1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 
— Я говорю, что смотрю «Неприкасаемых» и знаю, что мафия доносчиков не жалует. Я купил револьвер для самозащиты — это мое право согласно Второй поправке — и носил его при себе. — Я кивнул на пластиковый мешок. — Этот револьвер.
     
— Где вы его купили? — спросил Хости.
     
— Не помню.
     
— Ваша амнезия очень удобна, да? — прорычал Фритц. — Совсем как в «Тайной буре» или в «Как вращается мир».
     
— Поговорите с Перри, — повторил я. — И еще раз взгляните на мое колено. Я вновь повредил его, поднимаясь на шестой этаж, чтобы спасти президенту жизнь. Об этом я расскажу прессе. Расскажу и о том, что за выполнение долга американского гражданина меня наградили допросом в этой жаркой маленькой комнате, не предложив даже стакана воды.
     
— Вы хотите воды? — спросил Фритц, и я понял, что все обернется как нельзя лучше, если я не допущу ошибки. Президент находился на волосок от смерти, но остался в живых. И этой парочке — не говоря уже о начальнике полиции Далласа Джессе Карри — очень нужен герой-спаситель. А после гибели Сейди у них остался только я.
     
— Нет, — ответил я, — но не отказался бы от кока-колы.
    
    
     
      
6
     
     
В ожидании колы я думал о словах Сейди: Мы оставляем след шириной в милю. Она говорила правду, но, возможно, я мог обратить это себе на пользу. Если, конечно, некий водитель эвакуатора ремонтной мастерской одной автозаправочной станции «Эссо» в Форт-Уорте сделал все то, о чем говорилось в записке, оставленной под дворником «шевроле».
     
Фритц закурил и пододвинул пачку ко мне. Я покачал головой, и он ее убрал.
     
— Расскажите нам, откуда вы его знаете, — предложил он.
     
Из моих слов следовало, что я познакомился с Ли на Мерседес-стрит и какое-то время мы общались. Я слушал его разглагольствования о пороках фашистско-империалистической Америки и об удивительном социалистическом государстве, которое рождалось на Кубе. Куба — это идеал, утверждал он. Россию захватили никчемные бюрократы, и по этой причине он оттуда уехал. На Кубе же правил дядюшка Фидель. Ли не утверждал, что дядюшка Фидель ходит по воде, но намекал на это.
     
— Я думал, что он чокнутый, но мне нравилась его семья. — В этом я не покривил душой. Мне действительно нравилась его семья, и я действительно думал, что он чокнутый.
     
— Как вышло, что профессиональный учитель поселился в таком дерьмовом районе Форт-Уорта? — спросил Фритц.
     
— Я писал роман. Понял, что, работая в школе, мне его не написать. Мерседес-стрит — дно, зато жилье там стоит дешево. Я думал, что на книгу уйдет год, а это означало, что сбережения придется растянуть. Когда становилось совсем тошно, я представлял себе, что живу на чердаке на Левом берегу[162].
     
Фритц. Ваши сбережения включали деньги, выигранные у букмекеров?
     
Я. По части этого вопроса я воспользуюсь Пятой поправкой.
     
Фритц рассмеялся.
     
Хости. Итак, вы познакомились с Освальдом и сдружились с ним.
     
— Сдружился — громко сказано. Нельзя стать близким другом безумца. По крайней мере я таким не стал.
     
— Продолжайте.
     
Ли и его семья съехали; я остался. Однажды, совершенно неожиданно, он позвонил, чтобы сказать, что они с Мариной живут на Элсбет-стрит в Далласе. Сказал, что там округа получше, арендная плата мизерная и полно пустующих квартир. Я сообщил Фритцу и Хости, что к тому времени устал от Мерседес-стрит. Поэтому поехал в Даллас, встретился за ленчем с Ли в кафетерии «Вулвортса», а потом прогулялся с ним по окрестностям. В итоге арендовал нижнюю квартиру в доме 214 по Западной Нили-стрит. А когда освободилась верхняя, дал знать Ли. Типа услуга за услугу.
     
— Его жене на Элсбет-стрит не нравилось, — добавил я. — Западная Нили-стрит находилась буквально за углом, но дом был куда лучше. И они переехали.
     
Я понятия не имел, насколько тщательно они будут проверять мою историю, какие выводы сделают из хронологии событий, из того, что скажет им Марина, но только все это было не важно. Мне требовалось выиграть время. И даже наполовину правдивая история могла привести к желанному результату, потому что у агента Хости были веские причины сдувать с меня пылинки. Если бы я рассказал все, что знал о его отношениях с Освальдом, ему пришлось бы до конца карьеры морозить зад в Фарго.
     
— Потом произошло событие, которое заставило меня навострить уши. В прошлом апреле. В пасхальную неделю. Я сидел за кухонным столом, работал с рукописью, когда к дому подъехал роскошный автомобиль — думаю, «кадиллак» — и из него вышли двое. Мужчина и женщина. Хорошо одетые. Они привезли набивную игрушку для Джуни. Это…
     
Фритц. Мы знаем, кто такая Джун Освальд.
     
— Они поднялись по наружной лестнице, и я услышал, как мужчина — он говорил вроде бы с немецким акцентом, очень громко — спросил: «Ли, как ты мог промахнуться?»
     
Хости наклонился вперед. Его глаза так широко раскрылись, что заняли половину мясистого лица.
     
— Что?
     
— Вы меня слышали. Поэтому я заглянул в газеты, и знаете что? Четырьмя или пятью днями раньше кто-то стрелял в отставного генерала. Большую шишку с крайне правыми взглядами. Именно таких и ненавидел Ли.
     
— И что вы сделали?
     
— Ничего. Я знал, что у него есть револьвер — однажды Ли мне его показал, — но в газете говорилось, что в Уокера стреляли из винтовки. А кроме того, тогда меня прежде всего интересовало самочувствие моей девушки. Вы спрашивали, почему она носила в сумочке нож. Ответ прост: она боялась. На нее тоже напали, только не мистер Рот. Бывший муж. Он сильно ее изуродовал.
     
— Мы видели шрам, — кивнул Хости, — и сожалеем о вашей утрате.
     
— Благодарю, — ответил я, подумав: Судя по твоей физиономии, не очень-то ты сожалеешь. — В сумочке лежал тот самый нож, с которым ее бывший — его звали Джон Клейтон — набросился на нее. Она всюду носила его с собой. — Я вспомнил ее слова: Хотела иметь что-то для самозащиты, на всякий случай… И еще: И это тот самый всякий случай, да? Тот самый классический всякий случай?
     
Я на минуту закрыл лицо руками. Они ждали. Я опустил руки и продолжил бесстрастным голосом Джо Фрайди[163]. Только факты, мэм.
     
— Я сохранил за собой квартиру на Западной Нили, но большую часть лета провел в Джоди, заботясь о Сейди. К книге интерес потерял, подумывал о том, чтобы вновь учить детей в Денхолмской объединенной школе. Потом наткнулся на Акиву Рота и его громил. Сам попал в больницу. После того как меня выписали, оказался в реабилитационном центре, который называется «Эден-Фоллоус».
     
— Я его знаю, — кивнул Фритц. — Там все приспособлено для выздоравливающих.
     
— Да, а Сейди стала моей главной помощницей. Я ухаживал за ней, когда ее порезал муж. Она заботилась обо мне после того, как меня избили Рот и его прихвостни. Так случается. Возникает… ну, не знаю… некая гармония.
     
— Все происходит по какой-то причине, — важно изрек Хости, и мне очень захотелось перегнуться через стол и начать молотить кулаками по его красному мясистому лицу. Совсем не потому, что он ошибался. По моему скромному мнению, все действительно происходит по какой-то причине, но нравится ли нам эта причина? Редко.
     
— В конце октября доктор Перри разрешил мне ездить на небольшие расстояния. — Я откровенно лгал, но вряд ли они сразу бросятся с расспросами к Перри… а если соберутся превратить меня в Американского героя, не станут спрашивать вовсе. — В прошлый вторник я поехал в Даллас, чтобы взглянуть на свою квартиру на Западной Нили. Чистая блажь. Хотел посмотреть, а вдруг вернутся какие-то воспоминания?
     
Я действительно ездил на Нили-стрит, но для того, чтобы достать из-под крыльца револьвер.
     
— Потом отправился на ленч в «Вулвортс», как в прежние времена. И за стойкой сидел Ли, ел тунца на ржаном хлебе. Я сел рядом, спросил, что он поделывает, и он пожаловался, что ФБР достает его и жену. Сказал: «Я собираюсь научить этих ублюдков не связываться со мной, Джордж. Включи телевизор в пятницу и, возможно, кое-что увидишь».
     
— Матерь Божья! — воскликнул Фритц. — И вы связали его слова с визитом президента?
     
— Сначала — нет. Я никогда не следил за передвижениями Кеннеди по стране; я республиканец. — Две лжи по цене одной. — А кроме того, Ли сразу переключился на свою любимую тему.
     
Хости. Куба.
     
— Точно. Куба и да здравствует Фидель. Он даже не спросил, почему я хромаю. Его занимали исключительно свои проблемы, знаете ли, но в этом весь Ли. Я купил ему пудинг с заварным кремом — в «Вулвортсе» его готовят отменно, а стоит он всего четвертак — и спросил, где он работает. Он ответил, что в Техасском хранилище школьных учебников на улице Вязов. Говорил об этом, широко улыбаясь, будто считал разгрузку фургонов и перетаскивание коробок с книгами самым приятным делом в мире. Конечно же, чуть ли не всю его болтовню я пропустил мимо ушей, потому что мне не давала покоя нога, да и голова начала болеть. Я поехал в «Эден-Фоллоус», прилег, а когда проснулся, из памяти выскочила реплика этого парня с немецким акцентом, насчет как-ты-мог-промахнуться. Я включил телевизор, и там говорили о визите президента. Вот тут я заволновался. Пролистал ворох газет в гостиной, нашел статью о маршруте кортежа и увидел, что он проходит у Хранилища учебников. Я думал об этом всю среду.
     
Они уже наклонились над столом, жадно ловя каждое слово. Хости что-то записывал, не глядя в блокнот. Хотелось бы знать, удалось ли ему потом прочитать эти записи.
     
— Я спросил себя: Может, он и вправду это задумал? И ответил себе: Нет, Ли горазд трепаться, но на дело не пойдет. Так и рассуждал сам с собой. Вчера утром позвонил Сейди, рассказал ей обо всем, спросил ее совета. Она позвонила Деку — Деку Симмонсу, человеку, который, по моему мнению, заменил ей отца, — потом мне. Сказала, что я должен сообщить полиции.
     
— Я не хочу усиливать боль вашей утраты, сынок, — вставил Фритц, — но если бы вы это сделали, ваша подруга осталась бы в живых.
     
— Подождите. Вы еще не слышали всю историю. — Я тоже, потому что выдумывал на ходу. — Я сказал ей и Деку: никаких копов, этот парень может пострадать зазря, если не виноват. Вы должны понимать, что Ли едва сводил концы с концами. Мерседес-стрит — дно, и Западная Нили немногим лучше, но меня это устраивало. Я мужчина одинокий и писал книгу. Плюс в банке у меня лежат какие-то деньги. А Ли… У него красавица жена и две дочери, одна только-только родилась, и ему с трудом удавалось обеспечивать их. Плохим парнем я бы его не назвал…
     
Тут возникло неодолимое желание коснуться носа, чтобы убедиться, что он не растет.
     
