1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 
   
— Там Танька с летчиком. Гуляют! — крикнула Вероника.
   
— А мое какое дело!
   
— Как летчик к ней полезет целоваться, ты выходишь и говоришь: «Таня, иди домой, тебя папа зовет».
   
А дальше действие развивалось следующим образом: летчик все прохаживался взад-вперед, ожидая того, кто его вызвал повесткой, Танька смотрела в спину летчика, а когда он оборачивался, тут же отводила глаза и напряженно смотрела перед собой.
   
Летчику надоело ждать. Он остановился и спросил:
   
— Девочка, а где тут у вас милиция?
   
— Там… — Танька повела рукой.
   
— Где там?
   
— Возле колодца.
   
— Возле какого колодца?
   
— Возле клуба.
   
— Девочка, я тебя очень прошу: если сюда придет милиционер, ты ему скажи, что я пошел прямо в милицию. Ладно?
   
— Ладно.
   
— Спасибо большое…
   
Летчик улыбнулся какой-то неопределенной, очень вежливой улыбкой и пошел.
   
Танька встала. Смотрела, как он уходит.
   
— Товарищ летчик! — позвала она с отчаяньем.
   
Летчик остановился. Обернулся.
   
— Здрасте… — сказала Танька. Она действовала по программе Вероники.
   
— Здравствуй, — удивился летчик.
   
— Хотите, я вам спою?
   
— Зачем? — еще больше удивился летчик.
   
— Так просто…
   
— Ну спой, — разрешил летчик, подумав.
   
Танька в волнении сглотнула, набрала воздуха, выдохнула и сказала сердито:
   
— Да не буду я! Еще чего!
   
И в это время из кустов вышел Мишка Синицын.
   
— Татьяна, тебя папа зовет, — небрежно бросил он Таньке. Глядел он, однако, не на Таньку, а на летчика и медленно к нему направлялся.
   
Подошел к летчику, встал перед ним с грозным видом.
   
— А ну мотай отсюда! — приказал он.
   
— Ты это кому говоришь? — не испугался летчик.
   
— Тебе, — не испугался Мишка. — Иди, иди, гуляй! — и легонько толкнул его ладошкой в грудь.
   
— А в чем, собственно говоря, дело? — начал обижаться летчик.
   
— А в том, — объяснил Мишка и толкнул летчика посильнее.
   
— Да отстань ты, в конце концов, — обозлился летчик и толкнул Мишку так, что тот не устоял на ногах.
   
— Ах, так? — бесстрашно завопил Мишка. — Ну, держись!
   
Он вскочил на ноги и ринулся на летчика.
   
Летчик схватил Мишку, завел ему руки за спину, повалил на землю, а сам сел сверху.
   
— Сдаешься? — спросил летчик.
   
— Вот фига тебе! — не сдавался Мишка и извивался под летчиком.
   
Летчик еще плотнее притиснул Мишку к земле.
   
— Товарищ летчик! Пустите его! Ему недавно аппендицит вырезали! Ему нельзя! — Танька взволнованно бегала вокруг дерущихся. — Товарищ летчик! Ну, пожалуйста!
   
Летчик не обращал на нее никакого внимания, сидел на поверженном Мишке. Тогда Танька подняла с земли здоровенный сук, подошла сзади и стукнула летчика по макушке.
   
Летчик ухватился за голову обеими руками, поднялся с Мишки. Обернулся, глядя на Таньку.
   
И небо, и Танька, и лес слегка поплыли перед его глазами.
   
— Ой! — смутилась Танька. — Извините, пожалуйста.
   
— Ненормальная, — сказал летчик.
   
Повернулся и пошел прочь, не глядя. Споткнулся о корягу и полетел в болото.
   
Мишка вскочил на ноги и победно захохотал над посрамленным противником. Они подбежали к болоту и стали смотреть вниз. Внизу расходились круги.
   
Круги разошлись. Стало гладко.
   
— Потонул! — в ужасе молвила Танька.
   
Мишка, не раздумывая, прыгнул в чем был. Танька — за Мишкой. Через несколько секунд они вынырнули — все в болотной тине. Летчик вынырнул метрах в десяти и пошел к противоположному берегу.
   
— Товарищ летчик! — крикнула Танька. Летчик обернулся. — Только вы в милицию не ходите! Это я вам повестку прислала.
   
— Вот я сообщу в твою пионерскую организацию. Будешь знать… — пригрозил летчик. — Хулиганка!
   
— Герой кверху дырой! — крикнул Мишка.
   
И разошлись по сторонам. Летчик в одну сторону. Танька с Мишкой в другую.
   
— Зря ты влезла, — заметил Мишка, разводя коленями и руками кувшинки. — Я б ему тройной суплес провел…
   
Выбрались из болота. Вода с обоих текла ручьями. Необходимо было выжать одежду.
   
— Отвернись! — велела Танька и пошла в кусты.
   
Мишка отвернулся и пошел в соседние заросли. Сбросил с себя рубашку, брюки, майку.
   
— Э! — вдруг спохватился он. — А какую ты ему повестку прислала?
   
— Свидание назначила! — крикнула Танька.
   
— Зачем?
   
— Влюбилась!
   
— Чего? — Мишка вышел из кустов, с недоумением уставился на коварную Таньку.
   
В траве у самой воды лежала оборванная цепочка с камешком «куриный бог».
   
Город спал.
   
