1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 
"Когда я задремал, мне стало казаться, что шумит не море, а мои мысли, и что весь мир состоит из одного только меня. И, сосредоточив таким образом в себе самом весь мир, я … отдался ощущению, которое я так любил. Это – ощущение страшного одиночества, когда вам кажется, что во всей вселенной, тёмной и бесформенной, существуете только вы один. Ощущение гордое, демоническое, доступное только русским людям, у которых мысли и ощущения так же широки, безграничны и суровы, как их равнины, леса, снега. Если бы я был художником, то непременно изобразил бы выражение лица у русского человека, когда он сидит неподвижно и, подобрав под себя ноги, обняв голову руками, предаётся этому ощущению … А рядом с этим ощущением мысли о бесцельной жизни, о смерти, загробных потёмках … мысли не стоят гроша медного, но выражение лица, должно быть, прекрасно…

В моей голове кипела странная и, если хотите, смешная работа. Самые разнообразные мысли в беспорядке громоздились одна на другую, путались, меша-ли друг другу, а я, мыслитель, уставясь в землю лбом, ничего не понимал и никак не мог ориентироваться в этой куче нужных и ненужных мыслей. Оказалось, что я, мыслитель, не усвоил себе ещё даже техники мышления и что распоряжаться своей собственной головой я так же не умел, как починять часы. Первый раз в жизни я мыслил усердно и напряжённо, и это казалось мне такой диковиной, что я думал: «Я схожу с ума!» Чей мозг работает не всегда, а только в тяжёлые минуты, тому часто приходит мысль о сумасшествии.

…я прозрел и понял наконец, что я за птица… я понял, что у меня не было ни убеждений, ни определённого нравственного кодекса, ни сердца, ни рассудка; всё умственное и нравственное богатство моё состояло из специальных знаний, обрывков, ненужных воспоминаний, чужих мыслей – и только, а психические движения мои были несложны, просты и азбучны, как у якута … Если я не любил говорить ложь, не крал, не убивал и вообще не делал очевидно грубых ошибок, то это не в силу своих убеждений, – их у меня не было, – а просто только потому, что я по рукам и ногам был связан нянюшкиными сказками и прописной моралью, которые вошли мне в плоть и кровь и которые незаметно для меня руководили мною в жизни, хотя я и считал их нелепостью…

Я понял, что я не мыслитель, не философ, а просто виртуоз (т. е. стилист – О.). Бог дал мне здоровый, сильный русский мозг с задатками таланта. И вот представьте себе этот мозг на 26 году жизни, не дрессированный, совершенно свободный от постоя, не обремененный никакою кладью, а только слегка запылившийся кое-какими знаниями по инженерной (читай медицинской – О.) части; он молод и физиологически алчет работы, ищет её, и вдруг совершенно случайным путем западает в него извне красивая, сочная мысль о бесцельной жизни и загробных потёмках. Он жадно втягивает её в себя, даёт в её распоряжение весь свой простор и начинает играть с нею на всякие лады, как кошка с мышкой. У мозга ни эрудиции, ни системы, но это не беда. Он собственными, природными силами на манер самоучки справляется с широкой мыслью, и не проходит месяца, как уж обладатель мозга из одного картофеля готовит сотню вкусных блюд и мнит себя мыслителем…

Эту виртуозность, игру в серьёзную мысль наше поколение внесло в науку, в литературу, в политику…"

Далее Чехов несомненно сравнивает уровень своего мышления с уровнем умудрённого жизненным опытом Суворина:

«Старики, во-первых, не виртуозы. Их пессимизм является к ним не извне, не случайно, а из глубины собственного мозга и уж после того, как они проштудируют всяких Гегелей и Кантов, настрадаются, наделают тьму ошибок, одним словом, когда пройдут всю лестницу от низу до верху. Их пессимизм имеет за собой и личный опыт, и прочное философское развитие. Во-вторых, у стариков-мыслителей пессимизм составляет не шалтай-болтай, как у нас с вами, а мировую боль, страдание; он у них имеет христианскую подкладку, потому что вытекает из любви к человеку и из мыслей о человеке и совсем лишён того эгоизма, какой замечается у виртуозов».

Фрагментарно именно эти взгляды и выражены в тогдашней переписке с Сувориным. Вот полушутливая фраза:

«Русский писатель живёт в водосточной трубе, ест мокриц, любит халд и прачек, не знает он ни истории, ни географии, ни естественных наук, ни религии родной страны, ни администрации, ни судопроизводства… одним словом, чёрта лысого не знает».

А вот 29-летний Чехов пишет совсем серьёзно:

«Мне страстно хочется спрятаться куда-нибудь лет на пять и занять себя кропотливым, серьёзным трудом. Мне надо учиться, учить все с самого начала, ибо я, как литератор, круглый невежда».

Но это состояние духовного банкротства оказалось мучительным, и Чехов не пошёл дальше, не выдержал. Это тоже причина предательства Суворина. Суворин, как отец, ментор, сам того не ведая, толкал Чехова вверх. Отношения с Сувориным начались для Антона Павловича с обычного лицемерия, но это был не Лейкин и даже не Григорович. Суворин оказал огромное воздействие на Чехова. В конце концов дружба с ним превратилась для прожигающего жизнь Чехова в немой укор. С либералами типа Гольцева было гораздо легче.

С другой стороны, в жизни Чехова произошёл мудрый отказ от разума. Ведь русское мышление как таковое и построено на «виртуозности», на гениальной стилизации, гениальной игре идей, кружащихся в нихиле. Огоньки сверкнули в чеховском мозгу и погасли. Сами «Огни» это стилизация, заглушечная русская игра, причём довольно элементарная: «вот как я думаю» – и тут в конце оправдательный поворот, сдвиг, отшатывание он своей же мысли. Мысль героя заканчивается фразой: «Ничего не разберёшь на этом свете!» Отказ. Чехов дальше бы и не смог. Это вершина развития его мышления, дальше пошёл регресс. Суворин, сам самоучка, не мог тут ему помочь. Он дал материал, пищу для размышлений, и только. Чехов писал Суворину:

«Конечно, я не Шопенгауэр и не Паскаль. Вы правы; но и Вы тоже, извините, не того…»

Чехов и Суворин были очень близки друг другу, так что помещенная ниже характеристика Суворина вполне приложима и к самому Чехову:

«Суворин представляет из себя воплощённую чуткость. Это большой человек. В искусстве он изображает из себя то же самое, что сеттер на охоте на бекасов, то есть работает чертовским чутьем и всегда горит страстью. Он плохой теоретик, наук не проходил, многого не знает, во всём он самоучка – отсюда его чисто собачья неиспорченность и цельность, отсюда и самостоятельность взгляда. Будучи беден теориями, он поневоле должен был развить в себе то, чем богато наделила его природа, поневоле он развил свой инстинкт до размеров большого ума».

Суворин динамичен, активен. Чехов, при общей схожести, слабее, пассивнее. Он принадлежал другой эпохе, менее целесообразной и более старой, в общем – выморочной. У Суворина процесс не зашёл так далеко. он потерял веру, но не совсем, не так как Чехов, вообще ушедший из церкви. И приступы апатии у Су-ворина не носили столь интенсивной окраски. Чехов так и написал Суворину:

«но мне не хватает страсти и, стало быть, таланта. Во мне огонь горит ровно и вяло, без вспышек и треска, оттого-то не случается, чтобы я за одну ночь написал бы сразу листа 3-4 или, увлекшись работою, помешал бы себе лечь в постель, когда хочется спать; не совершаю я потому ни выдающихся глупостей, ни заметных умностей».
  
771
 
Примечание к №572

Ну несколько бы замешкался со сбором и вывозом дневников, конспектов, множества книг с аппаратом пометок.

Как сказал один молчаливый народ, разговор только портит беседу. Насколько благороднее была бы II часть без этой III-ей. То есть чтобы III-я была в уме, только подразумевалась. Соответственно I часть. «Закруглённый мир» – без II-ой, тоже подразумеваемой, это уже почти величие. Ну а вообще «Бесконечный тупик», ненаписанный или навечно погребённый в письменном столе – это действительно нечто психологически сопоставимое со смертью отца.

Если уж зашла речь: я бы мог написать и IV часть. С соответствующим увеличением объёма. Да в значительной степени она уже написана. Так, конспекты, на которые я опирался, составят 1500 страниц. Дневники – около 500 (написанные конспективно, они легко разворачиваются в 10 раз). Всякого рода рукописи, не вошедшие в окончательный текст, – страниц 500. И главное, аппарат пометок и записей на полях сотен книг. Его полное воспроизведение и развёртка как раз и составит З0000 страниц. Набралось бы. Некоторые части, кстати, я вполне реально хочу отпочковать. Вот, например, думаю около 1/10 пометок из ПСС Ленина перепечатать под заголовком «1600 (условно) отрывков из произведений и писем Н.Ленина». Наверное, сделаю – такая механическая работа хорошо заслоняет от ощущения бессмысленности моей жизни.

Конечно, здесь, в «IV части», грань, за которой осуществление личности исчезает, заменяется другими текстами. Личностное начало становится слишком косвенным, так что объём переходит в безличную немоту. Но в принципе написать можно было бы. 70 «двадцатьдевятых томов». Плюс система примечаний.

Менее всего меня можно упрекнуть в легкомыслии. Моё мышление очень авторитарно, и я всегда ищу для любого своего мнения зацепку авторитета. (791) К которому я равнодушен, но который я тем не менее всегда приберегаю «на чёрный день».

Кюстин писал, что жители Петербурга напоминают ему шахматные фигуры, «которые приводит в движение один лишь человек, имея своим незримым противником всё человечество». В общем это и смысл моего существования. Я спорю с некой абстракцией, причём спорю очень древними, архаичными методами. Возможно, «всё было бы хорошо», если бы я всерьёз в своей жизни прочёл только одну книгу. Я же Библию заменил библиотекой (783).

Трудолюбие, всё ломающее интеллектуальное упорство, бешеное, застилающее глаза кровавой пеленой честолюбие, серьёзное, пожалуй, излишне серьёзное отношение к миру – и всё зря. Всё – «никому не нужно». Кто-то дал мне дар сопоставления несопоставимого, дар насмешки над собой, дар совершать громоздкую мыслительную работу, постоянную и… бессмысленную. Бессмысленную, ибо я абсолютно бездарен в цели (801). Зачем, для чего – для меня это безобразное чавкание филологического болота. Я никогда не мог найти цель в жизни. (940) Долго постановка цели казалась мне грубой, напоминала злобный огонёк в глазах шимпанзе, «увидевшего» сложно висящий апельсин – «цель поставлена». Но потом я понял, что что– то порвано сзади моих глаз, и они просто расслабленны, все видят, но ничего не могут «увидеть». Чисто созерцательное отношение к миру. Но в этом и боль, при потенциальной способности понимания мира и при постоянном механическом перебирании его моим мозгом. У меня голова болит.
  
772
 
Примечание к №759

Первый вопрос у русского демократа: кто сильненький

Ещё бы, ведь он РУССКИЙ. Удивительно, как точно понимал Достоевский суть национальной психологии. (781) Его высказывания о русском характере – я не устаю поражаться их глубине. Глубине естественной. У него ведь не было никакой определённой концепции, «теории». Просто он ВИДЕЛ:

«Вся Россия заражена в известном смысле страшною мнительностью, во всех сословиях и во всех занятиях и именно насчёт власти».
  
773
 
Примечание к №763

Русская эмиграция мешала.

Русские думали, их в Европе ждать будут, что для них там какое-нибудь пустое государство приготовили. И совершили три роковые ошибки:

1. Русская эмигрантская культура была вывернута наружу. Всё писалось открытым текстом. Не было секретов, не было тайны русской диаспоры. (788) О евреях и масонах нужно было собирать материал, тайно обучать молодежь реальной истории Европы в закрытых и нелегальных учебных заведениях и т. д.

2. Русская элита не была замкнута и не понимала, что живёт во враждебном окружении. Не было строго иерархической религиозной организации, системы внутрикагального сыска, обязательного налога на нужды эмиграции для всех членов диаспоры, не было сети осведомителей в структурах соответствующих государств и т. д.

3. Русская эмиграция не создала тайный военизированный орден, который повязал бы всю диаспору кровью и организовал убийство нескольких десятков политических и общественных деятелей России и западного мира.

Русские безобразно плохо знали историю своих врагов. Во всех трёх направлениях русские как-то хаотически шевелились, что-то самотёком сколачивали на скорую руку, а богатейший опыт еврейской диаспоры лежал нетронутым.
  
774
 
Примечание к с.41 «Бесконечного тупика»

Что делать? – Ничего не делать!

Достоевский писал:

"(В Печорине русский тип) дошёл до неутолимой, желчной злобы и до странной, в высшей степени оригинально русской противоположности двух разнородных элементов: эгоизма до самообожания и в то же время злобного самонеуважения. И всё та же жажда истины и деятельности, и всё то же вечно роковое «НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ»! От злобы и как будто на смех Печорин бросается в дикую, странную деятельность, которая приводит его к глупой, смешной, ненужной смерти.

И всё ведь это действительная правда, повторялось ДЕЙСТВИТЕЛЬНО в нашей жизни".
  
