1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 
— Ты хочешь сказать, что она уже больна?
     
— Да нет же. Я сказал — необычная, а не ненормальная. Впрочем, я не должен объяснять это наблюдателю-непрофессионалу. Согласись, что Марлена — существо, не похожее на всех нас. Пожалуй, я даже рад, что здесь обнаружилась эта «улитка». Если бы её мозг ничем не отличался от нашего, оставалось бы только гадать, почему она такая, откуда берётся подобная восприимчивость. Можно было бы даже заподозрить, что она дурачит нас.
     
— Но откуда ты знаешь, что это не признак… не признак…
     
— Болезни? Этого не может быть. У нас есть результаты всех сканирований её мозга, начиная с детства. И эта особенность везде.
     
— А мне об этом не говорили. Никто даже не заикнулся.
     
— Конечно. Ваши примитивные сканеры и не могли ничего показать — да так, чтобы в глаза бросалось. Но теперь, имея последние снимки, на которых эта деталь представлена во всей красе, мы можем обратиться к предшествующим и всё выяснить. Рене уже всё сделала. Наш метод сканирования мог бы стать для Ротора привычным, если бы не Питт. Но он просчитался. Конечно, такое психосканирование обходится дороже.
     
— Я заплачу, — пробормотала Инсигна.
     
— Не глупи. Я отнесу расходы на счёт Купола. В конце концов, быть может, Марлена поможет разгадать загадку лихоманки. Во всяком случае, я на это сошлюсь, если возникнут вопросы. Ну вот. Теперь мы получили более полную информацию о мозге Марлены. И если есть какие-либо аномалии, они немедленно обнаружатся на экране.
     
— Ты не представляешь себе, как я боюсь, — проговорила Инсигна.
     
— Не могу тебя в этом упрекнуть. Но Марлена настолько уверена в себе, что я просто не могу не подчиниться ей. Не сомневаюсь, что подобная убеждённость в собственной безопасности имеет под собой основу.
     
— Какую?
     
Генарр указал на «улитку».
     
— У тебя её нет, у меня тоже, — и никто из нас не знает, откуда она берёт уверенность в своей безопасности. Но раз она уверена — пусть выходит.
     
— Зачем нам рисковать? Можешь ты наконец объяснить, зачем нам этот риск?
     
— Причины две. Во-первых, её настойчивость — я считаю, что рано или поздно она всё равно добьётся своего. И тогда нам останется только сделать весёлые лица и выпустить её — всё равно ты её не удержишь. Во-вторых, не исключено, что таким образом мы сумеем узнать что-нибудь о лихоманке. Что именно — не представляю, но и любые знания о ней могут оказаться бесценными.
     
— Не дороже рассудка моей дочери.
     
— До этого не дойдёт. Но всё же, хоть я и полагаюсь на Марлену и не вижу особого риска, всё-таки постараюсь ради тебя свести его к минимуму. Для начала мы не сразу выпустим её на поверхность планеты. Я могу показать ей Эритро с воздуха. Пусть увидит озера, равнины, холмы, ущелья. Можно даже слетать подальше — к морю. Потрясающее зрелище — я сам видел однажды, — но никаких следов жизни. Ни единого живого существа — одни прокариоты в своей воде, но их глазом не увидишь. Не исключено, что эта безжизненная планета покажется ей непривлекательной и до выхода на поверхность дело не дойдёт. Ну а если она будет настаивать, если захочет ощутить под ногами почву Эритро, пусть выходит в э-комбинезоне.
     
— Что это за штука?
     
— Это эритрийский костюм. Несложная вещь — нечто вроде космического скафандра, только атмосферного, не для вакуума. Представляет собой непроницаемую оболочку из ткани и пластика — очень легкую, не мешающую движениям. Шлем с инфракрасными фильтрами будет потяжелее: в нём запас воздуха и система вентиляции. Всё сделано для того, чтобы в э-комбинезоне человек не подвергался воздействию атмосферы Эритро. Ну а кроме того, она будет не одна.
     
— Кто же пойдёт с ней? Кроме меня, некому. Я её ни с кем не отпущу.
     
Генарр улыбнулся.
     
— Не могу представить себе менее подходящего спутника для Марлены. Мало того, что ты ничего не знаешь об Эритро, так ещё и боишься её. Вот тебя-то мне выпускать страшно. Видишь ли, единственная персона, которой мы можем довериться, это я.
     
— Ты? — Инсигна открыла рот и уставилась на Сивера.
     
— А почему бы и нет? Никто не знает Эритро лучше меня. И если мы считаем, что у Марлены может быть иммунитет к лихоманке, — то почему бы ему не оказаться и у меня? ещё я умею водить самолёт — значит, пилот нам не потребуется. К тому же я буду рядом с Марленой и смогу приглядеть за нею. И как только она сделает что-нибудь не так — что-нибудь несуразное, — немедленно летим назад, к сканеру.
     
— Знаешь, можно и опоздать.
     
— Нет, не обязательно. Не думай, что лихоманка одинакова: всё или ничего. Были и легкие случаи, даже очень легкие: такие люди продолжают вести нормальную жизнь. Ничего не случится. Я уверен.
     
Инсигна, молча сидевшая в кресле, вдруг стала маленькой и беззащитной.
     
Повинуясь порыву, Генарр обнял её.
     
— Эугения, на недельку обо всём можно забыть. Обещаю тебе, что раньше чем через неделю она не запросится на поверхность — а пока покажу ей планету с воздуха. Летать в самолёте — всё равно что сидеть здесь. Ну а пока я хочу тебе кое-что показать… Ты ведь астроном, не так ли?
     
Она посмотрела на него отсутствующим взглядом и проговорила:
     
— Ты это знаешь.
     
— Значит, ты никогда не смотришь на звёзды. Астрономы никогда этого не делают. Они работают только с приборами. Сейчас над Куполом ночь, можно выйти на обзорную палубу и посмотреть. Небо сегодня абсолютно ясное. Ничто так не успокаивает, как вид звездного неба. Пошли.
    
    
     
      
47
     
     
Генарр был прав. Астрономы не видели звезд своими глазами. Не было необходимости. Они давали инструкции компьютерам, а те командовали телескопами, камерами, спектроскопами.
     
Приборы делали всю работу, анализировали, изображали. Астроном задавал вопросы, а потом изучал ответы. Для этого не обязательно видеть звёзды.
     
Но зачем праздно разглядывать звездное небо? Вид его мог только вывести астронома из равновесия, напоминая о работе, которую ещё предстоит сделать, о вопросах, которые необходимо решить, о тайнах, которые предстоит раскрыть. Значит, потом придётся бежать в обсерваторию, включать приборы, а после, чтобы скоротать время, листать какую-нибудь книгу или смотреть голоспектакль.
     
Всё это она выкладывала Генарру, пока тот, прежде чем уйти, наводил порядок в кабинете. Педант, аккуратист — в юности это раздражало Инсигну, а, наверное, следовало бы восхищаться. У Сивера было так много достоинств, что Крайл…
     
Ухватив за шиворот череду собственных мыслей, она направила их в другую сторону.
     
— Видишь ли, я и сам нечасто бываю на обзорной палубе, — сказал Генарр. — Всё дела, дела. Ну а когда наконец выбираюсь, всегда оказываюсь там в одиночестве. Хорошо, когда кто-то может составить тебе компанию. Пошли!
     
Он подвел её к небольшому лифту. Инсигна ещё не видела лифтов в Куполе и на миг почувствовала себя как дома, на Роторе. Правда, здесь тяготение было постоянным.
     
— Вот мы и пришли, — сказал Генарр.
     
Инсигна с любопытством шагнула в пустынный зал и тут же отпрянула.
     
— Мы под открытым небом? — спросила она.
     
— Под открытым небом? — удивился Генарр. — А ты боишься оказаться в атмосфере Эритро? Нет-нет. Не бойся. Над нами полусфера из алмазного стекла. Поверхность его даже не поцарапать. Конечно, солидный метеорит мог бы разбить его, но в небе Эритро таких практически нет. Такие стекла используются и на Роторе, ты знаешь, но там, — в его голосе послышалась гордость, — и качество ниже, и размеры не те.
     
— Ну вы тут и роскошествуете! — восхитилась Инсигна, прикасаясь к стеклу, чтобы убедиться в его существовании.
     
— Приходится — иначе людей сюда не заманишь. — Он вновь обернулся к прозрачному пузырю. — Конечно, временами идут дожди. А когда небо проясняется, стекло быстро просыхает. Пыль смывается днём специальным детергентом. Присядь, Эугения.
     
Спинка мягкого и уютного кресла немедленно откинулась назад, едва Эугения села. Рядом тихо вздохнуло под тяжестью Генарра второе кресло. Сразу погасли крохотные светильники на других креслах и столиках. И на распахнувшемся сверху чёрном бархате сверкнули искры.
     
Эугения охнула. В принципе, она знала, что представляет собой звездное небо — по картам и схемам, моделям и фотографиям, — и знала во всех подробностях, но ни разу не видела своими глазами. Она обнаружила, что не ищет в нём интересные объекты, головоломные загадки, тайны, над которыми было бы интересно поработать. Она не пыталась разглядеть звёзды, а любовалась узорами, в которые они складывались.
     
Давным-давно, думала она, когда люди вот так же рассматривали созвездия, и появилась астрономия.
     
