1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
– Погляди-ка, а, – говорила она насмешливо, –  молодой человек, а не хочет нести того, что я, старуха, не раз уже таскала. На  словах-то вы хороши, а как взяться за дело, то вы отлыниваете. Ну, чего ж вы  стоите, – продолжала она, – да медлите, ну-ка живей подымайте ноги!  Теперь уж никто не снимет с вас этой вязанки.    

Пока молодому человеку приходилось идти по ровному месту,  ещё можно было выдержать, но когда они подошли к горе и надо было на неё  взбираться, а камни под ногами скатывались вниз, будто они были живые, –  стало ему невмоготу. Капли пота выступали у него на лбу и сбегали, то горячие,  то холодные, по спине.    

– Бабушка, – сказал молодой человек, – я  больше идти не в силах, я отдохну немного.    

– Нет, здесь нельзя, – ответила старуха, –  вот как придём на место, тогда уж вы и сможете отдохнуть, а теперь надо двигаться  вперёд. Почём знать, может, всё это вам и к добру.    

– Старуха, ты становишься, однако ж,  бессовестной, – сказал граф и хотел было сбросить с себя вязанку, но он  старался понапрасну: она висела у него за спиной, будто к ней приросла. Он  поворачивался и так и этак, но избавиться от вязанки никак не мог. А старуха,  глядючи на это, смеялась и прыгала вокруг него на своём костыле.    

– Любезный мой сударь, уж не гневайтесь, –  говорила она, – вы краснеете, словно петух, которого резать собираются.  Тащите свою ношу терпеливо, а когда доберёмся домой, я уж вам щедро дам на  чаёк.    

Что ему было делать? Пришлось покориться судьбе и терпеливо  тащиться вслед за старухой. Казалось, что она становится всё проворней, а его  ноша всё тяжелей. Вдруг старуха прыгнула, вскочила на вязанку и уселась на неё;  и какой она ни была тощей на вид, а по весу оказалась куда тяжелей самой  толстой деревенской девки. У юноши подкашивались колени, и когда он  останавливался, то старуха била его прутом и хлестала по ногам крапивой. То и  дело охая, он взобрался на гору, и когда он уже совсем готов был упасть,  добрался, наконец, к дому старухи. Как увидели гуси старуху, они захлопали  крыльями, вытянули шеи, кинулись ей навстречу и закричали ей: «Уля, уля, уля!»  Вслед за стадом шла, держа в руках хворостину, пожилая Трулле, женщина дюжая и  большого роста, но страшно уродливая, как сама ночь.    

– Матушка, – сказала она старухе, – уж не  случилось ли с вами чего? Вас так долго не было.    

– Да что ты, доченька, – ответила она, – со  мной ничего плохого не приключилось, напротив того, вот этот любезный господин  донёс мне мою ношу. Ты представь себе, когда я утомилась, он сам посадил меня к  себе на плечи. Да и дорога нам вовсе не показалась длинной, нам было весело, мы  то и дело друг с другом шутили.    

Наконец, старуха слезла на землю, сняла со спины молодого  человека вязанку, взяла у него из рук корзины, ласково на него поглядела и  сказала:    

– Ну, а теперь садитесь у дверей на скамеечку да  отдыхайте. Вы честно заслужили свой заработок, и уж вы непременно его получите.    

Потом она обратилась к гусятнице:    

– А ты, доченька моя, ступай в комнату, негоже тебе  оставаться наедине с молодым человеком, масла в огонь подливать не следует;  чего доброго, он в тебя влюбится.    

Молодой граф не знал, плакать ему или смеяться. «Такая красотка, –  подумал он, – если бы даже была лет на тридцать моложе, так и то, наверно,  не тронула бы моего сердца». А между тем старуха ласкала и гладила своих гусей,  будто детей, а потом она вошла в дом вместе со своей дочкой. А юноша тем временем  растянулся на скамейке под дикою яблоней. Воздух был тёплый и мягкий. Вокруг  расстилался зелёный луг, весь поросший первоцветами, чабрецом и тысячами других  цветов; посередине его пробегал, журча, светлый ручей, в котором поблёскивало  солнце, и разгуливали по лугу белые гуси и плескались в воде.    

«А здесь и вправду приятно, – подумал он, – но я  так устал, что глаза у меня сами закрываются; посплю-ка я маленько. Хорошо,  если не налетит порыв ветра и не унесёт у меня ног, они у меня сделались такие  вялые, будто вот-вот отвалятся».    

Поспал он немного, но явилась старуха и начала его  расталкивать.    

– Подымайся, – сказала она, – здесь тебе  оставаться нельзя. Правда, я тебе порядочно уморила, но ты ведь от этого,  однако, не помер. А сейчас я дам тебе то, что ты заработал; ты в деньгах и  вещах не нуждаешься, так вот подарю я тебе кое-что другое.    

И она сунула ему в руку баночку, выточенную из цельного  куска изумруда.    

– Ты храни её бережно, – добавила старуха, –  она принесёт тебе счастье.    

Граф быстро поднялся и почувствовал себя совершенно свежим  и, как прежде, сильным, поблагодарил старуху за её подарок и двинулся в  путь-дорогу, а на прекрасную доченьку даже и не оглянулся. Когда он прошёл  некоторое расстояние, издали до него всё ещё доносилось весёлое гоготанье  гусей.    

Графу пришлось проблуждать три дня по лесным трущобам, пока,  наконец, он оттуда выбрался. Потом пришёл он в столицу, а так как там его никто  не знал, то привели его в королевский дворец, где сидели на троне король и  королева. Граф опустился на колени, достал из кармана изумрудную баночку и  положил её к ногам королевы. Королева велела ему подняться, и он подал ей  изумрудную баночку. Но только королева её открыла и заглянула в неё, как упала  замертво наземь. Графа схватили королевские слуги и хотели отвести его в темницу,  но королева открыла глаза и сказала, чтоб его отпустили и чтоб все вышли, что  хочет она поговорить с ним наедине.    

Когда королева осталась одна, она горько заплакала и стала  ему говорить:    

– Что для меня весь этот блеск и почести, которые меня  окружают, если я просыпаюсь каждое утро в заботах и в горе! Было у меня три  дочери, младшая была из них так прекрасна, что во всём свете почитали её за  чудо. Была она бела, как снег, румяна, как цвет яблони, а волосы у неё  сверкали, как солнечные лучи. Когда она плакала, то катились у неё из глаз не  слёзы, а жемчуга и драгоценные камни. Когда ей исполнилось пятнадцать лет,  король велел всем трём сёстрам явиться к его трону. Ах, если бы вы видели, как  раскрыли люди от изумления глаза, когда вошла младшая, – было похоже, что  взошло само солнце. И сказал король: «Мои дочери, я не знаю, когда настанет мой  смертный час, но нынче я хочу завещать, что должна получить каждая из вас после  моей смерти. Вы все меня любите, но кто из вас любит меня больше всех, та и  должна получить самое лучшее».    

И каждая из них сказала, что она любит его больше всех. «А  можете ли вы доказать, – спросил король, – насколько вы любите меня?  По этому я и буду судить, как вы ко мне относитесь».    

Старшая сказала: «Я люблю отца, как самый сладчайший сахар».  Средняя: «А я люблю отца, как самое красивое платье». Младшая промолчала,  ничего не сказала.    

И спросил отец: «А ты, моё дитятко, как ты меня любишь?» –  «Я не знаю, – ответила она, – мою любовь к вам я не могу сравнить ни  с чем». Но отец настаивал на том, чтоб она что-нибудь назвала. И вот, наконец,  она сказала: «Самая лучшая пища без соли не имеет вкуса, а потому я люблю отца,  как соль». Услыхал это король, разгневался и сказал: «Если ты меня любишь, как  соль, то и любовь твоя пусть будет вознаграждена солью». И поделил он тогда  королевство между двумя старшими сёстрами, а младшей велел привязать на спину  мешок соли, и должны были двое слуг завести её в дикий лес.    

Мы все просили за неё, умоляли отца и молились, –  продолжала королева, – но королевского гнева смягчить было нельзя. Как она  плакала, когда должна была нас покинуть! Вся дорога была усеяна жемчугами, что  падали у неё из глаз. Вскоре после того король раскаялся в своей непомерной  жестокости и велел разыскивать своё бедное дитя по всему лесу, но никто её  найти не мог. Когда я думаю, что, может быть, её съели дикие звери, я не могу  опомниться от печали. Иногда я себя утешаю надеждой, что она ещё жива, что она  укрылась где-нибудь в пещере или, может, нашла приют у каких-нибудь добрых  людей. Но вообразите себе, когда я открыла вашу изумрудную баночку и увидела,  что лежит в ней жемчужина, такая же точно, как те, что падали из глаз моей  дочери; и вы можете себе представить, как жемчужина эта взволновала моё сердце.  Вы должны сказать, откуда вы достали её.    

Граф ей рассказал, что баночку он получил от одной старухи в  лесу, она показалась ему очень странной, должно быть, это была какая-нибудь  ведьма. Но про её дочь он ничего не слыхал и нигде её не видел.    

И вот решили король и королева эту старуху разыскать; они  думали, что там, где находится жемчужина, они узнают что-нибудь и про свою  дочь.    

Старуха сидела одна в своей хижине за прялкой и пряла пряжу.  Было уже темно, горела у очага лучина и давала тусклый свет. Вдруг на дворе  поднялся шум, вернулись гуси домой с пастбища, и послышалось их хриплое  гоготанье. Вскоре вошла и дочка. Но старуха еле ответила ей на приветствие и  только слегка головой покачала. Дочка уселась у её ног, взяла своё веретено и  ловко начала сучить нитку, словно молодая девушка. Так просидели они целых два  часа и слова между собой не промолвили. Наконец что-то у окна зашумело, и два  огненных глаза уставились в комнату. То была старая ночная сова, она трижды  прокричала: «Угу! угу! угу!» Глянула старуха вверх и сказала:    

– Пора тебе, доченька, выходить да приниматься за  работу.    

Та поднялась и вышла из дому. Но куда же она пошла? По  лугам, всё напрямик, до самой долины. Наконец она подошла к колодцу, где росли  три старых дуба. В это время взошла над горою луна, полная и большая, и стало  так светло, хоть иголки собирай. Девушка сняла кожу с лица, нагнулась к колодцу  и начала умываться. Когда она кончила, окунула в воду и кожу, а затем положила  её белиться и сохнуть под лунным сиянием.    

И как гусятница преобразилась! Вы ничего подобного ни разу  не видывали! У неё отвалилась седая коса, упали ей на плечи золотистые, как  солнечные лучи, волосы и укутали её всю, точно покрывалом. Только блестели одни  глаза, такие сверкающие, как звёзды на небе, а щёки сияли у ней нежным, как  цвет яблони, румянцем.    

Но красавица-девушка была печальна. Она села на землю и  горько заплакала. Слёзы одна за другой текли у ней из глаз и падали по длинным  её волосам наземь. Так сидела бы она, пожалуй, долго-долго, если бы что-то не  затрещало, не зашумело на ветках соседнего дерева. Она вскочила, как лань,  услыхавшая выстрел охотника. Как раз в это время луну закрыла чёрная туча, и  вмиг девушка снова влезла в свою старую кожу, и исчезла, точно огонь,  потушенный ветром.    

Дрожа, как осиновый лист, она прибежала домой. Старуха  стояла у двери, и девушка хотела рассказать ей, что с нею случилось, но старуха  ласково засмеялась и сказала:    

– Я уже всё знаю.    

Она отвела её в комнату и снова зажгла лучину. Но за прялку  старуха теперь не села, а достала метлу и начала подметать комнату и мыть пол.    

– Всё должно быть чистым и опрятным, – сказала она  девушке.    

– Матушка! – сказала девушка, – почему вы  берётесь за работу в такое позднее время?    

– А ты разве знаешь, который теперь час?    

– Скоро полночь, – ответила девушка, – уже,  кажется, начало двенадцати.    

– А ты разве не знаешь, – продолжала  старуха, – что нынче исполнилось три года с тех пор, как ты пришла ко мне?  Твой срок вышел, больше тебе со мной оставаться нельзя.    

Девушка испугалась и сказала:    

– Ах, милая матушка! Что ж, вы хотите меня прогнать? Куда  ж мне деваться? Ведь нет у меня ни друзей, ни родимого дома, куда я могла бы  пойти. Я выполняла всё, что вы требовали, всегда вы были мною довольны, не  прогоняйте меня. – Но старуха не хотела говорить, что предстояло девушке.    

