1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 
– Они  вас все-таки меньше стесняют, чем нас злоупотребление правом первенства,  которое вы себе позволили.    

– Злоупотребление?    

– Конечно!  Вы присылаете сюда человека, который от вашего имени снимает все дома в Гавре,  нисколько не думая о французах, которые должны приехать навстречу принцессе.  Это не по-братски, герцог, со стороны представителя дружественной нации.    

– Территория  принадлежит первому, занявшему ее, – перебил Бекингэм.    

– Не  во Франции, сударь.    

– Почему  не во Франции?    

– Потому  что Франция – страна вежливости.    

– Что  вы хотите этим сказать? – вскричал Бекингэм так запальчиво, что  присутствующие отступили, ожидая немедленного поединка.    

– Я  хочу сказать, герцог, – ответил, побледнев, де Гиш, – что я велел  выстроить эти помещения для себя и своих друзей, чтобы они служили приютом  послам Франции, так как ваша взыскательность оставила нам одно это убежище во  всем городе. Я хочу сказать, что я и мои друзья будем жить здесь, если только  воля, более могущественная, а главное – более высокая, чем ваша, не  отзовет нас отсюда.    

– Я  знаю силу, граф, которая окажется достаточно могущественной, положил Бекингэм  руку на эфес своей шпаги.    

В ту  минуту, когда богиня раздора, воспламенив умы, уже хотела направить острие шпаг  в грудь противников, Рауль тихонько коснулся рукой плеча Бекингэма.    

– Одно  слово, милорд, – попросил он.    

– Мое  право, прежде всего мое право! – пылко воскликнул молодой человек.    

– Именно  об этом я хочу иметь честь поговорить с вами, – сказал Рауль.    

– Хорошо,  только покороче, сударь.    

– Я  задам вам только один вопрос; вы видите, что лаконичнее быть нельзя.    

– Говорите,  я слушаю.    

– Скажите:  кто женится на внучке короля Генриха Четвертого – вы или герцог Филипп Орлеанский?    

– Что  такое? – спросил Бекингэм, отступая в смущении.    

– Прошу  вас, ответьте мне, – спокойно настаивал Рауль.    

– Вы  смеетесь надо мной, сударь? – рассердился Бекингэм.    

– Это  ответ, герцог, и его для меня достаточно. Итак, вы признаете, что не вы женитесь  на английской принцессе.    

– Но  мне кажется, вы это хорошо знаете!    

– Простите,  но, судя по вашему поведению, это было неясно.    

– Что  вы хотите сказать, виконт?    

– Ваша  пылкость похожа на ревность, – понизил голос Рауль. – Знаете ли вы  это, милорд? Но такая ревность совершенно неуместна со стороны всякого другого,  кроме возлюбленного или мужа, а в особенности, как вы сами понимаете, когда  речь идет о принцессе крови.    

– Сударь, –  вскричал Бекингэм, – вы оскорбляете принцессу Генриетту!    

– Это  вы оскорбляете ее, – холодно ответил де Бражелон. – Будьте осторожны!  Недавно на адмиральском корабле вы рассердили королеву до крайности и вывели из  терпения адмирала. Я наблюдал за вами, милорд, и сперва счел вас безумным, но  потом понял истинный характер вашего безумия.    

– Сударь…    

– Погодите,  я прибавлю еще одно слово. Надеюсь, что, кроме меня, этого не понял ни один  француз.    

– А  знаете ли вы, сударь, – сказал Бекингэм, дрожа от гнева и тревоги, –  что ваши слова заслуживают наказания?    

– Взвешивайте  свои выражения, милорд, – высокомерно взглянул на него Рауль. – В  моих жилах течет не такая кровь, чтобы меня можно было безнаказанно оскорблять.  Вы же принадлежите к семейству, страсти которого внушают подозрения добрым  французам. Итак, еще раз повторяю вам: будьте осторожны, милорд.    

– В  чем? Уж не угрожаете ли вы мне?    

– Я  сын графа де Ла Фер, господин Бекингэм, и никогда не угрожаю, потому что сразу  наношу удар. Итак, вся моя угроза состоит в следующем…    

Бекингэм  сжал кулаки, но Рауль продолжал, как будто не замечая этого:    

– При  первом же неподобающем слове, которое вы себе позволите по адресу ее высочества…  О, имейте терпение, господин Бекингэм: ведь я же проявил его.    

– Вы?    

– Конечно.  Пока принцесса была на английской земле, я молчал, но теперь, когда она вступила  на землю Франции, когда мы приняли ее от имени принца, при первом же  оскорблении, которое вы в порыве вашей необычайной привязанности нанесете  королевскому дому Франции, мне придется принять одну из двух мер: либо я при  всех громко расскажу о вашем безумии, и вас с позором отошлют в Англию, либо,  если это вам будет приятнее, я при всех всажу вам кинжал в грудь. И вторая мера  мне кажется более подходящей: я думаю, что изберу именно ее.    

Бекингэм  стал белее кружев своего воротника.    

– Виконт  де Бражелон, – спросил он, – это речь дворянина?    

– Да,  герцог, только этот дворянин говорит с сумасшедшим. Излечитесь, милорд, и он  будет говорить с вами иначе.    

– О  виконт де Бражелон, – прошептал герцог сдавленным голосом, поднося руку к  горлу, – вы видите, я умираю.    

– Если  бы это случилось сейчас, герцог, – с неизменным хладнокровием заметил  Рауль, – я поистине счел бы вашу смерть великим счастьем. Это событие  предотвратило бы всякие дурные толки о вас и об августейших особах, которых так  ужасно компрометирует ваша преданность.    

– Да,  вы правы, вы правы, – растерялся молодой англичанин. – Да, да,  умереть… Лучше умереть, чем так страдать.    

И он  поднес руку к изящному кинжалу с рукояткой, осыпанной драгоценными камнями.    

Рауль  отвел его руку.    

– Берегитесь,  герцог, – сказал он. – Если вы не убьете себя, ваш поступок будет  смешон. Если убьете, вы забрызгаете кровью подвенечный наряд английской  принцессы.    

Бекингэм  задыхался. Его губы дрожали, щеки пылали, глаза блуждали, точно в бреду.    

Вдруг он  проговорил:    

– Виконт,  я не встречал более благородного человека, чем вы. Вы достойный сын самого совершенного  из дворян. Оставайтесь в ваших палатках!    

И он  бросился на шею Раулю.    

Все  присутствующие, видевшие злобу одного из собеседников и твердость другого, были  изумлены таким исходом и принялись шумно аплодировать.    

Раздались  приветственные возгласы.    

Де Гиш  тоже обнял Бекингэма, правда, не очень охотно. Это послужило сигналом. Англичане  и французы, до этой минуты смотревшие друг на друга с неприязнью, стали  обниматься, как братья.    

Тем  временем показался кортеж принцессы. Если бы не Бражелон, королеву с дочерью  встретили бы два войска, вступившие в бой, и цветы, забрызганные кровью.    

При виде  развевающихся знамен все успокоились.    

 Глава 38. НОЧЬ    

     

Согласие  воцарилось среди палаток. Англичане и французы состязались в любезности по отношению  к высоким путешественницам и в предупредительности друг к другу.    

Принцессу  встречали радостными кликами. Она явилась точно королева, окруженная всеобщим  почтением, точно богиня, вызывавшая чувство благоговения у тех, кто ей  поклоняется.    

Королева-мать  очень ласково приветствовала французов. Франция была ее родиной, и она была в  Англии слишком несчастна, чтобы Англия могла заставить ее забыть о Франции. Она  научила свою дочь любить страну, где обе они когда-то нашли приют и где теперь  их ожидала блестящая будущность.    

Когда  церемония кончилась, зрители рассеялись и трубные звуки и шум толпы стали лишь  доноситься издали, когда спустилась ночь, покрыв звездным пологом море, порт,  город и окрестные поля, – де Гиш вернулся к себе в палатку. Он упал на  табурет с выражением такой печали на лице, что Бражелон не сводил с него  взгляда, пока не услышал его глубоких вздохов.    

