1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 
Тут не отделаешься «мамой-тятей».    

     

     

    

     

     10    

     

Но помощь Муз да будет мне дана,    

Как Амфиону[461], строившему Фивы,    

Чтоб в слове сущность выразить  сполна.    

     

     13    

     

Жалчайший род, чей жребий  несчастливый    

И молвить трудно, лучше б на земле    

Ты был овечьим стадом, нечестивый!    

     

     16    

     

Мы оказались[462] в преисподней мгле,    

У ног гиганта, на равнине гладкой,    

И я дивился шедшей вверх скале,    

     

     19    

     

Как вдруг услышал крик: «Шагай с  оглядкой!    

Ведь ты почти что на головы нам,    

Злосчастным братьям,[463] наступаешь пяткой!»    

     

     22    

     

Я увидал, взглянув по сторонам,    

Что подо мною озеро, от стужи    

Подобное стеклу, а не волнам.    

     

     25    

     

В разгар зимы не облечен снаружи    

Таким покровом в Австрии Дунай,    

И дальний Танаис[464] твердеет хуже;    

     

     28    

     

Когда бы Тамбернику[465] невзначай    

Иль Пьетрапане[466] дать сюда свалиться,    

У озера не хрустнул бы и край.    

     

     31    

     

И как лягушка выставить ловчится,    

Чтобы поквакать, рыльце из пруда,    

Когда ж ее страда и ночью снится,    

     

     34    

     

Так, вмерзши до таилища стыда[467]    

И аисту под звук стуча зубами,    

Синели души грешных изо льда.    

     

     37    

     

Свое лицо они склоняли сами,    

Свидетельствуя в облике таком    

О стуже – ртом, о горести – глазами.    

     

     40    

     

Взглянув окрест, я вновь поник челом    

И увидал двоих,[468] так сжатых рядом,    

Что волосы их сбились в цельный ком.    

     

     43    

     

«Вы, грудь о грудь окованные  хладом, –    

Сказал я, – кто вы?» Каждый шею  взнес    

И на меня оборотился взглядом.    

     

     46    

     

И их глаза, набухшие от слез,    

Излились влагой, и она застыла,    

И веки им обледенил мороз.    

     

     49    

     

Бревно с бревном скоба бы не скрепила    

Столь прочно; и они, как два козла,    

Боднулись лбами, – так их злость  душила.    

     

     52    

     

И кто-то молвил,[469] не подняв чела,    

От холода безухий: «Что такое?    

Зачем ты в нас глядишь, как в  зеркала?    

     

     55    

     

Когда ты хочешь знать, кто эти двое:    

Им завещал Альберто, их отец,    

Бизенцский дол, наследье родовое.    

     

     58    

     

Родные братья; из конца в конец    

Обшарь хотя бы всю Каину, – гаже    

Не вязнет в студне ни один мертвец:    

     

     61    

     

Ни тот, которому, на зоркой страже,    

Артур пронзил копьем и грудь и тень,[470]    

Ни сам Фокачча[471], ни вот этот даже,    

     

     64    

     

Что головой мне застит скудный день    

И прозывался Сассоль Маскерони;    

В Тоскане слышали про эту тень.[472]    

     

     67    

     

А я, – чтоб все явить, как на  ладони, –    

Был Камичон де'Пацци,[473] и я  жду    

Карлино[474] для затменья  беззаконий».    

     

     70    

     

Потом я видел сотни лиц[475] во  льду,    

Подобных песьим мордам; и доныне    

Страх у меня к замерзшему пруду.    

     

     73    

     

И вот, пока мы шли к той середине,    

Где сходится всех тяжестей поток,[476]    

И я дрожал в темнеющей пустыне, –    

     

     76    

     

Была то воля,[477] случай или рок,    

Не знаю, – только, меж голов  ступая,    

Я одному ногой ушиб висок.    

     

     79    

     

«Ты что дерешься? – вскрикнул  дух, стеная. –    

Ведь не пришел же ты меня толкнуть,    

За Монтаперти лишний раз отмщая?»[478]    

     

     82    

     

И я: «Учитель, подожди чуть-чуть;    

Пусть он меня избавит от сомнений;    

Потом ускорим, сколько хочешь, путь».    

     

     85    

     

Вожатый стал; и я промолвил тени,    

Которая ругалась всем дурным:    

«Кто ты, к другим столь злобный средь  мучений?»    

     

     88    

     

«А сам ты кто, ступающий другим    

На лица в Антеноре, – он  ответил, –    

Больней, чем если бы ты был живым?»    

