1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 
Парень ухмыльнулся, чтобы подчеркнуть свой комплимент, и не  то скосил глаза, не то прищурился; есть основания предполагать, что он хотел  сделать глазки.    

— Не говорите так, — сказала Мэри, — ведь вы  этого не думаете.    

— Не думаю? — возразил жирный парень. —  Думаю. Послушайте!    

— Что?    

— Вы всегда будете сюда приходить?    

— Нет, — отвечала Мэри, покачав головой. — Я  здесь только сегодня до вечера. А почему вы спрашиваете?    

— Ах, как бы мы чудесно обедали вместе, если бы вы  здесь остались! — с чувством сказал жирный парень.    

— Пожалуй, я бы изредка забегала сюда — повидаться с  вами, — сказала Мэри, с притворным смущением теребя скатерть, — если  вы мне окажете одну услугу.    

Жирный парень перевел взгляд с пустого блюда из-под паштета  на жаркое, словно считал, что всякая услуга должна иметь какое-то отношение к  еде, затем вытащил из кармана полукрону и с беспокойством взглянул на нее.    

— Вы меня понимаете? — спросила Мэри, лукаво  посматривая на его одутловатое лицо.    

Он снова взглянул на полукрону и чуть слышно ответил:    

— Нет.    

— Леди не хотят, чтобы вы говорили старому джентльмену  о молодом джентльмене в гостиной, и я вас тоже очень прошу.    

— И это все? — с явным облегчением осведомился  жирный парень, пряча в карман полукрону. — Ни слова не скажу.    

— Видите ли, — пояснила Мэри, — мистер  Снодграсс очень любит мисс Эмили, а мисс Эмили очень любит мистера Снодграсса,  и если вы расскажете об этом старому джентльмену, он вас всех увезет далеко  отсюда, в деревню, и там вы никого не будете видеть.    

— Нет, я ни за что не скажу! — решительно заявил  жирный парень.    

— Пожалуйста, не говорите, — просила Мэри. —  А теперь пора мне идти наверх — переодеть мою хозяйку к обеду.    

— Не уходите, — взмолился жирный парень.    

— Нужно идти, — возразила Мэри. — Ну, а пока  до скорого свидания!    

Жирный парень с игривостью слоненка растопырил руки, надеясь  сорвать поцелуй, во так как не требовалось большой ловкости, чтобы от него  ускользнуть, то покорительница его сердца скрылась раньше, чем он успел ее  обнять. После этого апатичный юноша уплел с сентиментальным видом около фунта  мяса и крепко заснул.    

Столько нужно было обсудить вопросов и столько обдумать  планов, касавшихся побега и бракосочетания в том случае, если старик Уордль не  смягчится, что до обеда оставалось не больше получаса, когда мистер Снодграсс  окончательно распрощался. Леди побежали в спальню Эмили переодеваться, а  влюбленный, взяв шляпу, вышел из комнаты. Не успел он закрыть за собой дверь,  как раздался громкий голос Уордля, и, перегнувшись через перила, мистер  Снодграсс увидел его самого, — он поднимался по лестнице с какими-то  джентльменами. Понятия не имея о расположении комнат, мистер Снодграсс в  смятении поспешил вернуться туда, откуда только что вышел, а затем, перейдя в  соседнюю комнату (спальню мистера Уордля), тихо притворил за собой дверь как  раз в тот момент, когда джентльмены, увиденные им мельком, входили в гостиную.  Это были мистер Уордль, мистер Пиквик, мистер Натэниел Уинкль и мистер  Бенджемин Эллен, которых он без труда узнал по голосам.    

«Какое счастье, что у меня хватило присутствия духа избежать  встречи с ним! — с улыбкой подумал мистер Снодграсс, направляясь на  цыпочках к другой двери, по соседству с кроватью. — Эта дверь выходит в  тот же коридор, и я могу удалиться тихо и мирно».    

Обнаружилось только одно препятствие, которое помешало ему  удалиться тихо и мирно: оно состояло в том, что дверь была заперта на ключ, а  ключа не было.    

— Подайте нам сегодня, любезный, самое лучшее вино,  какое у вас есть, сказал старик Уордль, потирая руки.    

— Вы получите самое лучшее, сэр, — отвечал лакей.    

— Доложите леди, что мы пришли.    

— Слушаю, сэр.    

Мистер Снодграсс страстно и пламенно мечтал о том, чтобы  леди было доложено о его прибытии. Он даже рискнул прошептать в замочную  скважину: «Лакей!» — но у него мелькнула мысль, что на выручку может явиться  какой-нибудь другой лакей, и вдобавок он обнаружил удивительное сходство между  своим положением и тем, в каком недавно очутился один джентльмен в соседней  гостинице (отчет о злоключениях последнего появился в утреннем номере  сегодняшней газеты, в рубрике «Происшествия»). Мистер Снодграсс уселся на  чемодан и задрожал всем телом.    

— Перкера не будем ждать, — сказал Уордль. —  Он всегда аккуратен. Он будет вовремя, если рассчитывает приехать. А если нет,  ждать бесполезно. Вот и Арабелла!    

— Сестра! — вскричал мистер Бенджемин Эллен,  романтически сжимая ее в своих объятиях.    

— Ах, милый Бен, как от тебя пахнет табаком! —  сказала Арабелла, слегка ошеломленная таким проявлением любви.    

— Разве? — удивился мистер Бенджемин Эллен. Разве,  Белла? Ну, что ж, может быть.    

Да, это действительно могло быть, ибо он только что покинул  приятную компанию, которая состояла из двенадцати студентов-медиков, куривших в  маленькой комнате с большим камином.    

— Но я очень рад тебя видеть, — продолжал мистер  Бен Эллен. — Да благословит тебя бог, Белла!    

— Милый. Бен, — сказала Арабелла, целуя  брата, — больше не обнимай меня, ты мне все платье изомнешь.    

Когда примирение достигло этой стадии, мистер Бен Эллен от  избытка чувств, сигар и портера прослезился и сквозь помутневшие стекла очков  окинул взглядом присутствующих.    

— А мне вы ничего не скажете? — воскликнул Уордль,  раскрывая объятия.    

— Очень много скажу, — прошептала Арабелла,  отвечая на ласки и поздравления старика. — Вы — бессердечное,  бесчувственное, жестокое чудовище!    

— А вы — маленькая мятежница, — так же вполголоса  ответил Уордль, — боюсь, что придется отказать вам от дома. Таких особ,  как вы, которые выходят замуж, ни с кем не считаясь, опасно принимать в  обществе. Но позвольте-ка, громко добавил старый джентльмен, — вот и обед.  Вы сядете рядом со мной. Джо! Черт возьми, он не спит!    

К великому огорчению своего хозяина, жирный парень пребывал  в состоянии бодрствования; глаза его были широко раскрыты и как будто не  собирались закрыться. И в манерах ею обнаружилось какое-то проворство, равным  образом необъяснимое; встречаясь глазами с Эмили или Арабеллой, он ухмылялся и  скалил зубы; один раз Уордль готов был поклясться, что он им подмигнул.    

Эта перемена в поведении жирного парня проистекала из  сознания собственной важности и чувства собственного достоинства, какое он  обрел, заслужив доверие молодых леди, а своими гримасами и подмигиванием он  снисходительно давал понять, что они могут положиться на его преданность. Так  как эта мимика скорее могла пробудить подозрения, чем успокоить их, то Арабелла  время от времени отвечала ему, сердито хмуря брови или покачивая головой, а  жирный парень, рассматривая это как приказание быть начеку, начинал  гримасничать, ухмыляться и подмигивать с особым усердием в доказательство того,  что все понял.    

— Джо! — сказал Уордль, после безуспешных поисков  в карманах. — Нет ли там на диване моей табакерки?    

— Нет, сэр, — ответил жирный парень.    

— Вспомнил! Сегодня утром я ее оставил на туалетном  столике, — сказал Уордль. — Принеси из соседней комнаты.    

Жирный парень пошел в соседнюю комнату и спустя минуту  вернулся с табакеркой и с таким бледным лицом, какого еще не видывали у жирного  парня.    

— Что случилось с мальчишкой? — воскликнул Уордль.    

— Ничего со мной не случилось, — испуганно ответил  Джо.    

— Уж не встретился ли ты там с каким-нибудь  духом? — осведомился старый джентльмен.    

— Или в тебе самом сидит дух? — добавил Бен Эллен.    

— Пожалуй, вы правы, — шепнул через стол Уордль. Я  уверен, что он пьян.    

Бен Эллен высказал то же предположение, а так как этот  джентльмен был знатоком упомянутого недуга, то Уордль укрепился в своей  догадке, которая тревожила его уже с полчаса, и окончательно решил, что жирный  парень пьян.    

— Не спускайте с него глаз, — прошептал  Уордль. — Скоро мы узнаем, пьян он или нет.    

Злополучный юноша едва успел обменяться несколькими словами  с мистером Снодграссом: этот джентльмен умолял Джо попросить кого-нибудь из  друзей освободить его из заключения, а затем вытолкал из комнаты вместе с  табакеркой, опасаясь, как бы его долгое отсутствие не показалось  подозрительным. Сначала Джо размышлял, и физиономия у него была очень  встревоженная, а затем отправился на поиски Мэри.    

Но Мэри, переодев свою хозяйку, ушла домой, и жирный парень  вернулся в полном смятении.    

Уордль и мистер Бен Эллен переглянулись.    

— Джо! — сказал Уордль.    

— Слушаю, сэр!    