– Здесь мне тоже оставаться недолго, – сказала она  ей, – но когда я отсюда уйду, то всё в доме должно быть чистым; а потому  не мешай мне работать. Ты ни о чём не думай, не беспокойся; тебе бы только  найти приют, где можно было бы жить, а тою наградой, которую я тебе дам, ты  будешь довольна.    

– Но вы хоть скажите, что же такое случилось? –  продолжала спрашивать девушка.    

– Я ещё раз тебе повторяю, не мешай мне работать. Не  говори больше ни слова, ступай к себе в комнату, сними с лица кожу, надень  шёлковое платье, которое было на тебе, когда ты явилась ко мне, и дожидайся,  пока я тебя позову.    

Но мне надо вернуться к рассказу про короля и королеву,  которые отправились вместе с графом в лесные дебри на поиски старухи. Случилось  так, что ночью в лесу граф от них отстал, и ему пришлось пробираться дальше  одному. На другой день ему показалось, что он вышел на правильную дорогу. Он  продолжал идти дальше до той поры, пока не стало темнеть. Тогда он взобрался на  дерево и решил там переночевать, он боялся теперь заблудиться. Когда луна  осветила всё вокруг, он заметил какую-то фигуру, спускающуюся с горы. В руках у  неё не было хворостины, но он мог разглядеть, что то была гусятница, которую он  видел прежде в доме старухи.    

– Ага! – воскликнул он, – если мне удастся  поймать одну ведьму, то и вторая от меня не уйдёт. – Но как он был  изумлён, когда она подошла к колодцу, сняла с себя кожу, умылась, – и  рассыпались у ней по плечам золотистые волосы, и была она такая прекрасная, что  подобной он ни разу на свете не видел. Он боялся даже вздохнуть, но он просунул  голову сквозь листья насколько мог вперёд и начал разглядывать девушку, не  спуская с неё глаз. И то ли он чересчур нагнулся или что другое было причиной,  но вдруг затрещала ветка, и в этот миг девушка влезла в старую кожу и кинулась  оттуда, как лань; в это время на луну набежало облако – и девушка скрылась у  него на глазах.    

Только она исчезла, спустился граф с дерева и быстро  поспешил за ней. Прошёл он немного и увидел в сумерках две фигуры, идущие по  лугу. Это были король и королева; они заметили издали свет в избушке старухи и  направились туда. Граф рассказал им, какие чудеса он видел у колодца, и король  и королева не сомневались в том, что это была их пропавшая дочь. Обрадованные,  они отправились дальше и вскоре подошли к избушке. Вокруг неё сидели гуси,  спрятав головы под крыло; и спали, и ни один из них не пошевельнулся. Они  заглянули в окошко, там сидела в тишине старуха. Она, наклонив голову, пряла  пряжу и не оглядывалась.    

В комнате было убрано всё так чисто, будто в ней жили  маленькие облачные человечки, у которых на ногах не было ни пылинки. Но своей  дочери они там не увидели. Они разглядывали всё это некоторое время, наконец  собрались духом и тихо постучались в окно. Казалось, будто старуха только их и  дожидалась, она поднялась и ласково сказала:    

– Входите, входите, я уже вас знаю.    

Вошли они в комнату, и говорит старуха:    

– Вам бы и не надо было в такую даль забираться, если  бы вы свою дочку, такую милую и добрую, не прогнали бы три года тому назад ни  за что ни про что из дому. Она дурному здесь ничему за это время не научилась,  а только сердце своё сберегла в чистоте. А вы уж и так долгое время наказаны,  что жили всё время в страхе.    

Потом она подошла к комнате и кликнула:    

– Выходи, моя доченька.    

Открылись двери, и вышла оттуда королевна с золотыми  волосами, в своём шёлковом платье, с сияющими глазами; и было похоже, будто  ангел спустился с неба.    

Она подошла к своему отцу и матери, бросилась к ним на шею,  стала их целовать, и – уж как тут могло быть иначе – заплакали все от радости.  Молодой граф стоял возле них; увидев его, королевна зарделась, как розан, и  сама не знала почему.    

Сказал король:    

– Милое дитя, своё королевство я уже раздарил, что же  мне тебе дать?    

– Ей ничего не надо, – сказала старуха, – я  дарю ей те слёзы, которые она выплакала из-за вас; это всё жемчуга, и  покрасивее тех, что находят в море, и дороже всего вашего королевства. А в  награду за её работу я дарю ей свою избушку.    

Только молвила это старуха – и тотчас исчезла на их глазах.  Слегка затрещали стены; оглянулись они, видят – обратилась избушка в  великолепный дворец, и был там уже накрыт королевский стол, и сновали взад и  вперёд слуги.    

Сказка на том не кончается, но у бабушки моей, которая её  рассказывала, память стала короткой: конец-то сказки она позабыла. Я уверен,  что королевна вышла замуж за графа, и они остались жить вместе в том дворце, и  жили они там в полном счастии и довольстве столько, сколько им было богом  положено. Были ли белоснежные гуси, что паслись у избушки, девушками (пусть это  никто не поймёт в дурном смысле), которых приняла к себе старуха, и вернулся ли  к ним снова их человеческий облик, остались ли они у молодой королевы  служанками, – этого я точно не знаю, но предполагаю, что это было именно  так. А старуха, должно быть, и вовсе не была ведьмой, как думали это люди, а  была она вещей женщиной, и к тому же доброй. И, пожалуй, это она одарила  королевну при её рождении даром плакать не простыми слезами, а жемчугами. В  нынешнее время оно так больше не случается, а то все бедняки скоро бы  разбогатели.    

 181. Русалка в пруду    

     

Жил-был на свете мельник; он жил вместе со своей женой в  полном довольстве. Денег и всякого добра было у них вдосталь, и из году в год  достаток у них всё увеличивался. Но беда-то подкрадывается в ночи: как выросло  их богатство, так год за годом стало оно таять, и под конец осталась у мельника  одна только мельница, на которой он работал. Он был в большом горе и, ложась  спать после трудового дня, не находил себе покоя и ворочался в постели с боку  на бок, полный дум и забот.    

Раз поутру, когда ещё не начинало светать, поднялся он и  вышел пройтись, думая, что, может, у него на душе полегчает. Он переходил через  мельничную плотину, и как раз в это время засиял первый луч солнца, и вот он  услышал, что в запруде что-то шумит. Он оглянулся и увидел красивую женщину,  медленно выходящую из воды. Она держала в нежных руках, над плечами длинные  волосы, они спускались вниз и покрывали её белое тело. Мельник понял, что это  русалка, и от страха не знал, что ему делать – уйти или остаться здесь. Но  раздался нежный русалочный голос, она окликнула его по имени и спросила, отчего  он такой опечаленный. Поначалу мельник не мог вымолвить и слова, но, услыхав,  что она говорит так ласково, сердце его успокоилось, и он рассказал ей, что он  жил прежде в богатстве и счастье, а теперь так обеднел, что не знает, как ему и  на свете прожить.    

– Успокойся, – сказала русалка, – я сделаю  тебя ещё богаче и счастливей, чем прежде, но ты должен прежде пообещать, что  отдашь мне то, что только что родилось у тебя в доме.    

«Что бы это могло быть? – подумал мельник. –  Пожалуй, щенок или котёнок», – и он посулил то, что потребовала у него  русалка. Русалка опять погрузилась в воду, а он, успокоенный и в добром  настроении, направился к своей мельнице. Но не успел он дойти, как вышла из  дверей работница и крикнула ему, что он может порадоваться, что родила, мол,  жена ему мальчика. Остановился мельник, как громом поражённый, и понял, что  хитрая русалка знала об этом и его обманула. С поникшей головой он подошёл к  постели жены, и когда та спросила: «Почему ты не радуешься красивому мальчику?»  – он рассказал ей, что с ним приключилось и какое он дал обещанье русалке.    

«На что мне теперь и счастье и богатство, – добавил  он, – если я должен потерять своё дитя? Да что делать теперь?» Пришли  родственники поздравить его и пожелать ему счастья, но и они тоже не знали, что  ему посоветовать.    

А между тем счастье снова вернулось в дом мельника. Что бы  он ни начинал, всё ему удавалось, и было так, будто все сундуки и закрома сами  собой наполняются и денег в шкафу каждую ночь становится всё больше и больше. В  скором времени стало у него богатств больше, чем было прежде. Но не мог он  спокойно этому радоваться: обещание, данное им русалке, мучило его сердце.  Всякий раз, проходя мимо пруда, он боялся, что вот-вот она выплывет и напомнит  ему про его долг. Мальчика он вовсе не подпускал к воде. «Берегись, –  говорил он ему, – если ты подойдёшь к воде, протянется оттуда рука, она  схватит тебя и утащит за собою на дно. Но проходил год за годом, а русалка всё  не показывалась, и мельник начал было уже успокаиваться.    

Мальчик вырос, стал юношей и поступил в обученье к одному  охотнику. Когда он выучился и сделался отличным охотником, взял его один  помещик к себе на службу. А жила в той деревне одна красивая и честная девушка;  она понравилась охотнику, и когда помещик об этом узнал, он подарил ему  маленький домик. Молодые справили свадьбу и стали себе жить-поживать мирно и  счастливо и от всего сердца любили друг друга.    

Как-то раз пришлось охотнику гнаться за ланью. Когда зверь  выбежал из лесу и помчался по полю, охотник бросился за ним и, наконец, уложил  его наповал. Но он не заметил того, что находится вблизи русалочьего пруда, и,  выпотрошив зверя, он подошёл к воде, чтобы умыть испачканные кровью руки. Но  только погрузил он их в воду, как вынырнула из пруда русалка, обвила его  влажными руками и так быстро увлекла его за собой, что только волны над ними  заплескались.    

Когда наступил вечер и охотник домой не вернулся, жена  испугалась и пошла его разыскивать; а так как он часто рассказывал ей, что надо  ему опасаться преследований русалки и не подходить близко к пруду, то она сразу  почувствовала, что произошло. Она поспешила к пруду и, увидев на берегу его  охотничью сумку, поняла, что с ним случилось несчастье.    

Плача и заламывая руки, она стала звать своего любимого по  имени, но напрасно; она побежала в другую сторону пруда и стала его звать  снова; она начала ругать русалку, но ответа не было. Зеркало пруда оставалось  спокойным, и только молодой месяц один неподвижно гляделся в него с высоты.    

Бедная женщина не покидала пруда. Быстрыми шагами она без  устали всё ходила вокруг него, то молча, то громко крича, то тихо стеная.  Наконец силы у неё иссякли, она упала на траву и крепко-крепко уснула.    

И вскоре приснился ей сон. Будто идёт она в страхе на гору  между огромными обломками скал. Шипы и колючки впиваются ей в ноги, дождь  хлещет ей в лицо, и ветер треплет её длинные волосы. Вот добралась она до  вершины, и перед нею открылась другая картина. Небо было голубое, воздух  нежный, земля мягко под ней опустилась, и на зелёном, покрытом пёстрыми цветами  лугу оказалась чистенькая избушка. Она подошла к ней, открыла дверь, смотрит –  сидит в избушке старуха с седыми волосами и ласково ей кивает. В этот миг  бедная женщина проснулась.    

Уже наступило утро, и она тотчас решила послушаться сна. Она  с трудом поднялась на гору, и было всё так же, как виделось ей ночью во сне.  Старуха приветливо встретила её и предложила ей сесть на стул.    

– Ты, должно быть, пережила какое-нибудь  несчастье, – сказала старуха, – что явилась ко мне в одинокую хижину?    

И женщина рассказала ей со слезами, что с нею случилось.    

– Успокойся, – сказала старуха. – я тебе  помогу. На тебе золотой гребень. Обожди, пока взойдёт полная луна, а потом  ступай к пруду, сядь снова на его берегу и расчеши свои длинные чёрные волосы  этим гребнем. Когда ты это сделаешь, положи его на берегу, и ты увидишь, что  случится.    

Женщина вернулась назад, но время до полнолуния двигалось  медленно. Наконец показалась на небе сияющая луна, и женщина вышла к пруду,  села на берегу и начала расчёсывать свои длинные чёрные волосы золотым гребнем,  а потом положила его на самый край у воды. И вдруг разбушевался пруд, поднялась  волна, подкатилась к берегу и унесла с собой гребень. Это длилось не дольше,  чем надо было, чтобы гребень опустился на дно, – и вдруг расступилась  водная гладь, и поднялась оттуда голова охотника. Он не молвил ни слова, но  поглядел на жену грустным взором. В этот миг подкатилась с шумом вторая волна и  укрыла голову мужа.    

Вдруг всё исчезло, и пруд стоял такой же спокойный, как  прежде, и только в нём отражалась полная луна.    

