1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 
    
     
могла продолжать революцию 1905 года. Только те группы, которые находились на крайних левых скамьях, только те поддерживали постоянно теплившийся огонёк революционной мысли,
    
    
а 3-я и 4-я Думы бывали реакционнее и самого зловредного правительства, а
    
     
знаменитые столыпинские хутора являются программой насильственного разорения крестьян, -
    
    
и всё же это слышано-переслышано под этим самым мутно-стеклянным потолком, и никто ж из этих ораторов не жалеет аудиторийного времени (да и не слушают их). А крупные круглые настенные часы (до сих пор не испорченные революцией) уже показывают близко к семи. Уже вечер. И зачем же так долго? и зачем тут все сидят?
    
Но тем временем, не всеми замеченный, появился в зале присутуленный, медленный, сильно постаревший, с подглазными мешками Гучков, военный министр в штатском пиджаке. Он присел ненадолго в первом ряду, среди министров, – и вот Родзянко объявляет его, и при аплодисментах лишь думского центра он тяжело восходит к кафедре, с которой когда-то так дерзко-блистательно бросал обвинения и правительству, и правым, и левым.
    
Совсем не юбилейный у него вид, и нет сил на витийство, и голос ослабел и, кажется, на кафедру он прилегает, чтобы легче стоять.
    
И – заметно волнуется, как был бы это его дебют. И – кажется, он не сочиняет, он читает по листу?
    
Несколько вводных фраз. Радостно встретиться не только с политическими друзьями, но и с политическими противниками, ибо политическое сотрудничество в широком государственном значении есть и честное идейное расхождение, и открытая парламентская борьба. Народное представительство имело целью возрождение России и благо родины, и
    
     
сумело духовно подготовить страну к великому спасительному государственному перевороту, без которого страна была бы осуждена на неизбежную гибель.
    
    
И хотя сам акт переворота совершён лишь при частичном участии Думы – единодушное приятие его всею страной есть плод думской подготовки.
    
     
Но, господа, сегодня не только поминальный день…
    
    
(он обмолвился? он хотел сказать – юбилейный?) А уже немало он прочёл-сказал, слова текут, а не забирают, нет, это не прежний Гучков:
    
     
Вне политической свободы и народовластия нет путей к спасению… Мы – не Учредительное Собрание, но всё же мы, пусть обломки, народного представительства…
    
    
И только вот когда проступает знакомый Гучков:
    
     
Мы лишены права законодательствовать, но не лишены права дать выход голосу общественного мнения и народной совести, и прежде всего тому жуткому тревожному чувству, которое охватило всю страну. Оглянитесь: не тяжкая ли скорбь, не смертельная ли тревога, граничащая с отчаянием, охватила всех нас?
    
    
Его голос выносит страдание – и вносит в этот зал. И как не вздрогнуть: правда, о чём мы здесь уже говорим пять часов? Всё, что беспомощно обминул сладенький премьер, жестоко выговаривает теперь военный министр:
    
     
… смертельный недуг подтачивает самую жизнь страны. Разрушение уже коснулось таких основ человеческого общежития, культуры, государственности, без которых общество становится распылённой, бесформенной человеческой массой.
    
    
Умел Гучков и витийствовать, но сейчас за тем не гонится, а бьют слова как молотки:
    
     
Выйдет ли страна из этого болезненного состояния брожения и когда?… В тех условиях двоевластия, даже многовластия, а потому безвластия, в которые поставлена страна, она жить не может. В небывалой внутренней смуте бьётся наша несчастная родина. Только сильная государственная власть, на народном доверии, может… (Голоса депутатов: „Верно! Правильно!”)
    
    
Левые молчат, Церетели нервничает. Хоры ворчат.
    
Но и Гучков достиг высоты, на которой задыхается. Ему не выскочить из своей прежней жизни. Итак -
    
     
… тяжкое наследие от старой власти… грехи и преступления… Но борьба армии далеко не безнадёжна: ещё одно героическое усилие всей страны, и армии, и тыла, – и враг сломлен. Но хватит ли нас на это усилие? (Пуришкевич: „Должно хватить!”) Радостно откликнулась армия и флот на события переворота, как на акт спасения родины. Закипела работа и в центре…
    
    
(это у него и в поливановской комиссии)
    
     
и на местах по пересозданию всего строя армии и флота. Одно время казалось -
    
    
(одно время – это месяц март, а казалось – ему)
    
     
что наша военная мощь возродится из этого спасительного процесса пересоздания с удесятерёнными силами, что вспыхнет священный энтузиазм, что новая сознательная дисциплина скуёт нашу армию воедино так, как не могла этого сделать старая отжившая муштра. Что свободная армия, родившаяся в революции, затмит своими подвигами ту старую, подневольную…
    
    
Вздохнул (если не покачнулся?):
    
     
Господа, этого нет. Наша военная мощь слабеет и разлагается… Тот же недуг: двоевластие, многовластие, безвластие… Только в армии с особой остротой признаки болезни… Не опоздали ли мы с методами лечения? Я думаю, нет. Не опоздаем ли, если хоть несколько промедлим? Я думаю, да.
    
    
Сам ли верит? или успокаивает? Но собрав последние силы:
    
     
Тот гибельный лозунг, который внесли к нам какие-то люди, зная, что творят, а может быть и не зная, что творят, этот лозунг „мир на фронте и война в стране”, эта проповедь международного мира во что бы то ни стало, и гражданской войны, чего бы она ни стоила, – должен быть заглушён властным окриком великого русского народа: „война на фронте и мир внутри!”
    
    
Рукоплескания. И Гучков – с последней горькой улыбкой, и не драматическим криком, но вконец ослабевшим голосом:
    
     
Вся страна когда-то признала: отечество в опасности. Господа, мы сделали ещё шаг вперёд, время не ждёт: отечество – на краю гибели.
    
    
О, далеко не все аплодируют, но уж думский центр – изо всех сил.
    
Хоры – враждебны, будто не их родина на краю.
    
А Церетели – вскакивает. Вот когда ему надо отвечать! – а он поспешил отвечать Шульгину. Нельзя второй раз.
    
Засуетился Скобелев.
    
Родзянко (боясь ошибиться в такой сложной ситуации?) передаёт председательство Головину.
    
А по списку – по списку Скобелев и будет позже, но прежде него – Ефремов, тот самый лидер прогрессистов, разваливший Прогрессивный блок, крупный землевладелец.
    
Ефремов (немного дикообразный – и расторченной бородой, и бобриком на темени и даже выражением глаз, всегда такой, а сейчас особенно):
    
     
… После того, что мы только что прослушали… Когда отечество на краю гибели, нам нужно думать только об одном…
    
    
Однако просит мысленно перенестись к ранним дням Думы, затем следовать её одиннадцати годам:
    
     
Эта трибуна продолжала оставаться трибуной, с которой… Эта критика постепенно подтачивала основы, на которых стоял, казалось бы незыблемо, старый строй… Борьба за ответственное министерство дискредитировала в сознании всего общества саму идею монархии. Теперь, по крайней мере на предвидимые времена, в России не может создаться другого строя, как строй республиканский. Только этим всеобщим сознанием, воспитанным работой четырёх Государственных Дум, может объясняться та лёгкость, с которой совершён величайший государственный переворот. Теперь можно сказать: Россия – самое свободное государство в мире.
    
    
Начал с гучковской смертельной тревоги, но отошёл от неё изрядно.
    
     
Теперь нельзя больше ссылаться на то, что правительство чего-то не сделало,
    
    
это на старое можно было валить.
    
     
Теперь на свободных гражданах лежит обязанность поддерживать своё правительство… Критика должна стать осмотрительнее… творчески осуществлять свои идеалы… Перед величием задачи меркнут соображения, могущие нас разъединить, мельчают все наши личные и классовые интересы… Я глубоко убеждён, что русская буржуазия охотно принесёт свои классовые интересы на алтарь отечества. Теперь необходимо всем нам руководиться альтруизмом…
    
    
А к ужасным словам Гучкова так и не вернулся. Возвратился и Родзянко к председательству – и даёт теперь слово – Скобелеву.
    
Самый расхожий советский оратор за два месяца революции. Во все затычки – Скобелев! (И министр иностранных дел ИК.) Восторженный
    
Скобелев! Всезнайка Скобелев! Самоучка Скобелев! Сейчас он ответит всей этой буржуазной сволочи.
    
Во-первых, не оттягивайте у нас: победа над самодержавием есть результат нашей революционной тактики, а не эволюционной тактики Думы.
    
     
Только самодеятельность революционного рабочего класса… И теперь, когда русская революция ослепила весь мир своим пленительным блеском, к сожалению в этом зале вновь раздаются утверждения, что революция есть хаос и разрушение. Да, на её долю ещё остаётся разрушение хаоса разложения (рукоплескания слева), и разрушая этот хаос разложения, она творит мощную свободную Россию.
    
    
Уж возьмите, с чем есть. Да, глуповат и беспомощен, но повсюду его посылаем: он выглядит простодушнее других членов ИК, да и звонок, тем и берёт везде.
    
     
Упоённые восторгом революции, мы не закрываем глаз на все сложности… Но ради спасения благополучия и тишины в помещичьих усадьбах мы не отложим насущных задач революции! И тот, кто боится хаоса и разрушения,
    
    
слушайте! слушайте!
    
     
должен ясно и определённо признать, что все эти явления законны и неизбежны исторически. Классовые задачи рабочего класса, его идеалы – на далёком светлом горизонте социализма. И когда здесь говорят, что разрушение опережает творчество, то мы не впадаем в тревогу, это бодрит ещё более нас, заставляет мобилизовать все силы революции. И когда в виде рецепта предлагают нам мир в тылу ради войны на фронте, мы отвечаем… Революция не даст раздавить себя штыками внешних завоеваний… во имя достижения великих задач, возложенных на русскую революцию интернациональной конъюнктурой.
    
    
И Гучков опровергнут и повергнут.
    