— Зачем ты выходил?    

Жирный парень беспомощно окинул взглядом сидевших за столом  и пробормотал, что он этого не знает.    

— А, так ты не знаешь? — сказал Уордль. —  Передай сыр мистеру Пиквику.    

Тем временем мистер Пиквик, находившийся в самом бодром и  превосходном расположении духа, развлекал всех за обедом и в данный момент вел  оживленный разговор с Эмили и мистером Уинклем; в пылу беседы он учтиво  наклонил голову, грациозно размахивал левой рукой, чтобы подчеркнуть свои реплики,  и излучал безмятежные улыбки. Взяв ломтик сыра с блюда, он хотел было  повернуться к своим слушателям и возобновить разговор, как вдруг жирный парень,  нагнувшись к самой его голове, ткнул большим пальцем через плечо и состроил  такую страшную и омерзительную гримасу, какую можно увидеть только в  рождественской пантомиме.    

— Ах, боже мой! — вздрогнув, воскликнул мистер  Пиквик. — Что же это такое?    

Он запнулся, ибо жирный парень уже успел выпрямиться и  заснуть или притвориться крепко спящим.    

— Что случилось? — спросил Уордль.    

— Это удивительный мальчик! — отвечал мистер  Пиквик, боязливо посматривая на парня. — Как ни странно, но, честное  слово, я боюсь — у него в голове не все в порядке.    

— Ох, мистер Пиквик, что вы говорите! — в один  голос воскликнули Эмили и Арабелла.    

— Конечно, я в этом не уверен, — продолжал мистер  Пиквик, когда воцарилось глубокое молчание и все с испугом  переглядывались, — но его поведение поистине устрашающее. Ой! —  взвизгнул мистер Пиквик, подпрыгнув на стуле. Прошу прощения, леди, но он вонзил  мне в ногу какой-то острый инструмент. Право же, он опасен.    

— Он пьян! — в бешенстве заревел старик Уордль.  Позвоните в колокольчик! Позовите лакеев! Он пьян!    

— Я не пьян! — завопил жирный парень, падая на  колени, когда хозяин схватил его за шиворот.    

— Значит, ты сумасшедший, это еще хуже. Позовите  лакеев! — повторил старый джентльмен.    

— Я не сумасшедший, я в своем уме, — захныкал  жирный парень.    

— Тогда зачем же ты, черт бы тебя побрал, втыкаешь  мистеру Пиквику в ногу какие-то острые инструменты? — сердито спросил  Уордль.    

— Он не смотрит на меня, — отвечал парень, —  а мне нужно ему что-то сказать.    

— Что ты хотел сказать? — раздались голоса.    

Жирный парень разинул было рот, посмотрел на дверь спальни,  снова разинул рот и согнутыми указательными пальцами вытер две слезинки.    

— Что ты хотел сказать? — встряхнув его, спросил  Уордль.    

— Постойте! — вмешался мистер Пиквик. —  Позвольте, я с ним поговорю. Что вы хотели мне сообщить, бедный мальчик?    

— Я хотел шепнуть вам на ухо, — отвечал жирный  парень.    

— Чего доброго, ты хотел откусить ему ухо, —  сказал Уордль. — Не подходите к нему. Он с норовом. Позвоните, чтоб его  отвели вниз.    

Мистер Уинкль уже схватился было за сонетку, но тут его  остановили изумленные возгласы: влюбленный пленник, раскрасневшись от смущения,  внезапно вышел из спальни и отвесил общий поклон присутствующим.    

— Ох! — попятившись, воскликнул Уордль, отпуская  на свободу жирного парня. — Это еще что такое?    

— Я прятался в соседней комнате, сэр, с тех пор как вы  пришли, пояснил мистер Снодграсс.    

— Эмили, моя девочка, — укоризненно сказал  Уордль, — я ненавижу обман и ложь. — Это в высшей степени неделикатно  и нечестно. Право же, я этого не заслужил, Эмили!    

— Дорогой папа! — воскликнула Эмили. —  Арабелла знает… все знают… и Джо знает, что я понятия не имела, где он  прячется. Огастес, да объясните же все, ради бога!    

Мистер Снодграсс, который только и ждал случая заговорить,  тотчас же начал рассказывать, как он очутился в таком отчаянном положении;  страх вызвать раздор в семье побудил его уклониться от встречи с мистером  Уордлем; он хотел выйти в другую дверь, но так как она оказалась запертой, он  поневоле вынужден был остаться. Положение было тягостное, но теперь он меньше  об этом жалеет, ибо получил возможность заявить, в присутствии общих друзей,  как глубоко и искренне любит дочь мистера Уордля, и с гордостью говорит, что  это чувство взаимно, и если бы между ними пролегли тысячи миль или разлились  воды океана, — все равно он ни на секунду не забудет тех счастливых дней,  когда впервые… и так далее.    

После такого торжественного заявления мистер Снодграсс снова  отвесил поклон, заглянул в свою шляпу и направился к двери.    

— Постойте! — заревел Уордль. Почему… чтоб вас  побрали…    

— …небесные силы, — кротко подсказал мистер  Пиквик, опасавшийся худшего.    

— Ладно — небесные силы, — повторил Уордль, не  возражая против такой замены, — почему вы мне сразу этого не сказали?    

— Или не доверились мне? — прибавил мистер Пиквик.    

— Ах, боже мой! — воскликнула Арабелла, спеша на  выручку. — Какой смысл задавать сейчас все эти вопросы. когда вы из  корысти хотели иметь зятя побогаче, и сами это знаете, а вдобавок вы такой  вспыльчивый и жестокий, что вас боятся все, кроме меня! Пожмите ему руку и ради  господа бога прикажите, чтобы ему принесли пообедать: у него такой вид, как  будто он умирает с голоду. И пускай вам сейчас же подадут вина, потому что с  вами сладу нет, пока вы не выпьете по крайней мере двух бутылок.    

Достойный старый джентльмен ущипнул Арабеллу за ухо,  расцеловал ее без всяких стеснений, очень нежно поцеловал свою дочь и горячо  пожал руку мистеру Снодграссу.    

— Она права по крайней мере в одном пункте, —  весело сказал старый джентльмен. — Позвоните, чтобы нам дали вина.    

Явилось вино, и в ту же секунду появился и Перкер. Мистеру  Снодграссу накрыли за отдельным столиком, и, пообедав, он придвинул свой стул к  Эмили, не вызывая ни малейшего протеста со стороны пожилого джентльмена.    

Вечер прошел чудесно. Маленький мистер Перкер удивительно  разошелся, рассказал несколько смешных историй и спел печальный романс, который  оказался таким же забавным, как и его анекдоты. Арабелла была очень мила,  мистер Уордль — очень весел, мистер Пиквик — очень приветлив, мистер Бен Эллен  очень буен, влюбленные — очень молчаливы, мистер Уинкль — очень разговорчив, а  все — очень счастливы.    

 Глава LV    

     

Мистер Соломон Пелл с помощью выборного комитета кучеров  улаживает дела мистера Уэллера-старшего     

     

— Сэмивел, — сказал мистер Уэллер, обращаясь к  своему сыну утром после похорон, — я нашел его, Сэмми. Я так и думал, что  оно там.    

— Что вы нашли и где? — осведомился Сэм.    

— Завещание твоей мачехи, Сэмми, — отвечал мистер  Уэллер. — В нем сделаны распоряжения насчет оболгаций, о которых я тебе  говорил вчера.    

— А разве она вам не сказала, где оно лежит? —  спросил Сэм.    

— Ни словечком не обмолвилась, Сэмми, — отвечал мистер  Уэллер. — Мы улаживали наши маленькие свары, а я старался ее подбодрить и  совсем забыл спросить о завещании. И, пожалуй, я бы и спрашивать не стал, даже  если бы вспомнил, — добавил мистер Уэллер. — Нехорошее это дело,  Сэмми, надоедать больному вопросами об его деньгах, когда ухаживаешь за ним.  Это все равно, что усаживать в карету наружного пассажира, слетевшего с крыши,  вздыхать и спрашивать, как он себя чувствует, и в то же время запустить ему  руку в карман.    

Иллюстрировав свою мысль таким примером, мистер Уэллер  достал из бумажника грязный лист почтовой бумаги, исписанный каракулями,  беспорядочно лепившимися друг к другу.    

— Вот он — документ, Сэмми, — сказал мистер  Уэллер. — Я нашел его в маленьком чайнике на верхней полке буфета. Бывало,  еще до замужества, она хранила там свои банковые билеты, Сэмивел. Я много раз  видел, как она снимала крышку с чайника, когда нужно было платить по счетам.  Бедняжка! Она могла бы наполнить своими завещаниями все чайники в доме и не  почувствовала бы никакого неудобства, потому что последнее время почти не  интересовалась этим напитком, вот только в вечера трезвости они закладывали  фундамент чаем, чтобы залить его спиртным.    

— Что же тут сказано? — спросил Сэм.    

— Точь-в-точь то самое, что я тебе говорил, сын  мой, — отвечал родитель. — «Двести фунтов оболгациями моему пасынку  Сэмивелу, а все остальное мое имущество, какое бы оно ни было, моему мужу Тони  Вэллеру, которого я назначаю моим единственным душеприказчиком».    

— И это все? — осведомился Сэм.    

— Все, — сказал мистер Уэллер. — А так как  только мы с тобой заинтересованы и для нас все ясно и понятно, то мы  преспокойно можем бросить эту бумажку в огонь.    