Тогда он  подошел к нему. Граф сидел, откинувшись назад, прислонясь плечом к стене палатки  и опустив голову на руки: его грудь вздымалась, плечи вздрагивали.    

– Ты  страдаешь, мой друг? – спросил Рауль.    

– Жестоко.    

– День  был утомительным, правда, – продолжал молодой человек, глядя на де Гиша.    

– Да,  и сон меня освежит.    

– Хочешь,  чтобы я ушел?    

– Нет,  мне нужно поговорить с тобой.    

– Но  прежде я должен кое о чем спросить тебя, де Гиш.    

– Пожалуйста.    

– Будь,  однако, откровенен.    

– Как  всегда.    

– Ты  знаешь, почему Бекингэм был в бешенстве?    

– Подозреваю.    

– Он  любит принцессу, думаешь ты?    

– По  крайней мере, это можно предположить, глядя на него.    

– И  тем не менее это не так.    

– О,  на этот раз ты ошибаешься, Рауль. Я прочитал страдание в его глазах, в его  жестах, во всем, что я видел, начиная с сегодняшнего утра.    

– Ты  поэт, мой дорогой, и видишь во всем поэзию.    

– Главное,  я вижу любовь.    

– Там,  где ее нет.    

– Там,  где она есть.    

– Полно,  де Гиш, ты ошибаешься.    

– О  нет, я совершенно уверен! – вскричал де Гиш.    

– Скажи  мне, граф, – спросил Рауль, пристально глядя на друга, – чем вызвана  твоя исключительная проницательность?    

– Я  думаю, – не вполне уверенно произнес де Гиш, – самолюбием.    

– Самолюбием?  Так ли это, де Гиш?    

– Что  ты хочешь сказать?    

– Я  хочу сказать, мой друг, что обычно ты не так печален, как сегодня вечером.    

– Виной  тому усталость.    

– Усталость?    

– Да.    

– Послушай,  друг мой, мы вместе бывали в походах. По восемнадцать часов мы не слезали с  коней; они падали от усталости и голода, мы только смеялись. Ты печален не от  усталости, граф.    

– Значит,  от досады.    

– От  какой досады?    

– Вызванной  сегодняшним вечером.    

– Безумием  лорда Бекингэма?    

– Конечно.  Разве не обидно для нас, французов, представителей нашего короля, видеть, как  англичанин ухаживает за нашей будущей герцогиней, второй дамой королевства?    

– Ты  прав, но мне кажется, что лорд Бекингэм не опасен.    

– Да,  но он несносен. Приехав сюда, он чуть было не нарушил наших отношений с англичанами.  Без тебя, без твоей изумительной осторожности и твердости мы обнажили бы шпаги  посреди города.    

– Ты  видел, он переменился.    

– Да,  конечно, и это изумляет меня; что ты ему сказал? Ты говоришь, что страсть не  уступает с такой легкостью; значит, он не влюблен в нее?    

Де Гиш  произнес эти слова с таким выражением, что Рауль поднял голову.    

Благородное  лицо молодого человека выражало нескрываемое неудовольствие.    

– Повторяю  тебе, граф, то, что я сказал ему. Слушай: «Герцог, вы смотрите с оскорбительным  вожделением на сестру своего короля; она не ваша невеста и не может быть вашей  возлюбленной. Вы оскорбляете нас, приехавших встретить молодую девушку, чтобы  проводить ее к будущему супругу».    

– Ты  это сказал ему? – краснея, спросил де Гиш.    

– В  точно таких выражениях; я даже пошел дальше.    

Де Гиш  вздохнул.    

– Я  сказал ему: «Какими глазами посмотрите вы на нас, если заметите в нашей среде  человека, достаточно безумного или достаточно несчастного, чтобы испытывать  что-нибудь, кроме самого чистого уважения, к принцессе, будущей супруге нашего  господина?..»    

Эти  слова так явно относились к де Гишу, что граф побледнел, задрожал и машинально  протянул руку Раулю, закрыв другою глаза и лоб.    

– «Но, –  продолжал Рауль, не останавливаясь при виде этого движения друга, – слава  богу, французы, которых называют легкомысленными, нескромными, беспечными,  умеют слушаться голоса разума и нравственности в вопросах чести. И, –  прибавил я, – знайте, герцог, мы, французские дворяне, служа своим королям,  приносим в жертву не только жизнь и богатство, но и наши страсти. Когда же  демон подсказывает нам дурную мысль, которая воспламеняет сердце, мы тушим это  пламя, хотя бы залив его собственной кровью. Таким образом, мы сразу спасаем  честь своей родины, своего повелителя и нашу собственную. Вот, милорд, как  поступаем мы. Так должен поступать каждый мужественный человек». Вот, мой  дорогой де Гиш, – продолжал Рауль, – что я сказал герцогу Бекингэму,  и он признал справедливость моих слов.    

Де Гиш,  до сих пор слушавший Рауля склонив голову, выпрямился. Он схватил руку Рауля.  Его щеки, прежде мертвенно-бледные, теперь пылали.    

– Ты  хорошо говорил, – сказал он сдавленным голосом. – Ты славный друг,  Рауль; благодарю тебя. Но теперь, умоляю, оставь меня одного.    

– Ты  этого хочешь?    

– Да,  мне нужно отдохнуть. Сегодня многое взволновало мне ум и сердце. Когда мы увидимся  завтра, я буду другим человеком.    

– Хорошо,  я ухожу, – простился Рауль.    

Граф  сделал шаг к своему другу и от души обнял его.    

В этом  объятии Рауль почувствовал трепет великой страсти, с которой боролся де Гиш.    

Скоро  весь город заснул. В комнатах принцессы, выходивших окнами на площадь, виднелся  слабый свет притушенной лампы. Этот бледный отблеск был живым образом тихого  сна молодой девушки, жизнь которой наполовину замерла, когда девушка заснула.    

Бражелон  вышел из палатки медленным, размеренным шагом человека, который хочет видеть,  но стремится остаться незамеченным. Скрытый плотным пологом шатра, он смотрел  на лежавшую перед ним площадь; через мгновение он увидел, что полог палатки де  Гиша затрепетал и слегка раздвинулся.    

В  полутьме вырисовался силуэт графа; глаза де Гиша были устремлены на слабо  освещенную гостиную принцессы. Этот свет, мерцавший в окнах, казался графу  звездой. Вся душа де Гиша отразилась в его глазах.    

Рауль,  скрытый темнотой, угадывал страстные помыслы де Гиша, связывавшие палатку молодого  посла с балконом принцессы таинственными и волшебными нитями сердечного  влечения; они были исполнены такой силы и напряжения, что, наверное, навевали  любовные грезы на ароматное ложе принцессы.    

Но не  только де Гиш и Рауль не спали в эту ночь. В одном из домов на площади было раскрыто  окно; в этом доме жил Бекингэм. На фоне света, лившегося из окна, резко  выделялся силуэт герцога, который, опираясь на резной, украшенный бархатом  оконный переплет, тоже посылал к балкону принцессы страстные желания и безумные  фантазии своей любви.    

Бражелон  невольно улыбнулся.    

«Бедное  сердце, которое осаждают со всех сторон», – подумал он о принцессе.    

Потом, с  сочувствием вспомнив о герцоге Орлеанском, мысленно прибавил:    

«И  бедный муж: ему грозит большая опасность. Хорошо, что он высокородный принц и у  него есть целая армия для охраны своего сокровища».    

Бражелон  некоторое время наблюдал за обоими воздыхателями, прислушиваясь к пронзительному  храпу Маникана, звучавшему так самоуверенно, точно у Маникана был голубой  костюм вместо фиолетового. Потом он тоже улегся в постель, думая, что, может  быть, две или три пары глаз, таких же пламенных, как глаза де Гиша и Бекингэма,  подстерегали его собственное сокровище в Блуаском замке.    

– При  этом Монтале не очень надежный гарнизон, – прошептал он со вздохом.    

 Глава 39. ИЗ ГАВРА В  ПАРИЖ    

     

На  следующий день состоялись празднества, устроенные с тем блеском и пышностью,  которые могли обеспечить средства города и человеческая изобретательность.    