     
И теперь русская революция зовёт не к единению молчания, не к единению закрывания глаз на действительность, нет, классовые интересы остаются классовыми интересами и классовая борьба остаётся классовой борьбой. Но единение в смысле подчинения классовых задач имущих – интересам революции. (Рукоплескания крайней левой.) Не штыки ставит революционная демократия у дверей Временного правительства, но организованную волю своих органов. (Гронский: „А Финляндский полк?”)
    
    
Ну, это нам не возражение:
    
     
Солдаты, как и все граждане, отныне пользуются полной свободой движения на улицах и выражения их политической воли. (Рукоплескания крайней левой.) Лишь только правительство не бесконечного затягивания войны может спасти Россию в вихре международных осложнений.
    
    
И кисло: о том, что можно потерпеть и нынешнее, пока оно выполняет волю революционной демократии.
    
И – кисло это всё слушать кой-кому из министров.
    
     
А сегодня – мы пришли сюда для того, чтобы в последний раз встретиться на этой трибуне. (Гронский: „Это еще неизвестно.”) У нас теперь трибуна – Совет Рабочих и Солдатских Депутатов. (Рукоплескания крайней левой.) Государственная Дума выполнила своё дело, мавр сделал своё дело, и уходя отсюда мы можем сказать: Государственная Дума умерла, да здравствует Учредительное Собрание! (Рукоплескания крайней левой.)
    
    
Для этих-то слов и вся речь построена? Так „поминальное” заседание и кончилось похоронами?
    
Как будто – и сказано сегодня уже всё возможное? И стрелка – к восьми часам.
    
Но нет! Припасён напоследок единственный тут член всех четырёх Дум, и любимец четырёх, и самый знаменитый их краснобай – Родичев. Под бурные рукоплескания депутатов он, на своём седьмом десятке, даже порывисто идёт на трибуну – вылощенный, высоковатый, все та же клиновидная малая бородка и чеховское пенсне.
    
Начинает он, всё же, опять с воспоминаний о 1-й Думе и как её закрыли (хотя вот уже и последнюю закрывают). Но, великий импровизатор, никогда не готовивший речи, он весь – от настроения, от волнения в груди (и даже от прямой зарядки в буфете, но сейчас буфета нет). Ему если только зацепиться хоть за хвостик удачной фразы:
    
     
Граждане, история нас учит: только то движение победно, которое идёт по всему фронту нации.
    
    
Фронту?… – вот и зацепился:
    
     
Тот, кто разрушает единство фронта – уничтожает возможность победы. (Голоса: „Правда! Правильно!”)
    
    
Конечно правильно. И – понесло, всё горячей и уверенней:
    
     
И те, кто в настоящую минуту, забывши уроки прожитого, свидетельствуют здесь о классовой розни и говорят нам о диктатуре пролетариата – задали ли они себе вопрос: что они делают?? И в какую минуту?
    
    
И вскинул голову и поправил пенсне с иронической снисходительностью:
    
     
Я убеждён, слова эти вырвались нечаянно. Я убеждён, что нечаянно вырвались и другие слова, что мы не покушаемся на германский милитаризм. Подумайте, граждане…
    
    
а „граждане” не случайно вместо умильных „господ”, тут звучит Великая Французская,
    
     
… эти слова будут слышны в Германии и в странах союзников наших. Где будут радоваться? И где печаловаться? Я не отвечу на этот вопрос, не хочу наносить обиды. Победа Германии означает несчастье человечества. Граждане, можем ли мы помыслить, что в союзе свободных народов мы, Россия, ослабнем в борьбе? Нам говорят: ждите мира от демократии. Так все демократии в союзе, и великая Американская республика – все они в войне с императором германским, с прусским юнкерством. Враг стоит на нашей земле – от Двинска до Ковеля. И на французской земле. И на бельгийской земле. Ещё на днях раздался крик из Бельгии к русской демократии: „Неужели забудете о Бельгии?” Граждане, а неужели Россия забудет судьбу Сербии? Неужели русский народ взял свободу только для того, чтобы… Когда моё отечество топчет враг,- мой долг, и всей демократии, и каждого человека,- гнать его вон!
    
    
В раже речи к нему вернулась одна из лучших его привычек: высоко поднимать правую руку и плавными движениями будто сбрасывать, будто сбрасывать с пальцев фразу за фразой:
    
     
Граждане! Неужели вы допустите, чтобы ваши потомки сказали: царь говорил – „мир будет заключён и переговоры о нём начнутся только тогда, когда последний германец уйдёт с русской земли” (рукоплескания центра), а те, которые называли себя русской демократией, проповедывали переговоры с германцами? На кого мы останемся, если не победим Германию? Платёж – и больше ничего. И германская социал-демократия этим не брезгует.
    
    
Рукоплескания в который раз. Родичев любит их и чуть улыбается им.
    
     
Граждане, для того чтобы вести войну, нужны денежные средства. (Голоса с хор и от солдат: „Дайте их, или мы их у вас возьмем!”)
    
    
Не думский регламент, и совсем не думские реплики, Родичев этак не привык. Но не уклоняется, подхватывает:
    
     
Хорошо! Вы говорите: дайте их. Кому? Той власти, которой можно верить, что она прочна, к которой никто не обращается с систематической угрозой. Граждане, нынешняя власть никому не грозит штыками (Голос: „А Корнилов?”)… не делает демонстраций вооружённым народом, нынешняя власть не стреляет в граждан демонстрирующих…
    
    
Отпарировал – но поднимается враждебный гул, шум среди набравшейся публики. Родзянко нетвёрдо зовёт к тишине.
    
     
Родичев: Граждане! Если вы хотите, чтоб удержалось государство российское, надо преклониться перед той чертой, которую кладёт между людьми справедливость. (Бурные рукоплескания депутатов.) Чтобы жить в республике – нужно самообуздание. Во Франции 90-х годов XVIII столетия понятия „республиканец” и „патриот” совпадали. А как же у нас люди, называющие себя республиканцами, не чувствуют, с кем ведётся война?
    
    
И ещё – об ограбленной Франции, о потопленных судах, женщинах, детях, о разорённой мирной торговле.
    
     
Русский народ вооружает, содержит и кормит свою армию не затем, чтоб она уклонялась от боя. Граждане, народы получают свободу и выносят её в ту меру, в какой они умеют удержать её. Если переворот не поведёт к победе – что мы скажем следующему поколению? Я всех зову к единству. И к вам, представителям классов имущих, я обращаюсь с призывом и мольбой: поступитесь вашими интересами! (Шульгин: „Да мы готовы!”) А вам (обращаясь к крайней левой) я скажу: вы можете ждать жертв оттуда добровольно, зачем же грозить страшными словами, зачем сеять испуг… (Голос: „Ложь!”) Та партия, к которой я принадлежу, всегда стояла выше классовых интересов и не считается с ними в настоящую минуту…
    
    
И, правду сказать, перебрать кадетских вождей – Петрункевича, братьев Долгоруких, Дмитрия Шаховского, графиню Панину, Шингарёва, Кокошкина, Милюкова и ещё многих, – нет, не денежному мешку они служили, что б ни кидали им социалисты.
    
И четверть десятого на часах, и передержана, перетомлена аудитория, и внутренним чувством ритора ощущая, что нервы слушателей он перетянул уже за опасный предел, – теперь протуберанцем темперамента, почти крича, и почти у рыдания:
    
     
Я последний раз, вероятно, говорю с этой кафедры. Я говорил с неё в разное время, и быть может мало кто в 3-й Думе сосредотачивал на себе столько ненависти с этой (оборачивается вправо) стороны. Что бы ни предстояло нашей родине – не прейдёт правда. Она может быть смыта бурной волной… потом отлив… потом волна деспотической власти… Но народ вернётся к свободе… И в дни окончательного торжества не будет забыто имя вождей 4-й Думы, имя того правительства, граждане, которое в настоящую минуту несёт огромную власть как тяжкое бремя, как крест и подвиг! Мы можем сказать, обращаясь к Временному правительству: все честные сердца русского народа с вами! Даже сердца ваших добросовестных противников. Да не ослабнете вы! Да будет принесена ваша жертва до конца!… И имя ваше да будет благословенно, доколе раздаётся русская речь!…
    
    
И замер с завороженной отданной улыбкой, медленно опускаемой рукой.
    
Овация! – да не всех. Были солдаты внизу – и руками не шевельнули, и ухмылялись недоверчиво. К сходящему Родичеву кинулись думцы с разных скамей, жали руки и целовали его.
    
А потом его подхватили на руки, и так понесли в Екатерининский, и там ещё качали.
    
Думу он убедил. Но – Россию?…
    
А собственно – что он сказал по делу?
    
Солдаты с хор кричали:
    
– Мы пойдём не за Родичевым, а за Скобелевым!
    
Долго ещё в Екатерининском стояли многие группы, и обсуждали, и спорили.
    
    
    
Так Государственная Дума – совсем умерла? Или будет ещё жить?…
    
    
    *****
    
    СЛАВИЛИ, ХВАЛИЛИ – ДА ПОД ГОРУ И СВАЛИЛИ
    
    *****
    
   
   
    
     
117
    
    
После шумного заседания Четырёх Дум вожди кадетов ринулись на шумные же вечерние митинги в честь 1-й Думы. А несколько ведущих членов исполкомовского большинства решили собраться на квартире у Скобелева – поговорить между собой доверительно, прежде завтрашнего ИК: что же делать с правительством?
    
В идею возобновления Думы, кажется, и Церетели и Скобелев, громыхнув сегодня, вбили похоронные гвозди, не воскреснет. Однако, вот, Временное правительство своим публичным Обращением к населению и личным письмом князя Львова к Чхеидзе взывало к Совету: разделите с нами власть!
    
И что ж им ответить?
    
На эти воззывы можно было бы и не обратить внимания, если бы положение правительства не становилось так быстро таким угрожающе провальным. А ведь ещё Совещание Советов в конце марта настаивало, чтобы правительство стало коалиционным с социалистами. И после дней апрельского кризиса неслись теперь в ИК взволнованные резолюции со всех концов страны, и с заводских митингов, и из воинских частей, не говоря уже о перепуганных обывателях: требовали, чтобы Совет не только контролировал правительство, но сам разделил бы с ним власть, – такая идея созрела в общественном сознании. Иногда резолюции варьировались: пусть двоевластие остаётся, но чтобы Совет взял себе законодательную власть, а правительству оставил только исполнительную.
    
