1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 
– Тем  более приятную, что за ней последует другая, еще более приятная.    

– Как  так?    

– Сегодня  он играет у нас, а завтра мы у него.    

– Где  это у него?    

– Я  вам после скажу. Теперь же позаботимся о том, чтобы достойно принять Грослоу. Сегодня  к ночи мы будем в Дерби; пусть Мушкетон едет вперед, и если найдется хоть одна  бутылка вина в целом городе, пусть он купит ее. Недурно было бы также, чтобы он  приготовил маленький ужин, к которому вы, Атос, не притронетесь, потому что у  вас лихорадка, а вы, Арамис, потому, что вы мальтийский рыцарь, которому наши  вольные солдатские разговоры противны и заставляют вас краснеть. Слышите вы,  что я говорю?    

– Слышать-то  слышу, – сказал Портос, – но черт бы меня побрал, если я хоть  что-нибудь понимаю.    

– Друг  мой Портос, вы знаете, что по отцу я происхожу от пророков, а по матери –  от сивилл, и потому я говорю только загадками и притчами; имеющий уши да  слышит, а имеющий глаза да видит. В данную минуту я не могу вам больше ничего  сказать.    

– Действуйте,  мой друг, – сказал Атос. – Я уверен, что все, что вы делаете, хорошо.    

– А  вы, Арамис, того же мнения?    

– Совершенно  того же, дорогой д'Артаньян.    

– Ну  и слава богу, – сказал Д'Артаньян. – Вот истинно верующие, для  которых приятно совершать чудеса. Не то что этот маловерный Портос, которому  предварительно надо все увидеть и потрогать рукой.    

– Это  правда, – лукаво заметил Портос, – я очень недоверчив.    

Д'Артаньян  хлопнул его по плечу, и так как в это время приехали к месту завтрака, разговор  прервался.    

Около  пяти часов вечера, как было условленно, Мушкетона выслали вперед. Мушкетон  по-английски не говорил, но, попав в Англию, он заметил, что Гримо в  совершенстве заменяет слова жестами. Он стал учиться у Гримо и в несколько  уроков благодаря таланту учителя достиг некоторого навыка.    

Блезуа  отправился тоже с Мушкетоном.    

Через  несколько часов наши четверо друзей, проезжая по главной улице Дерби, заметили  Блезуа, стоявшего на пороге одного приличного с виду дома. Здесь была  приготовлена им квартира.    

Весь  день они даже не приближались к королю, боясь возбудить подозрение, и, вместо  того чтобы обедать с полковником Гаррисоном, как накануне, обедали одни.    

В  условный час Грослоу явился. Д'Артаньян принял его как старого друга. Портос  смерил его с ног до головы и усмехнулся, найдя, что, несмотря на ловкий удар,  нанесенный Грослоу брату Парри, на вид он довольно жидковат. Атос и Арамис  делали все возможное, чтобы скрыть отвращение, которое он им внушал.    

В общем,  Грослоу остался доволен приемом.    

Атос и  Арамис выдерживали свою роль. Около полуночи они ушли в свою комнату, дверь в  которую как бы из предосторожности была оставлена открытой. К тому же  Д'Артаньян вскоре прошел к ним, оставив Портоса одного сражаться с Грослоу.    

Портос  выиграл у Грослоу пятьдесят пистолей и по уходе его решил, что он гораздо более  приятный собеседник, чем можно было судить с первого взгляда.    

Что же  касается Грослоу, то он дал себе слово сорвать завтра с д'Артаньяна столько же,  сколько проиграл Портосу, и расстался с гасконцем, напомнив ему о вечернем  свидании.    

Мы  говорим «вечернем», так как наши игроки разошлись в четыре часа утра.    

День  прошел как всегда. Д'Артаньян переходил от капитана Грослоу к полковнику Гаррисону,  от полковника Гаррисона к своим друзьям. Человек, не знающий д'Артаньяна, решил  бы, что он в прекрасном настроении, но друзья его, Атос и Арамис, заметили под  наружной веселостью лихорадочное возбуждение.    

– Что  он замышляет? – говорил Арамис.    

– Подождем, –  отвечал Атос.    

Портос  ничего не говорил и только перебирал у себя в боковом кармане пятьдесят  пистолей, выигранных у Грослоу, и по лицу его заметно было, что это занятие  доставляло ему большое удовольствие.    

Вечером  прибыли в Ристон. Д'Артаньян собрал своих друзей. Теперь он уже не имел того веселого,  беспечного вида, который напускал на себя весь день. Атос пожал руку Арамиса.    

– Час  близится! – тихо проговорил он ему.    

– Да, –  сказал услыхавший это д'Артаньян, – именно близится час: в эту ночь,  друзья мои, мы спасем короля.    

Атос  вздрогнул; взор его загорелся.    

– Д'Артаньян, –  сказал он, охваченный сомнением после промелькнувшей надежды, – вы не  шутите? Вы говорите правду? Шутить так было бы слишком зло.    

– С  вашей стороны странно, – отвечал ему Д'Артаньян, – что вы мне не  верите. Скажите, когда и где вы видели, чтобы я шутил сердцем друга и жизнью  короля? Я вам сказал и повторяю, что сегодня ночью мы освободим короля Карла.  Вы поручили мне изыскать средство, и я нашел его.    

Портос с  беспредельным восхищением глядел на д'Артаньяна. Арамис улыбался с надеждой.  Атос был бледен как смерть и дрожал всем телом.    

– Говорите! –  сказал он.    

Портос  еще больше раскрыл глаза, Арамис глядел прямо в рот д'Артаньяну.    

– Мы  приглашены сегодня вечером к Грослоу, вы знаете это?    

– Да, –  сказал Портос, – он просил дать ему возможность отыграться.    

– Отлично.  Но известно вам, где он будет отыгрываться?    

– Нет.    

– У  короля.    

– У  короля? – воскликнул Атос.    

– Да,  друзья мои, у короля. Капитан Грослоу сегодня ночью дежурит при особе его величества,  и, чтобы развлечься, он пригласил нас составить ему компанию…    

– Всех  четверых? – спросил Атос.    

– Конечно,  всех четверых: разве мы можем отлучиться от наших пленников?    

– Ага! –  сказал Арамис.    

– И  что же дальше? – проговорил Атос, дрожа от волнения.    

– Мы  пойдем к Грослоу, я и Портос со шпагами, а вы двое с кинжалами; вчетвером мы одолеем  этих восьмерых дуралеев и их глупого начальника. Что вы скажете на это,  господин Портос?    

– Я  скажу, что это нетрудно, – отвечал Портос.    

– Мы  наденем на короля платье Грослоу, Мушкетон, Гримо и Блезуа будут ждать нас с  оседланными лошадьми за углом соседней улицы. Мы сядем на них, помчимся и к  утру будем уже в двадцати милях отсюда. Что, хорошо задумано, Атос?    

Атос  положил обе руки на плечи д'Артаньяна и посмотрел на него спокойным взглядом, с  ласковой улыбкой.    

– Я  заявляю, друг мой, что в мире нет человека, способного сравниться с вами в  благородстве и мужестве. Мы все считали вас равнодушным к нашему горю, которое  вы имели полное право не разделять, – и вот только вы один из всех нас  нашли средство, которое мы тщетно искали… Я повторяю тебе, Д'Артаньян, что ты  лучше всех нас; я благословляю и люблю тебя, мой дорогой сын.    

– И  как это я не догадался! – воскликнул Портос, хлопнув себя по лбу.    

– А  между тем это так просто.    

– Но  если я хорошо понял, мы их всех перебьем? – спросил Арамис.    

Атос  вздрогнул и побледнел.    

– Придется,  черт возьми! – отвечал д'Артаньян. – Я долго думал, нельзя ли  избежать этого, но, признаюсь, ничего не мог придумать.    

– Что  же, – сказал Арамис, – положение такое, что разбирать не приходится.  Как же мы будем действовать?    

– У  меня есть два плана, – отвечал Д'Артаньян.    

– Первый? –  спросил Арамис.    

– Если  мы окажемся там вчетвером, то по моему сигналу (а этим сигналом будет слово  «Наконец!») каждый из нас вонзит свой кинжал в грудь ближайшего солдата. Четыре  человека будут убиты, и шансы почти сравняются: нас будет четверо против пяти.  Эти пятеро могут сдаться; тогда мы их свяжем и заткнем им рты. Если же они  будут защищаться, то мы убьем их.    

Но может  случиться и так, что наш хозяин изменит свое намерение и пригласит только меня  с Портосом. В таком случае, делать нечего, нам придется действовать быстрее и  поработать каждому за двоих. Это будет немного труднее и произведет шум, но вы  держитесь наготове со шпагами в руках и бегите на помощь, как только заслышите  шум.    

– Ну  а если они уложат вас? – спросил Атос.    

– Невозможно! –  заявил д'Артаньян. – Эти пивные бочки слишком тяжелы и неповоротливы.  Кроме того, Портос, наносите удар в горло; такой удар убивает сразу и не дает  даже времени крикнуть.    

– Великолепно! –  сказал Портос. – Это будет славная резня.    

– Ужасно!  Ужасно! – повторял Атос.    

– Ах,  какой вы чувствительный, Атос! – сказал д'Артаньян. – Точно вам не  приходилось убивать в бою! Впрочем, мой друг, – прибавил он, – если  вы находите, что жизнь короля не стоит этого, я умолкаю. Хотите, я сейчас же  пошлю сказать Грослоу, что нездоров?    

– Нет, –  сказал Атос, – вы правы, мой друг; простите мою слабость.    

В эту  минуту дверь отворилась, и на пороге появился английский солдат.    

– Капитан  Грослоу, – начал он на ломаном французском языке, – извещает  господина д'Артаньяна и господина дю Валлона, что он ожидает их.    

– Где  именно? – спросил д'Артаньян.    

– В  комнате английского Навуходоносора, – отвечал солдат, заклятый пуританин.    