775
 
Примечание к №765

Достоевский однажды действительно провёл форменное литературное расследование

Впрочем, что я. Зрелый Достоевский собственно и начался с профессионального следствия. Комиссия по расследованию дела петрашевцев лезла от него на стену. Генерал Ростовцев во время одного из допросов вдруг закричал: «Я не могу больше видеть Достоевского!» – потом выбежал в другую комнату, закрылся на ключ и хныкал: «Уберите Достоевского, я не выйду, пока вы его не уберёте».

Конечно, в отличие от Чернышевского, пребывание в Петропавловской крепости трудно отнести к звёздному часу Федора Михайловича, и все-таки тоже был приспособлен, тоже плавал как рыба в воде. Ведь первый раз в жизни, а какая органичность, какая вёрткость и презрительная злость.
  
776
 
Примечание к №734

Гоголь – мировосприятие. Достоевский – миросозерцание.

Русское православие практически не имело собственной чертологии и, следовательно, было неполным (789), нежизнеспособным (точнее, неустойчивым, хрупким). И русская история со времени крещения Владимиром это постоянные и долгое время безуспешные поиски чёрта, хоть какого-нибудь. Именно эта цивилизация, проколотая в чёрте, и должна была спродуцировать, породить ИЗ СЕБЯ персонификацию зла.

Киевские ведьмы, немного иностранные. Оттуда пришёл Гоголь. Он русское зло и начал создавать. Достоевский лишь его увидел. «Все мы вышли из „Шинели“ Гоголя». (790) «Бесы» это почти ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ книга, вообще все основные герои Достоевского легко проецируются на русскую историю (810). Но «реальностью» его был мир Гоголя. Не Достоевский создал мичмана Раскольникова и Верховского-Верховенского. Он лишь их выявил, вычленил. Придал им ПРОЗАИЗМ, а следовательно, правдоподобность. А за спиной его ухмылялся «похожий на крысу Гоголь в цветистом жилете». Шёл процесс придания «Вию» правдоподобия и бытовизма «Капитанской дочки», процесс создания вывороченного наизнанку пушкинского мира.

Набоков сказал о романах Достоевского: «Обратное превращение Бедлама в Вифлеем».
  
777
 
Примечание к №767

Провиденциально, что удача русского реализма совпала с демонтажем мира.

Во всём этом есть и позитивный момент. Раскрытие, ломание человеческого организма как ЦЕЛЬ – безумие, садизм. Но как средство, патологоанатомия, – кто же спорит – ценность её необыкновенна. Платонов действительно реалист, материалист (другое дело, что любая реальность сюрреальна), и он показал подоплёку. Как это В ЛОБ. Не извне, как Бабель, и не стиль, как Хармс, ибо у Хармса стиль, загораживание стилем от реальности, а действительно в лоб. Так называемая «правда». Вот отец, он лежит на грязном холодном столе с разрезанным животом – не есть ли это предел реальности? Вот разломать отца и посмотреть у него внутри, что под оболочкой – печень, лёгкие. В этом весь Платонов:

"На его дороге лежал опрокинутый человек. Он вспухал с такой быстротой, что было видно движение растущего тела, лицо же медленно темнело, как будто человек заваливался в тьму … Скоро человек возрос до того, что Дванов стал бояться: он мог лопнуть и брызнуть своею жидкостью жизни, и Дванов отступил от него; но человек начал спадать и светлеть – он, наверное, уже давно умер, в нём беспокоились лишь мертвые вещества.

Один красноармеец сидел на корточках и глядел себе в пах, откуда темным давленым вином выходила кровь; красноармеец бледнел лицом, подсаживал себя рукою, чтобы встать, и замедляющимися словами просил кровь:

– Перестань, собака, ведь я же ослабну!

Но кровь густела до ощущения её вкуса, а затем пошла с чернотой и совсем прекратилась; красноармеец свалился навзничь и тихо сказал – с такой искренностью, когда не ждут ответа:

– Ох, и скучно мне – нету никого со мной!

Дванов близко подошёл к красноармейцу, и он сознательно попросил его:

– Закрой мне зрение! – и глядел, не моргая. засыхающими глазами, без всякой дрожи век.

– А что? – спросил Александр и забеспокоился от стыда.

– Режет… – объяснил красноармеец и сжал зубы, чтобы закрыть глаза. Но глаза не закрывались, а выгорали и выцветали, превращаясь в мутный минерал. В его умерших глазах явственно пошли отражения облачного неба – как будто природа возвратилась в человека после мешавшей ей встречной жизни и красноармеец, чтобы не мучиться, приспособился к ней смертью".

Для прозы Платонова характерна постоянная «минерализация» языка, его обездушивание и затем постепенное угасание. Иллюзия жизни достигается за счёт всё большего и большего ломания жизни. Люди и вещи мерцают – рушатся, разбиваются, раздавливаются; но из-за непрерывности этого процесса он воспринимается именно как процесс, движение, жизнь. Люди друг друга убивают, но при этом всё время разговаривают и смерть превращается в разделку осьминогов, постоянно регенерирующих всё новые и новые щупальца. Книги Платонова это постоянно регенерирующий диалог. Люди погибают, а беседа продолжается:

"Они били войско кирпичами и разожгли на околице соломенные костры, из которых брали мелкий жар руками и бросали его в морды резвых кавалерийских лошадей…

– Ты чего огнем дерёшься? – спросил … подоспевший солдат на коне. – Я тебя сейчас убью!

– Убивай, – сказал Яков Титыч.

– Телом вас не одолеешь, а железа у нас нету…

– Дай я разгонюсь, чтоб ты смерти не заметил.

– Разгоняйся. Уж сколько людей померло, а смерть никто не считает. Солдат отдалился, взял разбег на коне и срубил стоячего Якова Титыча…

– Я ему говорил, что убью, и зарубил, – обратился к Сербинову кавалерист, вытирая саблю о шерсть коня.

– Пускай лучше огнём не дерётся! Кавалерист не спешил воевать, он искал глазами, кого бы ещё убить и кто был виноват. Сербинов поднял на него револьвер.

– Ты чего? – не поверил солдат. – Я ж тебя не трогаю! Сербинов подумал, что солдат говорит верно, и спрятал револьвер. А кавалерист вывернул лошадь и бросил её на Сербинова. Симон упал от удара копытом в живот и почувствовал, как сердце отошло вдаль и оттуда стремилось снова пробиться в жизнь. Сербинов следил за сердцем и не особо желал ему успеха, ведь Софья Александровна останется жить, пусть она хранит в себе след его тела и продолжает существование. Солдат, нагнувшись, без взмаха разрезал ему саблей живот, и оттуда ничего не вышло – ни крови, ни внутренностей.

– Сам лез стрелять, – сказал кавалерист. – Если б ты первый не спешил, то и сейчас остался бы.

Дванов бежал с двумя наганами…

– Ты куда? – остановил Дванова солдат, убивший Сербинова.

Дванов без ответа сшиб его с коня из обоих наганов…"

Вот чисто русское убийство. И это не Бабель, сидящий в кустах с блокнотом, и не Хармс, шутник и панк. Это изнутри. Да глубже еще. Платонов до илистого дна донырнул:

" – Никиток, делай его насквозь! – приказал густой голос…

Дванов увидел вспышку напряжённого беззвучного огня и покатился с бровки оврага на дно, как будто сбитый ломом по ноге…

– Страхуй его, Никиток, от огня жизни! Одежда твоя…

Подошёл Никиток и попробовал Дванова за лоб: тёпел ли он ещё? Рука была большая и горячая. Дванову не хотелось, чтобы эта рука скоро оторвалась от него, и он положил на неё свою ласкающуюся ладонь. Но Дванов знал, что проверял Никиток, и помог ему:

– Бей в голову, Никита. Расклинивай череп скорей!..

– Ай ты цел? Я тебя не расклиню, а разошью: зачем тебе сразу помирать – ай ты не человек? – помучайся, полежи…

Подошли ноги лошади вождя. Густой голос резко осадил Никитка:

– Если ты, сволочь, будешь ещё издеваться над человеком, я тебя самого в могилу вошью. Сказано – кончай, одежда твоя…

– Как ваша фамилия? (сказал лежачий Дванов) Вождь засмеялся: – А тебе сейчас не всё равно? Мрачинский!

Дванов забыл про смерть. Он читал «Приключения современного Агасфера» Мрачинского. Не этот ли всадник сочинил ту книгу?

– Вы писатель! Я читал вашу книгу. Мне все равно, только книга ваша мне нравилась…

– А сами-то вы сочувствуете идее книги? Вы помните ее? – допытывался вождь. – Там есть человек, живущий один на самой черте горизонта.

– Нет, – заявил Дванов. – Идею там я забыл, но зато она выдумана интересно. Так бывает. Вы там глядели на человека как обезьяна на Робинзона: понимали всё наоборот, и вышло для чтения хорошо.

Вождь от внимательного удивления поднялся на седле.

– Это любопытно… Никиток, мы возьмем коммуниста до Лиманного хутора, там его получишь сполна.

– А одёжа? – огорчился Никита.

Помирился Дванов с Никитой на том, что согласился доживать голым. Вождь не возражал и ограничился указанием Никите:

– Смотри, не испорть мне его на ветру! Это большевистский интеллигент – редкий тип.

Отряд тронулся. Дванов схватился за стремя лошади Никиты и старался идти на одной левой ноге… Тянуло ночным ветром, голый Дванов усердно подскакивал на одной ноге, и это его грело.

Никита хозяйственно перебирал бельё Дванова на седле.

– Обмочился, дьявол! – сказал без злобы Никита. – Смотрю я на вас: прямо как дети малые! Ни одного у меня чистого не было: все моментально гадят, хоть в сортир их сначала посылай… Только один был хороший мужик, комиссар волостной: бей, говорит, огарок, прощайте, партия и дети. У того бельё осталось чистым. Специальный был мужик! Дванов представил себе этого специального большевика и сказал Никите:

– Скоро и вас расстреливать будут – совсем с одеждой и бельём. Мы с покойников не одеваемся".

Пис-с-сатели…
  
778
 
Примечание к №600

речи Ленина это нечто звериное

Строение ленинского мышления максимально выявилось при распаде личности. Стал виден каркас, «как это сделано». Лечивший Ленина В.Н.Розанов вспоминал:

«Иногда, совершенно неожиданно (у потерявшего речь Ильича), выскакивали слова „Ллойд Джордж“, „конференция“, „невозможность“ и некоторые другие. Этим своим обиходным словам он старался дать тот или другой смысл, помогая жестами, интонацией».

То есть Ленину, например, хотелось пить, а он показывал на горло и кричал «конференция». Потом ему подавали в «невозможности» воду и он пил «Ллойд Джорджа».

Излюбленный полемический приём Ленина: употребление вместо фамилий своих противников «эвфемизмов» типа «немецкий Плеханов» или «русский Каутский». Плеханов – русский Каутский, а Каутский – немецкий Плеханов. Германия – немецкая Россия. Россия – русская Германия. Луна – ночное солнце. Рука – верхняя нога. Сознание – мыслящая материя. Белое это белое чёрное. Не пылят листы, не дрожит дорога, подожди и ты, отдохнёшь немного. Связь между вещами понятна, но сами вещи абстрактны и поэтому взаимозаменимы. Чтобы не путаться, необходим инвентарный список и правила сборки: что в каком порядке. Ленин совершенно не умел рисовать. Но если бы попробовал, то постоянно бы забывал разные мелкие детали: нос на лице, хвост у лисицы, ствол у дерева. Ведь такая мелочь, такая труднозапоминающаяся особенность. Полоски у зебр все разные и по ним они узнают друг друга. Но что это «незебре»? – монотонная полосатость. ЧТО цвет глаз или форма ушей нечеловеку? Страшная жажда жизни при неумении жить, при абсолютном непонимании жизни. Её осуществления, а не воления. Воление понятно, ибо везде одинаково. Но суть, но пейзаж…
  
779
 
Примечание к №726

Показ Чеховым отрицательных сторон деревенской жизни, разрушающий миф русской литературы о добродетельных поселянах

Из всех русских писателей только неверующий Чехов смог найти слова для веры русского народа. Как русские верят в Бога. Элементарно – как это происходит у «простого народа». И не умилённо, и не со злобой, а правду сказал. Видно, что правда. Из рассказа «Мужики»:

«Ольга говорила степенно, нараспев, и походка у неё была, как у богомолки, быстрая… Она каждый день читала Евангелие, читала вслух, по-дьячковски, и многого не понимала, но святые слова трогали её до слёз, и такие слова, как „аще“ и „дондеже“, она произносила со сладким замиранием сердца. Она верила в Бога, в Божью матерь, в угодников; верила, что нельзя обижать никого на свете – ни простых людей, ни немцев, ни цыган, ни евреев, и что горе даже тем, кто не жалеет животных; верила, что так написано в святых книгах, и потому, когда она произносила слова из писания, даже непонятные, то лицо у неё становилось жалостливым, умилённым и светлым».

" – Она у меня и читать может! – похвалилась Ольга, нежно глядя на свою дочь. – Почитай, детка! – сказала она, доставая из узла Евангелие. – Ты почитай, а православные послушают.

Евангелие было старое, тяжёлое, в кожаном переплёте, с захватанными краями, и от него запахло так, будто в избу вошли монахи. Саша подняла брови и начала громко, нараспев:

– «Отошедшим же им, се ангел Господень… во сне явися Иосифу, глаголя: „востав поими отроча и матерь его…“»

– Отроча и матерь его, – повторила Ольга и вся раскраснелась от волнения.