А такой вариант – не избавлял Совет от ответственности, даже хуже.
    
Тут и Керенский, три дня назад, явясь на бюро ИК оправдываться, как он проворонил милюковскую ноту, тоже настаивал, что правительство – в невозможно тяжёлом положении, У министров настроение – снять с себя ответственность, и слухи об уходе всего состава вовсе не политическая игра.
    
А если так – это сильно озадачивало исполкомовцев.
    
А позавчера Керенский публично выступил с заявлением, шатко равновеся между собственной отставкой и приглашением в правительство социалистов.
    
И ясно было, что это – согласовано с эсерами. Эсеры – явно тянули в правительство.
    
Собирались лидеры ИК отдельно, чтобы согласиться или размежеваться, но не под обстрелом большевиков и левых интернационалистов. Да в частной встрече можно и говорить более откровенно, не гремя доспехами терминологии.
    
Матвей Иваныч Скобелев жил богато, а всё по-холостому. Но в эти недели в квартире его появилась певичка из театра музыкальной драмы, Мария Самойловна. Она сейчас руководила прислугой, подававшей чай, а в дебаты не вмешивалась, не мешала и курить. Курили тут многие, и по многу папирос (Церетели кашлял от этого дыма). Были к чаю печенья, пирожные, потом и фрукты.
    
На квартире Скобелева всё так же стоял Церетели. А пригласили сегодня: Чхеидзе, Дана, Войтинского, Либера, Богданова, Гвоздева, это всё социал-демократы, и от эсеров Гоц и Авксентьев, а Чернов по гордости не приехал. Получилось десять человек, сборище немалое.
    
По старшинству ждали, что первый скажет Чхеидзе. Он чай размешивал, чуть-чуть ложечкой, а почти не пил. Опустив голову, смотрел в скатерть.
    
– Я десять лет председательствую, – он имел в виду до ИК думскую фракцию, – но стараюсь не сбивать прения, лучше послушать товарищей. А сегодня – такой важный вопрос, да… И я должен поделиться с вами моими сомнениями…
    
Было Чхеидзе всего 53 года, а выглядел он совсем стариком: голова плохо держится, плечи пригорблые, глаза тусклые, бородка потеряла форму, и речь невнятней обычного. Ещё и проблема коалиции до давливала его:
    
– Мне тоже в дни революции предлагали стать министром, на старости лет. На что у меня способностей никаких. Но дело не в этом, могли б у нас найтись подходящие. Но ведь Исполнительный Комитет в те дни обсуждал и решил отрицательно. И правильно. Совет потому и имеет такой большой авторитет, что остался вне правительства. А между тем руководит организацией масс. И массы верят нам, что нельзя сразу дать мир и сделать все реформы. А если мы войдём в правительство, мы пробудим в массах надежду на что-то новое, чего мы сделать не сможем. Так что – нам нельзя. Но вот на днях будет создан Совет крестьянских депутатов. Вот от него, от имени крестьянства, и пусть идут в правительство товарищи эсеры и народники, которые, видимо, так хотят. А мы – будем поддерживать со стороны.
    
Русобородый красавец Авксентьев с барственным достоинством отвечал:
    
– Николай Семёныч говорит верно: основой демократического правительства в России может быть только крестьянство. Но крестьянство, увы, по дальности наших расстояний, по разрозненности, ещё не успело после революции организоваться настолько, чтобы сказать решающее слово в образовании нового правительства. Правда, на днях откроется этот всероссийский крестьянский съезд, но, между нами говоря, он пока совсем не будет представителен: делегаты приедут далеко-далеко не ото всех уездов, даже губерний, и скорей случайные, то где под руку попадётся, а не правильно выбранные. Даже немало и крестьян-горожан. И мы – не будем там чувствовать себя действительными представителями России, чтоб её выразить и возглавить. И нам там ещё предстоит завоевать такой авторитет, какой уже завоевали вы. Да и приглашение Временного правительства относится к Исполнительному Комитету. И без социал-демократов коалиции никак не создать.
    
Плотный Гоц, с длинными чёрными волосами, лицом кругловатым, а движеньями деловитыми, настаивал резче.
    
Нет! Эсеры никак не могут войти в правительство без эсдеков. Формальное решение у эсеров ещё не состоялось, но он, Гоц, резервировал за собой право голосовать и против коалиции, если эсдеки не выразят готовность идти в правительство на равных основаниях.
    
– Мы тоже росли в борьбе – (мягко сказано „тоже”, за его плечами был и успешный террор, и приговор к смертной казни, и каторга) – в борьбе со всеми попытками пересадить на русскую почву тенденции западно-европейского министериализма. Участвовать в правительстве вместе с буржуазией – для нас ещё чужей, чем для вас. И если мы тем не менее согласимся, то только потому, что без этого правительство падёт, не вынесет первого следующего столкновения с Советом. Только потому мы согласимся, что в исключительных условиях произошедшей русской революции участие социалистов во власти не есть отдача заложников в руки буржуазии, а есть утверждение политики революционной демократии. Но только – если эту ответственность вы с нами разделите!
    
Между эсерами и эсдеками вырисовывался ров. Поспешил воткнуться Скобелев, видимо нетвёрдо зная наперёд, что именно он скажет. Занесло его сперва к Вандервельде, как тот в начале войны приезжал просить русских социалистов поддержать борьбу против императорской Германии.
    
– … И мы ему тогда ничего не ответили. Мы знали, как разговаривать с товарищем Вандервельде, председателем Интернационала, но не знали, как разговаривать с министром Вандервельде. И это остаётся после революции тоже. Конечно, это мы создали это правительство. В новых условиях мы уже не разжигаем народные страсти, а наоборот тушим. Я вот, например, только и делал всё это время, что тушил пожары – то среди рабочих, то среди воинских частей, то среди кронштадтских матросов… И я всегда встречал доверие масс, и мне удалось подчинить их демократической дисциплине. Но если бы теперь я к ним явился не представителем Совета, а в качестве министра? Они бы сказали: мы знали, как разговаривать с товарищем Скобелевым, но не знаем, как с министром.
    
Скобелев любил аргументировать от самого себя. Другое дело – кучерявый, полнощёкий Богданов, с железной твёрдостью по многу часов дирижировавший двухтысячеголовым Советом. Он шёл – от практики. Участие советских в правительстве, да, популярно среди несознательных масс, вот почему так много резолюций в пользу коалиции. Но передовые рабочие, прошедшие партийную школу, хорошо сознающие классовую расстановку, разумеется, относятся критически. Энтузиазм масс построен на иллюзиях, что составное правительство может оказаться чудодейственно. А когда ничего такого оно не сделает – то будет жестокое разочарование, и поколеблется авторитет Совета. Нам потому и нельзя идти в правительство, чтобы сберечь Совет.
    
Тихий Гвоздев, за которого Богданов и в Рабочей группе хорошо управлялся, не оспаривал своего теоретика: вполне согласен с Борисом Осиповичем.
    
А холодный неприветливый Дан без колебаний и сомнений выговаривал законченные гладкие фразы – и катились они как бы помимо него, как неуклонимая закономерность. Вопрос о коалиции ещё не стал на очередь в развитии нашей революции. Резолюция Совещания Советов не может быть для нас руководством, ибо она принята некомпетентным собранием, не отдававшим себе отчёта в социальной расстановке. Поддерживать правительство социалистам гораздо удобнее извне, а вступив министрами – не сможешь выполнить своей программы, потому что всякое буржуазное правительство в конце концов выступит против пролетариата. Находясь внутри правительства – мы будем занимать двусмысленную позицию в социальных конфликтах, и так притупится пролетарская классовая борьба. А в условиях международной борьбы против империализма коалиция с буржуазией может оказаться особенно вредной. Вот если война затянется, ещё увеличится экономическая разруха, наступит анархия во всех областях жизни и произойдут вспышки отчаяния народных масс, угрожающие распадом государства, – тогда, может быть, и поставим вопрос вхождения, однако с величайшей осмотрительностью. Но это будет весьма опасно, ибо тогда к социалистам массы станут предъявлять невыполнимые требования. Нет, нет, лучше нам держаться от власти в стороне.
    
И правда же! – крайне опасно. Все упрёки – посыпятся тогда на нашу голову.
    
А мы вынуждены будем поддерживать и всю политику правительства и перестанем быть выразителями чистой классовой линии пролетариата.
    
И потом же: мы отдадим в министры и так потеряем самых выдающихся своих партийных работников.
    
А тут, в ИК, наши места займут большевики и левые, и будет их засилие.
    
Большевики ничем не рискуют, потому что у них ничего нет. А мы – не можем так.
    
А всё равно никакое правительство сейчас не справится, и мы только опозоримся вместе с ним…
    
Так что ж, оставить все бразды в руках буржуазии?…
    
И – что теперь должен был сказать им Церетели, три часа назад овеянный громом оваций в Белом зале за защиту Совета? Как спорить с партийными товарищами, если они выражают истину?
    
Но сердце хочет смягчить жестокость истины:
    
– Конечно, правительство должно быть всячески поддержано Советом, чтоб оно нашло гармонию со стремлением народных масс. Но как ни готовы мы сделать всё возможное для укрепления правительства, – целесообразно ли сейчас наше прямое участие во власти?
    
И сам поникал от жестокости ответа:
    
– Нет. Только вырастут надежды масс, которых мы не сможем удовлетворить, – и тогда это усилит максималистские течения, большевиков. И вместо укрепления демократической власти произойдёт ослабление нашего с вами авторитета.
    
Да и – как? Как образовать коалицию, если правительство не действует достаточно решительно в области внешней политики? Коалиционное правительство должно было бы бесповоротно поставить вопрос о мире. Но ведь во всей европейской демократии сейчас нет этого могущественного движения в пользу мира.
    
– … И никакое русское правительство, даже насквозь социалистическое, само одно не сможет остановить войну.
    