Генарр был прав. Покой легкой, невесомой паутинкой окутал её душу.
     
— Спасибо тебе, Генарр, — каким-то сонным голосом произнесла Эугения.
     
— За что?
     
— За то, что ты вызвался сопровождать Марлену. За то, что рискуешь собой ради моей дочери.
     
— Я ничем не рискую. С нами ничего не случится. К тому же я испытываю к ней отцовские чувства. В конце концов, Эугения, мы с тобой давно знаем друг друга, и я к тебе очень хорошо отношусь.
     
— Знаю, — почему-то чувствуя себя виноватой, ответила Инсигна.
     
Она знала про чувства Сивера — тот никогда не умел их скрывать. Поначалу Эугения хотела покориться, но вскоре она встретилась с Крайлом и любовь Сивера стала её раздражать.
     
— Прости меня, Сивер, если я когда-то чем-нибудь задела твои чувства, — сказала она.
     
— Ничего, — тихо ответил Генарр, и вновь воцарилась тишина.
     
Инсигне захотелось, чтобы никто не вошёл и не нарушил это странное ощущение ясности. Наконец Генарр заговорил:
     
— Я знаю, почему люди не ходят на обзорную палубу ни здесь, ни на Роторе. Ты замечала, что там никогда никого не бывает?
     
— Марлена любит ходить туда, — ответила Инсигна. — Она говорила, что палуба почти всегда безлюдна. Целый год она разглядывала оттуда Эритро. Надо было мне повнимательнее отнестись к ней…
     
— Марлена не такая, как все. По-моему, люди не ходят сюда вот из-за чего.
     
— Из-за чего же?
     
— Смотри сюда. — Генарр показал куда-то в небо, но в темноте Инсигна не увидела его руки. — Видишь яркую звезду? Самую яркую на всем небе?
     
— Ты имеешь в виду Солнце, наше Солнце, центр Солнечной системы?
     
— Вот именно. Если бы не эта звезда, небо Немезиды было бы таким же, как земное. Ну, правда, альфа Центавра не совсем на месте, и Сириус чуть сдвинулся, но это мелочи. В целом точно такое же небо видели шумеры пять тысяч лет назад. Только Солнце выглядело иначе.
     
— И ты думаешь, что люди не ходят на палубу из-за Солнца?
     
— Да. Наверное, вид его вселяет в сердце тоску. Отсюда Солнце кажется далеким, недостижимым — словно находится в какой-то далекой Вселенной. Вот оно, яркое, зовущее, напоминающее беглецам об их вине перед ним.
     
— Почему же тогда сюда не ходят подростки и дети? Ведь они мало знают о Солнце и Солнечной системе.
     
— Наверное, следуют примеру старших. Вот когда все мы покинем этот мир, когда на Роторе не останется тех, для кого Солнечная система не просто два слова, — небо, думаю, вернется на Ротор, и здесь тоже будет полно народу. Если, конечно, к тому времени Купол не перестроят.
     
— Ты думаешь, могут перестроить?
     
— Как знать, Эугения, как знать?
     
— Но пока мы процветаем.
     
— Да. Верно. Но эта яркая звезда, эта знакомая незнакомка тревожит меня.
     
— Старое доброе Солнце… Что оно может сделать? Сюда ему не дотянуться.
     
— Дотянется. — Генарр не отводил глаз от яркой звезды на западе. — Люди, оставшиеся в поселениях и на Земле, непременно найдут Немезиду. Возможно, уже нашли. И не исключено, что заново изобрели гиперпривод. Может быть, вскоре после того, как мы улетели. Это событие не могло не подхлестнуть их.
     
— Это было четырнадцать лет назад. Почему их ещё нет здесь?
     
— Быть может, они побоялись двухлетнего полёта. Им известно, что Ротор рискнул, но не ясно, преуспел ли он в своем намерении. Может, они думают, что наши останки рассеялись между Солнцем и Немезидой.
     
— Да, в отсутствии смелости нас не упрекнуть.
     
— Конечно. Как ты думаешь, предпринял бы Ротор эту попытку, если б не Питт? Ведь он и увлек всех за собой. Сомневаюсь, что в других поселениях найдётся хоть один такой Питт… и на Земле тоже. Ты знаешь — я не люблю Питта. Я не одобряю его методы, его мораль — точнее, её отсутствие, — неискренность, хладнокровие, с которым он послал Марлену на верную, как он полагал, погибель. Но если судить по одним результатам его деятельности, он может войти в историю как великий человек.
     
— Как великий вождь, — проговорила Инсигна, — а великий человек — это ты, Сивер. Разница очевидна.
     
Сивер надолго замолчал.
     
— Я жду тех, кто последует за нами. Всякий раз, когда я смотрю на эту яркую звезду, я опасаюсь всё сильнее. Четырнадцать лет назад мы оставили Солнечную систему. Что-то они делали всё это время? Ты об этом не размышляла, Эугения?
     
— Некогда было, — сквозь дремоту отозвалась Инсигна. — Меня беспокоят более прозаические дела.
    
   
   
    
     
Глава 22
     
АСТЕРОИД
    
    
     
      
48
     
     
22 августа 2235 года! Эту дату Крайл Фишер помнил хорошо. День рождения Тессы Уэндел. Точнее — пятьдесят третий день рождения. Она помалкивала об этом: отчасти потому, что ещё на Аделии привыкла гордиться тем, что молодо выглядит; отчасти потому, что не забывала: Фишер на пять лет моложе её. Но разница в возрасте не беспокоила Фишера. Даже если бы интеллект и сексуальная энергия Тессы не привлекали его, ключ к Ротору был в её руках, и он помнил об этом.
     
Несмотря на то что вокруг глаз у неё появились морщинки и кожа рук немного увяла, сегодняшний день стал для неё днём триумфа. Влетев в апартаменты, которые с каждым годом становились всё шикарнее, она плюхнулась в низкое мягкое кресло и удовлетворенно улыбнулась.
     
— Все прошло как по маслу. Великолепно!
     
— Жаль, что меня там не было, — отозвался Крайл.
     
— Мне тоже, но мы решили не допускать посторонних, к тому же ты и так знаешь больше, чем положено.
     
Целью была Гипермнестра, ничем не примечательный астероид, который в необходимый момент оказался вдалеке от других астероидов и, что ещё важнее, вдалеке от Юпитера. Кроме того, на этот астероид не претендовало ни одно из поселений, ничей корабль ни разу не посетил его. И наконец — каким бы тривиальным это ни показалось — два первых слога его названия словно символизировали цель первого сверхсветового полёта.
     
— Значит, ты привела корабль точно туда.
     
— В пределах десяти тысяч километров. Мы могли бы подвести его поближе, но решили не рисковать — всё-таки там уже ощущается гравитационное поле, хотя это всего лишь астероид. А потом мы вернули корабль в заранее намеченную точку. И за ним тотчас увязались какие-то два корабля.
     
— Думаешь, что поселения навострили уши?
     
— Несомненно. Но одно дело — заметить мгновенное исчезновение корабля, а другое — определить, куда он направился. Да с какой скоростью летел — околосветовой или во много раз большей, — а уж тем более понять, как это было достигнуто.
     
— Вблизи Гипермнестры у них, кажется, нет кораблей?
     
— Они не могли узнать пункт назначения — разве что кто-нибудь из наших проболтался, но такое едва ли возможно. Но даже если бы они узнали, куда летел сверхсветовик, или догадались об этом — что из того? В общем, Крайл, всё прошло превосходно.
     
— Конечно, это гигантское достижение.
     
— А сколько ещё предстоит сделать! Ведь это только первый корабль, способный нести человека со сверхсветовой скоростью, но пока, как ты знаешь, его экипаж — если это слово уместно — состоял только из одного робота.
     
— Он не сломался?
     
— Нет. Но это неважно. Ведь мы доказали, что можем перемещать в пространстве со сверхсветовой скоростью значительную массу — макроскопический объект, не нарушив его целостности при этом. Теперь несколько недель уйдёт на разного рода проверки, чтобы убедиться в отсутствии серьёзных повреждений. И, конечно же, перед нами остаётся прежняя задача — сооружение большого корабля. Необходимо наладить работу систем жизнеобеспечения, предусмотреть различные меры безопасности. Робот способен выдержать такие нагрузки, которые человек не перенесет.
     
— Работа идёт в соответствии с графиком?
     
— Пока. Ещё годик-полтора, и — если не случится ничего непредвиденного — мы сможем своим появлением изумить роториан, если они ещё живы.
     
Фишер вздрогнул, и Уэндел виновато сказала:
     
— Извини, я всё время запрещаю себе говорить подобные вещи, но иногда забываюсь.
     
— Ничего, — ответил Фишер. — А уже решено, что я полечу на Ротор первым же рейсом?
     
— Если что-то и решено, до осуществления полёта всё равно пройдёт год или более. Заранее ничего предусмотреть не удаётся.
     
— А пока?
     
— Танаяма оставил записку, где говорится, что тебе это было обещано. Я даже и подумать не могла, что он так великодушен. Коропатский проявил любезность и сегодня рассказал мне об этой записке после успешного завершения полёта, а я сочла необходимым сообщить тебе.
     
— Хорошо! Танаяма обещал мне на словах. Я рад, что он и записал своё обещание.
     
— А ты не хочешь рассказать мне, почему он это сделал? Танаяма всегда казался мне человеком, не склонным обещать что-то просто так.
     