– «И бежи во Египет… и буди тамо, дондеже реку ти…»

При слове «дондеже» Ольга не удержалась и заплакала. На неё глядя, всхлипнула Марья, потом сестра Ивана Макарыча. Старик закашлялся и засуетился, чтобы дать внучке гостинца, но ничего не нашёл и только махнул рукой. И когда чтение кончилось, соседи разошлись по домам, растроганные и очень довольные Ольгой и Сашей".

"Старик не верил в Бога, потому что почти никогда не думал о нём; он признавал сверхъестественное, но думал, что это может касаться одних лишь баб, и когда говорили при нём о религии или чудесном и задавали ему какой-нибудь вопрос, то он говорил нехотя, почёсываясь:

– А кто ж его знает!

Бабка верила, но как-то тускло; всё перемешалось в её памяти, и едва она начинала думать о грехах, о смерти, о спасении души, как нужда и забота перехватывали её мысль, и она тотчас же забывала, о чём думала. Молитв она не помнила и обыкновенно по вечерам, когда спать, становилась перед образами и шептала:

– Казанской Божьей матери, смоленской Божьей матери, троеручицы Божьей матери…

Марья и Фёкла крестились, говели каждый год, но ничего не понимали. Детей не учили молиться, ничего не говорили им о Боге, не внушали никаких правил и только запрещали в пост есть скоромное. В прочих семьях было почти то же: мало кто верил, мало кто понимал. В то же время все любили священное писание, любили нежно, благоговейно, но не было книг, некому было читать и объяснять, и за то, что Ольга иногда читала Евангелие, её уважали и все говорили ей и Саше «вы»…

То, что происходило в деревне, казалось ей отвратительным и мучило её. На Илью пили, на Успенье пили, на Воздвиженье пили. На Покров в Жукове был приходский праздник, и мужики по этому случаю пили три дня; пропили 50 р. общественных денег и потом ещё со всех дворов собирали на водку. В первый день … зарезали барана и ели его утром, в обед и вечером, ели помногу, и потом ещё ночью дети вставали, чтобы поесть…

Впрочем, и в Жукове, этой Холуевке, происходило раз настоящее религиозное торжество. Это было в августе, когда по всему уезду, из деревни в деревню, носили Живоносную. В тот день, когда её ожидали в Жукове, было тихо и пасмурно. Девушки ещё с утра отправились навстречу иконе в своих ярких нарядных платьях и принесли её под вечер, с крестным ходом, с пением, и в это время за рекой трезвонили. Громадная толпа своих и чужих запрудила улицу; шум, пыль, давка… все протягивали руки к иконе, жадно глядели на неё и говорили, плача:

– Заступница, матушка! Заступница! Все как будто вдруг поняли, что между землёй и небом не пусто, что не всё ещё захватили богатые и сильные, что есть ещё защита от обид, от рабской неволи, от тяжкой, невыносимой нужды, от страшной водки. – Заступница, матушка! – рыдала Марья. – Матушка!

Но отслужили молебен, унесли икону, и всё пошло по-старому, и опять послышались из трактира грубые, пьяные голоса".

"Смерти боялись только богатые мужики, которые чем больше богатели, тем меньше верили в Бога и в спасение души, и лишь из страха перед концом земным, на всякий случай, ставили свечи и служили молебны. Мужики же победнее не боялись смерти. Старику и бабке говорили прямо в глаза, что они зажились, что им умирать пора, и они ничего. Не стеснялись говорить в присутствии Николая Фёкле, что когда Николай умрёт, то её мужу, Денису, выйдет льгота – вернут со службы домой. А Марья не только не боялась смерти, но даже жалела, что она так долго не приходит, и бывала рада, когда у неё умирали дети.

Смерти не боялись, зато ко всем болезням относились с преувеличенным страхом…"

«Ольга вспоминала о том, как несли Николая и около каждой избы заказывали панихиду и как все плакали, сочувствуя её горю».

Вот и всё. Тут всё. Лучше не скажешь.
  
780
 
Примечание к №716

«энциклопедический ум Чернышевского», «гениальные прозрения Белинского»

Речь шла действительно о культе. В 1898 году отмечалось 50-летие со дня смерти Белинского. Казалось бы, дата второстепенная. Однако к знаменательному событию вышло 20 книг (!), посвящённых Белинскому. В этом году было 12 ИЗДАНИЙ его произведений и писем. В газетах и журналах опубликовали 491 статью о его жизни и творчестве. Прошла выставка, посвящённая памяти Белинского, а после выставки был издан соответствующий альбом со 114 снимками с разных портретов, гравюр, картин и рукописей. Современник Белинского и литературный критик уж во всяком случае не меньшего калибра, Иван Васильевич Киреевский, о таком чествовании и подумать не мог. В великой Масонии это было еще более невозможно, чем потом в великой Совдепии.

Наивно ошибается тот, кто считает предреволюционные годы расцветом культуры (829), серебряным веком. Те люди, которые сейчас выглядят столпами русской цивилизации, на самом деле образовывали узкий слой, весьма опосредованно связанный с основной массой читающей публики. В России не было «среднего читателя». Был узкий слой квалифицированных людей, потом широкий слой читателей революционных брошюр, порнографии и телефонных справочников, а ниже ворочалась полуграмотная рабоче-крестьянская масса, как бы самой судьбой предназначенная для примитивных идеологических манипуляций. В таких условиях книги Блока, Мережковского или Розанова получали популярность лишь постольку, поскольку содержали в себе элементы, понятные или полезные (т. е. сочтённые таковыми еврейским печатным синдикатом) второму слою. Например, настоящий успех к Розанову пришёл тогда, когда его «Уединенное» было осуждено за порнографию.

В «Вехах» было гордо заявлено, что подавляющее большинство русских философов придерживалось явно идеалистического направления и лишь несколько второстепенных имён, да и то часто с натяжкой, можно отнести к материалистам. Истина эта затем на протяжении десятилетий с удовольствием повторялась эмигрантскими историками русской философии. Хотя можно было бы и задуматься: если выслали их за границу, если такой успех после Октября у Чернышевских и Писаревых, то ведь не на пустом же месте. Ведь так не бывает, чтобы в один день по мановению волшебной палочки. Конечно, нужно быть западным человеком или уж совсем негодяем, чтобы утверждать, что Советская власть это лишь модификация царизма. Переворот полнейший, абсолютнейший. Революция, ничего общего. Но, повторяю, ведь не на пустом месте же, не на пустом. Не было ли всё предопределено гораздо ранее в сфере наиболее динамичной, забегающей вперед, в сфере духовной, сфере духовно-материальной, количественно духовной – просто в тиражах книг, в разделе книжного рынка. По-моему только так и могло быть. Пусть и 5-6 имён, пусть это лишь какие-то сучки-задоринки на древе отечественной мысли, но ими-то всё и завалено, ими-то всё в количественном отношении и задавлено. А качество в культуре определяет лишь будущее, часто далёкое. Настоящее же, ближнее, определяет вал. 1898 год. Белинский – 491 статья, Киреевский – 3. Всё. Достаточно. Для ближайших 20 лет неважно, что три эти статьи написали, например, Розанов, Соловьёв и Толстой, а 90% статей о Белинском написаны провинциальными щелкопёрами; неважно, что 100% статей о Киреевском написаны искренне, а о Белинском 90% фальшиво или равнодушно.
  
781
 
Примечание к №772

Удивительно, как точно понимал Достоевский суть национальной психологии.

Из «Дневника писателя»:

«Незнакомый русский если начинает с вами разговор, то всегда чрезвычайно конфиденциально и дружественно, но вы с первой буквы видите глубокую недоверчивость и даже затаившееся мнительное раздражение, которое, чуть-чуть не так, и мигом выскочит из него или колкостью, или даже просто грубостью, несмотря на всё его „воспитание“, и, главное, ни с того ни с сего. Всякий как будто хочет отмстить кому-то за своё ничтожество, а между тем это может быть вовсе и не ничтожный человек, бывает так, что даже совсем напротив. Нет человека, готового повторять чаще русского: „какое мне дело, что про меня скажут“, или: „совсем я не забочусь об общем мнении“ – и нет человека, который бы более русского (опять-таки цивилизованного) более боялся, более трепетал общего мнения, того, что про него скажут или подумают. Это происходит именно от глубоко в нём затаившегося неуважения к себе: при необъятном, разумеется, самомнении и тщеславии. Эти две противоположности всегда сидят ПОЧТИ во всяком интеллигентном русском и для него же первого и невыносимы, так что всякий из них носит как бы „ад в душе“».
  
782
 
Примечание к №759

От каждой брошюры рыжего мурина за версту серой несёт.

Несомненно, в отношении к религии у Ленина было что-то ГЛУБОКО патологическое. Сама мысль о Боге вызывала у него приступ головокружения и тошноты. Религия в его мозгу прочно отождествлялась с трупами, ядами, экскрементами, червями и всякого рода половыми извращениями. В этом отношении типично известное письмо Горькому, где Ленин писал:

"Говорить о богоискательстве не для того, чтобы высказаться против ВСЯКИХ чертей и богов, против всякого идейного труположества (всякий боженька есть труположество – будь это самый чистенький, идеальный, не искомый, а построяемый боженька, всё равно), – а для предпочтения синего чёрта жёлтому, это во сто раз хуже, чем не говорить совсем … всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничание даже с боженькой есть невыразимейшая мерзость … самая опасная мерзость, самая гнусная «зараза». Миллион грехов, пакостей, насилий и зараз ФИЗИЧЕСКИХ гораздо легче раскрывается толпой и потому гораздо менее опасны, чем ТОНКАЯ, духовная, приодетая в самые нарядные «идейные» костюмы идея боженьки. Католический поп, растлевающий девушек (о котором я сейчас случайно читал в одной немецкой газете), – ГОРАЗДО МЕНЕЕ опасен … И Вы … смущаете … душу ядом, наиболее сладеньким и наиболее прикрытым леденцами и всякими раскрашенными бумажками!!.. А богостроительство не есть ли ХУДШИЙ вид самооплевания?? Всякий человек, занимающийся строительством БОГА или даже только допускающий такое строительство, ОПЛЁВЫВАЕТ СЕБЯ худшим образом, занимаясь вместо «деяний» КАК РАЗ самосозерцанием, самолюбованием, причем «созерцает»– то такой человек самые грязные, тупые, холопские черты или чёрточки своего "я"…"

Неудивительно, что, придя к власти, Ленин издал указ следующего содержания: «Из числа книг, пускаемых в свободную продажу в Москве, изъять порнографию и книги духовного содержания, отдав их в Главбум на бумагу».

Ленин тогда не уточнил, какие книги считать «книгами духовного содержания». Но вообще, если исходить из его точки зрения, это все книги, где упоминается о Боге без соответствующей ругани. Писал же он на полях гегелевских книг:

«Материалист возвышает знание материи, природы, отсылая Бога и защищающую его философскую сволочь в помойную яму».

И более конкретно:

«Попался идеалист! Бога жалко!! Сволочь идеалистическая!!.. Пошло-поповская идеалистическая болтовня о величии христианства (с цитатами из Евангелия!!). Мерзко, вонюче!»

Конечно, менее всего Ленин был философом. Но, несомненно, это был своеобразный религиозный тип (как об этом в своё время верно говорил Бердяев). И отсюда его неравнодушие к философским произведениям, даже к чрезвычайно интеллектуализированным и абстрактным. У Ленина было извращённо-религи-озное восприятие философии, даже более того – извращённо-христианское. Позитивистский корректный спор между философами он воспринимал в такой системе символов;

«Философия естествоиспытателя Маха относится к естествознанию, как поцелуй христианина Иуды относился к Христу».

Или:

«Весело смотреть, как у этих высохших на мёртвой схоластике мумий – может быть, первый раз в жизни – загораются глаза и розовеют щеки от тех пощёчин, которых надавал им Эрнст Геккель. Жрецы чистой науки и самой отвлечённой, казалось бы, теории прямо стонут от бешенства, и во всём этом реве философских зубров (идеалиста Паульсена, имманента Ремке, кантианца Адикеса и прочих, их же имена ты, господи, веси) явственно слышен основной мотив … Он – материалист, ату его, ату материалиста…»

Неслучайно из «идейного борца против труположества» сделали мумию. (811) Наоборот, чрезвычайно закономерно.
  
783
 
Примечание к №771

Я … Библию заменил библиотекой.

И пытаюсь теперь из тысяч прочитанных книг сделать себе Книгу. Розанов сказал: «Ветхий Завет – нескончаемость. Евангелие – тупик».

«Бесконечный тупик». Смешно. Не получится. Жизнь пропала.
  
784
 
Примечание к №752

вся «русская литература» – записки из Подполья. Само Подполье, в которое Россия и провалилась

Но после провала мир обернулся и Подполье превратилось в Небо, в чисто духовную Россию, в чисто идеальное «наследие», не имеющее своих вымерших или убитых носителей.
  
785
 
Примечание к №730

«могуть пожнакомить моево рукопись з/подстольного корзина»

(А.Чехов)

В черновиках первых произведений Антона Павловича много южных полуеврейских оборотов, вроде: «давали вам своей молотилки», «дайте мне ножа!», «дайте мне пистолета!» Вообще Чехов из-за своего таганрогского прошлого на всю жизнь остался немножко неграмотным, немножко со сломанной, плывущей орфографией. В предисловии к академическому изданию писем Чехова помещено следующее примечание:

«Не сохраняются те особенности чеховского написания, которые представляют собой несущественные, мелкие черты его произношения и орфоэпических особенностей эпохи (прийдётся, приймите, лекарьский, возьня, нечайно, выграть) или вообще не отражают чего-либо специфического в этом произношении, являясь условностью письма, например: пожалуста (исключительно последовательное – с гимназических лет до конца жизни выдерживаемое написание), под устцы, извощик.»