Принцесса,  простившись с английским флотом, в последний раз приветствовала родину, послав  поклон родному флагу, и, окруженная блестящей свитой, села в карету.    

Де Гиш  надеялся, что Бекингэм вернется в Англию вместе с адмиралом, но герцогу удалось  доказать королеве, что принцессе неприлично прибыть в Париж почти одинокой.    

Когда  было решено, что Бекингэм будет сопровождать принцессу, герцог окружил себя свитой  из английских дворян и офицеров, так что к Парижу двинулась целая армия,  разбрасывая золото и поражая своим блеском города и села, через которые она  проезжала.    

Стояла  дивная погода. Франция была прекрасна, но особенно хороша казалась дорога, по которой  двигался кортеж. Весна устилала путь молодых людей душистыми цветами и  листьями. Нормандия с ее богатой растительностью, голубым небом, серебристыми  реками представлялась раем новой сестре короля.    

Путешествие  превратилось в сплошной праздник. Де Гиш и Бекингэм забыли обо всем: де  Гиш – стремясь отдалить от принцессы англичанина, Бекингэм – стараясь  укрепить в сердце принцессы память о родине, с которой у него связывались  воспоминания счастливых дней.    

Но  бедный герцог замечал, что в сердце принцессы все глубже проникала любовь к Франции,  а образ его дорогой Англии с каждым днем бледнел в ее душе. Он замечал, что все  его заботы не вызывали никакой признательности, и он мог сколько угодно  гарцевать на горячем йоркширском коне, не привлекая внимания принцессы, лишь  изредка бросавшей на него рассеянный взгляд.    

Тщетно,  желая привлечь к себе ее взор, терявшийся вдали, щеголял он силой, ловкостью,  резвостью своего коня. Тщетно, горяча скакуна, пускал он его карьером, рискуя  разбиться о деревья или упасть в ров, а потом брал барьеры или мчался по  склонам крутых холмов. Привлеченная шумом, принцесса на мгновение поворачивала  к нему голову, но скоро с легкой улыбкой возвращалась к беседе со своими  верными телохранителями – Раулем и де Гишем, которые спокойно ехали рядом  с каретой.    

Бекингэм  испытывал жесточайшие муки ревности. Невыразимое, жгучее страдание проникло в  его кровь, терзало его сердце. Чтобы доказать, как ясно он сознает свое безумие  и как хочется ему искупить свое заблуждение скромностью, герцог укрощал коня,  облитого потом и покрытого густыми хлопьями пены, заставлял его грызть удила,  сдерживая его близ кареты в толпе придворных.    

Иногда,  в виде вознаграждения, он слышал одобрение принцессы, но и оно звучало почти  как упрек.    

– Отлично,  герцог, – говорила она, – теперь вы благоразумны.    

Иногда  Рауль останавливал его:    

– Вы  погубите своего коня, герцог Бекингэм.    

И  Бекингэм терпеливо выслушивал замечания Бражелона, инстинктивно чувствуя, что  Рауль умерял порывы де Гиша. Если бы не Рауль, какой-нибудь безумный поступок  со стороны де Гиша или его, Бекингэма, довел бы дело до разрыва, до скандала,  быть может до изгнания.    

Со  времени памятной беседы между молодыми людьми в Гавре, когда Рауль дал почувствовать  герцогу всю неуместность проявлений его страсти, Бекингэм испытывал невольное  влечение к Раулю.    

Часто он  вступал с ним в разговор и почти всегда заводил речь либо о графе де Ла Фер,  либо о д'Артаньяне, их общем друге, которым герцог восхищался так же сильно,  как Рауль.    

Бражелон  был особенно рад, когда разговор касался этой темы в присутствии де Варда. Последнего  в течение всего путешествия раздражало превосходство Бражелона и его влияние на  де Гиша. У де Варда был хитрый и пытливый взгляд, свойственный злым душам; он  немедленно заметил печаль де Гиша и его любовь к принцессе.    

Но  вместо того чтобы относиться к этому чувству с такой же сдержанностью, какую  проявлял Рауль, вместо того чтобы щадить, подобно Раулю, достоинство графа и  соблюдать приличия, де Вард намеренно задевал чувствительную струну де Гиша,  дразня его юношескую отвагу и гордость.    

Однажды  вечером, во время остановки в Манте, де Гиш и де Вард разговаривали, опершись  на ограду, Рауль и Бекингэм тоже беседовали, прогуливаясь взад и вперед, а  Маникан занимал принцессу и королеву, которые обращались с ним запросто  благодаря гибкости его ума, добродушию и мягкости характера.    

– Сознайся, –  сказал де Вард графу, – что ты очень болен и твой наставник не может исцелить  тебя.    

– Я  тебя не понимаю, – удивился граф.    

– А  понять не трудно: ты сохнешь от любви.    

– Вздор,  де Вард, вздор!    

– Это  было бы действительно вздором, если бы принцесса оставалась равнодушной к твоим  мукам. Но она обращает на них такое внимание, что просто компрометирует себя.  Я, право, боюсь, как бы по приезде в Париж твой наставник де Бражелон не выдал  вас обоих.    

– Де  Вард! Де Вард! Опять нападки на Бражелона!    

– Ну,  полно, что за ребячество, – сказал вполголоса злой гений графа, – ты  не хуже меня знаешь все, что я хочу сказать. Ты отлично видишь, что взгляд  принцессы смягчается, когда она говорит с тобой. По звуку ее голоса ты  понимаешь, что ей нравится слушать тебя. Ты чувствуешь, что она внимает стихам,  которые ты декламируешь ей, и ты не станешь отрицать, что она каждое утро  рассказывает тебе, что плохо спала ночь.    

– Правда,  де Вард, правда. Но зачем ты мне все это говоришь?    

И он  тревожно повернулся в сторону принцессы, точно отвергая намеки де Варда и в то  же время желая найти им подтверждение в ее глазах.    

– Ага, –  засмеялся де Вард, – посмотри: видишь, она тебя зовет? Иди, пользуйся  случаем: наставника нет поблизости.    

Де Гиш  не мог выдержать. Непреодолимое чувство влекло его к принцессе.    

Де Вард  с улыбкой посмотрел ему вслед.    

– Вы  ошиблись, сударь, – произнес Рауль, перепрыгнув через ограду, на которую  только что опирались два собеседника, – наставник здесь, и он слушает вас.    

Услышав  голос Рауля, который де Вард узнал раньше, чем обернулся, он наполовину обнажил  шпагу.    

– Вложите  шпагу в ножны, – потребовал Рауль, – вы знаете, что во время нашего  путешествия все попытки такого рода бесполезны. Вложите шпагу, но не давайте  воли и языку. Зачем отравляете вы сердце человека, которого зовете другом? Меня  вы хотите восстановить против честного человека, друга моего отца и моих  близких. В сердце Гиша вы хотите вселить любовь к невесте вашего повелителя.  Право, сударь, я счел бы вас изменником и подлецом, если бы по справедливости  не находил вас безумным.    

– Сударь, –  вскричал выведенный из себя де Вард, – видно, назвав вас наставником, я не  ошибся! Вы напоминаете иезуита с розгой, а не дворянина. Прошу вас, не говорите  со мной таким тоном. Я ненавижу д'Артаньяна за то, что он совершил подлость по  отношению к моему отцу.    

– Вы  лжете, сударь, – холодно сказал Рауль.    

– О, –  воскликнул де Вард, – вы обвиняете меня во лжи!    

– Почему  бы нет, если то, что вы говорите, – ложь?    

– Вы  обвиняете меня во лжи и не беретесь за шпагу?    

– Сударь,  я дал себе слово убить вас только тогда, когда вручу принцессу ее супругу.    

– Убить  меня? О, ваш пук розог не может убить, господин педант.    

– Конечно,  нет, – спокойно возразил Рауль, – но шпага д'Артаньяна убивает, а эта  шпага в моих руках, и он сам научил меня владеть ею. И этой шпагой я отомщу за  его имя, оскорбленное вами.    