— Что вы делаете, сумасшедший! — закричал Сэм,  выхватывая бумагу, когда его родитель в простоте душевной начал разгребать угли,  чтобы перейти от слов к делу. — Нечего сказать, хорош душеприказчик!    

— А чем плох? — осведомился мистер Уэллер, сердито  оглядываясь, с кочергой в руке.    

— Чем плох! — воскликнул Сэм. — Да тем, что  ее нужно сперва заверить, утвердить и присягу принести и всякие формальности  проделать.    

— Ты это не шутя говоришь? — спросил мистер  Уэллер, опуская кочергу.    

Сэм старательно спрятал завещание в боковой карман и  взглядом дал понять, что не только не шутит, но говорит очень серьезно.    

— Тогда я вот что скажу, — объявил мистер Уэллер  после недолгих размышлений, — с этим делом надо идти к закадычному другу  лорд-канцлера. Пелл должен обмозговать его, Сэмми. Он мастер разбираться в  трудных юридических вопросах. Эту самую штуку мы сейчас же предъявим в Суд  состоятельных, Сэмивел.    

— Никогда еще я не видывал такого безмозглого  старика! — вспылил Сэм. Олд-Бейли, Суд состоятельных, алиби и всякая  чепуха забили ему башку! Надели бы вы лучше парадный костюм да отправились бы  по этому делу в город, вместо того чтобы проповедовать о том, чего не  понимаете.    

— Очень хорошо, Сэмми, — отвечал мистер  Уэллер, — я на все готов, чтобы покончить с этим делом. Но заметь, мой  мальчик, никто, кроме Пелла, не годится в юридические советчики.    

— Я никого другого и не хочу, — отозвался Сэм. Ну что,  готовы?    

— Подожди минутку, Сэмми, — сказал мистер Уэллер,  который повязывал шарф перед маленьким зеркалом у окна, а затем с превеликим  трудом начал напяливать верхнюю одежду. — Подожди минутку, Сэмми. Когда  доживешь до моих лет, сын мой, тебе не так просто будет влезть в жилет.    

— Если мне такого труда будет стоить в него влезать,  будь я проклят, коли стану носить жилет, — отвечал сын.    

— Это тебе теперь так кажется, — возразил отец с  важностью, соответствующей его возрасту, — а вот подожди: начнешь толстеть  — начнешь умнеть. Толщина и мудрость, Сэмми, всегда произрастают вместе.    

Произнеся эту непогрешимую сентенцию — результат  многолетнего опыта и наблюдений, — мистер Уэллер, ловко изогнувшись,  заставил нижнюю пуговицу сюртука исполнять свои обязанности. Отдышавшись, он  почистил локтем шляпу и объявил, что готов.    

— Два ума хорошо, а четыре еще лучше, Сэмми, —  сказал мистер Уэллер, когда они в охотничьей двуколке катили по лондонской  дороге, — это-вот имущество — лакомый кусок для юридического джентльмена,  а потому мы прихватим с собой двух моих приятелей, которые на него напустятся,  если он позволит себе что-нибудь… не тово… Возьмем тех двоих, которые провожали  нас тогда во Флит. Они — первейшие знатоки, — вполголоса добавил мистер  Уэллер, — первейшие знатоки в лошадях.    

— И в юристах? — полюбопытствовал Сэм.    

— Кто знает толк в животных, тот знает толк во  всем, — отвечал отец таким авторитетным тоном, что Сэм не посмел  опровергать его замечание.    

Во исполнение этого важного решения они обратились за  помощью к джентльмену с пятнистым лицом и еще к двум очень толстым кучерам,  которых мистер Уэллер выбрал, должно быть, за их толщину и соответствующую ей  мудрость. Заручившись их согласием, они отправились в трактир на  Портюгел-стрит, откуда и направили посланца в Суд по делам о несостоятельности,  находившийся через дорогу, с приказанием немедленно вызвать мистера Соломона  Пелла.    

К счастью, посланец нашел мистера Соломона Пелла в суде; по  случаю затишья в делах он подкреплялся холодной закуской: эбернетиевским бисквитом[161] и колбасой. Лишь только  приглашение было ему передано, он сунул остатки колбасы в карман, где лежали  различные юридические документы, и перебежал улицу с таким проворством, что  явился в трактир раньше, чем посланный успел выбраться из суда.    

— Джентльмены, — сказал Пелл, приподняв  шляпу, — я весь к вашим услугам. Я отнюдь не намерен вам льстить,  джентльмены, но нет на свете ни единого человека, кроме вас пятерых, для  которого я бы ушел сегодня из суда.    

— Так много дел? — осведомился Сэм.    

— Пропасть! — отвечал Пелл. — Дела у меня по  горло, как не раз говаривал мне, джентльмены, мой друг, покойный лорд-канцлер,  выходя из палаты лордов после рассмотрения апелляций. Бедняга! Он быстро  уставал, ему очень тяжело приходилось от этих апелляций. Уверяю вас, я частенько  думал, что они его доконают.    

Тут мистер Пелл покачал головой и умолк, после чего старший  мистер Уэллер, подтолкнув локтем соседа, словно предлагая ему обратить внимание  на связи законоведа с высокими особами, спросил, не отразились ли вышеупомянутые  обязанности пагубно на здоровье его благородного друга.    

— Мне кажется, он так и не мог оправиться, —  ответил Пелл, — да, я в этом уверен. «Пелл, — говорил он мне не  раз, — для меня остается тайной, как, черт побери, вы справляетесь с таким  умственным трудом». — «Да, — бывало, отвечал я, — честное слово,  я и сам не знаю, как я это делаю». — «Пелл, — со вздохом прибавлял он  и посматривал на меня с завистью — с дружелюбной завистью, джентльмены, с самой  дружелюбной, — Пелл, вы изумительны, изумительны!» Ах, как бы он вам  понравился, джентльмены, если бы вы его знали! Принесите мне на три пенса рому,  моя милая.    

Горестным тоном обратившись с этой просьбой к служанке,  мистер Пелл вздохнул, посмотрел на свои башмаки, а затем на потолок; тем  временем ром был подан и выпит.    

— А впрочем, — сказал Пелл, придвигая стул к  столу, — человек моей профессии не имеет права размышлять о своих друзьях,  когда к нему обращаются за юридической помощью. Кстати, джентльмены, с тех пор  как мы с вами в последний раз виделись, произошло одно прискорбное событие,  заставившее нас проливать слезы.    

Произнося слова «проливать слезы», мистер Пелл достал  носовой платок, но воспользовался им только для того, чтобы вытереть каплю  рома, повисшую на верхней губе.    

— Я прочел объявление в «Адвертайзерс», мистер  Уэллер, — продолжал Пелл. — Подумать только, что ей было всего  пятьдесят два года! Ах, боже мой!    

Эти вдумчивые замечания были обращены к человеку с пятнистым  лицом, с которым мистер Пелл случайно встретился глазами, после чего пятнистый  джентльмен, не отличавшийся живым умом, беспокойно заерзал на стуле и  высказался в том смысле, что оно, конечно, не разберешь, почему такие дела на  свете делаются, — такую сентенцию, выражавшую весьма тонкую мысль, трудно  было оспаривать, и никто против нее не возражал.    

— Я слыхал, что она была очень красивой женщиной,  мистер Уэллер, соболезнующим тоном сказал Пелл.    

— Да, сэр, — отозвался мистер Уэллер-старший,  которому был не особенно приятен этот разговор; однако он полагал, что  законовед, состоявший в близких отношениях с покойным лорд-канцлером, должен  прекрасно знать правила хорошего тона. — Она была очень красивой женщиной,  сэр, когда я с ней познакомился; в ту пору, сэр, она была вдовой.    

— Как странно! — сказал Пелл, с горестной улыбкой  осматриваясь вокруг. — И миссис Пелл была вдовой.    

— Поразительно! — вставил пятнистый джентльмен.    

— Да, любопытное совпадение, — заметил Пелл.    

— Ничуть, — проворчал старший мистер Уэллер. Вдовы  выходят замуж чаще, чем девицы.    

— Совершенно верно, — согласился Пелл, — вы  правы, мистер Уэллер. Миссис Пелл была очень элегантной и образованной  женщиной, ее манеры вызывали всеобщее восхищение в нашем кругу. Я с гордостью  смотрел, как эта женщина танцевала; в ее движениях было что-то смелое,  величественное и в то же время непринужденное. Она держала себя, джентльмены,  удивительно просто. Да! Простите, что задаю вам такой вопрос, мистер  Сэмюел, — понизив голос, добавил законовед, — ваша мачеха была,  высокого роста?    

— Не очень, — отвечал Сэм.    

— А миссис Пелл была рослая, — сказал Пелл. —  Великолепная женщина с благородной осанкой, джентльмены, с гордым носом,  которая как будто создана была для того, чтобы повелевать. Она была привязана  ко мне, очень привязана, и происходила из прекрасной семьи. Брат ее матери,  джентльмены, обанкротился на восемьсот фунтов, когда держал магазин судебных  канцелярских принадлежностей.    

— А не заняться ли нам делом? — промолвил мистер  Уэллер, который проявлял признаки нетерпения во время этого разговора.    

Для Пелла его слова прозвучали как музыка. Он долго старался  угадать, будет ли ему поручено какое-нибудь дело, или его пригласили только для  того, чтобы предложить стакан грога, бокал пунша или какое-нибудь, другое  профессиональное угощение, и вот теперь все сомнения рассеялись без малейших  усилий с его стороны. Глаза у него заблестели, он положил на стол свою шляпу и  спросил:    

— Какое же дело предстоит решить? Быть может, один из  джентльменов желает предстать перед судом? Мы настаиваем на аресте; понимаете —  дружеский арест. Полагаю, мы здесь все друзья?    