Женщина вернулась назад безутешной, но сон указал ей снова  на избушку старухи. На другое утро женщина собралась опять в путь-дорогу и  рассказала про своё горе вещей старухе. Дала ей старуха золотую флейту и  сказала:    

– Погоди, пока наступит опять полнолунье, а затем  возьми эту флейту, сядь на берегу, сыграй на ней красивую песню, и когда ты  окончишь, положи её на песок, и ты увидишь, что случится.    

Женщина сделала так, как ей велела старуха. И только  положила она флейту на песок, как в глубине пруда вдруг что-то зашумело:  поднялась волна, подкатилась и утащила за собой флейту. Вскоре вода  расступилась, и показалась оттуда не только голова, но половина туловища мужа.  Он протянул ей в страстном желанье руки, но в этот миг зашумела навстречу  другая волна, захлестнула его и увлекла снова вниз за собой.    

– Ах, что мне с того, – сказала несчастная, –  если я вижу своего любимого, но теряю его опять!    

Она снова запечалилась, но сон в третий раз привёл её в избушку  старухи. Она направилась в путь-дорогу, и вещая старуха дала ей золотую прялку,  утешила её и сказала:    

– Ещё сделано не всё, ты повремени, пока взойдёт полная  луна, тогда возьми прялку, сядь на берегу и напряди полную мотушку пряжи, а  когда ты окончишь, поставь прялку у самой воды, и ты увидишь, что случится.    

Женщина так всё точно и сделала. Только показалась полная  луна, она принесла на берег золотую прялку и усердно пряла до тех пор, пока не  вышел весь лён, мотушка была полна пряжи. И только оказалась прялка на берегу,  как в глубине пруда зашумело ещё сильней, чем прежде, быстро подкатилась  сильная волна и унесла с собой прялку. И тотчас вместе с волной поднялась вверх  голова, а затем и всё тело мужа. Он быстро выскочил на берег, схватил за руку  свою жену и побежал с ней. Но только они немного отошли, как поднялся со  страшным шумом весь пруд и с яростной силой разлился по широкому полю. Беглецы  уже чувствовали свою неминучую смерть, но кликнула женщина в страхе на помощь  старуху, и вмиг они были обращены: она в жабу, а он в лягушку. Докатилась до  них волна, но не могла их утопить, только разлучила их друг с другом и унесла  далеко-далеко.    

Когда схлынула вода и они ступили на сушу, к ним вернулся  снова их человеческий образ. Но они не знали, где находится каждый из них. Они  оказались среди чужих людей, ничего не слыхавших про их родную землю. Их  разделяли высокие горы и глубокие долины. Чтоб поддержать свою жизнь, им обоим  пришлось пасти овец. Долгие годы они гоняли свои стада по полям и лесам и были  исполнены тоски и печали.    

Однажды, когда снова поднялась из недр земных весна, вышли  оба они в один и тот же день со своими стадами на пастбище и случайно двинулись  друг другу навстречу. Он заметил на дальнем обрыве скал стадо и погнал своих  овец в ту сторону. Они сошлись в одной долине, но не узнали друг друга. Но им  было радостно, что они теперь не так одиноки. С той поры они пасли свои стада  вместе; они говорили мало, но чувствовали себя утешенными. Однажды вечером,  когда на небе сияла полная луна и овцы уже отдыхали, достал пастух из сумки  флейту и начал на ней играть прекрасную, но печальную песню. Кончил он ту песню  и видит, что плачет пастушка горькими слезами.    

– Чего ты плачешь? – спросил он.    

– Ах, – ответила она, – вот так же светила  полная луна, когда я в последний раз играла эту песню на флейте и показалась из  пруда голова моего любимого.    

Он глянул не неё, и словно пелена спала у него с глаз, и он  узнал свою милую жену; а когда она посмотрела на него и луна осветила ему лицо,  она тоже узнала его. Они бросились друг к другу в объятья и стали  целоваться, – а были ли они счастливы, о том спрашивать незачем.    

 182. Дары  маленького народца    

     

Странствовали вместе портной и золотых дел мастер, и  услыхали они однажды вечером, когда солнце уже зашло за гору, звуки отдалённой  музыки, что становились всё ясней и отчётливей. Музыка звучала необычайно, но  так привлекательно, что они позабыли про всякую усталость и зашагали быстрей.  Вот подошли они к холму, луна уже взошла, и они заметили там множество  маленьких человечков и женщин, которые, взявшись за руки, в большом восторге  весело кружились в пляске и так чудесно в это время пели, – это и была та  самая музыка, которую слышали путники. В середине круга сидел старший; он был  чуть побольше остальных, на нём был пёстрый камзол, и ему на грудь свешивалась  седая как снег борода. Странники остановились в изумленье и начали смотреть на  пляску. Старик кивнул им, чтоб они вошли в круг, и маленький народец радушно  перед ними расступился. Золотых дел мастер, у которого был на спине горб, как и  все горбатые люди, оказался достаточно смел и первым вошёл в круг; портной же  испытывал сперва некоторую боязнь и держался позади, но, увидев, как всё это  весело обошлось, собрался с духом и направился вслед за ним. Тотчас круг снова  сомкнулся, и маленькие человечки продолжали петь и плясать, делая при этом  самые дикие прыжки. Старик достал широкий нож, висевший у него на поясе, начал  его натачивать, и когда тот сделался достаточно острым, он оглянулся и  посмотрел на пришельцев. Им сделалось страшно, но у них не было времени, чтоб  собраться с мыслями; и вот схватил старик золотых дел мастера и с величайшей  быстротой обстриг ему начисто волосы и бороду; то же самое случилось затем и с  портным. Однако, когда старик, закончив своё дело, похлопал каждого из них  дружески по плечу, как бы желая этим сказать, что они, мол, хорошо поступили,  согласившись на всё это добровольно, страх у них прошёл. Старик указал пальцем  на кучу угля, лежавшую в стороне, и знаками дал им понять, что они должны  наполнить себе этим карманы. И хотя они не знали, на что им может пригодиться  уголь, они послушались, а затем отправились дальше на поиски ночлега. Когда они  спустились в долину, на колокольне соседнего монастыря пробило полночь, –  и вдруг пеньё замолкло. Всё исчезло, и холм стоял в тихом лунном сиянье.    

Путники нашли себе постоялый двор и, укрывшись на соломенной  подстилке своими куртками, позабыли из-за усталости вынуть перед сном из  карманов уголь. От тяжёлого груза, который им надавил бока, они проснулись  раньше обычного. Они сунули руки в карманы и глазам своим не поверили, увидав,  что карманы у них полны не углём, а чистым золотом; да и волосы на голове и  бороды оказались, к счастью, целы. И вот сделались они богатыми людьми; но  золотых дел мастер, который, по своей жадной натуре, набил себе карманы полней,  оказался богаче портного вдвое. А жадный хоть и много имеет, но хочет, чтоб  было у него ещё больше, – и предложил золотых дел мастер портному остаться  здесь ещё на день, а вечером отправиться снова на гору, чтоб добыть у старика  ещё больше сокровища. Но портной не согласился и сказал:    

– Мне и этого хватит, я и этим доволен; теперь я  сделаюсь мастером, женюсь на любезном мне предмете (так называл он свою  возлюбленную) и буду счастливым человеком.    

Но он согласился сделать золотых дел мастеру одолжение и  остаться ещё на денёк. Под вечер золотых дел мастер повесил через плечо ещё две  сумки, чтоб иметь возможность набить их как следует, и пустился в путь-дорогу к  тому холму. Как и в прошлую ночь, он застал маленький народец за пляской и  пением. Старик опять окорнал его начисто и указал ему знаками, чтобы он набрал  с собой угля. Золотых дел мастер медлить не стал, набил себе карманы и сумки,  сколько в них могло поместиться, и совершенно счастливый вернулся назад и укрылся  курткой.    

«Если золото и давит, – сказал он, – то это ещё  вытерпеть можно», – и, наконец, он уснул в сладком предчувствии проснуться  завтра большим богачом. Только он открыл глаза, быстро схватился, чтоб  осмотреть карманы, но каково же было его изумление, когда он вытащил оттуда  одни лишь чёрные угли, и сколько он в карманы ни лазил, всё было то же самое.  «Но у меня имеется, однако, золото, доставшееся мне прошлой ночью» – подумал он  и начал его доставать; но как он испугался, увидав, что и оно обратилось снова  в уголь. Он бил себя по лбу рукой, чёрной от угольной пыли, – и тут он  почувствовал, что вся голова у него лысая, да и борода обстрижена начисто. Но  его неудачи на этом не кончились, он заметил, что, кроме горба на спине, вырос  у него на груди таких же размеров второй. Тогда он понял, что это в наказанье  за его жадность, и заплакал навзрыд. Это разбудило доброго портного, он  принялся утешать несчастного, как только умел, и сказал:    

– Ты был мне товарищем во время странствий, и ты  останешься со мной и теперь будешь жить на мои богатства.    

Портной своё слово сдержал, а несчастный золотых дел мастер  должен был всю жизнь таскать два горба и прикрывать ермолкой свою лысую голову.    

 183. Великан и  портной    

     

Вздумалось раз одному портному, большому хвастуну и бахвалу,  но плохому мастеру, выйти прогуляться да по лесу побродить, посмотреть, что там  делается. Только он кончил работу, вышел из мастерской.    

     

И пошёл своей дорогой,    

Через мост, тропой широкой,    

И бродил он там и сям,    

По горам да по лесам.    

     

И заметил он по дороге, в синей дали, крутую гору, а за ней,  среди дремучего и тёмного леса, вздымающуюся чуть не до самого неба башню.    

– Тьфу ты пропасть! – крикнул портной. – Что  же оно такое? – и, сгорая от любопытства, он двинулся быстрее на гору.    

Он раскрыл рот и глаза от удивленья, когда, подойдя ближе,  увидел, что у той башни есть ноги, и она взяла да и перепрыгнула через крутую  гору и стала перед портным в виде могущественного великана.    

– Эй ты, жалкий червяк, чего тебе тут надо? –  крикнул ему великан так, что кругом аж загрохотало.    

Портной пробормотал:    

– Да вот хотел бы узнать, нельзя ли тут в лесу себе на  кусок хлеба заработать.    

– Если на время, – сказал великан, – то  можешь и ко мне на службу поступить.    

– Я, пожалуй, готов. А какое мне жалованье положишь?    

– Какое жалованье? – сказал великан. – А вот  сейчас узнаешь: за каждый год по триста шестьдесят пять дней жизни, а в  високосном году ещё один день в придачу. Ну, что, подходит это тебе?    

– Пожалуй, подходит, – ответил портной, а сам  подумал: «Что ж, по одёжке протягивай ножки. Надо будет мне от него поскорей  отделаться».    

И говорит ему великан:    

– Эй ты, малышка-плутишка, ступай-ка да принеси мне  кружку воды!    

– А может, уж лучше целый колодец с родником  заодно? – спросил хвастун и пошёл с кружкой к колодцу.    

– Что? Колодец заодно с родником? – проворчал  великан себе в бороду. А был он, надо сказать, немного глуповат и неповоротлив  и стал побаиваться: «А паренёк-то, пожалуй, не такой уж простак; у него, должно  быть, есть при себе волшебный корень. Ты, старый Ганс, будь с ним поосторожней,  это тебе не слуга».    

Когда портной принёс воду, великан велел ему нарубить в лесу  вязанку дров и домой принести.    

     

– А не лучше ли уж одним ударом    

Весь лес большой    

Срубить густой —    

И вековой и молодой,    

И ровный и кривой? —    

     

спросил портняжка и отправился рубить дрова.    

     

– Что-о?    

Весь лес большой    

Срубить густой —    

И вековой и молодой,    

И ровный и кривой?    

     

Да и колодец с родником? – проворчал себе в бороду  доверчивый великан и стал побаиваться его ещё больше: «А парень-то, пожалуй, не  такой уж простак. У него, видно, есть при себе волшебный корень. Смотри, старый  Ганс, будь с ним поосторожней, это тебе не слуга».    

Когда портной принёс дрова, великан велел ему застрелить на  ужин несколько диких кабанов.    

– А не лучше ли уж сразу одним выстрелом целую тысячу  да и притащить их всех сюда? – спросил хвастливый портной.    

– Что? – крикнул трусишка из рода великанов и был  совсем перепуган. – На сегодня и этого хватит, ложись себе спать.    

Великан был так напуган, что всю ночь напролёт и глаз не  смыкал – всё думал-раздумывал, как бы это ему поскорей от проклятого  слуги-колдуна избавиться. Но известно – утро вечера мудренее. И вот на другое  утро отправился великан вместе с портным на болото, а вокруг него росло много  ив. Вот великан и говорит:    

– Эй, портной, послушай. Садись-ка ты на одну из ивовых  веток, мне очень хочется поглядеть, согнётся ли она под тобой?    