– Виконт,  виконт, – воскликнул де Вард, – берегитесь! Если вы тотчас же не  попросите извинения, все средства мести будут для меня хороши.    

– Ого! –  произнес Бекингэм, неожиданно появляясь на поле брани. – Вот угроза,  которая наводит на мысль об убийстве и не особенно приличествует дворянину.    

– Что  вы говорите, герцог? – спросил де Вард, обернувшись.    

– Я  говорю, что ваши слова режут мой слух англичанина.    

– Если  так, герцог, – крикнул взбешенный де Вард, – тем лучше. По крайний  мере, в вашем лице я встречу человека, который не ускользнет у меня между  пальцев. Итак, примите мои слова как угодно.    

– Я  принимаю их как должно, – ответил Бекингэм свойственным ему высокомерным  тоном, который придавал его словам вызывающий характер даже в обычной  беседе. – Де Бражелон – мой друг; вы оскорбляете виконта, и вы дадите  мне удовлетворение за это.    

Де Вард  взглянул на Бражелона, который, держась избранной им тактики, хранил спокойствие,  даже услышав вызов герцога.    

– Прежде  всего, мои слова, надо полагать, вовсе не задевают господина де Бражелона. Ведь  у виконта есть шпага, но он, видимо, не считает себя оскорбленным.    

– Но  вы кого-то оскорбляете?    

– Конечно,  д'Артаньяна, – продолжал де Вард, заметив, что это имя служило  единственным средством возбудить гнев Рауля.    

– Тогда, –  заметил Бекингэм, – дело другого рода.    

– Не  правда ли – спросил де Вард. – Друзья д'Артаньяна должны его  защищать.    

– Я  вполне разделяю ваше мнение, – ответил англичанин, к которому вернулось  хладнокровие. – За Бражелона я не мог вступиться, потому что он здесь; но  раз дело касается господина д'Артаньяна…    

– Вы  уступаете, не правда ли? – произнес де Вард.    

– Нет,  напротив, я обнажаю шпагу, – сказал Бекингэм. – Может быть, господин  д'Артаньян и обидел вашего отца, но моему он оказал или, во всяком случае,  хотел оказать большую услугу.    

Лицо де  Варда выразило изумление.    

– Д'Артаньян, –  заявил Бекингэм, – самый храбрый и честный дворянин, какого я знаю, и так  как я лично многим обязан ему, я с восторгом возмещу вам его неоплаченный долг  ударом шпаги.    

И  Бекингэм ловким движением обнажил свою шпагу, поклонился Раулю и стал в  позицию.    

Де Вард  сделал шаг вперед, чтобы скрестить клинки.    

– Нет,  нет, господа, – поторопился Рауль, выступая и разнимая противников. –  Все это не стоит того, чтобы люди пытались заколоть друг друга почти на глазах  принцессы. Господин де Вард злословит, даже не зная господина д'Артаньяна.    

– Ого! –  сказал де Вард, скрежеща зубами и опуская острие шпаги на носок своего  сапога. – Вы говорите, что я не знаю д'Артаньяна?    

– Да,  да, вы его не знаете, – холодно настаивал Рауль. – Вам даже  неизвестно, где он сейчас.    

– Я?  Не знаю, где он?    

– Без  сомнения, потому что вы стараетесь ссориться из-за него с другими, вместо –  того чтобы отыскать д'Артаньяна там, где он находится.    

Де Вард  побледнел.    

– Так  я вам скажу, где он, – продолжал Рауль, – господин д'Артаньян в  Париже. Когда он дежурит, он находится в Лувре, а когда свободен, то у себя, на  Ломбардской улице. Д'Артаньяна легко найти в одном из этих мест. У вас  накопилось столько злобы против него, что вы будете недостойны имени  порядочного человека, если не потребуете, от д'Артаньяна удовлетворения, которого,  по-видимому, просите у всех, кроме него.    

Де Вард  отер пот, выступивший у него на лбу.    

– Фи,  господин де Вард, – презрительно усмехнулся Рауль, – не следует  затевать ссоры на каждом шагу, когда издан указ, запрещающий дуэли. Король  разгневается на нас за наше непослушание в такую минуту, и он будет прав.    

– Отговорки, –  прошептал де Вард, – уловки!    

– Полно, –  возразил Рауль. – Что за бредни, мой дорогой господин де Вард! Вы отлично  знаете, что герцог Бекингэм человек храбрый, что он десяток раз обнажал свою  шпагу и охотно будет драться в одиннадцатый. Он носит имя, налагающее известные  обязательства. Что же касается меня, то вы хорошо понимаете, не правда ли, что  я не боюсь вас. Я дрался под Сансом, в Блено, в Дюнах, впереди канониров, в ста  шагах перед фронтом, тогда как вы, кстати сказать, были в ста шагах за ним.  Правда, тогда сражалось слишком много народу, и ваша храбрость оказалась бы незамеченной;  вот почему вы ее скрывали. Здесь же это будет зрелищем, скандалом.    

Вам  хочется заставить говорить о себе, все равно по какому поводу. Поэтому не  рассчитывайте на меня, господин де Вард, в этом отношении: я не доставлю вам  такого удовольствия.    

– Вполне  разумно, – сказал Бекингэм, вкладывая шпагу в ножны. – Простите,  виконт де Бражелон, я невольно поддался первому порыву гнева.    

Но  взбешенный де Вард, высоко подняв свою шпагу, бросился на Рауля, который едва  успел отпарировать Удар.    

– Прошу  вас, сударь, – спокойно заметил Бражелон, – будьте осторожнее. Вы  чуть не выкололи мне глаз.    

– Значит,  вы не хотите драться? – вскричал де Вард.    

– В  настоящую минуту нет, но вот что я вам обещаю тотчас по приезде в Париж: я  приведу вас к д'Артаньяну, и вы выскажете ему неудовольствие, которое имеете  против него. Д'Артаньян попросит у короля позволения нанести вам удар шпагой.  Король позволит, и, получив этот удар, мой дорогой господин де Вард, вы сумеете  усвоить предписание Евангелия, которое велит нам забывать обиды.    

– Ах! –  воскликнул де Вард, вне себя от хладнокровия Рауля. – Видно, что вы,  господин де Бражелон, незаконный сын.    

Рауль  стал белее воротника своей рубашки, и глаза его так сверкнули, что де Вард отступил.    

Бекингэм,  пораженный этим блеском, кинулся между двумя противниками, боясь, что они  бросятся друг на Друга.    

Де Вард  приберег это оскорбление напоследок; он теперь судорожно сжимал свою шпагу,  ожидая нападения.    

– Вы  правы, господин де Вард, – сказал Рауль, делая над собой страшное  усилие, – мне известно только имя моего отца, но я слишком хорошо знаю  графа де Ла Фер, его возвышенный характер, его незапятнанную честь и не боюсь,  что на моем рождении лежит пятно, как вы намекаете! Незнание имени моей матери  для меня несчастье, но не позор. А вы поступаете некорректно и несправедливо,  попрекая меня несчастьем. Все равно, слово сказано, и я считаю себя оскорбленным.  Итак, решено: после дуэли с д'Артаньяном вы, если вам угодно, будете иметь дело  со мной.    

– Ого, –  ответил де Вард с язвительной улыбкой, – я восхищаюсь вашей осторожностью,  виконт. Сию минуту вы обещали мне удар шпаги д'Артаньяна, а после этого удара  намерены обнажить свое оружие.    

– Не  беспокойтесь, – с гневом отвечал Рауль, – господин Д'Артаньян ловко  владеет оружием, и я попрошу у него как милости, чтобы он сделал с вами то, что  сделал с вашим отцом, то есть не убил вас, а предоставил мне это удовольствие,  когда вы поправитесь. У вас злое сердце, господин де Вард, и, право, все меры  предосторожности, принятые против вас, не излишни.    

– Будьте  спокойны, виконт, я сам приму меры предосторожности против вас, – ответил  де Вард.    

– Позвольте, –  сказал Бекингэм, – истолковать ваши слова и дать совет де Бражелону. Виконт,  носите кольчугу.    