Возле старинного лабаза, выстроенного когда-то купцами, а ныне именуемого «Универсам», дремал сторож с берданкой.
   
По дороге, прихрамывая, плелся летчик Валерий Иванович Журавлев.
   
— Дедушка, это какая деревня? — спросил он у сторожа.
   
— Это город, — отозвался сторож. — Нижние Ямки.
   
Летчик заглянул в карту.
   
— Сбился, — сказал он после молчания. — Надо было восточнее брать.
   
Первые лучи восходящего солнца освещали самолеты в крупных каплях росы.
   
Громов и Фрося обихаживали свой аэродром. Фрося посыпала дорожки желтым песочком. А Громов подновлял свежими белилами посадочные квадраты.
   
— Вась, а Вась… Глянь, — позвала Фрося.
   
Громов выпрямился. Обернулся.
   
По дорожке к бараку общежития плелся летчик. Грязь и тина на нем высохли, он был весь серый и походил на памятник себе.
   
— Я ж говорила… А ты волновался, — заметила Фрося.
   
Летчик увидел начальство. Остановился и вежливо поздоровался:
   
— Здравствуйте…
   
— Здрасте, здрасте… — сказала Фрося.
   
Помолчали.
   
— Красивый рассвет, — поделился летчик, преданно глядя на Громова.
   
Громов не отреагировал.
   
— Очень красивый, — сказала Фрося.
   
Летчик оглядел себя. Потом сказал сконфуженно:
   
— Упал.
   
— Бывает… — отозвалась Фрося.
   
— Ну, я пойду посплю… А то заблудился вон… Петлял…
   
— Конечно, — ласково сказала Фрося.
   
Летчик улыбнулся сконфуженно и пошел своей дорогой.
   
Фрося и Громов провожали его глазами.
   
Летчик вдруг обернулся и произнес восторженно:
   
— Степью пахнет!
   
— Ага. Пахнет, — согласилась Фрося.
   
Опять помолчали.
   
— Ну, я пошел, — пообещал летчик.
   
— Конечно, — согласилась Фрося.
   
Летчик удалился.
   
— Алкаш к тому же, — заключил Громов. Коротко и ясно.
   
В деревне утро начинается рано.
   
Солнце только-только вернулось в Бересневку из Америки, а Танька уже вышла, потягиваясь, на крыльцо.
   
Потянулась. Распахнула глаза и поздоровалась:
   
— Здравствуй, утро!
   
«Здравствуй, Танька!» — сказало бы утро, если бы умело говорить.
   
Потом Танька вошла в сарай и поставила ведро под корову.
   
— Здравствуй, Пальма! — сказала Танька.
   
«Здравствуй, Таня», — сказала бы корова, если бы умела говорить.
   
Струйки молока застучали о ведро. И вдруг утро наполнилось мяукающими звуками электрогитары. Танька прекратила доить. Вышла из сарая. Выглянула через забор, и вот что она увидела: Мишка Синицын сидел против своего дома с электрогитарой марки «Эврика». Рядом с ним сидела секретарша Мещерякова Малашкина Валя, босая и с грязными пятками.
   
Мишка вопил песню про шикарный город Ялту, а Валя высокомерно поводила головой, будто имела прямое отношение и к Мишке, и к гитаре «Эврика», и к шикарному городу на южном берегу.
   
Танька посмотрела на орущего Мишку, на разомлевшую от счастья соперницу. Метнулась в дом. Подскочила к проигрывателю. Поставила его на подоконник. Включила на полную мощность.
   
«Бам-бам-бам-бам-бам! Это поют миллионы!» — заорал певец на всю деревню Бересневку.
   
Мишка поставил регулятор на максимум и завопил громче проигрывателя. Шло состязание не на качество, а на громкость.
   
Из соседней комнаты вышел Николай Канарейкин, молча выключил проигрыватель и вытащил предохранитель. Николай был человеком замкнутым и предпочитал словам поступки.
   
У Таньки стало тихо, а Мишка ликующе вопил:
   
    
     
Я-лта! Где растет голубой виноград,
     
Ялта! Где цыгане ночами не спят.
     
Ялта! Там, где мы повстречались с тобой…
    
   
   
Танька закрыла окно и задернула занавески, но песня доставала ее самолюбие, и это было почти невыносимо.
   
Тогда Танька надела юбку-миди, босоножки на платформе и вышла из дому.
   
Мишка увидел Таньку. Быстро подвинул лицо к Вале и тихо сказал:
   
— У меня соринка в глаз попала. А ну посмотри!
   
Валя полезла руками Мишке в глаз, чтобы оттянуть веко.
   
— Да ты глазами, глазами!
   
Валя близко подвела свои глаза к Мишкиным. Они застыли лицо в лицо.
   
Танька тем временем прошла за Мишкиной спиной в его двор. Завела мотоцикл, села и выехала со двора.
   
— Эй! — Мишка вскочил. — Ты куда?
   
— к летчику! В Ялту с ним полечу! — крикнула Танька, и мотоцикл, вихляя, понес ее по дороге.
   
— Стой! — Мишка выбежал на шоссе и помчался по нему, сильно работая локтями и лопатками. Остановил грузовик. Сел и уехал.
   
Два недоумевающих существа остались в деревне Бересневка: секретарша Мещерякова Малашкина Валя и корова Пальма.
   
Летчик Журавлев и механик Кеша стояли на летном поле и ковырялись в недрах вертолета. Вернее, ковырялся Кеша, а Журавлев стоял рядом и морочил ему голову.
   