— …но он был первостатейным мудаком, пардон за мой французский. Из-за этих безумных идей у него не складывалось с работой. По его словам, стоило ему куда-то устроиться, вмешивалось ФБР и ему указывали на дверь. Так случилось и с его работой в фотолаборатории.
     
— Это чушь собачья, — фыркнул Хости. — В своих проблемах этот парень винил всех, хотя создавал их исключительно сам. Кое в чем мы полностью с вами согласны, Амберсон. Он был первостатейным мудаком, и мне жаль его жену и детей. Чертовски жаль.
     
— Да? Рад за вас. В любом случае он работал, и я не хотел, чтобы ему дали пинка под зад только из-за его болтливого рта… а болтать он умел. Я сказал Сейди, что собираюсь пойти к книгохранилищу завтра — то есть сегодня, — чтобы проверить, чем он занимается. Она заявила, что пойдет со мной. Я сказал «нет». Если Ли действительно рехнулся и что-то задумал, ей будет грозить опасность.
     
— Он выглядел рехнувшимся, когда вы разговаривали с ним за ленчем? — спросил Фритц.
     
— Нет, держался невозмутимо, как и всегда. — Я наклонился к нему. — Я хочу, чтобы эту часть вы выслушали очень внимательно, детектив Фритц. Я знал, что она решила поехать со мной, что бы я ей ни сказал. Я слышал это в ее голосе. Вот я и удрал. Я сделал это, чтобы защитить ее. На всякий случай.
     
И это классический случай самозащиты, прошептала Сейди у меня в голове. Ей предстояло жить там, пока я вновь не увижу ее во плоти. И я поклялся, что увижу, несмотря ни на что.
     
— Я собирался провести ночь в отеле, но выяснилось, что свободного номера не найти. Тогда подумал о Мерседес-стрит. Я отдал ключ от дома 2706, где жил, но у меня оставался ключ от дома 2703 на другой стороне улицы, где жил Ли. Он дал мне его, чтобы я мог поливать комнатные растения.
     
Хости. У него были комнатные растения?
     
Я не отрывал глаз от Уилла Фритца.
     
— Сейди встревожилась, когда обнаружила, что я сбежал из «Эден-Фоллоус». Дек тоже. Поэтому он позвонил в полицию. Не один раз — несколько. И всякий раз коп, снимавший трубку, советовал ему не пороть чушь и обрывал связь. Я не знаю, записывал ли кто эти звонки на магнитофон, но Дек это подтвердит, и ему нет нужды врать.
     
Теперь пришла очередь Фритца багроветь.
     
— Если бы вы знали, сколько мы получили звонков с предупреждением о смертельной…
     
— Не сомневаюсь. А людей у вас в обрез. Только не говорите мне, что Сейди осталась бы жива, если бы мы заранее позвонили в полицию. Не говорите мне этого, хорошо?
     
Он промолчал.
     
— Как она вас нашла? — спросил Хости.
     
Об этом я мог не лгать и сказал правду. Потом они спросили о нашей поездке с Мерседес-стрит в Форт-Уорте до Техасского хранилища школьных учебников в Далласе. Эту часть истории я полагал наиболее опасной. Меня не волновал Ковбой-Студебекер. Сейди полоснула его ножом, но лишь после того, как он пытался украсть у нее сумочку. Его колымага доживала последние дни, и скорее всего ковбой даже не стал заявлять об угоне в полицию. Разумеется, мы угнали еще один автомобиль, но, учитывая поджимавшее нас время, полиция не стала бы предъявлять мне обвинения. Если бы попыталась, пресса распяла бы ее. Что меня волновало, так это красный «шевроле» с задними плавниками, напоминающими женские брови. В багажнике лежали два чемодана, но объяснить их появление там не составило бы труда: мы провели в «Кэндлвуд бунгалос» не один непристойный уик-энд. Однако если бы они заглянули в тетрадку Эла Темплтона… об этом мне не хотелось даже думать.
     
В дверь комнаты допросов осторожно постучали, и появилась голова одного из копов, доставивших меня в участок. Сидя за рулем патрульного автомобиля и просматривая вместе со своим напарником мои личные вещи, он выглядел типичным суровым копом из криминального фильма. Теперь же, когда на его лице читалась неуверенность, а глаза горели от волнения, я увидел, что он не старше двадцати трех. На коже еще оставались юношеские прыщи. За ним толпились люди (в форме и без), и все они пытались взглянуть на меня. Фритц и Хости нервно повернулись к незваному гостю.
     
— Господа, извините, что прерываю, но мистера Амберсона просят подойти к телефону.
     
Мясистое лицо Хости густо покраснело.
     
— Сынок, мы ведем допрос, и мне без разницы, кто ему звонит, пусть даже президент Соединенных Штатов.
     
Коп шумно сглотнул. Его кадык непрерывно ходил вверх-вниз.
     
— Э… господа… ему звонит президент Соединенных Штатов.
     
Как выяснилось, разница все-таки была.
    
    
     
      
7
     
     
Они повели меня по коридору к кабинету начальника Карри. Фритц поддерживал меня под одну руку, Хости — под другую. Поскольку они взяли на себя шестьдесят или семьдесят фунтов моего веса, я практически не хромал. Коридор забили репортеры, телекамеры и мощные лампы, которые подняли температуру воздуха градусов до ста. Эти люди — стоявшие на одну ступень выше папарацци — не имели никакого права находиться в полицейском участке после попытки покушения на убийство президента, но меня они не удивили. В другой реальности они также толпились здесь после ареста Освальда, и никто их не выгонял. Насколько я знал, никто даже не заикнулся об этом.
     
Хости и Фритц с каменными лицами прокладывали путь сквозь толпу. Вопросы сыпались и на них, и на меня. Хости крикнул:
     
— Мистер Амберсон сделает заявление для прессы после того, как сообщит властям всю необходимую информацию!
     
— Когда? — гаркнул кто-то.
     
— Завтра, послезавтра, может, на следующей неделе!
     
Послышались стоны, вызвавшие у Хости улыбку.
     
— Может, в следующем месяце. А сейчас президент Кеннеди ждет, когда он возьмет трубку, так что пропустите нас!
     
Они раздались в стороны, треща как сороки.
     
Устройства для охлаждения воздуха в кабинете начальника Карри ограничивались единственным вентилятором, который стоял на книжной полке, но движущийся поток вызывал божественные ощущения после спертости комнаты для допросов и коридорной жары. Посреди стола стоял черный телефонный аппарат со снятой трубкой. Здесь же лежала и папка с надписью «ЛИ Х. ОСВАЛЬД» на обложке. Совсем тоненькая.
     
Я взял трубку.
     
— Алло?
     
От гнусавого новоанглийского голоса у меня по спине побежали мурашки. Я говорил с человеком, который сейчас лежал бы в морге, если бы не мы с Сейди.
     
— Мистер Амберсон? Это Джек Кеннеди. Я… э… понимаю, что мы с женой обязаны вам… э… своей жизнью. Я также понимаю, что вы потеряли очень близкого вам человека. — Вместо близкого получилось «блиского», как я и привык слышать с детства.
     
— Ее звали Сейди Данхилл, мистер президент. Освальд застрелил ее.
     
— Я очень сожалею о вашей… э… утрате, мистер Амберсон. Могу я называть вас… э… Джордж?
     
— Если вам угодно. — Подумав при этом: Такого разговора не может быть. Мне пригрезилось.
     
— Страна отблагодарит ее подобающе… и выразит вам свое сочувствие, я в этом уверен. Позвольте мне… э… быть первым, кто это делает.
     
— Благодарю вас, мистер президент. — Мое горло сжималось, и я мог лишь шептать. Я видел ее глаза, такие яркие, когда она умирала у меня на руках. Джейк, как мы танцевали. Волновало ли подобное президентов? Они вообще знали об этом? Может, лучшие знали. Может, потому они и служили стране.
     
— Есть… э… еще один человек, который хочет вас поблагодарить, Джордж. Моей жены здесь нет, но она… э… собирается позвонить вам этим вечером.
     
— Мистер президент, я не знаю, где буду этим вечером.
     
— Она вас найдет. Она… э… становится очень решительной, когда хочет кого-то поблагодарить. А теперь скажите мне, Джордж, как вы?
     
Я ответил, что у меня все хорошо, пусть и соврал. Он пообещал в самом скором времени увидеться со мной в Белом доме, и я поблагодарил его, заранее сомневаясь, что мне предстоит визит в Белый дом. И во время этого разговора-грезы, когда вентилятор гнал воздух на мое потное лицо, а матовое стекло верхней панели двери в кабинет начальника Карри освещалось мощными лампами телевизионщиков, в моей голове стучали два слова:
     
Я спасен. Я спасен. Я спасен.
     
Президент Соединенных Штатов позвонил из Остина, чтобы поблагодарить меня за спасение его жизни, и теперь я чувствовал себя в безопасности. Теперь я мог сделать то, что требовалось.
    
    
     
      
8
     
     
Через пять минут после завершения этого сюрреалистического разговора с Джоном Фицджеральдом Кеннеди Хости и Фритц спустились со мной по лестнице черного хода в гараж, где Джек Руби застрелил Освальда. Тогда в нем толпился народ, ожидая, когда убийцу выведут, чтобы отвезти в окружную тюрьму. Теперь он пустовал, и наши шаги гулко отдавались от стен. Мои телохранители доставили меня в отель «Адольф», и я не удивился, оказавшись в том самом номере, где жил по приезде в Даллас. Говорят, все возвращается на круги своя, и хотя я так и не могу понять, кто эти загадочно мудрые маги, изрекшие сию истину, когда дело касается путешествий во времени, они попали в точку.
     
Фритц сказал мне, что копы дежурят в коридоре, этажом ниже и в вестибюле исключительно для обеспечения моей безопасности и чтобы не подпускать ко мне прессу (ну-ну). Потом пожал мне руку. Агент Хости тоже пожал мне руку, и когда он это делал, я почувствовал, как сложенный листок бумаги перекочевал из его ладони в мою.
     
— Отдохните, — сказал он. — Вы это заслужили.
     
Когда они ушли, я развернул крошечный квадратик. Получился листок из блокнота Хости. Он написал три фразы. Возможно, пока я разговаривал по телефону с Джеком Кеннеди.
     
      
Ваш телефон прослушивается. Я приду вечером в 21.00. Сожгите и пепел спустите в унитаз.
     
     
Я сжег записку, как Сейди сожгла мою, потом взял телефонную трубку, раскрутил. Внутри обнаружил маленький синий цилиндр размером с пальчиковую батарейку, прикрепленный к проводкам. Меня позабавило, что надписи на нем на японском. Сразу вспомнился мой давний приятель, Молчаливый Майк.
     