Де Вард  сжал кулаки.    

– А,  понимаю, – пробормотал он, – вы хотите прежде принять эту  предосторожность, а потом уже помериться со мною силами?    

– Полно,  господин де Вард, – ответил Рауль, – раз вы непременно этого хотите,  покончим дело сейчас.    

И,  вынимая шпагу, он шагнул по направлению к де Варду.    

– Что  вы делаете? – спросил Бекингэм.    

– Ничего, –  успокоил его Рауль, – то не затянется.    

Противники  стали в позицию, и клинки скрестились.    

Де Вард  бросился на Рауля с такой стремительностью, что при нервом же схватке Бекингэм  понял, что Рауль щадит своего противника.    

Герцог,  отступив, смотрел на поединок.    

Рауль  дрался так спокойно, точно в его руках была рапира, а не шпага.    

Он  высвободил свою шпагу, зацепившую шпагу противника у самой рукоятки, и,  отступив на шаг, отпарировал три-четыре удара де Барда; потом, угрожая ему  ударом ниже пояса, который де Вард отразил круговым движением, Рауль ударил по  его шпаге, выбил ее из рук врага и отбросил на двадцать шагов за ограду.    

Де Вард  стоял безоружный, ошеломленный; Рауль вложил свою шпагу в ножны, схватил  дрожащего от ярости противника за ворот и за пояс и перебросил его через  изгородь.    

– До  встречи, до встречи, – пробормотал де Вард, поднимаясь на ноги и подбирая  свою шпагу.    

– Черт  возьми, – произнес Рауль, – вот уже целый час, как я повторяю вам то  же самое.    

Потом,  повернувшись к Бекингэму, попросил:    

– Умоляю  вас, герцог, ни слова об этом. Мне стыдно, что я дошел до такой крайности, во я  не смог сдержать гнев. Прошу вас, извините меня и забудьте.    

– Ах,  дорогой виконт, – проговорил герцог, сжимая суровую, честную руку  Рауля, – Позвольте мне, напротив, помнить и думать о вашей безопасности.  Этот человек опасен, он убьет вас.    

– Моя  отец, – ответил Рауль, – жил под угрозой более страшного врага  двадцать лет и уцелел. В моих жилах течет кровь, которой покровительствует  судьба, герцог.    

– У  вашего отца были хорошие друзья, виконт.    

– Да, –  вздохнул Рауль, – такие друзья, каких теперь не найдется.    

– Прошу  вас, не говорите так, когда я предлагаю вам свою дружбу.    

И  Бекингэм раскрыл объятия Бражелону, который с удовольствием принял предложенный  союз.    

– В  нашем роде, – прибавил Бекингэм, – умирают за тех, кого любят. Вы это  знаете, виконт.    

– Да,  герцог, знаю, – ответил Рауль.    

 Глава 40. ЧТО ДУМАЛ  ШЕВАЛЬЕ ДЕ ЛОРРЕН О ПРИНЦЕССЕ    

     

Ничто  больше не нарушало спокойствия в пути.    

Под  каким-то предлогом, не вызвавшим никаких толков, де Вард уехал вперед. Он увез  с собой Маникана, ровный и мечтательный характер которого уравновешивал его  раздражительность.    

Бэкингэм  и Бражелон приняли де Гиша в свой дружеский союз; теперь они втроем неустанно  восхваляли принцессу. Бражелон добился того, что этот квартет похвал теперь  состоял из трио, а не из сольных выступлений, к которым прежде имело опасное  пристрастие де Гиш и его соперник.    

Такая  гармония очень нравилась королеве-матери. Но она, быть может, приходилась менее  по вкусу молодой принцессе, кокетливой как демон; не боясь за себя, она любила  опасные движения. Принцесса обладала безрассудным и дерзким сердцем, ей  нравилось скользить по краю опасности, ее влекло острое лезвие, словно она  жаждала ран.    

По пути  в Париж принцессу провожало тысячи поклонников, за нею следовали с полдюжины  безумцев и два совершенно сумасшедших. Только Рауль, видевший всю прелесть этой  девушки, но хранивший в сердце другую любовь, рядом с которой не оставалось  места для новой, вернулся в столицу холодный и настороженный.    

Дорогой  он иногда беседовал с королевой об упоительном очаровании, исходившем от  принцессы, и королева-мать, которую многому научили перенесенные несчастья и  пережитые разочарования, ответила ему:    

– Генриетта  стала бы знаменитой, даже если бы она родилась не в королевской семье, а в  полной безвестности: она женщина с яркой фантазией, своенравным характером и  твердой волей.    

Де Вард  и Маникан, двое разведчиков и курьеры, объявили о приближении принцессы.    

В  Нантере поезд принцессы был встречен блестящим эскортом из всадников и  экипажей. Это принц, вместе с де Лорреном и другими своими любимцами, в  сопровождении части королевской гвардий, выехал навстречу невесте.    

В  Сен-Жермене принцесса и королева перешли из дорожного экипажа, тяжеловатого и довольно  поистрепавшегося от путешествия, в изящную, роскошную карету, запряженную шестеркой  лошадей в белой золоченой сбруе. В этом экипаже прекрасная молодая принцесса  сидела, под балдахином из вышитого шелка, с каймой из перьев, словно на троне;  на ее сияющее лицо падали розовые блики, нежно играя на ее матовой, как  перламутр, коже.    

Подъехав  к экипажу, герцог Филипп был поражен красотой Генриетты и так явно выразил свое  восхищение, что де Лоррен, стоявший среди других придворных, пожал плечами, а  граф де Гиш и Бекингэм почувствовали сердечную боль.    

После  обмена любезностями и выполнения всех правил церемониала процессия медленно  двинулась к Парижу.    

Членов  свиты наскоро представили принцу. На Бекингэма указали только в числе других  знатных англичан.    

Принц  обратил на них мало внимания. Но, видя по дороге, что Бекингэм упорно держится  подле дверцы кареты, он спросил у неразлучного с ним де Лоррена:    

– Кто  этот всадник?    

– Вашему  высочеству только что представили его, – ответил де Лоррен.    

– Это  герцог Бекингэм.    

– Ах  да, правда.    

– Кавалер  принцессы, – прибавил фаворит особенным тоном, каким только завистники умеют  произносить самые простые фразы.    

– Что  такое? – спросил принц, не останавливая коня.    

– Я  сказал: кавалер.    

– Разве  у принцессы есть назначенный для ее сопровождения кавалер?    

– Гм!  Мне кажется, вы это так же хорошо видите, как и я; посмотрите только, как они  мило и весело болтают вдвоем.    

– Втроем.    

– Как  втроем?    

– Конечно,  ты же видишь, что де Гиш участвует в их беседе.    

– Да,  вижу… Конечно. Но что это доказывает? Только то, что у принцессы не один  кавалер, а два.    

– Ты  все отравляешь, ехидна.    

– Вовсе  нет. Ах, ваше высочество, какой у вас строптивый характер!    

Представители  Франции приветствуют вашу будущую супругу, а вы недовольны.    

Герцог  Орлеанский боялся язвительных замечаний де Лоррена, когда насмешливость фаворита  особенно разыгрывалась.    

Он  оборвал этот разговор.    

– Принцесса  недурна собой, – небрежно заметил он, точно речь шла о посторонней ему  женщине.    

– Да, –  тем же тоном ответил де Лоррен.    

– Ты  произнес это «да» совсем как «нет». А я нахожу, что у нее очень красивые черные  глаза.    

– Маленькие.    

– Верно,  не особенно большие. У нее красивая фигура.    

– Ну,  фигура не блестящая, ваше высочество.    

– Пожалуй.  Зато у нее благородная осанка.    

– Да,  но слишком худое лицо.    

– Кажется,  восхитительные зубы.    

– Их  легко видеть. Слава богу, рот достаточно велик. Положительно, ваше высочество,  я ошибался: вы красивее вашей жены.    

– А  как ты считаешь, я красивее этого Бекингэма?    

– О  да, и он это чувствует. Посмотрите, он старается с удвоенным жаром ухаживать за  принцессой, чтобы вы не затмили его.    