– Хорошо! –  сказал на прекрасном английском языке Атос, у которого кровь бросилась в лицо  при таком оскорблении королевского достоинства. – Хорошо, скажите капитану  Грослоу, что мы идем.    

Пуританский  солдат удалился. Наши друзья приказали своим слугам оседлать восемь лошадей и  ждать их, не отходя от лошадей и не спешиваясь, на углу переулка, находившегося  в двадцати шагах от дома, в котором помещался король.    

 Глава 19. ПАРТИЯ В  ЛАНДСКНЕХТ    

     

Было  девять часов вечера; так как часовые сменялись в восемь, то капитан Грослоу был  уже целый час на дежурстве.    

Д'Артаньян  и Портос приближались к дому, который в этот вечер служил тюрьмой Карлу  Стюарту. Они были вооружены шпагами. За ними, безоружные и удрученные, как  подобает пленникам, следовали Атос и Арамис. Под плащами они прятали кинжалы.    

– Честное  слово, – сказал Грослоу, заметив их, – я уже не надеялся увидеть вас.    

Д'Артаньян  подошел к нему и сказал совсем тихо:    

– Действительно,  одну минуту мы было колебались, дю Валлон и я.    

– Почему? –  спросил Грослоу.    

Д'Артаньян  кивком головы показал на Атоса и Арамиса.    

– А,  да, – сообразил Грослоу, – из-за их убеждений? Пустяки!  Напротив, – прибавил он, смеясь, – если они хотят поглядеть на своего  Стюарта, пусть смотрят.    

– Разве  мы расположимся в одной комнате с королем? – осведомился д'Артаньян.    

– Нет,  в соседней; но так как дверь будет открыта, то это все равно, как если бы мы  были в той же комнате. А кстати, запаслись вы деньгами? Предупреждаю, что я  намерен вести сегодня адскую игру.    

– Слышите? –  отвечал ему д'Артаньян, позвякивая золотом в своих карманах.    

– Very  good[24]–  произнес Грослоу и отворил дверь в следующую комнату. – Пожалуйте, господа,  я проведу вас.    

Он  прошел вперед.    

Д'Артаньян  оглянулся на товарищей. Портос был беззаботен, как будто дело шло об обыкновенной  игре. Атос был бледен, но горел решимостью.    

Арамис  отирал пот, выступивший на лбу.    

Восемь  часовых стояли на своих постах: четверо в комнате короля, двое у внутренней  двери и двое у той двери, через которую вошли наши друзья.    

Увидев  обнаженные шпаги солдат, Атос улыбнулся: резни не будет, будет поединок.    

С этого  момента к нему, казалось, вернулось хорошее настроение.    

Карл,  которого можно было видеть в открытую дверь, лежал на кровати совсем одетый;  его прикрывал только шерстяной плед.    

У  изголовья его сидел Парри и читал главу из католической Библии тихим голосом,  но так, что королю, лежавшему с закрытыми глазами, было хорошо слышно.    

На  черном столе горела простая сальная свеча, освещавшая спокойное лицо короля и  встревоженное лицо его преданного слуги.    

Время от  времени Парри останавливался, думая, что король заснул, но тогда тот снова открывал  глаза и произносил с улыбкой:    

– Продолжай,  мой добрый Парри, я слушаю.    

Грослоу  дошел до самого порога королевской комнаты, с деланной небрежностью надел на  голову шляпу, которую снял, принимая гостей, и окинул презрительным взглядом  эту простую и трогательную картину: старый слуга, читающий Библию своему  пленному господину. Затем, удостоверившись, что все находятся на своих местах,  он обернулся к д'Артаньяну и победоносно посмотрел на него, словно ожидая себе  похвал.    

– Чудесно! –  сказал гасконец. – Клянусь, из вас выйдет отличный генерал!    

– Как  вы находите, – сказал Грослоу, – может Стюарт убежать, когда я  дежурю?    

– Конечно,  нет, – отвечал д'Артаньян. – Разве только к нему свалятся друзья с  неба.    

Лицо  Грослоу просияло.    

Трудно  сказать, заметил ли Карл Стюарт наглый тон пуританского капитана, так как в продолжение  всей этой сцены он лежал с закрытыми глазами; но когда он услышал звонкий голос  д'Артаньяна, глаза его против воли раскрылись.    

Что  касается Парри, он тоже задрожал и прервал чтение.    

– Что  ты все останавливаешься? – сказал ему король. – Продолжай, мой добрый  Парри, если только ты не устал.    

– Нет,  государь, – отвечал камердинер.    

И снова  принялся читать.    

В первой  комнате был приготовлен стол, покрытый сукном, а на столе две свечи, карты, два  рожка и кости.    

– Прошу  вас, – сказал Грослоу, – занимайте места; я сяду против Стюарта,  которого мне так приятно лицезреть, особенно в таком положении. А вы, господин  д'Артаньян, садитесь против меня.    

Атос  покраснел от гнева; д'Артаньян поглядел на него, нахмурив брови.    

– Отлично, –  согласился д'Артаньян. – Вы, граф де Ла Фер, садитесь по правую руку капитана  Грослоу; вы, шевалье д'Эрбле, – по левую, а вы, дю Валлон, – рядом со  мной. Вы будете ставить за меня, а они за Грослоу.    

Таким  образом слева от д'Артаньяна оказался Портос, которому он мог сигнализировать ногой,  а против него – Атос и Арамис, с которыми он мог переговариваться  взглядами.    

Услышав  имена графа де Ла Фер и шевалье д'Эрбле, Карл открыл глаза и, невольно подняв  гордую голову, окинул взглядом всех действующих лиц.    

В этот  момент Парри перевернул несколько страниц своей Библии и громко прочитал стихи  пророка Иеремии:    

«Господь  сказал: внимайте словам пророков, служителей моих, посланных вам от меня».    

Четверо  друзей обменялись взглядами. Слова, произнесенные Парри, показали им, что король  понял истинную цель их прихода.    

В глазах  д'Артаньяна засветилась радость.    

– Вы  только что спрашивали меня о состоянии моих финансов, – обратился д'Артаньян  к капитану, высыпая на стол десятка два пистолей.    

– Да, –  сказал Грослоу.    

– Ну  так вот, – продолжал д'Артаньян, – в свою очередь, я тоже скажу вам:  крепче храните свое сокровище, мой дорогой господин Грослоу, так как  предупреждаю вас, что мы не уйдем отсюда, пока не отберем его у вас.    

– Не  так-то легко будет это сделать, – сказал Грослоу.    

– Тем  лучше, – сказал д'Артаньян. – Итак, война, настоящая война, милый  капитан. Знаете, мы только этого и хотим!    

– Знаю,  хорошо знаю, – сказал Грослоу, разражаясь громким смехом, – вы,  французы, народ задиристый.    

Карл  слышал весь этот разговор и хорошо его понял.    

Легкий  румянец выступил на его лице. Солдаты, которые его стерегли, заметили, что он начал  понемногу расправлять уставшие члены. Под предлогом того, что ему стало жарко  от раскаленной печки, он сбросил с себя шотландский плед, которым, как мы  сказали, он был укрыт.    

Атос и  Арамис затрепетали от радости, увидев, что король совсем одет.    

Игра  началась.    

На этот  раз счастье перешло на сторону Грослоу: он все время рисковал и выигрывал.  Около сотни пистолей уже перешло с одного конца стола на другой. Грослоу был  безудержно весел.    

Портос  проиграл пятьдесят пистолей, выигранных накануне, и кроме того, еще около тридцати  своих. Он был не в духе и толкал д'Артаньяна под столом, как бы спрашивая, не  пора ли начать другую игру; со своей стороны, Атос с Арамисом тоже поглядывали  на него вопросительно, но д'Артаньян оставался невозмутимо спокоен.    

Пробило  десять часов. Послышались шаги патруля.    

– Сколько  таких патрулей проходит у вас за ночь? – спросил д'Артаньян, вынимая новые  пистоли из кармана.    

– Пять, –  ответил Грослоу, – через каждые два часа.    

– Хорошо, –  заметил д'Артаньян, – это очень предусмотрительно.    

И тут  он, в свою очередь, бросил выразительный взгляд на Атоса и Арамиса.    

Шаги  патруля замолкли.    

Тем  временем, привлеченные игрой и видом золота, имеющего такую власть над всеми  людьми, солдаты, которые должны были находиться безотлучно в комнате короля,  мало-помалу приблизились к двери и, привстав на цыпочки, стали заглядывать  через плечо д'Артаньяна и Портоса; солдаты, стоявшие у двери, тоже подошли  ближе. Все это было на руку нашим друзьям: им было гораздо удобнее, чтобы  солдаты собрались все в одном место и не пришлось гоняться за ними по углам.  Часовые у входной двери стояли, опершись на свои обнаженные шпаги, как на  палки, и глядели на игроков.    

Атос,  казалось, становился все спокойнее по мере того, как приближалась решительная минута.  Его белые холеные пальцы играли луидорами; он гнул и разгибал монеты, словно  они были оловянные. Арамис хуже владел собою, и его пальцы все время искали  кинжал, спрятанный на груди. А Портос, раздраженный постоянными проигрышами,  яростно толкал ногой д'Артаньяна.    

Д'Артаньян  нечаянно обернулся назад и увидал стоявшего между двумя солдатами Парри, а  позади него Карла, который опирался на руку своего слуги и, казалось, возносил  к богу горячую молитву. Д'Артаньян понял, что час настал, что все на своих  местах и ждут только слова «наконец», которое, как помнит читатель, должно было  служить сигналом.    

Он  бросил многозначительный взгляд на Атоса и Арамиса, и оба слегка отодвинули  стулья, чтобы обеспечить себе свободу движения.    

Он  вторично толкнул ногой Портоса, и тот поднялся, словно расправляя усталые  члены: поднимаясь, он тронул эфес своей шпаги, чтобы удостовериться, что она  свободно выходит из ножен.    