Перед теми порядочными, доброжелательными министрами, с которыми Церетели легко, свободно разговаривал на Контактной комиссии, почему-то никак не разглядывая в них врагов-буржуев, – ему сейчас было стыдно и даже больно, что он не может протянуть им руку помощи. Но это – всё так:
    
– Напротив, не сливаясь с правительством, Совет сохраняет максимальное влияние на воспламенимую часть населения. В пережитом нами, вот, кризисе – как мгновенно мы восстановили порядок, и безумный лозунг „долой правительство” сразу загас. И вот так, извне, мы только и можем демократизировать политику правительства.
    
А понимая, что – мало этого, воображая ищущие глаза Некрасова, порхающие глаза Терещенко и голубые в слезе у Князя Львова, – голосом извинительным, растерянным Церетели заключил:
    
– Конечно, я не буду советовать эсерам, чего не советую собственной партии. Но… ведь существуют же в России и другие демократические элементы, не связанные ни с нашими партиями, ни с Советами… а – с кооперативами?… с крестьянством? И если б они и заменили Милюкова и Гучкова в правительстве?… А мы бы тогда – ещё более решительно их поддерживали?…
    
Правда, вот бы выход? Кто бы, правда, вступил в министры?
    
Но Войтинский отрезно отклонил:
    
– Ничего из этого не выйдет.
    
И – ещё сидели, ещё перекладывали. Но даже в этом узком собрании конструктивного ответа не нашли.
    
К концу дебатов, под испитыми и недопитыми стаканами, измазанными тарелками с раскрошенными птифурами, гофрированными бумажками из-под пирожных, сердечками яблок, переполненными пепельницами, где и мимо стряхнутым пеплом, – голубая вышитая скатерть выглядела необещательно.
   
   
    
     
118
    
    
За последний десяток дней что заметил Шингарёв в яви, кроме своей работы, – это бурные демонстрации в Петрограде, да на самой же Мариинской площади, под окнами его кабинета. А больше ничем вниманье его не отвлекалось.
    
Но хотя он предельно собран был на своих заботах оба эти месяца, воистину не покладая рук и не опуская головы, и с энергией двойной по сравнению со своей обычной немалой, и обустроил много самых срочных мер, – а наплывало потребных ещё больше и больше, а положение, дико сказать, казалось даже хуже, чем в начале марта.
    
По подвозу продовольствия март был трагическим. Но в апреле стало ещё хуже. Сейчас на казённых складах муки – половина месячной потребности армии и населения, значит на две недели. Только для армии надо подвозить в день 460 вагонов, а грузится всего 80. (А 380 берётся из старых запасов интендантства царского времени.) Уже в мае наступит, что наряды армии нечем выполнять. И даже изобильный Киев жалуется, что у него запасов только на месяц. А тут ещё – половодье, распутица, разрушены пути, мосты. А на Волге – тонет уже погруженный хлеб, – жуть…
    
И такое живое содействие общественных сил страны, а не везут крестьяне хлеба! Привоз с каждым днём становится всё меньше.
    
Сколько раз при прежнем режиме так ярко представлял Андрей Иваныч: едва только водрузится в России свободное правительство – и сразу в ответ тронутся из деревенских глубей благодарные крестьянские караваны с зерном.
    
Но – не везут.
    
Голод – самый страшный судья для революции.
    
А ведь надо же и союзникам отправить обещанное зерно.
    
И сколько же повсюду, чуть не в каждой волости, комитетов всех видов, и продовольственным дана почти диктаторская власть по реквизициям частных запасов. Но пока эти комитеты научатся работать – а старое надёжное земство, чувствуя, что теперь уже не будет переизбрано и ничего не будет значить, – тоже прекращает деятельность.
    
И получается, что революция – ухудшила дело с хлебом?? Но этого никак не должно быть!
    
Со сторонниками свободной хлебной торговли Шингарёву приходится доспаривать ещё и сегодня. Они предсказывают голод, все в России занимаются политикой вместо дела, в местных комитетах сидят неумеющие люди, что они знают за пределами своего уезда: где спрос? где предложение? где есть семенной материал? монополия – должна быть если не отменена, то по меньшей мере улучшена: пусть хлеб принадлежит государству, пусть продаётся по твёрдым ценам, но дать возможность и свободной торговле и кооперативам наряду с комитетами и уполномоченными содействовать передвижению хлеба, они успешней справятся, они добудут хлеб и привезут! А прибыль пусть ограничит правительство, пусть только 3 копейки с пуда. Наш торгово-промышленный класс с радостью встретил великий перелом в судьбах государства – но он надеется на свободу.
    
Шингарёв и сам заколебывался иногда. Но приняв решение – нельзя колебаться.
    
И он поехал на съезд биржевой торговли и держал речь. Жуткое наследство получило Временное правительство от старого строя. После долгого мучительного размышления мы стали на путь хлебной монополии. Как и Франция XVIII века, мы силою вещей должны были к ней прийти. Бывают моменты, когда формы экономической жизни повелительно диктуются ходом обстоятельств. Путь государственного вмешательства – неизбежен. Конечно, есть недостатки, но и не забудьте, что мы работаем всего лишь два месяца. Хлеба нет, потому что крестьяне заняты мыслями о переделе земли…
    
И Бубликов там взывал к купечеству: не хотите же вы, чтобы Временное правительство постигла судьба Жиронды?
    
А с другого края в хлебное дело вмешался петроградский Совет рабочих депутатов. И уж не знал Шингарёв, радоваться или огорчаться. За два месяца никакого добра от Совета он не видел, только помехи. „Известия” печатали: „хлеб – будет! но только надо подойти не так, как министр земледелия”. А – как? Совет решил теперь посылать ещё и своих хлебных эмиссаров во все губернии – солдат, чтоб убеждали на местах, что армия без хлеба. Может быть и убедительно, но добавится ещё по лишнему звену, ещё больше путаницы. И понадобится их несколько тысяч – и кто ж будет оплачивать их содержание? И как бы отстраняются продовольственные комитеты? Но отказать Совету правительство не в силах.
    
Да что ж, под давлением фронтовых интендантов Шингарёв и им разрешил посылать свои „заготовительные делегации” за хлебом. Только недавно революция отменила всю эту нагромождённую систему уполномоченных – и вот она сама собой вырастала опять под руками. И – надо было открыть границы губерний, чтобы везти семена туда, где их нет. И такую ещё меру придумал: приезжающие в Петроград военные делегации просить, чтобы все солдаты писали своим домашним: везите хлеб! Сейчас может быть вся надежда на солдатские письма в деревню, воззвания туда, видимо, не доходят. И говорил Шингарёв военным делегациям:
    
– Жутко от того, что осталось нам от проклятого строя. Ко времени революции хлеба на фронте было на полдня, а в Петрограде на 3 дня.
    
Это было – сильное преуменьшение, но так хотел он сильнее врезать им впечатление.
    
Да фронтовые делегации, сгустясь заседать в Таврическом, и сами требовали к себе министра на объяснения. Сперва ездил заместитель, потом потребовали и самого Шингарёва. Трудно – оторваться от работы, от стола, но когда уже оторвался, поехал – говорится легко, свободно, и хочется больше людей убедить, и чтоб это разнеслось. Два часа говорил депутатам фронта, удачно. Объяснял им все трудности и свою надежду, что всё благополучно разрешится.
    
– Извините, граждане, что у нас всё ещё есть недостатки, но не хватает ни дня, ни часу. Вся беда в том, что старый строй повалился в самое бедовое время – перед распутицей и посевом.
    
Но уверен, что засев пустующих помещичьих земель будет произведен по взаимному добровольному согласию. Деревня – поймёт, и спокойно дождётся Учредительного Собрания. Подождите, вот будет монополия и на мыло, и на ситец. Записка: „Какие меры правительство принимает для установления порядка на местах?” Только и мог развести руками:
    
– Мы обращаемся к населению лишь с моральными увещаниями, не прибегая к силе, при новом строе не может быть других мер воздействия. Население само должно понять необходимость порядка.
    
Этим крестьянам в шинелях и Шингарёву видно так разно с разных сторон. Почему до сих пор не прекращены купля, продажа и залог земли? Объяснить им, что возникнет паника в финансовом мире, – они не поймут. Вот – скоро остановим. Вот уже запретили продажу земли иностранцам. А лес?? – почему рубят лес?…
    
И за это всё перед ними отвечает министр земледелия… Они жаждут свои соседние леса получить себе на порубки, но леса надо оставить в руках государства, иначе их не сохранить. Как укрепить эту мысль в сознаньи народа? Деревня не может вести правильного лесопользования. Лесное хозяйство мало доходно, а вырубишь – не остановишь песков.
    
Им – и уже не им (где это? а, в тот же день к вечеру, на съезде лесопромышленников): нам нужно 5 миллионов кубических саженей дров для одного железнодорожного сообщения и промышленности. Иначе всё у нас остановится. Поэтому неизбежна усиленная порубка лесов. И только лесной экспорт может дать нам средства для внешней торговли. Но, господа, надо же рубить не близко лежащие леса, у самых дорог и сплавов, – а мы уже там вырубили вперёд до 1925 года. Берите глубже! (А они отвечают: тогда ничего не успеем; и застрахуйте от убытков, от крестьянских выступлений против рубки…)
    
От речи к речи, каждая неизбежна, нельзя отказать, от совещания к совещанию просто качает, шофёр куда-то привёз, трибуна, яркий свет, сотни слушателей, из-за юбилея 1-й Думы особенно много кадетских собраний. В Александровском лицее один раз, и второй раз:
    
– Великое и ответственное время. Разрешить вековечный земельный вопрос. По силам ли России одновременно и внутреннее строительство и борьба с внешним врагом? Я верю в творчество русского народа. Тёмная русская деревня обладает глубоким государственным смыслом, и в трудные минуты он выводит. Русская революция – святая, ибо целью её была свобода… Конечно, всякая революция – сила разрушительная, и в своём поступательном движении иногда захватывает то, что нужно сохранить. Но не тоскуйте, не горюйте, скоро начнётся период созидания. А когда Учредительное Собрание изберёт достойных лиц – мы скажем: „Ныне отпущаеши”…
    
А сегодня повезли на Калашниковскую биржу: митинг о жестоком положении наших военнопленных в Германии. Вши, сыпной тиф. На пленных смотрят как на скот, изнуряют на тяжёлых работах. Запрягают в плуги, повозки. Пойманных беглецов сажают в карательные лагеря.
    