Я отсоединил цилиндрик, накрутил крышку, набрал «0». Назвал свою фамилию. Последовала очень долгая пауза. Я уже собрался положить трубку, когда телефонистка коммутатора начала плакать и, захлебываясь, благодарить меня за спасение президента. Если она может что-то сделать, если кто-то в отеле может что-то сделать, от меня требуется лишь позвонить ей — Мэри, — и она сделает все, чтобы отблагодарить меня.
     
— Для начала соедините меня с Джоди, — попросил я и продиктовал номер Дека.
     
— Разумеется, мистер Амберсон. Да благословит вас Господь. Соединяю вас.
     
Гудок, второй, потом голос Дека, раздраженный и хриплый, словно простуда усилилась.
     
— Если это еще один чертов репортер…
     
— Нет, Дек. Это я, Джордж. — Я помолчал. — Джейк.
     
— Ох, Джейк, — печально выдохнул он и заплакал. Я ждал, с такой силой сжимая трубку, что заболела рука. В висках пульсировала кровь. День заканчивался, но свет, льющийся в окна, все равно оставался слишком ярким. Издалека донесся громовой раскат. Наконец он спросил: — Ты в порядке?
     
— Да. Но Сейди…
     
— Я знаю. Передали в новостях. Я услышал по дороге в Форт-Уорт.
     
Значит, женщина с ребенком в коляске и водитель эвакуатора с автозаправочной станции «Эссо» оправдали мои надежды. Возблагодарим за это Господа. Пусть это и не казалось важным, когда я сидел и слушал, как старик с разбитым сердцем пытается сдержать слезы.
     
— Дек… вы вините меня? Если да, я пойму.
     
— Нет, — ответил он, не сразу. — И Элли не винит. Если Сейди принимала какое-то решение, она уже не отступалась. А если ты оказался на Мерседес-стрит, так это я сказал ей, как тебя найти.
     
— Оказался.
     
— Этот сукин сын застрелил ее? В новостных выпусках сказали, что застрелил.
     
— Да. Он хотел застрелить меня, но моя нога… я споткнулся о коробку с книгами или обо что-то еще и упал. Она находилась позади меня.
     
— Боже! — Его голос чуть окреп. — Но она умерла за правое дело. Я всегда буду в это верить. И ты должен в это верить.
     
— Без нее я бы не сумел добраться туда. Если бы вы ее видели… такую решительную… такую смелую…
     
— Боже, — повторил он, тяжело вздохнув. Казалось, на другом конце провода — глубокий старик. — Все правда. Все, что ты говорил. Все, что она сказала о тебе. Ты действительно из будущего, да?
     
Как же я порадовался тому, что «жучок» лежит у меня в кармане. Я сомневался, что они успели поставить подслушивающие устройства в комнату, но обхватил трубку рукой и понизил голос.
     
— Ни слова об этом полиции или репортерам.
     
— Господи, разумеется, нет! — В голосе слышалось негодование. — Иначе тебе никогда не глотнуть свежего воздуха.
     
— Вы поехали и забрали наши вещи из багажника «шеви»? Даже после…
     
— Будь уверен. Я знал, что это важно. Как только услышал, сразу понял, что ты можешь попасть под подозрение.
     
— Я думаю, что у меня все будет хорошо, но вам нужно открыть мой портфель и… У вас есть мусоросжигательная печь?
     
— Да, за гаражом.
     
— В портфеле лежит синяя тетрадь. Бросьте ее в печь и сожгите. Вы это сделаете ради меня? — И ради Сейди. Мы оба рассчитываем на вас.
     
— Да, сделаю. Джейк, я так сожалею о твоей утрате.
     
— А я о вашей. Вашей и миз Элли.
     
— Это несправедливо! — взорвался он. — Пусть даже он президент, это несправедливо!
     
— Согласен, — ответил я. — Несправедливо. Но, Дек… речь не только о президенте. На той же чаше весов все плохое, что могло произойти, если бы он умер.
     
— Наверное, в этом я должен тебе поверить. Но это так тяжело.
     
— Я знаю.
     
Организуют ли они вечер памяти Сейди, как организовали для миз Мими? Разумеется, организуют. Телеканалы пришлют репортеров, и в Америке не останется ни одного сухого глаза. Но по окончании шоу Сейди все равно не оживет.
     
Если только я ничего не сделаю. Придется вновь пройти весь путь, но ради Сейди я его пройду. Даже если на вечеринке, где мы впервые встретились, она удостоит меня одним взглядом и решит, что я слишком стар для нее (хотя я приложу все силы, чтобы она изменила свое мнение). Во второй раз не придется устраивать эту безумную гонку. Теперь я знал, что Ли действовал в одиночку, и мог убрать его задолго до визита Кеннеди в Даллас.
     
— Джейк? Ты еще здесь?
     
— Да. И пожалуйста, называйте меня Джордж, когда будете говорить обо мне, хорошо?
     
— Можешь не сомневаться. Я, конечно, старый, но голова у меня еще работает нормально. Я тебя еще увижу?
     
Нет, если агент Хости скажет мне то, что я хочу от него услышать, подумал я.
     
— Если не увидите, причина будет в том, что все разрешилось как нельзя лучше.
     
— Понятно. Джейк… Джордж… она… она что-нибудь сказала в самом конце?
     
Я не собирался повторять ее последние слова, они предназначались только для моих ушей, но что-то я мог ему сказать. Он передал бы это Элли, Элли — друзьям Сейди в Джоди, благо их хватало.
     
— Она спросила, жив ли президент. Когда я ответил, что жив, она закрыла глаза и ушла.
     
Дек вновь заплакал. У меня горело лицо. Слезы принесли бы облегчение, но глаза оставались сухими, как камни.
     
— Прощайте, — вымолвил я. — Прощайте, верный друг.
     
Я положил трубку, посидел какое-то время, глядя на красный закат далласской осени. Если небо красно к вечеру, моряку бояться нечего, вспомнилась мне давняя пословица… но я услышал еще один раскат грома. Пятью минутами позже, взяв себя в руки, я снял трубку, из которой вынул «жучок», и вновь набрал «0». Сказал Мэри, что сейчас ложусь спать, и попросил разбудить меня ровно в восемь часов. Также попросил ни с кем меня не соединять.
     
— Об этом уже позаботились, — возбужденно сообщила мне Мэри. — Никаких входящих звонков, приказ начальника полиции. — Она заговорила тише: — Он псих, мистер Амберсон? То есть он, конечно же, псих, но он выглядел рехнувшимся?
     
Я вспомнил злобные глаза и демонический оскал.
     
— Да, Мэри. Именно так он и выглядел. В восемь вечера. До этого — полная тишина.
     
И я положил трубку, прежде чем она успела сказать хоть слово. Потом снял туфли (освобождение левой ноги заняло много времени и принесло немало мучений), лег на кровать, закрыл рукой глаза. Увидел Сейди, танцующую мэдисон. Увидел Сейди, предлагающую мне зайти, спрашивающую, не хочу ли я торт? Увидел Сейди на моих руках, ее яркие умирающие глаза не отрываются от моего лица.
     
Подумал о «кроличьей норе», о том, что при каждом новом ее использовании происходит полный сброс на ноль.
     
Наконец заснул.
    
    
     
      
9
     
     
Хости постучал ровно в девять вечера. Я открыл дверь, и он вошел. В одной руке он держал портфель (но не мой, то есть все по-прежнему шло хорошо), в другой — бутылку шампанского, хорошего, «Моэт и Шандон», с красно-бело-синим бантом на горлышке. Выглядел Хости очень уставшим.
     
— Амберсон.
     
— Хости.
     
Он закрыл дверь, указал на телефонный аппарат. Я достал из кармана и продемонстрировал «жучок». Хости кивнул.
     
— Других нет? — спросил я.
     
— Нет. «Жучок» — от полиции, но теперь это наше дело. Приказ Гувера. Если кто-то спросит о «жучке», вы нашли его сами.
     
— Естественно.
     
Он поднял бутылку шампанского.
     
— От управляющего отелем. Он настоял, чтобы я захватил ее с собой. Желаете выпить за здоровье президента Соединенных Штатов?
     
Учитывая, что моя прекрасная Сейди лежала сейчас в окружном морге, я не испытывал желания пить за чье-то здоровье. Моя миссия завершилась успешно, но цену пришлось заплатить слишком высокую.
     
— Нет.
     
— Я тоже не хочу, но чертовски рад, что он жив. Хотите узнать секрет?
     
— Конечно.
     
— Я голосовал за него. Наверное, единственный агент во всем Бюро.
     
Я промолчал.
     
Хости сел в одно из двух кресел, облегченно вздохнул. Поставил портфель между ног. Повернул к себе бутылку, чтобы взглянуть на этикетку.
     
— Тысяча девятьсот пятьдесят восьмой. Любители вина наверняка знают, хороший это год или нет, но я больше предпочитаю пиво.
     
— Я тоже.
     
— Тогда вы получили бы большее удовольствие от «Одинокой звезды». Внизу вас дожидается ящик, с благодарственным письмом, в котором указано, что вы будете получать по ящику каждый месяц до конца вашей жизни. И шампанское тоже. Я видел с десяток бутылок. Кто только их не прислал, от Торговой палаты Далласа до Городского совета по туризму. Вам прислали цветной телевизор «Зенит», и золотой перстень с изображением президента от «Коллоуэйс файн джевелри», и сертификат на три мужских костюма из «Мужской одежды Далласа», и многое, многое другое, включая ключ от города. Управляющий уже освободил комнату на первом этаже для ваших подарков, но, думаю, к завтрашнему утру придется освобождать и вторую. А еда! Люди приносят торты, пироги, запеканки, ветчину, жареных куриц, блюда мексиканской кухни — этого хватит на пять лет. Мы их заворачиваем, но уходить им совершенно не хочется, смею вас заверить. А женщины перед отелем… Знаете, думаю, сам Джек Кеннеди вам бы позавидовал, а он легендарный бабник. Если бы вы знали, какой информацией располагает директор о сексуальной жизни этого человека, вы бы не поверили.
     
— Вы даже представить себе не можете, во что я готов поверить.
     
— Даллас любит вас, Амберсон. Черт, вся страна любит вас. — Он рассмеялся. Смех перешел в кашель. Когда приступ миновал, Хости закурил, посмотрел на часы. — В девять часов семь минут вечера двадцать второго ноября одна тысяча девятьсот шестьдесят третьего года вы любимчик Америки.
     
— А вы, Хости? Вы меня любите? Или директор Гувер?
     
После единственной затяжки он положил сигарету в пепельницу, наклонился вперед, впился в меня взглядом. Его глаза глубоко прятались в складках, в них читалась усталость, но они ярко блестели и многое знали.
     
— Посмотрите на меня, Амберсон. Прямо в глаза. А потом скажите, были вы с Освальдом заодно или нет. И скажите правду, потому что ложь я отличу.
     
Учитывая вопиющие ошибки, допущенные Хости в разработке Освальда, я в это не верил, но точно знал, что он верит. Поэтому встретился с ним взглядом и ответил:
     
— Нет.
     
Какое-то время он молчал, потом вздохнул, откинулся на спинку кресла, взял сигарету.
     