     

     91    

     

«Я жив, и ты бы утешенье  встретил, –    

Был мой ответ, – когда б из рода  в род    

В моих созвучьях я тебя отметил».    

     

     94    

     

И он сказал: «Хочу наоборот.    

Отстань, уйди; хитрец ты плоховатый:    

Нашел, чем льстить средь ледяных  болот!»    

     

     97    

     

Вцепясь ему в затылок волосатый,    

Я так сказал: «Себя ты назовешь    

Иль без волос останешься, проклятый!»    

     

     100    

     

И он в ответ: «Раз ты мне космы рвешь,    

Я не скажу, не обнаружу, кто я,    

Хотя б меня ты изувечил сплошь».    

     

     103    

     

Уже, рукой в его загривке роя,    

Я не одну ему повыдрал прядь,    

А он глядел все книзу, громко воя.    

     

     106    

     

Вдруг кто-то крикнул: «Бокка, брось  орать!    

И без того уж челюстью грохочешь.    

Разлаялся! Кой черт с тобой опять?»    

     

     109    

     

«Теперь молчи, – сказал я, –  если хочешь,    

Предатель гнусный! В мире свой позор    

Через меня навеки ты упрочишь».    

     

     112    

     

«Ступай, – сказал он, –  врать тебе простор.    

Но твой рассказ пусть в точности  означит    

И этого, что на язык так скор.    

     

     115    

     

Он по французским денежкам здесь  плачет.    

«Дуэра[479], – ты  расскажешь, – водворен    

Там, где в прохладце грешный люд  маячит»    

     

     118    

     

А если спросят, кто еще, то вон –    

Здесь Беккерия[480], ближе братьи прочей,    

Которому нашейник[481] рассечен;    

     

     121    

     

Там Джанни Сольданьер[482]  потупил очи,    

И Ганеллон, и Тебальделло с ним,[483]    

Тот, что Фаэнцу отомкнул средь ночи».    

     

     124    

     

Мы отошли, и тут глазам моим    

Предстали двое, в яме леденея;    

Один, как шапкой, был накрыт другим.    

     

     127    

     

Как хлеб грызет голодный, стервенея,    

Так верхний зубы нижнему вонзал    

Туда, где мозг смыкаются и шея.    

     

     130    

     

И сам Тидей не яростней глодал    

Лоб Меналиппа, в час перед кончиной,[484]    

Чем этот призрак череп пожирал.    

     

     133    

     

«Ты, одержимый злобою звериной    

К тому, кого ты истерзал, жуя,    

Скажи, – промолвил я, – что  ей причиной.    

     

     136    

     

И если праведна вражда твоя, –    

Узнав, кто вы и чем ты так обижен,    

Тебе на свете послужу и я,    

     

     139    

     

Пока не станет мой язык недвижен».    

     

     

    

     

 Песнь тридцать третья    

     

Круг  девятый – Второй пояс (Антенора) – Предатели родины и единомышленников  (окончание) – Третий пояс (Толомея) – Предатели друзей и сотрапезников    

     

     

     1    

     

Подняв уста от мерзостного брашна,    

Он вытер свой окровавленный рот    

О волосы, в которых грыз так страшно,    

     

     4    

     

Потом сказал: «Отчаянных невзгод    

Ты в скорбном сердце обновляешь  бремя;    

Не только речь, и мысль о них гнетет.    

     

     7    

     

Но если слово прорастет, как семя,    

Хулой врагу, которого гложу,    

Я рад вещать и плакать в то же время.    

     

     10    

     

Не знаю, кто ты, как прошел межу    

Печальных стран, откуда нет возврата,    

Но ты тосканец, как на слух сужу.    

     

     13    

     

Я графом Уголино был когда-то,    

Архиепископом Руджери – он;[485]    

Недаром здесь мы ближе, чем два  брата.    

     

     16    

     

Что я злодейски был им обойден,    

Ему доверясь, заточен как пленник,    

Потом убит, – известно испокон;    

     

     19    

     

Но ни один не ведал современник    

Про то, как смерть моя была страшна.    

Внемли и знай, что сделал мой  изменник.    

     

     22    

     

В отверстье клетки – с той поры она    

Голодной Башней называться стала,    

И многим в ней неволя суждена –    

     

     25    

     

Я новых лун перевидал немало,    

Когда зловещий сон меня потряс,    

Грядущего разверзши покрывало.    