– Ах,  черт возьми! – воскликнул д'Артаньян. – Опять проиграл двадцать  пистолей! Право, капитан Грослоу, вам сегодня чертовски везет; это не может так  продолжаться.    

И он  бросил на стол еще двадцать пистолей.    

– В  последний раз, капитан. Ставлю двадцать пистолей на карту, в последний раз.    

– Иду  на двадцать пистолей! – громко объявил Грослоу.    

Он  вынул, как водится, две карты: туза для себя, короля для д'Артаньяна.    

– Король! –  воскликнул д'Артаньян. – Это хороший знак. Капитан Грослоу, –  прибавил он, – берегитесь короля.    

Несмотря  на все самообладание д'Артаньяна, его голос как-то странно задрожал, заставив  вздрогнуть его партнера.    

Грослоу  стал метать карты. Если бы вышел туз – он выигрывал; если бы выпал опять король –  проигрывал.    

Открылся  король.    

– Наконец! –  воскликнул д'Артаньян.    

При этом  слове Атос и Арамис поднялись, а Портос отступил на шаг.    

Уже  готовы были засверкать кинжалы и шпаги, как вдруг отворилась дверь и на пороге  появился полковник Гаррисон в сопровождении человека, закутанного в плащ.    

За  спиной этого человека блестели мушкеты пяти-шести солдат.    

Грослоу  вскочил, смущенный, что его застали за вином, картами и костями. Но Гаррисон,  не обращая на него ни малейшего внимания, прошел со своим спутником в комнату  короля.    

– Карл  Стюарт, – обратился он к королю, – прибыл приказ везти вас в Лондон,  не останавливаясь ни днем, ни ночью. Будьте готовы сию же минуту к отъезду.    

– А  кем дан этот приказ? – спросил король. – Генералом Оливером  Кромвелем?    

– Да, –  отвечал Гаррисон, – и вот господин Мордаунт, который привез его и которому  поручено его исполнить.    

– Мордаунт! –  прошептали четверо друзей, переглянувшись между собой.    

Д'Артаньян  поспешно захватил со стола все золото, которое он и Портос проиграли, и набил им  свой просторный карман. Атос и Арамис встали за ним. При этом движении Мордаунт  обернулся и, узнав их, испустил крик злобной радости.    

– Мы,  кажется, попались, – шепнул Д'Артаньян своим друзьям.    

– Не  совсем еще, – ответил Портос.    

– Полковник!  Полковник! – вскричал Мордаунт. – Велите сейчас же оцепить комнату.  Здесь измена! Эти четыре француза спаслись бегством из Ньюкасла и, без  сомнения, намереваются освободить короля. Задержите их!    

– Ого,  молодой человек! – воскликнул Д'Артаньян, обнажая шпагу. – Такой приказ  легче дать, чем исполнить.    

Затем,  обнажив шпагу и стремительно очертив ею грозный полукруг, закричал:    

– За  мной, друзья, за мной! Отступайте!    

Он  рванулся к двери и опрокинул двух часовых, не успевших навести свои мушкеты.  Атос и Арамис устремились за ним; Портос составлял арьергард. Прежде чем  солдаты, полковник и офицеры успели спохватиться, они все четверо были уже на  улице.    

– Стреляй! –  кричал между тем Мордаунт. – Стреляй в них!    

Раздалось  два-три выстрела, но они только осветили на улице четырех беглецов, целых и  невредимых и уже огибающих угол.    

Лошади  ждали их в назначенном месте. Слугам оставалось только кинуть поводья своим  господам, которые вскочили в седла с легкостью опытных наездников.    

– Вперед! –  скомандовал Д'Артаньян. – Шпоры! Держитесь вместе!    

Все  скакали следом за д'Артаньяном, держась той самой дороги, которой ехали днем,  то есть направляясь к Шотландии. Вокруг городка не было ни рва, ни стены, а  потому они выехали беспрепятственно.    

Отъехав  шагов на пятьдесят от последнего дома, Д'Артаньян остановился.    

– Стой! –  скомандовал он.    

– Как  стой? – воскликнул Портос. – Вы хотели верно сказать: во весь дух?    

– Вовсе  нет, – отвечал Д'Артаньян. – На этот раз за нами будет погоня. Пускай  же они выедут из города и помчатся за нами по Шотландской дороге; когда они  проскачут мимо нас галопом, мы их пропустим и поедем в противоположную сторону.    

В  нескольких шагах протекала речонка, через которую был перекинут мост.  Д'Артаньян спустился с лошадью под арку моста; его друзья последовали за ним.    

Не  прошло и десяти минут, как они услышали топот отряда, несшегося галопом. Минут  через пять всадники проскакали над их головами, не подозревая, что те, кого они  ищут, отделены от них всего лишь аркой моста.    

 Глава 20. ЛОНДОН    

     

Когда  стук конских копыт затих вдали, д'Артаньян выбрался на берег речки и поехал  прямо по равнине, держа направление, насколько это было возможно, на Лондон.  Его трое друзей следовали за ним в глубоком молчании. Наконец, издалека объехав  городок, они потеряли его из виду.    

– На  этот раз, – начал Д'Артаньян, когда они отъехали настолько далеко, что  могли сменить галоп на рысь, – на этот раз я думаю, что действительно все  потеряно, и лучшее, что мы можем теперь сделать, – как можно скорее  вернуться во Францию. Что вы скажете о таком предложении, Атос? Считаете ли вы  его разумным?    

– Да,  дорогой друг, – отвечал Атос, – но я слышал от вас слова более чем  разумные, слова благородные и великодушные. Вы сказали: «Умрем здесь». Я вам  напомню их.    

– О! –  сказал Портос. – Смерть – пустяки. Она нас не смутит, ведь мы не  знаем, что такое смерть. Меня мучит мысль о поражении. Видя, какой оборот  принимает дело, я чувствую, что нам всюду придется круто: в Лондоне, в  провинции, во всей Англии; и, право, все это кончится нашим поражением.    

– Мы  должны быть до конца свидетелями этой великой трагедии, – сказал  Атос. – Каков бы ни был ее конец, мы покинем Англию, только когда все  свершится. Согласны вы со мной, Арамис?    

– Совершенно  согласен, дорогой граф. К тому же, признаюсь вам, я не прочь встретиться еще  раз с Мордаунтом. Мне думается, что нам следует свести с ним счеты; не в наших  обычаях покидать страну, не расплатившись с такого рода долгами.    

– А,  это другое дело! – сказал д'Артаньян. – Это причина вполне  уважительная. Признаюсь, я бы остался в Лондоне хоть на год, лишь бы встретить  этого Мордаунта. Но только нам надо поселиться у надежного человека, чтобы не  возбуждать подозрений, потому что господин Кромвель, вероятно, отдаст приказ  немедленно разыскать нас, а господин Кромвель, насколько можно судить по  прошлым примерам, шутить не любит. Атос, не знаете ли вы в городе гостиницы,  где можно получить чистые простыни, хорошо прожаренный ростбиф и вино без  примеси хмеля и можжевельника?    

– Кажется,  это можно устроить, – сказал Атос. – Винтер водил нас к одному  человеку, старому испанцу, который принял английское подданство, соблазнившись  гинеями своих новых соотечественников. Что вы скажете на это, Арамис?    

– Ваш  план поселиться у сеньора Переса кажется мне вполне разумным, и я лично его одобряю.  Мы напомним Пересу о бедном Винтере, которого он, кажется, весьма уважал. Мы скажем,  что приехали сюда из любопытства, чтобы посмотреть великие события. Ему будет  перепадать ежедневно по гинее от каждого из нас, и я думаю, что, приняв такие  предосторожности, мы сможем жить довольно спокойно.    

– Вы  забыли, Арамис, об одной вещи.    

– О  чем именно?    

– Надо  переодеться.    

– Ба! –  воскликнул Портос. – К чему это нам менять платье? Нам удобно и в нашем.    

– Чтобы  нас не узнали, – ответил д'Артаньян. – Наши камзолы все одного покроя  и почти одного цвета и с первого взгляда выдают в нас французов. Я не настолько  привязан к покрою платья или цвету штанов, чтобы из-за этого рисковать попасть  на тайбернскую виселицу или совершить прогулку в Индию. Я куплю себе одежду  коричневого цвета: я заметил, что дураки пуритане его любят.    

– А  вы найдете вашего знакомого? – спросил Арамис.    

– О,  конечно! Он жил на улице Грин-Холл, Бедфордская таверна. Я могу ходить по Лондону  с закрытыми глазами.    

– Итак,  в Лондон! – заключил д'Артаньян. – И по-моему, нам надо попасть в  Лондон до рассвета, хотя бы для этого пришлось загнать лошадей.    

– Тогда  живей! – поддержал его Атос. – Если я не ошибаюсь, мы находимся от  Лондона в восьми или десяти милях.    

Друзья  пришпорили коней и действительно прибыли в Лондон около пяти часов утра. У ворот  их остановила стража, но Атос сказал на прекрасном английском языке, что они  посланы полковником Гаррисоном предупредить его сослуживца, полковника Приджа,  о скором прибытии короля. Ответ этот вызвал расспросы о том, как был захвачен  король. Атос сообщил такие подробности о пленении короля, что если у часовых и  были какие-либо подозрения, то после этого они совсем рассеялись. Четверо  друзей получили пропуск со всякими пуританскими благопожеланиями.    

Атос,  как сказал, прямо направился к Бедфордской таверне, хозяин которой его сразу  узнал. Сеньор Перес был так доволен его появлением в столь многочисленном и  прекрасном обществе, что немедленно велел приготовить друзьям самые лучшие  комнаты.    

Хотя еще  не рассвело, наши путешественники, прибыв в Лондон, нашли весь город в движении.  Слух, что король, захваченный в плен полковником Гаррисоном, находится на пути  к столице, распространился еще накануне вечером, и очень многие не ложились  спать из боязни, что Стюарта (так стали называть короля) привезут ночью и они  его не увидят.    