— Дай мне бумагу, Сэмми, — сказал мистер Уэллер,  беря завещание у сына, который явно наслаждался всем происходящим. — Нам  требуется, сэр, затвердить это-вот.    

— Утвердить, дорогой сэр, — поправил Пелл.    

— Ладно, сэр, — резко отвечал мистер  Уэллер, — затвердить и утвердить это одно и то же, а если вы не понимаете,  что я имею в виду, сэр, так авось я найду более понятливого человека.    

— Прошу вас, не обижайтесь, мистер Уэллер, —  смиренно отвечал Пелл. Вы, я вижу, душеприказчик, — добавил он, просмотрев  бумагу.    

— Да, сэр, — сказал мистер Уэллер.    

— А эти джентльмены, полагаю, наследники? —  осведомился Пелл с праздничной улыбкой.    

— Сэмми — наследник, — возразил мистер  Уэллер, — а эти джентльмены мои друзья, пришли посмотреть, чтобы дело было  чисто сделано: вроде как бы третейские судьи.    

— О! — сказал Пелл. — Прекрасно.. Разумеется,  я не возражаю. Но, раньше чем приступить к делу, мне понадобится от вас пять  фунтов, ха-ха-ха!    

Комитет постановил уплатить вперед пять фунтов, и мистер  Уэллер выдал эту сумму, после чего началось длительное совещание неведомо о  чем, в течение которого мистер Пелл, к полному удовольствию джентльменов,  следивших, чтобы все было чисто сделано, доказал, что будь это дело поручено  кому-нибудь другому, оно не привело бы к добру по причинам, изложенным туманно,  но, несомненно, убедительным. Выяснив этот важный пункт, мистер Пелл  подкрепился тремя отбивными котлетами и напитками, как содовыми, так и  спиртными, за счет наследника, а затем вся компания отправилась в  Докторс-Коммонс.    

На следующий день снова пришлось нанести визит в  Докторс-Коммонс; на этот раз дело осложнилось по вине конюха-свидетеля, который  был пьян и отказывался говорить что бы то ни было, а только кощунственно  ругался, к великому возмущению проктора и представителя церкви.    

На следующей неделе было сделано еще несколько визитов в  Докторс-Коммонс и один визит в Контору по оплате наследственных пошлин, кроме  того писались договоры по передаче арендных прав и торгового предприятия,  утверждались договоры, составлялись описи имущества, устраивались завтраки и  обеды, обделывалось так много выгодных дел, и накопилось так много бумаг, что  мистер Соломон Пелл, его мальчик и синий мешок в придачу чрезвычайно  растолстели, и вряд ли кто признал бы в них того самого человека, мальчика и  меток, которые слонялись по Портюгел-стрит несколько дней назад.    

Наконец, со всеми этими важными делами было покончено, и  назначен день продажи, передачи имущества и посещения маклера Уилкинса Флешера,  эсквайра, проживавшего где-то недалеко от банка и рекомендованного для этой  цели мистером Соломоном Пеллом.    

Событие было знаменательное, и вся компания вырядилась  по-праздничному. Сапоги мистера Уэллера были вычищены, туалет совершен с особой  тщательностью; у пятнистого джентльмена торчала в петлице большая далия с  листьями, а сюртуки двух его друзей были украшены бутоньерками из лавра и  других вечнозеленых растений. Все трое щеголяли в праздничных костюмах иными  словами, были закутаны по самый подбородок и напялили на себя всю имеющуюся  верхнюю одежду, что соответствует и всегда соответствовало представлению  кучеров о полном параде — с той поры, как были изобретены пассажирские кареты.    

В назначенный час мистер Пелл поджидал их в обычном месте их  сборищ. Даже мистер Пелл надел перчатки и чистую рубашку, которая от частой  стирки была весьма потерта у ворота и манжет.    

— Без четверти два, — сказал Пелл, взглянув на  стенные часы. — Если мы явимся к мистеру Флешеру в четверть третьего, это  будет как раз вовремя.    

— Что скажете, джентльмены, не подкрепиться ли нам  пивом? — предложил человек с пятнистым лицом.    

— И холодным ростбифом, — сказал второй кучер.    

— Или устрицами, — добавил третий — джентльмен с  хриплым голосом и очень толстыми ногами.    

— Правильно! — подхватил Пелл. — Надо  поздравить мистера Уэллера с введением в права наследства, ха-ха-ха!    

— Я согласен, джентльмены, — отвечал мистер  Уэллер. — Сэмми, позвони.    

Сэм повиновался. Портер, холодный ростбиф и устрицы  появились немедленно, и все отдали должное завтраку. Каждый принимал в нем  такое горячее участие, что кажется почти непристойным отдать кому-либо  предпочтение, но если кто и проявил большие способности, чем все остальные, то  это был кучер с хриплым голосом, проглотивший как ни в чем не бывало пинту  уксуса со своей порцией устриц.    

— Мистер Пелл! — начал мистер Уэллер, размешивая  свой грог, когда были убраны устричные раковины и всем джентльменам подали по  стакану грога. Мистер Пелл, сэр! У меня было намерение провозгласить по этому  случаю тост за оболгации, но Сэмивел шепнул мне…    

Тут мистер Сэмюел Уэллер, который до этого молчал,  безмятежно улыбаясь и глотая устрицы, громко крикнул:    

— Правильно!    

— …шепнул мне, — продолжал его отец, — что  лучше посвятить этот напиток вам, выпить за ваш успех и благополучие и  поблагодарить вас за окончание этого самого дела. За ваше здоровье, сэр!    

— Эй, затормозите! — вмешался пятнистый  джентльмен, неожиданно проявив энергию. — Смотрите на меня, джентльмены!    

С этими словами пятнистый джентльмен встал, а за ним и все  остальные. Пятнистый джентльмен обозрел присутствующих и медленно поднял руку,  после чего все (не исключая и пятнистого) перевели дух и поднесли бокалы к  губам. Спустя секунду пятнистый джентльмен опустил руку, и все поставили на  стол осушенные до дна бокалы. Поразительный эффект этой замечательной церемонии  не поддается описанию. Благородная, торжественная и внушительная, она потрясала  своим величием.    

— Джентльмены! — начал мистер Пелл. — Я одно  могу сказать: такие знаки доверия весьма лестны для джентльмена моей профессии.  Я бы не хотел, чтобы вы меня заподозрили в эгоизме, джентльмены, но я очень  рад, имея в виду ваши интересы, что вы обратились именно ко мне, вот и все.  Пригласи вы какого-нибудь недостойного представителя нашей профессии, я глубоко  убежден и могу вас в этом уверить, вы давным-давно попали бы в беду. Хотел бы  я, чтобы мой благородный друг был среди нас и видел, как я справился с этим  делом. Говорю так не из тщеславия, по считаю… а впрочем, джентльмены, не буду  вас утруждать такими рассуждениями. Джентльмены, меня всегда можно застать  здесь, но если случайно меня не найдут ни здесь, ни напротив, то вот мой адрес.  Как вы сами убедились, мои требования очень скромны и разумны, никто не уделяет  своим клиентам больше внимания, чем я, и льщу себя надеждой, что и в профессии  своей я кое-что смыслю. Джентльмены, если вам представится случай рекомендовать  меня кому-нибудь из ваших друзей, я буду вам весьма признателен, да и они  также, когда узнают меня ближе. За ваше здоровье, джентльмены!    

Излив таким образом свои чувства, мистер Соломон Пелл  положил перед друзьями мистера Уэллера три маленьких визитных карточки,  написанных от руки, и, снова взглянув на часы, заявил, уже пора трогаться в  путь. После такого замечания мистер Уэллер расплатился по счету, и  душеприказчик, наследник, законовед и третейские судьи направили свои стопы в Сити.    

Контора биржевого маклера Уилкинса Флешера, эсквайра,  находилась на втором этаже, во дворе за государственным банком; дом Уилкинса  Флешера, эсквайра, находился в Брикстоне, по ту сторону Темзы; лошадь и фаэтон  Уилкинса Флешера, эсквайра, находились на соседнем извозчичьем дворе; грум  Уилкинса Флешера, эсквайра, находился на пути в Вест-Энд по какому-то делу;  клерк Уилкинса Флешера, эсквайра, ушел обедать, а потому сам Уилкинс Флешер,  эсквайр, крикнул, «Войдите!» — когда мистер Пелл и его спутники постучались в  дверь конторы.    

— Здравствуйте, сэр, — сказал Пелл с  подобострастным поклоном. — С вашего разрешения, мистер Флешер, мы пришли  по одному дельцу.    

— О, входите! Присядьте на минутку. Сейчас я вами  займусь!    

— Благодарю вас, сэр, — ответил Пелл. — Нам  не к спеху. Садитесь, мистер Уэллер.    

Мистер Уэллер сел на стул, Сэм сел на ящик, остальные сели  где попало и принялись созерцать с таким благоговением календарь и две-три  бумаги, приклеенные к стене, словно это были лучшие картины старых мастеров.    

— Ну-с, я готов держать с вами пари на полдюжины  кларета! — объявил Уилкинс Флешер, эсквайр, возобновляя разговор,  прерванный на секунду появлением мистера Пелла.    