— Ты права. Он пообещал мне это путешествие, если я привезу тебя на Землю для работы над сверхсветовым звездолётом. И если я скажу, что прекрасно справился с заданием, по-моему, ты не станешь возражать.
     
Уэндел фыркнула.
     
— Сомневаюсь, что ваше руководство можно было растрогать эмоциями. Коропатский сказал мне, что не считал бы себя обязанным выполнять обещание Танаямы, но ты несколько лет прожил на Роторе и приобрел там определённые знания, которые могут оказаться полезными. Я могла бы возразить, что твои знания за тринадцать лет порядком забылись, но промолчала, потому что после испытаний была в прекрасном расположении духа и решила, что люблю тебя.
     
Фишер улыбнулся.
     
— Тесса, ты меня успокаиваешь. Надеюсь, и ты полетишь со мной. Ты уже уладила этот вопрос?
     
Откинув назад голову, словно хотела лучше видеть Фишера, Уэндел проговорила:
     
— С этим, мой мальчик, будет труднее. Тебя-то они охотно подвергнут опасности, а вот меня им поначалу было жалко. Мне сказали: «Кто будет руководить работами, если с вами что-нибудь случится?» Я ответила: «Любой из двадцати моих подчиненных, знающих физику сверхсветового полёта не хуже, чем я, но обладающих более молодым и гибким умом». Соврала, конечно, — ведь мне нет равных, — но моё заявление произвело впечатление.
     
— А знаешь, в их словах что-то есть. Нужен ли тебе этот риск?
     
— Да, — ответила Уэндел. — Во-первых, я имею почетное право занять должность капитана первого сверхсветового корабля. Во-вторых, мне хочется повидать другую звезду, повозмущаться, что роториане сумели первыми к ней добраться, если… — Она запнулась. — И наконец — и это самое важное, — я просто хочу убраться с Земли. — Последние слова она произнесла смущенно.
     
Потом, уже лежа с Фишером в постели, Уэндел сказала:
     
— Когда наконец всё кончится и мы улетим, как чудесно это будет.
     
Фишер не ответил. Он думал о девочке со странными огромными глазами и своей сестре… Они слились в единый образ, и дремота охватила его.
    
   
   
    
     
Глава 23
     
ВОЗДУШНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
    
    
     
      
49
     
     
Долгие полёты в атмосфере планеты не пользовались популярностью среди поселенцев. Космические городки были маленькими: лифтов, своих двоих и — изредка — электрокара хватало вполне. А из поселения в поселение летали на ракетах.
     
Многим поселенцам — по крайней мере дома, в Солнечной системе, — в космосе приходилось бывать так часто, что летать для них сделалось так же привычно, как ходить. Но мало кто из поселенцев бывал на Земле, единственном месте, где летали на самолётах.
     
Поселенцы, чувствовавшие себя в космической пустоте как дома, ощущали дикий ужас, заслышав свист воздуха за стенкой летательного аппарата, лишенного наземной опоры.
     
Оказалось, что и на Эритро без воздушного транспорта обойтись немыслимо. Огромная, как Земля, планета обладала такой же плотной, пригодной для дыхания атмосферой.
     
На Роторе держали книги по воздухоплаванию и жили земляне-эмигранты, знавшие толк в авиации.
     
В результате у Купола появились два самолёта, несколько неуклюжие и примитивные, не способные к высоким скоростям и не обладавшие большой маневренностью, однако вполне пригодные для использования. Невежество роториан в технике воздушного полёта сослужило им хорошую службу. Самолёты Купола оказались лучше компьютеризованными, чем их земные собратья. Сиверу Генарру они представлялись скорее сложными роботами в виде самолётов. Погода на Эритро была куда мягче, чем на Земле, возможно, потому, что тусклая Немезида не способна была возбудить в атмосфере мощные бури, и самолёт-робот в полёте почти не сталкивался с неожиданностями.
     
Таким образом, на скверных и несовершенных самолётиках Купола летать мог практически всякий. Нужно было только сообщить самолёту, что от него требуется, и всё исполнялось. Если сообщение оказывалось неконкретным или управлявший самолётом электронный мозг усматривал какие-либо опасности, робот запрашивал дополнительные пояснения.
     
За тем, как Марлена карабкалась в кабину самолёта, Генарр следил с беспокойством, но без страха, как Эугения, которая, закусив губу, стояла вдалеке. («И не смей подходить близко, — строгим тоном велел он Инсигне, — особенно если собираешься глядеть на неё так, словно провожаешь на смерть. Девочка испугается».)
     
Но Инсигне казалось, что у неё есть основания для паники. Марлена не помнила тот мир, где полёты на самолётах были делом обыденным. Перелет в ракете до Эритро она перенесла спокойно, а вот как отнесется к ещё не изведанному ощущению полёта по воздуху…
     
Но Марлена уже поднялась в кабину и уселась с безмятежным выражением на лице.
     
Или она не поняла ещё, что её ждет?
     
— Марлена, золотко, ты понимаешь, что сейчас будет? — спросил Генарр.
     
— Да, дядя Сивер, вы покажете мне Эритро.
     
— С воздуха, ты не забыла? Мы сейчас полетим по воздуху.
     
— Да, вы мне это уже сказали.
     
— И тебе не страшно?
     
— Мне-то нет, дядя Сивер, а вот вам…
     
— Я боюсь только за тебя, моя хорошая.
     
— Со мной всё будет в порядке. — Она обернулась к поднявшемуся в кабину Генарру. Когда тот занял своё место, Марлена проговорила: — Я понимаю, что мама волнуется, но вы беспокоитесь больше. Правда, вы ухитряетесь меньше обнаруживать это, но если бы вы только увидели, как облизываете губы, то смутились бы. Я вижу, вы полагаете, что, если что-то случится плохое, вина ляжет на вас. Эта мысль не даёт вам покоя. Повторяю — ничего не случится.
     
— Ты уверена, Марлена?
     
— Абсолютно. На Эритро мне ничего не может причинить вред.
     
— Ты говорила это о лихоманке, но сейчас речь о другом.
     
— Неважно, о чём мы говорили. На Эритро мне ничто не может повредить.
     
Генарр недоверчиво качнул головой и тут же пожалел об этом, понимая, что все его чувства видны, как на экране компьютера, выведенные крупными буквами. Но ничего не поделаешь — ведь он не из бронзы, и, как ни старайся, она всё равно догадается.
     
— Сейчас перейдём в воздушный шлюз и побудем гам, чтобы проверить реакции электронного мозга. Потом войдём опять, и самолёт взлетит. Ты почувствуешь, как увеличивается скорость, тебя прижмет к спинке сиденья. Потом мы окажемся в воздухе. Надеюсь, ты понимаешь это?
     
— Я не боюсь, — спокойно ответила Марлена.
    
    
     
      
50
     
     
Самолёт ровным курсом летел над холмистой поверхностью пустыни. Генарр знал, что геологическая жизнь планеты продолжается: проведенные исследования обнаружили, что в истории её были периоды горообразования. Горы до сих пор высились в цисмеганском — обращенном к Мегасу — полушарии, над которым неподвижно висел диск Мегаса.
     
Но здесь, на трансмеганской стороне, два больших континента были покрыты равнинами и холмами.
     
Марлена никогда не видела гор, и даже эти холмы произвели на неё впечатление.
     
С высоты, на которой они летели, реки Эритро ничем не отличались от роторианских ручейков.
     
Генарр подумал: вот Марлена удивится, когда увидит их поближе.
     
Марлена с любопытством поглядывала на Немезиду, которая как раз миновала полуденный меридиан и уже начинала клониться к западу.
     
— Она не двигается, дядюшка Сивер? — спросила девочка.
     
— Двигается, — ответил Генарр. — То есть это Эритро вращается вокруг Немезиды, но она совершает в день только один оборот, тогда как Ротору на это требуется две минуты. Если смотреть с Эритро, Немезида движется в семьсот раз медленнее, чем нам кажется на Роторе. Она как будто стоит на месте — но на самом деле это не так. — Бросив взгляд на Немезиду, он произнес: — Тебе не приходилось видеть земное Солнце, светило Солнечной системы. Ну а если и видела, то забыла — тогда ты была ещё совсем крохой. С орбиты Ротора в Солнечной системе Солнце казалось гораздо меньшим.
     
— Меньшим? — удивилась Марлена. — Ведь компьютер говорит, что Немезида намного меньше Солнца.
     
— Это так, но к Немезиде Ротор подошёл гораздо ближе, чем в своё время к Солнцу. Поэтому Немезида нам и кажется больше.
     
— От нас до Немезиды четыре миллиона километров, да?
     
— А до Солнца — целых сто пятьдесят миллионов. Если бы Ротор находился на таком же расстоянии от Немезиды, мы бы получали всего процент того света и тепла, что получаем здесь. Но если бы мы приблизились к Солнцу так же, как к Немезиде, то превратились бы в пар. Солнце больше, ярче и горячее, чем Немезида.
     
Марлена не взглянула на Генарра — должно быть, ограничилась интонациями его голоса.
     
— Судя по вашим словам, дядя Сивер, вам бы хотелось оказаться опять возле Солнца?
     
— Я там родился и порой тоскую по дому.
     
— Но если Солнце такое яркое и горячее, то оно, наверное, опасно?
     