Гоп! – и портной сидел уже на ветке. Он напыжился и  стал таким тяжёлым, до того тяжёлым, что ветка под ним так и пригнулась до  самой земли. Но когда ему пришлось передохнуть, чтобы набрать воздух, ветка  подбросила его вверх, – к несчастью, он позабыл сунуть в карман  утюг, – и он взлетел, к великой радости великана, так высоко, что его не  стало и видно.    

И если не упал он на землю, то, пожалуй, ещё и до сих пор по  воздуху носится.    

 184. Гвоздь    

     

Один купец хорошо поторговал на ярмарке и набил себе полную  мошну золота и серебра. Собрался он домой возвращаться, – хотелось ему  попасть домой до наступления ночи. Вот приторочил он дорожную суму с деньгами к  седлу своего коня и поехал. К полудню отдыхал он в одном городке; собрался было  ехать дальше, а тут подводит ему работник коня и говорит:    

– Хозяин, а на задней-то левой ноге в подкове одного  гвоздя не хватает.    

– Ну и пусть себе не хватает, – ответил  купец, – за шесть часов, которые мне остаётся проехать, подкова небось не  свалится. Я тороплюсь.    

После полудня, когда он спешился и снова решил накормить  коня, входит в комнату работник и говорит:    

– Хозяин, а у вашего-то коня на задней левой ноге нету  подковы. Может, отвести мне его в кузницу?    

– Ну и пускай себе нету, – ответил купец, –  ехать-то всего часа два, пожалуй, с конём ничего не случится. Я тороплюсь.    

Поскакал он дальше; но вскоре начал конь прихрамывать;  похромал он, потом начал спотыкаться, затем упал и сломал себе ногу. Пришлось  купцу коня бросить, отвязать дорожную суму, взвалить её на плечи и добираться  домой пешком, – и пришёл он домой поздней ночью.    

– А всей-то беды причиною, – молвил он про  себя, – этот проклятый гвоздь.    

А ты спеши медленно!    

     

185. Бедный пастух  в могиле    

     

Жил себе на свете бедный пастушок. Отец и мать у него  умерли, тогда отдало его начальство в дом к одному богачу, чтобы тот его кормил  и воспитывал у себя. Но было у богача и его жены сердце злое, и при всём своём  богатстве были они очень скупые и к людям недоброжелательные и всегда злились,  если кто пользовался хотя бы куском их хлеба. И уж как бедный мальчик ни  старался работать, они кормили его мало, но били зато много.    

Пришлось ему раз пасти наседку с цыплятами. А та пробралась  с ними через плетень, и как раз в это время налетел ястреб и утащил наседку с  собой. Стал мальчик кричать изо всех сил: «Вор, вор, злодей!» Но разве это  могло помочь? Услыхал богач шум, прибежал туда и, узнав, что наседка его  пропала, рассвирепел и так избил мальчика, что тот несколько дней не мог и  подняться. Пришлось ему теперь пасти цыплят без наседки, а это было куда  трудней – один цыплёнок бежит туда, другой сюда. Мальчик рассудил, что умней  всего будет привязать их всех на одну верёвочку, чтоб ястреб не мог утащить ни  одного. Но не так оно вышло. Прошло несколько дней, измаялся мальчик от беготни  да от голода и однажды уснул; а прилетела хищная птица и схватила цыплёнка, а  так как были другие к нему привязаны, то утащила она их всех разом, уселась на  дереве и всех их поела. Вернулся крестьянин-богач домой, узнал про несчастье,  разозлился и так безжалостно избил мальчика, что пришлось тому пролежать в  постели много дней.    

Только мальчик поднялся, а крестьянин ему и говорит:    

– Ты слишком глуп, в пастухи ты мне не годишься, будешь  служить у меня на посылках.    

Послал он его раз к судье; должен был мальчик отнести ему  полную корзину винограда, и дал ему крестьянин вместе с этим письмо. Измучился  бедный мальчик в дороге от голода и жажды и съел две грозди винограда. Принёс  он судье корзину с виноградом; тот прочитал письмо, пересчитал грозди и  говорит:    

– Тут двух гроздей не хватает.    

Мальчик честно сознался, что от голода и жажды он их съел.  Написал тогда судья крестьянину письмо и потребовал у него винограду вдвое  больше. Должен был мальчик нести виноград назад вместе с этим письмом. Опять  сильно захотелось мальчику поесть и попить, и он не мог вытерпеть, опять съел  две грозди. Но перед тем он вынул письмо из корзины, положил его под камень,  уселся на него, чтобы письмо всего этого не видело и не могло бы его выдать. Но  судья всё-таки обвинил мальчика, что двух гроздей винограда недостаёт.    

– Ах, – сказал мальчик, – как же вы это  узнали? Ведь письмо-то знать о том не могло, я перед тем спрятал его под  камнем.    

Посмеялся судья такому простодушию и написал крестьянину  письмо, в котором увещевал его обращаться с бедным мальчиком получше и не  отказывать ему в еде и питье и чтоб научил он его различать, что хорошо, а что  плохо.    

– Я уж тебе покажу разницу! – сказал этот жестокий  человек. – Если ты хочешь есть, то должен и работать; а сделаешь что  неправильно, то будешь у меня как следует обучен побоями.    

И на следующий день он поставил его на тяжёлую работу.  Должен был мальчик нарезать несколько снопов соломы на корм лошадям; при этом хозяин  грозился.    

– Через пять часов, – сказал он, – я вернусь,  и если солома не будет нарезана, я уж тебя так отколочу, что ты и  пошевельнуться не сможешь.    

Отправился крестьянин вместе с женой, работником и служанкой  на ярмарку и оставил мальчику всего один лишь небольшой ломоть хлеба. Стал  мальчик у соломорезки и начал изо всех сил работать. Стало ему жарко, скинул он  курточку и бросил её на солому. Боясь, что с работой он не управится, он всё  резал и резал солому и уж так старался, что не заметил, как изрезал на куски  вместе с соломой и свою курточку. Да слишком поздно он спохватился, исправить  несчастье было уже нельзя.    

– Ах, – воскликнул он, – теперь я пропал!  Недаром мне злой человек грозился; вернётся он назад и, как увидит, что я  наделал, изобьёт меня до смерти. Уж лучше мне самому на себя руки наложить.    

А мальчик слыхал однажды, как говорила крестьянка: «Я  спрятала под кроватью горшок с отравой». Но сказала она это для того, чтоб  отвадить лакомок, а на самом-то деле находился в нём мёд. Забрался мальчик под  кровать, вытащил оттуда горшок и поел всё, что там было, дочиста. «Не  знаю, – сказал он, – люди говорят, что смерть горькая, а мне она на  вкус показалась сладкой. Чего ж теперь удивляться, что хозяйка желает себе так  часто смерти». Уселся он на скамеечку и собрался было помирать. Но вместо того  чтоб ему слабеть, он почувствовал себя от питательной пищи крепче. «Это, должно  быть, был вовсе не яд, – сказал он, – а вот говорил когда-то  крестьянин, что у него в шкафу стоит бутылка с мушиной отравой, уж то, пожалуй,  настоящая отрава, и от неё я смогу умереть». Но то была вовсе не мушиная  отрава, а венгерское вино. Вытащил мальчик бутылку и выпил её всю: «Эта смерть  тоже на вкус сладкая!» – сказал он. Но только ударило ему вино в голову и  начало его пьянить, он подумал, что конец ему приближается. «Я чувствую, что  скоро помру, – сказал он, – пойду-ка я на кладбище и поищу себе  могилу».    

Направился мальчик, пошатываясь, на кладбище, пришёл туда и  лёг в только что вырытую могилу. И мало-помалу он впал в забытьё. А находилась  поблизости харчевня, и справляли там свадьбу. Услыхал мальчик музыку и  почудилось ему, что он попал уже в рай, и вот, наконец, совсем потерял  сознанье. Но бедный мальчик не проснулся уж больше, – жар от крепкого вина  и холодная ночная роса его погубили, и он остался в могиле, в которую сам же и  лёг.    

Узнал крестьянин про смерть мальчика, испугался и стал  опасаться, чтоб не вызвали его на суд, и его охватил такой страх, что он упал  наземь без чувств. В это время стояла жена у плиты, держала сковороду, было в  ней полно топлёного сала, и она бросилась, чтоб оказать мужу помощь. Но попал  огонь на сковороду, и охватило пламя весь дом; спустя несколько часов остался  от него один только пепел. А годы, которые им было суждено ещё прожить на  свете, они провели, мучимые совестью, в бедности и нищете.    

 186. Настоящая  невеста    

     

Жила когда-то на свете девушка, была она молодая и красивая.  Мать у неё умерла рано, и мачеха всячески её обижала и преследовала. Когда  мачеха поручала ей работу, то какой бы ни была она трудной, девушка за неё  бралась и исполняла всё, что было в её силах. Но этим она не могла тронуть  сердце злой женщины: та всегда была недовольна и всё ей было мало. Чем  прилежней девушка работала, тем больше ей поручали, и мачеха только о том и  думала, как бы это её побольше нагрузить работой и сделать ей жизнь возможно  тягостней.    

Как-то раз мачеха ей и говорит:    

– На тебе двенадцать фунтов перьев, ты должна их мне  обобрать, и если нынче к вечеру ты с этим не управишься, то смотри, будешь бита  как следует. Ты думаешь, весь день можно лентяйничать?    

Уселась девушка за работу, но лились по щекам у неё  слёзы, – она знала наперёд, что закончить всю работу за день всё равно  невозможно. Вот лежит перед ней ворох перьев, она то вздохнёт, то стиснет от  страха руки, и разлетятся перья, и надо ей снова их собирать и начинать всё  сызнова. Оперлась она локтями на стол, закрыла руками лицо и воскликнула:    

– Неужто нет никого на божьем свете, кто надо мной бы  сжалился? – И вот услыхала она чей-то нежный голос, и молвил он ей:    

– Дитя моё, успокойся, я пришла тебе помочь.    

Подняла девушка голову, видит – стоит около неё старуха. Она  ласково взяла девушку за руку и сказала:    

– А ты расскажи мне всё, что тебя огорчает.    

А так как та обратилась к ней ласково, то и рассказала ей девушка  про свою горестную жизнь: что поручают ей, мол, одну за другой тяжёлую работу и  что не может она никак с той работой управиться.    

– Вот как не управлюсь я нынче к вечеру с этими  перьями, то мачеха меня изобьёт, – она мне грозилась, и я знаю, что слово  своё она сдержит.    

Потекли у девушки снова слёзы, но добрая старуха сказала:    

– Не беспокойся, дитя моё, отдохни, а я тем временем  твою работу сделаю.    

Легла девушка в постель и вскоре уснула. А старуха подсела к  столу, где лежали перья, и – ах! как начал облетать с них пух, – а она  еле-еле притрагивалась к ним своими худыми пальцами. И обобрала она вскоре все  двенадцать фунтов перьев. Проснулась девушка, глядь – лежат большие белоснежные  груды пуха, в комнате всё прибрано чисто и старухи уж нету. Поблагодарила  девушка бога, сидит себе тихонько, вечера дожидается. Вошла мачеха и удивилась,  что вся работа выполнена.    

– Вот видишь, Трулле, – сказала она, – как  можно много сделать, ежели быть прилежной. Но разве нельзя было приняться потом  за какую-нибудь другую работу? А ты вот сидишь сложа руки.    

Вышла мачеха из комнаты и говорит:    

– Эта тварь могла бы заработать побольше, чем на хлеб,  надо ей будет поручить работу потяжелей.    

На другое утро кликнула она девушку и говорит:    

– На тебе ложку и вычерпай ею большой пруд, что около  сада. А ежели к вечеру с этим делом не управишься, то ты знаешь сама, что будет  тебе за это.    

Взяла девушка ложку, видит – вся она дырявая, да если и была  бы она целая, то всё равно никогда бы ей пруда той ложкою не вычерпать.  Принялась она немедля за работу, стала на колени у самой воды, льются у девушки  слёзы, но начала она воду черпать. Вдруг явилась снова добрая старуха,  доведалась про её горе и говорит:    

– Утешься, дитя моё, ступай в кусты да ложись и поспи  себе там, а я уж твою работу выполню.    

Осталась старуха одна, и только к пруду дотронулась, как  поднялась вода, словно пар, ввысь и с облаками смешалась. Мало-помалу пруд  обмелел. Проснулась девушка перед заходом солнца, подошла к пруду и видит на  том месте одних только рыб, что в тине барахтаются. Пошла она к мачехе и  показала ей, что работу она свою исполнила.    

