1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
В чем штука? да прогневался    

И так уж дядя Влас.    

     

Совсем светло. Позавтракать    

Мужьям хозяйки вынесли:    

Ватрушки с творогом,    

Гусятина (прогнали тут    

Гусей; три затомилися,    

Мужик их нес под мышкою:    

«Продай! помрут до городу!» –    

Купили ни за что).    

Как пьет мужик, толковано    

Немало, а не всякому    

Известно, как он ест.    

Жаднее на говядину,    

Чем на вино, бросается.    

Был тут непьющий каменщик,    

Так опьянел с гусятины,    

На что твое вино!    

Чу! слышен крик: «Кто едет-то!    

Кто едет-то!» Наклюнулось    

Еще подспорье шумному    

Веселью вахлаков.    

Воз с сеном приближается,    

Высоко на возу    

Сидит солдат Овсяников,    

Верст на двадцать в окружности    

Знакомый мужикам,    

И рядом с ним Устиньюшка,    

Сироточка-племянница,    

Поддержка старика.    

Райком кормился дедушка,    

Москву да Кремль показывал,    

Вдруг инструмент испортился,    

А капиталу нет!    

Три желтенькие ложечки    

Купил – так не приходятся    

Заученные натвердо    

Присловья к новой музыке,    

Народа не смешат!    

Хитер солдат! по времени    

Слова придумал новые,    

И ложки в ход пошли.    

Обрадовались старому:    

«Здорово, дедко! спрыгни-ка,    

Да выпей с нами рюмочку,    

Да в ложечки ударь!»    

– Забраться-то забрался я,    

А как сойду, не ведаю:    

Ведет! – «Небось до города    

Опять за полной пенцией?    

Да город-то сгорел!»    

– Сгорел? И поделом ему!    

Сгорел? Так я до Питера!    

«Чай, по чугунке тронешься?»    

Служивый посвистал:    

– Недолго послужила ты    

Народу православному,    

Чугунка бусурманская!    

Была ты нам люба,    

Как от Москвы до Питера    

Возила за три рублика,    

А коли семь-то рубликов    

Платить, так черт с тобой! –    

     

«А ты ударь-ка в ложечки, –    

Сказал солдату староста, –    

Народу подгулявшего    

Покуда тут достаточно.    

Авось дела поправятся.    

Орудуй живо, Клим!»    

(Влас Клима недолюбливал,    

А чуть делишко трудное,    

Тотчас к нему: «Орудуй, Клим!» –    

А Клим тому и рад.)    

     

Спустили с возу дедушку.    

Солдат был хрупок на ноги,    

Высок и тощ до крайности;    

На нем сюртук с медалями    

Висел, как на шесте.    

Нельзя сказать, чтоб доброе    

Лицо имел, особенно    

Когда сводило старого –    

Черт чертом! Рот ощерится.    

Глаза – что угольки!    

     

Солдат ударил в ложечки,    

Что было вплоть до берегу    

Народу – все сбегается.    

Ударил – и запел:    

     

Тошен свет,    

Правды нет,    

Жизнь тошна,    

Боль сильна.    

Пули немецкие,    

Пули турецкие,    

Пули французские,    

Палочки русские!    

Тошен свет,    

Хлеба нет,    

Крова нет,    

Смерти нет.    

     

Ну-тка, с редута [107]-то с первого номеру,    

Ну-тка, с Георгием [108] – по́ миру, по́ миру!    

     

У богатого,    

У богатины,    

Чуть не подняли    

На рогатину [109].    

Весь в гвоздях забор    

Ощетинился,    

А хозяин-вор,    

Оскотинился.    

     

Нет у бедного    

Гроша медного:    

Не взыщи, солдат!»    

– «И не надо, брат!» –    

     

Тошен свет,    

Хлеба нет,    

Крова нет,    

Смерти нет.    

     

Только трех Матрен    

Да Луку с Петром    

Помяну добром.    

У Луки с Петром    

Табачку нюхнем,    

А у трех Матрен    

Провиант найдем.    

     

У первой Матрены    

Груздочки ядрены.    

Матрена вторая    

Несет каравая,    

У третьей водицы попью    

из ковша:    

Вода ключевая, а мера –    

душа!    

Тошен свет,    

Правды нет,    

Жизнь тошна,    

Боль сильна.    

     

Служивого задергало.    

Опершись на Устиньюшку,    

Он поднял ногу левую    

И стал ее раскачивать,    

Как гирю на весу;    

Проделал то же с правою,    

Ругнулся: «Жизнь проклятая!» –    

И вдруг на обе стал.    