— Мы не смотрели на него. Между прочим, и на Немезиду не следует смотреть долго. Отвернись-ка лучше, дорогуша.
     
Однако сам Генарр украдкой взглянул в сторону Немезиды. Красный громадный диск её висел на западе… четыре угловых градуса, в восемь раз больше, чем Солнце, если смотреть с прежней орбиты Ротора. Этакий тусклый круг света — но Генарр знал, что изредка он вспыхивал, и тогда на ровной поверхности появлялось раскаленное пятно, на которое больно было смотреть. Менее яркие пятна появлялись чаще, но их было труднее заметить.
     
Он что-то приказал самолёту, и тот немедленно повернул так, чтобы Немезида была сбоку и люди не могли смотреть на неё в упор.
     
Марлена задумчиво посмотрела на Немезиду, потом вновь стала рассматривать просторы Эритро, проплывавшие внизу.
     
— А знаете, постепенно привыкаешь к этому цвету, и он уже не кажется таким кроваво-красным, — сказала она.
     
Генарр и сам это заметил. Глаза его начали улавливать оттенки и тени, мир внизу становился не таким одноцветным. Реки и небольшие озера были темнее суши. Небо казалось чёрным: атмосфера Эритро почти не рассеивала свет Немезиды.
     
Самой унылой особенностью ландшафта Эритро была его нагота и пустынность. На крохотном Роторе зеленели и желтели поля, пестрели фруктовые сады, галдели птицы — всё было полно цветов и звуков.
     
Здесь же царило безжизненное молчание.
     
Марлена нахмурилась.
     
— А на Эритро есть жизнь, дядя Сивер?
     
Генарр не понял, утверждает ли Марлена, задаёт вопрос или читает его мысли.
     
— Конечно, — отозвался он. — Жизнь здесь повсюду. И не только в воде. Некоторые прокариоты обитают в водяной пленке, которая покрывает частицы почвы.
     
Вскоре на горизонте показался край моря — сначала чёрная линия, потом полоска, — воздушный кораблик приближался к нему.
     
Генарр искоса наблюдал за Марленой. Конечно, она читала об океанах Земли и видела их по головизору, но к этому зрелищу всё равно невозможно подготовиться. Генарр однажды (однажды!) посетил Землю как турист и видел океан. Но ему не приходилось бывать в открытом море, и теперь он не был уверен в себе.
     
И вот берег откатился назад, суша превратилась в тонкую линию и наконец исчезла. Генарр смотрел вниз, ощущая в желудке комок. Ему вспомнились слова из древней эпической поэмы: «Море цвета тёмного вина». Внизу катились валы, цветом напоминавшие красное вино, то тут, то там розовели пенные гребни.
     
В бескрайнем водном просторе внизу не было ничего, на чем мог бы остановиться взгляд. Суша исчезла. Кануло неизвестно куда и ощущение направления. Конечно, Генарр знал, что стоит лишь приказать, и самолёт немедленно повернет обратно. Бортовой компьютер следил за скоростью и направлением, определял положение самолёта и прекрасно знал, где находится суша и далекий уже Купол.
     
Они вошли в плотное облако, и океан внизу почернел. Повинуясь приказу, самолёт поднялся выше. Путешественники вновь увидели Немезиду, но океана больше не было. Внизу клубились розовые облака, клочья тумана пролетали мимо иллюминатора.
     
А потом облака поредели, и в разрывах вновь показалось «море цвета тёмного вина».
     
Марлена смотрела во все глаза, приоткрыв рот и едва дыша.
     
— Неужели всё это вода, дядя Сивер? — прошептала она.
     
— На тысячи километров во все стороны и на десять километров в глубину — кое-где.
     
— Значит, если туда упадешь — утонешь?
     
— Не думай об этом. Этот самолёт не может упасть в океан.
     
— Я знаю, — деловито сказала Марлена.
     
«Покажу-ка я ей ещё кое-что», — подумал Генарр.
     
Марлена нарушила ход его мыслей:
     
— А вы опять стали нервничать, дядя Сивер.
     
Генарр удивился, как быстро он успел привыкнуть к таким замечаниям.
     
— Ты ещё не видела Мегас, — сказал он, — и я думаю, не показать ли тебе его. Ты знаешь, что Эритро обращена к Мегасу одной стороной, а Купол построили на противоположной, где Мегас никогда не виден. Если мы полетим в эту сторону, то скоро начнется цисмеганское полушарие и мы увидим, как он встает над горизонтом.
     
— Мне бы хотелось посмотреть.
     
— Хорошо, посмотрим, только знай — Мегас огромен, в два раза больше Немезиды, и кажется, что он рушится на тебя. Некоторые не в силах вынести этого зрелища. Но он не упадет, конечно. Не сможет. Постарайся это запомнить.
     
И они полетели дальше, но уже на большей высоте и намного быстрее. Внизу дыбились те же океанские волны, кое-где по ним бежали тени облаков.
     
Наконец Генарр произнес:
     
— Посмотри вперёд, чуть вправо — видишь? — вон Мегас выглядывает из-за горизонта. Сейчас подлетим поближе.
     
Сперва было видно просто яркое пятнышко, постепенно оно превратилось в огромный пылающий полукруг, встававший из-за моря. Мегас оказался гораздо ярче Немезиды, оставшейся позади и уже заметно опустившейся к горизонту.
     
Когда Мегас поднялся повыше, стало заметно, что ярко освещено чуть больше половины его диска.
     
— Вот это и называется «фазой», дядя Сивер? — поинтересовалась Марлена.
     
— Совершенно верно. Эту часть Мегаса освещает Немезида. По мере движения Эритро вокруг Мегаса Немезида приближается к нему, и мы видим освещенной всё меньшую и меньшую часть планеты. Потом, когда Немезида проходит над или под Мегасом, мы уже видим тонкую полоску света на краю Мегаса — освещенного полушария нам просто не видно. Иногда Немезида проходит за Мегасом. В этом случае она вообще исчезает из поля зрения и на небе становятся видны сразу все звёзды, а не только самые яркие, которые заметны и при Немезиде. Во время затмения виден огромный тёмный диск, вокруг которого нет ни одной звезды, — это Мегас. Когда Немезида появляется с другой стороны, мы снова можем видеть узкую полоску света.
     
— Удивительно, — проговорила Марлена. — Просто целое представление в небе. Взгляните на Мегас — какие полосы. Они движутся!
     
Полосы пересекали освещенную поверхность диска — бурые, красновато-коричневые, местами оранжевые — и медленно шевелились.
     
— Это бури, — объяснил Генарр. — Там жуткие ветры. Если приглядеться внимательнее, можно заметить, как появляются пятна, как они растут, ползут по диску, тускнеют и исчезают.
     
— Как в головизоре, — подхватила Марлена. — Неужели никто не наблюдает это постоянно?
     
— Астрономы наблюдают. С помощью компьютеров, расположенных в этом полушарии. Я тоже наблюдал — из нашей обсерватории. Знаешь, в Солнечной системе есть похожая планета. Её зовут Юпитер. Она даже больше Мегаса.
     
Наконец гигантская планета заметно поднялась над горизонтом. Она была похожа на воздушный шар, приспущенный с одного бока.
     
— Как красиво! — воскликнула Марлена. — Вот построили бы Купол в этом полушарии, тогда каждый мог бы любоваться этим зрелищем.
     
— Ты ошибаешься, Марлена. Это не так. Люди не любят Мегас. Я уже говорил тебе: некоторым начинает казаться, что Мегас рушится на них, они боятся его.
     
— Такие дурацкие мысли могут прийти в голову не многим, — раздраженно сказала Марлена.
     
— Верно, немногим, но дурацкие мысли заразительны: страхи распространяются, и тот, кто не испугался бы, впадает в панику, потому что испугался сосед. Ты никогда не замечала такого?
     
— Замечала, — печально отозвалась она, — если одному мальчику какая-то дуреха кажется хорошенькой, то и другим это начинает казаться. И они начинают соперничать… — Она смущенно умолкла.
     
— Вот чтобы избежать такой цепной реакции, мы и выстроили Купол в другом полушарии. Ну а другая причина — ведь Мегас всегда на небе, и проводить астрономические наблюдения в этом полушарии затруднительно. Но, я думаю, пора домой. Ты знаешь свою маму. Она, наверное, уже в панике.
     
— Надо связаться с ней и сказать, что всё в порядке.
     
— Нет необходимости. Самолёт постоянно посылает сигналы. Так что она в курсе, что с нами всё в порядке… физически. А беспокоит её вот что… — Он многозначительно постучал себя по виску.
     
Марлена осела в кресле, и лицо её выразило крайнее неудовольствие.
     
— Какая мука! Знаю, каждый скажет: «Ведь она любит тебя», но это такая докука. Почему она не может поверить мне, что всё будет в порядке?
     
— Ведь она любит тебя, — ответил Генарр, как только закончил инструктировать самолёт относительно обратного пути. — Не меньше, чем ты любишь Эритро.
     
Лицо Марлены просветлело.
     
— Действительно, люблю.
     
— Да-да, это видно по тому, как ты относишься к этому миру.
     
«А вот как отнесется к этому Эугения Инсигна?» — подумал Генарр.
    
    
     
      
51
     
     
Она отнеслась к этому плохо. Она пришла в ярость.
     