Предложение  переменить платье было принято, как помнит читатель, единодушно, если не  считать возражении Портоса. Потому друзья сразу занялись этим делом. Хозяин  распорядился принести одежду различных фасонов, словно ему пришло на мысль сразу  обновить весь свой гардероб. Атос выбрал черное платье, которое придало ему вид  честного буржуа. Арамис никак не хотел расстаться со своей шпагой и потому  облачился в темный костюм военного покроя. Портос соблазнился красным камзолом  и зелеными штанами.    

Д'Артаньян,  который заранее выбрал себе цвет, мог раздумывать только насчет его оттенка, и  в новом костюме коричневого цвета стал похож на торговца сахаром, удалившегося  от дел.    

Что  касается Гримо и Мушкетона, то, сбросив ливреи, они совсем преобразились. Гримо  превратился в англичанина сухого, методичного и хладнокровного. Мушкетон же  являл собою тип англичанина-толстяка, обжоры и фланера.    

– Теперь, –  сказал Д'Артаньян, – займемся главным: острижем волосы, чтобы не подвергнуться  насмешкам черни. Без шпаг мы теперь уже не дворяне, станем же пуританами по прическе.  Это, как вам известно, очень важный признак, по которому можно отличить  республиканца от роялиста.    

Однако в  этом существенном пункте Арамис оказался очень упрямым. Он во что бы то ни  стало хотел сохранить свою чудесную шевелюру, о которой так заботился. Пришлось  Атосу, который был весьма равнодушен к подобным вещам, показать ему пример.  Портос тоже без сопротивления подставил свою голову Мушкетону, который запустил  ножницы в его густые жесткие волосы.    

Д'Артаньян  остригся сам, и голова его приобрела сходство с теми, которые можно видеть на  медалях времен Франциска I или Карла IX.    

– Какие  мы уроды! – сказал Атос.    

– Мне  сдается, что от нас несет пуританами до тошноты, – добавил Арамис.    

– У  меня мерзнет голова, – сказал Портос.    

– А  меня разбирает охота читать проповеди, – заявил Д'Артаньян.    

– Ну  а теперь, – сказал Атос, – когда мы сами не узнаем друг друга и когда  нам нечего бояться, что нас узнают другие, пойдемте посмотрим на прибытие  короля. Если его везли всю ночь, то он должен быть уже недалеко от Лондона.    

Действительно,  не успели наши друзья прождать и двух часов в толпе, как громкие крики и  необычайное движение народа возвестили им о прибытии короля. Ему выслали  навстречу карету. Портос, благодаря своему гигантскому росту, на целую голову  возвышался над толпой и потому первый увидал королевский экипаж. Д'Артаньян изо  всех сил старался подняться на цыпочки, а Атос и Арамис прислушивались к  разговорам, чтобы понять настроение народа. Карета проехала мимо. Д'Артаньян  узнал Гаррисона, сидевшего у одной дверцы, и Мордаунта – у другой. Что же  касается народа, мнение которого старались выяснить Атос и Арамис, то он осыпал  короля потоком проклятий.    

Атос  вернулся домой в полном отчаянии.    

– Друг  мой, – сказал ему Д'Артаньян, – вы напрасно упорствуете. Я повторяю  вам, что дело плохо. Я сам равнодушен к нему и принял в нем участие только ради  вас и из любви ко всякого рода политическим приключениям, как и полагается  мушкетеру. Я нахожу, что было бы очень забавно отнять у этих крикунов добычу и  оставить их с носом. Ладно, подумаю.    

На  другой день утром, подойдя к окну, выходившему на один из самых людных  кварталов Сити, Атос услыхал, как провозглашали парламентский билль о том, что  бывший король Карл I предается суду по обвинению в измене и злоупотреблении  властью.    

Д'Артаньян  стоял возле Атоса, Арамис рассматривал карту Англии. Портос наслаждался остатками  вкусного завтрака.    

– Парламент! –  воскликнул Атос. – Возможно ли, чтобы парламент издал подобный билль!    

– Слушайте, –  сказал ему Д'Артаньян, – я плохо понимаю по-английски; но так как английский  язык есть по что иное, как испорченный французский, то даже я понимаю:  «парламенте билл», конечно же, должно значить «парламентский билль». Накажи  меня бог, как говорят англичане, если это не так.    

В этот  момент вошел хозяин. Атос подозвал его.    

– Этот  билль издан парламентом? – спросил он по-английски.    

– Да,  милорд, настоящим парламентом.    

– Как –  настоящим парламентом? Разве есть два парламента?    

– Друг  мой, – вмешался д'Артаньян, – так как я не понимаю по-английски, а мы  все говорим по-испански, то давайте будем говорить на этом языке. Это ваш  родной язык, и вы, должно быть, с удовольствием воспользуетесь случаем  поговорить на нем.    

– Да,  пожалуйста, – присоединился Арамис.    

Что  касается Портоса, то он, как мы сказали, сосредоточил все свое внимание на  свиной котлете, весь поглощенный тем, чтобы очистить косточку от покрывавшего  ее жирного мяса.    

– Так  вы спрашивали?.. – сказал хозяин по-испански.    

– Я  спрашивал, – продолжал Атос на том же языке, – неужели существуют два  парламента – один настоящий, а другой не настоящий?    

– Вот  странность! – заметил Портос, медленно поднимая голову и изумленно глядя  на своих друзей. – Оказывается, я знаю английский язык! Я понимаю все, что  вы говорите.    

– Это  потому, мой дорогой, что мы говорим по-испански, – сказал ему Атос со  своим обычным хладнокровием.    

– Ах,  черт возьми! – воскликнул Портос. – Какая досада! А я-то думал, что  владею еще одним языком.    

– Когда  я говорю «настоящий парламент», сеньоры, – начал хозяин, – то я  подразумеваю тот, который очищен полковником Приджем.    

– Ах,  как хорошо! – воскликнул д'Артаньян. – Здешний народ, право, не глуп.  Когда мы вернемся во Францию, нужно будет надоумить об этом кардинала Мазарини  и коадъютора. Один будет очищать парламент в пользу двора, а другой – в  пользу народа, так что от парламента ничего не останется.    

– Кто  такой этот полковник Придж? – спросил Арамис. – И каким образом он  очистил парламент?    

– Полковник  Придж, – продолжал объяснять испанец, – бывший возчик, очень умный  человек. Когда он еще ездил со своей телегой, он заметил, что если на пути  лежит камень, то гораздо легче поднять его и отбросить в сторону, чем стараться  переехать через него колесом. Так вот, из двухсот пятидесяти одного человека, составлявших  парламент, сто девяносто один мешали ему, и из них могла опрокинуться его  политическая телега.    

Потому  он поступил с ними так же, как раньше поступал с камнями: взял и попросту выбросил  из парламента.    

– Чудесно! –  воскликнул д'Артаньян, который, будучи сам умным человеком, глубоко ценил ум  везде, где только его встречал.    

– И  все эти выброшенные им члены парламента были сторонниками Стюартов? –  спросил Атос.    

– Ну  конечно, сеньор, и, вы понимаете, они могли выручить короля.    

– Разумеется! –  величественно заметил Портос. – Ведь они составляли большинство.    

– И  вы полагаете, – сказал Арамис, – что король согласится предстать  перед подобным трибуналом?    

– Придется! –  отвечал испанец. – Если он вздумает отказаться» народ принудит его к  этому.    

– Спасибо,  сеньор Перес, – сказал Атос. – Я узнал теперь все, что мне было  нужно.    

– Ну  что, Атос? Видите вы наконец, что дело безнадежно, – спросил его  д'Артаньян, – и что за всеми этими Гаррисонами, Джойсами, Приджами и  Кромвелями нам никак не угнаться?    

– Короля  освободят в суде, – сказал Атос. – Самое молчание его сторонников  указывает на заговор.    

Д'Артаньян  пожал плечами.    

– Но, –  сказал Арамис, – если даже они осмелятся осудить своего короля, то они  приговорят его к изгнанию или тюремному заключению, не больше.    

Д'Артаньян  свистнув в знак сомнения.    

– Это  мы еще успеем узнать, – сказал Атос, – так как, разумеется, будем  ходить на заседания.    

– Вам  не долго придется ждать, – сказал хозяин. – Заседания суда начнутся  завтра.    

– Вот  как! – заметил Атос. – Значит, следствие было произведено раньше, чем  король был взят в плен?    

– Без  сомнения, – сказал д'Артаньян. – Оно ведется с того дня, как короля  купили.    

– Знаете, –  сказал Арамис, – ведь это наш друг Мордаунт совершил если не самую сделку,  то, по крайней мере, всю подготовительную работу к ней.    

– И  потому, – заявил д'Артаньян, – знайте, что всюду, где бы он мне ни  попался под руку, я убью его, как собаку.    

– Фи! –  отозвался Атос. – Такую презренную тварь!    

– Именно  потому, что он презренная тварь, я и убью его, – отвечал д'Артаньян. –  Ах, дорогой друг, я достаточно уже исполнял ваши желания, будьте же в данном  случае терпимы к моим. К тому же на этот раз, нравится вам или нет, но я  заявляю вам, что этот Мордаунт будет убит только моей рукой.    

– И  моей, – сказал Портос.    

– И  моей, – добавил Арамис.    

– Трогательное  единодушие! – воскликнул Д'Артаньян. – Как оно идет таким честным буржуа,  как мы! А теперь пройдемтесь по городу; даже Мордаунт не узнает нас на  расстоянии четырех шагов в таком тумане. Пойдемте глотать туман.    

– Да, –  сказал Портос, – для разнообразия после пива.    

И  четверо друзей вышли, как говорится, «подышать местным воздухом».    

 Глава 21. СУД    

     

На  другой день многочисленный конвой отвел Карла I в верховный суд, который должен  был его судить.    