Издание академическое, сказано мягко: «орфоэпические особенности», «условность письма».
  
786
 
Примечание к №753

Другим надоедливым шмулём был Н.Е.Эфрос.

За две недели до Октябрьской революции Эфрос опубликовал рецензию на премьеру Художественного театра, поставившего «Село Степанчиково». По мысли Эфроса, Достоевский своим Фомой «напророчил Распутина». Подписана рецензия просто и элегантно: Князь Мышкин.
  
787
 
Примечание к №750

Английские якобы демократы превратили цветущую Ирландию в картофельный ад

Английские демократы высказали протест по поводу установления советской власти в Грузии. Немедленная реакция Ленина:

«Следует предпринять сейчас двоякие меры: 1). в прессе выступить с рядом статей за разнообразными подписями с высмеиванием взглядов так называемой европейской демократии на грузинский вопрос; 2). поручить немедленно какому-нибудь ядовитому журналисту написать проект архивежливой ноты Чичерина в ответ английской Рабочей партии. В этой ноте самым настоятельным образом разъяснить, что предложение о выводе наших войск из Грузии и об устройстве там референдума было бы вполне разумно и могло бы быть признано исходящим от людей, не сошедших с ума, не подкупленных Антантой, если бы оно было распространено на все народности земного шара … мы предлагаем ей (партии) благосклонно рассмотреть: во-первых, о выводе английских войск из Ирландии и об устройстве там референдума, во– вторых, то же относительно Индии; в-третьих, то же относительно японских войск из Кореи; в четвертых, то же относительно всех стран, в которых находятся войска какого-либо из крупных империалистических государств… В общем и целом проект ноты должен быть архивежливым и чрезвычайно популярным (уровень понимания 10-летних детей) издевательством над идиотскими выходками английской рабочей партии».

Уинстон Черчилль, попыхивая сигарой, изрек о судьбе восточного союзника в первой мировой войне: «Ни к одной из наций рок не был так беспощаден, как к России. Её корабль пошел на дно, когда гавань была уже на виду».

Ударить бы русским по столу на 10-20 лет раньше. Да ударить умненько, не по-ленински, а Лениным. Николай Александрович сидел бы в креслице, высказывался о судьбе союзничка западного: «Ни к одной из наций рок не был так беспощаден, как к Англии. Её корабль пошёл на дно, когда гавань была уже на виду».

А я бы сейчас жил на сороковом этаже константинопольского небоскрёба и писал об ужасах Красной Британии… Впрочем, учитывая особенности русского характера, я бы скорее писал об ужасах «второго николаевского режима».
  
788
 
Примечание к №773

Не было секретов, не было тайны русской диаспоры.

Ещё хуже. Именно космополитическая, именно либеральная, именно западническая часть эмиграции была наиболее оформленна, наиболее организованна. Наконец, наиболее таинственна и молчалива.
  
789
 
Примечание к №776

Русское православие практически не имело собственной чертологии и, следовательно, было неполным

Существуют две точки зрения на историю христианства в России. Согласно первой, христианство победило в России еще в Х веке, согласно второй Россия и в ХV веке всё ещё была полуязыческой. Я думаю, что вторая точка зрения вполне логично вытекает из первой. Христианство победило в России слишком рано и полно и вынуждено было создавать потом нехристианство (теневое язычество). Согласно первой версии, Россия, может быть, самая христианская (са-мая христианизированная) страна в мире. С этим можно спорить. Но то, что нехристианская часть культуры в России максимально христианская (т. е. антихристианская), – это, по-моему, очевидно.
  
790
 
Примечание к №776

«Все мы вышли из „Шинели“ Гоголя». (Ф.Достоевский)

Из письма молодого Достоевского брату: «Деньги … мне нужны на шинель. платья себе я уже не шью, занятый весь моей системою литературной эманципации, а оно, то есть платье, уже неприличное. Шинель же нужна. На неё употреблю с воротником 120, а на остальные хочу кое-как пробиться до напечатки». Из книги в шинель, из «Шинели» в книги.
  
791
 
Примечание к №771

Моё мышление очень авторитарно, и я всегда ищу для любого своего мнения зацепку авторитета.

Флоренский в предисловии к своему главному труду писал:

«Я невольно вспоминаю, как постепенно менялся в моём сознании общий дух работы. Сперва было предположено не делать ни одной ссылки, а говорить только своими словами. Но скоро пришлось вступить в борьбу с самим собою и дать место коротеньким выдержкам. Далее, они стали расти, ширясь до целых отрывков. И, наконец, мне начало казаться, что необходимо отбросить всё СВОЁ и печатать одни только церковные творения».

«Русская история». Особенно если учесть, что одновременно отец Павел на страницах того же «Столпа» восклицает:

«Я ПОПРОБУЮ на свой страх, на авось выстроить что-нибудь, руководствуясь НЕ философским скепсисом, а своим ЧУВСТВОМ, и покуда погожу испепеливать его пирронической лавою. Про себя-то я имею тайную надежду – НАДЕЖДУ НА ЧУДО: авось поток лавы отступит перед моим ростком, и растение окажется купиною неопалимою».

Т. е. «Столп и утверждение истины» на авось. А Бог его знает, может быть, и получится. И тут же занудливые рыдания, уверения в своей скромности и смирности. Мы что, мы ничего, мы люди маленькие:

«Если тут, в работе моей, есть какие-нибудь „мои“ взгляды, то – лишь от недомыслия моего, незнания или непонимания».

Розанов писал: «Осложнить вдохновение хитростью – вот Византия. Такова она от перепутанностей дворцовой жизни до канонов и заставок на рукописях».

Флоренский вдвойне византиец. (804) Во-первых, потому что был русским, а во-вторых, потому что в его жилах текла армянская кровь, а Армения это осколок Византийской империи (даже ряд византийских императоров – армяне).
  
792
 
Примечание к №758

может быть, «русский адвокат» это нечто другое, чем нам сейчас представляется

М. Л.Мандельштам пишет о периоде после 1905 года:

«Наступил момент, когда беспартийные организации, в том числе и кружок политических защитников, должны были уступить место более совершенным формам борьбы – партиям. Умер и наш кружок, а почти все мы разбрелись по партиям, начиная от правых кадетов и кончая большевиками».

То есть адвокатура явилась своеобразной «левой протопартией», созданной в 90-е годы ХIХ в. и «умершей» в начале ХХ. Во-первых, это невозможно как по социальным, так и по психологическим мотивам. Организация в 90-х годах должна была фактически действовать в условиях подполья, и, следовательно, дисциплина и иерархическая структура у неё была гораздо жёстче, чем у легально существующих организаций после 1905 года. Кроме того, именно в годы молодости происходит создание прочной, на всю жизнь, системы знакомств и связей. И так вот, как говорит Мандельштам, «разбрестись» лет в 30-35 невозможно. Можно стать членом другой группы, но первоначальные связи будут крепче новых.

Это во-первых. А во-вторых, адвокатская организация возникла конечно не в 90-х годах, а гораздо раньше, за поколение до начала политической деятельности Мандельштама и его друзей. Например, здесь можно вспомнить первого председателя Петербургского совета присяжных поверенных масона Д.В.Стасова (сына масона В.П.Стасова (архитектора), брата масона В.В.Стасова (критика) и масонки Н.В.Стасовой (организатора женского движения в России) и отца масонки Е.Д.Стасовой (большевички, члена ЦК и ЧК)). Д.В.Стасов в 1847 г. окончил училище Правоведения, а в 1858 г. организовал юридический кружок. Кружок этот впоследствии вырос в координационный центр, в подчинении у которого и находилось сословие адвокатов вплоть до 17-го года. Кстати, сам Стасов материально поддерживал Чернышевского, а в 1879 г. был даже подвергнут кратковременной ссылке за слишком явную поддержку террористов.

Уже среди первого, «стасовского» поколения адвокатов огромное количество просто родственников– революционеров. Так, у еврея-миллионера Исаака Утина сын Николай был деятелем I Интернационала, а сын Евгений – адвокатом. Адвокатом был и брат члена Интернационала Н.И.Жуковского. Брат адвоката Г.В.Бардовского, польский революционер, – повешен. У адвоката В.О.Люстига брат – народоволец. И т. д. и т. п.

Биография В.И.Ульянова тут вполне типична. (838)
  
793
 
Примечание к с.42 «Бесконечного тупика»

«А, вы гордецы … имеете какую-то свою душу … Коллектив … теперь берёт своё назад. Умрите». (В.Розанов)

В чем изюминка нашей эпохи? Вот 60-80-е годы ХХ века в России. За что это странное время будут изучать? А ведь будут, я уверен.

Казалось бы, о нашем мире всё написано, всё ясно. Ан нет. Кое-что не зацеплено. Писалось и пишется всё об экстравертированных ужасах. А есть ещё ужасы интровертированные, в реальности не видные. И это страшней, хуже.

Как раз 60-80-е это преимущественно эпоха интровертного инферно. Предыдущие поколения до него просто не дорастали, не доживали. Голод, войны, эпидемии – тут не до психологии. Личная жизнь, «я» человека недоростало до нужного уровня, не окунало свой мозг в холодное верхнее злорадство. Это сейчас только разгорелось.

Вот система образования. В школе изучают высшую математику. Подростки, юноши. Это же очень тяжёлая нагрузка для мозга. Причём чем тоньше мозговая организация, тем хуже. Формирующейся личности в это время надо побыть наедине с собой, впервые поставить и осмыслить основные вопросы бытия. А тут математика с каменным топором. И разве может, например, половое созревание в таких условиях проходить нормально? Конечно, нет. Поэтому на Западе болезненно высокий уровень учебной нагрузки компенсируется допингом психотерапии. На всех учеников заведены соответствующие карты. И вот видят, 16-летний юноша постоянно грустен, перестаёт дружить с товарищами, дичится девушек, на уроках рассеян, раздражителен и т. д. То есть у него явно развивается невроз. Лёгкий. Психологический аппендицит. И его легко, походя вырезают. Два-три сеанса психоаналитической дешифровки – и всё. Человеку объясняют, что с ним происходит, и он сам справляется с возникшим психическим сбоем.

У нас же таких добивают ногами. «Что же, абстрагируешься от коллектива? Не участвуешь в мероприятиях? Бейте его, ребята!!!» Да наша школа, я думаю, каждый год сотни тысяч психически неполноценных людей в жизнь выпускает. Вышвыривает. Причем чем умнее, чем оригинальнее субъект, тем чаще ему просто НАВЯЗЫВАЮТ невроз.

А вся эта ставшая притчей во языцех система перевоспитания, то есть перековеркивания? Математикой занимаешься? – Негармонично! Пускай рисует. А этой, что, рисует? – В математику его. Или еще лучше – пускай в мячик играет (799). Главное, чтоб гармонично. Чтобы человека можно было, как гармошку, растягивать и сокращать.

Но это по мелочи. Все страшней гораздо.

Вот меня воспитали девственником. Я девственник и никогда ни с одной женщиной даже не разговаривал. Зачем? Зачем это сделали, для какой цели? Я понимаю, русская Россия, там такие люди пользовались уважением. Я бы мог стать монахом. (822) Мне бы на улицах люди кланялись. Субъективно жертва «личной жизнью» компенсировалась бы чувством гармонии и ненарушимой естественности, чистотой молитвы, да и самим строем монастырской жизни, природой. Не скажу, чтобы моя жизнь была бы тогда счастливой, но она была бы естественной. Я бы жил в сообразной среде и пользовался бы пониманием и уважением окружающих меня людей.

А так кто я? – Ублюдок. Осмыслить мое поведение в рамках идеологии, которая меня же таким и создала, нельзя. То есть всё и было рассчитано на моё уничижение и уничтожение. (830) Вот где сатанинский, античеловеческий характер нашего мира во всей своей полноте проявляется. Вот где наступает идеологическое осмысление сути произошедшего. Вот где устанавливается смысл социализма как религиозной системы. Какую Личность может вырастить этот мир? Личность масштаба Леонардо да Винчи, Гёте, но не христианскую, не классическую, а социалистическую. Гений социализма. Леонардо да Винчи социализма. Гёте социализма. То есть личность, в которой потенциал этого мира раскрывается.

Розанов вслед за Достоевским сказал, что такую личность социализм к 11-13 годам придушит. Так и было. Но социализм усложнялся, истончался. Ему уже и не нужно теперь физически резать. «Ты сам яму себе выроешь, сам себя в неё закопаешь». Вот такой мир создали.

Становится более понятным и колоссальное значение похорон в официальной государственной жизни. «Восшествие на престол» никак не отмечается, зато смерть главы государства является крупнейшим событием, а похороны его – крупнейшей государственной церемонией. Понятно и что единственное чисто культовое сооружение – гробница со святыми мощами. Ясно и почему вообще центр столицы превращён в кладбище. Характерно, что и единственно сохранившийся христианский обряд – похороны.