— Что это вообще такое: «она любит Эритро»? Как можно любить безжизненный мир? Это ты забил ей голову таким вздором! Зачем тебе нужно, чтобы она любила Эритро?
     
— Эугения, будь умницей. Неужели ты считаешь, что Марлене чем-то можно забить голову? Разве ты сама не пыталась отговаривать её?
     
— Ну так что же случилось?
     
— Видишь ли, в полёте я всё время старался показать ей такое, что должно было отпугнуть её, заставить почувствовать неприязнь к Эритро. По собственному опыту я знаю, что выросшие в своем тесном мирке роториане ненавидят бесконечные просторы Эритро. Им не нравится этот свет, им не нравится кроваво-красная вода океана. Им не нравятся мрачные облака, но более всего они страшатся Мегаса. И всё прочее только угнетает и волнует их. Всё это я показал Марлене. Мы летели над океаном… далеко — так далеко, что увидели, как Мегас встает над горизонтом.
     
— Ну и?..
     
— Её ничто не испугало. Она сказала, что привыкла к красному свету и он перестал казаться ей ужасным. Океан не внушил ей страха, а Мегас даже заинтересовал.
     
— Не могу поверить.
     
— Придётся. Я не лгу.
     
Инсигна погрузилась в раздумье, потом нерешительно проговорила:
     
— Что, если она уже заразилась?
     
— Лихоманкой? Сразу по возвращении я отправил её на повторное сканирование. Окончательный результат ещё не готов, но предварительные данные свидетельствуют, что изменений нет. При лихоманке, даже легкой, рассудок немедленно испытывает заметные и весьма конкретные изменения. Так что Марлена здорова. Однако мне только что пришла в голову интересная мысль. Мы знаем, насколько впечатлительна Марлена, как умеет она замечать всякие подробности. Чувства людей словно перетекают к ней. А обратного ты не замечала? Чтобы ощущения переходили от неё к людям?
     
— Я не понимаю, что ты хочешь сказать.
     
— Она видит, когда я чувствую неуверенность или беспокойство, как бы ни пытался я скрыть это. Знает, когда я спокоен и ничего не опасаюсь. А может быть, она сама вызывает во мне неуверенность и легкую тревогу — или же наоборот — приводит в безмятежное настроение? её собственные чувства другим не передаются?
     
Инсигна не отводила от него глаз.
     
— Это просто безумная мысль, — недоверчиво ответила она.
     
— Возможно. Но ты не замечала такого у Марлены? Подумай.
     
— И думать нечего — никогда я не замечала ничего подобного.
     
— Значит — нет, — пробормотал Генарр. — Скорее всего, так. Впрочем… Она очень хочет, чтобы ты поменьше о ней беспокоилась, но не может этого сделать. Кстати, тебе не кажется, что на Эритро восприимчивость Марлены усилилась? А?
     
— Да, пожалуй.
     
— И не только. Здесь твоя дочь научилась предвидеть. Она знает, что обладает иммунитетом к лихоманке. Она уверена, что на Эритро ничто не причинит ей вреда. Она смотрела на океан и знала, что самолёт не упадет и не утонет. А на Роторе ты ничего не замечала? Разве не была она там неуверенной и робкой, как обычный подросток?
     
— Да. Конечно.
     
— А здесь она стала другой. Полностью уверенной в себе. Почему?
     
— Я не знаю.
     
— Не влияет ли на неё Эритро? Нет-нет, я имею в виду не лихоманку. Нет ли здесь какого-либо иного эффекта? Совершенно иного? Я скажу тебе, почему спрашиваю об этом. Я сам ощутил его.
     
— Ощутил… что?
     
— Какое-то доброе чувство к Эритро. Собственно, эта пустыня никогда меня не пугала. Не хочу сказать, что прежде планета меня отталкивала, что на Эритро мне было неуютно, но любить я её никогда не любил. А во время нашего путешествия вдруг почувствовал симпатию к планете, чего ни разу не чувствовал за все десять лет пребывания здесь. И я подумал: а что, если восхищение Марлены так заразительно, что, если она каким-то образом передаёт мне своё состояние? Или в её присутствии я так же, как она, ощущаю воздействие Эритро?
     
— Знаешь что, Сивер, — язвительно сказала Инсигна, — по-моему, тебе тоже следует пройти сканирование.
     
Тот удивленно поднял брови.
     
— А ты думаешь, что я не прохожу его? Мы здесь проверяемся периодически. Изменений нет, кроме тех, что вызваны старением.
     
— А ты проверялся после вашего воздушного путешествия?
     
— Ещё бы. Сразу же. Я не дурак. Окончательные результаты ещё не готовы, но, на первый взгляд, изменений нет.
     
— И что ты собираешься делать дальше?
     
— Следующий логический шаг: мы с Марленой выйдём из Купола на поверхность Эритро.
     
— Нет.
     
— Со всеми предосторожностями. Я там бывал.
     
— Иди, если хочешь, — упрямо сказала Инсигна, — но без Марлены. Я её не пущу.
     
Генарр вздохнул. Он повернулся вместе с креслом к окну и стал вглядываться в красную даль; затем снова посмотрел на Инсигну.
     
— Там, за стеной, огромный девственный мир, — заговорил он, — ничей мир — у него нет хозяев, кроме нас. Мы можем заселить его и освоить, помня уроки, полученные от собственного неумелого хозяйничанья на родной планете. Мы сделаем его добрым, чистым, достойным. А к здешнему красному свету привыкнем. Мы заполним его земными растениями и животными. Пусть процветают здесь суша и море, пусть начнется новый виток эволюции.
     
— А лихоманка? Как же она?
     
— Справимся с ней, и Эритро станет родной для нас.
     
— Что же, если не принимать во внимание тяготение, жару и некоторые химические составляющие в атмосфере, то и Мегас можно сделать своим домом…
     
— Эугения, согласись, что с болезнью справиться проще, чем с жарой, гравитацией и химическим составом атмосферы.
     
— Но ведь лихоманка по-своему смертельна.
     
— Эугения, я уже говорил тебе, что мы дорожим Марленой, как никем.
     
— И я ею дорожу.
     
— Потому что она тебе дочь. А нам она дорога потому, что может сделать то, на что способна только она.
     
— И что же она будет для вас делать? Читать ваши телодвижения? Фокусы показывать?
     
— Она убеждена, что обладает иммунитетом к лихоманке. Если это так, то она может научить нас…
     
— А если не так? Это же просто детская фантазия, ты сам знаешь. Почему ты пытаешься ухватиться за соломинку?
     
— Вот он вокруг, этот мир, и он мне нужен.
     
— Ну знаешь, ты прямо как Питт. И ради этого мира ты готов рисковать моей дочерью?
     
— В истории человечества, случалось, шли на куда больший риск ради менее важной цели.
     
— Тем хуже для истории. В любом случае решать мне: она моя дочь!
     
Глубоко опечаленный Генарр негромко сказал:
     
— Эугения, я люблю тебя и один раз уже потерял тебя. И вдруг вновь этот сон, мечта — ещё одна возможность добиться тебя. Но я боюсь, что опять потеряю тебя — уже навсегда. Видишь ли, я обязан сказать: решать не тебе. И не мне. Всё решит сама Марлена. А что она решит, то и сделает. И потому, что, быть может, она способна подарить человечеству целый мир, я намереваюсь помогать ей во всём — как бы ты ни возражала. Прошу тебя, примирись с этим, Эугения.
    
   
   
    
     
Глава 24
     
ДЕТЕКТОР
    
    
     
      
52
     
     
Крайл Фишер пораженно разглядывал «Сверхсветовой», который видел впервые. Рядом стояла Тесса Уэндел и улыбалась. Её лицо выражало законную родительскую гордость.
     
Корабль был спрятан в огромной пещере за тройным ограждением. Кое-где работали люди, но в основном здесь трудились механизмы — компьютеризованные негуманоидные роботы.
     
В своё время Фишеру довелось повидать множество космических кораблей — самые разнообразные модели широкого назначения, — но столь нелепого сооружения ему видеть не приходилось.
     
О том, что это космический корабль, не зная заранее, догадаться было невозможно. Что же сказать? С одной стороны, не стоит сердить попусту Тессу: стоя рядом, она ждала его заключения — естественно, похвалы, — но с другой…
     
И он негромко произнес:
     
— А в нём есть какое-то странное изящество… что-то от осы.
     
При словах «странное изящество» Тесса улыбнулась, и Фишер понял, что угадал слово. Но она вдруг спросила:
     
— Крайл, а что такое «оса»?
     
— Это насекомое, — пояснил Крайл. — Ах да, ведь у вас на Аделии нет насекомых…
     
— Есть, — возразила Уэндел, — только не в таком изобилии…
     
— Значит, у вас нет ос. Это такие кусачие насекомые, похожие на него… — Он показал на «Сверхсветовой». — У них тоже большая передняя часть, такая же задняя, и между ними тонкая перемычка.
     
— В самом деле? — Уэндел с новым интересом поглядела на «Сверхсветовой». — Найди-ка мне изображение осы. Насекомое может навести меня на какие-то идеи в отношении корабля — или корабль поможет разобраться в природе ос.
     
— Откуда же ты взяла эту форму, — спросил Фишер, — если никогда не видела осы?
     