Толпа  наводняла улицы и завладела крышами домов, примыкавших к зданию. Поэтому с  первых же своих шагов наши друзья натолкнулись на почти непреодолимое  препятствие в виде живой стены. Какие-то простолюдины, здоровенные и грубые  парни, толкнули Арамиса так сильно, что Портос поднял свой грозный кулак и  опустил его на вымазанную мукой физиономию одного из них – видимо,  булочника; от удара лицо булочника мгновенно переменило цвет и покрылось  кровью, став похожим на помятую кисть спелого винограда. Это произвело  некоторое волнение в толпе; три человека бросились было на Портоса, но Атос  отстранил одного из них, д'Артаньян другого, а Портос перебросил третьего через  голову. Несколько англичан, любители бокса, тотчас же оценили ловкость и  быстроту этого маневра и захлопали в ладоши. Немногого недоставало, чтобы вся  эта сцена, во время которой наши друзья стали уже побаиваться, что толпа их,  пожалуй, раздавит, не вызвала бурного ликования; но наши путешественники,  избегая всего, что могло бы обратить на них внимание, поспешили укрыться от  восторгов жителей. Впрочем, доказав свою геркулесовскую силу, они кое-чего  добились: толпа расступилась перед ними. Они свободно достигли цели, которая  еще минуту назад казалась им недостижимой, и пробрались к зданию суда.    

Весь  Лондон теснился у дверей, которые вели на трибуны, назначенные для публики.  Когда четверым друзьям удалось наконец проникнуть на одну из них, они увидели,  что три первые скамьи уже заняты. Это не слишком огорчило их, так как они  отнюдь не желали быть узнанными. Они заняли места, очень довольные тем, что им  удалось протолкаться. Один Портос очень жалел, что не попал в первый ряд, так  как ему хотелось щегольнуть своим красным камзолом и зелеными штанами.    

Скамьи  были расположены амфитеатром, и с высоты своих мест друзья могли видеть все собрание.  Случайно они попали на среднюю трибуну и очутились как раз против кресла, приготовленного  для Карла I.    

Около  одиннадцати часов утра король появился на пороге зала. Его окружала стража. Он  был в шляпе, держался спокойно и обвел твердым и уверенным взглядом весь зал,  словно пришел председательствовать на собрании покорных подданных, а не  отвечать на обвинение суда, состоящего из мятежников.    

Судьи,  радуясь возможности унизить короля, видимо, готовились воспользоваться правом,  которое они себе присвоили. И вот к королю подошел один из приставов и сказал  ему, что согласно обычаю обвиняемый должен обнажить голову перед судьями.    

Не  отвечая ни слова, Карл еще глубже надвинул на голову свою фетровую шляпу и отвернулся;  затем, когда пристав отошел, он сел в кресло, приготовленное для него против  председателя, постегивая себя по сапогу хлыстиком, который был у него в руках.    

Парри,  сопровождавший короля, стал за его креслом.    

Д'Артаньян,  вместо того чтобы смотреть на этот церемониал, наблюдал за Атосом; его лицо  выдавало все те чувства, которые сумел подавить король, лучше владевший собой.  Волнение Атоса, обычно столь спокойного и хладнокровного, испугало д'Артаньяна.    

– Надеюсь, –  сказал он ему на ухо, – вы возьмете пример с короля и не дадите глупейшим  образом изловить себя в этой западне.    

– Будьте  покойны, – отвечал Атос.    

– Ага! –  продолжал д'Артаньян. – Они, кажется, чего-то опасаются; смотрите, они удвоили  охрану. Раньше были видны только солдаты с алебардами, а сейчас появились еще  мушкетеры. Теперь хватит на всех; алебарды следят за публикой там внизу, а  мушкеты направлены на нас.    

– Тридцать,  сорок, пятьдесят, семьдесят, – говорил Портос, считая прибывших солдат.    

– Э, –  заметил ему Арамис, – вы забыли офицера, Портос, а его, мне кажется, стоит  включить в счет.    

– О  да! – сказал д'Артаньян.    

И он  побледнел от гнева, узнав Мордаунта в офицере, который с обнаженной шпагой в  руке ввел отряд мушкетеров и поставил их позади короля, как раз напротив  трибуны.    

– Неужели  он нас узнал? – продолжал д'Артаньян. – Если да, то я немедленно  отступаю. Я вовсе не желаю, чтобы мне назначили определенный род смерти. Я хочу  выбрать его себе по собственному вкусу и отнюдь не желаю быть застреленным в  этой мышеловке.    

– Нет, –  успокоил его Арамис, – он нас не видит. Он смотрит только на короля. Гнусная  тварь! Какими глазами смотрит он на него! Негодяй! Неужели он ненавидит короля  так же сильно, как нас?    

– Еще  бы, черт возьми! – сказал Атос. – Мы лишили его только матери, а  король отнял у него имя и состояние.    

– Это  верно, – подтвердил Арамис. – Но тише. Председатель что-то говорит  королю.    

Действительно,  председатель Бредшоу обратился к обвиняемому монарху.    

– Стюарт, –  сказал он ему, – прослушайте поименную перекличку ваших судей и сделайте  ваши заявления суду, если они у вас найдутся.    

Король  отвернулся в сторону, как будто эти слова относились не к нему.    

Председатель  подождал, и так как ответа не последовало, то воцарилось минутное молчание; все  собрание словно замерло, ловя малейший звук.    

Из ста  шестидесяти трех человек, назначенных членами суда, могли откликнуться только  семьдесят три, так как остальные, побоявшись участия в таком деле, не явились в  суд.    

– Я  приступаю к перекличке, – сказал Бредшоу, как бы не замечая, что в  собрании не хватает трех пятых состава.    

И он  стал по очереди возглашать имена всех членов суда, присутствующих и отсутствующих.  Присутствующие откликались – кто громко, кто тихо, смотря по тому,  насколько тверды они были в своих убеждениях.    

Когда  произносилось имя отсутствующего, наступала коротенькая пауза, после чего его  имя повторялось второй раз.    

Очередь  дошла до полковника Ферфакса; двоекратный вызов его сопровождался торжественным  молчанием, показавшим, что полковник не пожелал лично принять участие в этом  судилище.    

– Полковник  Ферфакс! – повторил Бредшоу.    

– Ферфакс? –  вдруг раздался насмешливый голос, таежный, серебристый тембр которого сразу  выдал женщину. – Ферфакс слишком умен, чтобы прийти сюда.    

Слова  эти были встречены громким смехом всех присутствующих: они были произнесены с  той беззаботной смелостью, которую женщины черпают в своей слабости,  обеспечивающей безнаказанность.    

– Женский  голос! – воскликнул Арамис. – Ах, много бы я дал, чтобы она была  молода и красива!    

И он  влез на скамью, вглядываясь в трибуну, с которой послышался голос.    

– Клянусь  честью, – промолвил Арамис, – она прелестна. Смотрите, д'Артаньян,  все смотрят на нее, но даже под взглядом Бредшоу она не побледнела.    

– Это  леди Ферфакс, – сказал д'Артаньян. – Вы помните ее, Портос? Мы видели  ее с мужем у генерала Кромвеля.    

Через  минуту спокойствие, нарушенное этим забавным эпизодом, восстановилось, и перекличка  продолжалась.    

– Эти  плуты закроют заседание, когда увидят, что они в недостаточном  количестве, – сказал граф де Ла Фер.    

– Вы  их не знаете, Атос. Поглядите, как улыбается Мордаунт, как он смотрит на короля.  Такой ли взгляд бывает у человека, который боится, что жертва от него  ускользнет? Нет, это улыбка удовлетворенной ненависти, уверенности в мщении. О  презренный гад, я назовут счастливым тот день, когда мы с тобой скрестим  кое-что поострее взглядов!    

– Король  поистине красавец, – заметил Портос. – Вы видите: хотя он и в плену,  а как тщательно одет! Одно перо на его шляпе стоит по меньшей мере пятьдесят  пистолей. Посмотрите, Арамис.    

Перекличка  окончилась. Председатель приказал приступить к чтению обвинительного акта.    

Атос  побледнел. Он еще раз обманулся в своих ожиданиях: хотя судьи и были в  недостаточном количестве, суд все же начался. Ясно было, что король осужден  заранее.    

– Ведь  я вам говорил, Атос, – сказал ему д'Артаньян, пожимая плечами, – но  вы вечно сомневаетесь. Теперь возьмите себя в руки и, стараясь поменьше  горячиться, слушайте те пакости, которые этот господин в черном будет ничтоже  сумняшеся говорить о своем короле.    

Карл I  слушал обвинительный акт с напряженным вниманием, пропуская мимо ушей оскорбления  и стараясь удержать в памяти жалобы; а когда ненависть переходила границы,  когда обвинитель заранее присваивал себе роль палача, он отвечал лишь  презрительной усмешкой. Обвинения были тяжелые, ужасные. Все неосторожные  поступки злополучного короля приписывались дурному умыслу с его стороны, а все  его ошибки были превращены в преступления.    

Д'Артаньян,  небрежно слушая этот поток оскорблений с тем презрением, какого они заслуживали,  все же со свойственной ему чуткостью обратил внимание на некоторые пункты обвинения.    

– Сказать  по правде, – обратился он к своим друзьям, – если следует наказывать  за легкомыслие и неблагоразумие, то этот несчастный король заслуживает  наказания; но наказание, которому его сейчас подвергают, уже достаточно  жестоко.    

– Во  всяком случае, – отвечал Арамис, – наказанию должны подвергнуться не  король, а его министры, так как первый закон английской конституции гласит:  «Король не может ошибаться».    

«Что до  меня, – размышлял Портос, глядя на Мордаунта и думая только о нем, –  то если бы я не боялся нарушить торжественность обстановки, я спрыгнул бы вниз  с трибуны и в три прыжка очутился бы возле Мордаунта. Я бы задушил его, а затем  схватил бы его за ноги и отдубасил им всех этих дрянных мушкетеришек,  представляющих скверную пародию на наших французских мушкетеров. Тем временем  Д'Артаньян, который всегда был отважен и предприимчив, может быть, нашел бы  средство спасти короля. Надо будет поговорить с ним об этом».    