По количеству самоубийств наша страна занимает 2-3 место в мире. Первое – Япония с её мстительно-напряжённой культурой. Но, конечно, наши данные фальсифицированы. Зная крайне негагивное отношение властей к самоубийству, рассматриваемому как индивидуалистический бунт против государства, можно легко предположить, что при малейшей зацепке самоубийство квалифицируется как несчастный случай. Молодой человек без видимой причины бросился под поезд. Не обнаружено каких– либо писем, родственники отмалчиваются. Да ещё легкое опьянение. Пишем: несчастный случай. С другой стороны, и сами самоубийцы часто стараются оформить акт ухода из жизни максимально правдоподобно, чтобы не компрометировать родственников. Я думаю, что у нас больше самоубийств, чем во всех развитых странах мира, вместе взятых. Судьба личности в Советской России, судьба Есенина, Маяковского, Цветаевой достаточно ясна. Но это остатки былого мира. Советский же человек тогда не дорастал до своего самоубийства. Самоубийц убивали. А зачем?

В то же время даже кривое и ненормальное существование личностного начала, хотя бы некоторое время, вносит элемент динамизма в общество. И может быть, 90-е и более поздние годы будут характеризоваться постепенным «выправлением» нечеловеческой кривизны духовной сферы. И поэтому как раз 60-80-е это вершина социализма, голый, чистый, духовный социализм. Лет через 200 демонологи будут плакать от зависти к нашим современникам. «Глазком, глазком одним посмотреть на этот кошмар».
  
794
 
Примечание к №737

В ХIX веке Россия в культурном отношении пыжилась, становилась на цыпочки

Как это ни странно, но и западники, и славянофилы уловили лишь один аспект этой двусмысленной ситуации: «отрыв от народа» (805). Читая произведения людей того времени, не перестаёшь удивляться одной вещи, а именно непониманию элитарного характера самого мышления как такового. «Разрыв с народом». Как будто было когда-то в мировой истории общество без подобного разрыва! Не поняли, не прочувствовали, таким образом, самой трагедии разума, неизбежно и навсегда отрывающего его носителей от стихии бытовой жизни. И следовательно, Россия всегда страдала и от того, что высший класс был слишком СВЯЗАН с породившей его почвой, слишком смотрел на онучи, лапти, сельские посиделки, слишком упивался народным просторечьем и вообще народным бытом-бытием. И следовательно, слишком мало его ИЗУЧАЛ, мало ЗНАЛ (а не чувствовал), и мало таковым УПРАВЛЯЛ. Элита, не осознав своих прав, своего головокружительного преимущества перед народом, не осознала и своих обязанностей перед этим же народом, трагической ответственности капитана огромного корабля, плывущего по далеко не спокойному морю мировой истории. Недопонимание самой идеи элитарности при исключительно элитарном характере русской цивилизации привело Россию к неслыханному позору «отмены крепостного права», когда несчастную, ничего не подозревающую «публику» предоставили самой себе, грубо говоря, «умыли руки» и отдали родину на поток и разграбление.
  
795
 
Примечание к №733

человек, пишущий на швабском диалекте немецкого языка

Немецкий Гоголь. Как вот перевести Гоголя на иностранный язык? Как перевести его не просто русский, а русский с хохляцкой улыбкой, с особым хохляцким идиотизмом и семинарской чокнутостью (немножко)?

В «Иване Ивановиче и Иване Никифоровиче» Иван Иванович спрашивает нищенку:

" – Гм! что ж, тебе разве хочется хлеба?

– Как не хотеть! голодна, как собака.

– Гм! Так тебе, может, и мяса хочется?

– Да всё, что милость ваша даст, всем буду довольна…

– Ну, ступай же с Богом. Чего ж ты стоишь? ведь я тебя не бью!"

Тут даже не филологическая малороссийская специфика, а нечто вообще неуловимое, еле-еле угадываемое. Великоросс так бы не написал. По-русски это бы вышло по форме добродушнее, а по сути злее. Тут тончайший малороссийский оттенок в общерусской теме юродства. Как это «перевести»? Куда это перевести? Все испарится, исчезнет. И куда же полезли переводить со швабского на русский.
  
796
 
Примечание к №756

Как могло получиться, что Достоевскому инкриминировали фурьеризм

Конечно Достоевский «залетел» неслучайно, но причины тут не столько политические, сколько психологические. (821) Из переписки того периода вполне ясно, что катастрофа в том или ином виде была неизбежна. После огромного успеха «Бедных людей», давшего ему деньги, славу и доступ в самое высшее общество, Достоевский позорным образом зазнался и наделал кучу нелепостей. Ещё до связи с петрашевцами он исписался, гонялся за трёшками взаймы, в общем, потерял достоинство. Со всеми перессорился, ну а потом связался с какой-то бандой, где его Спешнев закупил на корню за несколько бумажек. (Достоевский этого человека страшно боялся и однажды назвал своим Мефистофелем.)

Как и всякий русский, Фёдор Михайлович набивался на элементарное нравоучение. В конце 1845 года в прямо-таки хлестаковском письме к брату он пишет:

«Всюду почтение неимоверное, любопытство насчёт меня страшное. Я познакомился с бездной народу самого порядочного. Князь Одоевский просит меня осчастливить его своим посещением, а граф Соллогуб рвёт на себе волосы от отчаяния. Панаев объявил ему, что есть талант, который их всех в грязь втопчет. Соллогуб обегал всех и, зашедши к Краевскому, вдруг спросил его: „Кто этот Достоевский? Где мне ДОСТАТЬ ДОСТОЕВСКОГО?“ Краевский, который никому в ус не дует и режет всех напропалую, отвечает ему, что „Достоевский не захочет Вам сделать чести осчастливить Вас своим посещением“. Оно и действительно так: аристократишка теперь становится на ходули и думает, что уничтожит меня величием своей ласки».

Аристократишку Одоевского (который был старше его лет на 20) Достоевский тоже отшил. Но прошло время, пригодился и Одоевский. Из ссылки Фёдор Михайлович послал ему письмо с нижайшей просьбой исходатайствовать разрешение публикации своих произведений и ещё при этом в переписке с друзьями высказывал опасения: не прогневались ли их сиятельство на столь дерзостное послание (826). И без юродства опасался, скромно и серьёзно. Вообще, наглый тон юношеских писем у него сразу после ареста как бритвой отрезало. Письма брату из крепости это уже верх достоинства, мужества, христианского смирения. И далее, вплоть до смерти, о своей «славе», «гениальности», о пренебрежительном отношении к поклонникам ни строчки. Урок на всю жизнь.
  
797
 
Примечание к №742

Разве рождение антихриста это не «оригинальный результат»?

Розанов в 1919 г. писал Голлербаху:

«Смотрите: Достоевский и карамазовщина, – К.Леонтьев с его эстетикой – какое все это уже антихристианство, какие опять Афины; знаете ли Вы и догадываетесь ли Вы, что именно в России суждено прийти Антихристу … Достоевский – это опять теизм (а христианство в данном контексте это для Розанова атеизм, бесполая абстракция – О.), К.Леонтьев – вновь порыв веры… И „Розанов“ естественно продолжает и заключает К.Леонтьева и Достоевского. Лишь то, что у них было глухо или намёками, у меня становится ясною, сознанною мыслью. Я говорю прямо то, о чём они не смели и догадываться. Говорю, потому что я все-таки более их мыслитель („О понимании“). Вот и всё. Но дело идет (и ШЛО у Достоевского и К.Леонтьева) именно об антихристианстве, о победе самой СУТИ его (христианства – О.), этого ужасного авитализма».

Нет, Розанов тут говорит ещё достаточно «косвенно». Антихристианство Достоевского и Леонтьева именно в их христианстве. Зачем писателю – христианство? Именно как писателю? Зачем ставить религиозные проблемы в центр своего творчества, своего мира? Это так же нелепо, как и монах, пишущий романы. И мысль Розанова антихристианская именно потому, что он не заметил, как любой русский не заметил чудовищности именного ряда: Сергий Радонежский, Серафим Саровский, Фёдор Достоевский, Константин Леонтьев. Не заметил, что Достоевский и Леонтьев сами по себе ничего в ХРИСТИАНСТВЕ изменить не могли, так же как это не могут сделать Шолохов или Фадеев.

Владимир Соловьёв писал в «Чтениях о богочеловечестве»:

«Восток не подпал … искушениям злого начала, – он сохранил истину Христову; но, храня её в ДУШЕ своих народов, Восточная Церковь не осуществила её во внешней действительности, не дала ей реального выражения, не создала ХРИСТИАНСКОЙ КУЛЬТУРЫ, как Запад создал культуру антихристианскую».

Но как раз потому, что в России не создали «культуру антихристианскую», русские породили антихриста.

Русские породили антихриста, и теперь речь уже может вестись действительно о христианской культуре, но культуре «антиантихристианской» «Ленин – антихрист» – это пошлая, дешёвая политическая демагогия. Но лишь до тех пор, пока христианская церковь не приняла соответствующего канонического решения. Или нет, и это достаточно банально. Дальше все: пока не создан соответствующий МИСТИЧЕСКИЙ КУЛЬТ, МИСТИЧЕСКАЯ СЕКТА. А она будет создана.
  
798
 
Примечание к №572

Сказали бы: «Можно уехать». Я бы прям так, в пиджачке

Это ведь наиболее благородный вид смерти. Я бы уехал и окончательно пропал, растворился. Никто бы обо мне не вспомнил, а «там» никто бы не узнал. Я бы жил незаметно-незаметно, и читал книги.

Я, может быть, и согласился жить в том, что называлось Россией, этому жизнь посвятить, но у меня ничего не получится. Я одинок и вообще смотрю вдаль, а «реальность» мне не интересна. И не нужна. Я не нужен «реальности», и она мне тоже. А в России сейчас можно жить только реально, физически. Это тоже путь, и даже высокий путь, но я не умею по нему идти.

Задача мудро отделённой России №2, эмиграции, состоит, наоборот, в чисто идеальном, метафизическом развитии. Когда-нибудь в будущем эти два потока сольются и дело Петра начнётся снова, на новом этапе. И мягче, удачнее. Прорубят окно в Европу, а там есть тоже свои, русские.

Конечно, старая эмиграция погибла. Но сама её гибель вещь для будущих поколений поучительнейшая. Это постепенное угасание, сжимание круга, всё больший провинциализм, и вырвавшаяся звезда Набокова, осветившая всё холодным, мертвенным блеском (не говорю об ином, тёплом свете, обращённом его гением в будущее). Россия не сразу погасла, она в 20-30-х постепенно угасала. И необычайно интересно проследить, как это всё происходило. Через разрушенное, агонизирующее сознание лучше и явственнее видна структура русской психики и русского логоса. Как русские устроены. Изучение истории эмиграции означало бы для меня параллельное погружение в Россию, встречу с Россией и, в конечном счёте, с самим собой. Это создало бы новые возможности для соотнесения своего сознания. Конечно, внешне, извне все эти занятия мои были бы метафизической утопией, но для меня, субъективно явились бы дополнительным импульсом, предсоньем перед окончательным растворением в безумных фантазиях. Здесь, внутри, я боюсь идти по этому пути, как в 17 лет испугался поэзии, живописи и музыки, к которым был по природе склонен. Но я не видел в них опоры для жизни, чувствовал, что эго лишь усилит душевную ранимость и открытость. Вот и сейчас я всё ещё боюсь спать, упасть в сны. А там, вовне, это было бы так просто, так хорошо. Здесь же я не могу погибнуть и должен жить, чтобы избежать гибели насильственной – жестокой и мгновенной. Там же я расплылся бы на ходу засыпающей амёбой, но долг перед родиной (как я его понимаю) всё равно выполнил, так как вход в это состояние совершился бы через осмысление постепенного угасания русской мысли.
  
799
 
Примечание к №793

пускай в мячик играет

Отец умирает. А мне:

– Чего квёлый? «Эй, вратарь, готовься к бою».

И мячом в рожу, в рожу.

В «Бесах»: «Кириллов бросал о пол большой резиновый красный мяч; мяч отпрыгивал до потолка, падал опять».

Кириллов кончает жизнь самоубийством, а мяч попадает к Верховенскому:

«Знаете, подарите-ка мне ваш мяч, к чему вам теперь? Я тоже для гимнастики».

И мяч сорвался, осуществился.

Бунин стонал в 19-ом году: «На стенах воззвания: „Граждане! Все к спорту!“ Совершенно невероятно, а истинная правда. Почему к спорту? Откуда залетел в эти анафемские черепа ещё спорт?»

Как откуда? «Оттуда».

На заводе после работы меня заставляли бегать (ДОСААФ):

– Одевай тапочки и бегом. Стой. Зачем идёшь? Давай прыжками и быстро. Два притопа, три прихлопа, прыгай с финтом, как кролик, или ласточкой. А вот боком, караморой, по свисту. На четвереньки…

Это вам, батенька, не Оксфорд. Насильственное занятие физкультурой. Знаете, как здорово помогает? Какая сразу бодрость-свежесть?..

Измучить их надо.
  
800
 
Примечание к №755

Пушкин-Сальери вынес смертный приговор Пушкину-Моцарту

Сальери, убивая Моцарта, убивает себя.

Вот яд, последний дар моей Изоры.

Осьмнадцать лет ношу его с собою –

И часто жизнь казалась мне с тех пор

Несносной раной, и сидел я часто

С врагом беспечным за одной трапезой,

И никогда на шёпот искушенья

Не преклонился я, хоть я не трус,

Хотя обиду чувствую глубоко,

Хоть мало жизнь люблю. Всё медлил я.