— Клапана проверь, пожалуйста…
   
— Я ж только что проверял.
   
Летчик постоял, потом пошел к кабине. Остановился.
   
— А масло мы залили?
   
— Да я ж десять лет работаю, — сказал Кеша.
   
— А бензин?
   
— Слушай, — заподозрил Кеша. — А ты что, не летал никогда?
   
— Почему же не летал?
   
— А чего ж боишься?
   
— Почему боюсь? Ничего я не боюсь.
   
— Ну и лети.
   
— Я и лечу.
   
Летчик залез в кабину.
   
— Ну, я полетел, — предупредил он.
   
— Ну и лети…
   
Летчик огляделся по сторонам, как бы мысленно прощаясь со всем, что так не существенно, если с этим жить, так драгоценно, если с этим прощаться: с полем в ромашках, с простым деревянным срубом на краю поля…
   
Фрося косила на аэродроме высокую траву, когда на нее, как на голову снег, свалился Мишка Синицын.
   
— Где она? — в панике заорал Мишка.
   
— Кто «она»? — не разобрала Фрося.
   
— Танька!
   
— Какая еще Танька?
   
— Брось темнить! Вон мой мотоцикл.
   
Мишка показал пальцем в сторону дома Громова, где стоял абсолютно такой же, как у Мишки, мотоцикл.
   
Фрося глянула в ту же сторону.
   
— Твой, как же… Разбежался.
   
— А где он?
   
— Кто «он»?
   
— Летчик…
   
— Тут все летчики…
   
Фрося была бестолковая как пень, и Мишка готов был от нетерпения выскочить из собственной шкуры и бежать во все стороны одновременно.
   
— Новый… Этот… В цепочках! Конь в сбруе! — Мишка пытался определить приметы летчика.
   
— А, Журавлев? — сообразила Фрося. — Вон он!
   
Она показала пальцем на взлетную площадку, от которой, крутя пропеллером, отделялся вертолет.
   
— Стой! — завопил Мишка. — Держи его! — и ринулся к площадке.
   
— Эй! Нельзя! — испугалась Фрося и помчалась за Мишкой.
   
Мишка добежал первым. Ухватился за колесо, которое было в двух метрах над землей.
   
Вертолет пошел вверх, увлекая за собой Мишку. Деревья стали отодвигаться, а облака, наоборот, приближаться. Мишка уцепился двумя руками. Сильный ветер отдувал его ноги.
   
— «Чайка», «Чайка», я «Сокол»! У вас на колесе человек! — кричал Громов в рацию. Из окна Громова был виден вертолет и болтающийся в воздухе человек. — Начинайте посадку! Только аккуратно! Только аккуратно!..
   
На взлетной площадке собрался народ. Здесь был врач с носилками, Громов, механики и пожилой сержант милиции.
   
Вертолет снижался. Все стояли, подняв головы, и смотрели на Мишку. Когда его ноги оказались на высоте человеческого роста, Кеша ухватил Мишку за коленки и, отодрав от вертолета, оттащил в сторону.
   
Вертолет сел. Оттуда высунулся обескураженный летчик.
   
— Что случилось? — спросил он.
   
— Вот он! — Мишка вырвался из сильных рук механика. Рванул на себя дверь. Заглянул в салон. Там было пусто.
   
Мишка подбежал к летчику и схватил его за галстук.
   
— Где она?
   
— Кто она? — не понял летчик.
   
— А ты не знаешь? Танька! Канарейкина!
   
— Какая еще Канарейкина? — Летчик сбросил Мишкины руки и отпихнул его. — Ты что, с ума сошел?
   
— Ах, так? — Мишка снял пиджак, бросил его на землю и стал засучивать рукава. — Ну подожди, ходок крылатый! Я тебе сейчас так дам, что вспотеешь, кувыркавшись…
   
— Секундочку, — вмешался Громов. — В чем дело, мальчик? Ты что шумишь?
   
— Ей и семнадцати нет, а он лезет. Бессовестный! Ну что вылупился? Где она? Куда ты ее дел?!
   
— Да нету тут Таньки! — вступилась Фрося. — И не было. Чего разорался!
   
— Как это — нету? Вон мой мотоцикл стоит.
   
— Это мой мотоцикл, — сказал Громов.
   
— Это наш мотоцикл, — поправила Фрося.
   
Мишка вгляделся в номерной знак. Понял ошибку.
   
— А где же Танька? — растерянно спросил Мишка.
   
— А вот пойдем со мной, и вместе поищем, — ласково предложил сержант Ефимов.
   
Ефимов деликатно взял Мишку под локоть и повел к милицейскому газику. Усадил и увез.
   
— Я тебя еще поймаю, — пообещал Мишка на прощание.
   
— Ненормальный! — удивился летчик. — Какая Танька? Какая Канарейкина?
   
— А тут у нас так, дорогой товарищ Журавлев, — пояснил Громов. — Это тебе не Москва. Провинция. Понял, о чем я говорю?
   
— Ничего не понял.
   
— Здесь ничего не скроешь. В одной деревне чихнешь, а в другой тебе «будь здоров» скажут.
   
— Но поверьте, я действительно не знаю никакой Таньки. Честное слово! — поклялся летчик.
   
— А вон она… — сказала Фрося.
   
На летное поле на мотоцикле внеслась Танька.
   
— Здравствуй, Таня! — крикнула Фрося.
   