— Да, не были. — Он выпустил дым из ноздрей. — На кого вы тогда работаете? На ЦРУ? Или на русских? Я этого не понимаю, но директор уверен, что русские с радостью использовали бы глубоко законспирированного агента, чтобы не допустить убийства, которое могло бы спровоцировать международный конфликт. Может, даже третью мировую войну. Особенно после того, как люди узнают, что Освальд какое-то время жил в России. — Он сказал: «в Раше», — совсем как евангелист Харгис в своих телепередачах. Может, Хости так шутил.
     
— Ни на кого я не работаю, Хости. Я обычный человек.
     
Он нацелил на меня сигарету.
     
— Так всем и говорите.
     
Он щелкнул замками портфеля, достал папку, еще более тонкую, чем та, что лежала на столе Карри, с фамилией Освальда. В эту папку стекалась информация, касающаяся меня, и она бы постепенно утолщалась, но не так быстро, как в компьютерном двадцать первом веке.
     
— До Далласа вы жили во Флориде. В городе Сансет-Пойнт.
     
— Да.
     
— Работали замещающим учителем в одной из школ Сарасоты.
     
— Правильно.
     
— До этого, как мы понимаем, провели какое-то время в… Деррине? Деррин, штат Мэн?
     
— В Дерри.
     
— И что вы там делали?
     
— Начал писать книгу.
     
— Да-да, а до того?
     
— Кружил по стране.
     
— Как много вам известно о моих отношениях с Освальдом?
     
Я промолчал.
     
— Не стесняйтесь. Все останется между нами, девочками.
     
— Достаточно много, чтобы доставить неприятности и вам, и вашему директору.
     
— Если?..
     
— Вот что я вам скажу. Неприятности, которые я причиню вам, будут в прямой степени зависеть от неприятностей, которые вы причините мне.
     
— Если я правильно вас понял, когда дело дойдет до неприятностей, вы выдумаете то, чего не знаете наверняка… чтобы побольнее ударить нас.
     
Я промолчал.
     
Он заговорил так, словно беседовал сам с собой.
     
— Меня не удивляет, что вы пишите книгу. Лучше бы вы писали ее и дальше, Амберсон. Наверняка получился бы бестселлер. Потому что выдумывать у вас получается чертовски хорошо, отдаю вам должное. Сегодня вы сумели внушить доверие. И вы знаете то, чего знать никак не должны, так что мы не можем поверить, что вы обыкновенный гражданин. Перестаньте, кто слил вам информацию? Энглтон из ЦРУ? Так? Этот хитрый ублюдок, выращивающий розы?
     
— Я — всего лишь я, — ответил я, — и, вероятно, знаю не так много, как вы думаете. Но мне известно достаточно, чтобы выставить Бюро в неприглядном свете. К примеру, могу рассказать о том, как Ли пришел к вам и открытым текстом сказал, что собирается убить Кеннеди.
     
Хости с такой силой затушил окурок, что полетели искры. Некоторые опустились на тыльную сторону его ладони, но он ничего не почувствовал.
     
— Это гребаная ложь!
     
— Знаю, — кивнул я. — И я расскажу об этом с честным лицом, если вы меня вынудите. Еще не возникло мысли избавиться от меня, Хости?
     
— Это оставьте для дешевых комиксов. Мы не убиваем людей.
     
— Расскажите это братьям Дьем во Вьетнаме.
     
Он посмотрел на меня, как человек может посмотреть на беззащитную мышь, которая внезапно укусила его. Да еще большими зубами.
     
— Откуда вам известно, что Америка имеет какое-то отношение к братьям Дьем? Согласно тому, что я прочитал в газетах, наши руки чисты.
     
— Давайте не уклоняться от темы. Дело в том, что сейчас я слишком популярен, чтобы убить меня. Или нет?
     
— Никто не хочет убивать вас, Амберсон. И никто не хочет искать дыры в вашей истории. — Тут он невесело рассмеялся. — Если мы начнем их искать, она вся разлезется. Слишком тонкая.
     
— На ходу сочиненные небылицы были ее коньком.
     
— Что?
     
— Г.Х. Манро. Также известный как Саки. Рассказ называется «Открытое окно». Прочитайте его. Если возникает необходимость придумывать всякую чушь в нужный момент, он может оказаться очень полезным.
     
Он пристально смотрел на меня, в его проницательных глазах стояла тревога.
     
— Я совершенно вас не понимаю. Это меня беспокоит. — На западе, где без устали работали нефтяные скважины и горели газовые факелы, вновь прогремел гром.
     
— Чего вы от меня хотите? — спросил я.
     
— Я думаю, когда мы начнем искать ваш след чуть дальше Деррина, или Дерри, или как там он называется, мы ничего не найдем. Вы словно материализовались из воздуха.
     
Он так точно описал процесс, что у меня чуть не перехватило дыхание.
     
— Мы хотим, чтобы вы вернулись туда, откуда явились. «Желтая» пресса начнет обычные спекуляции, расписывая теории заговора, но мы гарантируем, что ваша репутация останется незапятнанной. Если вас это волнует. Марина Освальд поддержит вашу версию до последнего слова.
     
— Как я понимаю, вы с ней уже говорили.
     
— Вы понимаете правильно. Она знает, что ее депортируют, если она не подыграет нам. Репортерам не удалось хорошенько вас рассмотреть. На фотографиях, которые появятся завтра в газетах, будут лишь смазанные пятна.
     
Я знал, что он прав. Сфотографировать меня могли лишь в коридоре по пути к кабинету Карри, а Фритц и Хости, оба мужчины крупные, вели меня под руки, блокируя собой лучшие ракурсы. Опять же, я шел опустив голову, потому что яркий свет ламп телевизионщиков бил по глазам. В Джоди моих фотографий хватало — включая портрет в ежегоднике за тот учебный год, который я отработал от звонка до звонка, — однако в эту эпоху отсутствовал не только Интернет, но и факс, так что разыскать их и опубликовать могли только во вторник или среду следующей недели.
     
— У меня есть для вас история, — продолжил Хости. — Вы же любите истории, верно? Вроде этого «Открытого окна»?
     
— Я учитель английского языка и литературы. Конечно же, я люблю истории.
     
— Этого парня, Джорджа Амберсона, совершенно сокрушило горе, вызванное утратой подруги…
     
— Невесты.
     
— Невесты, точно, даже лучше. Потрясенный ее гибелью, он бросает все и просто исчезает. Не нужны ему ни известность, ни бесплатное шампанское, ни медали от президента, ни торжественные встречи в городах. Он хочет отгородиться от всех и скорбеть в одиночестве. Американцам такая история понравится. Им все время показывают подобные по телику. Называться она будет не «Открытое окно», а «Скромный герой». И еще найдется агент ФБР, который подтвердит каждое слово и даже зачитает заявление, которое вы оставите. Как вам такая история?
     
Чистой воды манна небесная — но я ничем не выдал своих чувств.
     
— Вы чертовски уверены, что я могу исчезнуть.
     
— Это точно.
     
— И вы не бросались словами, говоря, что я не исчезну на дне реки Тринити, во исполнение приказа директора?
     
— Ничего такого не будет. — Он улыбнулся. Хотел меня ободрить, но заставил вспомнить давнюю фразу из моих подростковых времен: Не волнуйся, ты не забеременеешь. Я переболел свинкой в четырнадцать лет.
     
— Потому что я оставил страховку, агент Хости.
     
Одно веко дернулось. Других признаков, что идея ему не понравилась, я не заметил.
     
— Мы думаем, что вы можете исчезнуть, потому что мы уверены… Давайте сделаем следующее. Вы сможете позвонить своему человеку, как только уедете из Далласа.
     
— Никакой пресс-конференции?
     
— Только этого нам и не хватает.
     
Он снова открыл портфель. Достал блокнот с линованными страницами. Передал мне вместе с ручкой из нагрудного кармана.
     
— Напишите мне письмо, Амберсон. Мы с Фритцем найдем его завтра утром, когда придем за вами, но озаглавить вы его можете «Всем, кого это касается». Напишите красиво. Напишите искренне. Вы это умеете, верно?
     
— Конечно, — кивнул я. — На ходу сочиненные небылицы — мой конек.
     
Он невесело улыбнулся и взял бутылку шампанского.
     
— Может, я попробую эту шипучку, пока вы сочиняете. Но вам не налью. У вас впереди тяжелая ночь. До сна идти немало миль[164] и все такое.
    
    
     
      
10
     
     
Я писал, тщательно подбирая слова, но много времени это не заняло. Я полагал, что в таких случаях (хотя едва ли во всей мировой истории был хоть один такой случай) краткость шла только на пользу. И я постоянно помнил о предложенной Хости идее — «Скромный герой». Оставалось только порадоваться, что удалось поспать несколько часов. Конечно, мне снились кошмары, но свежести определенно прибавилось.
     
Когда я закончил, Хости уговаривал третий стакан шампанского. Он уже выложил часть содержимого портфеля на кофейный столик. Я протянул ему блокнот, и он начал читать. Громыхнул гром, молния на мгновение осветила ночное небо, но я полагал, что гроза еще далеко.
     
Пока он читал, я присмотрелся к тому, что лежало на столике. Мой «Таймекс», единственная вещь, которую мне не вернули при отъезде из полицейского управления. Очки в роговой оправе. Надев их, я убедился, что стекла без диоптрий. Ключ с полым цилиндром вместо бородки. Конверт, похоже, с тысячей долларов старыми десятками и двадцатками. Сеточка для волос. Белая униформа из двух частей — брюки и туника. Хлопчатобумажная ткань выглядела такой же тонкой, как, по утверждению Хости, история моего прошлого.
     
— Хорошее письмо. — Хости опустил блокнот. — Та самая степень печали, которую демонстрировал Ричард Кимболл в «Беглеце». Смотрели?
     
Я видел фильм с Томми Ли Джонсом, но едва ли имело смысл говорить об этом.
     
— Нет.
     
— Вы будете беглецом, это верно, но только от прессы и американской публики, которая хочет знать о вас все: и какой сок вы пьете по утрам, и какой размер трусов носите. Вами интересуется общественность, Амберсон, но ни в коем случае не полиция. Вы не застрелили свою подругу, вы даже не застрелили Освальда.
     
— Я пытался. Если бы не промахнулся, она бы не погибла.
     
— На этот счет я бы не особенно себя винил. Помещение там большое, а точность револьвера тридцать восьмого калибра с расстоянием резко падает.
     
Это правда. Стрелять надо менее чем с пятнадцати ярдов. Так мне говорили, и не раз. Но я этого не сказал. Я полагал, что мое короткое знакомство со специальным агентом Джеймсом Хости почти закончено. И мне хотелось побыстрее поставить точку.
     
— За вами ничего нет. Все, что вам нужно, так это найти место, где ваши люди смогут забрать вас и переправить в землю призраков.
     
В моем случае под землей призраков подразумевалось будущее, отстоящее на сорок восемь лет. Туда вела «кроличья нора». При условии, что она находилась на прежнем месте.
     
— Уверен, что все будет хорошо.
     
— Да уж, вам лучше быть в этом уверенным. Если вы попытаетесь ударить нас, мы ударим с удвоенной силой. Мистер Гувер… скажем так, директор не из тех, кто прощает.
     
— Скажите мне, как выбраться из отеля.
     
