всем хотелось увидеть, как он поднимается и берет на себя ответственность в присущей ему чуть вычурной манере. Шепот побежал по рядам: люди вспоминали историю о том, как Судья осадил мужчину, утверждавшего, что про летающие тарелки написано в Библии. Впрочем, все скоро замолчали, приготовившись хлопать. Стью встретился взглядом с Гленом. Оба, похоже, упрекали друг друга: кому-то из членов комитета следовало предусмотреть такой вариант.
				
– Его нет, – озвучил кто-то очевидное.
				
– Кто-нибудь его видел? – огорченно спросила Люси Суонн. Ларри встревоженно посмотрел на нее, но она оглядывала аудиторию в поисках Судьи.
				
– Я видел.
				
Все с интересом повернулись к Тедди Уайзаку, который поднялся в глубине аудитории. Он нервничал и протирал очки в металлической оправе шейным платком.
				
– Где?
				
– Где ты его видел, Тедди?
				
– В городе?
				
– Что он делал?
				
Тедди Уайзак сжался под этой лавиной вопросов.
				
Стью постучал молотком.
				
– Тише, пожалуйста.
				
– Я видел его двумя днями раньше, – объяснил Тедди. – Он ехал на «лендровере». Сказал, что собирается провести день в Денвере. Не сказал почему. Мы перекинулись насчет этой поездки парой шуток. Он пребывал в прекрасном настроении. Это все, что я знаю. – Он сел, продолжая протирать очки, красный как рак.
				
Стью вновь постучал молотком.
				
– Я сожалею, что Судьи здесь нет. Я думаю, он идеально подходит для этой работы, но раз уж его нет, я полагаю, у нас есть другие кандидатуры?..
				
– Нет, нельзя этого так оставлять! – поднявшись, запротестовала Люси. На собрание она пришла в обтягивающем джинсовом комбинезоне, так что теперь мужчины с интересом разглядывали ее. – Судья Феррис – пожилой человек. Вдруг в Денвере ему стало плохо и он не смог вернуться?
				
– Люси, Денвер – большой город, – напомнил ей Стью.
				
В аудитории повисла тяжелая тишина: люди обдумывали последнюю фразу председателя собрания. Люси – очень бледная – села, и Ларри обнял ее. Встретился взглядом со Стью, и тот отвел глаза.
				
Предложение отложить выборы законодательной комиссии до возвращения Судьи отклонили после двадцатиминутной дискуссии. Среди них оказался еще один адвокат, двадцатишестилетний молодой человек по имени Эл Банделл. Он прибыл в день собрания в группе доктора Ричардсона. Банделл принял предложение возглавить комиссию, но выразил надежду, что в течение следующего месяца не произойдет ничего чрезвычайного, поскольку на создание ротационной судебной системы потребуется некоторое время. Судью Ферриса выбрали в комиссию заочно.
				
Брэд Китчнер, бледный, нервничающий и нелепый в костюме и при галстуке, подошел к трибуне, выронил листки с заготовленной речью, поднял их, сложив не в том порядке, и ограничился лишь несколькими словами о том, что они надеются и будут стараться восстановить подачу электроэнергии ко второму или третьему сентября.
				
Это известие встретили громом аплодисментов, которые придали Брэду достаточно уверенности, чтобы сойти с трибуны, расправив плечи.
				
Следующим выступил Чэд Норрис, и позже Стью сказал Фрэнни, что Чэд подошел к проблеме правильно: они хоронили мертвых ради соблюдения приличий, и никто не мог считать, что все хорошо, пока последний труп не будет предан земле, а уж тогда жизнь может продолжаться, и, наверное, будет еще лучше, если они сумеют завершить эту работу до начала сезона дождей. Он попросил еще пару добровольцев – и получил бы три десятка, если бы захотел. Закончил Чэд тем, что попросил каждого члена Лопаточной бригады (так он их назвал) встать и поклониться.
				
Гарольд Лаудер встал и тут же сел, и многие участники собрания, когда расходились, отметили в разговорах, что он не только умный, но и скромный. Но на самом деле Надин как раз шептала ему на ухо разные скабрезности, и он боялся, что сможет только кивнуть. Да еще, по понятной причине, ему приходилось прикрывать промежность рукой: очень уж выпирал вставший член.
				
Когда Норрис покинул трибуну, ее занял Ральф Брентнер. Он сообщил, что у них наконец-то появился врач. Джордж Ричардсон поднялся, и его приветствовали громкими аплодисментами, а когда он победно вскинул руки, аплодисменты перешли в радостные крики. Потом Ральф сообщил собравшимся, что, насколько ему известно, в ближайшие пару дней к ним должны присоединиться еще шестьдесят человек.
				