Эти слова относились к франтоватому молодому джентльмену,  который сдвинул шляпу на правый бакенбард и вертелся у конторки, убивая мух  линейкой. Уилкинс Флешер, эсквайр, балансировал на двух ножках конторского  табурета, целясь перочинным ножом в коробку для облаток и с большой ловкостью  попадая в самый центр маленькой красной облатки, наклеенной сверху. У обоих  джентльменов были очень открытые жилеты и очень отложные воротнички, очень  миниатюрные ботинки и очень большие кольца, очень маленькие часы и очень  толстые цепочки, хорошо сшитые невыразимые и надушенные носовые платки.    

— Я никогда не держал пари на полдюжины, —  возразил молодой джентльмен. — Согласны на дюжину?    

— Идет, Симери! — воскликнул Уилкинс Флешер,  эсквайр.    

— Первого сорта, — заметил тот.    

— Разумеется, — отвечал Уилкинс Флешер, эсквайр.    

Уилкинс Флешер, эсквайр, занес пари в записную книжечку золотым  карандашиком, а другой джентльмен записал его в другую книжечку другим золотым  карандашиком.    

— Сегодня утром была заметка о Бофере, — сообщил;  мистер Симери. — Бедняга, его выгоняют из дому!    

— Держу пари на десять гиней против пяти, что он  перережет себе горло, — сказал Уилкинс Флешер, эсквайр.    

— Идет, — отвечал мистер Симери.    

— Постойте. Я вношу оговорку, — задумчиво произнес  Уилкинс Флешер, эсквайр. — Пожалуй, он может повеситься.    

— Отлично, — отозвался мистер Симери, снова  вынимая золотой карандаш. Я не возражаю. Скажем — покончит с собой.    

— Лишит себя жизни, — сказал Уилкинс Флешер,  эсквайр.    

— Вот именно, — подтвердил мистер Симери,  записывая пари.    

— «Флешер, десять гиней против пяти, что Бофер лишит  себя жизни». Какой мы назначим срок?    

— Две недели, — предложил Уилкинс Флешер, эсквайр.    

— К черту! Не согласен, — возразил мистер Симери,  отрываясь на секунду, чтобы убить муху. — Назначим неделю.    

— Возьмем среднее, — сказал Уилкинс Флешер,  эсквайр. — Пусть будет десять дней.    

— Ладно, десять дней, — согласился мистер Симери.    

И в книжечках было записано, что Бофер должен лишить себя  жизни в течение десяти дней, в противном случае Уилкинс Флешер, эсквайр, должен  уплатить Френку. Симери, эсквайру, десять гиней, а если Бофер покончит с собой  в указанный срок, Френк Симери, эсквайр, должен уплатить Уилкинсу Флешеру,  эсквайру, пять гиней.    

— Мне очень жаль, что он обанкротился, — сказал  Уилкинс Флешер, эсквайр. — Чудесные он давал обеды!    

— И портвейн у него был превосходный, — заметил  мистер Симери. — Мы посылаем завтра дворецкого на аукцион, пусть купит  несколько бутылок шестьдесят четвертого.    

— Черт возьми, как бы не так! — воскликнул Уилкинс  Флешер, эсквайр. — Я тоже посылаю человека. Держу пари на пять гиней, что  мой перебьет цену вашему.    

— Идет.    

Новая запись была занесена золотыми карандашами и книжечки,  и мистер Симери, истребив к тому времени всех мух и заключив все мыслимые пари,  отправился на биржу посмотреть, что там делается.    

Уилкинс Флешер, эсквайр, соблаговолил, наконец, выслушать  инструкции мистера Соломона Пелла и, заполнив несколько бланков, предложил всей  компании отправиться вместе с ним в банк, что и было исполнено. Мистер Уэллер и  его трое друзей взирали с безграничным изумлением на все, что попадалось им на  пути, тогда как Сэм относился ко всему происходившему с невозмутимым  хладнокровием.    

Пройдя через двор, где было шумно и людно, и миновав двух  привратников, одетых, казалось, под стать красному пожарному насосу в конце  двора, они вошли в контору, где предстояло закончить дело, и здесь Пелл и  мистер Флешер покинули их на несколько секунд, а сами поднялись наверх в отдел  завещаний.    

— Это что за место? — прошептал пятнистый  джентльмен, обращаясь к мистеру Уэллеру-старшему.    

— Контора юрисконсолей, — шепотом ответил  душеприказчик.    

— А что это за джентльмены, которые сидят за  прилавками? — спросил кучер хриплым голосом.    

— Должно быть, консоли, которые пониже, — отвечал  мистер Уэллер. Сэмивел, это консоли чином пониже?    

— Неужели вы думаете, что пониженные консоли — живые  люди? — с презрением осведомился Сэм.    

— А я, почем знаю! — возразил мистер  Уэллер. — Я думал, что они такими и должны быть. Ну, а кто же эти люди?    

— Клерки, — отвечал Сэм.    

— Почему они все едят сандвичи с ветчиной? —  спросил его отец.    

— Должно быть, это входит в их обязанности, — ответил  Сэм. — Такая, знаете ли, у них здесь система. Они только это и делают весь  день.    

Мистер Уэллер и его друзья едва успели обдумать это  своеобразное правило, связанное с финансовой системой страны, как к ним уже  присоединились Пелл и Уилкинс Флешер, эсквайр, и повели их к той части  прилавка, над которой висела круглая черная доска с большой буквой «У».    

— А это что значит, сэр? — осведомился мистер  Уэллер, привлекая внимание Пелла к вышеупомянутой мишени.    

— Первая буква фамилии покойной, — пояснил Пелл.    

— Послушайте, — сказал мистер Уэллер, обращаясь к  третейским судьям, тут что-то неладно. Ведь наша буква — «В»! Э, нет! Это не  пройдет!    

Третейские судьи тотчас же и решительно высказались в том  смысле, что дело не может быть законно проведено под буквой «У», и, по всей  вероятности, произошла бы заминка еще на один день, если бы не стремительное,  хотя на первый взгляд и непочтительное вмешательство Сэма, который, схватив  отца за фалду сюртука, подтащил его к прилавку и удерживал здесь до тех пор,  пока тот не скрепил своей подписью двух-трех документов, а так как мистер  Уэллер имел обыкновение писать печатными буквами, то на это потребовалось  столько усилий и времени, что дежурный клерк успел очистить и съесть три  рибстонских ранета.    

Так как мистер Уэллер-старший настаивал на том, чтобы  немедленно продать свою часть, то из банка они отправились к воротам биржи, и  Уилкинс Флешер, эсквайр, ненадолго удалившись, вернулся с чеком на пятьсот  тридцать фунтов на Смита, Пейна и Смита; эта сумма причиталась мистеру Уэллеру  по курсу дня за помещенные в акции сбережения миссис Уэллер-второй. Двести  фунтов Сэма были положены на его имя, а Уилкинс Флешер, эсквайр, получив  комиссионные, небрежно положил деньги в карман и вернулся в свою контору.    

Сначала мистер Уэллер упрямо не хотел брать по чеку ничего,  кроме соверенов, но когда третейские судьи доказали ему, что придется  раскошелиться на покупку мешка, чтобы донести деньги до дому, он согласился  получить пятифунтовыми билетами.    

— У моего сына, — начал мистер Уэллер, когда они вышли  из банка, — у моего сына и у меня остается на сегодня одно важное дело, и  я бы хотел поскорее покончить с ним, а потому пойдемте прямехонько в такое  место, где можно свести все счеты.    

Вскоре они отыскали тихую комнату, и счета были предъявлены  и проверены. Счет мистера Пелла был взят под подозрение Сэмом, и некоторые  издержки не получили утверждения третейских судей; но, несмотря на заявление  мистера Пелла, скрепленное торжественными клятвами, будто с ним обошлись  слишком сурово, эта операция оказалась самой выгодной из всех его юридических  операций и на полгода обеспечила ему стол, квартиру и стирку белья.    

Третейские судьи, пропустив по рюмочке, пожали всем руку и  удалились, так как им в тот же вечер предстояло уехать из города. Мистер  Соломон Пелл, убедившись, что больше ничего не предвидится по части закуски или  выпивки, дружески распрощался и ушел, оставив сына наедине с отцом.    

— Ну вот! — сказал мистер Уэллер, пряча бумажник в  боковой карман. Тут у меня тысяча сто восемьдесят фунтов вместе с деньгами,  полученными за продажу арендных прав. А теперь, Сэмми, мой мальчик, правь к  «Джорджу и Ястребу».    

 Глава LVI    

     

Мистер Пиквик и Сэмюел Уэллер ведут серьезную беседу, в  которой участвует родитель последнего. Неожиданно является старый джентльмен в  костюме табачного цвета     

     

Мистер Пиквик сидел в одиночестве, размышляя о разнообразных  предметах и, между прочим, о том, как ему обеспечить молодую чету, чье  неопределенное положение внушало ему жалость и вызывало беспокойство, как вдруг  в комнату вошла легкой походкой Мэри и, приблизившись к столу, быстро  проговорила:    

— Простите, сэр, Сэмюел ждет внизу и спрашивает, может  ли его отец повидаться с вами.    

— Разумеется, — отвечал мистер Пиквик.    

— Благодарю вас, сэр, — сказала Мэри, скользнув к  двери.    

— Сэм давно ждет? — осведомился мистер Пиквик.    

— О нет, сэр! — с живостью отвечала Мэри. —  Он только что вернулся. Он говорит, что больше не будет проситься у вас в  отпуск.    