— Пришлось подобрать геометрию, наилучшим образом обеспечивающую движение корабля как единого целого. Цилиндрическое гиперполе от корабля устремляется в бесконечность, и этого нельзя избежать. Но, с другой стороны, мы не можем исходить исключительно из этого факта. А потому эти выпуклые части изолируют его. Поле находится в корпусе, его создаёт и удерживает сильное переменное электромагнитное поле… Тебе не интересно?
     
— Не очень, — грустно улыбнулся Фишер. — Я уже достаточно обо всём наслышан. Но раз мне позволили наконец увидеть корабль…
     
— Не обижайся, — попросила Уэндел, обнимая его за плечи. — Приходилось ограничиваться теми, кто не мог не знать. Иногда, по-моему, я сама им мешала. А они небось судачили о подозрительной поселенке, которая любит повсюду совать длинный нос… Да если бы не я изобрела корабль, они бы выставили меня отсюда. Теперь требования секретности ослабли, и мне удалось тебя сюда привести. В конце концов, тебе придётся лететь, и я хотела, чтобы ты мог восхититься кораблем… — Она запнулась и нерешительно добавила: — И мной.
     
Фишер искоса посмотрел на неё.
     
— Знаешь, Тесса, чтобы восхищаться тобой, мне не нужно было приходить. — И он положил ей руку на плечо.
     
— Крайл, я старею, — пожаловалась Тесса, — и ничего тут не поделаешь. Как ни странно, ты устраиваешь меня. Мы пробыли вместе семь лет, пошёл уже восьмой, а мне и в голову не приходит, как прежде, интересоваться другими мужчинами.
     
— Это не повод для печали, — сказал Фишер. — Должно быть, ты просто слишком занята и устала. Но теперь корабль готов, и ты можешь снова взяться за охоту.
     
— Увы, нет желания. Нет, и всё тут. Ну а как твои дела? Я всё-таки иногда пренебрегаю тобой.
     
— Все в порядке. Я знаю: ты забываешь обо мне ради корабля, но это меня не беспокоит. Мне так же, как тебе, хочется полететь на нём, и я опасаюсь лишь, что, когда ты достроишь его, мы с тобой окажемся слишком стары, чтобы нам разрешили лететь. — Он вновь улыбнулся, на сей раз веселее. — Ты говоришь, что стареешь. Тесса, не забывай, и я уже не юноша. Ещё два года, и мне тоже стукнет пятьдесят. Кстати, у меня к тебе вопрос; боюсь, он тебя разочарует, однако я вынужден задать его.
     
— Давай.
     
— Ты привела меня в эту святая святых, чтобы я мог взглянуть на корабль. Не думаю, что Коропатский согласился бы на это, если бы работы не были близки к завершению. Как верный последователь Танаямы, он тоже помешан на секретности.
     
— Основные работы полностью закончены.
     
— И корабль уже летал?
     
— Нет ещё. Надо кое-что доделать, но это уже мелочи.
     
— Значит, теперь испытательные полёты?
     
— С экипажем на борту. Иначе мы не сможем убедиться в работоспособности систем жизнеобеспечения. Животные для этого не годятся.
     
— И кто же полетит первым?
     
— Добровольцы из числа наших сотрудников.
     
— А ты?
     
— Я доброволец, Крайл, — я должна лететь. Кому ещё я могу доверить принятие решений в критических ситуациях?
     
— Значит, и я полечу? — спросил Крайл.
     
— Нет.
     
Лицо Фишера потемнело от гнева.
     
— Мы же договорились.
     
— Но не об испытательных полётах.
     
— А когда они закончатся?
     
— Трудно сказать. Всё будет зависеть от результатов испытаний. Если всё сложится гладко, то хватит двух или трех полётов, на них уйдут какие-то месяцы.
     
— И когда же состоится первое испытание?
     
— Этого, Крайл, я не знаю. Работы над кораблем ещё не окончены.
     
— Но ты же только что говорила другое.
     
— Я говорила о гиперполе. Но сейчас мы устанавливаем нейродетекторы.
     
— Это ещё что такое? Ты об этом ничего не говорила.
     
Уэндел не ответила. Спокойно и внимательно оглядевшись, она проговорила:
     
— Знаешь, Крайл, похоже, мы привлекаем внимание. Я думаю, твоё присутствие здесь настораживает людей. Пойдём-ка домой.
     
Фишер не пошевелился.
     
— Выходит, ты не желаешь говорить со мной, хотя знаешь, как это для меня важно.
     
— Мы обо всём ещё переговорим. Дома.
    
    
     
      
53
     
     
Крайл Фишер был взбешен и не мог успокоиться. Он не захотел сесть и теперь стоял перед Тессой Уэндел, съежившейся на белой кушетке. Она взглянула на него и нахмурилась.
     
— Ну что ты сердишься, Крайл?
     
Губы Фишера дрожали. Он плотно сжал их и постарался успокоиться.
     
Наконец он сказал:
     
— Если звездолёт хоть раз уйдёт без меня, создастся прецедент. Потом меня уже не примут в экипаж. Неужели не ясно: я должен быть на корабле с самого начала и до тех пор, пока мы не доберёмся до Звезды-Соседки и не найдём Ротор. Я не хочу, чтобы меня оставили на Земле.
     
— Почему ты так решил? — удивилась Уэндел. — Когда придёт время, о тебе не забудут. А пока корабль ещё не совсем готов.
     
— Но ты же сказала, что он готов! — воскликнул Фишер. — И что это ещё за нейронные детекторы? Новый приём, чтобы заморочить мне голову? А корабль тем временем уйдёт без меня? Придумываешь бог знает что — даже возразить нечего!
     
— Крайл, ты сошёл с ума. Да, нейронный детектор — моя идея. — Уэндел не мигая воззрилась на него, дожидаясь реакции.
     
— Твоя идея? — взорвался он. — Но…
     
Она успокаивающим жестом протянула руку.
     
— Над этой штукой мы работаем с тех пор, как начали строить корабль. Я плохо в этом разбираюсь, и мне пришлось безжалостно гонять нейрофизиков, чтобы успеть вовремя. А знаешь почему? Только потому, что я хочу видеть тебя рядом с собой на корабле, когда он полетит к Звезде-Соседке. Ты понял?
     
Крайл покачал головой.
     
— А ты подумай. Давно бы уже догадался, если бы не бесился попусту. Всё очень просто. Этот прибор называется «нейронный детектор» и обнаруживает нервную деятельность на расстоянии. Высшую нервную деятельность. Короче говоря, присутствие разума.
     
Фишер уставился на Уэндел.
     
— Ты имеешь в виду штуковины, которые врачи применяют в больницах?
     
— Конечно. В медицине и психологии подобные приборы используются для ранней диагностики душевных расстройств. Но они действуют на расстоянии не более метра.
     
А у нас астрономические расстояния. Так что принципиально новым этот прибор не назовешь, просто мы колоссально увеличили его дальность действия. Крайл, если твоя Марлена жива, она наверняка на Роторе, который, скорее всего, кружит вокруг Звезды-Соседки. Я уже говорила тебе, что найти поселение в космосе не так-то просто. Мы можем случайно разминуться с Ротором, как с кораблем в океане или с астероидом в космосе. Как долго придётся искать — месяц или год, — чтобы убедиться в том, что Ротора там действительно нет?
     
— Значит, нейронный детектор…
     
— Нужен, чтобы обнаружить Ротор.
     
— А не возникнут ли при этом такие же сложно…
     
— Нет. Во Вселенной полным-полно излучений, радиоволн и тому подобного. Нам надо отыскать один источник среди тысячи, миллиона других. На это потребуется немало времени. Однако электромагнитное излучение, возникающее в мозгу во время функционирования нейронов, — вещь особенная. Нам придётся иметь дело лишь с одним источником — если Ротор не успел соорудить дочернее поселение. Вот и всё. Я хочу отыскать твою дочь не меньше, чем ты сам. А зачем мне эти хлопоты, если я не возьму тебя с собой? Ты обязательно полетишь.
     
Фишер казался побеждённым.
     
— И ты заставила разработчиков заниматься этим?
     
— Да, Крайл, кое-какая власть у меня есть. Но не такая большая, как хотелось бы. Знаешь, мне кое о чём не хотелось говорить с тобой у корабля.
     
— Да? И о чём же?
     
— Крайл, я думаю о тебе гораздо больше, — ласково ответила Уэндел. — Ты просто не представляешь, как я опасаюсь, что твои надежды окажутся обманутыми. А если у Звезды-Соседки мы ничего не найдём? Вообще ничего живого, тем более разумных существ. Просто вернёмся домой и доложим, что не обнаружили следов Ротора? Нет, Крайл, не падай духом. Я не хочу сказать, что, если возле Звезды-Соседки не обнаружится признаков разумной жизни, значит, Ротор погиб со всем населением.
     
— А что же?
     
— Что, если звезда надоела им и они решили отправиться дальше? Они могли побыть возле неё какое-то время, добыть из астероидов необходимые материалы, пополнить запасы топлива для микроатомных двигателей. А потом уйти.
     
— И как узнать, куда они делись?
     
— Они улетели с Земли много лет назад. С помощью гиперпривода они не могут передвигаться быстрее скорости света. Значит, до другой звезды не больше четырнадцати световых лет. Таких звезд совсем немного. И со сверхсветовой скоростью нетрудно облететь все. А нейродетекторы помогут нам быстро отыскать Ротор.
     
— А если они ещё в пути — тогда как их обнаружить?
     