— Щас! — крикнула Танька и промчалась мимо собравшихся. Развернулась и промчалась в обратном направлении.
   
— Эй, по полю нельзя ездить! — крикнул Кеша.
   
— А я останавливаться не умею! — крикнула Танька.
   
Кеша побежал за ней следом, давая на ходу советы:
   
— Справа на рукоятке рычажок такой, видишь?
   
— Вижу! — крикнула Танька.
   
— Так вот его на себя нажми!
   
Танька резко нажала. Мотоцикл стал как вкопанный.
   
Танька вылетела, влекомая силой инерции, и грохнулась в траву.
   
Поднялась, оправила юбку. Пригладила волосы.
   
— Здрасте, — робко поздоровалась она.
   
— Здрасте, — ответил Громов.
   
Танька достала из кармана цепочку с камушком и пошла к летчику.
   
Летчик на всякий случай попятился.
   
— Товарищ летчик, я вашу цепочку привезла. Она отлетела, когда я вас палкой стукнула.
   
Танька показала цепочку.
   
— Куриный бог, — узнал Громов. — А говоришь: не знаешь.
   
Журавлев оглядел присутствующих. Хотел что-то сказать. Не сказал. Пошел по полю, не оборачиваясь.
   
— А цепочку-то? — крикнула Танька.
   
Летчик ускорил шаг.
   
— Чокнутый какой-то, — обиделась Танька. — Я вон искорябалась вся, пока довезла.
   
— Тань, а за что ты его палкой-то стукнула? — поинтересовалась Фрося.
   
— Да так… В коллектив хотела вовлечь…
   
Танька пошла к мотоциклу.
   
— Это Коли Канарейкина дочка, — сказала Фрося.
   
— Ну и молодежь… — Громов покачал головой.
   
— Тань, как отец? — поинтересовалась Фрося. — Техникум кончил?
   
— Да нет! За второй курс только сдавать будет! Мне как отсюда ближе? Через площадь или по мосту?
   
— По мосту. Тебя тут мальчик какой-то искал.
   
— Это Мишка, — обрадованно догадалась Танька. — А где он?
   
— В милиции…
   
За столом сидел сержант Ефимов. Против него на потертой скамейке сидел Мишка.
   
Ефимов пил чай и звонил по телефону, придерживая трубку плечом. Он набрал две цифры и спросил:
   
— Петров? Привет, Петров! Ефимов из Верхних Ямок. Вам новую форму завезли?
   
— Да ты про дело спрашивай! — вмешался Мишка. Про дело!
   
Ефимов отмахнулся от Мишки.
   
— А Коростылеву завезли. Нам всегда в последнюю очередь.
   
— Там человек, может, насмерть разбился. А он про шмотки треплется! — возмутился Мишка.
   
Ефимов отхлебнул чай и спросил:
   
— Петров, там у тебя на участке аварии не было? Ну да, я знаю, что сообщили бы. Ну, пока… — Повернулся к Мишке: — Тебе же говорят: в нашем районе сегодня никаких аварий не было. Не бы-ло! Чаю хочешь?
   
— А может, она через Лещевку поехала? — волновался Мишка. — Позвони, а? Не мог же человек вот так никуда не деться…
   
Ефимов налил себе чай. Закусил печеньем. Набрал две цифры.
   
— Сидоров! Ефимов из Верхних Ямок. Вам новую форму завезли?.. Завезли? А нам нет…
   
В это время в комнату заглянула Танька.
   
— Вот она! — подскочил Мишка.
   
Ефимов положил трубку.
   
— Здрасте, — поздоровалась Танька. — Миш, поехали! А то поздно уже.
   
Мишка поднялся и твердо поглядел в глаза Ефимову:
   
— Официально заявляю: эта гражданка угнала мой мотоцикл!
   
— Миш, да ты чего? — оторопела Танька.
   
— Я с вами не разговариваю, — официально сказал ей Мишка. — Вы не вмешивайтесь. Пишите! — велел он Ефимову. — Она угнала мой мотоцикл.
   
— Чего это я буду писать? Сам и пиши, — сказал Ефимов.
   
— Совсем одурел, — Танька пожала плечами.
   
— А ты что думала, у нас личная собственность законом охраняется! — сказал Мишка.
   
— Ну и жлоб же ты, Мишка…
   
— А вы, гражданочка, садитесь, — предложил Ефимов Таньке.
   
Танька села.
   
— Пиши! — Ефимов дал Мишке чистый листок.
   
— И напишу. — Мишка подвинулся к столу и стал писать.
   
Танька и Ефимов ждали.
   
— Девочка, тебе Егор Канарейкин родственник?
   
— Дедушка…
   
Ефимов разглядывал Таньку, потом спросил:
   
— Значит, ты Коли Канарейкина дочка?
   
— Да…
   
— А Коля, значит, на Ляльке женился…
   
— Ну да… На маме…
   
— Гляжу и не пойму, на кого ж ты похожа… Вроде и на него и на нее. Как мама, все такая же певунья?
   
— Да когда ж ей петь? На ней коровник в семьдесят коров. Да нас двое. Я-то уже взрослая, а за Вероникой глаз да глаз нужен. Знаете, такой возраст…
   
— «Взрослая»… — передразнил Мишка. — Вот!
   
Мишка поднялся и положил перед Ефимовым заявление.
   