У принца  вырвалось нетерпеливое движение; однако, увидев торжествующую улыбку на губах  де Лоррена, он сдержал лошадь и пустил ее шагом.    

– Впрочем, –  сказал он – что мне смотреть на кузину! Я же давно знаю ее. Ведь мы вместе  воспитывались. Я достаточно видел ее ребенком в Лувре.    

– Извините,  ваше высочество, она весьма изменилась, – заметил де Лоррен. – В те  времена, о которых вы говорите, она была не такой блестящей и, главное, далеко  не такой гордой. Помните тот вечер, ваше высочество, когда король не пожелал  танцевать с ней, найдя, что она некрасива и плохо одета?    

Герцог  Орлеанский нахмурил брови. Действительно, нелестно для него было жениться на  принцессе, которою король пренебрегал в молодости.    

Может  быть, он ответил бы своему фавориту, по в это мгновение, оставив карету, к  принцу подъехал де Гиш.    

Он  издали следил за принцем и де Лорреном и напрягал слух, стараясь уловить фразы,  которыми они обменивались.    

Из  коварства или по неосторожности де Лоррен не счел нужным притворяться.    

– Граф, –  начал он, – у вас хороший вкус.    

– Благодарю  за комплимент, – ответил де Гиш. – Но чем я заслужил его?    

– Гм!  Спросите его высочество.    

– Конечно, –  подтвердил герцог Орлеанский, – Гиш отлично знает, каким совершенным кавалером  я его считаю.    

– Раз  мы на этот счет согласны, граф, я продолжаю – сказал де Лоррен.    

– Не  правда ли, вы уже неделю находитесь подле принцессы?    

– Пожалуй, –  ответил де Гиш, невольно краснея.    

– Так  скажите же нам откровенно: как вы находите ее?    

– Ее? –  с изумлением спросил де Гиш.    

– Да,  ее внешность, ее ум?    

Ошеломленный  таким вопросом, де Гиш не сразу нашелся, что ответить.    

– Ну,  ну, де Гиш, – громко смеялся де Лоррен, – скажи, что ты думаешь, будь  откровенен; его высочество приказывает.    

– Да,  да, приказываю, – сказал принц.    

Де Гиш  пробормотал несколько невнятных слов.    

– Я  знаю, что это щекотливый вопрос, – продолжал герцог Орлеанский. Но ведь  мне можно говорить все. Как ты ее находишь?    

Желая  скрыть свои чувства, де Гиш прибегнул к единственному средству защиты, которое  остается у человека, застигнутого врасплох; он солгал.    

– Я  не нахожу принцессу ни красавицей, ни уродом. Скорее она недурна собой.    

– Боже  мой, граф! – вскричал де Лоррен, – И это говорите вы, так  восхищавшийся ее портретом?    

Де Гиш  покраснел до ушей. На счастье, его горячая лошадь бросилась в сторону, и это помогло  ему скрыть выступившую краску.    

– Портретом? –  спросил он, возвращаясь на прежнее место. – Каким портретом?    

Де Лоррен  не сводил с него глаз.    

– Да,  портретом. Разве миниатюра не похожа?    

– Не  знаю. Я забыл портрет: он исчез у меня из памяти.    

– А  между тем он произвел на вас сильное впечатление, – заметил де Лоррен.    

– Возможно.    

– Но  она, по крайней мере, умна? – пожал плечами герцог Орлеанский.    

– По-видимому,  да, ваше высочество.    

– А  Бекингэм? – спросил де Лоррен.    

– Не  знаю.    

– Должно  быть, умен, – сказал де Лоррен, – раз он смешит принцессу, и она,  кажемся, с большим удовольствием разговаривает с ним. А неглупый и остроумной  женщине неприятно находиться в обществе глупца.    

– Значит,  он умен, – наивно сказал де Гиш, к которому на помощь явился Рауль,  уравнивая его с опасным собеседником.    

Де  Бражелон обратился к де Лоррену и таким образом заставил его переменить тему  разговора.    

Въезд  был торжественный и блестящий. Король, желая оказать брату почет, велел  устроить великолепную встречу. Принцесса и ее мать остановились в Лувре, в том  самом Лувре у где во времена изгнания они так страдали от забвения, бедности и  лишений.    

Дворец  был негостеприимен раньше к несчастной дочери Генриха IV, его голые стены, провалившиеся  полы, покрытые паутиной потолки, огромные полуразрушенные камины, эти холодные  очаги, которые едва удавалось согреть на средства, из милости отпускаемые  парламентом, – все теперь преобразилось. Великолепная обивка, пушистые  ковры, блестящие плиты пала, картины в широких золотых рамах, повсюду  канделябры, зеркала, роскошная мебель, телохранители с гордой осанкой и в  шляпах с развевающимися перьями, огромная толпа слуг и придворных в передних и  на лестницах – вот что встретило их теперь.    

В  огромных дворах, некогда печальных и немых, гарцевали всадники.    

Из-под  копыт их лошадей, ударявших о камень, сыпались тысячи искр. Молодые красивые  дамы поджидали в каретах дитя той дочери Франции, которая в годы своего  вдовства и изгнание порой не находила полена дров для очага, куска хлеба для  стола и которую презирали даже дворцовые слуги.    

Вдовствующая  королева возвращалась в Лувр с болью в сердце, полная горьких воспоминаний,  между тем как ее дочь, обладавшая более изменчивым и забывчивым характером,  ехала туда радостная и торжествующая. Королева знала, что блестящая встреча  относилась к счастливой матери короля, восстановленного на втором троне Европы,  тогда как дурной прием был оказан ей, дочери Генриха IV, в наказание за то, что  она была несчастна.    

Проводив  принцессу и королеву в их покои, где они пожелали немного отдохнуть, все вернулись  к своим обычным занятиям.    

Бражелон  прежде всего отправился к отцу, но узнал, что Атос уехал в Блуа. Он хотел повидаться  с д'Артаньяном. Но мушкетер, занятый набором новой королевской гвардии, был  неуловим. Бражелон вернулся к де Гишу. Но у графа шли совещания с портными и с  Маниканом, отнимавшие у него все время.    

С  герцогом Бекингэмом дело обстояло еще хуже.    

Молодой  англичанин покупал одну лошадь за другой, одни драгоценности за другими. Он  завладел всеми парижскими вышивальщицами, ювелирами, портными. Между ним и де  Гишем происходил поединок изящества, ради счастливого исхода которого герцог  готов был истратить миллион, тогда как маршал Граммон выдал де Гишу только  шестьдесят тысяч ливров.    

Бекингэм,  смеясь, тратил свой миллион. Де Гиш вздыхал и без советов де Варда рвал бы на  себе волосы.    

– Миллион! –  каждый день повторял граф. – Я буду побежден. Почему маршал не хочет дать  мне вперед мою долю наследства?    

– Потому,  что ты ее истратишь, – говорил ему Рауль.    

– Не  все ли ему равно? Раз мне суждено от этого умереть, я умру. Тогда мне уже  ничего не будет нужно.    

– Но  зачем умирать? – спросил Рауль.    

– Я  не хочу, чтобы англичанин превзошел меня в изяществе.    

– Дорогой  граф, – сказал тогда Маникан, – изящество вещь не дорогая, а только  трудно достижимая.    

– Да,  но все трудно достижимое стоит дорого, у меня же всего шестьдесят тысяч ливров.    

– Право, –  заметил де Вард, – какой ты странный! Трать столько же, сколько Бекингэм;  тебе не хватает только девятисот сорока тысяч ливров.    

– Но  где же их достать?    

– Делай  долги.    

– Они  у меня уже есть.    

– Тем  более.    

Этот  совет оказал свое действие, и де Гиш пустился на сумасбродства, между тем как Бекингэм  тратил лишь наличные.    

Слухи о  такой расточительности радовали всех парижских торговцев; и о домах Бекингэма и  Граммона рассказывали всякие чудеса.    

Тем  временем принцесса отдыхала, а Бражелон писал письма де Лавальер.    