— Вы наденете эту одежду рабочего кухни, сеточку для волос, очки. Этот ключ от служебного лифта. Он доставит вас на первый этаж. Вы пройдете через кухню и выйдете через дверь черного хода. Пока все ясно?
     
— Да.
     
— Вас будет ждать автомобиль Бюро. Сядете на заднее сиденье. С водителем не разговаривайте. Это не лимузин. Вас доставят на автовокзал. Водитель предложит вам три билета. До Тампы на двадцать три сорок, до Литл-Рока на двадцать три пятьдесят и до Альбукерке на ноль часов двадцать минут. Я не хочу знать, какой автобус вы выберете. А вы должны знать, что на этом наше сотрудничество заканчивается. Потом не попадаться никому на глаза — ваша забота. И разумеется, тех, на кого вы работаете.
     
— Разумеется.
     
Зазвонил телефон.
     
— Если это какой-то хитрожопый репортер, который нашел способ дозвониться до вас, пошлите его подальше, — бросил Хости. — А если скажете хоть слово о том, что я здесь, я перережу вам глотку.
     
Я подумал, что он шутит, но полной уверенности не было. Взял трубку.
     
— Я не знаю, кто вы, но я очень устал, а потому…
     
Женский голос с придыханием ответил, что не задержит меня надолго. Глядя на Хости, я беззвучно произнес: «Джеки Кеннеди». Он кивнул и плеснул в стакан моего шампанского. Я отвернулся, словно мог помешать Хости подслушивать наш разговор, стоя к нему спиной.
     
— Миссис Кеннеди, вы могли бы и не звонить, но говорить с вами для меня большая честь.
     
— Я хотела поблагодарить вас за то, что вы сделали. Я знаю, мой муж уже поблагодарил вас от нас обоих, но… мистер Амберсон… — Первая леди заплакала. — Я хочу поблагодарить вас от наших детей, которые могут сегодня пожелать спокойной ночи матери и по телефону — отцу.
     
Каролин и Джон-Джон. До этого момента я о них и не думал.
     
— Миссис Кеннеди, я вам очень признателен.
     
— Как я понимаю, вы собирались жениться на молодой женщине, которая погибла.
     
— Совершенно верно.
     
— У вас, должно быть, разбито сердце. Пожалуйста, примите мои соболезнования… этого мало, я знаю, но это все, что я могу предложить.
     
— Спасибо вам.
     
— Если бы я могла изменить то, что произошло… если бы я могла повернуть время вспять…
     
Нет, подумал я, это моя работа, миз Джеки.
     
— Я понимаю. Спасибо вам.
     
Мы поговорили еще какое-то время. Этот разговор оказался для меня более сложным, чем с президентом Кеннеди в полицейском управлении. Отчасти потому, что тот казался грезой, а этот — нет, но, думаю, главным образом из-за страха, который я слышал в голосе Жаклин Кеннеди. Она, похоже, в полной мере осознавала, какой тонкий волосок отделял их от смерти. По его голосу я этого не ощутил. Он как раз верил, что осчастливлен и благословлен провидением, может, даже бессмертен. Ближе к завершению нашего разговора я попросил ее проследить за тем, чтобы до конца президентского срока ее муж больше не разъезжал в открытых лимузинах.
     
Она заверила меня, что так и будет, поблагодарила вновь. Я еще раз сказал, что рад ее звонку, и положил трубку. Оглянувшись, увидел, что один. В какой-то момент моего разговора с Жаклин Кеннеди Хости ушел. От него остались два окурка в пепельнице, недопитый стакан шампанского и еще одна записка, лежавшая рядом с блокнотом, в котором я написал письмо.
     
Избавьтесь от «жучка», прежде чем поедете на автовокзал, прочитал я. А ниже: Удачи вам, Амберсон. Очень сожалею о вашей утрате. Х.
     
Может, он и сожалел, но сожаления дешевы, ведь так? Сожаления очень дешевы.
    
    
     
      
11
     
     
Я надел униформу кухонного рабочего и спустился на первый этаж на лифте, в котором пахло куриным супом, соусом барбекю и «Джеком Дэниелсом». Когда двери открылись, быстрым шагом прошел по жаркой, благоухающей множеством ароматов кухне. Не думаю, чтобы кто-нибудь посмотрел на меня.
     
Вышел в переулок, где парочка алкашей рылась в мусорном баке. И они не глянули на меня, хотя подняли головы, когда небо на мгновение осветила молния. Неприметный «форд»-седан стоял у въезда в переулок. Двигатель работал на холостых оборотах. Я сел на заднее сиденье, и автомобиль тут же тронулся с места. По пути к автовокзалу «Грейхаунд» водитель произнес только одну фразу: «Похоже, дождь собирается».
     
Он предложил мне три билета, как покерную комбинацию бедняка. Я выбрал Литл-Рок. До отправления автобуса оставался примерно час. Я пошел в сувенирный магазин и купил дешевый чемодан. Если бы все прошло хорошо, он бы понадобился для кое-каких вещей. Многого я покупать не собирался: в моем доме в Сабаттусе меня дожидалась самая разнообразная одежда, и хотя дом этот отстоял от меня чуть ли не на пятьдесят лет, я рассчитывал попасть туда менее чем через неделю. Такой парадокс наверняка понравился бы Эйнштейну, и в моем усталом, скорбящем разуме не возникло и мысли, что — с учетом «эффекта бабочки» — дом этот будет принадлежать уже не мне. Если его вообще построят.
     
Я купил газету, экстренный выпуск «Грязь гералд». С одной-единственной фотографией на первой полосе, может, случайно снятой профессионалом, а скорее, счастливчиком-зрителем, Кеннеди наклонялся над женщиной, с которой я недавно говорил, и ее розовый костюм не пятнала кровь, когда она наконец-то сняла его этим вечером.
     
Джон Ф. Кеннеди своим телом прикрывает жену, когда президентский лимузин уносится с места, где едва не произошла национальная катастрофа, гласила подпись. Над фотографией красовался заголовок, набранный тридцать шестым кеглем. Места хватило, потому что он состоял из одного слова:
     
      СПАСЕН!
     
     
Я раскрыл вторую страницу и увидел другой фотоснимок. Сейди, невероятно молодая и невероятно красивая. Она улыбалась. Передо мной вся жизнь, говорила эта улыбка.
     
Сидя на стуле из деревянных планок среди мельтешения ночных путешественников — кричали дети, смеялись солдаты с вещмешками, напивались бизнесмены, объявляли по громкой связи прибытие и отбытие автобусов, — я осторожно складывал газетную страницу по контуру фотографии, чтобы вырвать ее, не попортив лицо. Когда мне это удалось, долго смотрел на нее, после чего убрал в бумажник. Газету выкинул. Остальное не представляло для меня интереса.
     
Посадку на автобус в Литл-Рок объявили в двадцать минут двенадцатого, и я присоединился к толпе, собравшейся у соответствующего выхода. Если не считать очков, я не делал никаких попыток изменить внешность, но никто не проявил ко мне особого интереса. Еще одна капелька в потоке Путешествующей Америки, ничем не отличающаяся от любой другой.
     
Сегодня я изменил ваши жизни, думал я, наблюдая за теми, кто вместе со мной переходил в день следующий, но эта мысль не вызывала у меня ни торжества, ни изумления; не вызывала никакой эмоциональной реакции — ни положительной, ни отрицательной.
     
Я поднялся в автобус и сел в одном из задних рядов. Вокруг хватало людей в военной форме. Вероятно, ехали на базу ВВС в Литл-Роке. Если бы не мое сегодняшнее деяние, кто-то из них наверняка погиб бы во Вьетнаме. Другие вернулись бы покалеченными. А теперь? Как знать?
     
Автобус тронулся с места. Когда мы выезжали из Далласа, гром гремел громче, молнии сверкали ярче, но дождь так и не полил. На подъезде к Салфер-Спрингс гроза осталась далеко позади, небо очистилось, на нем высыпали десятки тысяч звезд, ярких, как кусочки льда, и таких же холодных. Какое-то время я смотрел на них, потом закрыл глаза, прислушиваясь к шороху шин, поедающих автостраду 30.
     
Сейди, пели они. Сейди, Сейди, Сейди.
    
    
     
      
12
     
     
В Литл-Рок я купил билет на автобус до Питсбурга, отъезжающий в полдень, с единственной остановкой в Индианаполисе. Позавтракал в кафетерии автовокзала, сидя рядом со стариком, который поставил на стол перед собой транзисторный радиоприемник. Большой, со сверкающими дисками. Комментаторы говорили о попытке покушения на президента… и о Сейди. Прежде всего о Сейди. Ее ждали государственные похороны и захоронение на Арлингтонском национальном кладбище. Крепло мнение, что надгробную речь произнесет ДФК. Первоначально ожидалось, что Джордж Амберсон, жених мисс Данхилл, также проживавший в городе Джоди, штат Техас, появится перед прессой в десять утра, но потом пресс-конференцию перенесли на вторую половину дня — без объявления причин. Хости выигрывал для меня время, чтобы я успел уехать как можно дальше. Меня это устраивало. Хости, естественно, тоже. И его драгоценного директора.
     
«Президент и его героические спасители — не единственная новость, пришедшая из Техаса этим утром», — сообщил радиоприемник старика, и я замер с чашкой черного кофе в руке, оторвав ее от блюдца, но не донеся до рта. Во рту вдруг появилась горечь, уже мне знакомая. Психолог назвал бы этот симптом presque vu[165] — чувство, которое возникает у людей, когда вот-вот должно случиться что-то удивительное, — но я могу предложить более скромное название: гармония.
     
«В разгар грозы, в самом начале второго часа ночи, неожиданно возникший торнадо обрушился на Форт-Уорт, уничтожив склад „Монтгомери уорд“ и десяток домов. Два человека погибли, четверо числятся пропавшими без вести».
     
Я не сомневался, что среди уничтоженных домов — 2703 и 2706 по Мерседес-стрит. Злой ветер стер их, как неправильное уравнение.
    
   
   
    
     
Глава 30
    
    
     
      
1
     
     
Последний в этой поездке автобус «Грейхаунд» высадил меня на Мино-авеню в Оберне, штат Мэн, чуть позже полудня двадцать шестого ноября. После более восьмидесяти часов, проведенных на колесах практически без сна, я чувствовал себя плодом собственного воображения. Меня встретил холод. Бог откашливался и выхаркивал редкий снежок с грязно-серого неба. Я купил джинсы и пару синих рубашек из шамбре, чтобы заменить кухонную униформу, но для здешней погоды такая одежда не годилась. За долгие годы, проведенные в Техасе, я и забыл про ноябрьский холод Мэна, однако мое тело быстро все вспомнило и принялось дрожать. Первой моей остановкой стал магазин «Мужская одежда от Луи». Я подобрал себе дубленку и принес продавцу.
     
Тот отложил номер «Льюистон сан», чтобы обслужить меня, и я увидел свою фотографию — да, из ежегодника ДОСШ — на первой странице. «ГДЕ ДЖОРДЖ АМБЕРСОН?» — вопрошал заголовок. Продавец пробил покупку и выдал мне чек. Я постучал ногтем по фотоснимку.
     
— Как думаете, что с этим парнем?
     