     

«Орудуй, Клим!» По-питерски    

Клим дело оборудовал:    

По блюдцу деревянному    

Дал дяде и племяннице.    

Поставил их рядком,    

А сам вскочил на бревнышко    

И громко крикнул: «Слушайте!»    

(Служивый не выдерживал    

И часто в речь крестьянина    

Вставлял словечко меткое    

И в ложечки стучал.)    

     

Клим    

     

Колода есть дубовая    

У моего двора,    

Лежит давно: из младости    

Колю на ней дрова,    

Так та не столь изранена,    

Как господин служивенькой.    

Взгляните: в чем душа!    

     

Солдат    

     

Пули немецкие,    

Пули турецкие,    

Пули французские,    

Палочки русские.    

     

Клим    

     

А пенциону полного    

Не вышло, забракованы    

Все раны старика;    

Взглянул помощник лекаря,    

Сказал: «Второразрядные!    

По ним и пенцион».    

     

Солдат    

     

Полного выдать не велено:    

Сердце насквозь не прострелено!    

     

(Служивый всхлипнул; в ложечки    

Хотел ударить – скорчило!    

Не будь при нем Устиньюшки,    

Упал бы старина.)    

     

Клим    

     

Солдат опять с прошением.    

Вершками раны смерили    

И оценили каждую    

Чуть-чуть не в медный грош.    

Так мерил пристав следственный    

Побои на подравшихся    

На рынке мужиках:    

«Под правым глазом ссадина    

Величиной с двугривенный,    

В средине лба пробоина    

В целковый. Итого:    

На рубль пятнадцать с деньгою    

Побоев…» Приравняем ли    

К побоищу базарному    

Войну под Севастополем,    

Где лил солдатик кровь?    

     

Солдат    

     

Только горами не двигали,    

А на редуты как прыгали!    

Зайцами, белками, дикими кошками,    

Там и простился я с ножками,    

С адского грохоту, свисту оглох,    

С русского голоду чуть не подох!    

     

Клим    

     

Ему бы в Питер надобно    

До Комитета раненых.    

Пеш до Москвы дотянется,    

А дальше как? Чугунка-то    

Кусаться начала!    

     

Солдат    

     

Важная барыня! гордая барыня!    

Ходит, змеею шипит;    

«Пусто вам! пусто вам! пусто вам!» –    

Русской деревне кричит;    

В рожу крестьянину фыркает,    

Давит, увечит, кувыркает,    

Скоро весь русский народ    

Чище метлы подметет.    

     

Солдат слегка притопывал.    

И слышалось, как стукалась    

Сухая кость о кость,    

А Клим молчал: уж двинулся    

К служивому народ.    

Все дали: по копеечке,    

По грошу, на тарелочках    

Рублишко набрался…    

     

Пир кончился, расходится    

Народ. Уснув, осталися    

Под ивой наши странники,    

И тут же спал Ионушка    

Да несколько упившихся    

Не в меру мужиков.    

Качаясь, Савва с Гришею    

Вели домой родителя    

И пели; в чистом воздухе    

Над Волгой, как набатные,    

Согласные и сильные    

Гремели голоса:    

     

Доля народа,    

Счастье его,    

Свет и свобода    

Прежде всего!    

     

Мы же немного    

Просим у Бога:    

Честное дело    

Делать умело    

Силы нам дай!    

     

Жизнь трудовая –    

Другу прямая    

К сердцу дорога,    

Прочь от порога,    

Трус и лентяй!    

То ли не рай?    

     

Доля народа,    

Счастье его,    

Свет и свобода    

Прежде всего!    

     

 ЭПИЛОГ    

Гриша Добросклонов    

     

     I    

     

Беднее захудалого    

Последнего крестьянина    

Жил Трифон. Две каморочки:    

Одна с дымящей печкою,    

Другая в сажень – летняя,    

И вся тут недолга;    

Коровы нет, лошадки нет,    

Была собака Зудушка,    

Был кот – и те ушли.    

     

Спать уложив родителя,    

Взялся за книгу Саввушка,    

А Грише не сиделося,    

Ушел в поля, в луга.    

     

У Гриши – кость широкая,    

Но сильно исхудалое    

Лицо – их недокармливал    

Хапуга-эконом.    

Григорий в семинарии    

В час ночи просыпается    

И уж потом до солнышка    

Не спит – ждет жадно ситника,    

Который выдавался им    

Со сбитнем по утрам.    