— Ознакомляю. — Ефимов поднял на Таньку глаза и стал читать: — «Гражданка Канарейкина Татьяна Николаевна, потеряв женскую гордость и скромность, украшающую советскую девушку, бегает за летчиком аморального поведения и с этой целью угнала принадлежащий мотоцикл марки „Молния“, номерной знак 11–17. Михаил Синицын».
   
Ефимов с некоторым сомнением посмотрел на документ. Сказал:
   
— Немножко не по форме. Ну ладно. Можете быть свободны.
   
— Пошли, — сказал Мишка Таньке.
   
— Вы идите, а гражданочку Канарейкину нам придется задержать, — сказал Ефимов.
   
— Как — задержать? Нам еще до Бересневки сто десять километров пилить.
   
— Ну как же… Ты обвиняешь человека в воровстве. По всем советским законам мы должны передать дело в суд, — объяснил Ефимов.
   
Танька испуганно стала шить глазами.
   
— В каком воровстве? — искренне удивился Мишка.
   
— Ты же написал, что Канарейкина угнала твой мотоцикл?
   
— А… Нет… Она не угоняла. Я ей сам дал.
   
— Значит, сам?
   
— А то… Зачем же ей красть? Она против меня живет. Улица Коккинаки, семь. А я — улица Коккинаки, четыре. От моего дома до ее — вот как отсюда досюда. Я ей крикнул: «Хочешь покататься?» Она говорит: «Давай!»…
   
— Покататься… А права у нее есть?
   
— Нет, — пискнула Танька.
   
— А она и не ездила. Я ей говорю: «Хочешь покататься?» Она говорит: «Давай!», а я говорю: «Не дам, у тебя прав нету», и сам ее в город привез. А мотоцикл на аэродроме поставил.
   
— Так чего ж тогда людям голову морочишь? — нахмурился Ефимов.
   
— Пошутил, — Мишка чистосердечно улыбнулся.
   
— Ну ладно, шутник, — Ефимов выкинул заявление в корзину. — Еще раз пошутишь, я тебе пятнадцать суток влеплю и наголо обрею.
   
Шел дождь. Мишка и Танька стояли под деревом. Крона плохо защищала от дождя. Танька промокла и мелко дрожала.
   
— На! — Мишка снял пиджак. Не глядя, протянул Таньке.
   
— Мне не холодно, — гордо отозвалась Танька как советская девушка, не потерявшая скромность и гордость.
   
— Как хочешь…
   
На шоссе показались огни фар. Мишка подхватил канистру и выскочил на дорогу. Замахал руками. «Москвич» стал. Оттуда высунулся шофер.
   
— Налей бензинчику, — попросил Мишка. — Бензин кончился. — Мишка кивнул на сиротливо стоящий на обочине мотоцикл.
   
— А шланг есть?
   
— Нету.
   
— И у меня нет, — сказал шофер.
   
— Ну, извини.
   
Мишка вернулся к Таньке.
   
— Надо самосвал останавливать, — сказал он. — Там болт внизу, отвинтишь, и порядок. Там бак с болтом. Понимаешь?
   
— Ага, — сказала Танька, клацая зубами.
   
— На! — Мишка опять протянул пиджак. — А то дрожишь как с похмелья.
   
— Тогда и ты возьми половинку.
   
Стояли под пиджаком, прижавшись. Дождь шуршал в листьях.
   
— Жлоб ты все-таки, Мишка, из-за какой-то паршивой мотоциклетки готов на весь свет человека охаять, — сказала Танька.
   
— Я же за тебя волнуюсь, дура, — возразил Мишка. — Он тебе голову заморочит и бросит. Будешь потом на всю жизнь несчастная…
   
— Ты лучше за свою Малашкину волнуйся. А мы с Валерием Иванычем и без твоих советов проживем.
   
— А за Малашкину чего волноваться? Она человек верный…
   
Дед Егор не спал, когда в темноте в дом осторожно прокралась Танька.
   
— Ты где это шатаешься? — настороженно поинтересовался он.
   
Танька проворно вскарабкалась на печь, уютно устроилась.
   
Полежала, послушала ночь. Мерно тикали ходики, откусывали от вечности секунды и отбрасывали их в прошлое.
   
— Дедушка, — тихо спросила Танька, — а ты бабушку за что полюбил?
   
— А она меня приворожила.
   
— Как? — Танька приподнялась на локте.
   
— Травой присушила… Как-то сплю, слышу, коты под окнами разорались. Высунулся, хотел шугануть, а тут меня за шею — цап! И вытащили. Связали. В рот кукурузный початок, а на палец какую-то травку намотали. Гляжу: двое надо мной ногами дрыгают и поют. А на другую ночь мне Евдокия приснилась. Будто идет среди берез вся в белом. Как лебедь. Думаю: с чего бы это она мне приснилась? Я ее вовсе не замечал. А потом уже после свадьбы она мне созналась, что приворожила. Братья Сорокины за бутылку самогона провернули это мероприятие.
   
— А какая, песня? — спросила Танька.
   
— Вот чего не помню, того не помню… И Дуню не спросишь.
   
Танька задумалась…
   
И представилась ей такая картина.
   
…Летчик сидит на круглой поляне, как пастушок, и играет на трубе. Вдруг в кустах душераздирающе завопили коты.
   
— Кыш! — припугнул летчик и бросил в кусты консервную банку.
   
Коты заорали еще пуще. Тогда летчик поднялся… пошел в кусты, и в этот момент кто-то схватил его за ноги.
   