Быть может, Мэри поняла, что эту последнюю новость она  сообщила более выразительно, чем было необходимо, или, может быть, она заметила  добродушную улыбку, с какой взглянул на нее мистер Пиквик, когда она умолкла,  Как бы то ни было, она опустила голову и начала рассматривать уголок своего  нарядного передника с таким вниманием, какое, казалось, ничем не было вызвано.    

— Передайте им, чтобы они сейчас же шли сюда,  распорядился мистер Пиквик.    

Мэри с явным облегчением побежала исполнять приказание.    

Мистер Пиквик два раза прошелся по комнату, потирая  подбородок левой рукой и, по-видимому, о чем-то размышляя.    

— Ну, что ж, — сказал, наконец, мистер Пиквик  кротким, но меланхолическим тоном, — это наилучший способ вознаградить его  за преданность и любовь… Бог с ним, пусть так и будет. Такова участь одинокого  старика: люди, его окружающие, находят новых людей, милых их сердцу, и покидают  его. Я не имею права надеяться, что моя судьба будет иной. Да, да, —  добавил мистер Пиквик, повеселев, — это было бы эгоистически и  неблагородно. Я должен почитать себя счастливым,, что имею возможность  позаботиться о нем. И я счастлив. Конечно, счастлив.    

Мистер Пиквик был так поглощен этими мыслями, что стук в  дверь повторился раза три-четыре, прежде чем он его услышал. Поспешно усевшись  и вновь обретя свой обычный благодушный вид, он дал разрешение войти, и в  комнату вошел Сэм Уэллер в сопровождении отца.    

— Рад вас видеть, Сэм, — сказал мистер Пиквик. Как  поживаете, мистер Уэллер?    

— Здоровехонек, благодарю вас, сэр, — ответил  вдовец. — Надеюсь, и вы в добром здоровье, сэр?    

— Да, благодарю вас, — отозвался мистер Пиквик.    

— Я хотел маленько потолковать с вами, сэр, если вы  можете мне уделить минут пять, сэр, — сказал мистер Уэллер.    

— Конечно, — ответил мистер Пиквик. — Сэм,  подайте стул отцу.    

— Спасибо, Сэмивел, я уже раздобыл себе, — сказал  мистер Уэллер, придвигая стул. — На редкость прекрасная погода,  сэр, — добавил старый джентльмен, усаживаясь и кладя шляпу на пол.    

— Действительно, превосходная, — подтвердил мистер  Пиквик. — Как раз по сезону.    

— Самая сезонистая погода, сэр, — подхватил мистер  Уэллер.    

Тут у старого джентльмена начался жестокий приступ кашля, по  окончании коего он кивнул головой, подмигнул и стал проделывать целый ряд  умоляющих и угрожающих жестов, которые Сэм Уэллер упорно старался не замечать.    

Мистер Пиквик, заметив некоторое замешательство,  обнаруженное старым джентльменом, разрезал лист лежавшей перед ним книги и  терпеливо ждал, когда мистер Уэллер заговорит о цели своего посещения.    

— Я никогда не видывал такого противного сына, как ты,  Сэмивел, сказал мистер Уэллер, с негодованием взирая на Сэма. — Отроду не  видывал.    

— Что он сделал, мистер Уэллер? — полюбопытствовал  мистер Пиквик.    

— Не хочет начать, сэр, — отвечал мистер Уэллер.  Он знает, что я не мастер объясняться по таким особенным делам, и, однако,  стоит и глазеет на меня, как я тут сижу, отнимаю ваше драгоценное время и из  себя делаю регулярное зрелище. Нет чтобы помочь мне хоть одним словечком! Это  не сыновнее поведение, Сэмивел, — добавил мистер Уэллер, вытирая  лоб, — совсем даже не сыновнее.    

— Вы сказали, что говорить будете вы, — возразил  Сэм. — Откуда же мне знать, что вы сплоховали в самом начале?    

— Ты должен был видеть, что я не могу сняться с  места, — перебил отец. — Я сбился с дороги и наткнулся на забор, и  всякие неприятности со мной происходят, а ты даже не хочешь протянуть мне руку  помощи. Мне стыдно за тебя, Сэмивел.    

— Дело в том, сэр, — начал Сэм, слегка  поклонившись, — что родитель получил деньги…    

— Очень хорошо, Сэмивел, очень хорошо! — одобрил  мистер Уэллер, кивая с довольным видом. — Я не хотел тебя бранить, Сэмми.  Очень хорошо. С этого и нужно начинать. Прямо к делу. Прекрасно, Сэмивел!    

В знак полного своего удовлетворения мистер Уэллер кивнул  несчетное число раз и в позе внимательного слушателя ждал, чтобы Сэм продолжал  речь.    

— Присядьте-ка, Сэм, — сказал мистер Пиквик,  убедившись, что визит протянется дольше, чем он предполагал.    

Сэм снова поклонился и сел. Поймав на себе взгляд отца, он  продолжал:    

— Родитель, сэр, получил пятьсот тридцать фунтов.    

— В пониженных консолях, — вполголоса присовокупил  мистер Уэллер-старший.    

— Не все ля равно — в пониженных консолях или  как-нибудь иначе? возразил Сэм. — Получено пятьсот тридцать фунтов, да?    

— Правильно, Сэмивел, — подтвердил мистер Уэллер.    

— К этой сумме он прибавил то, что получил за дом и  торговое дело…    

— Арендные права, фирма, инвентарь, обстановка, —  вставил мистер Уэллер.    

— И всего получилось тысяча сто восемьдесят  фунтов, — продолжал Сэм.    

— Вот как! — сказал мистер Пиквик. — Я очень  рад. Поздравляю вас, мистер Уэллер, с такой удачей.    

— Подождите минутку, сэр, — возразил мистер  Уэллер, умоляюще поднимая руку. — Продолжай, Сэмивел.    

— Эти-вот самые деньги, — нерешительно заговорил  Сэм, — он хочет положить в какое-нибудь надежное место, и я тоже этого  хочу, потому что, останься они у него, он их будет раздавать взаймы, или  поместит капитал в лошадей, или потеряет бумажник, — словом, что-нибудь  выкинет.    

— Очень хорошо, Сэмивел, — одобрительно заметил  мистер Уэллер, словно Сэм воспевал его осторожность и  предусмотрительность. — Очень хорошо.    

— И по этим самым причинам, — продолжал Сэм,  нервически теребя поля своей шляпы, — по этим самым причинам он и взял  сегодня все деньги и пришел сюда вместе со мной, чтобы сказать, или нет,  предложить, или, иначе говоря…    

— Сказать, что деньги эти мне ни к чему! —  нетерпеливо перебил мистер Уэллер. — Я регулярно езжу с каретой, и мне  негде их прятать, и, стало быть, придется платить кондуктору, чтобы он о них  позаботился, или положить в одну из сумок на стенке кареты, а это будет соблазн  для внутренних пассажиров. Если вы их припрячете для меня, сэр, я вам буду  премного благодарен. Может быть, — добавил мистер Уэллер, наклонясь к  мистеру Пиквику и шепча ему на ухо, — может быть, они вам понадобятся на  расходы по этому-вот присуждению. А я вам одно скажу: держите их у себя, пока я  за ними не приду!    

С этими словами мистер Уэллер сунул бумажник в руки мистеру  Пиквику, схватил шляпу и выбежал из комнаты с проворством, удивительным для  такого тучного субъекта.    

— Остановите его, Сэм! — с беспокойством  воскликнул мистер Пиквик. Догоните его, сейчас же приведите назад! Мистер  Уэллер, постойте, вернитесь!    

Сэм понял, что приказание хозяина должно быть исполнено.  Схватив за рукав отца, спускавшегося по лестнице, он потащил его назад.    

— Мой добрый друг, — сказал мистер Пиквик, беря за  руку старика, — ваше доверие трогает меня, но я очень смущен.    

— Не о чем беспокоиться, сэр, — упрямо отвечал  мистер Уэллер.    

— Уверяю вас, мой добрый друг, денег у меня больше, чем  мне нужно, гораздо больше, чем успеет истратить человек моих лет.    

— Никто не знает, сколько он. может истратить, если  сначала не попробует, — заметил мистер Уэллер.    

— Быть может, вы правы, — отвечал мистер  Пиквик, — но так как у меня нет желания проделывать такие опыты, то вряд  ли мне грозит нищета. Очень прошу вас, мистер Уэллер, возьмите эти деньги.    

— Очень хорошо! — мрачно сказал мистер Уэллер.  Сэмми, запомни мои слова: я выкину какую-нибудь отчаянную штуку с этими-вот  деньгами, отчаянную!    

— Лучше не надо, — отозвался Сэм.    

Мистер Уэллер призадумался, а затем, решительно застегнув  сюртук, объявил:    

— Я буду держать заставу.    

— Что такое? — вскричал Сэм.    

— Заставу! — повторил мистер Уэллер сквозь  стиснутые зубы. — Буду держать заставу. Можешь попрощаться с отцом,  Сэмивел. Остаток своих дней я посвящу заставе.    

Эта угроза была столь ужасна, а мистер Уэллер, по-видимому  твердо решивший привести ее в исполнение, был так глубоко задет отказом мистера  Пиквика, что сей джентльмен после недолгих размышлений сказал ему:    

— Хорошо, мистер Уэллер, я оставлю у себя деньги.  Надеюсь, мне удастся пристроить их значительно лучше, чем это сделали бы вы.    

— Совершенно верно, сущая правда! — просияв,  воскликнул мистер Уэллер. Конечно, вы их пристроите, сэр.    