Сальери постоянно испытывал искушение убить не только своего врага, но и самого себя. Для него это в сущности одно и то же:

Как жажда смерти (чьей? – О.) мучила меня,

Что умирать? Я мнил: быть может, жизнь

Мне принесёт незапные дары;

Быть может, посетит меня восторг

И творческая ночь и вдохновенье;

Быть может, новый Гайден сотворит

Великое – и наслажуся им…

Сальери хотел убить себя и другого, но медлил, не в силах отказаться от творческого дара своего «я» и «я» вообще. Опять нет различия. Моцарт просто иная часть его (точнее авторского) "я". Неслучайно Сальери проговаривается. Моцарт пьёт яд, а Сальери кричит:

«Постой, постой!.. ты выпил!.. без меня?»

Пушкин сам выбрал Чёрную речку. Это так ясно. В 1836 году у него могло состояться три дуэли, причем две из них вовсе не на почве ревности. Он искал смерти. Ему предсказали смерть от руки белокурого человека, и Пушкин искал его.

Дмитрий Мережковский (вслед за Розановым) сказал о Пушкине:

«Не даром друзья называли его Искрою. Он ведь действительно … только блеснул и погас, как искра, как падучая звезда, как предзнаменование возможной, но даже им самим не осуществлённой, русской гармонии – русского „благообразия“».

Пушкин осуществил эту гармонию своей смертью. Именно из-за невероятной способности к гармонизации и соотнесению разлетающихся в бесконечность частей своего «я» Пушкин ясно сознавал мучительную противоречивость творчества, его моцартианско-сальеревскую расколотость. Судьба человека, столь ясно сознающего губительную силу фантазий, легкомысленно оживлённых художником, должна была быть очень трагичной. Собственно говоря, искра гармонии только и могла лишь мелькнуть в образе умирающего поэта, почти сознательно пошедшего на смерть и убившего себя тогда, зимой 1837 года. В этой смерти есть мудрое принятие неизбежного будущего и вместе с тем тоскливый ужас, обречённость. Эти два чувства взаимно дополняют друг друга, что вызывает ощущение некой искренней соразмерности. Пушкин предчувствовал низкий фарс и высокую трагедию будущей истории своей родины. Он, породивший вселенную русской культуры, взял на себя груз трагической ответственности за её будущее, за наше будущее.

Гоголь сказал, что Пушкин это русский в его развитии через 200 лет (то есть к 2037 году). Что в устах самого Николая Васильевича было пустой риторической фигурой, нежинское пристрастие к которым он питал всю жизнь, обернулось пророчеством. По крайней мере, уже на 3/4.
  
801
 
Примечание к №771

я абсолютно бездарен в цели

Обо мне можно сказать словами Достоевского:

«Расчёты этого человека всегда зарождались как бы по вдохновению и от излишнего жару усложнялись, разветвлялись и удалялись от первоначального пункта во все стороны, вот почему ему мало что и удавалось в его жизни».

Причём это разветвление и удаление происходит так быстро, так легко, что я и не успеваю вспыхнуть. Я спокоен, а мысли разлетаются легчайшей паутиной…
  
802
 
Примечание к №750

Англичане помогали русскому народу освобождать польских братьев от царских сатрапов, ну так и мы поможем английскому пролетариату

Идея, между прочим, носилась в воздухе. Достоевский писал:

«Вот что мне кажется: не сказалась ли в этом факте (то есть в примыкании к крайней левой, а в сущности к отрицателям Европы даже самых яростных наших западников), – не сказалась ли в этом протестующая русская душа, которой европейская культура была всегда, с самого Петра, ненавистна…?»

И далее:

«О, конечно, этот протест происходил почти всё время бессознательно, но дорого то, что чутьё русское не умирало: русская душа хоть и бессознательно, а протестовала именно во имя своего русизма, во имя своего русского и подавленного начала».

И тут бы чуть-чу-уть подправить. (815) Если бы охранное отделение обладало 1/10 того полёта фантазии, который приписывали ему русские интеллигенты…
  
803
 
Примечание к №733

наивный космополитизм Соловьёва сыграл с ним злую шутку

И русский язык ему этого небрежения не простил.

Немецкий язык как математика – немножко самостоятелен. Латиноосновные языки в определённой степени тоже самостоятельны, но поменьше. Лишь природное сильное личностное начало в германской культуре немецкому немножко мешает развернуться. А русский язык нелеп без своих носителей. Немцы сказали: «Германия останется, если даже мы все погибнем». Германия, язык, немножко посуществует и после. Он лишь постепенно развеется. Розанов сказал, что в Германии книги хорошие, а люди плохие. В немецком языке есть время и есть «если бы». А в русском времена все перепутаны, а «бы» переворачиваемо (на что я раньше уже обращал внимание). По-русски «если бы я знал, но я не мог этого знать» и «если бы я знал, то сделал» звучит одинаково. Поэтому всё сбывается. Такой язык сам по себе плесневеет, запутывается и гибнет. Ему нужны люди. «Россия останется, если будет жить хоть один русский». Соловьёв хотел показать язык «как он есть». И русский язык ему показал язык.

По-русски гениев быть не может. Все русские гении конвенциональны. Их так считают. Вот почему Запад бьётся над самым великим русским гением – Пушкиным – и понять не может: что же здесь гениального? в чём? А Пушкин гений потому, что его считают гением. И он будет гением, пока живы русские люди. Очень субъективная, максимально живая культура. Ведь я знаю: «Пока остаётся Россия, все русские живы».
  
804
 
Примечание к №791

Флоренский вдвойне византиец.

Характерна его стилистическая беспомощность. Флоренскому не хватило русской крови на превращение «хитроумия» в «художество». Розанов сказал о нём:

«Вся натура его – ползучая. Он ползёт, как корни дерева в земле. Воздух – наиболее отдалённая от него стихия. Я думаю, он вовсе не мог бы побежать. Он запнётся и упадет. Всё – к земле и в землю».

Действительно, как нелепы попытки «взлететь» в «Столпе».

Бердяев назвал это произведение «стилизованным православием». По сути, может быть и верно, но с точки зрения формы никакой СТИЛИЗАЦИИ, вообще СТИЛЯ у Флоренского нет. Жалкие, бескрылые подпрыгивания:

"Но небо блекло и выцветало, как уста умирающей. Небо умирало и с ним умирала вся надежда на лучшее будущее. Меркли и выцветали, как ланиты умирающей, все благие порывы и ожидания. С края небосвода, едва-едва ветром доносилась тоскливая частушка:

Последний раз, последний час,

последнее свиданьицо.

Мы скоро не увидим вас,

и близко расставаньицо."

Это написано Флоренским без тени иронии. Как, впрочем, и такая фраза:

«Слёзы в дружбе – это то же, что вода при пожаре спиртового завода: больше льют воды – больше вздымается и пламя».

Логико-математические выкладки с привлечением теоремы Георга Кантора Флоренский перебивает восклицанием:

«Я остановлюсь на методе Г.Кантора, – того самого Кантора, о котором столько раз доводилось толковать нам с тобою (лирический „друг“ – О.) на раздолье медленно волнующихся хлебов, около опушки берёзовой рощи и дома, пред пылающей печью».

Добрый Ваньюшка! Помнишь ли ты, как мы пили водку из самовара и, играя на гуслях, читали вслух Э.Гуссерля!

Нет, до СТИЛИЗОВАННОГО православия тут ещё очень далеко. (823)
  
805
 
Примечание к №794

и западники, и славянофилы уловили лишь один аспект этой двусмысленной ситуации: «отрыв от народа»

Западничество и славянофильство это раскол архетипа народа. Непонимание его двойственности, бессмысленной многосмысленности, то есть того, что народ прорастает в своей элите, осуществляет в ней национальный архетип. Сам народ всегда безлик и аморфен. Это психический и духовный генофонд. При-плод, на-род. Отношение к народу как к носителю нравственных идеалов (славянофилы) или порицание его за отсутствие таковых (западники) нелепо. Это свидетельствует о неразвитости элиты и, следовательно, о непроявленности архетипа. Славянофилы упрекали себя в том, что они не народ, западники упрекали народ в том, что народ это не они. Беда же состояла в том, что и западники, и славянофилы всё ещё являлись народом, ибо не понимали, что понятие «народ» в их лексиконе является фикцией. И порицание народа и его восхваление так же нелепо, как порицание или восхваление урожая. Лишь в восприятии самого народа это вполне естественно. «Каравай, каравай, кого хочешь выбирай». Таким образом спор между западниками и славянофилами перемещался на почву легендарную, почву мифа. И русский миф был в ХIХ веке расколот. Болен.

Славянофилы были слишком заинтеллектуализированны, им нужно было всех бить по головам, а они Гегелем занимались. Западники же обладали слишком архаичным мировосприятием, им явно не хватало интеллектуальной культуры для действительно радикального осмысления происходящего. Возникло противоестественное состояние спутанного сознания. В этих условиях единственно правильным решением было уничтожение западников и славянофилов и опора на традиционную государственную силу – высшее чиновничество и офицерский корпус, которые инстинктивно, уже по своему общественному положению и функциям являлись элитой. Николай I и шёл в этом направлении, одинаково порицая и Чаадаева и Аксакова. Но, к сожалению, недостаточно энергично. А ведь было бы достаточно выслать 1-2 тыс. человек.

То же Александр III. Царствование его считают «разгулом реакции», но вернее о нём сказал Леонтьев: «Только-то?»
  
806
 
Примечание к №753

"«Мы Чехова в обиду не дадим и в беде не оставим». "

Папа советского писателя Юрия Трифонова работал вампиром: председатель военной коллегии Верховного Суда СССР. В Трифонове миф Чехова достиг максимально утончённого выражения. Девиз его и таких как он: «Ш-што??» Галстук, рубашка, очки. Томик Чехова на столе.

– У вас отец, у него руки…

– Ш-што??

– Чехов, он…

– Ш-што??

– Не вам говорить о Чехове. Вот вы, еврей, человек нерусской культуры… (814)

– Вон!!!
  
807
 
Примечание к с.43 «Бесконечного тупика»

(Розанов)не только понял, но и принял неизбежность социализма.

Конечно, например, Соловьёв тоже говорил об этом («Мы можем свободно говорить о правде социализма»). Но Соловьёв бросил походя, не продумав всего ужаса этой фразы. Да и сам социализм воспринимался им абстрактно и скорее в виде некоего частного и локального заблуждения, вроде «режима Николая I», а то и послабей. Леонтьев почувствовал масштаб угрозы, и угрозы неизбежной, но умер-то всё равно «задолго до». А Розанов уже В РАЗГАР: «да, принимаю».

И действительно, поражаешься. Как ни посмотришь, Россия была обречена. Ясно видно, что надо было сделать, «кого убить» (819); но тут же понимаешь, что невозможно найти этому внутреннего оправдания. Троцкий был активнейшим деятелем революции 1905 года. Но если бы его убили тогда? Как это из того времени? 1905 год стал бы нарицательным. «Чёрной памяти пятый год». Расстреляли головку эсеровской партии, казнён ряд виднейших социал-демократов. Отправлены в каторжные работы два десятка членов ЦК кадетской партии. Умные, благородные, несколько наивные западники.

И Россия потом, через 25-50-100 лет, всё равно бы повалилась и погибла из-за идеологического крена. Крена, обеспечивающего прямоту и верность политического курса, но слишком уж накренившего государственный корабль на правый борт.

Не было бы конца спора, не было бы величия. Очищение. Удивительна история России. Всё-таки есть какая-то мрачная гармония. Ведь что сейчас произошло? Как бы ни кричали, как бы ни кривлялись западники, как бы не доказывали свою правоту, как бы даже не открещивались и от западничества своего, – сзади НИХ уходят за горизонт бесконечные ряды могильных холмов. Сотни, тысячи, мил-лионы. Послушать, отведя глаза в сторону и машинально теребя край скатерти. Тяжело, неловко. Напряжённая тишина в комнате. А он – «западник», «либерал», «учёный» – ЧУВСТВУЕТ, что хуже и хуже становится, и говорит всё быстрее и быстрее. А все опускают головы. Вот кто-то вышел, громко затворив дверь. Вдруг женщина молодая, пунцовая от возбуждения, встаёт: «Послушайте, вы, как вам не стыдно, подлец!» Глупо, по-женски, и споры так не решаются. Но спорить уже никто и не хочет. Всё безнадёжно. Всё уже ЯСНО.

Может быть, так же «ясно» было бы и со славянофилами, если бы они тогда круто повернули руль в свою сторону (хотя масштабы были бы в тысячу раз меньше). Но они ничего сделать не смогли. И в сфере идей победили. Победили вообще, победили навсегда (843).
  
808
 
Примечание к №706

Миф о Ленине совсем молод. Понять его невозможно.

На Красной площади лежит ключ к трети человечества. Несмотря на все внешние ссоры, миллиардный Китай, Индокитай, половина Африки, миллионы дураков на Ближнем Востоке и в Латинской Америке, и все-таки, как ни крути, и Восточная Европа смотрят на Россию. Какая-то могущественная сила заставляет их биться в истерике и расстилаться перед русскими.