Между  тем Атос, с пылающим взором, крепко сжимая кулаки и до крови кусая губы, весь  кипел от ярости, слушая эти бесконечные глумления и дивясь безмерному терпению  короля. Его твердая рука, его верное сердце трепетали от возмущения.    

В эту  минуту обвинитель закончил свою речь словами:    

– Настоящее  обвинение предъявляется от имени английского народа.    

Эти  слова вызвали ропот на трибунах, и другой голос, уже не женский, а мужской,  твердый и гневный, прогремел позади д'Артаньяна:    

– Ты  лжешь! Девять десятых английского народа ужасаются твоим словам.    

Это был  Атос. Не в силах совладать с собой, он вскочил с места, протянул руку к обвинителю  и бросил ему в лицо свои гневные слова.    

Король,  судьи, публика и все собравшиеся тотчас повернулись к трибуне, где находились  наши друзья. Мордаунт сделал то же самое и сразу узнал французского офицера, около  которого поднялись его трое друзей, бледные и угрожающие. В глазах Мордаунта  вспыхнула радость: наконец-то он нашел тех, отыскать и убить которых было целью  его жизни. Гневным движением подозвав к себе десятка два мушкетеров, он указал  им на трибуну, где сидели его враги, и скомандовал:    

– Пли  по этой трибуне!    

Но тут  Д'Артаньян быстрее молнии схватил Атоса, а Портос – Арамиса; одним прыжком  перемахнув через головы сидевших впереди, они бросились в коридор, спустились  по лестнице и смешались с толпой. Тем временем в зале три тысячи зрителей  сидели под наведенными мушкетами, и только мольбы о пощаде и крики ужаса  предотвратили едва не начавшуюся бойню.    

Карл  тоже узнал четырех французов; одною рукой он схватился за грудь, как бы желая  сдержать биение сердца, а другой закрыл глаза, чтобы не видеть гибели своих  верных друзей.    

Мордаунт,  бледный, дрожа от ярости, бросился из залы с обнаженной шпагой в руке во главе  десятка солдат. Он расталкивал толпу, расспрашивал, метался, наконец вернулся  ни с чем.    

Суматоха  была невообразимая. Более получаса стоял такой шум, что нельзя было расслышать  собственного голоса. Судьи опасались, что с любой трибуны могут грянуть  выстрелы. Сидевшие на трибунах глядели в направленные на них дула, волновались  и шумели, снедаемые страхом и любопытством.    

Наконец  тишина восстановилась.    

– Что  вы можете сказать в свою защиту? – спросил Бредшоу у короля.    

– Прежде  чем спрашивать меня, – начал Карл тоном скорее судьи, чем обвиняемого, не  снимая шляпы и поднимаясь с кресла не с покорным, а с повелительным  видом, – прежде чем спрашивать меня, ответьте мне сами. В Ньюкасле я был  свободен и заключил договор с обеими палатами. Вместо того чтобы выполнить этот  договор так, как я выполнял его со своей стороны, вы купили меня у шотландцев,  купили за недорогую цену, насколько мне известно, и это делает честь  бережливости вашего правительства. Но если вы купили меня, как раба, то неужели  вы думаете, что я перестал быть вашим, королем? Нисколько. Отвечать вам –  значит забыть об этом. Поэтому я отвечу вам только тогда, когда вы докажете мне  ваше право ставить мне вопросы. Отвечать вам – значит признать вас моими  судьями, а я признаю в вас только своих палачей.    

И среди  гробового молчания Карл, спокойный, гордый, не снимая шляпы, снова уселся в  кресло.    

– О,  почему их здесь нет, моих французов, – прошептал Карл, устремляя гордый  взор на ту трибуну, где они появились на одну минуту. – Если бы они были  там, они увидали бы, что друг их при жизни был достоин защиты, а после  смерти – сожаления.    

Но  напрасно старался он проникнуть взором в толпу, напрасно надеялся встретить  сочувственные взгляды. На него отовсюду смотрели тупые и боязливые лица; он  чувствовал вокруг себя лишь ненависть и злобу.    

– Хорошо, –  сказал председатель, видя, что Карл твердо решил молчать.    

– Хорошо,  мы будем судить вас, несмотря на ваше молчание. Вы обвиняетесь в измене, или  злоупотреблении властью и в убийстве. Свидетели будут приведены к присяге.  Теперь ступайте; следующее заседание принудит вас к тому, что вы отказываетесь  сделать сегодня.    

Карл поднялся  и, обернувшись к Парри, увидал, что тот стоит бледней мертвеца, с каплями  холодного пота на лбу.    

– Что  с тобой, мой дорогой Парри? – спросил он. – Что так взволновало тебя?    

– О  ваше величество, – умоляющим голосом отвечал ему сквозь слезы Парри, –  если будете выходить из зала, не смотрите влево.    

– Почему,  Парри?    

– Не  смотрите, умоляю вас, ваше величество.    

– Да  в чем дело? Говори же, – настаивал Карл, пытаясь заглянуть за шеренгу  солдат, стоявшую позади него.    

– Там…  но вы не станете смотреть, ваше величество, не правда ли?..    

Там на  столе лежит топор, которым казнят преступников. Это гнусное зрелище; не  смотрите, ваше величество, умоляю вас.    

– Глупцы! –  проговорил Карл. – Неужели они считают меня таким жалким трусом, как они  сами? Ты хорошо сделал, что предупредил меня; благодарю тебя, Парри.    

И так  как настало время уходить, король вышел в сопровождении стражи.    

Действительно,  налево от входной двери лежал, зловеще отражая красный цвет сукна, на которое  его положили, стальной топор с длинной деревянной рукояткой, отполированной  рукой палача.    

Поравнявшись  с ним, Карл остановился и, обращаясь к топору, сказал со смехом:    

– А,  это ты, топор! Славное пугало, вполне достойное тех, кто не знает, что такое  рыцарь. Я не боюсь тебя, секира палача, – добавил он, стегнув его своим  тонким, гибким хлыстом, который держал в руке. – Удар за тобой, и я буду  ждать его с христианским терпением.    

И, пожав  плечами с чисто королевским достоинством, он прошел вперед, повергнув в изумление  всех теснившихся вокруг стола, чтобы посмотреть, какое лицо сделает король при  виде топора, который в недалеком будущем отделит его голову от туловища.    

– Право,  Парри, – продолжал король, идя по коридору, – все эти люди принимают  меня за какого-то колониального торговца хлопком, а не за рыцаря, привыкшего к  блеску стали. Неужели они думают, что я не стою мясника?    

Говоря  это, он подошел к выходу. Здесь теснилась громадная толпа людей, которым не нашлось  места на трибунах и которые желали насладиться концом зрелища, хотя самой  интересной части его им не удалось видеть.    

Среди  этого неисчислимого множества людей король не встретил ни одного сочувственного  взгляда; всюду видны были угрожающие лица. Из груди его вырвался легкий вздох.  «Сколько людей, – подумал он, – и ни одного преданного друга».    

И когда  в душе его проносилась эта мысль, внушенная сомнением и отчаянием, словно отвечая  на нее, чей-то голос рядом с ним произнес:    

– Слава  павшему величию!    

Король  быстро обернулся; на глазах его блеснули слезы, сердце болезненно сжалось.    

Это был  старый солдат его гвардии. Увидя проходящего мимо него пленного короля, он не  мог удержаться, чтобы не отдать ему этой последней чести.    

Но  несчастный тут же чуть не был забит ударами сабельных рукояток. В числе  бросившихся на него король узнал капитана Грослоу.    

– Боже  мой! – воскликнул Карл. – Какое жестокое наказание за столь ничтожный  проступок!    

С болью  в сердце король продолжал свой путь, но успел он сделать и ста шагов, как  какой-то разъяренный человек, протиснувшись между двумя конвойными, плюнул ему  в лицо.    

Одновременно  раздался громкий смех и смутный ропот. Толпа отступила, затем вновь нахлынула и  заволновалась, как бурное море. Королю показалось, что среди этих живых волн он  видит горящие глаза Атоса.    

Карл  отер лицо и проговорил с грустной улыбкой:    

– Несчастный!  За полкроны он оскорбил бы и родного отца!    

Король  не ошибся: он действительно видел Атоса и его друзей, которые, снова вмешавшись  в толпу, провожали его последним взглядом.    

 Глава 22. УАЙТ-ХОЛЛ    

     

Как  легко можно было предвидеть, парламент приговорил Карла Стюарта к смерти.    

Хотя  наши друзья и ожидали этого приговора, однако поверг их в глубокую скорбь.  Д'Артаньян, находчивость которого обыкновенно пробуждалась в самые критические  моменты, еще раз торжественно поклялся, что он пойдет на все, только бы  помешать кровавой развязке этой трагедии. Но каким образом? Он и сам еще  хорошенько не знал. Все зависело от обстоятельств. А в ожидании, пока план  окончательно созреет, нужно было во что бы то ни стало выиграть время и  помешать исполнению казни на следующий день, как это постановил суд.    

Единственным  средством было увезти лондонского палача.    

Если  палач исчезнет, казнь не сможет состояться. Без сомнения, пошлют за другим  палачом в соседний город, но на это потребуется, по крайней мере, целый день, а  один день в таких случаях может быть равносилен спасению.    

И  Д'Артаньян взял на себя эту более чем трудную задачу.    

Далее,  не менее важно было предупредить Карла Стюарта о предполагаемой попытке спасти  его, чтобы он по возможности помогал своим друзьям или, по крайней мере, не  делал ничего такого, что могло бы помешать их усилиям. Арамис взялся за это  опасное дело. Карл Стюарт просил, чтобы епископу Джаксону было дозволено  навестить его в Уайт-Холле, где он был заключен. Мордаунт в тот же вечер  отправился к епископу и передал ему желание короля, а также разрешение  Кромвеля. Арамис решил уговорами или угрозами добиться от епископа, чтобы тот  позволил ему надеть епископское облачение и под видом епископа проникнуть во  дворец Уайт-Холл.    