А дальше было так: летчик лежал в траве связанный, с кукурузным початком во рту, а два одинаковых деда в валенках вытанцовывали над ним и пели: «Ходи баба, ходи дед, заколдованный билет…»
   
Деды положили руки друг Другу на плечи и пошли легкой трусцой, перетряхивая ногами и плечами, как гуцулы.
   
Светало. Летчик не спал. Он лежал одетый на кровати в общежитии, глядел в потолок. Слушал многоголосье Кешиного храпа.
   
Потом встал, достал из-под кровати футляр, осторожно извлек оттуда трубу. Вышел в окно. Так было короче.
   
Солнце всходило над полем, и в его лучах каждая травинка казалась розовой. Стояла такая тишина, будто сам господь бог приложил палец к губам и сказал: «Тес…»
   
Летчик сел на пустой ящик из-под лампочек, вскинул трубу к губам и стал жаловаться. Он рассказывал о себе солнцу и полю и каждой травинке, и они его понимали.
   
— Слышь? — Фрося толкнула Громова в бок.
   
— А? Что? — проснулся Громов.
   
— Опять хулиганит, — наябедничала Фрося.
   
Громов прислушался.
   
В рассветной тишине тосковала труба.
   
— Который час? — спросил Громов.
   
— Шести еще нету.
   
— Ну это уж совсем безобразие!
   
Громов вылез из-под одеяла и стал натягивать брюки. Вышел на улицу.
   
Восход солнца, красота земли и высокое искусство трубача явились Громову во всей объективной реальности. Но Громов ничего этого не видел и не слышал. У него были другие задачи.
   
Громов обошел Журавлева и стал прямо перед ним, покачиваясь с пятки на носок.
   
Летчик увидел своего начальника. Перестал играть. Опустил трубу на колени.
   
— Я вас разбудил. Извините, пожалуйста…
   
— Лихач — раз… — Громов загнул один палец. — Пьяница — два. Бабник — три. Ночной трубач — четыре. Вот что, Журавлев, пишите-ка вы заявление об уходе. Сами. Так будет лучше и для вас, и для нас.
   
Летчик спрятал трубу в футляр и, глядя вниз, сказал очень серьезно:
   
— Василий Кузьмич, вы никому не скажете?
   
— Что «не скажу»? — удивился Громов.
   
— Я больной.
   
— А как же вы комиссию прошли? — удивился Громов.
   
— У меня необычная болезнь. Акрофобия. Боязнь высоты.
   
— Ну-ну… — Громов покачал головой. Сел на ящик. Закурил.
   
— Это у меня с детства. Я, знаете, когда был маленький, упал с качелей и с тех пор очень боюсь высоты. И падения.
   
— А что ж ты в летчики пошел? — спросил Громов, переходя почему-то на «ты».
   
— Назло себе. Чтобы преодолеть.
   
— Да… — Громов потушил сигарету. Встал. — А может, и не надо преодолевать. Может, тебе лучше музыкой заняться. Играл бы себе на трубе. И не упадешь никогда. Риска никакого.
   
— Я занимался. Я окончил музыкальное училище.
   
— И чего? Платят мало? Так это смотря где… Вон у нас в ресторане «Космос» Митрофанов. Трубач. Вдвое больше меня зарабатывает. И живет по-человечески. Целый день на рыбалке, а вечером веселье.
   
— Но ведь я считаю, что человек должен преодолевать трудности, а не идти у них на поводу, — твердо сказал летчик.
   
— Ну-ну… — Громов встал. Перед тем как уйти, предупредил: — Ну, а насчет амурных дел ты давай поаккуратней. Тут у нас так: или женись, или не морочь голову, или я тебя вышвырну как кота, и никакая акрофобия тебе не поможет.
   
Татьяна Канарейкина проехала на своем велосипеде мимо муравейника с муравьями, миновала Сукино болото, выехала на поле и покатила среди высокого ковыля. Трава была не кошена, скрывала велосипед, и если посмотреть со стороны, то можно было подумать, что Танька парит над шелковым ковылем.
   
У крайней избы стояла бабка Маланья и смотрела с надеждой. А из окна правления высунулась соперница, Малашкина Валя, и крикнула:
   
— Канарейкина! Тебя председатель зовет!
   
Танька сошла с велосипеда, прислонила его к забору, поправила на багажнике тяжелую сумку. Возмутилась вслух:
   
— Ну, Мишка… Из-за своей поганой мотоциклетки всю общественность на ноги поднял!
   
Она подошла к правлению колхоза. Перед тем как войти, отряхнула юбку ладошкой, покрутила бедрами, чтобы шов стал на место. Сунулась в окно, чтобы посмотреть, как в зеркало, на свое отражение. В окне на нее строго смотрели председатель колхоза Мещеряков и солист ансамбля «Романтики» Козлов из девятого «Б».
   
Мещеряков махнул рукой, дескать, заходи.
   
Танька зашла и скромно присела на кончик стула.
   
— Что такое Варна, знаешь? — спросил Мещеряков.
   
— Что? — не поняла Танька.
   
— Сигареты такие есть. «Варна».
   
— Я не курю. Врет он все.
   
— Кто врет?
   
— Мишка.
   
— Да подожди ты со своим Мишкой. Варна — это город в Болгарии, на море. Курорт. Усекла?
   
— Усекла.
   
— Чего ты усекла?
   
— Курорт.
   