Были  отправлены уже четыре письма, но ни на одно он еще не получил ответа. В утро свадебной  церемонии, которая должна была состояться в церкви Пале-Рояля, Рауль сидел,  заканчивая свой туалет, когда его лакей доложил:    

– Господин  де Маликорн.    

«Что  нужно от меня этому Маликорну? – подумал Рауль.    

– Пусть  подождет, – сказал он.    

– Господин  де Маликорн приехал из Блуа, – прибавил лакей.    

– А,  пригласите его войти! – воскликнул Рауль.    

Вошел  сияющий, как звезда, Маликорн, с великолепной шпагой.    

Он  любезно поклонился виконту:    

– Господин  де Бражелон, я привез вам тысячу приветов от одной дамы.    

Рауль  покраснел.    

– От  дамы из Блуа? – спросил он.    

– Да,  виконт, от мадемуазель де Монтале.    

– А,  благодарю, господин Маликорн, теперь я вас узнал, – сказал Рауль. –  Что же угодно мадемуазель де Монтале?    

Маликорн  вынул из кармана четыре письма и подал их Раулю.    

– Мои  письма! Возможно ли? – произнес Рауль, побледнев. – Мои письма, и  нераспечатанные!    

– Виконт,  эти письма не застали в Блуа той особы, которой были адресованы. Вам их возвращают.    

– Луиза  де Лавальер уехала из Блуа? – вскричал Рауль.    

– Да,  неделю тому назад.    

– Где  же она сейчас?    

– Вероятно,  в Париже, сударь.    

– Но  как узнали, что эти письма от меня?    

– Ора  де Монтале узнала ваш почерк и вашу печать, – объяснил Маликорн.    

Рауль  смущенно улыбнулся.    

– Со  стороны мадемуазель де Монтале это очень любезно, – сказал он, она  по-прежнему добра и очаровательна.    

– Да,  сударь.    

– Жаль,  что она не дала мне точных сведений о мадемуазель де Лавальер. Трудно ее отыскать  в этом огромном Париже.    

Маликорн  вынул из кармана еще один конверт.    

– Может  быть – предположил он, – это письмо скажет вам то, что вы желаете  узнать.    

Рауль  быстро сломал печать и увидел почерк Монтале. Вот что было написано на листке:    

«Париж,  Пале-Рояль. День брачного благословения».    

– Что  это значат? – спросил Рауль Мадикорна. – Вы знаете?    

– Да,  виконт.    

– Ради  бога, объясните мне…    

– Не  могу, виконт. Ора де Монтале запретила мне говорить.    

Рауль  посмотрел на этого странного человека и ничего не сказал.    

– По  крайней мере, – попросил он, – хоть намекните: ждет меня радость иди  огорчение?    

– Вы  скоро узнаете.    

– Вы  строго храните тайны.    

– Виконт,  прошу вас о любезности.    

– В  обмен на ту, которой вы мне не оказываете?    

– Вот  именно.    

– Говорите.    

– Мне  очень хочется видеть свадебную церемонию, а у меня нет входного билета, хотя я  сделал все, чтобы его получить. Вы могли бы провести меня?    

– Конечно.    

– Пожалуйста,  сделайте это, умоляю вас.    

– Охотно,  вы пройдете со мной.    

– Виконт,  я ваш покорный слуга.    

– Но  почему вы не обратились к своему другу Маникану?    

– Сегодня  утром, присутствуя при его туалете, я опрокинул баночку с лаком на его новый  костюм, и он бросился на меня со шпагой так яростно, что я едва спасся. Вот  почему я не стал просить у него билет. Он бы меня убил.    

– Конечно, –  сказал Рауль. – Я знаю, что Маникан способен убить человека, имевшего несчастье  совершить подобное преступление; но я исправлю беду: сейчас застегну плащ и  буду готов служить вам провожатым.    

 Глава 41. СЮРПРИЗ ОРЫ  ДЕ МОНТАЛЕ    

     

Принцесса  венчалась в дворцовой церкви Пале-Рояля в присутствии немногих избранных  придворных.    

Однако,  хотя приглашение в церковь почиталось за великую милость, Рауль, верный своему  слову, провел с собой Маликорна, жаждавшего насладиться любопытным зрелищем.    

Выполнив  свое обещание, Рауль подошел к де Гишу, Великолепный костюм графа плохо  гармонировал с его лицом, до такой степени искаженным печалью, что только  герцог Бекингэм мог бы состязаться с ним в бледности и унынии.    

– Будь  осторожен, граф, – сказал Рауль, подойдя к другу и готовясь его  поддержать, когда архиепископ благословлял молодых.    

Действительно,  принц Конде уже посматривал с удивлением на эти две статуи отчаяния, стоявшие  по обеим сторонам алтаря.    

Граф  стал более внимательно следить за собою.    

По  окончании обряда король и королева перешли в большую залу, где им были  представлены принцесса и се свита.    

Все  заметили, что король, по-видимому восхищенный наружностью жены брата, осыпал ее  самыми искренними приветствиями.    

Все  заметили, что Анна Австрийская долго и задумчиво смотрела на Бекингэма, потом  наклонилась к г-же де Мотвиль и сказала ей:    

– Не  находите ли вы, что он очень похож на своего отца?    

Все  заметили наконец, что принц наблюдал за присутствующими и, казалось, был недоволен.    

После  приема высоких особ и послов герцог Орлеанский попросил у короля позволения  представить ему и принцессе его новый штат.    

– Не  знаете ли вы, виконт, – шепотом спросил принц Конде, – со вкусом ли  тот человек, который составлял штат герцога, и увидим ли мы приятные лица?    

– Я  совершенно не знаю этого, ваше высочество, – ответил Рауль.    

– О,  вы разыгрываете неведение.    

– Почему,  ваше высочество?    

– Но  ведь вы друг де Гиша, одного из любимцев принца?    

– Совершенно  верно, но меня это не интересовало. Я не расспрашивал де Гиша, а он сам ничего  не говорил мне.    

– А  Маникан?    

– Я  видел Маникана в Гавре и по дороге, но я не спрашивал его, так же как и де  Гиша. Кроме того, де Маникан лицо второстепенное и вряд ли знает что-нибудь о  составе нового двора.    

– Ах,  мой милый виконт, откуда вы явились? – сказал Конде. – Ведь в таких  случаях именно второстепенные лица играют главную роль, и вот доказательство:  почти все делалось по советам Маникана де Гишу и де Гиша принцу.    

– Я  этого совсем не знал, – заверил Рауль. – Впервые слышу об этом от  вашего высочества.    

– Готов  вам поверить, хотя это и может показаться неправдоподобным.    

Впрочем,  долго ждать нам не придется. Вот и «летучий отряд», как говорила милейшая королева  Екатерина Медичи. Честное слово, прехорошенькие лица!    

Действительно,  целая толпа молодых девушек вошла в зал под предводительством г-жи де Навайль.  К чести Маникана надо сказать, что если он играл ту роль, какую ему приписывал  принц Конде, то он отлично справился со своей задачей. Картина могла очаровать  ценителя всех типов красоты, каким был Конде. Впереди шла молодая белокурая  девушка лет двадцати, с большими голубыми, ослепительно сверкавшими глазами.    

– Мадемуазель  де Тонне-Шарант, – сказала принцу Филиппу старуха де Навайль.    

Герцог  Орлеанский повторил герцогине с поклоном:    

– Мадемуазель  де Тонне-Шарант.    

– Эта  премиленькая, – обратился Конде к Раулю. – Раз!    

– В  самом деле, – заметил Бражелон, – она красива, хотя у нее немного  высокомерный вид.    

– Ба!  Знаем мы этот вид, виконт! Через три месяца она будет ручная.    

Но  посмотрите, еще одна красавица.    

– О, –  обрадовался Рауль, – эту красавицу я знаю!    

– Мадемуазель  Ора де Монтале, – сказала де Навайль.    

Имя и  фамилия были добросовестно повторены герцогом.    

– Боже  мой! – воскликнул Рауль, побледнев и устремив изумленный взгляд на входную  дверь.    