Атос,  наконец, взял на себя все приготовления к бегству из Англии, на случай как  успеха, так и неудачи.    

Наступила  ночь. Друзья сговорились встретиться в гостинице в одиннадцать часов вечера и  разошлись каждый для выполнения своего опасного поручения.    

Дворец  Уайт-Холл охранялся тремя кавалерийскими полками и еще более неусыпными заботами  Кромвеля, который сам постоянно наведывался туда, а также присылал своих  генералов и слуг.    

Осужденный  на смерть король, сидя один в своей комнате, освещенной двумя свечами, печально  припоминал свое былое величие, которое перед смертью, как обычно бывает,  казалось ему более сладостным и блистательным, чем когда-либо раньше.    

Парри,  не покидавший своего господина, с момента его осуждения не переставал плакать.    

Карл  Стюарт, облокотившись на стол, смотрел на медальон, в котором находились рядом  портреты его жены и дочери. Он ожидал Джаксона, а после него – казни.    

Иногда  его мысль возвращалась к благородным французам, которые, думалось ему, были уже  за сто лье; они превратились для него в сказочные видения, какие являются во сне  и исчезают при пробуждении.    

Действительно,  порою Карл спрашивал себя, не было ли все случившееся с ним сном или  лихорадочным бредом.    

При этой  мысли он вставал и, сделав несколько шагов по комнате, чтобы выйти из оцепенения,  подходил к окну, но тут же замечал торчавшие снаружи блестящие штыки часовых. И  тогда он поневоле убеждался, что это не сон и что кровавый кошмар –  действительность.    

Карл  безмолвно возвращался к своему креслу, облокачивался на стол, опускал голову на  руку и погружался в раздумье.    

«Увы, –  говорил он сам себе, – если бы я мог исповедаться перед одним из тех  светочей церкви, уму которых доступны все тайны жизни, все ничтожество величия,  быть может, голос такого духовника заглушил бы голос скорби, который я слышу в  моей душе. Но нет, моим духовником будет священник не выше обычного уровня,  мечты которого о карьере и богатстве я разрушил моим собственным падением. Он  будет говорить мне о боге и смерти, как он говорил не раз другим умирающим.  Может ли он понять, что умирающий король оставляет свой трон узурпатору, а в  это время дети его лишены хлеба насущного!»    

Он  поднес портреты к губам и шепотом стал называть имена всех своих детей.    

Наступила,  как мы уже сказали, ночь – темная и облачная. На соседней колокольне медленно  пробили часы. Бледный свет двух свечей отбрасывал на стены просторной высокой  комнаты странные отблески, похожие на призраки.    

Этими  призраками были предки короля Карла, выступавшие из своих золотых рам. Этими  отблесками были последние синеватые и мерцающие вспышки потухавших углей.    

Беспредельная  грусть овладела всем существом Карла. Закрыв лицо руками, он думал о мире,  столь прекрасном, когда мы его оставляем или, вернее сказать, когда он  ускользает от нас; король думал о ласках своих детей, таких нежных и  сладостных, особенно когда с детьми расстаешься навеки; думал о жене своей,  благородной и мужественной женщине, которая поддерживала его до последней  минуты. Он снял с груди крест, осыпанный брильянтами, и орден Подвязки, которые  она прислала ему с этими благородными французами, и поцеловал их. Затем ему  пришла мысль, что она увидит эти предметы только тогда, когда он уже будет  лежать в могиле, холодный и обезображенный, – и он почувствовал, как  вместо с этой мыслью его охватывает дрожь и холод, словно уже смерть простерла  над ним свой покров.    

Так, в  этой комнате, которая приводила ему на память столько воспоминаний, в которой,  бывало, толпилось столько придворных и раздавалось столько льстивых речей,  король сидел один со своим опечаленным слугой, в котором он не мог найти никакой  духовной поддержки… И тогда – кто бы мог подумать! – королем овладела  слабость, и он отер в темноте слезу, упавшую на стол и сверкнувшую на расшитой  золотом скатерти.    

Внезапно  в коридоре послышались шаги. Дверь отворилась, факелы наполнили комнату дымным  светом, и человек в епископской мантии вошел в сопровождении двух часовых; Карл  повелительным движением руки велел им выйти.    

Часовые  удалились, и комната опять погрузилась во мрак.    

– Джаксон! –  воскликнул Карл. – Джаксон! Благодарю вас, последний друг мой, вы пришли  кстати.    

Епископ  искоса и с беспокойством оглянулся на человека, который, заливаясь слезами,  сидел в углу за камином.    

– Полно,  Парри, – обратился к нему король, – не плачь! Вот господь посылает  нам утешение.    

– Ах,  это Парри! – сказал епископ. – Ну, тогда я спокоен. В таком случае,  ваше величество, позвольте мне приветствовать вас и сказать, кто я и для чего  пришел.    

При  звуке этого голоса Карл чуть было не вскрикнул, но Арамис приложил палец к  губам и низко поклонился королю Англии.    

– Это  вы, шевалье д'Эрбле? – прошептал Карл.    

– Да,  государь, – отвечал Арамис, возвышая голос, – да, я епископ Джаксон,  верный рыцарь церкви, который пришел сюда по желанию вашего величества.    

Карл  всплеснул руками. Он узнал д'Эрбле и был поражен отвагой этих людей, которые,  хотя и были иностранцами, без всякого корыстного побуждения столь упорно  боролись против воли целого народа и злой судьбы короля.    

– Вы, –  проговорил он, – это вы… Как вы проникли сюда? Боже мой!    

Если они  узнают, вы погибли.    

Парри  был уже на ногах; вся его фигура выражала наивное и глубокое восхищение.    

– Государь,  не думайте обо мне, – продолжал Арамис, жестом приглашая короля говорить  тише. – Думайте о себе. Вы видите, ваши друзья не дремлют. Я еще не знаю,  что мы сделаем, но четверо решительных людей могут сделать многое. Помня об  этом, не смыкайте глаз, ничему не удивляйтесь и будьте на все готовы.    

Карл  покачал головой.    

– Друг  мой, – сказал он, – знаете ли вы, что нельзя терять времени и что  если вы желаете действовать, так надо торопиться? Знаете вы, что завтра в  десять часов утра я должен умереть?    

– Ваше  величество, до тех пор должно случиться нечто такое, что помешает казни.    

Король с  удивлением посмотрел на Арамиса.    

В ту же  минуту снаружи, под окном короля, послышался странный шум и грохот, словно  сбрасывали с воза доски.    

– Вы  слышите? – спросил король.    

Вслед за  этим треском послышался болезненный крик.    

– Я  слушаю, – сказал Арамис, – но не понимаю, что это за шум, а  главное – что это за крик.    

– Что  за крик, я и сам не знаю, – сказал король, – но шум я вам сейчас  объясню. Вы знаете, что меня должны казнить под этими самыми окнами? – прибавил  Карл, простирая руку к темной пустынной площади, по которой ходили только  солдаты и часовые.    

– Да,  ваше величество, знаю, – отвечал Арамис.    

– Так  вот, из досок, которые сюда привезли, сооружают для меня эшафот. Должно быть,  при разгрузке ушибли кого-нибудь из рабочих.    

Арамис  невольно вздрогнул.    

– Вы  видите, – сказал Карл, – бесполезно делать какие-либо попытки: я  осужден, предоставьте меня моей участи.    

– Ваше  величество, – сказал, овладев собой, Арамис, – пусть себе строят  сколько угодно эшафотов – они не найдут палача.    

– Что  вы хотите сказать? – спросил король.    

– Я  хочу сказать, что сейчас палач уже либо похищен, либо подкуплен вашими  друзьями. Завтра утром эшафот будет готов, но палача на месте не окажется, и  казнь отложат на один день.    

– И  что будет дальше? – снова в недоумении спросил король.    

– А  то, что завтра ночью мы вас похитим.    

– Каким  образом? – воскликнул король, лицо которого невольно озарилось радостью.    

– О, –  прошептал Парри, молитвенно сложа руки, – да благословит бог вас и ваших  друзей!    

– Каким  образом? – повторил король. – Я должен знать это, чтобы быть в  состоянии помочь вам.    

– Я  и сам еще не знаю, ваше величество, – отвечал Арамис, – но только  самый ловкий, самый храбрый и самый верный из нас четверых сказал мне, когда мы  расставались: «Шевалье, передайте королю, что завтра в десять часов вечера мы  похитим его». А раз он это сказал, значит, так и будет.    

– Назовите  мне имя этого неизвестного друга, – попросил король, – чтобы я мог с  благодарностью повторять его, все равно, удастся ли ваша смелая попытка или  нет.    

– Д'Артаньян,  ваше величество; тот самый, который чуть не спас вас в пути, когда так не вовремя  явился полковник Гаррисон.    

– Вы  действительно удивительные люди! – сказал король. – Если бы мне  рассказали что-нибудь подобное, я бы не поверил.    

– А  теперь, ваше величество, – продолжал Арамис, – выслушайте меня.    

Не  забывайте ни на минуту, что мы бодрствуем и стараемся вас спасти; ловите  малейший жест, звук голоса, знак, который кто-нибудь из нас подаст вам, –  наблюдайте, прислушивайтесь ко всему.    

– О  шевалье д'Эрбле, – воскликнул король, – что могу я сказать вам!    

Никакое  слово, даже если оно будет исходить из глубины моего сердца, не в силах  выразить вам моей благодарности. Если вам удастся ваше предприятие, то вы  спасете не только короля, – ибо королевский сан пред лицом эшафота,  клянусь вам, кажется мне чем-то весьма ничтожным, – нет, вы сделаете  больше: вы вернете жене мужа и детям отца. Шевалье, вот вам моя рука; это рука  друга, который будет любить вас до последнего своего вздоха.    