Шингарёв выступает и там – и голос его едва не в рыданьи, ведь говорят – едва ли не два миллиона наших там так.
    
– С чувством жгучего стыда слышим скорбную повесть о наших дорогих воинах. Виновато во всём наше старое правительство, которое оставило нас без снарядов… А потом пренебрегало судьбами отданных в плен. Мы сами накануне голода, а должны помочь им ржаными сухарями. Нет, позорного мира вничью Россия не простит никому!
    
А в министерстве – финляндская делегация. Финны, снижая рубль, клоня закрыть русские школы, во всём прижимая русские права, однако требуют усилить их снабжение русским хлебом и разрешить финским уполномоченным самостоятельную закупку хлеба по России.
    
Шингарёв уже у самой стенки, отступать дальше некуда:
    
– Нет. Нет.
    
А тут – новая тревога: во многих местах без зазора режут племенной скот!! Дать почтотелеграмму всем губернским продовольственным комитетам: сохраните! сохраните от убоя государственное достояние, мы и так потеряли сколько скота при отступлении.
    
Подносят распоряжения. Ограничить число допускаемых к выработке сортов конфет. Прекратить выдачу сахара для чайного довольствия служащих государственных учреждений. Скоро в мае предвидится съезд крестьянских депутатов, надо выхлопотать для них Михайловский театр.
    
Неутомим был Шингарёв всю жизнь – но уже и его сил нет. Да ведь и спать остаётся по четыре часа.
    
Чего бы сейчас хотелось – бросить министерство, постылый Петроград, да поехать по стране посмотреть своими глазами, как там всё делается.
    
И в Грачёвку заехать, к семье, вольным воздухом дохнуть.
   
   
    
     
119" (по буржуазным газетам, 24-28 апреля)
    
    
    
Обнажение русского фронта немцами.
    
    
Париж. „Эвенман” отказывается верить пессимистам, что Россия бьётся в судорогах анархии и готова погубить себя предательством союзников.
    
„Юманите”: От молодой русской революции можно ожидать каких угодно ошибок, но не такой бессмысленной, как измена союзникам.
    
„Виктуар”: Мы, французские республиканцы, высказывавшие 25 лет такую снисходительность к преступлениям царизма, должны быть снисходительней в течение нескольких месяцев к ошибкам молодой доблестной русской демократии.
    
„Тан”: Россия будет хранить верность союзникам… Оплата купонов русских займов не прекращалась.
    
    
Лондон. „Таймс”: Мы никогда не сомневались в готовности русского народа и армии быть лояльными по отношению к союзным демократиям.
    
„Обсервер”: Формулировка „без аннексии и контрибуции только может помочь политической игре Гогенцоллернов и Габсбургов.
    
    
Вождь германских аннексионистов граф Ревентлов заявил: „Военная мощь России ослаблена, страна на краю пропасти. Для чего Германии при таких условиях отказываться от своих целей войны на Востоке?”
    
    
Германский „Форвертс” (с-д): Милюков всем своим прошлым доказал, что он – противник мира без завоеваний. И потому друзья мира требуют его свержения.
    
    
Французские анархисты о войне… Было бы безумием требовать мира, оставив троны не опрокинутыми.
    
    
Солунь. Состоялся необычайно грандиозный митинг. 40000 греков высказались за низложение династии и короля Константина – „Да здравствует Четверное Согласие, Венизелос и республика!”
    
    
Петроградские события наглядно показали, как зло организованно и сильно: по первому знаку на улицу высыпают стройные ряды манифестаций, является „красная гвардия”, отлично вооружённая, кем-то раздаются по телефону распоряжения о забастовках, и эти распоряжения принимаются даже без проверки. Боевой материал для нового государственного переворота – в полной готовности.
    
(„Московские ведомости”)
    
    
… Это был мятеж против нации, восстание против воли народа. Это грубое покушение на самые основы свободы. И если Совет РСД не стал игрушкой анархических побуждений, он обязан подать первый пример добросовестного повиновения национальной власти. Разновластие означает гибель всего. Развал всякого порядка, вторжение неприятеля в сердце страны, отторжение окраин государства – и ещё русский народ заплатит все издержки мировой войны.
    
(„Новое время”, 26.4)
    
    
С одной стороны, ленинцы требуют прекратить убийства на фронте, а с другой – стреляют на улицах разрывными немецкими пулями в мирных граждан…
    
    
… Апрельский кризис показал, что реакция начинает поднимать свою голову.
    
(„Русская воля”)
    
    
„КРАСНАЯ ГВАРДИЯ”. Мысль о формировании из петроградских рабочих красной гвардии глубоко оскорбительна и для всего русского народа и для всей русской армии. Стрельба по безоружной толпе показала кому и для чего нужна красная гвардия. 40 тыс. винтовок и сотни пулемётов – чтобы принудить свободных граждан столицы подчиниться Деспотической воле подпольных агитаторов. Идея „красной гвардии” – это кровавый бред душевно больных маньяков. На отточенных штыках не основать царство свободы.
    
    
… Избранники четырёх созывов Государственных Дум, они представляют русскую землю точнее, чем каждая из отдельных Дум. В них – предвосхищение Учредительного Собрания…
    
    
Из поминального праздника Четырёх Государственных Дум вырос большой парламентский день. Все увидели, до какой степени России нужен парламент… Временное Правительство – исполнительный орган, мы часто даже не знаем мотивов его действий…
    
    
КРУШЕНИЕ ЛИБЕРАЛИЗМА? В зале ГД происходили похороны русского либерализма… Русская интеллигенция так много жертвовала для подготовки революции в России, и при первой вести о ней готова была считать себя победителем. А теперь слышим: „Мавр сделал своё дело…”?
    
    
ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЬ… Это сложное, печальное, тревожное и панихидное заседание была лебединая песнь народного представительства, блестяще скончавшегося в историческом заседании 27 апреля… Какие яркие, прекрасные слова были произнесены, а какое смутное впечатление они оставили. Лебединая песнь? – как бы всей русской интеллигенции. Неужели так и можно поставить крест над всем тем комплексом интеллектуальных сил, которые… Некоторой отрадой веяло от идеалистической речи кн. Львова. Во время перерыва он говорил: „Я не верю в завтра, но верю в послезавтра. Положение тягостное, ужасное, но надо видеть светлую точку впереди, иначе нельзя жить.”
    
    
На собрании партии народной свободы блестящую речь произнёс министр Некрасов: „Мы не можем пройти мимо уроков, которые дала нам 1-я Дума. Без этой генеральной репетиции вряд ли была бы так дивно сыграна революционным оркестром февральская симфония 1917 г… Страшная опасность – в отсутствии немецкого нападения. Оно создаёт ошибочное ощущение, которое может разъединить демократию.”
    
    
… Революционный народ погибнуть не может. По крайней мере до сих пор ни один народ от революции не погибал.
    
(„Русская воля”)
    
    
Наряду с фанатичной, но всё же искренней проповедью людей ленинского толка (фанатики не страшны, с ними возможна борьба на идейной почве) идёт несомненно сознательная работа сторонников старого режима – довести Россию до полной анархии. И это создаёт благоприятную почву для контрреволюции.
    
    
… Народ, окажись достойным полученной тобою свободы, и твои вожди выведут тебя из тяжёлого положения – и введут в светлое царство народного счастья.
    
(„Русская воля”)
    
    
Всё, что печаталось в последние дни против Временного Правительства, и всё, что против войны, – всё это набиралось и печаталось исключительно в государственных типографиях. „Правда”, „Рабочая газета”, „Дело народа” набираются в типографиях министерства внутренних дел, „Земля и Воля” – в сенатской, „Новая жизнь” – в Государственной.
    
    
Главный военный прокурор генерал-майор Апушкин сказал: „В дни Великой Февральской революции разгром мест судебных установлений и уничтожение дел не был актом отрицания идеи суда, а порицания суду старого режима.”
    
    
… По полученным в министерстве внутренних дел сведениям наблюдается усиленное возвращение в район театра войны лиц, высланных оттуда ранее по подозрению в шпионстве…
    
    
В Севском уезде крестьяне снимают с работы военнопленных, а себе требуют удвоенной платы за день.
    
    
В Кромском и Мценском уездах самовольно рубят лес.
    
    
В Казанской губ. земельные дела разрешаются каждой волостью по-своему. В Симбирском уезде шумовский сельский сход постановил разделить на 50 дворов лес помещика Остен-Сакена, лошадей и коров. Земли его запахиваются, управляющему выехать в 24 часа.
    
    
Сильная агитация против помещиков в Подольской губ., распускают слухи: „паны и жиды сковали царя, хотят ввести панщину”.
    
(„Речь”, 27.4)
    
    
Тамбов, 26. Во многих казённых лесничествах крестьяне требуют бесплатного отпуска леса и отвода пастбищ для скота. Угрожают смещать лесничих.
    
    
Управляющий московской митрополией еп. Серафим в послании упрекнул духовенство, что оно не присоединилось к празднованию 1 мая, не было колокольного звона и торжественного богослужения.
    
    
… Лекция священника Агеева: „О роли монархии в угнетении церкви и о будущем церкви в демократической республике.”
    
    
В дни февральского переворота из гаражей военно-автомобильной школы было увезено 53 автомобиля, до сих пор не возвращённых. Все они подлежали отправке на фронт.
    
    
24 апреля к Таврическому дворцу подошла колония прокажённых из Ямбурга, чтобы принести жалобу на одного из своих врачей. С большим трудом удалось убедить прокажённых уйти.
    
    
Владельцы аптек согласились на все требования своих служащих. Для некоторых категорий оплата повышается на 200%.
    
    
Москва, 25. Сегодня с Александровского вокзала отправлена на фронт маршевая рота. Она состоит наполовину из бывших городовых, наполовину из амнистированных уголовных.
    