— Не будем больше говорить об этом, — сказал  мистер Пиквик, запирая бумажник в письменный стол. Я вам глубоко признателен,  мой добрый друг. Присаживайтесь. Я хочу с вами посоветоваться.    

Тихий смех, вызванный блестящим успехом визита и не только  исказивший физиономию мистера Уэллера, но и сотрясавший его туловище, руки и  ноги, пока мистер Пиквик прятал бумажник, мгновенно уступил место величавой  серьезности, когда он услышал эти слова.    

— Сэм, пожалуйста, выйдите на несколько минут, —  сказал мистер Пиквик,    

Сэм немедленно удалился.    

Мистер Уэллер принял необычайно глубокомысленный вид и был  весьма изумлен, когда мистер Пиквик начал речь такими словами:    

— Вы, кажется, не сторонник брака, мистер Уэллер?    

Мистер Уэллер покачал головой. Он не мог выговорить ни  слова: смутная догадка, что какой-то коварной вдове удалось завладеть мистером  Пиквиком, сковала ему язык.    

— Может быть, вы случайно заметили молодую девушку там,  внизу, когда пришли сюда вместе с вашим сыном? — осведомился мистер  Пиквик.    

— Да. Я заметил молодую девушку, — лаконически  ответил мистер Уэллер.    

— Какого вы о ней мнения? Скажите откровенно, мистер  Уэллер, какого вы о ней мнения?    

— Мне она показалась пухленькой, и фигура  аккуратная, — критическим тоном сообщил мистер Уэллер.    

— Совершенно верно, — сказал мистер Пиквик. —  Совершенно верно. А что вы скажете о ее манерах?    

— Очень приятные, — отвечал мистер Уэллер. —  Очень приятные и соответственные.    

Точный смысл, вложенный мистером Уэллером в это последнее  прилагательное, остался невыясненным, но, судя по тону, оно выражало  благоприятный отзыв, и мистер Пиквик был вполне удовлетворен, словно получил  исчерпывающий ответ.    

— Я принимаю в ней большое участие, мистер  Уэллер, — сказал мистер Пиквик.    

Мистер Уэллер кашлянул.    

— Я хочу сказать, что принимаю участие в ее  судьбе, — продолжал мистер Пиквик. — Мне хочется, чтобы она была  счастлива и обеспечена, понимаете?    

— Прекрасно понимаю, — отвечал мистер Уэллер, решительно  ничего не понимавший.    

— Эта молодая особа, — сказал мистер  Пиквик, — привязана к вашему сыну.    

— К Сэмивелу Веллеру! — вскрикнул родитель.    

— Да, — подтвердил Пиквик.    

— Это натурально, — подумав, промолвил мистер  Уэллер, — натурально, но небезопасно. Пусть Сэм остерегается.    

— Что вы хотите этим сказать? — спросил мистер  Пиквик.    

— Пусть остерегается, как бы чего-нибудь ей не  сболтнуть, — пояснил мистер Уэллер. — Как-нибудь в простоте душевной  скажет словечко, а потом, чего доброго, пожалуйте в суд за то, что нарушил  брачное обещание. От них не убережешься, мистер Пиквик, если уж они имеют на  вас виды. И не угадаешь, что у них на уме, а пока сидишь да раздумываешь — они  тебя и сцапают. Я и сам женился в первый раз, сэр, и от этой самой уловки  произошел Сэм.    

— Вы не очень-то поощряете меня закончить то, что я  начал говорить, заметил мистер Пиквик, — но лучше уж сказать все сразу. Не  только этой молодой особе нравится ваш сын, но и вашему сыну она нравится,  мистер Уэллер.    

— Однако! — воскликнул мистер Уэллер. — Вот  это приятная новость для родительских ушей!    

— Мне приходилось наблюдать за ними, — продолжал  мистер Пиквик, не отвечая на последнее замечание мистера Уэллера, — и я в  этом совершенно уверен. Допустим, что я помог бы им устроиться, если они  поженятся, помог бы заняться каким-нибудь делом, которое дало бы им возможность  жить безбедно, что бы вы на это сказали, мистер Уэллер?    

Сначала мистер Уэллер принял с кислой миной такое  предложение, связанное с женитьбой человека, в чьей судьбе он был заинтересован,  но когда мистер Пиквик стал его убеждать и особенно подчеркивал тот факт, что  Мэри не вдова, он начал понемножку сдаваться. Мистер Пиквик имел на него  большое влияние, а наружность Мэри ему очень понравилась: по правде говоря, он  уже успел подмигнуть ей несколько раз отнюдь не по-отцовски. Наконец, он  объявил, что не ему противиться желаниям мистера Пиквика и он будет счастлив  последовать его совету, после чего мистер Пиквик с удовольствием поймал его на  слове и призвал Сэма.    

— Сэм! — откашлявшись, сказал мистер Пиквик. Мы с  вашим отцом беседовали о вас.    

— О тебе, Сэмивел, — подтвердил мистер Уэллер  покровительственным и внушительным тоном.    

— Я не слепой, Сэм, я давно уже заметил, что вы питаете  более чем дружеские чувства к горничной миссис Уинкль, — продолжал мистер  Пиквик.    

— Ты слышишь, Сэмивел? — осведомился мистер Уэллер  тем же поучительным тоном.    

— Надеюсь, сэр, — сказал Сэм, обращаясь к своему  хозяину, — надеюсь, сэр, ничего предосудительного нет в том, что молодой  человек обращает внимание на молодую женщину, бесспорно хорошенькую и  примерного поведения.    

— Разумеется, — отвечал мистер Пиквик.    

— Ясное дело, — согласился мистер Уэллер ласково,  но с важностью.    

— Я не только не вижу ничего предосудительного в таком  поведении, которое считаю вполне естественным, — продолжал мистер  Пиквик, — но я бы хотел вам помочь и пойти навстречу вашим желаниям. Вот  потому-то я и имел разговор с вашим отцом и, убедившись, что он разделяет мое  мнение…    

— Раз эта особа не вдова, — вставил мистер Уэллер  в виде пояснения.    

— Раз эта особа не вдова, — с улыбкой повторил  мистер Пиквик, — я хочу освободить вас от тех обязанностей, которые в  настоящее время вас связывают, и доказать вам свою благодарность за вашу  преданность и многие прекрасные качества. Я хочу помочь вам жениться немедленно  на этой девушке и обеспечу заработок, достаточный для вас и вашей семьи. Я буду  горд, Сэм, — добавил мистер Пиквик, сначала говоривший дрожащим голосом,  но постепенно овладевший собой, — горд и счастлив, если помогу вам  устроиться в жизни.    

На несколько мгновений воцарилось глубокое молчание, потом  Сэм сказал тихо и хриплым голосом, но тем не менее очень твердо:    

— Я вам премного благодарен, сэр, за вашу доброту, она  как раз в вашей натуре, но этому не бывать.    

— Не бывать?! — воскликнул изумленный мистер  Пиквик.    

— Сэмивел! — степенно произнес мистер Уэллер.    

— Я говорю, что этому не бывать, — повысив голос,  повторил Сэм. — А как вы без меня обойдетесь, сэр?    

— Мой друг, — отвечал мистер Пиквик, —  перемены, происшедшие в жизни моих друзей, отразятся также и на моей жизни.  Вдобавок я старею и нуждаюсь в отдыхе и покое. Мои скитания кончились, Сэм.    

— Как знать, сэр! — возразил Сэм. — Сейчас вы  думаете так, а вдруг ваши желания изменятся, и это очень возможно, потому что у  вас душа двадцатипятилетнего. Как вы тогда обойдетесь без меня? Этому не  бывать, сэр.    

— Очень хорошо, Сэмивел, в твоих словах много  истины, — поощрительно заметил мистер Уэллер.    

— Я принял такое решение после долгих размышлений, Сэм,  и, конечно, не изменю его, — покачав головой, сказал мистер Пиквик. —  Для меня настали новые времена. Конец скитаниям!    

— Прекрасно, сэр, — отвечал Сэм, — но по  этой-то причине вы и должны держать при себе человека, который нас понимает и  позаботится о ваших удобствах. Если вам нужен парень более вылощенный, чем я,  ладно, берите его, но за жалованье или без жалованья, с предупреждением об  увольнении или без предупреждения, со столом или без стола, с квартирой или без  квартиры, а Сэм Уэллер, которого вы подобрали в старой гостинице в Боро, от вас  не отойдет, что бы ни случилось. И пусть кто хочет старается, все равно никто  этому помешать не может!    

По окончании этой декларации, которую Сэм произнес с большим  чувством, старший мистер Уэллер встал и, забыв о времени, месте и приличиях,  замахал шляпой над головой и оглушительно крикнул три раза «ура».    

— Мой друг! — сказал мистер Пиквик, когда мистер  Уэллер снова сел, слегка сконфуженный собственным энтузиазмом. — Вы должны  подумать и о молодой женщине.    

— Я думаю о молодой женщине, сэр, — отвечал  Сэм. — Я подумал о молодой женщине. Я с ней поговорил. Я ей объяснил свою  ситивацию. Она готова ждать, пока все не наладится, и мне кажется, она так и  сделает. А если нет, то, стало быть, она не та женщина, за какую я ее принимаю,  и я готов от нее отказаться. Вы меня не первый день знаете, сэр. Я принял  решение, и ничто не может его изменить.    

Кто бы стал возражать против такого заявления? Во всяком  случае не мистер Пиквик. В этот момент он чувствовал такую гордость и испытывал  такую радость при виде бескорыстной привязанности своих скромных друзей, какой  не пробудили бы в его сердце десятки тысяч заверений в дружбе самых великих  людей.    