— Ты слушай. Не перебивай. Мне сейчас звонили… Приехал мужик. Ездит по области. Собирает народные таланты. Потом, кто понравится, — возьмут в Саратов. А там, кто победит, — в Москву, а оттуда — в Болгарию на международные соревнования. Усекла?
   
— Спортсменов?
   
— Да ты слушай ухом, а не брюхом, — вмешался Козлов. — Тебе же говорят: народные таланты. Самодеятельность.
   
— Ну и что? — спросила Танька.
   
— Так вот, ансамбль просит, чтобы ты у них пела, — пояснил Мещеряков. — А то у них солистки нет.
   
— Это они народные таланты? — Танька с пренебрежением показала на Козлова. — Надо Маланью или Пахомова выставить. Пахомов на ложках, и на балалайке…
   
— Во-во… — отреагировал Козлов. — Его сейчас вся область ложками и балалайками… А мы по нему электричеством ударим.
   
— По кому? — не разобрала Танька.
   
— По мужику, который таланты собирает, — пояснил Козлов. — Ну, чего смотришь? Тебя же общественность просит. А ты кочевряжишься… А еще комсомолка… Культмассовый сектор.
   
— Давай, давай, Татьяна, соглашайся, а то некогда мне. Меня народ ждет…
   
— Тогда и Мишку надо ввести, — поставила Танька свои условия.
   
— Да ну его! — отказался Козлов. — Он аритмичный.
   
— Без Мишки я не буду.
   
— Ладно. Бери Мишку, — согласился Мещеряков. — Собирайте свою шантрапу и репетируйте.
   
— И трубача из Верхних Ямок надо взять.
   
— Из Верхних Ямок нельзя, — запретил Козлов. — Он не наш.
   
— Владимир Николаевич, это летчик, который нас опыляет. Вместе хлеб сеем. Можно сказать, член бригады.
   
— Ну, если вместе, значит, наш. Бери.
   
— Тогда пусть мне Малашкина на бланке официальное письмо отстукает: так, мол, и так… А я представитель общественности.
   
Николай Канарейкин сидел в аудитории машиностроительного техникума напротив очкастого парня и, беззвучно шевеля губами, смотрел в потолок.
   
Очкастый полистал зачетную книжку Николая, потом спросил, нарушив тягостную тишину:
   
— Николай Егорович, сколько вам лет?
   
— Сорок пять, — ответил Николай.
   
— Понятно… А зачем вы учитесь?
   
— Мещеряков заставляет.
   
Мещеряков действительно хотел, чтобы у него в колхозе были дипломированные кадры.
   
Очкастый протянул Николаю зачетку, вежливо пригласил:
   
— Приходите на будущий год.
   
Николай взял зачетку и пошел к двери, и в это время из его правой штанины выпала шпаргалка гармошкой.
   
Студенты-заочники, каждый из которых годился ему в сыновья, дружно и беззлобно засмеялись.
   
Николай шагнул через шпаргалку. Вышел из кабинета в коридор. Из коридора на улицу. Залез в газик, снял свои ботинки, переобулся в резиновые сапоги, заляпанные подсохшей светлой грязью.
   
В это время к газику подошел сержант Ефимов.
   
— Привет, Коля, — поздоровался Ефимов. — А я дочку твою вчера видел. Просто красавица вымахала…
   
— Где ты ее видел? — хмуро удивился Николай. Танька сидела на почте, сортировала письма и думала о своем. Не о письмах же ей думать. И представилась ей такая картина:
   
…Громов вынес на летное поле небольшой столик. Фрося поставила стул.
   
— Спасибо большое, — поблагодарила Танька.
   
— Ручка с чернилами нужна? — спросила Фрося.
   
— Нет. У меня шариковая, — отказалась Танька и вежливо кивнула летчику. — Приступайте.
   
Летчик встал перед Танькой и вскинул трубу к губам. Заиграл мелодию зарубежного автора из фильма «История любви». А Танька запела — негромко, вкрадчиво и с вариациями. Получилось просто потрясающе.
   
Фрося и Громов не выдержали красоты мелодии и, взявшись за руки, лирически затанцевали за спиной у летчика.
   
— Секундочку… — Танька остановила летчика и обратилась к танцующим: — Простите, я не могу вас взять. Вы не из нашего района.
   
Те вздохнули и скромно сели на траву.
   
— А вы играйте, — сказала Танька летчику.
   
Тот не играл. Широко раскрытыми глазами смотрел на Таньку, будто в первый раз ее видел.
   
— Какая вы… — с восхищением проговорил летчик. — Мы уедем с вами в Саратов, потом в Москву, потом в Варну. Мы завоюем весь мир, как Армстронг и Элла Фитцжеральд…
   
— Играйте, играйте, не отвлекайтесь, — скромно, но с достоинством ответила Танька…
   
…В этот момент распахнулась дверь, и в помещение почты вошел летчик Валерий Иванович Журавлев — не в видении, а на самом деле. Рядом с ним был маленький лысый мужик, который не присутствовал в Танькиных мечтах и поэтому как бы подтверждал реальность происходящего.
   
Летчик подошел к соседнему окошку и сдал почтовичке Клаве корреспонденцию в бумажном мешке. Потом расписался в ведомости и, ни слова не говоря, направился к двери.
   
— Товарищ летчик! — окликнула Танька и поднялась со своего стула. Вам письмо!
   
Танька достала из сумки письмо — то самое, которое отстукала секретарь Мещерякова Валя Малашкина на официальном бланке.
   