Вы можете смеяться в лицо немцам, англичанам, французам, и ничего они вам не сделают. Но скажите хоть слово против евреев, и до сего момента спокойный и доброжелательный европеец-интеллектуал превратится в разъярённого доминошника. Евреев не трогай, против милых евреев плохо не говори. То же в России. Русского интеллигента не трожь насчёт евреев. Хотя, казалось бы, за то, что сделали они для русских, те их должны душить голыми руками. Но нет. У них ключ мифа, Иерусалим (да и не только небесный сейчас). Но Москва-то тот же Иерусалим для, повторяю, 1/3 человечества. ЧТО Иерусалим китайцу? У китайца центр – Москва. Там ЛЕНИН. И как ЛЮБЯТ китайцы русских, с каким неподдельным восторгом они смотрят советские фильмы, ловят любую весточку с Севера. «Я русский бы выучил только за то…»

Русские гениально претворили и углом направили свет на Восток. Уже стали в положение евреев и их христианства. Всё повторилось. Жестче, грубее и страшней. Как же тут смеяться над Лениным, выбрасывать его из мавзолея? Не-ет, Ленин это любовь, и я его люблю искренне, всей душой. Он еще русским послужит ВЕКА.

Только громадное усилие догадаться о сверхключе, и всё – власть абсолютная. Шарик – наш, русский. Только усилие. Ну же, ведь догадывание, ощущение неощутимого это же русская черта…

После 17-го русская эмиграция мгновенно расселилась по всему миру. Как будто русские только и ждали сигнала к началу великого исхода. И характерно, что одинаково мощные белые колонии были основаны и во Франции и в Китае. Теперь в Китае коммунизм. Осталась Франция. Но Франции следует найти антиключ, ключ вверх, в то, что выше. И русские смогут – единственные. Евреи в своей программе наивны – в этом необоримая сила. Но и слабость, ибо ключ евреев никому конкретно не принадлежит. Но он-то, ха-ха, ЕСТЬ. (836) И всё. Конец. Стоит только крутануть его, добраться до него, лежащего где-то в яйце холодной иглой.
  
809
 
Примечание к №631

крушение самой идеи нравственности в политике привело на русской почве к наиболее разрушительным последствиям

Собственно, сама эта почва, русский бумажный идеализм в значительной степени спровоцировали такое крушение. Достоевский писал в «Дневнике»:

«Не знаю, согласитесь ли вы со мной, но когда наш русский идеалист, заведомый идеалист, знающий, что все его и считают лишь за идеалиста, так сказать, „патентованным“ проповедником „прекрасного и высокого“, вдруг по какому-нибудь случаю увидит необходимость подать или заявить своё мнение в каком-нибудь деле (но уже „настоящем“ деле, практическом, текущем, а не то что там в какой-нибудь поэзии, в деле уже важном и СЕРЬЁЗНОМ, так сказать, в гражданском почти деле), и заявить не как-нибудь, не мимоходом, а с тем, чтоб высказать решающее и судящее слово, и с тем, чтоб непременно иметь влияние, – то вдруг обращается весь, каким-то чудом, не только в завзятого реалиста и прозаика, но даже в циника. Мало того: цинизмом-то, прозой-то этой он, главное, и гордится. Подаёт мнение и сам чуть не щелкает себе языком. Идеалы побоку, идеалы вздор, поэзия, стишки; наместо них одна „реальная правда“, но вместо реальной правды всегда пересолит до цинизма. В цинизме-то и ищет её, в цинизме-то и предполагает её. Чем грубее, чем суше, чем бессердечнее, тем, по-его, и реальнее. Отчего это так? А потому, что наш идеалист, в подобном случае, непременно устыдится своего идеализма. Устыдится и убоится, что ему скажут: „ну, вы идеалист, что вы в „делах“ понимаете; проповедуйте там у себя ПРЕКРАСНОЕ, а „дела“ решать предоставьте нам"“.

И далее Достоевский приводит мнение одного русского «идеалиста», оправдывающего предательское поведение Австрии в Крымской войне тем, что ей это было «выгодно». По этому поводу Федор Михайлович восклицает:

«Ведь с этим признанием святости текущей выгоды, непосредственного и торопливого барыша, с этим признанием справедливости плевка на честь и совесть, лишь бы сорвать шерсти клок, – ведь с этим можно очень далеко зайти».

И зашли. Ленин сказал:

«Мы будем карать СВЯТЕНЬКИХ, НО БЕЗРУКИХ болванов, ибо нам, РСФСР, нужна не святость, а УМЕНИЕ вести дело».

В конце своей политической карьеры Владимир Ильич подвёл своеобразный итог деятельности советской власти на международной арене:

«Я надеюсь, что всей нашей международной политикой в течение пяти лет мы вполне доказали, что к вопросам престижа мы относимся совершенно равнодушно … Я уверен, что ни в одной державе нет в народных массах такого равнодушия и даже такой готовности встретить вопрос престижа как престижа самой весёлой насмешкой. Мы думаем, что дипломатия современной эпохи всё быстрее идёт к тому, чтобы относиться к вопросам престижа именно подобным образом».

Ленинские письма наркому иностранных дел Чичерину служат наглядным подтверждением этой точки зрения:

«Осрамим и оплюём их „по-доброму"“.

«Ноту по поводу отсрочки Генуэзской конференции без указания срока следует составить в самом наглом и издевательском тоне, так, чтобы в Генуе почувствовали пощёчину. Очевидно, что действительное впечатление можно произвести только сверхнаглостью».

Или из письма Молотову:

«Тут игра архисложная идет. Подлость Америки, Гувера и Совета Лиги наций сугубая. Надо наказать Гувера, ПУБЛИЧНО дать ему ПОЩЁЧИНЫ, чтобы ВЕСЬ МИР видел, и Совету Лиги наций тоже».

Последняя фраза сказана по поводу бескорыстной помощи голодающим Поволжья. В голове Ленина не укладывалось: как это можно помогать умирающим людям «просто так»? Не-ет, «тут игра архисложная». И за помощь – пощёчины.

«Кто верит на слово, тот безнадёжный идиот, на которого машут рукой».

Ну и много ли выиграли? Тогда, в Поволжье… Но это было только начало «ленинской дипломатии». Потом прошли не годы – десятилетия. Может быть, потом «окупилось», может быть тогда достигли головокружительных дипломатических успехов? 70 лет наглого издевательства над общепринятыми нормами международных отношений, подлой, низкой мелочности, выгадывания копейки на чужом горе, предательства, открытого и уверенного воровства «в глаза», и наконец пустопорожней, неправдоподобной до глумления демагогии. И эта колоссальная «дипломатическая активность» – к чему она привела? К скрытой, глубоко затаённой ненависти со стороны ВСЕХ союзников и к холодному, равнодушному презрению со стороны Запада. Который давно уже русских и за людей не считает. Получилось-то по «наивному» Достоевскому:

«Политика чести и бескорыстия есть не только высшая, но может быть, и самая ВЫГОДНАЯ политика для великой нации, именно потому, что она великая. Политика текущей практичности и беспрерывного бросания себя туда, где повыгоднее, где понасущнее, изобличает мелочь, внутреннее бессилие государства, горькое положение. Дипломатический ум, ум практической и НАСУЩНОЙ выгоды всегда оказывался ниже правды и чести, а правда и честь кончали тем, что всегда торжествовали».

Ирония в том, что русские совершили исторический опыт отказа от правды и чести, вполне предвидя его конечный результат. И всё равно сделали так. Более того, именно исключительное уважение и поклонение правде и чести сыграло с русскими злую шутку. Это, может быть, суть трагедии по-русски. Предвидеть ошибки и всё же совершать их.
  
810
 
Примечание к №776

все основные герои Достоевского легко проецируются на русскую историю

«Идиот» был опубликован в 1868 году, а уже в 1875 террорист Мышкин пытается спасти из ссылки Чернышевского. (818) Как и у князя, у реального Мышкина был удивительный почерк, благодаря которому он и сделал головокружительную карьеру (был представлен военному министру как отличный топограф и стенограф). Конечно, князь не Раскольников, но следует учесть, что в реальности Мышкина звали Ипполит, так что тут произошло обратное наложение. Если сплошь и рядом реальными прототипами того или иного литературного героя являются несколько лиц, то почему бы и нескольким персонажам не быть прототипами одного реального лица?
  
811
 
Примечание к №782

Неслучайно из «идейного борца против труположества» сделали мумию.

На XIII съезде Рязанов негодовал против «труположества». Прямо о мавзолее он сказать не мог и поэтому действовал косвенно: во-первых, распространив среди делегатов соответствующие письма Ленина к Горькому и, во-вторых, негодуя против перенесения праха Маркса в Москву. Невозможность этого проекта Рязанов мотивировал следующим образом:

«44 года лежит прах Маркса вместе с прахом его жены, его внука и старого друга … Никакой ученый не сможет отличить оставшиеся жалкие остатки черепных, берцовых костей Маркса и его жены, которые остались ещё в могиле».

Аргумент профессионала. Аргумент человека, всё это ВИДЯЩЕГО.
  
812
 
Примечание к №631

Чацкий

Псевдоним члена меньшевистского ЦК П.А.Бронштейна.
  
813
 
Примечание к с.44 «Бесконечного тупика»

«любите русского человека до социализма» (В.Розанов)

В завете Розанова двойной смысл. Любите русского до самого социализма, «вместе с ним», и любите его «до него», глубже него. Принимайте русского, какой он есть, целиком, и одновременно принимайте-то сущность, игнорируя полубессмысленное пьяное бормотание лозунгов, красной плесенью осевших в извилинах мозговой оболочки. Кора головного мозга это кора русского человека.
  
814
 
Примечание к №806

Не вам говорить о Чехове. Вот вы, еврей, человек нерусской культуры…

В 1897 г., но конечно для себя, в личном дневнике, Чехов писал:

«Такие писатели, как Н.С.Лесков … не могут иметь у нашей критики успеха, так как наши критики почти все – евреи, не знающие, чуждые русской коренной жизни, её духа, её форм, её юмора, совершенно непонятного для них, и видящие в русском человеке не больше не меньше, как скучного инородца».
  
815
 
Примечание к №802

И тут бы чуть-чу-уть подправить.

Сам Достоевский, увы, был на это совершенно неспособен. Ему не хватало ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОГО злорадства (827), и он тут же, повторяя идиотские сентенции славянофилов и предвосхищая уже менее невинные силлогизмы Соловьёва, завел писательскую ахинею:

«Но, однако, в чём выгода России? Выгода России именно, коли надо, пойти даже и на явную невыгоду, на явную жертву, лишь бы не нарушать справедливости … Эта идея есть, между прочим, и всеединение славян (846), но всеединение это – не захват и не насилия, а ради всеслужения человечеству … назначение и роль эти не похожи на таковые же у других народов, ибо там каждая народная личность живёт единственно для себя и в себя, а мы начнем теперь, когда пришло время, именно с того, что станем всем слугами, для всеобщего примирения. И это вовсе не позорно, напротив, в этом величие наше, потому что все это ведёт к окончательному единению человечества».

Некий профан узрел сквозь покров сокровенной тайны свет шестиконечной звезды. Весьма похвально. Незримо поприветствуем его, но не будем вводить в храм сей и сажать за братский стол наш, ибо узрел свет не по предначертанию Великого Архитектора, а самовольно. Он слышал, но не уразумел, произнес, но не сказал. Полагаем также, хоть и есть в его словах свет истины, но не пристало даже и нам, российским братьям, указывать старшим на путь их. По ничтожеству и смиренному скудоумию нашему полагаем, что Франция и Англия должны возжечь семисвечник всечеловечества и принести себя в очистительную жертву вселенскому братству. А мы взойдем токмо по стопам доблестных братьев наших, ибо есть время для старшего и есть время для младшего…

Надеюсь, слишком ещё юные, но трудолюбивые и искренние русские братья изыщут в конце концов средства для достаточного и необидного отблагодарения Всемирного Братства за Великую Революцию, столь радостно принятую скромным и простым народом нашим. Мы помним, кто есть кто, и отнюдь не в бесплодных спорах с нашими, пускай и гениальными писателями, но не посвящёнными в Тайны, проводить время будем. Готовьтесь к весёлому времени и обильной жатве. Будут на пире том течь вино и звучать заздравные речи.
  
816
 
Примечание к с.44 «Бесконечного тупика»

литература один из самых лживых видов искусства

У Маркеса в одном из романов («Сто лет одиночества») промелькнула фраза:

«Литература – самая лучшая забава, придуманная, чтобы издеваться над людьми».

Что такое, кстати, «магический реализм» Маркеса? – Реализм, доведённый до конца, издевательское «повествование» барона Мюнгхаузена (особенно в его иммерманновском варианте), возведённое в куб ассоциативным мышлением ХХ века. Барон, сидя на ядре, заодно полистал Юнга.

Архетип писателя – деревенский враль. Профессиональный лгун, ложный философ. Философ, который лжёт. Причём лжёт вдохновенно. Это даже не софист с его отстранённой ложью, ложью, разъятой правдой, – нет, это лгун «от Бога».
  
817
 
Примечание к №756

психологию белинских и петрашевских он всё же уяснил себе вполне

Достоевский писал:

«Это мошенники очень хитрые и изучившие именно великодушную сторону души человеческой, всего чаще юной души, чтоб уметь играть на ней, как на музыкальном инструменте».
  
818
 
Примечание к №810

уже в 1875 террорист Мышкин пытается спасти из ссылки Чернышевского

В 1919 году молодая девушка, работница одного из советских учреждений в Царицыне, Валя Першикова, вырвала из брошюры портрет Ленина и пририсовала Ильичу рожки. О последствиях этого деяния каким-то чудом узнал Сам. Тут же из Кремля была отбита телеграмма:

«Царицын, Предгубчрезкома П.П.Мышкину. За изуродование портрета арестовывать нельзя. Освободите Валентину Першикову немедленно, а если она контрреволюционерка, то следите за ней».