    
А.Е. Грузинов заявил в беседе с сотрудником „Утра России”: „… Отдельные воинские части критикуют приказы, идущие из Петрограда, вмешиваются в распоряжения. Создались даже особые „военные республики” в частях. Одна войсковая часть заявила мне, что не даст лошадей, захваченных у жандармов, – это её добыча… ”
    
    
СОБЫТИЯ В ШЛИССЕЛЬБУРГЕ. Уездный комитет, не признавая частной собственности, приступил к отнятию живого и мёртвого инвентаря у владельцев. Арестовали и посадили в крепость приехавшего из Петрограда губернского комиссара Яковлева, уездного агронома, много и безвозмездно поработавшего для уезда, председателя и двух членов уездной управы, двух местных помещиков. Положение осложняется тем, что в Шлиссельбурге огромный пороховой завод, на котором несут службу недавно освобождённые каторжане. Доверие к ним так велико, что их послали в Петроград за суммой 80 тыс. руб.
    
    
Иваново-Вознесенск. Тут зарезано 10 человек. Жители потрясены и учредили самозащиту, она несёт сторожевую службу.
    
    
Владивосток, 25. Двое амнистированных и двое дезертиров, солдат и матрос, утром ограбили кассу конторы крупного промышленника, а разделив захваченные деньги, среди дня на главной улице ворвались в квартиру нотариуса и при его сопротивлении убили его.
    
    
Кишинев, 26. Из Бендерского уезда сообщают о бесчинствах и грабежах отставших от своих частей ингушей, терроризирующих население.
    
    
Самара. Здесь участились случаи жестокого самосуда над хулиганами и ворами. В воскресенье 23 апреля для расправы с двумя наиболее известными хулиганами толпа приготовила виселицу – и только энергичное вмешательство милиции помешало повесить.
    
    
Воронеж, 25. Старостами 29 мужских и женских учебных заведений предъявлен ультиматум педагогическому начальству: или старосты будут допущены с правом голоса на заседания попечительских советов или гимназии объявляют итальянскую забастовку.
    
    
Кологрив. Союз земских служащих выслал из пределов уезда инспектора мужской гимназии Колоколова как приверженца старого строя.
    
    
Киев. Во время митинга на Думской площади воры обрезали у милиционеров револьверы.
    
    
Саратов. „Мы, продавцы и разносчики газет, решили: в день 1 мая никаких буржуазных газет не продавать, не разносить, т.к. они не отвечают интересам рабочего класса.”
    
    
Ростов-на-Дону. С Владикавказской ж-д – ряд тревожных телеграмм. На ст. Слепцовской участились случаи вмешательства солдат в техническое движение, и агенты дороги находятся под угрозой увечья или лишения жизни. На ст. Минеральные Воды солдаты вмешиваются в распоряжения дежурных по станции, грозят убийством и насилиями. На ст. Двойной солдаты насильственно задержали шедший впереди поезд, после чего взбунтовались солдаты в том поезде. На ст. Котляревской солдаты арестовали начальника станции.
    
    
Киев, 21. Горячие прения в СРД об образовании отдельного украинского полка. Выступившие поляки и латыши подчеркнули, что их полки сформировались из добровольцев, тогда как украинские – из дезертиров. Некоторые члены Совета заявили, что украинцы преследуют нехорошую цель: 3-4 месяца пробыть в тылу, пока будет происходить формирование. Большинством 264 против 4 резолюция: за немедленную отправку самочинно формировавшихся – на фронт.
    
(„Речь”, 26.4)
    
    
Из с. Можги Елабужского уезда на имя министра юстиции телеграмма: „Пленные ведут себя возмутительно, отказываются от работ, бастуют, избивают местное население, занимаются грабежами.” Военнопленные на Судаковском заводе в Туле поставлены в условия не хуже наших солдат. Но отказываются работать, избивают служащих, не подчиняются милиции.
    
    
Если мы поставим классовые интересы выше государственных – мы погибли всё равно, с диктатурой пролетариата или диктатурой крестьянства.
    
(„Новое время”)
    
    
… На пятый-шестой день свержения царизма милиционеры потребовали за дежурство 8 рублей… Студенты нашли, что для укрепления свободы необходимо отменить экзамены… Рабочие поторопились удвоить заработную плату… Союзы всевозможных служащих – сократить рабочее время и увеличить праздничное… Люди, не успевшие выгадать на войне, торопятся выгадать на революции.
    
(„Речь”)
    
    
… Народная стихия приведена в вольное текучее состояние. Ей нет ни преград, ни берегов. Целый народный океан свободно ходит на первозданном просторе…
    
    
Письмо Анонима в „Речь”. … Горе вам, контрреволюционерам, приверженникам Временного правительства. Пробьёт тот час, когда Кронштадт в революции сыграет огромную роль. Раз что „Временно”, то и должно быть временно, а не вековечно. Весь Действующий флот по первому зову Кронштадта явится к нему, независимо от Временного правительства. И прошу вас прекратить травлю товарища Ленина, вы об Ленине в полном смысле ни черта не понимаете. Я надеюсь, у вас не хватит смелости поместить моё письмо в вашей газете. Если вы не поместите, то вы прибитая собака.
    
Из действующего флота
    
    
… Восхищаюсь: Исполнительный Комитет доказал свою силу тем, что приказал, чтоб не было демонстраций, – и нет их. А я думал: пусть Совет прикажет, чтобы в Петрограде люди не переполняли трамваев. Или пусть прикажет всем войскам стать стройным орудием войны? И тогда раздастся: „Долой Советы!” Нет, Совет предоставляет делать такие приказания правительству. Себе же он оставил восторги близкого мира. А пусть он наново построит разбитую Россию. Пусть пойдёт и своими руками возьмёт у мужиков хлеб.
    
    
СРД не может захватить власть, ибо поддерживал бы свою диктатуру террором, а террор всегда ненавистен. Власть должна идти по равнодействующей общественных сил, иначе она рискует провалиться, как провалилось самодержавие. Власть Совета вынуждена была бы заключить сепаратный мир с Германией, а это покрыло бы её печатью ненависти и презрения.
    
(„Русская воля ”)
    
    
… Группа большевиков-с-д, не совсем правильно именуемая огульно „ленинцами”…
    
(„Биржевые ведомости”)
    
    
… Не осуждая взглядов Ленина на осуществление идеалов социализма, собрание находит таковое несвоевременным и вредящим делу свободы, так как вносит смуту в умы многих граждан.
    
(Собрание военно-инженерных частей в Риге)
    
    
… Мы думаем, что великая русская революция несоизмеримо высока наряду с этой песчинкой, г. Лениным, а рабочий класс – неизмеримо благороднее, чем эта лживая невежественная газетка „Правда”.
    
(„Русская воля ”)
    
    
… Российские большевики распределяют свои братские чувства неравномерно. Рабочие и солдаты Французской республики – для них не братья, а рабы буржуазии. Тоже и английские рабочие, и бельгийские социалисты, и сербские крестьяне. Великую американскую демократию даже не упоминают. Братьями большевиков оказываются только немцы. Как объяснить такое извращение чувств?
    
(„Новое время”)
    
    
Товарищи! Братание с немцами преступно. Говорят, оно объясняется простым любопытством. Но это любопытство ребёнка, который сталкивает топор с печи, чтобы посмотреть, как он падает и убивает спящую под печью мать.
    
Полковой комитет 171 пехотного полка
    
    
Перегруженность телеграфа… Приём и передача депеш с выражением доверия или недоверия Временному правительству, а также порицаниями Ленину – необязательны. Не заграждать ими линии, изъять из корреспонденции.
    
    
Съезд редакторов ежедневных газет, констатируя тяжёлое обострение бумажного кризиса, призывает предоставлять печатную бумагу в первую очередь для политической литературы.
    
    
ЗАЕМ СВОБОДЫ. Шаляпин подписался на 100 тысяч рублей, В.Д. Набоков – на 500 тысяч. В Архангельске предварительная подписка в купеческом обществе дала 1 милл. 700 тыс., предполагают разместить до 10 милл. В Ростове-на-Дону на собрании еврейского общества запись на заём достигла 5 милл. рублей. Решено путём правильного обхода всех евреев города продолжать подписку до 10 милл. В станице Тихорецкой с энтузиазмом встречено предложение вместо покупки облигаций займа жертвовать правительству. Собрано: 4 фунта золотом, полпуда серебра и до 20000 р. деньгами.
    
    
Одесса. Проживающая в Херсоне сестра лейтенанта Шмидта Анна Избаш протестует в „Одесских новостях” против мистификатора, именующегося племянником Шмидта и напечатавшего в „Русском слове” лживое письмо с вымышленными фактами…
    
    
Доклад-беседа: НИКОЛАЙ-ПОСЛЕДНИЙ, ЛЖЕ-РОМАНОВ.
    
    
”СВЕТЛОГО СЧАСТЬЯ ЦВЕТЫ ЗАПОЗДАЛЫЕ”.
    
    
Запрещённый фарс ДЕВОЧКА XX ВЕКА. 
    
    
ЧУДНОЕ ИМЕНИЕ продаётся в Малороссии – парк, сад, пруд, лес.
    
    
Торговый дом Дейч и КО. Получена партия ИКРЫ зернистой, малосольной, кетовой, амурской – всё высшего качества.
    
    
За отъездом продаю очень красивый кабинет красного дерева, картины, бронзу, рояль.
    
    
ЛОЖА В ОПЕРУ передаётся.
    
    
Нужна интеллигентная дама (еврейка) к пожилой даме.
    
    
Китайская собачка, японские мопсы… 
    
    
Нужна подгорничная со стиркой.
    
    
Предстоящее наступление итальянцев.
    
    
Переброска германских войск с русского фронта на западный.
    
    
„Таймс”: К счастью для России и демократии политическое благоразумие и патриотизм предотвратили опасность, угрожавшую как русскому народу, так и делу цивилизации…
    
    
В Финляндии 1 руб. спустился по паритету до 75 коп.
    
    
Нью-Йорк. Представители бостонских евреев, в числе больше 100 тысяч, устроили ряд собраний, имевших целью выразить лояльность Соединённым Штатам и приветствовать русскую революцию. „Мы должны сделать всё, что в наших силах, для укрепления нынешнего русского режима.”
    