– Тебе давно бы пора эту работу закончить, –  сказала мачеха, а сама от досады вся побледнела и надумала кое-что другое.    

Вот и говорит она на третье утро девушке:    

– Ты должна мне в той вон долине замок красивый  выстроить; да смотри, чтоб к вечеру был он готов.    

Испугалась девушка и говорит:    

– Как же я смогу сделать такую большую постройку?    

– Не люблю, когда мне перечат! – крикнула  мачеха. – Могла дырявой ложкой пруд вычерпать, можешь и замок построить! Я  сегодня же хочу в нём поселиться, и ежели будет там чего недоставать, хотя бы  самой небольшой мелочи на кухне или в подвале, то ты ведь знаешь, что будет  тебе за это.    

Прогнала она девушку из дому, и когда та пришла в долину,  лежали там кучами одни только огромные валуны: даже собрав все свои силы, она  не смогла бы ни одного из них сдвинуть. Села девушка на землю и заплакала, но  она надеялась на помощь доброй старухи. А та долго ждать себя не заставила,  пришла и говорит ей в утешение:    

– А ты ложись в тень да поспи, я уж тебе замок построю.  Если тебе это будет на радость, то можешь в нём и жить.    

Когда девушка ушла, прикоснулась старуха к серым валунам. И  они тотчас задвигались, сомкнулись и стали так, будто какие-нибудь великаны  стену воздвигли; потом стало строиться и здание, и было похоже, будто  бесчисленные руки работают незримо и укладывают камень на камень. Дрожала  земля, большие столбы сами собой воздвигались вверх и становились в порядке  один за другим. Укладывалась на крыше, как до́лжно, черепица, и когда  наступил полдень, наверху башни уже вертелась большая флюгарка в виде золотой  девушки в развевающейся одежде. А к вечеру была закончена отделка и внутренних  покоев замка. Как всё это умудрилась сделать старуха, не знаю, но были стены  комнат шёлком и бархатом обтянуты, и стояли пестротканые стулья, а у мраморных  столов богато украшенные кресла; хрустальные люстры свешивались с верхних  ярусов и отражались на гладком полу; сидели зелёные попугаи в золотых клетках,  прекрасно распевали разные диковинные птицы, и всё было полно великолепия и  пышности, будто здесь должен был поселиться какой-нибудь король. Когда девушка  проснулась, солнце собиралось уже заходить, и перед её глазами сверкал блеск  тысяч свечей. Она быстрыми шагами подошла ближе и вступила через открытые  ворота в замок. Лестница была покрыта красным сукном, а у золотых перил стояли  цветущие деревья. Как увидела девушка всю роскошь комнат, так и застыла от  удивленья. Кто знает, как долго стояла бы она, если бы не вспомнила о мачехе.  «Ах, – молвила девушка про себя, – если бы, наконец, она осталась  этим довольна и перестала бы меня мучить!» Пошла девушка и объявила мачехе, что  замок уже готов.    

– Я тотчас там и поселюсь, – сказала мачеха,  поднимаясь со своего кресла.    

Когда она вошла в замок, ей пришлось заслонить рукою глаза,  так ослепило её сиянье.    

– Вот видишь, – обратилась она к девушке, –  как всё это было для тебя легко, надо было тебе поручить что-нибудь потруднее.    

Она обошла все комнаты и заглянула во все утолки, может,  чего не хватает, но ничего такого она выискать не могла.    

– А теперь давай спустимся вниз, – сказала она,  посмотрев на девушку злыми глазами, – ведь кухня и погреб ещё не  осмотрены, и если ты что позабыла, то не уйти тебе от наказания.    

Но в плите горел огонь, в горшках варилась разная пища,  щипцы и ухват стояли у печки, а вдоль стен была расставлена на полках блестящая  утварь из жёлтой меди. Всё было тут, даже совок для угля и вёдра для воды.    

– А где вход в подвал? – спросила мачеха. –  Если он не уставлен богато винными бочками, то плохо тебе придётся.    

Она подняла сама тяжёлый люк и спустилась по лестнице вниз;  но только ступила она два шага, как тяжёлая дверь упала – она была едва  прислонена. Услыхала девушка крик, быстро подняла люк, чтоб помочь ей, и вдруг  видит, что лежит мачеха мёртвая на земле в подвале.    

И вот принадлежал теперь великолепный замок только одной  девушке. На первых порах она не могла свыкнуться со своим счастьем; в шкафах  висели прекрасные платья, а лари и сундуки были полны золота и серебра или  жемчугов и драгоценных камней, и нельзя было придумать такого желанья, которое  не могло бы исполниться. И разошлась вскоре молва про красоту и богатство  девушки по всему свету. Что ни день, являлись к ней женихи, но ни один из них  ей не нравился. Явился, наконец, сын одного короля, он сумел тронуть её сердце,  и она с ним обручилась. Росла в замковом саду зелёная липа, и сидели они  однажды под липой вдвоём, и он сказал ей:    

– Я собираюсь поехать домой, чтоб получить у отца  согласие на наш брак; подожди меня здесь, под этою липой, через несколько часов  я вернусь назад.    

Девушка поцеловала его в левую щеку и сказала:    

– Будь мне верен, да смотри, чтоб никто не целовал тебя  в эту щёку. Я буду тебя дожидаться под липой, пока ты не вернёшься.    

Осталась девушка сидеть под липой, пока не зашло солнце, но  жених назад не вернулся. Она просидела целых три дня с утра до самого вечера и  ждала его, но напрасно. Когда он не вернулся и на четвёртый день, она сказала:    

– Пожалуй, с ним случилось какое-нибудь несчастье. Я  пойду его искать, и до той поры не вернусь, пока его не найду.    

Она уложила в платок три прекрасных платья – одно с  вытканными на нём сияющими звёздами, второе с серебряными лунами и третье с  золотыми солнцами, – увязала в платок целую пригоршню драгоценных камней и  отправилась в путь-дорогу.    

Она всюду спрашивала про своего жениха, но никто его не  видал, никто ничего о нём не знал. Обошла она дальние земли, по всему свету  странствуя, но его не нашла. Нанялась она, наконец, к одному крестьянину в  пастушки, а платья свои и драгоценные каменья закопала в платке под камнем.    

Она стала теперь пастушкой, пасла своё стадо, грустила и  тосковала по своему возлюбленному. Был у неё телёночек, он к ней привык,  кормился у неё с руки, и когда она говорила:    

     

На колени стань, мой миленький телок,    

Не забудь свою пастушку долгий срок,    

Как забыл вон королевич про невесту,    

Что сидела с ним под липою все  вместе, —    

     

становился телёночек на колени, и она его гладила.    

Прожила она так несколько лет в одиночестве и горе, и вот  разошёлся по той земле слух, что собирается дочь короля праздновать свадьбу. А  дорога в город проходила мимо деревни, где жила девушка, и случилось так, что,  когда она гнала однажды своё стадо в поле, проезжал в это время жених. Он гордо  сидел на коне и даже на неё не глянул; но она посмотрела на него и узнала в нём  своего возлюбленного. И точно острым ножом полоснуло её по сердцу. «Ах, –  сказала она, – я думала, что он останется мне верным, а он меня позабыл!»    

На другой день жених проезжал той же дорогой. Когда он  находился от неё вблизи, она сказала телёночку:    

     

На колени стань, мой миленький телок,    

Не забудь свою пастушку долгий срок,    

Как забыл вон королевич про невесту,    

Что сидела с ним под липою все  вместе.    

     

Услыхал он голос, глянул вниз и придержал коня. Посмотрел он  в лицо пастушки, приложил руку ко лбу, будто собираясь что-то припомнить, но  быстро помчался дальше и вскоре скрылся из вида.    

«Ах, – сказала она, – он меня не узнаёт!» – и она  загрустила ещё больше.    

Вскоре после того при королевском дворе должны были целых три  дня подряд праздновать пышный праздник, на который была приглашена вся земля.  «Попытаю последнее средство», – подумала девушка.    

С наступлением вечера она направилась к камню, где были  зарыты её драгоценности. Достала она платье с золотыми солнцами, надела его и  украсила себя драгоценными камнями. Волосы, которые она прежде прятала под  платком, она распустила, они, падали вниз длинными локонами, и она направилась  в город, и в темноте её никто не заметил. Она вошла в ярко освещённый зал, и  все в удивленье расступились перед нею, но никто не знал, кто она такая. Вышел  навстречу ей королевич, но её не узнал. Он повёл её танцевать и был так  восхищён её красотой, что про свою невесту и думать позабыл. Когда кончился  праздник, она исчезла в толпе и поспешила до рассвета вернуться в деревню, где  одела снова своё пастушеское платье.    

На другой вечер она достала платье с серебряными лунами и  украсила волосы полумесяцем из драгоценных камней. Когда она явилась на  праздник, все взоры были обращены на неё, и королевич поспешил ей навстречу;  охваченный любовью, он танцевал только с нею одной и не глядел ни на кого из  девушек. Но прежде чем уйти, она должна была ему пообещать явиться на праздник  ещё раз, в последний вечер.    

Пришла она в третий раз, было на ней звёздное платье, и  сверкало оно при каждом движенье; повязка на голове у неё и пояс были тоже всё  в звёздах из драгоценных камней. Уже долго дожидался её королевич и бросился к  ней навстречу.    

– Ты мне только скажи, кто ты? – спросил он  её. – Мне кажется, что будто я давным-давно тебя знаю.    

– А разве ты позабыл, что я сделала, когда ты со мной  расставался?    

И он подошёл и поцеловал её в левую щёку; и в этот миг будто  пелена спала у него с глаз, и он узнал свою настоящую невесту.    

– Идём, – сказал он ей, – мы здесь не останемся, –  он подал ей руку и повёл её в карету.    

Точно запряжённые вихрем, мчались кони к чудесному замку.  Уже издали поблёскивали освещённые окна. Когда они проезжали мимо липы, вокруг  неё поднялось множество светлячков и она замахала своими ветвями и начала  благоухать. На лестнице зацвели цветы, из комнаты доносилось пение диковинных  птиц, а в зале собрался весь двор и ожидал священник, чтоб обвенчать жениха с  настоящей невестой.    

 187. Заяц и ёж    

     

Сказка эта, ребята, на небылицу похожа, а всё же она  правдивая, – дед мой, от которого я её слышал, говаривал всякий раз, когда  он с чувством и с толком её рассказывал:    

«Правда-то в ней, сынок, есть; а то зачем бы и стали её  рассказывать?»    

А дело было вот как.    

Случилось это в одно воскресное утро, в пору жатвы, как раз  когда зацветает гречиха. Солнце на небе взошло яркое, утренний ветер дул по  скошенному жнивью, жаворонки распевали над полями, пчёлы гудели на гречихе;  люди шли в праздничных одеждах в церковь, и всякая тварь земная радовалась, и  ёж в том числе тоже.    

И стоял ёж у своей двери сложа руки, дышал утренним воздухом  и напевал про себя весёлую песенку – не хорошую и не плохую, какую поют обычно  ежи в тёплое воскресное утро. И вот когда он тихо напевал про себя эту песенку,  пришло ему в голову, что он может, пока его жена купает и одевает детей,  прогуляться немного по полю да поглядеть, как растёт брюква. А брюква росла  совсем близко возле его дома, и он всегда ел её вместе со своей семьёй, потому  и смотрел он на неё, как на свою. Сказано – сделано. Запер ёж за собой дверь и  направился в поле. Отойдя недалеко от дома, он хотел было пробраться через  терновник, что рос возле поля, почти у того места, где росла и брюква, и вдруг  заметил он зайца, который вышел за тем же делом – посмотреть на свою капусту.  Увидел ёж зайца и пожелал ему доброго утра. А заяц был господин вроде как бы  знатный и уж очень надменный. Он ничего не ответил на привет ежа и сказал ему,  скорчив презрительную гримасу:    

– Чего это ты так рано бегаешь тут по полю?    

     

– Гуляю, – говорит ёж.    

– Гуляешь? – засмеялся заяц. – Мне думается,  что ты мог бы применить свои ноги для какого-нибудь более полезного дела.    

Этот ответ сильно раздосадовал ежа: он мог бы всё перенести,  но о своих ногах он не позволял ничего говорить, – уж очень они были у  него кривые.    

– Ты, видно, воображаешь, – сказал ёж  зайцу, – что своими ногами ты можешь лучше управиться?    

– Я думаю, – ответил заяц.    

– Это надо ещё проверить, – сказал ёж. – Я  готов биться об заклад, что если мы с тобой побежим взапуски, я прибегу первым.    

– Да это прямо смешно – ты-то, со своими кривыми  ногами? – сказал заяц. – Ну, что ж, если у тебя такая большая охота,  я, пожалуй, согласен. А на что мы будем спорить?    