— В этом случае мы бессильны. Но наши шансы всё равно высоки: ведь мы не будем болтаться возле одной звезды и пялиться в телескоп. За шесть месяцев с помощью нейродетектора мы обследуем дюжину звезд. Даже если мы их не найдём — а такой вариант не исключен, — мы вернёмся со сведениями о дюжине звезд, о солнцеподобном светиле, о тесной двойной системе и так далее. Больше одного путешествия к звездам нам с тобой совершить не удастся — так почему бы не потешить себя, не хлопнуть хорошенько дверью, открывающей нам путь в историю?
     
Крайл задумался.
     
— Наверное, ты права, Тесса. Плохо, конечно, если, обшарив дюжину звезд, мы никого не найдём. Но хуже, если мы проторчим у одной звезды и вернёмся, зная, что Ротор мог быть рядом, а нам не хватило времени его отыскать.
     
— Совершенно верно.
     
— Попытаюсь не забывать об этом, — грустно проговорил Крайл.
     
— Да, вот ещё что, — сказала Уэндел. — Нейронный детектор способен обнаружить и признаки существования интеллекта внеземного происхождения. Такую возможность нельзя не учитывать.
     
— Вряд ли такое случится, — засомневался Фишер.
     
— Маловероятно, но если нам повезёт, то этот шанс нельзя будет упустить. Тем более если разумная жизнь обнаружится меньше чем в четырнадцати световых годах от Земли. Во Вселенной не может быть ничего интереснее встречи с внеземным разумом — и ничего опаснее. Но так или иначе, нам придётся заняться исследованиями.
     
— А как велики шансы обнаружить его? — спросил Фишер. — Ведь нейродетекторы разработаны на основе человеческого разума. Я думаю, что, если нам попадется нечто странное, мы не только разума, но и самой жизни не распознаем.
     
— Да, признаков жизни можно и не заметить, — ответила Уэндел, — но разум мы едва ли пропустим. В конце концов, мы ищем именно интеллект, а не просто жизнь. А любой, даже самый странный разум обязательно связан с какой-то сложной структурой, по крайней мере, не менее простой, чем человеческий мозг. Более того, его элементы должны взаимодействовать с помощью электромагнитных волн. Гравитация слишком слаба, сильное и слабое ядерное взаимодействие осуществляется на чересчур маленьком расстоянии. А открытое нами гиперполе в природе не существует; мы создали его для сверхсветового полёта, оно существует лишь там, где его создаёт разум. Нейронный детектор позволит нам обнаружить исключительно сложное электромагнитное поле, создаваемое любым разумом, какие бы химические воздействия ни обеспечивали его существование. Нам придётся быть готовыми как общаться, так и удирать. Что же касается низших форм жизни, то едва ли они могут оказаться опасными для технологической цивилизации. Однако всякий образец чужой жизни, даже вирус, безусловно, будет интересен.
     
— А почему это нужно держать в секрете?
     
— Видишь ли, я подозреваю — пожалуй, даже уверена, — что Всемирный конгресс будет настаивать на нашем скорейшем возвращении, чтобы — если полёт пройдёт благополучно — немедленно приступить к постройке более совершенных кораблей. А мне хочется повидать Вселенную. А они подождут — ничего с ними не случится. Не то чтобы я уже решила, просто пока считаю вопрос открытым. Но если они догадаются, что я задумала, то, скорее всего, тут же заменят экипаж на более послушный.
     
Фишер вяло улыбнулся.
     
— А что? Представь себе, Крайл, что мы не обнаружим ни Ротор, ни роториан. Возвращаться на Землю с пустыми руками? Вселенная рядом, только протяни руку, а мы…
     
— Нет. Я только подумал, сколько времени ещё уйдёт на установку детекторов и прочее воплощение твоей мечты. Ещё два года — и мне пятьдесят. А в этом возрасте агентов Конторы обычно освобождают от внешней работы. Они получают места на Земле и уже не допускаются до полётов.
     
— Ну и что?
     
— Через два года я уже не смогу летать. Мне скажут, что я не подхожу по возрасту — и тогда Вселенной мне не видать как своих ушей.
     
— Ерунда! Ведь меня отпускают, а мне уже за пятьдесят.
     
— Ты другое дело. Это твой корабль.
     
— Ты — тоже другое дело, раз я настаиваю на твоём участии. К тому же не так-то просто подобрать для «Сверхсветового» квалифицированный экипаж. Придётся искать желающих. Кстати, весь экипаж должен состоять из волонтеров — разве можно доверить дело тем, кто вынужден лететь против своего желания?
     
— А почему нет желающих?
     
— Крайл, дорогой мой, да они же все родом с Земли. В обычного землянина пространство вселяет ужас. А уж гиперпространство тем более. Так что надеяться не на кого. Полетим мы с тобой, потребуется ещё трое желающих, и, уверяю тебя, найти их будет не просто. Я уже прощупала кое-кого — пока у меня две надёжные кандидатуры: Сяо Ли By и Генри Ярлоу. Они почти согласны, а третьего пока нет. Но даже если наберётся целая дюжина желающих, тебя здесь не оставят. Я потребую, чтобы тебя взяли в качестве посла к роторианам, — если до этого дойдёт. Ну а кроме этих гарантий, даю слово, что полёт состоится до твоего пятидесятилетия.
     
Тут Фишер улыбнулся с искренним облегчением и проговорил:
     
— Тесса, я люблю тебя. Ты знаешь, что это действительно так.
     
— Сомневаюсь, — ответила Уэндел, — особенно когда слышу недоверие в твоём голосе. Странно, Крайл. Мы уже восемь лет знакомы, восемь лет занимаемся любовью, а ты ещё ни разу не говорил мне этих слов.
     
— Разве?
     
— А я ждала их, поверь мне. И знаешь, что странно? Я тоже ещё не говорила тебе о своей любви, но я люблю тебя. А сначала было иначе. Что с нами произошло?
     
— Значит, влюбились понемножку, так что и сами не заметили, — негромко ответил Фишер. — Выходит, и такое возможно, а?
     
И они застенчиво улыбнулись друг другу, словно не знали, что теперь делать.
    
   
   
    
     
Глава 25
     
ПОВЕРХНОСТЬ
    
    
     
      
54
     
     
Эугения Инсигна была озадачена. Даже более того.
     
— Говорю тебе, Сивер, после вашего полёта я и ночи не спала спокойно. — Эти слова в устах женщины менее волевой прозвучали бы как жалоба. — Разве ей не довольно этого полёта: до океана и обратно, по воздуху, прилетели после заката — разве ей этого мало? Почему ты не остановишь её?
     
— Почему я не остановлю её? — медленно и отчетливо повторил Сивер Генарр. — Почему я не остановлю её? Эугения, мы теперь не в силах остановить Марлену.
     
— Просто смешно, Сивер! Неужели ты трусишь? Прячешься за спину девочки, воображаешь, что она всё может.
     
— А разве не так? Ты её мать. Прикажи Марлене оставаться в Куполе.
     
Инсигна поджала губы.
     
— Знаешь ли, ей пятнадцать, и я не хочу давить на неё родительским авторитетом.
     
— Наоборот. Только это ты и делаешь. Но всякий раз она смотрит вот так на тебя своими чистыми невероятными глазами и говорит что-нибудь вроде: «Мама, ты чувствуешь себя виноватой в том, что у меня нет отца, а потому решила, что Вселенная хочет покарать тебя за это и отнять меня. Всё это — глупое суеверие».
     
Инсигна нахмурилась.
     
— Сивер, мне ещё не приходилось слышать подобной ерунды. Я ничего такого не чувствую и не почувствую.
     
— Конечно же, нет. Я просто предполагаю. А вот Марлена ничего не предполагает. Она всегда знает, что тебя беспокоит, — по движению большого пальца, или правой лопатки, или чего угодно, — и откровенно всё тебе выложит. Да так, что ты не будешь знать, куда деваться от стыда, и в порядке самообороны согласишься на всё, лишь бы она не разбирала тебя по кусочкам.
     
— Только не рассказывай мне, что она уже проделывала подобное с тобой.
     
— Только потому, что я ей нравлюсь и стараюсь держаться дипломатично. Я просто боюсь рассердить её, ведь страшно подумать, на что она способна в гневе. Ты хоть понимаешь, что я удерживал её? Уж оцени хотя бы это. Она собиралась выйти на Эритро на следующий день после полёта, а я продержал её здесь целый месяц.
     
— И как же тебе это удалось?
     
— Чистой софистикой. Сейчас декабрь. Я сказал ей, что через три недели Новый год — по земному стандартному времени — и открыть новую эру в истории Эритро лучше всего с начала года, А знаешь, ведь она так и воспринимает свой приезд на планету — как начало нового века. Что делает всё только хуже.
     
— Почему?
     
— Потому что для неё это не личный каприз, а дело жизненно важное, и не только для Ротора — для всего человечества. Что ещё можно сравнить с тем ощущением, когда и сам получаешь удовольствие, и можешь назвать этот процесс жизненно важным вкладом в процветание рода людского. Тут всё себе простишь. Я сам так поступал, и ты тоже, да и любой человек. Насколько мне известно, даже Питт обнаруживает естественную склонность к этому занятию. Наверняка уже успел убедить себя в том, что и дышит лишь ради того, чтобы растениям Ротора хватало углекислоты.
     