Продавец посмотрел на меня и пожал плечами.
     
— Он не хочет шумихи, и я его понимаю. Я очень люблю свою жену, но если она внезапно умрет, мне бы не хотелось, чтобы люди тащили мою фотографию в газету или показывали мою плачущую физиономию по телику. А вам?
     
— Согласен с вами, — ответил я. — Мне бы тоже.
     
— Окажись я на его месте, не давал бы о себе знать до тысяча девятьсот семидесятого года, пока все не утихнет. Как насчет хорошей кепки к этой дубленке? Только вчера поступили из фланели, с плотными отворотами для ушей.
     
Я купил и кепку. Потом прохромал два квартала до автобусной станции, размахивая чемоданом в здоровой руке. Мне хотелось немедленно отправиться в Лисбон-Фоллс, чтобы убедиться, что «кроличья нора» на месте. Но окажись она там, я бы сразу же ею и воспользовался, не смог бы устоять, я понимал, что после пяти лет в Стране прошлого еще не готов к тому, чтобы увидеть, во что могла превратиться Страна настоящего. Прежде всего мне требовался отдых. Настоящий отдых, а не дремота в автобусе под плач маленьких детей и смех пьяных мужиков.
     
У тротуара стояли четыре или пять такси, снегопад заметно усилился. Я сел в первое, кабина встретила меня теплым дыханием обогревателя. Таксист повернулся ко мне, толстяк с бейджем «ЛИЦЕНЗИРОВАННЫЙ ПЕРЕВОЗЧИК» на мятой шляпе. Я видел его впервые, но знал, что его радиоприемник будет настроен на волну радиостанции Дабл-ю-джей-эй-би из Портленда, а в кармане у него лежит пачка «Лаки страйкс». Что должно повториться, повторяется.
     
— Куда едем, шеф?
     
Я попросил отвезти меня в «Тамарак мотор корт» на шоссе 196.
     
— Считайте, вы уже там.
     
Он включил радио, и «Мираклс» запели «Обезьяну Микки».
     
— Эти современные танцы, — пробурчал таксист, доставая сигареты. — Никакой пользы от них нет, только учат детей вихлять бедрами.
     
— Танец — это жизнь, — ответил я.
    
    
     
      
2
     
     
За стойкой стояла другая девушка, но она дала мне тот же номер. Само собой. Стоимость его чуть поднялась, и прежний телевизор заменили на новый, однако к стоявшей на нем комнатной V-образной антенне была прислонена прежняя табличка: «НЕ ИСПОЛЬЗУЙТЕ ФОЛЬГУ». Качество приема за эти годы не изменилось, осталось таким же паршивым. Показывали только «мыльные оперы» — никаких новостей.
     
Я выключил телевизор. Повесил на дверь табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ». Задернул шторы. Потом разделся и забрался в кровать. Проспал двенадцать часов, поднимаясь лишь изредка, чтобы в полусне дойти до ванной и отлить. Проснулся уже далеко за полночь, электричество отключили, дул сильный северо-западный ветер. По небу плыл яркий полумесяц. Я достал из стенного шкафа дополнительное одеяло и проспал еще пять часов.
     
Снова проснулся при свете зари. Светлыми тонами и пятнами теней «Тамарак мотор корт» напоминал фотографии в «Нэшнл джиографик». Стекла автомобилей, стоявших перед номерами, покрывала изморозь, и я видел парок собственного дыхания. Позвонил на регистрационную стойку, не ожидая ничего хорошего, но трубку сняли сразу, хотя по голосу молодого человека чувствовалось, что я его разбудил. Он заверил меня, что телефон работает и он с радостью вызовет мне такси… куда я хочу поехать?
     
— В Лисбон-Фоллс, — ответил я. — Угол Главной улицы и Старой льюистонской дороги.
     
— «Фрут»? — уточнил он.
     
Я так долго отсутствовал, что поначалу не понял, о чем это он. Потом все срослось.
     
— Совершенно верно. «Кеннебек фрут».
     
Еду домой, сказал я себе. Слава Тебе Господи, я еду домой.
     
Только я лгал сам себе: 2011 год перестал быть моим домом, и я намеревался провести там очень короткое время, при условии, что вообще смогу туда попасть. Может, несколько минут. Теперь своим домом я считал Джоди. Точнее, ему предстояло превратиться в мой дом после приезда туда Сейди. Сейди-девственницы. Сейди с длинными ногами и длинными волосами и склонностью натыкаться на все, что могло попасться под ноги… вот только в критический момент наткнулся и упал я.
     
Сейди, которой не обезобразили лицо.
     
Она была моим домом.
    
    
     
      
3
     
     
В то утро за рулем сидела плотно сбитая женщина старше пятидесяти, в старой черной куртке с капюшоном и бейсболке «Ред сокс». Бейдж «ЛИЦЕНЗИРОВАННЫЙ ПЕРЕВОЗЧИК» отсутствовал. Когда мы повернули на дорогу 196, налево, в сторону Фоллс, она спросила:
     
— Вы слышали новости? Готова спорить, что нет… Здесь ведь отключили электричество?
     
— Какие новости? — спросил я, в полной уверенности, что уже знаю ответ: Кеннеди мертв. Не важно, по какой причине — несчастный случай, сердечный приступ или все-таки убийство, — но он мертв. Прошлое упрямо, и Кеннеди мертв.
     
— Землетрясение в Лос-Анджелесе. — Она произнесла название города как «Лас-Анджли-ис». — Люди уже много лет говорили, что Калифорния просто опустится в океан, и, похоже, были правы. — Она покачала головой. — Я не собираюсь утверждать, что виноват их образ жизни — эти кинозвезды и все такое, — но я убежденная баптистка и не собираюсь говорить, что дело совсем не в этом.
     
Мы как раз проезжали лисбонский автокинотетр. «ЗАКРЫТО НА ЗИМУ, — гласило объявление на щите под афишу. — УВИДИМСЯ В 64-М НА НОВЫХ ФИЛЬМАХ».
     
— Сильное?
     
— Говорят о семи тысячах погибших, но когда слышишь такие числа, становится понятно, что их больше. Чуть ли не все чертовы мосты рухнули, автострады разнесло, всюду пожары. Похоже, та часть города, где жили негры, выгорела полностью. Уэртс! Так вроде бы называется эта часть города. Та самая, где жили черные. Уэртс! Да!
     
Я не ответил. Думал о Лохмаче, щенке, который жил у нас, когда мне было девять лет, еще в Висконсине. Мне разрешали играть с ним во дворе до начала школьных занятий, пока не приедет автобус. Я учил его сидеть, приносить палку, перекатываться по земле, все такое, и учился он быстро — умный щенок! Я очень его любил.
     
По прибытии автобуса мне полагалось запирать калитку во двор, а уже потом бежать к автобусу. Лохмач всегда ложился на кухонное крыльцо. Моя мать звала его и кормила завтраком после того, как возвращалась, отвезя отца на местную железнодорожную станцию. Я всегда помнил о том, что надо запирать калитку — во всяком случае, не помню, чтобы когда-нибудь забыл это сделать, — но однажды, когда я вернулся из школы, мама сказала мне, что Лохмач мертв. Он оказался на улице, и его сбил автофургон. Она не упрекнула меня словом, но ее взгляд упрекнул, потому что она тоже любила Лохмача.
     
«Я запер его, как всегда», — оправдывался я сквозь слезы, и — как и говорю — я верю, что так и сделал. Возможно, потому, что прежде всегда запирал. В тот вечер мы с отцом похоронили Лохмача в нашем дворе. Наверное, это незаконно, пожал плечами отец, но я никому не скажу, если ты не скажешь.
     
Потом я долго лежал без сна, мучаясь тем, что не мог вспомнить, запер я калитку или нет, в ужасе от того, что мог ее не запереть. Не говоря уже о чувстве вины. Оно не покидало меня долго, год, а то и больше. Если бы я смог вспомнить, запер калитку или нет, не сомневаюсь, что оно ушло бы раньше. Но я не мог. Запер я калитку или не запер? Вновь и вновь я перебирал в памяти события последнего утра моего щенка, но отчетливо мог вспомнить, лишь как тянул его за поводок и кричал: «Принеси, Лохмач, принеси!»
     
То же самое я ощущал, когда ехал в Фоллс. Поначалу пытался сказать себе, что в конце ноября 1963 года землетрясение произошло и в прежней реальности, которую я не менял. Просто я этого не помнил, как не помнил покушение на Эдвина Уокера. Я же говорил Элу Темплтону, что диплом защищал по английскому языку и литературе, а не по истории.
     
Но не складывалось. Если бы такое землетрясение произошло в той Америке, где я жил до моего визита в прошлое через «кроличью нору», я бы о нем знал. Конечно, случались и более крупные природные катастрофы — в 2004 году цунами в Индийском океане унесло жизни двухсот тысяч человек, — но семь тысяч погибших — это для Америки много, в два раза больше, чем число жертв одиннадцатого сентября.
     
Потом я спросил себя, как содеянное мной в Далласе могло вызвать упомянутую женщиной-таксистом природную катастрофу в Лос-Анджелесе? Ответ напрашивался только один: «эффект бабочки». Но каким образом он мог проявиться так скоро? Никаким. Причинно-следственная связь между этими двумя событиями определенно отсутствовала.
     
И все-таки какая-то глубинная часть моего сознания шептала: Это сделал ты. Ты стал причиной смерти Лохмача, то ли оставив калитку открытой, то ли не заперев ее на задвижку… и это сделал ты. Вы с Элом много рассуждали о спасении тысяч жизней во Вьетнаме, но это твой первый реальный взнос в Новую историю: семь тысяч погибших в Лос-Анджелесе.
     
Этого просто не могло быть. А если вина все-таки лежала на мне…
     
Проблем быть не может, говорил Эл. Если что-то пойдет не так, ты просто вернешь все на круги своя. Это не сложнее, чем стереть ругательство с классной доски.
     
— Мистер, — ворвался в мои размышления голос женщины-таксиста, — мы приехали. — Она с любопытством уставилась на меня. — Стоим уже три минуты. Магазины еще не открылись, слишком рано. Вы действительно хотели приехать сюда?
     
Я, может, и не хотел, но знал, что должен. Заплатил по счетчику, добавил щедрые чаевые (деньги, в конце концов, принадлежали ФБР), пожелал ей доброго дня и вылез из кабины.
    
    
     
      
4
     
     
В Лисбон-Фоллс воняло, как и прежде, но хотя бы не отключили подачу электроэнергии. Желтая мигалка над перекрестком раскачивалась на северо-западном ветру. В «Кеннебек фрут» не горела ни одна лампа, витрину не украшали ни яблоки, ни апельсины, ни бананы. На двери винного магазина висела табличка: «ОТКРЫВАЕМСЯ В 10.00». По Главной улице проезжали редкие автомобили. Несколько пешеходов, подняв воротники, торопливо шли по тротуару. Зато на другой стороне фабрика Ворамбо работала на полную мощь. Даже с того места, где я стоял, до меня доносилось отчетливое шурш-шурш огромных плоско-прядильных станков. Потом я услышал кое-что еще: кто-то звал меня, пусть и не по одному из двух моих имен.
     