– На один золотой луидор и на бутылку водки, –  говорит ёж.    

– Идёт! – ответил заяц. – Ну, тогда уж давай  начнём сейчас.    

– Нет, зачем нам так торопиться, я не согласен, –  говорит ёж, – ведь я ещё ничего не ел и не пил. Сперва пойду домой и  немного позавтракаю, а через полчаса вернусь на это же самое место.    

Заяц согласился, и ёж направился домой. По пути ёж подумал  про себя: «Заяц надеется на свои длинные ноги, но я-то его перехитрю. Хотя он и  знатный господин, да глупый, он наверняка проиграет».    

Пришёл ёж домой и говорит своей жене:    

– Жена, скорее одевайся, придётся тебе идти вместе со  мной на поле.    

– А что такое случилось? – спрашивает она.    

– Да вот поспорили мы с зайцем на один золотой луидор и  на бутылку водки: хочу бежать я с ним взапуски, и ты должна быть при этом.    

– Ах, боже ты мой! – стала кричать на него  жена. – Да ты что, одурел в самом деле. Да в своём ли ты уме? Как можешь  ты бежать с зайцем взапуски?    

– Да ты уж, жена, лучше помолчи, – говорит ей  ёж, – это дело моё. В мужские дела ты не вмешивайся. Ступай оденься и  пойдём вместе со мной.    

Что тут было ей делать? Хочешь не хочешь, а пришлось ей идти  вслед за мужем.    

Идут они вдвоём по дороге в поле, и говорит ёж жене:    

– А теперь внимательно выслушай, что я тебе скажу.  Видишь, вон по тому большому полю мы и побежим с зайцем взапуски. Заяц будет  бежать по одной борозде, а я по другой, а бежать мы начнём с горы. А твоё дело  – только стоять здесь, внизу, на борозде. Когда заяц пробежит по своей борозде,  ты и крикнешь ему навстречу: «А я уже здесь!»    

С тем и добрались они на поле. Указал ёж жене место, где ей  надо стоять, а сам отправился повыше. Когда он пришёл, заяц был уже на месте.    

– Давай, что ли, начинать? – говорит заяц.    

– Ладно, – отвечает ёж, – начнём.    

И стал каждый на свою борозду. Начал заяц считать: «Ну, раз,  два, три», и помчался, как вихрь, вниз по полю. А ёж пробежал примерно шага  три, забрался затем в борозду и уселся себе там преспокойно.    

Добежал заяц до конца поля, а ежиха и кричит ему навстречу:    

– А я уже здесь!    

Заяц остановился и был немало удивлён: он подумал, что это  кричит, конечно, сам ёж, – а известно, что ежиха выглядит точно так же,  как и ёж. Но заяц подумал: «Тут что-то неладно» и крикнул:    

– Давай побежим ещё раз назад!    

И кинулся он вихрем, прижав уши, по борозде, а ежиха  осталась преспокойно на своём месте. Добежал заяц до конца поля, а ёж кричит  ему навстречу:    

– А я уже здесь!    

Разозлился заяц и крикнул:    

– Давай бежать ещё раз назад!    

– Как хочешь, – ответил ёж, – мне-то всё  равно, сколько тебе будет угодно.    

Так бегал заяц ещё семьдесят три раза, а ёж всё приходил  первым. Всякий раз, когда заяц прибегал на край поля, ёж или ежиха говорили:    

– А я уже здесь!    

     

Но на семьдесят четвёртый раз не добежал заяц до конца: упал  на передние ноги, пошла у него кровь горлом, и не мог он двинуться дальше.    

Взял ёж выигранные им золотой луидор и бутылку водки, вызвал  свою жену из борозды, и они пошли вместе домой, оба друг другом вполне  довольные. Если они не умерли, то живут они ещё и сейчас.    

Вот как оно вышло, что простой полевой ёж обогнал зайца, и с  той поры уже ни один заяц не решался больше бегать с ежом взапуски.    

А сказки этой поученье такое: во-первых, никто, каким бы  знатным он себя ни почитал, не должен себе позволять глумиться над простым  человеком – хотя бы даже и над ежом. Во-вторых, даётся совет такой: если  надумает кто жениться, то пускай тот берёт себе жену из того же круга, что и  сам, и пусть будет она на него самого похожа. Вот, скажем, если ты ёж, то и  бери себе в жёны ежиху, и так дальше.    

 188. Веретёнце,  челнок и иголка    

     

Жила-была девушка; отец и мать у неё умерли, когда она была  ещё совсем маленьким ребёнком. А на краю деревни жила в избушке её крёстная  мать; она зарабатывала себе на хлеб тем, что пряла, ткала и шила. Старуха  приняла к себе в дом сироту, научила её работать и воспитала в скромности и  послушании. Когда девушке исполнилось пятнадцать лет, старуха заболела; она  подозвала к постели девушку и говорит:    

– Милая моя дочка, я чувствую, что близок мой конец. Я  оставляю тебе эту избушку, – будет тебе где от ветра и непогоды укрыться;  да ещё веретёнце, челнок и иголку, – вот и сможешь ты себе всегда на хлеб  заработать.    

Она возложила руки на голову дочери, благословила её и  сказала:    

– Помни в сердце своём всегда о боге, и будет тебе  хорошо.    

Затем она закрыла глаза и умерла. Когда её хоронили, девушка  шла за гробом, горько плача, и воздала ей последний долг.    

Стала девушка с той поры жить одна-одинёшенька в маленькой  избушке; к работе она была прилежна: пряла, ткала и шила; и во всём, что она  делала, было благословение доброй старухи. И было так, что лён у неё в каморке  никогда не переводился, а становилось его всё больше; если соткёт она кусок  полотна, или ковёр сделает, или рубашку сошьёт, то тотчас находится и  покупатель, плативший ей щедро, и она никогда не испытывала нужды и могла ещё  кое-чем с другими людьми поделиться.    

На ту пору по той земле путешествовал королевич, ища себе  невесту. Бедную девушку брать ему не полагалось, но и богатой он тоже не хотел.  И он сказал:.    

– Та будет моею женой, кто самая бедная, и в то же  время и самая богатая.    

Приехав в деревню, где жила девушка, он стал расспрашивать,  как делал это он всюду, кто тут самая бедная и самая богатая. Ему сначала  назвали богатую; а самая бедная, эта та, мол, девушка, что живёт на краю  деревни. Богатая сидела на пороге дома в праздничном наряде, и когда королевич  подошёл к ней, она встала, пошла к нему навстречу и низко ему поклонилась. Он  её оглядел, ни слова не молвил и поскакал дальше. Когда он подъехал к избушке  бедной девушки, то её у дверей не было, она сидела в своей комнатке.    

Он остановил коня и увидел в окошке, в которое светило яркое  солнце, девушку, что сидела за прялкой и усердно работала. Она посмотрела и,  заметив, что на неё загляделся королевич, вся зарделась, опустила глаза и  продолжала прясть. Уж не знаю, не ведаю, была ли на этот раз нитка ровная, но  она пряла до тех пор, пока королевич не уехал.    

Потом она подошла к окошку, отворила его и сказала:    

– А в комнате-то как жарко стало, – и она смотрела  ему вслед, пока видны были белые перья на его шляпе.    

Села девушка в своей каморке снова за работу и продолжала  прясть. И пришли ей на память слова, которые не раз ей повторяла старуха, сидя  за работой, и она стала тихо напевать:    

     

Веретенышко, скакни,    

Женишка мне приведи!    

     

И что же тогда случилось? – Вмиг выпрыгнуло веретёнце у  неё из рук и покатилось прямо в дверь. Когда она от изумленья встала, чтоб  поглядеть, куда оно укатилось, она увидела, что оно весело запрыгало по полю,  таща за собой блестящую золотую нитку. И вскоре оно скрылось из виду. У девушки  веретёнца больше не было, и она взяла тогда в руки челнок, села за ткацкий  станок и принялась ткать.    

А веретено запрыгало, покатилось дальше, и только нитка  кончилась, докатилось оно к королевичу.    

– Что я вижу? – воскликнул он. – Пожалуй,  веретено хочет указать мне дорогу?    

Он повернул коня и поскакал за золотой ниткой назад. А  девушка в то время сидела за своей работой и пела:    

     

Челночок мой, тки живей,    

Жениха веди скорей!    

     

И тотчас выскочил челнок у неё из рук и прыгнул прямо к  дверям.    

На пороге он стал ткать ковёр, да красоты прямо невиданной.  По краям того ковра зацветали розы и лилии; посередине, на золотом поле,  подымались зелёные стебли, и прыгали меж ними зайцы да кролики, олени и лани  протягивали головы, а наверху сидели на ветвях пёстрые птицы, и казалось, что  вот-вот они запоют. А челночок бегал взад и вперёд и всё как будто росло само  собой.    

Но вот челнок убежал, и девушка принялась тогда за шитьё;  она держала в руке иголку и пела:    

     

Ты, иголочка, игла,    

Дом укрась для женишка!    

     

Вдруг выскользнула у неё из рук иголка и стала летать по  комнате, да так быстро, прямо как молния. Казалось, что никак не иначе, а  работают тут незримые духи; и покрылись вмиг стол и скамьи зелёным сукном, а  стулья – бархатом, а на окнах появились шёлковые занавески.    

Только сделала иголка последний стежок, увидала девушка в  окошке белые перья на шляпе у королевича, – его привело сюда веретено своей  золотой нитью. Он встал с коня, ступил по ковру в дом, и только зашёл он в  комнату, встала девушка, одетая в бедное своё платье, но она пылала в нём,  точно роза на кусте.    

– Ты самая бедная, но ты самая богатая, – молвил  он ей, – пойдём со мною, и будешь ты моей невестой.    

Она молча протянула ему руку. Тогда он поцеловал её, вывел  из дому, усадил на коня и привёз её в королевский дворец, где они отпраздновали  весёлую свадьбу.    

А веретёнце, челнок и иголка отданы были на сохранение в  королевскую сокровищницу, где и находятся в великом почёте.    

 189. Мужичок и  чёрт    

     

Жил-был на свете умный и хитрый мужичок. О его проделках  можно немало бы порассказать, но самый лучший сказ будет о том, как повстречал  он чёрта и оставил его в дураках.    

Пахал раз мужичок своё поле и собирался уже домой  возвращаться, а тут наступили сумерки. Вдруг видит мужичок посреди своего поля  груду горящих углей; удивился он, подошёл, видит – сидит на самом огне  маленький чёрный чёртик.    

– А не сидишь ли ты, чего доброго, на кладе? –  спросил мужичок.    

Так оно и есть, – ответил чёртик, – на кладе.  Золота да серебра тут будет побольше, чем ты видел за всю свою жизнь.    

– Но клад-то лежит на моём поле, – стало быть, он  принадлежит мне, – сказал мужичок.    

– Он твой и будет, – ответил чёрт, – если ты  мне два года согласен будешь отдавать половину того, что вырастет у тебя на  поле, – денег-то у меня достаточно, а вот зелени хотелось бы мне отведать.    

Стал мужичок сговариваться.    

– А чтоб не вышло у нас с тобой при дележе  спора, – сказал он, – пусть принадлежит тебе то, что вырастет над  землёй, а мне то, что вырастет под землёй.    

Чёрту это очень понравилось. Посадил тогда хитрый мужичок  репу. Вот пришло время снимать урожай, и явился чёрт, чтоб забрать своё, но  нашёл он одну лишь жёлтую, пожухлую ботву, а мужичок остался доволен и выкопал  себе репу.    

– Один раз ты выиграл, – сказал чёрт, – но  дальше дело так не пойдёт. Твоё будет теперь то, что вырастет на земле, а моё –  что под землёй.    

– Я и на то согласен, – говорит мужичок.    

Подошло время сеять; и посеял мужичок на этот раз не репу, а  пшеницу. Поспела пшеница, пошёл мужичок на поле и скосил полные колосья по  самый корень.    

Приходит чёрт, видит одно только жнивьё, и от злости  запрятался он в ущелье.    

– Так вас, лукавых, и надо надувать! – сказал  мужичок, пошёл и забрал себе клад.    

     

190. Хлебные  крошки на столе    

     

Сказал раз петушок своей курочке:    

– Зайдём со мной в комнату да поклюём на столе хлебные  крошки: наша-то хозяйка в гости ушла.    

А курочка и говорит:    

– Нет, нет, нет, не пойду! Как узнает о том хозяйка,  она прибьёт нас.    

Говорит петушок:    

– Да она ничего о том не узнает, пойдём! Она ведь ушла,  не скоро вернётся.    