– Что  такое? – спросил принц Конде. – Неужели Ора де Монтале заставила вас  с таким чувством воскликнуть: «Боже мой!»?    

– Нет,  ваше высочество, нет, – ответил Рауль, весь дрожа.    

– Если  не Ора де Монтале, так, значит, та прелестная блондинка, которая идет за нею? Хорошенькие  глазки, честное слово! Худощава немного, но очаровательна.    

– Мадемуазель  де Ла Бом Леблан де Лавальер, – сказала де Навайль.    

При этом  имени, которое проникло до самой глубины сердца Рауля, глаза его затуманились.  Он ничего больше не видел и не слышал.    

Конде,  заметив, что Рауль не отвечает на его шутливые замечания, отошел от виконта,  чтобы поближе рассмотреть молодых девушек, которых он отметил с первого  взгляда.    

– Луиза  здесь, Луиза-фрейлина принцессы! – шептал Рауль.    

И его  глаза, которым он отказывался верить, переходили от Луизы к Монтале.    

Ора уже  отбросила напускную застенчивость, необходимую только в первую минуту представления  и поклонов. Из своего уголка она довольно бесцеремонно разглядывала всех присутствующих  и, отыскав Рауля, забавлялась глубоким изумлением, в которое повергло бедного  влюбленного появление Луизы и ее подруги.    

Рауль  пытался уклониться от шаловливого, лукавого, насмешливого взгляда Монтале, мучившего  его, и в то же время, ища объяснений, он постоянно ловил ее взор.    

Между  тем Луиза, вследствие ли природной застенчивости или по какой-нибудь другой, непонятной  для Рауля причине, стояла опустив глаза: смущенная, ослепленная, прерывисто  дыша, она старалась отступить как можно дальше, не обращая внимания на  подталкивания Монтале.    

Все это  было для Рауля загадкой, и бедный виконт дал бы многое, чтобы отгадать ее. Но  подле него не было никого, кто мог бы объяснить тайну.    

Даже  Маликорн, немного смущенный блестящим обществом и насмешливыми взглядами  Монтале, описал круг и стал в нескольких шагах от принца Конде, позади группы  фрейлин. Отсюда доносился до него голос Оры – планеты, которая притягивала  его, как скромного спутника.    

Когда  Рауль пришел, в себя, ему показалось, что слева от него звучат знакомые голоса.  Действительно, невдалеке стояли де Вард, де Гиш и де Лоррен.    

Впрочем,  они говорили так тихо, что в большой зале еле слышался их шепот.    

Уменье  говорить, не двигаясь с места» не шевелясь, не глядя на собеседника» составляло  особое искусство, которым новички не сразу могли овладеть. Приходилось долго  упражняться в таких беседах без взглядов, без движения головой, вроде разговора  мраморных статуй.    

Между  тем во время приемов у короля и королев, когда их величества беседовали, а все,  казалось, слушали их в благоговейном молчании, происходило много таких тихих  разговоров, в которых далеко не преобладала лесть.    

Рауль  принадлежал к числу людей весьма опытных в этом искусстве, и часто но движению  губ он угадывал смысл слов.    

– Кто  такая эта Монтале? – интересовался де Вард. – Кто такая Лавальер?  Почему к нам явилась провинция?    

– Монтале? –  переспросил де Лоррен. – Я знаю ее. Это славная девушка, которая будет забавлять  двор. Лавальер – очаровательная хромуша.    

– Фи! –  сказал де Вард.    

– Не  говорите «фи», де Вард; о хромых есть много латинских пословиц, очень  остроумных и, главное, верных.    

– Господа,  господа, – остановил их де Гиш, с беспокойством поглядывая на Рауля, –  пожалуйста, осторожнее.    

Однако  волнение графа, вероятно, не имело оснований. Рауль сохранял спокойный и равнодушный  вид, хотя и слышал вое до последнего слова. Казалось, он запоминал все  вольности и дерзости этих двух зачинщиков ссоры, чтобы при случае отплатить им.    

Де Вард,  как будто угадав его мысль, продолжал:    

– Кто  возлюбленные этих девиц?    

– Вы  скрашиваете о Монтале? – осведомился де Лоррен.    

– Да,  сперва о ней.    

– Вы,  я, де Гиш, всякий, кто пожелает.    

– А  другой?    

– Вы  говорите о Лавальер?    

– Да.    

– Берегитесь,  господа, – заметил де Гиш, чтобы помешать де Варду ответить, –  принцесса слушает вас.    

Рауль,  засунув руку под камзол, рвал на своей груди кружева.    

Однако  именно злословие по адресу молодых девушек заставило его принять важное решение.    

«Бедная  Луиза, – подумал он, – она, конечно, приехала сюда с самыми чистыми  намерениями и под почетным покровительством. Однако я должен узнать ее  намерения и кто ей покровительствует».    

И,  подражая маневру Маликорна, он направился к группе фрейлин.    

Вскоре  прием окончился. Король, не сводивший восхищенного взгляда с принцессы, вышел  из приемной залы с обеими королевами.    

Де  Лоррен пошел рядом с герцогом и по дороге влил ему в ухо несколько капель того  яда, который собирал в течение часа, рассматривая новые лица и строя  предположения об их сердечных переживаниях.    

Уходя,  король увлек за собой часть присутствующих. Однако те из придворных, которые  любили независимость или усиленно занимались ухаживанием, начали подходить к  дамам.    

Принц  Конде сказал несколько любезностей де Тонне-Шарант. Бекингэм ухаживал за г-жой  де Шале и г-жой де Лафайет, которых уже отличила принцесса; де Гиш, покинувший  герцога Орлеанского, как только тот смог приблизиться один к герцогине,  оживленно беседовал со своей сестрой, г-жой де Валантинуа, и с фрейлинами де  Креки и де Шатильон.    

Среди  водоворота этих политических и любовных интриг Маликорн старался овладеть вниманием  Монтале; но ей гораздо больше хотелось поговорить с Бражелоном, хотя бы для  того, чтобы насладиться его вопросами и изумлением.    

Рауль  сразу направился к де Лавальер и почтительно поклонился ей.    

Увидев  Рауля, Луиза покраснела и что-то пролепетала. Ора поспешила к ней на помощь.    

– Ну,  вот и мы, виконт, – сказала Монтале.    

– Я  вижу, – с улыбкой ответил Рауль. – Об этом-то я и хотел поговорить с  вами.    

Тут к  ним с любезной улыбкой подошел Маликорн.    

– Удалитесь,  господин Маликорн, – приказала Монтале. – Вы, право, очень нескромны.    

Маликорн  прикусил губу и, ни слова не говоря, отступил на два шага назад. Изменилась  только его улыбка: из добродушной она стала насмешливой.    

– Вы  хотите получить объяснения, господин Рауль? – заговорила Монтале.    

– Мое  желание вполне понятно. Луиза де Лавальер – фрейлина принцессы?    

– А  почему бы ей не быть фрейлиной, как и мне? – спросила Монтале.    

– Примите  мои поздравления, – поклонился Рауль, чувствуя, что ему не хотят дать  прямого ответа.    

– Вы  это говорите не слишком любезно, виконт.    

– Да?    

– Гм!  Пусть судит Луиза.    

– Может  быть, господин де Бражелон считает, что это место слишком почетно для  меня? – смущенно произнесла Луиза.    

– О  нет, дело совсем не в этом, – горячо возразил Рауль. – Вы отлично  знаете, что я этого не думаю. Меня не удивило бы, если бы вы заняли трон  королевы, не говоря уже о месте фрейлины. Меня удивляет только, что я узнал об  этом лишь сегодня, случайно.    

– Ах,  правда, – со свойственным ей легкомыслием ответила Монтале. Ты ничего не  понимаешь, да и не можешь понять. Виконт написал тебе четыре письма, но в это  время в Блуа была только твоя мать. Я не хотела, чтобы эти письма попали в ее  руки, и потому перехватила их и отослала виконту. Таким образом, он думал, что  ты в Блуа, между тем как ты была в Париже, и не знал, что твое положение  изменилось.