– Что ж, на этом повестка дня исчерпана. – Стью оглядел собравшихся. – Я хочу, чтобы Сэнди Дюшен вновь поднялась на трибуну и сообщила, сколько же нас, но прежде чем я это сделаю, нет ли у кого вопросов, которые мы могли бы сегодня обсудить?
				
Он ждал. Видел среди зрителей и Глена, и Сью Штерн, и Ларри, и Ника, и, разумеется, Фрэнни. На их лицах читалось напряжение. Если бы кто-то захотел упомянуть Флэгга, спросить, что делает и думает комитет по этому поводу, то время пришло. Но стояла тишина. И, выждав пятнадцать секунд, Стью предоставил слово Сэнди, которая торжественно огласила число собравшихся. А когда люди начали расходиться, Стью подумал: «Что ж, и на этот раз пронесло».
				
После собрания несколько человек подошли, чтобы поздравить его, в том числе и новый врач.
				
– У вас все отлично получилось, шериф, – сказал Ричардсон, и Стью едва не оглянулся, чтобы посмотреть, к кому тот обращается. Потом вспомнил и перепугался. Представитель закона? Он чувствовал себя мошенником.
				
Год, сказал себе Стью. Год, не больше. Но страх не уходил.
				
				
Стью, Фрэн, Сью Штерн и Ник неторопливо шагали в центр города, их шаги гулко отдавались от бетонного тротуара, когда они пересекали кампус Колорадского университета, направляясь к Бродвею. Другие люди, негромко разговаривая, тоже расходились по домам. До полуночи оставалось чуть больше тридцати минут.
				
– Холодно, – пожаловалась Фрэн. – Жалко, что я не надела куртку, помимо свитера.
				
Ник кивнул. Он тоже чувствовал холод. Вечера в Боулдере всегда были прохладными, но сегодня температура опустилась градусов до пятидесяти[187]. Холод напоминал, что это ужасное жаркое лето близилось к концу. Не в первый раз он подумал о том, что матушка Абагейл, или Бог, или Муза, или Кто-бы-то-ни-был мог бы отдать предпочтение Майами или Новому Орлеану. Но возможно, и те варианты обладали определенными минусами. Высокая влажность, частые дожди… и множество трупов. В Боулдере хотя бы преобладала сухая погода.
				
– Они застали меня врасплох, потребовав включить Судью в законодательную комиссию. – Стью покачал головой. – Нам следовало это предусмотреть.
				
Фрэнни кивнула, а Ник быстро написал в блокноте: Конечно. Людям будет недоставать и Тома, и Дейны. Факты жизни.
				
– Ник, у людей могут возникнуть подозрения? – спросил Стью.
				
Ник кивнул и снова написал: Они зададутся вопросом: а не подались ли эти трое на запад? По собственной инициативе.
				
Они все обдумывали эти слова, когда Ник достал бутановую зажигалку и сжег листок.
				
– Тяжелое дело, – вздохнул Стью. – Ты действительно так думаешь?
				
– Конечно, он прав, – мрачно ответила Сью. – А что еще они могут подумать? Судья Феррис поехал в Фа-Рокуэй, чтобы покататься на «Гигантской русской горке»?
				
– Нам еще повезло, что удалось избежать долгой дискуссии о происходящем сейчас на западе.
				
Ник написал: Безусловно, повезло. Думаю, в следующий раз разговор пойдет именно об этом. Вот почему я хочу как можно дольше не проводить следующее большое собрание. Скажем, три недели. 15 сентября?
				
– Мы сможем продержаться так долго, если Брэд восстановит подачу электроэнергии, – предположила Сью.
				
– Думаю, восстановит, – уверенно заявил Стью.
				
– Я иду домой. – Сью посмотрела на остальных. – Завтра большой день. Отъезд Дейны. Я провожу ее до Колорадо-Спрингс.
				
– Ты думаешь, это безопасно, Сью? – спросила Фрэн.
				
Та пожала плечами:
				
– Безопаснее для нее, чем для меня.
				
– Как она это восприняла? – задала Фрэн новый вопрос.
				
– Что ж, девушка она необычная. В колледже много занималась спортом, знаете ли. Делала упор на теннис и плавание, хотя участвовала во всех соревнованиях. Училась в небольшом муниципальном колледже в Джорджии и первые два года продолжала встречаться со своим школьным бойфрендом. Из детин, что ходят в кожаных куртках. Я Тарзан, ты Джейн, так что вали на кухню и греми всеми этими кастрюлями и сковородками. Потом соседка по комнате в общежитии, из ярых феминисток, затащила ее на пару женских собраний.
				
– И в результате она стала еще большей феминисткой, чем соседка по комнате, – догадалась Фрэн.
				