— От кого? — холодно спросил летчик.
   
— От меня, — растерянно ответила Танька.
   
Летчик молчал, смотрел на Таньку со странным выражением.
   
Танька вышла из-за перегородки.
   
— Не подходи! — неожиданно приказал летчик.
   
— Да вы не бойтесь, — успокоила Танька. — Я к вам по делу.
   
Танька протянула письмо. Летчик взял это письмо, разорвал его на две части, потом на четыре, потом разодрал в клочья. Бросил в пластмассовое ведро для мусора и сказал лысому мужику:
   
— Вы свидетель!
   
Что вы делаете? Ну что вы делаете? — возмутилась Танька. — Это ж документ.
   
Летчик повернулся к Таньке спиной. Вышел и хлопнул дверью. Сошли с крыльца.
   
Летчик вдруг остановился, снял с себя ботинки и пошел босиком.
   
— Заземляюсь, — объяснил он свои действия. — Чтобы электричество вышло.
   
— Простите, эта девушка ваша знакомая? — поинтересовался лысый человек.
   
— Нет. Она меня преследует.
   
— А… Любовь… — мечтательно проговорил человек и поднял лицо к небу. В небе висело одно-единственное кучевое облако.
   
Летчик тоже посмотрел в небо и тоже увидел это облако.
   
— Хорошо быть молодым, — сказал вдруг лысый человек.
   
— Все говорят: хорошо, хорошо… А я пока от своей молодости ничего хорошего не вижу. Живу не там. Делаю не то.
   
— Это неправильно. Надо жить Там. И делать То.
   
— Я от себя не завишу. Я завишу от обстоятельств.
   
— И я от себя не завишу. Я завишу от случая. Как золотоискатель.
   
— И до каких пор зависеть? — спросил летчик.
   
— Пока кому-нибудь не надоест: вам или случаю.
   
Подошли к правлению колхоза.
   
— Спасибо, что подбросили, — поблагодарил «золотоискатель». — Но если и здесь вокально-инструментальный ансамбль, то я просто повешусь.
   
Возле леса стоял вертолет «МК 44–92», а возле вертолета-сестры Канарейкины. Танька и Вероника. Танька забивала в сопло огромную кормовую тыкву, а Вероника стояла рядом и руководила.
   
— Еще щелочка осталась, — показала Вероника. — Тут самое главное герметичность. До конца забивай.
   
Танька стала забивать до конца.
   
— Думаешь, не взлетит? — усомнилась она.
   
— Никуда не денется, — убежденно сказала Вероника. — Вон Вадим Мишке в прошлом году выхлопную трубу картошкой забил, так он три дня свою мотоциклетку завести не мог. Идет! — ахнула Вероника.
   
К вертолету босиком, держа ботинки в руке, шел летчик.
   
— Товарищ летчик! — окликнула Танька.
   
Летчик не отозвался. Залез в свой вертолет и стал там надевать ботинки. Это было очень унизительно.
   
— Пусть, пусть полетает, — ехидно заметила Вероника.
   
Заработали винты. Девочек обдало ветром.
   
Зажмурившись, они стали пятиться.
   
— А говорила: не заведется! — крикнула Танька.
   
— Все равно не полетит! — крикнула Вероника.
   
Вертолет отделился от земли, стал набирать высоту.
   
Сестры растерянно переглянулись.
   
— Товарищ летчик! — заорала Танька. — Стойте. У вас там тыква в трубе!
   
Вертолет поднялся метра на три и рухнул на некошеный луг, именуемый в авиации «квадратом сорок пять».
   
— А я что говорила! — восторжествовала Вероника. Она подбежала к Таньке и толкнула ее в спину.
   
— Иди пой! — велела она.
   
Летчик вылез из кабины, верее, даже выпал.
   
— Живой! — обрадовалась Танька.
   
Летчик приподнялся, отошел от вертолета. Сел в отдалении, уперся глазами в пространство. У него было такое выражение лица, какое, наверное, и бывает у людей, потерпевших авиационную катастрофу.
   
— Контузия, — сказала Вероника.
   
Танька подошла к летчику, присела перед ним на корточки и заглянула в глаза.
   
— Больно? — ласково спросила она.
   
— Я упал, — пожаловался летчик.
   
— Я знаю. Я видела.
   
— Спой ему, — снова посоветовала Вероника.
   
— Не надо, — попросил летчик.
   
Он поднялся и пошел к вертолету, неотрывно глядя на него.
   
— В чем дело? Ничего не понимаю… — пробормотал он, обходя вертолет.
   
— Валерий Иванович, вы не ищите! Это я вам тыквой выхлопную трубу забила! Я ж вам кричала…
   
Летчик подошел к соплу и увидел, что оно действительно забито большой тыквой. Он обернулся и некоторое время с пристальным недоумением смотрел не Таньку.
   
— Зачем? — тихо спросил он.
   
— Потому что мне надо с вами поговорить, а вы не слушаете.
   
— Ну, говори.
   
Танька молчала.
   
— Ну, говори, говори…
   
— Я вам цепочку принесла. — Танька достала из кармана цепочку и протянула летчику.
   
Тот взял ее с Танькиной ладони. Спросил:
   
— Все?
   
— Нет, не все! Я хотела вам сделать официальное предложение!
   
— Теперь все?
   
— Теперь все.
   
— Так вот. Запомни: если я тебя еще раз увижу… — Летчик медленно пошел на Таньку.