А курочка говорит опять:    

– Нет, нет, нет. Хоть она и ушла, а я всё-таки не  пойду.    

Но петушок не давал ей покоя, всё уговаривал, и вот,  наконец, зашли они в комнату – да на стол, и все хлебные крошки быстро-быстро  поклевали.    

А тут, на беду, воротилась как раз в это время хозяйка,  схватила палку и жестоко их исколотила. Выбрались они из дому, завели разговор,  и говорит курочка петушку:    

– Куд-куда, куд-куда, куд-куда ты ходил? А не я ль  говорила куда?    

Тут петушок рассмеялся и говорит:    

– Хо-хо-хо, а я разве-то знал?    

И пошли они себе дальше.    

 191. Морская рыбка    

     

Жила-была на свете королевна, и был у неё во дворце, высоко,  под самою крышей дозорной башни, зал с двенадцатью окнами, выходившими на все  стороны света. Когда она подымалась в тот зал и смотрела вокруг, то могла  видеть всё своё королевство. Из первого окошка она видела лучше, чем остальные  люди, из второго ещё лучше, из третьего ещё ясней и так дальше, а из двенадцатого  окошка она видела всё, что находилось над землёй и под землёю, и ничего не  оставалось от неё сокрытым. А так как была она гордая, подчиняться никому не  хотела и желала сохранить всю власть в своих руках, то она объявила, что лишь  тот может стать её мужем, кто сумел бы так от неё спрятаться, чтоб она его  никак отыскать не могла. И кто на это дело отважится, а она его отыщет, то  отрубят тому голову и насадят её на кол. И стояло уже перед замком девяносто  семь кольев с мёртвыми головами, и долгое время никто в женихи не объявлялся.  Королевна была этим довольна и думала: «Теперь я всю жизнь буду свободна».    

Но вот явилось к ней трое братьев и объявили ей, что хотят  попытать счастья. Старший полагал, что он будет в безопасности, если заберётся  в известковую пещеру, – но королевна заметила его уже из первого окошка,  велела его оттуда вытащить и отрубить ему голову. Средний брат забрался в  подвал замка, – но и его тоже увидела она из первого окошка, и он тоже  погиб: насадили его голову на девяносто девятый кол. Тогда явился к ней младший  брат и попросил дать ему день на раздумье и помиловать его дважды, если она его  разыщет, а не удастся ему спрятаться и на третий раз, тогда уж и ему, мол,  самому жизнь не мила будет. А так как был он очень красивый и так ласково её  просил, то она сказала: «Хорошо, я согласна, но это тебе не удастся».    

На другой день он долго думал-раздумывал, как бы ему получше  спрятаться, но всё было напрасно. Взял он тогда ружьё и вышел поохотиться. Он  заметил ворона и нацелился в него; но только собрался охотник спустить курок, а  ворон ему и говорит:    

– Не бей меня, я за это тебе службу сослужу!    

Охотник стрелять не стал, пошёл дальше и подходит к озеру, и  видит – выплыла из его глубины наверх рыба. Только он прицелился, а рыба как  заговорит:    

– Не бей меня, я тебе за это сослужу службу!    

Он дал ей нырнуть в воду, пошёл дальше и повстречал лису,  она шла прихрамывая. Он выстрелил в неё, но не попал, и крикнула лиса:    

– Ты лучше ко мне подойди да вытащи мне из ноги занозу.    

Охотник так и сделал, а потом собрался лису убить и содрать  с неё шкуру. А лиса говорит:    

– Оставь меня в живых, я тебе за это службу сослужу!    

Отпустил юноша лису, она убежала, а когда стало смеркаться,  он воротился домой.    

На другой день надо было ему прятаться, но что он ни придумывал,  как ни ломал себе голову, а придумать не мог, куда бы ему спрятаться. Пошёл он  в лес к ворону и говорит:    

– Я оставил тебя в живых, так скажи мне, куда б это мне  запрятаться, чтоб не увидела меня королевна.    

Опустил ворон голову, долго-долго раздумывал, наконец  прокаркал:    

– Я надумал!    

Он принёс из своего гнезда яйцо, разбил его на две части и  сунул в него юношу. Потом ворон слепил яйцо и уселся на него. Подошла королевна  к первому окошку, не могла его найти, не нашла она его и в следующем окне. Она  стала уже побаиваться, но в одиннадцатое окно она всё-таки его увидела. Велела  тогда королевна убить ворона, принести яйцо и разбить его, – и пришлось  юноше из него вылезти. И сказала королевна:    

– На первый раз я тебе прощаю; а не придумаешь что  получше, пропал ты тогда.    

Отправился он на другой день к озеру, кликнул рыбу и  говорит:    

– Я оставил тебя в живых, так скажи мне, куда б это мне  спрятаться, чтоб не нашла меня королевна?    

Подумала-подумала рыба и наконец воскликнула:    

– Я уж знаю! Я спрячу тебя у себя в животе.    

Она проглотила его и опустилась на самое дно озера.    

Посмотрела королевна в свои окна, не увидела его и в  одиннадцатое окошко, запечалилась, но в двенадцатое всё таки наконец его  заметила. Она велела поймать рыбу, разрезать её, и юноша был найден. Можете  себе представить, что творилось у него на душе! И говорит королевна:    

– Дважды тебе прощено, но уж будет твоя голова на сотом  колу торчать.    

Вышел он в последний день с тяжёлым сердцем в поле и  повстречал там лису.    

– Ты умеешь находить всякие лазейки, – говорит он  ей, – я оставил тебя в живых, так вот посоветуй мне, куда бы мне  спрятаться, чтоб не нашла меня королевна?    

– Трудное это дело, – ответила лиса. Было видно,  что она призадумалась.    

Наконец она воскликнула:    

– Я уж придумала!    

Она подошла с ним к роднику, окунулась в него – и вышла  оттуда в виде продавца разных зверей. Юноше она тоже велела окунуться в воду, и  он обратился в маленькую морскую рыбку.    

Отправился продавец зверей в город и стал показывать людям  послушную рыбку. Сбежалось много народу поглядеть на рыбку. Наконец явилась и  королевна, а так как ей рыбка очень понравилась, то она купила её и заплатила  за неё продавцу немало денег. Но прежде чем её отдать, сказал он рыбке: «Если  подойдёт королевна к окошку, ты быстро заберись ей под косу».    

Подошло время, когда королевна должна была его разыскивать.  Она подходила по порядку ко всем окнам, с первого до одиннадцатого, но нигде  его не увидела. Когда она не заметила его и в двенадцатое окошко, она  испугалась, разгневалась и так сильно захлопнула окошко, что разлетелись стёкла  во всех окнах на тысячи осколков и даже задрожал весь замок.    

Вернулась она назад и почувствовала у себя под косой морскую  рыбку. Она схватила её, бросила на пол и крикнула:    

– Прочь с моих глаз!    

Кинулась рыбка к своему продавцу, поспешили они вдвоём к  роднику, окунулись в него, – к ним и вернулся их прежний вид. Поблагодарил  юноша лису и говорит:    

– Ворон и рыба по сравненью с тобой сущие дураки, а ты  и вправду на хитрости мастерица!    

И пошёл юноша прямо в замок. Королевна его уже там  дожидалась и судьбе своей покорилась. Отпраздновали они свадьбу, и сделался  юноша теперь королём и всего королевства хозяином. Однако он никогда не  рассказывал ей, куда он спрятался в третий раз и кто ему помог, – она  верила что всё это сделал он по собственному умению, и она его уважала, и  думала, про себя: «А он-то умеет больше меня!»    

 192. Ловкий вор    

     

Сидел раз старик со своей старухой у бедной избушки, и  захотелось им немного отдохнуть от работы. Вдруг подъезжает пышная, запряжённая  четвёркой вороных карета, и выходит из кареты богато одетый господин.  Крестьянин поднялся, подошёл к господину и спрашивает: что, мол, будет ему  угодно и чем он мог бы ему услужить. Незнакомец подал старику руку и говорит:    

– Хотелось бы мне только всего – отведать разок деревенской  пищи. Наварите мне картошки, как вы её обычно приготовляете, а я сяду с вами за  стол и с удовольствием поем.    

Улыбнулся крестьянин и говорит:    

– Вы, пожалуй, граф или князь, или даже сам герцог. У  знатных людей иной раз является такая охота; ваше желанье будет исполнено.    

Хозяйка пошла на кухню, начала мыть и чистить картофель,  собираясь приготовить клёцки, какие обычно едят крестьяне. В то время когда она  занималась на кухне хозяйством, крестьянин говорит незнакомцу:    

– Пока что пойдёмте ко мне в сад, мне надо там  кой-какую работу закончить.    

А были в саду накопаны ямы, и собирался старик сажать  деревья.    

– Что, разве у вас нет детей, – спросил  незнакомец, – которые бы помогли в работе?    

– Нету, – ответил крестьянин. – Был, правда,  у меня сын, – добавил он, – но много лет тому назад как ушёл он  странствовать по свету. Парень он был разбитной, умный и расторопный, но  учиться ничему не хотел и занимался всякими дурными делами; в конце концов он  от меня убежал, и с той поры я о нём ничего не знаю.    

Взял старик деревцо, посадил его в яму, а рядом вбил  колышек; засыпал яму землёй, утоптал её, подвязал ствол деревца внизу,  посередине и сверху соломенным жгутом к колышку.    

– А скажите, пожалуйста, – спросил  господин, – почему вы не подвязываете к колышку и кривого, суковатого  дерева, что пригнулось почти до самой земли, чтоб выросло оно ровное?    

Улыбнулся старик и говорит:    

– Судя по вашему разговору, я вижу, ваша милость, что  вы садоводством не занимались. Это ведь дерево старое, всё покорёженное – его  никак уж не выпрямишь; деревья надо растить смолоду.    

– Это как и с вашим сыном случилось, – учили бы  его с малых лет, и не убежал бы он от вас; а теперь он уже огрубел; и тоже  покорёжился.    

– Что правда то правда, – ответил старик. –  Много лет прошло с той поры, как он ушёл от меня: может, он и изменился.    

– А вы бы узнали его, если б он к вам явился? –  спросил незнакомец.    

– В лицо трудно было б узнать, – ответил  крестьянин, – но есть у него примета, родинка на плече, она похожа на боб.    

Только он это сказал, как снял незнакомец камзол, открыл  плечо и показал крестьянину родинку.    

– Боже ты мой! – воскликнул старик. – Как же  это так, что ты, мой сын, да таким знатным господином сделался и живёшь в  богатстве и роскоши? Каким путём ты этого добился?    

– Эх, отец, – ответил сын, – молодое-то  дерево к колышку не было привязано, и выросло оно кривое; теперь-то уж оно и  вовсе состарилось, сейчас уж его не выпрямишь! Как я всего этого добился? Я  сделался вором. Но вы не пугайтесь; я воровских дел мастер. Не существует для  меня ни замков, ни запоров: что мне понравится, то и моё. Вы не думайте, что я  – ворую как простой какой-нибудь вор; я беру только то, что у богачей лишнее.  Бедных людей я не трогаю: я им даю, а у них ничего не забираю. Также я не беру  и того, что мог бы взять без всякого труда, без хитрости и ловкости.    

– Ох, сын мой, – сказал отец, – мне всё-таки  дело это не нравится: вор, как ни говори, вором и останется; скажу я тебе, это  добром не кончится.    

Повёл он его к матери; и как услыхала она, что это её сын  родной, на радостях расплакалась, а как сказал он ей, что он воровских дел  мастер, – потекли у неё слёзы по лицу ручьями.    

– Хотя он и вором сделался, а всё ж таки мне он сын, и  вот довелось мне увидеть его ещё раз своими глазами.    

Сели они за стол, и он отведал снова вместе со своими  родными простой пищи. И сказал отец:    

– Если наш граф, что в том замке живёт, доведается, кто  ты такой и чем занимаешься, он не станет тебя на руках носить и баюкать не  будет, как было это, когда он держал тебя над купелью, а велит тебя повесить,  чтоб качался ты на верёвке.    

– Вы, батюшка, об этом не беспокойтесь, он мне ничего  не сделает, – я своему ремеслу хорошо обучен. Я вот сам к нему нынче  наведаюсь.    

Когда стало уже смеркаться, уселся воровских дел мастер в  свою карету и поехал в замок. Граф, посчитав его за важного господина, принял  его любезно. Но когда незнакомец признался, кто он такой, граф побледнел и  некоторое время молчал. Затем он сказал:    

– Ты мой крестник, а потому я считаю нужным оказать  тебе милость и поступить с тобой снисходительно. А так как ты хвалишься, что ты  воровских дел мастер, то мне хотелось бы твоё мастерство испытать. Но если ты  испытанья не выдержишь, тебе придётся праздновать свадьбу с дочкой канатных дел  мастера, и будет тебе музыкой карканье воронов.    