– Сначала феминисткой, потом лесбиянкой.
				
Стью остановился как вкопанный. Фрэн не без удивления взглянула на него.
				
– Пошли, великолепие в траве[188], – сказала она. – И давай поглядим, сможешь ли ты починить шарнир, на котором крепится твоя челюсть.
				
Стью закрыл рот, да так, что лязгнули зубы.
				
– Эти две новости она сообщила своему пещерному бойфренду одновременно. Он, конечно же, озверел и попытался ее пристрелить. Она его обезоружила. Говорит, что именно это событие стало поворотным пунктом ее жизни. По словам Дейны, она всегда знала, что сильнее его и проворнее, – но знала умом, а чтобы это доказать, пришлось проявить характер.
				
– Ты говоришь, что она ненавидит мужчин? – Стью пристально вглядывался в Сью.
				
Сюзан покачала головой:
				
– Теперь она би.
				
– Би? – переспросил Стью.
				
– Она счастлива и с мужчинами, и с женщинами, Стюарт. И я надеюсь, что ты не начнешь убеждать комитет ввести запрет на однополые отношения наряду с заповедью «не убий».
				
– Мне хватает проблем и без того, чтобы вникать, кто с кем спит, – пробормотал Стью, и все рассмеялись. – Я спросил только потому, что не хочу, чтобы кто-то рассматривал это задание как крестовый поход. Там нам нужны глаза и уши, а не партизаны. Это работа для ласки – не для льва.
				
– Она это знает, – кивнула Сюзан. – Фрэн поинтересовалась, как отреагировала Дейна, когда я спросила, отправится ли она ради нас на запад. Она отреагировала очень хорошо. Во-первых, напомнила мне, что, останься мы с теми мужчинами… Стью, ты помнишь, как вы нас нашли?
				
Стью кивнул.
				
– Если бы мы остались с ними, нас бы либо убили, либо мы оказались бы на западе, потому что путь они держали туда… по крайней мере когда были достаточно трезвы, чтобы читать дорожные указатели. Дейна сказала, что задумывалась о том, каково ее место в Зоне, и пришла к выводу, что ее место – вне Зоны. И еще она сказала…
				
– Что? – спросила Фрэн.
				
– Что она попытается вернуться, – излишне резко ответила Сью и замолчала. Эта часть сказанного Дейной Джергенс предназначалась только ей, и знать об этом не следовало даже другим членам комитета. Дейна собиралась на запад, захватив нож с выкидным десятидюймовым лезвием, который крепился к ее руке подпружиненной скобой. Если она резко сгибала запястье, пружина срабатывала, и – гопля! – Дейна внезапно отращивала шестой палец, обоюдоострый и длиной в десять дюймов. Сью чувствовала, что большинство членов комитета – мужчины – этого не поймут.
				
Если он действительно диктатор, тогда, возможно, они держатся вместе только благодаря ему. Если он уйдет, возможно, они начнут цапаться друг с другом. Возможно, с его смертью для них все и закончится. И если я подберусь к нему вплотную, Сюзи, пусть его дьявол-хранитель смотрит в оба.
				
Они тебя убьют, Дейна.
				
Может быть. А может, и нет. Но попробовать стоит, ради того, чтобы увидеть, как его кишки вываливаются на пол.
				
Сюзан, наверное, смогла бы остановить ее, но пытаться не стала. Ограничилась тем, что получила обещание придерживаться исходного плана, если только не представится стопроцентная возможность покончить с Флэггом. На это Дейна согласилась, но Сью сомневалась, что ей удастся получить свой шанс. Флэгга наверняка хорошо охраняли. Тем не менее, после того как она предложила своей подруге пойти на запад, чтобы собрать столь необходимую им информацию, у нее возникли проблемы со сном.
				
– Ладно. – Она оглядела остальных. – Я домой. Спокойной ночи, друзья.
				
И ушла, сунув руки в карманы куртки.
				
– Она выглядит старше, – заметил Стью.
				
Ник что-то написал и показал блокнот ему и Фрэнни.
				
«Мы все выглядим старше», – прочитали они.
				
				
Следующим утром Стью направлялся на электростанцию, когда заметил Сюзан и Дейну на мотоциклах на бульваре Каньона. Он взмахнул рукой, и они подъехали к нему. Стью подумал, что никогда не видел Дейну такой красивой. Волосы она завязала на затылке зеленым шарфом, на ней красовались кожаная куртка, джинсы и рубашка из шамбре. К багажнику мотоцикла крепился спальник.
				
– Стюарт! – крикнула она, широко улыбаясь.
				
Лесбиянка? – с сомнением подумал он.
				
– Как я понимаю, ты отправляешься в небольшое путешествие.
				
– Именно. И ты меня не видел.