     

     28    

     

Он, с ловчими, – так снилось мне  в тот час, –    

Гнал волка и волчат от их стоянки    

К холму, что Лукку заслонил от нас;    

     

     31    

     

Усердных псиц задорил дух приманки,[486]    

А головными впереди неслись    

Гваланди, и Сисмонди, и Ланфранки.[487]    

     

     34    

     

Отцу и детям было не спастись:    

Охотникам досталась их потреба,    

И в ребра зубы острые впились.    

     

     37    

     

Очнувшись раньше, чем зарделось небо,    

Я услыхал, как, мучимые сном,    

Мои четыре сына[488] просят хлеба.    

     

     40    

     

Когда без слез ты слушаешь о том,    

Что этим стоном сердцу  возвещалось, –    

Ты плакал ли когда-нибудь о чем?    

     

     43    

     

Они проснулись; время приближалось,    

Когда тюремщик пищу подает,    

И мысль у всех недавним сном  терзалась.[489]    

     

     46    

     

И вдруг я слышу – забивают вход    

Ужасной башни; я глядел, застылый,    

На сыновей; я чувствовал, что вот –    

     

     49    

     

Я каменею, и стонать нет силы;    

Стонали дети; Ансельмуччо мой    

Спросил: «Отец, что ты так смотришь,  милый?»    

     

     52    

     

Но я не плакал; молча, как немой,    

Провел весь день и ночь, пока денница    

Не вышла с новым солнцем в мир  земной.    

     

     55    

     

Когда луча ничтожная частица    

Проникла в скорбный склеп и я открыл,    

Каков я сам, взглянув на эти  лица, –    

     

     58    

     

Себе я пальцы в муке укусил.    

Им думалось, что это голод нудит    

Меня кусать; и каждый, встав, просил:    

     

     61    

     

«Отец, ешь нас, нам это легче будет;    

Ты дал нам эти жалкие тела, –    

Возьми их сам; так справедливость  судит».    

     

     64    

     

Но я утих, чтоб им не делать зла.    

В безмолвье день, за ним другой  промчался.    

Зачем, земля, ты нас не пожрала!    

     

     67    

     

Настал четвертый. Гаддо зашатался    

И бросился к моим ногам, стеня:    

«Отец, да помоги же!» – и скончался.    

     

     70    

     

И я, как ты здесь смотришь на меня,    

Смотрел, как трое пали друг за другом    

От пятого и до шестого дня.    

     

     73    

     

Уже слепой, я щупал их с испугом,    

Два дня звал мертвых с воплями тоски;    

Но злей, чем горе, голод был  недугом».[490]    

     

     76    

     

Тут он умолк и вновь, скосив зрачки,    

Вцепился в жалкий череп, в кость  вонзая    

Как у собаки крепкие клыки.    

     

     79    

     

О Пиза, стыд пленительного края,    

Где раздается si![491] Коль медлит суд    

Твоих соседей, – пусть, тебя  карая,    

     

     82    

     

Капрара и Горгона с мест сойдут    

И устье Арно заградят заставой,[492]    

Чтоб утонул весь твой бесчестный люд!    

     

     85    

     

Как ни был бы ославлен темной славой    

Граф Уголино, замки уступив,[493] –    

За что детей вести на крест неправый!    

     

     88    

     

Невинны были, о исчадье Фив,[494]    

И Угуччоне с молодым Бригатой,    

И те, кого я назвал,[495] в песнь вложив.    

     

     91    

     

Мы шли вперед[496] равниною покатой    

Туда, где, лежа навзничь, грешный род    

Терзается, жестоким льдом зажатый.    

     

     94    

     

Там самый плач им плакать не дает,    

И боль, прорвать не в силах  покрывала,    

К сугубой муке снова внутрь идет;    

     

     97    

     

Затем что слезы с самого начала,    

В подбровной накопляясь глубине,    

Твердеют, как хрустальные забрала.    

     

     100    

     

И в этот час, хоть и казалось мне,    

Что все мое лицо, и лоб, и веки    

От холода бесчувственны вполне,    

     

     103    

     

Я ощутил как будто ветер некий.    

«Учитель, – я спросил, –  чем он рожден?    

Ведь всякий пар угашен здесь навеки».[497]    

     

     106    

     

И вождь: «Ты вскоре будешь приведен    

В то место, где, узрев ответ воочью,    

Постигнешь сам, чем воздух возмущен».    

     

     109    

     

Один из тех, кто скован льдом и  ночью,    

Вскричал: «О души, злые до того,    

Что вас послали прямо к средоточью,    

     

     112    

     

Снимите гнет со взгляда моего,