    
„… Американский народ уверен, что мудрость и опытность России проявятся в будущем Учредительном Собрании.”
    
(из письма президента Американской Федерации Труда)
    
    
„Фоссише Цайтунг”:… Сведения с разных участков русского фронта… русские войска всё более проникаются мыслями о мире. Рознь между офицерами и солдатами существует в полной мере… Ни в один момент войны положение Австро-Венгерской монархии не бывало таким выгодным, как теперь.
    
    
Париж. „Пти Журналь”: Чем вызвано ослепление, с которым люди, только что освободившиеся от гнёта самодержавия, могут воображать, что служат делу свободы, открывая свою страну неприятельскому нашествию? Сепаратный мир явится только прелюдией к сепаратной войне.
    
„Раппель”: Мы не можем верить, что Россия сознательно пошла на самоубийство.
    
„Эко де Пари”: Кто эти люди в Исполнительном Комитете, которые обращаются к нам с речами отказаться от Эльзас-Лотарингии и от германского вознаграждения за причинённые разорения? Мы хотим знать их имена. Демократией не могут править ни анонимы, ни псевдонимы.
    
    
Рим. „Коррьере делла Сера”: В России господствует хаотический беспорядок, так что трудно даже сказать, какое правительство в сущности у власти.
    
    
У народа есть органическое чувство здорового порядка, которое остаётся только использовать. Если народ понимает вред анархических явлений, то мудрость руководителей в том, чтобы направить это сознание на правильный путь. Вернейшее средство лечения – в самом народном организме. Всем и каждому ясно, что государство не может держаться на разговорах и мерах морального воздействия.
    
(„Биржевые ведомости ”)
    
    
     
      
Даже в цепях под ярмом вековым,
      
Верные хищной порфире,
      
Мы угрожали мечом боевым,
      
Мы не просили о мире.
      
Так неужели теперь нам невмочь
      
Крикнуть исконному ворогу „Прочь!”?
      
Русь, на защиту! окончились дни
      
Крестных страданий народа.
      
Духом воскресшие, мы не одни,
      
С нами святая свобода!
     
    
    
    
До сих пор говорил город, интеллигенция и рабочий класс. А с Учредительного Собрания заговорит деревня. И выступит на сцену женщина. Культурные элементы незамедлительно должны приступить к элементарному политическому воспитанию народных масс.
    
    
Двуглавый орёл встречается на русских монетах ещё в XII веке. Поэтому расправа над ним была неуместной и даже оскорбительной для русского народа.
    
    
… Министры Временного правительства – люди с широким умственным горизонтом. И нужно ли бросать им в лица, что они „буржуазия”? Не покраснеет ли всякий, кто так закричит? Теперь все мы граждане, и не должно быть тёмных криков. Россия присягала в повиновении Временному правительству.
    
(„Новое время”)
    
    
… Обидно, что нас теперь обзывают „буржуазной” печатью, валят в одну кучу „Новое время”, „Речь” и „День” и зовут бойкотировать нас. А мы – всегда были печатью оппозиционной и народнической. Мы, „буржуазные журналисты”, никого не бойкотируем, всех читаем, даже „Известия” и „Правду”. А они читают каждый только свою партийную газету. Мы, хотя и учёные, а продолжаем учиться. А они – и прежде были лишены возможности читать и учиться – и сейчас не хотят. Для чего они хотят этого нового неравенства? А вся русская литература – не „буржуями” написана? Все сокровища музея Александра III и Третьяковки – не „буржуями” созданы? Тогда бойкотируйте и Пушкина, и Толстого, и Гоголя. Да у нас, журналистов, рабочий день больше 12 часов, и мы никогда не могли объединиться для своей защиты, потому что нам важны наши идейные разногласия. А рабочим всё равно: один выделывает снаряды, другой шашки для городовых, – и все в одном профсоюзе.
    
    
… Неблагодарность – удел низких душ. Пусть её внушают германские наёмники. Народы Великого Русского Государства сохраняют признательность демократиям Запада на вечные времена. Но вот в печати, выдающей себя за рабочую, мы не встретили ни ответа, ни привета вождю Американской Федерации Труда.
    
(„Новое время”)
    
    
Шуя. Возвратившийся из Сибири член 2-й ГД произнёс речь: „… Кадетская партия – самый опасный враг крестьян и рабочих. Они – волки по существу, а перед демократией могут появляться в овечьей шкуре.”
    
    
СОВЕЩАНИЕ ФРОНТОВЫХ ДЕЛЕГАТОВ в Таврическом дворце… Офицер Василенко заявил: „Сплошь и рядом сюда являются никогда не сидевшие в окопах и от имени нас, фронтовиков, выносят нелепые резолюции. Говорят: надо организовать братание, идти к немцам пропагандировать, но часто они оттуда возвращаются пьяные. А немцы шпионят в наших окопах. Чтоб узнать положение и состав нашего фронта, немцам не надо теперь затратить ни одной пули, ни одного человека – достаточно выбросить белый флаг и пойти всё осмотреть.”
    
Д-р Менциковский от ИК: „Только потому и нет контрреволюции, что на страже стоит пролетариат с оружием в руках.”
    
    
В общегосударственном продовольственном комитете… Среди населения держится взгляд, будто все продовольственные затруднения выпадают лишь на долю тыла, армия же обеспечена. Взгляд этот создаётся тем, что воины привыкли страдать и не жаловаться… Долг населения – спокойно терпеть и твёрдо переносить временные лишения, неизбежные для перехода к лучшему будущему великой свободной России.
    
    
Кишиневская губ. В Сорокском уезде самовольная запашка крестьянами помещичьих земель проводится в широких размерах, по всему уезду крестьяне захватывают даже и вспаханные поля. Никакой борьбы с захватами нет. И в Оргеевском уезде крестьяне очень слабо запахивают собственные земли, но захватывают частновладельческие.
    
    
Житомир. От истощения начался сильный падёж рогатого скота, закупленного и реквизированного у населения министерством земледелия.
    
    
РАСХИЩЕНИЕ КОНСКИХ ЗАВОДОВ… во многих частных конских заводах наблюдается самовольное отобрание лошадей, принадлежащих к плодовому составу, и распродажа заводских материалов. Ввиду этого товарищ министра внутренних дел предписал… разъяснять крестьянам, что таким путём наносится ущерб государственному коннозаводству, улучшающему породу крестьянской лошади.
    
(„Вестник Временного правительства”)
    
    
Отставка полковника Грузинова. Комитет чинов штаба Московского Военного округа признал действия п-ка Грузинова не соответствующими занимаемой им должности… Грузинов заявил, что просит у военного министра отпуск на 2 месяца.
    
    
Синод объявил амнистию всем священнослужителям, лишённым сана за политические убеждения.
    
    
Москва. Забастовка-протест в Большом театре. Открылся занавес – при декорациях „Князя Игоря” находились все артисты без грима, хор и служащие. Объявлено, что ввиду нарушения автономии театра Петроградом театр объявляет однодневную забастовку, спектакля сегодня не будет. Раздался гром аплодисментов, восклицания: „да здравствуют артисты-граждане!” Когда кончились аплодисменты – оркестр и хор исполнили марсельезу. И занавес опустился.
    
    
… наиболее жгуч вопрос о военнообязанных артистах…
    
    
Владелец фруктового и винного магазина, Невский 5, просит у общественного градоначальника защиты от вторжения неизвестных лиц с подложными ордерами от СРСД.
    
    
В Елизаветинскую общину доставлена жена рабочего-милиционера Иванова: из револьвера он нечаянно выстрелил ей в живот.
    
    
Николаев. Здесь и в Херсоне одновременно воспламенилось спрессованное сено. В Николаеве уничтожено 4000 вагонов сена. Предполагается злой умысел.
    
    
Тамбов, 27. Участились кражи и грабежи, всегда – в солдатской форме.
    
    
Севастополь, 28. Эпидемия краж. Воры обнаглели до крайности, промышляют и ночью, и днём. Уносят не только ценные вещи, деньги, платье, но и мебель.
    
    
Тифлис. В почтовое отделение №1 вошли трое неизвестных и, угрожая оружием, похитили 40000 р. Во время грабежа вход в почту был окружён сообщниками. С несколькими выстрелами все скрылись.
    
    
УЛИЧНАЯ ЮСТИЦИЯ. В Новороссийске при обысках у торговцев обнаружены большие запасы скрываемой кожи. Над торговцем Петоянцем толпа намерилась устроить самосуд: уже надели на него телячью кожу и рога и повели по улицам. Члены комитета общественной безопасности с большим трудом предотвратили расправу над несчастным спекулянтом.
    
    
Елец. Толпа на улицах срывает форму с чиновников.
    
    
Саратов. Арестована ютившаяся на краю города монархическая организация, выпустившая прокламацию – „дайте царя и хлеба!”.
    
    
Петропавловск-на-Камчатке. Продолжается расхищение пушных богатств у мыса Лопатки из-за отсутствия там стражи.
    
    
Хамадан (Персия). Находящиеся тут русские солдаты, превратно поняв свои новые права, грабили базар. Коммерсанты укрылись в английском консульстве, после происшествия вернулись к мирным занятиям.
    
    
Харьков, 28. Получена радиотелеграмма, что Милюков в Петрограде убит и союзные державы потребовали упразднения Совета рабочих депутатов.
    
    
Батумский СРД постановил: чтобы не конкурировать с рабочими газетами, редакция „Батумского вестника” должна выпускать свой номер в продажу не в день напечатания, а на следующий.
    
    
„Иркутская жизнь” публикует, что „по независящим от неё обстоятельствам” она не может полностью печатать материал, освещающий местную общественную жизнь…
    
    
Провинциальная печать острижена под гребёнку новыми цензорами. Уральские большевики бросили лозунг: „Кто не с нами, тот против нас.”
    
    
Ростов-на-Дону. Революционный студенческий комитет постановил предложить ректору университета проф. Вехову выйти в отставку. Выделена студенческая комиссия управлять делами университета.
    