Арамис  хотел поцеловать руку короля, но тот быстро схватил его руку и прижал к своей  груди.    

В эту  минуту кто-то вошел в комнату, даже не постучавшись в дверь.    

Арамис  хотел отдернуть свою руку, но король удержал ее.    

Вошедший  был один из тех пуритан – полусвященник, полусолдат, каких много развелось  при Кромвеле.    

– Что  вам угодно, сударь? – обратился к нему король.    

– Я  хочу узнать, окончилась ли исповедь Карла Стюарта? – спросил вошедший.    

– Какое  вам дело? Мы с вами разных вероисповеданий, – заметил король.    

– Все  люди братья, – отвечал пуританин. – Один из моих братьев умирает, и я  пришел напутствовать его к смерти.    

– Пожалуйста,  оставьте короля в покое, – вмешался Парри, – король не нуждается в ваших  напутствиях.    

– Ваше  величество, – тихо обратился к королю Арамис, – будьте с ним  осторожней: это, должно быть, шпион.    

– После  досточтимого епископа, – сказал король, – я охотно вас выслушаю.    

Подозрительная  личность удалилась, окинув епископа долгим, внимательным взглядом, не  ускользнувшим от короля.    

– Шевалье, –  сказал он, когда дверь затворилась, – я думаю, что вы правы: этот человек  приходил сюда с дурными намерениями. Когда вы будете уходить, остерегайтесь,  чтобы при выходе с вами не случилось какого-нибудь несчастья.    

– Благодарю,  ваше величество, – сказал Арамис, – тогда не беспокойтесь обо мне, у  меня под рясой кольчуга и кинжал.    

– Ступайте,  и да хранит вас господь, как говаривал он, когда был королем.    

Арамис  вышел. Карл проводил его до дверей. Арамис вышел, благословляя всех встречных  на пути; стража склонилась перед ним. Он величественно проследовал через двери,  полные солдат, и сел в карету. Двое часовых проводили его до самого  епископского дворца и оставили только у порога.    

Джаксон  ожидал его в величайшей тревоге.    

– Ну  что? – спросил он, увидя Арамиса.    

– Отлично! –  отвечал Арамис. – Все вышло, как я надеялся: шпионы, часовые, стража –  все приняли меня за вас. Король благословляет вас в ожидании вашего  благословения.    

– Спаси  вас господь, сын мой! Ваш пример преисполняет меня бодростью и надеждой.    

Арамис  переоделся в свое платье, накинул свой плащ и вышел, предупредив Джаксона, что  он намерен еще раз прибегнуть к его помощи.    

Не  прошел он по улице и десяти шагов, как заметил следовавшего за ним по пятам  человека огромного роста, закутанного в плащ. Арамис схватился за кинжал и  остановился. Человек подошел прямо к нему. Это был Портос.    

– Милый  друг! – сказал Арамис, протягивая ему руку.    

– Видите,  дорогой мой, – ответил Портос, – у каждого из нас было свое дело. На  мою долю выпало охранять вас, и я вас охранял. Видели вы короля?    

– Да.  Все идет великолепно. Ну а где теперь наши друзья?    

– Мы  условились встретиться в одиннадцать часов в гостинице.    

– В  таком случае нельзя терять времени, – заметил Арамис.    

Действительно,  в эту минуту на соборе св. Павла пробило половину одиннадцатого.    

Но так  как Арамис и Портос спешили, то они прибыли первыми. Вслед за ними появился  Атос.    

– Все  идет превосходно, – заявил он, не дожидаясь вопроса товарищей.    

–А вы  что сделали? – спросил его Арамис.    

– Я  нанял маленькую фелуку, узкую, как индейская пирога, и легкую, как ласточка.  Она будет дожидаться нас у Гринвича, против Собачьего острова. На ней хозяин и  четыре матроса; за пятьдесят фунтов они согласились ждать нас три ночи подряд.  Сев в нее вместе с королем, мы воспользуемся первым приливом, спустимся по  Темзе и через два часа будем в открытом море. Затем, как настоящие пираты, мы  поплывем вдоль берега, скрываясь за скалами, и если море окажется свободным,  направимся прямо в Булонь. На тот случай, если меня убьют, запомните, что  капитан зовется Роджерс, а фелука – «Молния». Зная это, вы без труда  отыщете их. Носовой платок с четырьмя узлами на углах будет приметой, по  которой вас узнают.    

Через  минуту вошел д'Артаньян.    

– Выворачивайте  ваши карманы, – сказал он. – Нужно собрать сто фунтов стерлингов. Что  касается моих ресурсов…    

С этими  словами д'Артаньян вывернул свои карманы: они были совершенно пусты.    

Нужная  сумма появилась в один миг. Д'Артаньян вышел и через минуту вернулся.    

– Готово, –  сказал он. – Кончил. Ух, нелегко было!    

– Палач  выехал из Лондона? – спросил Атос.    

– Как  бы не так! Это значило бы сделать полдела: он мог бы выехать в одни ворота и въехать  в другие.    

– Так  где же он? – спросил Атос.    

– В  погребе.    

– В  каком погребе?    

– В  погребе нашей гостиницы. Мушкетон сидит на пороге, а ключ от входа у меня.    

– Браво! –  скачал Арамис. – Но как вам удалось убедить этого человека скрыться?    

– Да  так, как можно убедить всякого на свете: с помощью золота. Это стоило довольно  дорого, но он согласятся.    

– А  сколько это вам стоило, мой друг? – спросил Атос. – Ведь вы  понимаете, мы теперь уже не прежние бедные мушкетеры, бездомные неимущие  скитальцы, и теперь все расходы у нас должны быть общие.    

– Это  обошлось мне в двенадцать тысяч ливров, – сказал д'Артаньян.    

– Где  же вы их достали? – продолжал допрашивать Атос. – Разве у вас было  столько денег?    

– А  знаменитый алмаз королевы? – со вздохом проговорил д'Артаньян.    

– Ах  да! Я видел его у вас на руке, – заметил Арамис.    

– Значит,  вы выкупили его у Дезэссара? – спросил Портос.    

– Ну  конечно же! – отвечал д'Артаньян – Но, видно уж, мне на роду написано  не владеть им! Что поделаешь? Говорят, у алмазов есть свои симпатии и  антипатии, как у людей. Этот алмаз, по-видимому, терпеть меня не может.    

– Хорошо, –  заметил Атос, – допустим, что с самим палачом дело уладилось, но ведь, к несчастью,  у всякого палача, насколько я знаю, бывает помощник.    

– Был  такой и у этого. Но тут нам уж прямо подвезло.    

– Каким  образом?    

– Не  успел я задуматься над тем, как с этим вторым уладить дело, вдруг моего  голубчика приносят с переломанной ногой. От избытка усердия он взялся  сопровождать до самых окон короля воз с досками. Одна из них упала ему на ногу  и переломила ее.    

– А,  так это он закричал, когда я был в комнате короля! – заметил Арамис.    

– Должно  быть, – отвечал д'Артаньян. – Но так как он парень с головой, то  обещал прислать вместо себя четырех ловких и опытных рабочих в помощь тем,  которые сооружают эшафот. И, вернувшись к своему хозяину, оп, несмотря на боль  от перелома, тотчас же написал своему приятелю, плотнику Тому Лоу, чтобы тот  отправился в Уайт-Холл и исполнил свое обещание. Вот это письмо, которое он  послал с нарочным за десять пенсов и которое нарочный передал мне за луидор.    

– А  на кой черт вам это письмо? – спросил Атос.    

– Неужели  вы не догадываетесь? – спросил д'Артаньян с лукавой усмешкой.    

– Честное  слово, нет.    

– Ну  так вот. Любезный Атос, вы, который говорите по-английски, как сам Джон Буль, будете  мистером Томом Лоу, а мы трое будем вашими товарищами. Понимаете вы теперь?    

Атос  вскрикнул от радости и восхищения, затем бросился в гардеробную и достал одежды  рабочих, в которые четверо друзей немедленно обрядились.    

После  этого они вышли из гостиницы; Атос нес пилу, Портос – клещи, Арамис –  топор, а д'Артаньян – молоток и гвозди.    

Письмо,  написанное помощником палача, убедило главного плотника, что это те самые люди,  которых он ждал.    

 Глава 23. РАБОЧИЕ    

     

Среди  ночи Карл услыхал под своим окном страшный шум: стучали топоры, молотки, скрипели  клещи, визжала пила.    

Он лежал  на постели одетый и уже начинал засыпать, когда этот грохот заставил его вскочить.  Шум был неприятен сам по себе, но, главное, он пробуждал в душе страшный  отклик – и потому, как и накануне, королем овладели мрачные мысли. Один в  темноте, в своем тягостном уединении, он не в силах был выносить эту новую  пытку, не входившую в программу его казни; и потому он послал Парри передать  часовому, чтобы тот попросил рабочих не стучать так сильно и пощадить последний  сон того, кто еще недавно был их королем.    

Часовой  не захотел покинуть своего поста, но пропустил Парри к рабочим.    

Обойдя  вокруг дворца и подойдя к окну королевской комнаты. Парри увидел, что решетка,  ограждавшая балкон, снята, и к балкону пристраивают эшафот. Последний был еще  не окончен, но его уже начали обивать черным коленкором.    

Этот  эшафот, подведенный под самое окно, будучи футов в двадцать высотой, имел снизу  еще два этажа, служивших ему опорой. Парри, как ни отвратителен был ему вид  этого сооружения, стал разыскивать среди восьми или десяти рабочих, строивших  его, тех, которые более других досаждали королю шумом. На втором ярусе он  заметил двух человек, вытаскивавших с помощью лома последние закрепы железного  балкона. Один из рабочих, настоящий великан, исполнял роль тарана, применявшегося  в былые времена для разрушения крепостных стен. При каждом ударе его  инструмента камни разлетались вдребезги. Другой стоял на коленях и вытаскивал  расшатанные камни.    

Эти два  человека, очевидно, и производили тот шум, который так беспокоил короля.