– Господин граф, – ответил ловкий вор, – вы  придумайте три самых трудных задачи, и если я их не выполню, поступайте со  мной, как вам будет угодно.    

Граф немного пораздумал, а потом говорит:    

– Хорошо! Во-первых, ты должен украсть из конюшни моего  любимого коня; во-вторых, ты должен, когда мы с женою уснём, вытащить из-под  нас простыню, да так, чтоб мы этого не заметили, кроме того, снять у моей жены  с пальца обручальное кольцо; и третье и последнее – ты должен похитить мне из  церкви пастора и причетника. Запомни всё это хорошенько, ведь дело твоей жизни  касается.    

Отправился воровских дел мастер в ближайший город, купил  себе там у одной старухи-крестьянки платье и надел его на себя. Потом он  выкрасил себе лицо в смуглый цвет и расписал на нём морщины так, что никто не  мог бы его узнать. Наконец он налил небольшой бочонок старого венгерского вина  и подсыпал в него сонного зелья. Положил он тот бочонок в корзину, взвалил её  на спину и направился степенным шагом, покачиваясь, к графскому замку.    

Пока он дошёл, стало уже совсем темно: он уселся во дворе на  камень, начал покашливать, как больная грудью старуха, и потирать руки, будто  ему холодно. А лежали у ворот конюшни, возле костра, солдаты; один из них  заметил женщину и крикнул ей:    

– Бабушка, подходи-ка поближе да погрейся возле нас.  Ведь ночевать-то тебе здесь негде; ты знаешь, куда попала?    

Заковыляла старуха, подошла к ним, попросила снять у неё со  спины корзину и подсела возле солдат у костра.    

– Что это у тебя в бочонке, старая ты развалина? –  спросил один из них.    

– Глоток доброго вина, – ответила старуха, –  я живу тем, что торгую, а за деньги да ласковое слово налью вам охотно  стаканчик.    

– Ну-ка давай, – сказал солдат и, отведав вина,  заметил: – Что ж, вино хорошее, я охотно выпью ещё стакан, – и он велел  нацедить себе ещё, остальные тоже последовали его примеру.    

– Эй, друзья! – крикнул один из них, обращаясь к  тем, кто сидел в конюшне. – Тут вот пришла старушка, есть у неё вино, оно  такое же старое, как и она сама. Хлебните и вы маленько, оно согреет вам  желудок куда получше, чем наш костёр.    

Внесла старуха свой бочонок в конюшню. В это время один из  конюхов сидел на осёдланном любимом графском коне, другой держал в руках  уздечку, а третий ухватился за хвост. Старуха нацеживала им вина, сколько  требовали, пока весь запас не вышел. И вот выпала вскоре у одного из рук  уздечка, он опустился на землю и начал храпеть; другой выпустил из рук конский  хвост, уселся на земле и захрапел ещё погромче. А тот, кто сидел в седле, хоть  и остался на нём, но свесил голову на шею лошади, уснул и дышал ртом, словно  кузнечный мех. Солдаты во дворе давно уже уснули, они лежали на земле вповалку,  недвижно, будто каменные. Как увидел ловкий вор, что ему всё удалось, сунул в  руки одному вместо уздечки верёвку, а тому, кто держал хвост, – соломенную  метёлку; но что было делать с тем, кто сидел на спине у коня? Сбрасывать его  вниз ему не хотелось, – он мог бы проснуться и поднять крик. Но он знал,  что придумать, расстегнул подпругу, подвязал покрепче к седлу две верёвки, что  висели на стенных кольцах, и поднял спящего всадника вместе с седлом вверх,  затем обкрутил верёвки вокруг столбов и крепко-накрепко их завязал. Потом он  отвязал коня с цепи; но если бы он поскакал по вымощенному камнем двору, то в  замке услыхали бы шум. Поэтому он сначала обернул копыта старым тряпьём, затем  осторожно вывел коня и ускакал.    

Когда уже рассвело, воровских дел мастер мчался во весь опор  к замку. Граф только что поднялся с постели и выглянул в окно.    

– Доброе утро, господин граф! – крикнул он  ему. – Вот и конь, которого мне удалось удачно вывести из конюшни. Вы  поглядите, как преспокойно ваши солдаты лежат и спят, а если вам будет угодно  зайти на конюшню, вы увидите, как удобно расположились ваши сторожа.    

Графу ничего не оставалось больше, как рассмеяться, и он  сказал:    

– Один раз тебе удалось, но в другой раз так удачно  тебе не сойдёт. Я тебя предупреждаю, что если ты мне попадёшься, я поступлю с  тобой, как с вором.    

Вечером, когда графиня отправилась спать, она крепко зажала  руку с обручальным кольцом, и граф сказал:    

– Все двери заперты и закрыты на засов, я буду  подстерегать вора, а если станет он лезть в окно, я его пристрелю.    

Но ловкий вор направился в сумерках на поле, к виселице,  срезал там бедного грешника с верёвки, на которой тот висел и потащил его на  спине в замок. Потом он подставил лестницу к спальне, взвалил его себе на плечи  и начал взбираться наверх. Когда он поднялся настолько высоко, что в окне  показалась голова мертвеца, граф, лежавший в постели и не спавший, выхватил  пистолет и нацелился в него, но ловкий вор сбросил тотчас бедного грешника на  пол, а сам быстро спрыгнул с лестницы на землю и спрятался за углом. Ночь была  такая лунная, что ловкий вор мог ясно разглядеть, как граф вылез из окна на  лестницу, спустился вниз и отнёс мертвеца в сад. Он начал там копать яму, чтобы  положить в неё мертвеца. «Теперь, – подумал вор, – настал самый  удобный момент», – он быстро выбрался из закоулка и взобрался по лестнице  наверх, прямо в спальню графини.    

– Дорогая жена, – начал он, подражая голосу  графа, – вор уже мёртв, но всё же он мне доводится крестником; он был  скорее плутом, чем злодеем; мне не хотелось бы его выставлять на всеобщий  позор, да и жалко мне бедных родителей. Я сам похороню его в саду, пока не  начнёт светать, чтоб не стало обо всём известно людям. Дай мне простыню, я  заверну в неё труп и зарою его, как собаку.    

Графиня подала ему простыню.    

– Знаешь что, – продолжал вор, – мне хочется  проявить великодушие: дай мне и кольцо, ведь несчастный жизнью своей рисковал,  уж пусть он возьмёт его с собой в могилу.    

Не хотелось ей графу перечить, и хотя неохотно, но она сняла  всё же с пальца кольцо и подала ему. Вор быстро выбрался с этими двумя вещами и  счастливо вернулся домой, прежде чем граф в саду покончил со своей работой  могильщика.    

Каково же было изумление графа, когда на другое утро явился  воровских дел мастер и принёс ему простыню и кольцо.    

– Да неужто ты колдовать умеешь? – сказал он  ему. – Кто это тебя вытащил из могилы, куда я тебя сам положил, и кто тебя  воскресил?    

– Да вы меня вовсе и не хоронили, – сказал  вор. – Вы закопали несчастного грешника с виселицы. – И он рассказал  подробно, как всё это случилось. И должен был граф признать, что вор он ловкий  и хитрый.    

– Но это ещё не всё, – добавил граф. – Тебе  предстоит выполнить и третью задачу, если ты с нею не справишься, то всё это  тебе мало поможет.    

Усмехнулся мастер, ничего не ответил.    

Вот наступила ночь, подошёл он к деревенской церкви, с  длинным мешком за спиной, с узелком под мышкой и фонарём в руке. Были у него в  мешке раки, а в узелке небольшие восковые свечи. Он уселся на кладбище, достал  из мешка рака и прилепил у него на спине восковую свечечку; потом он зажёг её,  выпустил рака на землю, чтобы тот полз. Достал он из мешка второго рака, сделал  то же самое, и так продолжал, пока не вынул из мешка и последнего рака.    

Потом надел он на себя чёрную одежду, похожую на монашескую  сутану, и приклеил себе к подбородку седую бороду. Когда его теперь никак  нельзя было бы узнать, он взял пустой мешок, направился в церковь и взошёл на  кафедру. Часы на колокольне в это время пробили как раз полночь; когда отзвучал  последний удар, вор громким голосом возвестил:    

– Слушайте, грешные люди, настал конец света, близится  день Страшного суда. Слушайте и внимайте. Кто хочет вместе со мной попасть на  небо, пусть тот залезет в этот мешок. Я – Пётр, стоящий на страже у небесных  врат. Глядите, вон там на кладбище бродят покойники и собирают свои кости.  Подходите сюда, подходите, забирайтесь в мешок, близится конец света!    

Этот возглас разнёсся по всей деревне. Пастор и причетник,  которые жили неподалёку от церкви, первые его услыхали, а увидев свечи,  блуждающие по кладбищу, решили, что случилось нечто необычайное, и зашли в  церковь. Они послушали немного проповедь, потом причетник толкнул пастора и  говорит:    

– Было б неплохо воспользоваться случаем и попасть нам  вместе до наступления Страшного суда столь легко на небо.    

– И правда, – ответил пастор, – это и я тоже  подумал; если угодно, давайте вместе отправимся в путь-дорогу.    

– Да, – ответил причетник, – но вам-то,  господин пастор, первому надлежит входить, а я уж следом за вами.    

Вот двинулся поп вперёд и взошёл на кафедру, где воровских  дел мастер раскрыл свой мешок. Забрался пастор первым, а следом за ним –  причетник. Завязал тут вмиг ловкий вор крепко-накрепко свой мешок, схватил его  за конец и потащил вниз по лесенке с церковной кафедры; и когда головы двух  дураков бились о ступеньки, он провозгласил: «Сейчас мы уже переходим через  горы». Потом потащил он их таким же образом по деревне, и когда им приходилось  волочиться по лужам, он говорил: «А теперь мы проходим сквозь сырые облака», а  когда втаскивал он их по замковой лестнице, он приговаривал: «А сейчас  подымаемся мы по небесной лестнице и скоро будем в преддверии рая».    

Наконец взобрались они наверх; засунул вор мешок на  голубятню, а когда голуби замахали крыльями, он сказал: «Слышите, как радуются  ангелы и крыльями машут?» Потом он задвинул засов и ушёл.    

На другое утро он направился к графу и сказал ему, что  выполнил и третью задачу, утащил из церкви пастора и причетника.    

– Куда же ты их бросил? – спросил граф.    

– Они лежат завязанные в мешке на самом верху голубятни  и воображают, что попали на небо.    

Поднялся граф сам наверх и убедился, что тот сказал правду.  Освободил он пастора и причетника из их темницы и говорит:    

– Ты из воров вор и дело своё выиграл. На этот раз ты  можешь уходить подобру-поздорову, но из моих владений убирайся, а если опять  появишься тут, то получишь своё повышенье на виселице.    

Попрощался ловкий вор со своим отцом-матерью и ушёл снова  бродить по свету. С той поры никто о нём больше и не слышал.    

 193. Барабанщик    

     

Однажды вечером шёл молодой барабанщик один по полю.  Подходит он к озеру, видит – лежат на берегу три куска белого льняного полотна.  «Какое тонкое полотно», – сказал он и сунул один кусок в карман. Пришёл он  домой, а про свою находку и думать позабыл и улёгся в постель. Но только он  уснул, как почудилось ему, будто зовёт его кто-то по имени. Стал он  прислушиваться и услыхал тихий голос, который молвил ему: «Барабанщик,  проснись, барабанщик!» А ночь была тёмная, он не мог никого разглядеть, но ему  показалось, будто носится перед его постелью, то вверх подымается, то вниз  опускается, какая-то фигура.    

– Что тебе надо? – спросил он.    

– Отдай мне мою рубашечку, – ответил голос, –  ты забрал её у меня вечером возле озера.    

– Я отдам тебе её, – сказал барабанщик, –  если ты мне скажешь, кто ты такая.    

– Ах, – ответил голос, – я дочь  могущественного короля, но я попала в руки ведьмы и заключена на Стеклянной  горе. Каждый день я должна купаться в озере вместе со своими двумя сёстрами, а  без рубашечки я улететь назад не могу. Сёстры мои вернулись домой, а мне  пришлось там остаться. Прошу я тебя, отдай мне назад мою рубашечку.    

– Бедное дитятко, успокойся, – сказал  барабанщик, – я охотно готов отдать её тебе.    

Он достал из кармана рубашечку и протянул её ей в темноте.  Она торопливо схватила её и собралась было уходить.    

– Погоди немного, – сказал он, – может быть,  я смогу тебе чем помочь.