На тексте сигнала же черканул: «Материал весь отдать фельетонистам». Добрый, умный, великодушный журналист.
  
819
 
Примечание к №807

Ясно видно, что надо было сделать, "кого убить "

И тогда видно было. Победоносцев опубликовал ряд характерных писем, полученных им во время народовольческого террора. Например:

«Царь убит среди бела дня, в своей столице, совершено самое гнусное, самое подлое, самое неслыханное злодеяние руками таких анафем, таких скверных дьяволов, что положительно не веришь тому, что почти видел и осязал; прошло с тех пор много дней, мы продолжаем ничего не делать, пьём, едим, спорим, ссоримся, миримся, всё как будто обстоит благополучно, и как будто ничего необыкновенного не произошло … Что сделано для успокоения общества? Ровно ничего … Знаете ли, что я Вам доложу: народ – Россия – за всё это спасибо не скажет, судьи чуть ли не три часа рассуждали в комнате, какое наказание назначить преступникам, будто менее повешения можно было что-нибудь сказать; да мы и этой казнью недовольны, измучить их следовало и главное допытаться, чтобы они сказали всё, что знают. По-нашему, все эти „балаганных дел мастера“ изменники: Кони, председатель, судивший Засулич, Александров, защищавший её, прокурор, столь осторожно обвинявший её, присяжные, оправдавшие её, Мровинский и все сопровождавшие его полицейские чины при осмотре сырной лавки на Садовой, сенатор Фуке и его товарищи, так утончённо и гостинно обращавшиеся с этими извергами, зверями бешеными, как юродивые или изменники, должны быть казнены, или сосланы на каторгу … Пора перестать робко открещиваться от этого зла, необходимо вступить с ним, сию же минуту, в жестокую, неумолимую, кровавою борьбу, не жалея на эту борьбу: ни денег, ни наград, ни казней, ни пыток, ни боярства своего, ни щепетильности, ни белых своих ручек, перещеголять в средствах борьбы с этим злом самих злодеев, помня, что Бог и совесть велят делать всё, что нужно для защиты: религии, царя, семьи его и семьи вообще, собственности, а значит и родины, и что тот слуга, который бережёт не только свою жизнь, но и репутацию свою, когда спасение царя и народа требует принести в жертву и то и другое – есть изменник и больше ничего … Социалисты не люди, они звери бешеные, следовательно они вне закона … а поэтому они, попавшись, должны пропадать без вести: пилюли, ради которых человек умирает без страданий, в этих случаях вещь необходимая… Скажу ещё следующее: главные деятели Драгоманов, Лавров и им подобные злодеи, даже известные иноземные социалисты, должны погибнуть, это необходимо для спокойствия не только русского царя и русского народа, но необходимо для спокойствия всего мира, избиение же их в Цюрихе, Париже, Лондоне и других местах может быть очень легко произведено деньгами и помощью искусных людей, преданных делу. За деньги в Италии и в Лондоне зарежут одновременно много злодеев; убиение же нескольких таких злодеев распространит ужас и деморализацию в их лагере… В глазах же Европы и всего мира это дело должно быть делом частной секретной компании, состоящей из богатых людей, неизвестных правительству, им разыскиваемых, и готовому строго наказать за столь преступное деяние…»

Что можно сказать на это? Только руками развести: верно, правильно, согласен полностью. Разногласия сейчас могут быть только в смысле масштаба: забирать надо было ещё глубже, серьёзней. Но стоит начать приближаться к тому времени, и всё постепенно рушится, переворачивается с ног на голову. Миф кругл, и старт с Земли превращается в падение на Луну.
  
820
 
Примечание к №723

Почему Розанов был столь увлечён темой секса

Собственно то же самое, но под несколько иным углом. Ещё в 90-х годах в работе «Красота в природе и её смысл», написанной по поводу эстетических воззрений Соловьёва, Розанов дал блестящую и исчерпывающую характеристику гениальной личности. То есть – себя. От разлетающейся асимметрии лица гения до выморочности его рода, или совсем пресекающегося или выбивающегося в женскую и бесплодную линию. Гения – ненавидят современники, забывает следующее поколение и вспоминают лишь потомки, но уже не как личность, ибо человек мёртв, а как совокупность идей, давящих индивидуальность новой генерации, загоняющих невысокую поросль самостоятельной мысли в громадный ствол. Но несомненно, что, по крайней мере полуосознанно, Розанов во вдохновенных строках об обречённом одиночестве гения говорил о себе. «О понимании» мог писать только человек с настроем гения. Отказ от этого труда вовсе не следствие внешнего неуспеха (когда же МЫСЛИТЕЛЯ он останавливал?), а интуитивный ужас перед заурядной гениальной судьбой, перед одиноким младенческим плачем среди звёзд… И в этом аспекте обращение Розанова к эротике, и даже просто к тяжёлому животному сексу, все эти писания о физиологической эстетике гениталий, есть гениальный ход конём. То есть программа стать СВЕРХГЕНИЕМ. Изменить свой рок нельзя, но наверное можно дополнить, изогнуть. И тогда исключительные преимущества осуществлённой гениальности (трагическое величие) будут дополнены радостями простой земной жизни. Жёнушкой, детишками, солнышком. И действительно, удалось. В конце крах, смерть, которой всегда, с ранних лет захвачен лунный гений, но в известный момент Розанову удалось создать почти полную иллюзию счастливого обывательского быта. Но зато рок неумолим, и оттянутая тетива бьёт по рукам – в конце исчезло всё. Сама страна на глазах умирающего Розанова исчезла.
  
821
 
Примечание к №796

Конечно, Достоевский «залетел» неслучайно, но причины тут не столько политические, сколько психологические.

И мистические. Мережковский совершенно правильно говорил, что внутренней причиной фурьеризма Достоевского, как это ни парадоксально, послужила его религиозность. То есть «стремление пострадать», усугублённое вообще стремлением к крайностям.

Мережковский писал:

«Если кто-либо когда-нибудь был невинен в социализме, по крайней мере, в том социализме, за который преследовало тогдашнее русское правительство, – то это, конечно, Достоевский. Он сделался мучеником и едва не погиб за то, во что не только ни минуты не верил, но что ненавидел всеми силами души. Что же влекло его к этим людям? Не то же ль, что всю жизнь заставляло его искать самого трудного, бедственного, жестокого и страшного, как будто он чувствовал, что ему нужно „пострадать“, чтобы вырасти до полной меры сил своих? Или, он переходил за черту, играя опасностью среди политических заговорщиков, так же, как играл он ею всегда и везде, как впоследствии – в карточной игре, в сладострастии, в мистических ужасах?»

Да, но попал Достоевский на каторгу все-таки не из-за «карточной игры», не из-за «сладострастия» и даже не из-за «мистических ужасов». Всё проще. Он подумал, где-то мысль мелькнула, а добрые люди, сама Россия подхватила и «оформила». Все свои крайности Достоевский совершал в фантазии, то есть не совершал. Но в политической сфере хватило и фантазии. Тут мистические причины, но не только в Достоевском, а и в макрокосмичной ему среде России. Не только «готовность пострадать», но и чьё-то радостное принятие этих страданий, их ожидание и предвкушение.
  
822
 
Примечание к №793

Я бы мог стать монахом.

Леонтьев писал:

«Социализм, то есть глубокий и насильственный экономический и бытовой переворот, теперь видно неотвратим, по крайней мере ДЛЯ НЕКОТОРОЙ ЧАСТИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА. Но, не говоря уже о том, сколько страданий и обид его воцарение может причинить побеждённым, сами победители, как бы прочно и хорошо ни устроились, очень скоро поймут, что им далеко до благоденствия и покоя … (Возможно) законы и порядки их будут несравненно стеснительнее наших, строже, принудительнее, даже СТРАШНЕЕ. В последнем случае, жизнь этих НОВЫХ ЛЮДЕЙ должна быть гораздо тяжелее, болезненнее жизни хороших, добросовестных монахов (887) в строгих монастырях, например на Афоне. А эта жизнь, для знакомого с ней, очень тяжела (хотя имеет, разумеется и свои, совсем ОСОБЫЕ утешения). Постоянный тонкий страх, постоянное неумолимое давление совести, устава и воли начальствующих … Но у афонского киновиата есть одна твёрдая и ясная, утешительная мысль, есть спасительная нить, выводящая его из лабиринта ежеминутной тонкой борьбы: ЗАГРОБНОЕ БЛАЖЕНСТВО. Будет ли эта мысль утешительна для людей предполагаемых экономических общежитий. Этого мы не знаем».

Зато мы узнали. Мы, победители. (А ведь действительно победители. Тот, кто остался жить после «пира богов», – победитель.)
  
823
 
Примечание к №804

Нет, до стилизованного православия тут ещё очень далеко.

Собственно идея Флоренского отличная, только объём «Столпа» должен был быть не в 800, а в 80 страниц. Идеи в логике, потом их иллюстративная связь с религией. И тут, может быть, косвенный выход на православие, но именно КОСВЕННЫЙ. А так у него 500 страниц риторики и настриженных церковнославянских текстов прицеплено. Ну и, конечно, стилизация о «погоде» это вообще пародия. Ему в личностное вообще соваться не надо было.

Впрочем, следует сделать две поправки. Во-первых, эклектизм был характерен уже для славянофильства. Ср., например, лингвистические выкладки Хомякова. Флоренский им прямо подражает. Дело тут вообще в противоречии русского рассудка и стиля. И, во-вторых, Флоренский жил к тому же в стилистически нелепой эпохе. Начало века «стильно». Но модернизм, в отличие от Запада, был в России лишь гранью. «Стильность» подчёркивала отсутствие стиля. Частность можно было в 900-х годах сделать стильно. Целое – наврядли. Розанова спас, как он сам говорил, «фетишизм мелочей», умение увидеть мировое в частном и дать отблеск мира через частное. Вот почему Розанов был великим стилистом.
  
824
 
Примечание к №733

Критика отвлечённых начал кончилась уже абсолютным отвлечением: третьей частью, которой не было.

Количественный символ «несбывания» философии Соловьёва легко перерастает в символ качественный, если рассматривать этого мыслителя в контексте его иудаизма. Пародийную аналогию соловьевству можно найти в судьбе еврея Венгерова. Ещё в юности Венгеров задумал создать всеобъемлющий «Критико-биографический словарь русских писателей и ученых». По расчетам, издание должно было занимать томов 12. Однако издав к 50-ти годам 6 томов, охватывающих только первые две с половиной буквы, Семен Афанасьевич, чтобы поправить положение, стал выпускать «Источники словаря русских писателей». Вышло этих «Источников» 4 тома, от «А» до «Н». Видя, что и это издание непоправимо разрастается во времени и пространстве, Венгеров попытался издать еще более краткий вариант словаря, а именно «Предварительный список русских писателей и ученых и первые о них справки». Венгеров издал два тома, от «А» до «Н». Перед смертью успел подготовить к изданию третий. Предпоследний.

Это очень характерная еврейская черта: собственная дематериализация, растворение себя в ничтожество по сравнению с материалом. Абсолютное восхищение сокровищами реальности и разевание хобота до разрыва в ничто. Захлёбывание сокровищами. То же расширение заворожило евреев в западноевропейской философии (при этом законченность арийской мысли осталась незамеченной). Заворожила возможность растворения грязи в абстрактном пространстве ценностей.

Греция это благородство без совести, без раскаяния. Иудея – совесть без благородства. (Из этого синтеза возникло христианство. Нежный, благородный, но слабый запах розового масла был зафиксирован аммиаком совести.) Для еврея ценностные категории как таковые лишены смысла. Все ценности, их иерархия (иерархия блага) заменяются одной ценностью – ценностью ценности, то есть ценой. Евреизация мира есть его экономизация. Макс Вебер в своей «Протестантской этике» выявил глубокую связь протестантизма и иудаизма. Отличие протестанта Гегеля от еврейской философии в его замкнутости, согласованной законченности.

Философия нового времени это, как прочно и не раз сказано, «эпоха введений». Куда-то всё вводят, а куда – неясно. Потерпи, сейчас интересно будет. И тянется, тянется томами спинозистско-лейбницианско-гегелевская тягомотина. Это ничего, это песок и камни вместо нежных слов, зато в конце пустыни обетованная земля познания. Такой еврейский бутерброд – гигантский ломоть хлеба, а на конце нежно розовеющий на сером фоне крохотный пятачок колбаски. И ешь, ешь пресные сантиметры, чтобы добраться до источающей аромат приманки. Рот забивает мучнистой мацой, а в глазах кружится ностальгической утёсовской пластинкой приближающееся колёсико. Но пока добрался до конца, есть-то уже и не хочется. Пора помирать. А колбаску «в наследство». И снова всё повторяется… Вроде бы есть философия, а по-настоящему и нет её. (858)

Отличие арийской философии от спинозизма, повторяю, в законченности этого процесса и следовательно – в трагизме. Спиноза юноша, оптимист. Самый «оптимистичный» из арийцев – Лейбниц – глубокий старик.

С другой стороны, тяга к введениям это наследие западно-христианской доктрины. Наука – служанка философии, а философия – служанка теологии. Философия заменилась филотеизмом. Философия – вводная часть к теологии. Предисловие к религии, введение в религию. То есть, после кризиса религии, предисловие и введение в ничто.