— Джимла! Эй, Джимла!
     
Я посмотрел в сторону фабрики, думая: Он вернулся, Желтая Карточка вернулся из страны мертвых. Совсем как президент Кеннеди.
     
Только тот, кто меня звал, не был Желтой Карточкой, точно так же, как таксист, отвозивший меня от автобусной станции в «Тамарак мотор корт», не был таксистом, с которым я в 1958 году приехал в «Тамарак мотор корт» из Лисбон-Фоллса. Однако оба таксиста во многом напоминали друг друга, потому что прошлое стремится к гармонии. Соответственно и мужчина на другой стороне улицы напоминал алкаша, который просил у меня бакс по случаю двойной выплаты в зеленом доме. Теперь я видел, что он гораздо моложе Желтой Карточки, а его черное пальто более новое и чистое… но практически то же самое.
     
— Джимла! Сюда! — звал он. Ветер раздувал длинные полы, раскачивал висевшую на цепи табличку точно так же, как мигалку. Впрочем, надпись на табличке я все равно мог прочесть: «ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН ДО ЗАВЕРШЕНИЯ РЕМОНТА СТОЧНОЙ ТРУБЫ».
     
Прошло пять лет, подумал я, а эта нехорошая сточная труба все еще не отремонтирована.
     
— Джимла! Не заставляй меня переходить улицу, чтобы поговорить с тобой.
     
Он, наверное, был в состоянии это сделать. Его покончивший с собой предшественник добирался аж до зеленого дома. Но я точно знал, что оказался бы вне пределов досягаемости этого двойника Желтой Карточки, прохромай я достаточно далеко по Старой льюистонской дороге. Он преследовал бы меня до супермаркета «Ред энд уайт», где Эл покупал мясо, однако если бы я успел дойти до автозаправочной станции «Тит Шеврон» или до «Веселого белого слона», то мог бы обернуться и показать ему нос. «Кроличья нора» держала его на привязи. Иначе я бы увидел его в Далласе. Я в этом не сомневался, как не сомневался в том, что именно сила тяжести удерживает людей на поверхности земли.
     
И словно в подтверждение моих мыслей, он позвал:
     
— Джимла, пожалуйста!
     
И отчаяние, которое я видел в его лице, напоминало ветер: неосязаемое, но неумолимое.
     
Я посмотрел направо, налево, убедился, что автомобилей нет, и перешел на ту сторону улицы, где стоял он. Приближаясь, увидел два отличия: как и его предшественник, он носил мягкую фетровую шляпу с широкими полями, но только чистую, а не грязную. И как у его предшественника, цветная карточка торчала из-под ленты, словно репортерский пропуск из давних времен. Только не желтая, и не оранжевая, и не черная.
     
Зеленая.
    
    
     
      
5
     
     
— Слава Богу, — вырвалось у него. Он взял мою руку, сжал. Ладонями, почти такими же холодными, как воздух. Я мягко высвободился. Исходившей от него опасности я не чувствовал — только настойчивое, призрачное отчаяние. Но оно могло быть опасным. Могло быть таким же острым, как нож, которым Джон Клейтон изуродовал лицо Сейди.
     
— Кто вы? — спросил я. — И почему вы называете меня Джимлой? Джим Ладью живет далеко отсюда, мистер.
     
— Я не знаю, кто такой Джим Ладью, — ответил Зеленая Карточка. — Я держался далеко от вашей нити…
     
Он замолчал. Его лицо перекосилось. Он поднял руки к вискам и сдавил голову, словно боялся, что выплеснутся мозги. Но мое внимание привлекла именно карточка, засунутая под ленту. До меня вдруг дошло, что цвет у нее не постоянный. На протяжении нескольких секунд он менялся, напомнив мне заставку, которая появлялась на мониторе моего компьютера, если я отходил от него минут на пятнадцать. Зеленый сменился канареечно-желтым. Потом, когда мужчина медленно опустил руки, снова стал зеленым. Но возможно, не таким ярко-зеленым, как в тот момент, когда я заметил карточку.
     
— Я держался далеко от вашей нити, насколько возможно, — продолжил мужчина в черном пальто, — но полностью не получалось. Кроме того, нитей сейчас так много. Благодаря вам и вашему другу-повару так много этого дерьма.
     
— Я ничего не понимаю, — ответил я, но кривил душой. Я начал соображать, что это за карточка, которую носили с собой и он, и его спившийся предшественник. Эти карточки напоминали индикаторы, которые носят сотрудники атомных электростанций. Только фиксировали они не полученную дозу радиации, а… что? Здравомыслие? Зеленый — с головой все в порядке. Желтый — крыша начинает ехать. Оранжевый — пора звать людей в белых халатах. А когда твоя карточка становится черной…
     
Зеленая Карточка не отрывал от меня глаз. С другой стороны улицы он выглядел не старше тридцати. Вплотную — почти сорокапятилетним. А при взгляде в глаза становилось понятно, что лет ему — не счесть, и он не в себе.
     
— Вы кто-то вроде хранителя? Охраняете «кроличью нору»?
     
Он улыбнулся… или попытался.
     
— Так ее называл ваш друг. — Он достал из кармана пачку сигарет. Без этикетки. Такого я не видел никогда, ни в Стране прошлого, ни в Стране настоящего.
     
— Она единственная?
     
Он достал зажигалку, сложил руки лодочкой, чтобы ветер не задул огонек, поднес его к сигарете. Запахло сладким, больше похожим на марихуану, чем на табак. Но не марихуаной. И хотя он не говорил, что это за сигарета, я понял, что она лечебная. Что-то вроде «Гудис паудер».
     
— Их несколько. Представьте себе имбирный эль, который налили в стакан и оставили.
     
— Понятно…
     
— Через два или три дня весь углекислый газ уйдет, но несколько пузырьков останутся. То, что вы называете «кроличьей норой», это и не нора вовсе. Это пузырь. Что касается охраны… нет. На самом деле, нет. Это было бы хорошо, но мы так мало можем сделать, чтобы не ухудшить ситуацию. В этом проблема путешествий во времени, Джимла.
     
— Меня зовут Джейк.
     
— Отлично. Что мы делаем, Джейк, так это наблюдаем. Иногда предупреждаем. Как Кайл пытался предупредить вашего друга-повара.
     
Так, значит, звали этого безумца. Совершенно нормальное имя. Кайл, это ж надо. Реальность происходящего только все усугубляла.
     
— Он никогда не пытался предупредить Эла! Только просил у него бакс, чтобы купить дешевого вина!
     
Зеленая Карточка затянулся сигаретой и уставился на крошащийся бетон, хмурясь, будто что-то на нем читал. Слышалось только шурш-шурш плоско-прядильных станков.
     
— Поначалу он пытался. По-своему. Но вашего приятеля так взволновал найденный им новый мир, что он не обращал внимания. И к тому времени Кайл уже разваливался. Это… как это у вас называется? Профессиональная вредность. Мы подвергаемся невероятному психическому стрессу. Знаете почему?
     
Я покачал головой.
     
— Подумайте. Сколько исследовательских и закупочных путешествий совершил ваш друг-повар, прежде чем пришел к мысли отправиться в Даллас, чтобы остановить Освальда? Пятьдесят? Сто? Двести?
     
Я попытался вспомнить, как давно стояла «Закусочная Эла» в фабричном дворе, и не смог.
     
— Вероятно, даже больше.
     
— И что он вам говорил? Каждое путешествие — первое?
     
— Да. Полный сброс на ноль.
     
Зеленая Карточка устало рассмеялся.
     
— Конечно, говорил. Люди верят тому, что видят. И все же ему следовало знать, что это не так. И вам следовало знать. Каждое путешествие создает свою собственную нить, а когда их становится достаточно много, они всегда запутываются. Ваш друг не задавался вопросом, как он может снова и снова покупать одно и то же мясо? Или почему вещи, которые он приносил из тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года, не исчезали, когда он отправлялся в следующее путешествие?
     
— Я спрашивал его. Он не знал, поэтому игнорировал это.
     
Мужчина начал улыбаться, но улыбка тут же превратилась в гримасу боли. Зеленый цвет начал уходить с карточки, засунутой под ленту шляпы. Зеленая Карточка глубоко затянулся сладко пахнущей сигаретой. Цвет вернулся, набрал густоты.
     
— Да, игнорировать — очевидный вариант. Мы все так делаем. Даже после того как психика Кайла начала разваливаться, он, безусловно, знал, что походы в винный магазин только ухудшают его состояние, но все равно ходил туда. Я его не виню. Уверен, вино облегчало боль. Особенно ближе к концу. Возможно, все закончилось бы не так ужасно, если бы он не мог добраться до винного магазина… если бы тот находился вне круга… но он мог. Да и вообще, кто может сказать? Ни о какой вине здесь речь не идет, Джейк. Никто никого не осуждает.
     
Меня это порадовало, но только потому, что мы могли говорить на эту безумную тему как более-менее здравомыслящие люди. Впрочем, его чувства не так уж меня и волновали. Я все равно собирался сделать то, что должен.
     
— Как вас зовут?
     
— Зак Ланг. Родом из Сиэтла.
     
— Сиэтла какого года?
     
— Этот вопрос не имеет отношения к нашему текущему разговору.
     
— Пребывание здесь причиняет вам боль, да?
     
— Да. Моя психика долго не выдержит, если я не вернусь назад. И последствия останутся навсегда. Среди таких, как я, высок процент самоубийств, Джейк. Очень высок. Люди — а мы люди, не сверхъестественные существа, если вы вдруг так решили — не способны держать в голове множество нитей реальности. Это тебе не использование собственного воображения. Совсем нет. Нас, конечно, готовят, но мы чувствуем, как все это разъедает разум. Будто кислота.
     
— То есть каждое путешествие полностью на ноль не сбрасывается.
     
— Да и нет. Оно оставляет налет. Всякий раз, когда ваш друг-повар…
     
— Его звали Эл.
     
— Да, наверное, я это знал, но моя память начала давать слабину. Как при болезни Альцгеймера, только это не Альцгеймер. Все потому, что мозг пытается увязать эти наслоения реальностей. Нити создают множественные образы будущего. Некоторые — ясные, большинство — смутные. Потому-то Кайл и думал, что вас зовут Джимла. Он, наверное, слышал это имя, продвигаясь вдоль одной из нитей.
     
Он его не слышал, подумал я. Видел в каком-то путешествии по нити. На рекламном щите в Техасе. Может, и моими глазами.
     
— Вы не знаете, какой вы счастливчик, Джейк. Для вас путешествовать во времени так просто.
     
Не так и просто, подумал я. Вслух сказал:
     
— Возникают парадоксы. Самые разные. Или нет?
     
— Нет, это неправильное слово. Речь о налете. Разве я вам не сказал? — Чувствовалось, что точно он не знает. — Налет засоряет машину. И со временем наступает момент, когда она… останавливается.
     
Я подумал о взорвавшемся двигателе «студебекера», который мы с Сейди украли.
     
— Новые и новые покупки мяса в пятьдесят восьмом году — не такая уж беда, — продолжил Зак Ланг. — Да, некоторые проблемы это вызывало, но вполне терпимые. Потом начались большие изменения. И спасение Кеннеди — самое большое из всех.
     