Как ни бедна вахлачина,    

Они в ней отъедалися.    

Спасибо Власу-крестному    

И прочим мужикам!    

Платили им молодчики,    

По мере сил, работою,    

По их делишкам хлопоты    

Справляли в городу.    

Дьячок хвалился детками,    

А чем они питаются –    

И думать позабыл.    

Он сам был вечно голоден,    

Весь тратился на поиски,    

Где выпить, где поесть.    

И был он нрава легкого,    

А будь иного, вряд ли бы    

И дожил до седин.    

Его хозяйка Домнушка    

Была куда заботлива,    

Зато и долговечности    

Бог не дал ей. Покойница    

Всю жизнь о соли думала:    

Нет хлеба – у кого-нибудь    

Попросит, а за соль    

Дать надо деньги чистые,    

А их по всей вахлачине,    

Сгоняемой на барщину,    

По году гроша не было!    

Вахлак тянул «Голодную»    

И без соли – приправленный    

Корою – хлеб жевал.    

И то уж благо: с Домною    

Делился им; младенцами    

Давно в земле истлели бы    

Ее родные деточки,    

Не будь рука вахлацкая    

Щедра, чем Бог послал.    

     

Батрачка безответная    

На каждого, кто чем-нибудь    

Помог ей в черный день,    

Всю жизнь о соли думала,    

О соли пела Домнушка –    

Стирала ли, косила ли,    

Баюкала ли Гришеньку,    

Любимого сынка.    

Как сжалось сердце мальчика,    

Когда крестьянки вспомнили    

И спели песню Домнину    

(Прозвал ее «Соленою»    

Находчивый вахлак).    

     

     Соленая    

     

Никто как Бог!    

Не ест, не пьет    

Меньшой сынок,    

Гляди – умрет!    

     

Дала кусок,    

Дала другой –    

Не ест, кричит:    

«Посыпь сольцой!»    

     

А соли нет,    

Хоть бы щепоть!    

«Посыпь мукой», –    

Шепнул Господь.    

     

Раз-два куснул,    

Скривил роток.    

«Соли еще!» –    

Кричит сынок.    

     

Опять мукой…    

А на кусок    

Слеза рекой!    

Поел сынок!    

     

Хвалилась мать –    

Сынка спасла…    

Знать, солона    

Слеза была!..    

     

Запомнил Гриша песенку    

И голосом молитвенным    

Тихонько в семинарии,    

Где было темно, холодно,    

Угрюмо, строго, голодно,    

Певал – тужил о матушке    

И обо всей вахлачине,    

Кормилице своей.    

И скоро в сердце мальчика    

С любовью к бедной матери    

Любовь ко всей вахлачине    

Слилась, – и лет пятнадцати    

Григорий твердо знал уже,    

Кому отдаст всю жизнь свою    

И за кого умрет.    

     

Довольно демон ярости    

Летал с мечом карающим    

Над русскою землей.    

Довольно рабство тяжкое    

Одни пути лукавые    

Открытыми, влекущими    

Держало на Руси!    

Над Русью оживающей    

Святая песня слышится,    

То ангел милосердия,    

Незримо пролетающий    

Над нею, души сильные    

Зовет на честный путь.    

     

Средь мира дольного [110]    

Для сердца вольного    

Есть два пути.    

     

Взвесь силу гордую,    

Взвесь волю твердую:    

Каким идти?    

     

Одна просторная –    

Дорога торная,    

Страстей раба,    

     

По ней громадная,    

К соблазну жадная,    

Идет толпа.    

     

О жизни искренней,    

О цели выспренней    

Там мысль смешна.    

     

Кипит там вечная    

Бесчеловечная    

Вражда-война    

     

За блага бренные…    

Там души пленные    

Полны греха.    

     

На вид блестящая,    

Там жизнь мертвящая    

К добру глуха.    

     

Другая – тесная    

Дорога, честная,    

По ней идут    

     

Лишь души сильные,    

Любвеобильные,    

На бой, на труд    

     

За обойденного,    

За угнетенного –    

Умножь их круг,    

     

Иди к униженным,    

Иди к обиженным –    

И будь им друг!    

     

И ангел милосердия    

Недаром песнь призывную    

Поет – ей внемлют чистые, –    

Немало Русь уж выслала    

Сынов своих, отмеченных    

Печатью дара Божьего,    

На честные пути,    

Немало их оплакала    

(Увы! Звездой падучею    

Проносятся они!).    

Как ни темна вахлачина,