    
Телеграмма из Або: „Мы, русские солдаты и матросы, купившие Финляндии свободу ценой нашей крови, дожили до того, что финляндские банки и магазины отказываются принимать русские деньги.”
    
    
… Россия стала, по-видимому, бесхозяйной, отчего её не растаскивать по кускам? Какое презрение к революции надо испытывать, чтобы на знамени её рядом со словом „Свобода” написать „Хватай”? Безумная проповедь универсального захвата ведётся широко и невозбранно…
    
(„Биржевые ведомости ”)
    
    
Мысль сейчас не работает: готовые формулы, перед которыми падает ниц раболепствующая толпа.
    
(„Русские ведомости ”)
    
    
Русская нива заросла сорной травой. Чем глубже перепахать её, тем богаче она даст урожай от новых семян. И то, что разрушится и рухнет, – да будет удобрением.
    
(Тан, „Русская воля”)
    
    
ЛЕНИН И КАЗАКИ. Из резолюции 4 Донского им. Платова казачьего полка: „Проповедь Ленина нам не нравится. Ленинцы, как нам представляется, это сброд весьма тёмных личностей, темнота их в том, что легко поддаются влиянию учений и речей… Учение Ленина крайне вредно и способствует всякого рода беспорядку… Если г. Ленин не слепой, не предатель, не сумасшедший, – он должен видеть и понять, какие бесчестные отвратительные гады ползут под его покровительством. Нам хочется думать о Ленине как о заблуждающемся, который совершенно не понимает… Очень печально, что такой субъект явился к нам теперь в Россию… Но нас не тревожит: собака лает, ветер носит”…
    
    
Верный. Гарнизон и рабочие города в совместной телеграмме Временному правительству: „… обязуемся поддерживать вас на благо родины и просим: Ленина с его сторонниками арестовать и тем спасти Россию от смуты”.
    
    
„Правда” предлагает „товарищам банковским служащим” организовать сыск, пошарить по кассам буржуазных министров на предмет учёта их наличности. С такой же развязностью большевики шарят и по чужим убеждениям. Не увидим ли мы скоро в „Правде” предложение товарищам учредить собственное охранное отделение? Место в особняке Кшесинской найдётся…
    
(„Биржевые ведомости”)
    
    
Если Горький считает русского человека жалкеньким, болтуном и бездельником – то как же назвать его проповедь большевизма, бросаемую в такую массу? Но Горький клевещет на русский народ… Кто считает себя учителями народа – несут проповедь разрушения и анархии.
    
(„Речь”)
    
    
Луганск. Духовенством уезда постановлено подписываться на заём Свободы – от каждой церкви минимум 50 руб., от каждого духовного лица минимум 25…
    
    
Нижний Новгород. Организованная среди евреев подписка на заём дала около 3 милл. рублей.
    
    
Астраханское еврейское общество в первый же день подписки на заём собрало 2 милл. рублей.
    
    
… вдали от родины, скорбя, что не могли принять участие в свержении старого режима… очищая жизнь крейсера от остатков тёмного прошлого…
    
Команда крейсера „Аскольд”
    
    
ДА! или НЕТ? ЖЕНЩИНЫ! Заря новой жизни занялась. Скажите, готовы ли вы принять участие в строительстве Новой Свободной России? Если да, то немедленно сообщите свой адрес. Если нет – то скажите: почему?
    
Общество „Женщина идет!”, телефон… 
    
    
Совет солдатских депутатов вяземского гарнизона просит своих товарищей, забывших сыновний долг перед родиной, не срамить свой мундир солдата-гражданина и немедленно вернуться в свои части…
    
    
Российское Общество покровительства животным, состоявшее под покровительством императрицы Марии Фёдоровны, ликвидируется.
    
    
ГРАЖДАНЕ-КВАРТИРОНАНИМАТЕЛИ! В организации – сила! Помните, что вы – громадная сила. Для вас настал момент новой жизни, полной свободы. Создадим временный Центральный Комитет. Пошлём представителей в Совет рабочих депутатов для защиты наших интересов.
    
    
КРАСНОЕ ЗНАМЯ – сенсационное политико-сатирическое обозрение.
    
    
БЕС СОБЛАЗНА – фарс в трёх частях с участием лучших сил французской сцены.
    
    
Кино НИРВАНА. ”ЧАША ЗАПРЕТНОЙ ЛЮБВИ”.
    
    
ИНОСТРАНЕЦ ищет БАРСКУЮ МЕБЛИРОВАННУЮ КВАРТИРУ со всеми удобствами.
    
    
В КИСЛОВОДСКЕ ищут меблированную барскую дачу 7-8 комнат, на лето.
    
    
Нужна камеристка, умеющая причёсывать, бондолировать, очень честная.
    
    
Дает советы русская повивальная бабка.
   
   
    
     
120
    
    
Иван Кожедров попал в делегацию 11 армии так: ворочался из отпуска с родины, из Коробовки Усманского уезда, миновал штаб корпуса, а там как раз на большой поляне бушевало солдатское сборище. Пристал послушать. И – разливались! и – кукарекали на все голоса! Да красно, да цветисто, чего только ни расписывали, и каждый знал, другим насупротив, как надо российскую жизнь уставлять. А что ж? Иван тоже об том много думал – от самой Коробовки и всю дорогу, сна лишился, всё думал, думал. А сам он приземист, а плечи у него железные, он пока и дослышивал, так всё вперёд и вперёд пробивался, уже и под самой лесенкой на ту голубятню. Досада разобрала от этих крикунов – он и сам туда полез: „Теперь я, мол, скажу.” А там как раз перемежек выдался, так и без различия, ну говори. Выстал Кожедров к переднему перильцу, как глянул сверху, всё иначе представилось: ой, голов! ой, умов! только меня тут не хватало. Но, одначе, уже и не пятиться. А голосище у Ивана ничего, сразу как в трубу:
    
– Вот что. Словами сеять – не много вырастет. Горлом дела не сполнишь. Тут, – задержался, – думать надо хорошо.
    
И ещё постоял подумал – а что говорить? да больше и нечего. А толпишка только ахнула: вот такого молодца нам и надо! И враз – избрали Ивана! Куда такое? А – делегатом в Питер, от 6-го корпуса. В те ж часы сварнячили ему, мандат называется, и даже в полк не пустили, там по телефону дали знать, а ему шинелку сменили, старая была, и ботинки новые, обмотки старые ладно, – и в штаб армии, гоном, в Кременец.
    
А там – и ещё несколько собралось, от других корпусов, вот вместе будет делегация 11 армии. И в ту же ночь выехали в Питер. Только-только Иван с поездами рассчитался – на тебе, опять в поезд, сперва до Киева, потом из Киева, долго тянулись.
    
А в пути сошлись со Фролом Горовым, делегатом 49 корпуса, бочаром из Рамони – земляк! хотя губернии вроде другой, Воронежской, а Рамонь-то с Усманью рядом, так и земляки. Ивану только что не сорок, а Фролу всего тридцать с двумя, и старший унтер, – а сам поджарый, но добророслый, да скалозубый, на всё улыбка. Видать, поворотливый был кадушечник, начинал с того, что по дворам ходил-кричал „обручи набивать”, а потом уже и на Воронеж посуду ставил: „моя бочка год не течёт, хоть на солнце держи, сделаешь хорошо – и продашь хорошо”, что потрудней – сам, что полегше – на подмастерий, мог и сундуки, и дуги, и токарить, ремесло за плечами не тянет, но бочки всего прибыльней. После действительной за пять лет до войны уже четырёх детей накачал, кажегодков, и карточка с собой – трое парней, одна девочка.
    
А у Ивана – трое, и постарше, а карточки показать нету: в Коробовке заведения нет карточки делать. У князя такая машинка есть, они печатлят и самих себя, и лошадей, и собак. А вот на праздник всё Коробово ходило к князю в гости – так и всех скопом княгиня охватила, верно и Иван попал.
    
А что за праздник? а что за князь?… От Киева ехали вдвоём на боковой нижней полке, спали в черёд или оба сразу, вразнотычку, а на день серёдку убирали в столик и друг супротив друга разлюбезная беседа, все мимо ходят, не мешают. Да чайку попивали, как на большой станции сбегаешь с чайником за кипятком. И чего б своим в роте рассказывал – теперь, туда не довезя, да вот Фролу в поезде.
    
Да именно нонешний князь Борис ничего так плохого нам не делал. Ну и хорошего не особливо, рыло у него не слишком приязное. А братец его лихой так на мужиков и лошадью наезжал, правда. А отец их, Леонид Дмитрич, даже очень к нам был хорош. Погорела Ольшанка – всем дал кирпича и тёсу. И церковь нам поставил, и больницу. А у деда их, и прадеда, и раньше – мы ихние крепостные были. И теперь уже всех плохих-хороших не переберёшь. Одначе, и не может так вечно оставаться, чтоб у них и земля и богатства, а? Вот я всё думаю, думаю, как бы они опять нас вкруг пальца не обвели, как наших дедов. Теперь толкуют – за землю выкуп платить? А – за что? Это с их надо выкуп взять, что они землю захватили издавна и держали столько. Старики говорят: ещё пусть нам вернут платежи с 61-го года. Нет, как ни верти, а придётся у господ всё поотбирать.
    
Горовой: может так, может не так, а всю обширность надо своим порядком поставить. А зорить – опасно сейчас, и в любом деле, хоть и в мужицком, хоть и в солдатском. У вас там – зорят, небось?
    
Да где как. Нонешней весной, правда, скус к работе сильно потеряли, а к помещичьей и не говори, поконец пальцев. Так ведь зявятся помещичью себе засеять. А помещику как втолковать, чтоб он сам понял и ушёл? Вот и плату подённую бери с их больше, вот и рендаторы прежней цены платить им не хотят – и не взыщешь теперь, выкуси.
    
Ну, и до чего дойдет?
    
Да ни до чего хорошего, верно. Меж нами самими никакого согласия нет. Ни внутри села, ни меж деревнями. Землю его возьмём – а как делить? Вот, убедят сходку – дать лес рубить для города, а кучка малая схватится: всё равно не дадим! – и не даст. И городские заворачивай оглобли.