Я попытался заговорить, но не смог.
     
— Вы начинаете понимать?
     
Не совсем, только в общих чертах, но уже чертовски перепугался. Будущее висело на нитях. Как кукла-марионетка. Святой Боже.
     
— Землетрясение… его вызвал я. Когда спас Кеннеди, я… что? Разорвал пространственно-временной континуум? — Фраза прозвучала не глупо. Наоборот. Прозвучала очень веско. У меня заболела голова.
     
— Вам нужно вернуться, Джейк, — мягко сказал он. — Вам нужно вернуться и увидеть своими глазами, что вы наделали. Что принесла ваша тяжелая и, несомненно, обусловленная добрыми намерениями работа.
     
Я промолчал. Прежде меня тревожило возвращение, но теперь я начал его бояться. И разве существовала более зловещая фраза, чем вам нужно увидеть своими глазами, что вы наделали? С ходу я придумать не мог.
     
— Идите. Посмотрите. Проведите там немного времени. Но только немного. Если это не поправить сразу, случится катастрофа.
     
— Большая?
     
Он ответил спокойным, ровным голосом.
     
— Она может уничтожить все.
     
— Планету? Солнечную систему? — Я оперся рукой о стену сушильного сарая, чтобы устоять на ногах. — Галактику? Вселенную?
     
— Больше. — Он выдержал паузу, чтобы убедиться, что я его понимаю. Карточка под лентой начала переливаться, стала желтой, вновь зеленой. — Саму реальность.
    
    
     
      
6
     
     
Я подошел к цепи. Табличка с надписью «ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН ДО ЗАВЕРШЕНИЯ РЕМОНТА СТОЧНОЙ ТРУБЫ» поскрипывала, раскачиваясь на ветру. Оглянулся на Зака Ланга, пришельца из неведомо какого времени. Он бесстрастно смотрел на меня, полы длинного пальто бились о голени.
     
— Ланг. Эти гармонии… Я вызвал их все. Да?
     
Он вроде бы кивнул. Точно я сказать не могу.
     
Прошлое боролось с изменением, потому что оно уничтожало будущее. Изменение создавало…
     
Я подумал о старом рекламном ролике аудиокассеты «Меморекс». В нем показывался хрустальный бокал, который разрушали звуковые колебания. Гармонические колебания.
     
— И с каждым изменением, которое мне удавалось привнести, эти колебания усиливались. В этом настоящая опасность, так? Эти гребаные гармонические колебания?
     
Ответа я не получил. Возможно, он знал, но забыл. Возможно, и не знал.
     
Спокойно, сказал я себе… как и пятью годами раньше, когда в моих волосах еще не появились первые нити седины. Спокойно.
     
Я нырнул под цепь, и мое левое колено запротестовало. Потом несколько мгновений постоял рядом с высокой зеленой стеной сушильного сарая, поднимавшейся по левую руку. На этот раз кусок бетона не отмечал начала невидимой лестницы. Как далеко от цепи она находилась? Я не мог вспомнить.
     
Я двинулся медленно, медленно, скребя подошвами по растрескавшемуся бетону. Шурш, шурш, говорили плоско-прядильные станки… а потом, после шестого шага, и седьмого, слова изменились: Слишком далеко, слишком далеко. Я сделал еще шаг. И еще. Скоро добрался бы до дальнего конца сушильного сарая и снова вышел бы во двор. «Кроличья нора» исчезла. Пузырь лопнул.
     
Новый шаг, и я, хоть и не наткнулся на ступеньку, увидел, что моя нога раздвоилась. Она стояла и на бетоне, и одновременно на грязном зеленом линолеуме. Еще шаг, и раздвоился уже весь я. Большая часть моего тела находилась рядом с сушильным сараем фабрики Ворамбо в 1963 году, но остальное оказалось где-то еще, и отнюдь не в кладовке «Закусочной Эла».
     
А если я выйду из «кроличьей норы» не в Мэне, даже не на Земле, а в каком-то другом странном измерении? В каком-то месте с немыслимым красным небом и воздухом, который отравит мои легкие и остановит сердце?
     
Я оглянулся, увидел Лонга в длинном пальто, полы которого трепал ветер. Его лицо по-прежнему оставалось бесстрастным. Ты предоставлен сам себе, казалось, говорило оно. Я ничего не могу для тебя сделать.
     
Оно все говорило правильно, но, не попав в Страну настоящего, я не мог вернуться в Страну прошлого. И Сейди навсегда осталась бы мертвой.
     
Я закрыл глаза и продвинулся еще на шаг. Внезапно почувствовал слабый запах аммиака и какой-то другой, более неприятный. После того как ты пересек полстраны, сидя в глубине автобуса «Грейхаунд», этот второй запах узнавался безошибочно. Так пахло в туалетной кабинке, и для избавления от этого запаха требовалось более сильное средство, чем освежитель воздуха «Глейд».
     
По-прежнему не открывая глаз, я снова шагнул вперед, и в голове раздался странный хлопок. Я открыл глаза. И оказался в маленьком, грязном туалете. Унитаза не было. Он него осталась лишь черная дыра. В дальнем углу лежала древняя дезодорирующая таблетка, из ярко-синей ставшая тускло-серой. По ней взад-вперед бегали муравьи. Угол, в котором я появился, отгораживали картонные коробки с пустыми бутылками и банками. Они напомнили мне снайперское гнездо Ли.
     
Я отодвинул пару коробок и направился к двери. Потом вернулся, поставил коробки на место. Не имело смысла облегчать кому-либо путь к «кроличьей норе». Мало ли кто мог случайно набрести на нее. Позаботившись об этом, я вышел из туалета, обратно в 2011 год.
    
    
     
      
7
     
     
В последний раз я уходил через «кроличью нору» в глубоком сумраке, и, само собой, вышел из нее в той же темноте, всего лишь на две минуты позже. За эти две минуты изменилось многое, я это мог разглядеть и без дневного света. За последние сорок восемь лет фабрика сгорела. От нее осталась часть закопченных стен, упавшая дымовая труба (напомнившая мне — естественно — дымовую трубу, которую я видел в Дерри, на месте металлургического завода Китчнера) и несколько груд кирпича. Никаких следов «Уютного уголка Мэна», «Л.Л. Бина» или других магазинов. Только сгоревшие развалины фабрики на берегу Андроскоггина. Ничего больше.
     
В пятилетнюю экспедицию по спасению Кеннеди я отправлялся достаточно прохладным июньским вечером. Теперь же меня встретила жуткая жара. Я снял дубленку, купленную в Оберне, и бросил в дурно пахнущую туалетную комнату. Когда закрыл дверь, увидел на ней табличку: «ТУАЛЕТОМ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЗАПРЕЩЕНО!!! ПРОРВАНА СТОЧНАЯ ТРУБА!!!»
     
Молодые красавцы президенты умирали, и молодые красавцы президенты жили, красивые молодые женщины жили, а потом умирали, но прорванные сточные трубы под двором старой фабрики Ворамбо существовали, похоже, вечно.
     
И цепь я увидел. Пошел к ней вдоль грязной стены из шлакоблоков, которая заменила стену сушильного сарая. Когда нырнул под цепь и вышел к фасаду, выяснилось, что это заброшенный магазинчик товаров повседневного спроса, который назывался «Быстро и дешево». Окна были разбиты, полки вынесены. Остались лишь стены, пол да потолок. У дальней стены тлела лампочка аварийного освещения: аккумулятор находился на последнем издыхании и гудел, как умирающая муха, бьющаяся о стекло. На полу кто-то написал баллончиком с краской одно предложение, и света едва хватило для того, чтобы его прочесть: «УБИРАЙСЯ ИЗ ГОРОДА, ПАКИСТАНСКИЙ УБЛЮДОК».
     
Я пересек крошащийся бетон фабричного двора. Автомобильная стоянка для рабочих фабрики исчезла. На ее месте ничего не построили. Она превратилась в прямоугольный пустырь, где валялись разбитые бутылки и куски асфальта и поднимались островки наполовину засохших кустарников. Кое-где с ветвей свисали использованные презервативы, словно ленты, оставшиеся после какой-то давней вечеринки. Я поднял голову, но звезд не увидел. Небо застилали низкие и достаточно тонкие облака, пропускавшие рассеянный лунный свет. Желтую мигалку на пересечении Главной улицы и дороги 196 (когда-то известной как Старая льюистонская дорога) сменил светофор, но он не работал. Значения это не имело: автомобили не ездили ни по улице, ни по дороге.
     
«Фрут» канул в Лету. Теперь там зиял котлован. Напротив него, на месте зеленого дома 1958 года и банка 2011 года моей реальности, находилось торговое заведение, которое называлось «Продовольственный кооператив провинции Мэн». Окна, правда, были выбиты, а товаров внутри не осталось. Выглядел кооператив точно так же, как и магазин «Быстро и дешево».
     
Пересекая пустынный перекресток, я замер, услышав громкий чавкающе-рвущий звук. Почему-то решил, что такой звук может издавать только самолет изо льда, тающий при прорыве звукового барьера. Земля задрожала. Взвыла и замолкла сирена автомобильной сигнализации. Залаяли собаки. Потом затихли, одна за другой.
     
Землетрясение в Лос-Анджели-исе, подумал я. Семь тысяч погибших.
     
Огни фар появились на шоссе 196, и я торопливо захромал к дальнему тротуару. Мимо проехал небольшой автобус с надписью «КОЛЬЦЕВОЙ» в освещенном окошечке маршрута. Название что-то мне напомнило, но я не знаю, что именно. Наверное, какую-то гармонию. На крыше вращались какие-то устройства, напоминавшие вентиляторы. Ветровые турбины? Такое возможно? Звуков, характерных для двигателя внутреннего сгорания, я не слышал, только мерное электрическое гудение. Я наблюдал за автобусом, пока широкий полукруг единственного заднего огня не скрылся из виду.
     
Ладно, бензиновые двигатели в этой версии будущего — этой нити, по терминологии Зака Ланга — вышли из употребления. Так ведь это хорошо?
     
Возможно, но воздух казался тяжелым, даже мертвым, когда я набирал его в легкие, и оставлял после себя какой-то привкус, напомнивший мне о запахе, шедшем от трансформатора моего детского электропоезда, если я очень уж сильно его разгонял. Пора выключить его и дать отдохнуть, говорил в таких случаях мой отец.
     
Несколько магазинов на Главной улице вроде бы еще работало, но большинство зданий превратилось в руины. Замусоренный тротуар потрескался. У бордюра стояло полдесятка автомобилей, или бензиново-электрические гибриды, или с вращающимися устройствами на крыше: «хонда-зефир», «такуро-спирит», «форд-бриз». Все выглядели старыми, парочка была выпотрошена. У всех на ветровом стекле красовалась розовая наклейка с черными буквами, достаточно большими, чтобы прочитать надпись и в сумраке: «НАКЛЕЙКА „А“ ВСЕГДА ПОЗВОЛЯЕТ ПОЛУЧИТЬ НОРМИРОВАННЫЕ ТОВАРЫ».
     
Группа подростков шла по другой стороне улицы. Они о чем-то болтали и смеялись.