— Значит, сыграв на честолюбии, ты уговорил её подождать?
     
— Да, и у нас останется неделя на поиски средства, чтобы остановить её. Должен признаться, что я не смог одурачить её. Подождать она согласилась, но сказала: «Вам, дядя Сивер, кажется, что, задерживая меня, вы можете добиться капельки симпатии у моей мамы, так ведь? Весь ваш облик говорит, что наступление Нового года на самом деле не имеет никакого значения».
     
— Сивер, какая невероятная бестактность!
     
— Просто невероятная точность, Эугения. Наверное, это одно и то же.
     
Инсигна отвернулась.
     
— Моей симпатии? Ну что мне сказать…
     
— Зачем говорить? — немедленно перебил её Генарр. — Я объяснил, что в молодости любил тебя и, постарев — или старея, — нахожу, что чувства мои не переменились. Но это мои сложности. Ты всегда была честна со мной и никогда не давала оснований для надежды. И если по собственной глупости я предпочитаю не считать «нет» окончательным ответом, это опять-таки тебя не должно волновать.
     
— Меня волнует, когда ты расстраиваешься…
     
— Ну вот, уже хорошо. — Генарр вымученно улыбнулся. — Гораздо лучше, чем вовсе ничего.
     
Инсигна с видимым облегчением возвратилась к прежней теме:
     
— Но, Сивер, если Марлена всё поняла, почему же она согласилась подождать?
     
— Возможно, тебе это не понравится, но лучше всё-таки знать правду. Марлена сказала мне: «Дядя Сивер, я подожду до Нового года, потому что и маме будет приятно, и вам я хочу помочь».
     
— Так и сказала?
     
— Пожалуйста, не сердись на неё. Наверное, мой ум и обаяние сделали своё дело, и она старается ради тебя.
     
— Прямо сваха, — проговорила Инсигна, не то недовольная, не то удивленная.
     
— А вот мне подумалось, что, если ты сумеешь заставить себя обнаружить ко мне какой-нибудь интерес, нам, возможно, удастся подтолкнуть её к поступкам, которые способны, на её взгляд, этот интерес укрепить… Правда, твоя заинтересованность должна выглядеть достаточно правдоподобной, иначе она всё поймет. Ну а если интерес будет реальным, ей не придётся идти на жертвы ради его укрепления. Ты поняла меня?
     
— Понимаю, — ответила Инсигна, — мало мне проницательности Марлены — так тут ещё ты со своими приёмами истинного макиавеллиста.
     
— Прямо в сердце, Эугения.
     
— Ну а почему не сделать попросту? Почему не отправить её наконец обратно на Ротор?
     
— Связав по рукам и ногам? От безрассудства можно пойти и на это. Однако мне удалось понять, о чём она мечтает. И следом за Марленой я начинаю подумывать об освоении Эритро… Подумай, целый огромный мир…
     
— Дышать этими бактериями, пить их и есть? — Инсигна скривилась.
     
— Ну и что? Мы и так каждый день поглощаем их в неимоверном количестве. Нельзя же совершенно очистить от них Купол. Кстати, и на Роторе тоже есть бактерии. Их тоже пьют, едят и вдыхают.
     
— Но там знакомые бактерии, а здесь они инопланетного происхождения.
     
— Тем проще. Раз мы к ним не приспособлены, значит, и они к нам тоже. А посему они не могут сделаться паразитами, можешь считать их частью здешней пыли.
     
— А лихоманка?
     
— Безусловно, она и создаёт все сложности, когда речь заходит о таком простом деле, как выход Марлены из Купола. Но мы примем все меры предосторожности.
     
— Какие же?
     
— Во-первых, на Марлене будет защитный комбинезон, во-вторых, я сам пойду с ней. Буду при ней за канарейку.
     
— Как это — за канарейку?
     
— Так делали на Земле несколько столетий назад. Шахтеры брали с собой под землю канареек — знаешь, такие желтенькие птички. Если в воздухе появлялся газ, канарейка умирала первой, а люди, заметив опасность, успевали оставить шахту. Иными словами, если я странно себя поведу, мы оба немедленно окажемся здесь.
     
— А что, если сперва это произойдёт с ней?
     
— Сомневаюсь. Марлена считает себя иммунной. Она повторяла это уже столько раз, что я начал ей верить.
    
    
     
      
55
     
     
Никогда прежде не случалось Эугении Инсигне с таким страхом следить за календарем, ожидая наступления Нового года. Ведь календарь был пережитком прошлого, к тому же дважды измененным.
     
На Земле он отмечал времена года и даты, связанные с ними, — осеннего и весеннего равноденствия, зимнего и летнего солнцестояния — впрочем, повсюду они назывались по-разному.
     
Инсигна не забыла, как Крайл объяснял ей все хитросплетения календаря, мрачно и торжественно, как бывало всегда, когда речь заходила о чём-то, напоминавшем ему Землю. Она усердно, но с опаской вслушивалась: усердно — потому, что всегда стремилась разделить его интересы, ведь это могло ещё больше сблизить их; с опаской — потому, что память о Земле могла разлучить их, что в конце концов и произошло.
     
Странно, но Инсигну до сих пор мучили угрызения совести — правда, уже не так сильно. Ей казалось, что она уже плохо представляет себе Крайла, что помнит лишь воспоминания. Неужели только память о памяти разделяет теперь её и Сивера Генарра?
     
Именно такая память о памяти заставляла Ротор по-прежнему придерживаться календаря. Времен года на Роторе не было, годы исчислялись по-земному, как и во всех поселениях в системе Земли и Луны, вращавшихся вокруг Солнца. Исключение составляли немногочисленные поселения около Марса и в поясе астероидов. Само понятие времени года становится бессмысленным, когда этого времени нет. И тем не менее люди считали годы, а также месяцы и недели.
     
Дни на Роторе были частью искусственных двадцатичетырехчасовых суток. Половину суток поселение обеспечивали солнечным светом, другая половина считалась ночью. Можно было использовать любой временной интервал, но сутки постановили считать равными земным и делили на двадцать четыре часа по шестьдесят минут в каждом, которые, в свою очередь, по-прежнему состояли из шестидесяти секунд. Итак, день и ночь примерно составляли по двенадцать часов.
     
Обжившись в космосе, начали предлагать просто нумеровать дни, исчислять их десятками, сотнями и так далее: декадни, гектодни, килодни — а если в обратном направлении — децидни, сантидни, миллидни. Однако предложения были признаны абсолютно негодными.
     
Ни одно поселение не могло установить собственной системы исчисления времени, иначе торговля и сообщение погибли бы в наступившем хаосе. Единую основу по-прежнему могла предложить лишь Земля, на которой всё ещё обитало девяносто девять процентов всего человечества и к которой неразрывные узы традиций всё ещё приковывали оставшийся процент. Память заставляла Ротор, как и все поселения, придерживаться календаря, в общем-то бессмысленного для них.
     
Но теперь Ротор оставил Солнечную систему и превратился в обособленный мир. Дни, месяцы и годы в земном смысле слова перестали для него существовать. Но хотя солнечный свет уже не отделял день от ночи, дневное искусственное освещение по-прежнему сменялось тьмой — и наоборот — каждые двенадцать часов. Резкий переход не смягчали искусственными сумерками. Не было необходимости. Каждый поселенец был волен включать свет в своем доме по прихоти и по необходимости. Но дни отсчитывались по времени поселения, то есть земному.
     
Даже здесь, под Куполом на Эритро, где естественный день сменялся естественной ночью — хоть их продолжительность не вполне соответствовала таковой в поселении, — счёт времени вели по-земному (снова память о памяти).
     
Правда, некоторые уже ратовали за отход от патриархальных тенденций. Инсигна знала, что Питт был сторонником перехода к десятичной системе, однако опасался объявлять об этом открыто, чтобы не вызвать яростного сопротивления.
     
Однако ничто не вечно. Традиционная вереница месяцев и недель постепенно теряла значение, привычные некогда праздники забывались всё чаще. Инсигна в своей работе пользовалась сутками лишь в качестве единиц измерения. Настанет время, и старый календарь умрет; появятся новые, лучшие способы измерения времени — галактический календарь, например.
     
Но сейчас она с трепетом ждала приближения этой совершенно ничего не значившей даты — Нового года. На Земле Новый год отмечали во время солнцестояния: в Северном полушарии — зимнего, в Южном — летнего. Такое положение дел было как-то связано с вращением Земли вокруг Солнца, но лишь астрономы Ротора помнили теперь, как именно.
     
Для Инсигны Новый год означал выход Марлены на поверхность Эритро. Дату назначил Сивер Генарр, стараясь потянуть время. Инсигна согласилась с ним лишь потому, что надеялась, что девочка передумает.
     
Инсигна вынырнула из глубин памяти и обнаружила прямо перед собой Марлену, серьёзно смотревшую на мать. Когда она вошла в комнату? Неужели Инсигна так задумалась, что не услышала её шагов?
     
— Привет, Марлена, — тихо, почти шёпотом сказала Инсигна.
     
— Мама, ты грустишь.
     
— Марлена, чтобы это заметить, не нужно обладать сверхъестественной проницательностью. Ты ещё не передумала выходить на поверхность Эритро?
     
— Нет.
     
— Ну почему, Марлена, ну почему? Ты можешь объяснить мне это так, чтобы я наконец поняла?