Пока в комнате мистера Пиквика шла такая беседа, в гостиницу  явился маленький старый джентльмен в костюме табачного цвета, сопровождаемый  носильщиком с небольшим чемоданом. Условившись относительно ночлега, он  осведомился у лакея, здесь ли остановилась некая миссис Уинкль, на что лакей  отвечал, разумеется, утвердительно.    

— Она сейчас одна? — спросил старый джентльмен.    

— Кажется, одна, сэр, — ответил лакей. — Я  могу позвать ее горничную, сэр, если вы…    

— Нет, она мне не нужна, — быстро перебил старый  джентльмен. — Проводите меня в комнату леди без доклада.    

— Как же так, сэр? — переспросил лакей.    

— Вы оглохли? — спросил маленький старый  джентльмен.    

— Нет, сэр.    

— Ну, так слушайте. Сейчас вы меня хорошо слышите?    

— Да, сэр.    

— Прекрасно. Проводите меня в комнату миссис Уинкль без  доклада.    

Давая такое распоряжение, старый джентльмен сунул в руку  лакея пять шиллингов и пристально посмотрел на него.    

— Право, сэр, — начал лакей, — я не знаю,  сэр, можно ли…    

— А, понимаю, вы согласны, — перебил маленький  старый джентльмен. — Ну, так сделайте это сейчас же. Незачем терять время.    

Джентльмен держал себя столь уверенно и спокойно, что лакей  сунул пять шиллингов в карман и повел его наверх, не проронив ни слова.    

— Вот эта комната? — спросил джентльмен. —  Можете идти.    

Лакей повиновался, недоумевая, кто бы мог быть этот  джентльмен и что ему нужно. Старый джентльмен выждал, пока он не скрылся из  виду, а затем постучал.    

— Войдите, — сказала Арабелла.    

— Гм… голос во всяком случае приятный, —  пробормотал старый джентльмен, — а впрочем, это ничего не значит.    

С этими словами он открыл дверь и вошел. При виде незнакомца  Арабелла, сидевшая за рукодельем, встала и слегка смутилась, но в этом смущении  была грация.    

— Пожалуйста, не вставайте, сударыня, — сказал  неизвестный, войдя и прикрыв за собой дверь. — Если не ошибаюсь, миссис  Уинкль?    

Арабелла наклонила голову.    

— Миссис Натэниел Уинкль, которая вышла замуж за сына  старика из Бирмингема? — продолжал незнакомец, с явным любопытством  разглядывая Арабеллу.    

Арабелла снова наклонила голову и с беспокойством  огляделась, словно раздумывая, не позвать ли на помощь.    

— Вы, кажется, удивлены, сударыня, — заметил  старый джентльмен.    

— Да, признаюсь, — отвечала Арабелла, недоумевая  еще больше.    

— Если вы разрешите, сударыня, я сяду, — сказал  незнакомец.    

Он уселся и, достав из кармана футляр, не спеша извлек из  него очки, которые водрузил на нос.    

— Вы меня не знаете, сударыня? — спросил он, так  пристально глядя на Арабеллу, что та начала волноваться.    

— Не знаю, сэр, — робко отозвалась она.    

— Ну, конечно, — сказал джентльмен, обхватив  руками левую ногу. — Откуда вам меня знать? Но моя фамилия вам известна,  сударыня.    

— Неужели? — промолвила Арабелла и задрожала, сама  не зная почему. Может быть, вы ее назовете?    

— Успеется, успеется, — отвечал незнакомец, не  сводя глаз с ее лица. Вы недавно вышли замуж, сударыня?    

— Да, недавно, — чуть слышно сказала Арабелла,  откладывая рукоделье и начиная все сильнее волноваться от одной мысли, которая  уже мелькнула у нее раньше, а сейчас снова пришла ей в голову.    

— Вышли замуж, не объяснив своему мужу, что следовало  бы сначала посоветоваться с его отцом, от которого он, кажется, зависит?    

Арабелла прижала носовой платок к глазам.    

— Вышли замуж, даже не попытавшись как-нибудь стороной  узнать, каково отношение старика к этому вопросу, которым он, само собой  разумеется, должен интересоваться? — настаивал незнакомец.    

— Я этого не отрицаю, сэр, — сказала Арабелла.    

— Вышли замуж, не имея своего собственного приличного  состояния, чтобы оказывать мужу поддержку, взамен тех мирских благ, которые,  как вам известно, были бы ему предоставлены, если бы он женился, считаясь с  волей отца? — продолжал старый джентльмен. — Мальчики и девочки  называют это бескорыстной любовью, пока не обзаведутся своими собственными  мальчиками и девочками, а тогда они совсем иначе и более трезво смотрят на это  дело.    

Арабелла залилась слезами и сказала в свое оправдание, что  она молода и неопытна, что только любовь побудила ее совершить этот шаг и что  она чуть ли не с самого детства была лишена родительских советов и руководства.    

— Это плохо, — заявил старый джентльмен более  мягким тоном, — очень плохо. Глупо, романтически и легкомысленно.    

— Это я виновата, я одна, сэр! — плача, отозвалась  бедная Арабелла.    

— Вздор! — сказал старый джентльмен. —  Полагаю, вы не виноваты в том, что он в вас влюбился. А впрочем, — добавил  он, лукаво посмотрев на Арабеллу, — вы и в самом деле виноваты. Как было  ему не влюбиться?    

Этот маленький комплимент, или странная манера, с какой он  был сделан, или изменившееся обращение старого джентльмена, или, наконец, и то,  и другое, и третье заставили Арабеллу улыбнуться сквозь слезы.    

— Где ваш муж? — резко спросил старый джентльмен,  прогнав улыбку, осветившую и его физиономию.    

— Я его жду с минуты на минуту, сэр, — отвечала  Арабелла. — Я его уговорила пойти погулять. Он не получает никаких  известий от отца и очень удручен.    

— Удручен, вот как! — сказал старый джентльмен.  Поделом ему.    

— Боюсь, что он страдает за меня, — добавила  Арабелла, — а я, сэр, глубоко страдаю за него. Ведь я навлекла на него это  несчастье.    

— Не беспокойтесь о нем, моя дорогая, — сказал  старый джентльмен. — Поделом ему. Я очень рад, чрезвычайно рад — поскольку  это его касается.    

Едва эти слова сорвались с уст старого джентльмена, как на  лестнице послышались шаги, которые показались знакомыми и ему и Арабелле. Когда  мистер Уинкль вошел в комнату, маленький джентльмен побледнел и, пытаясь  сделать вид, будто овладел собой, встал.    

— Отец! — воскликнул мистер Уинкль, попятившись от  изумления.    

— Он самый, сэр, — отозвался маленький старый  джентльмен. — Ну, сэр, что вы имеете мне сказать?    

Мистер Уинкль молчал.    

— Надеюсь, вам стыдно самого себя, сэр? — спросил  старый джентльмен.    

Мистер Уинкль все еще молчал.    

— Стыдитесь вы себя, сэр, или не стыдитесь? —  осведомился старый джентльмен.    

— Нет, сэр, — отвечал мистер Уинкль, беря под руку  Арабеллу, — я не стыжусь ни себя, ни своей жены.    

— Вот как! — иронически воскликнул старый  джентльмен.    

— Я очень сожалею, если мой поступок повлиял на вашу  любовь ко мне, сэр, — сказал мистер Уинкль, — но должен сказать, что  нет оснований стыдиться, если я могу называть эту леди своей женой, а вы —  своей дочерью.    

— Твою руку, Нат! — воскликнул старый джентльмен  изменившимся голосом. — Поцелуйте меня, моя милочка. Что и говорить, вы  очаровательная невестка!    

Спустя несколько минут мистер Уинкль отправился отыскивать  мистера Пиквика и, вернувшись с этим джентльменом, представил его своему отцу,  после чего они без устали пожимали друг другу руки в течение пяти минут.    

— Мистер Пиквик, я вам глубоко признателен за вашу  доброту к моему сыну, — сказал мистер Уинкль с грубоватой  прямолинейностью. — Я человек вспыльчивый, а когда мы в последний раз с  вами виделись, я был раздражен и застигнут врасплох. Теперь я сам все проверил  и больше чем удовлетворен. Нужно приносить еще какие-нибудь извинения, мистер  Пиквик?    

— Никаких, — отвечал сей джентльмен. — Вы  сделали как раз то, чего мне не хватало для полноты моего счастья.    

После этого начались новые рукопожатия, затянувшиеся на пять  минут и сопровождавшиеся многочисленными комплиментами, каковые, впрочем,  отличались тем доселе невиданным преимуществом, что были вполне искренни.    

Сэм, исполняя сыновий долг, проводил своего отца до  «Прекрасной Дикарки» и, вернувшись оттуда, встретил в переулке жирного парня,  которому Эмили Уордль поручила отнести какую-то записку.    

— Послушайте, — сказал Джо с непривычной для него  болтливостью, — какая хорошенькая девушка Мэри! Я от нее без ума!    

Мистер Уэллер не дал никакого словесного ответа, но,  ошеломленный такой самонадеянностью жирного парня, воззрился на него, затем  взял за шиворот, довел до угла и на прощание угостил его безболезненным,  церемонным пинком, после чего, насвистывая, пошел домой.    

 Глава LVII,    

     

в которой Пиквикский клуб прекращает свое существование и  все заканчивается ко всеобщему удовольствию     

     

В течение целой недели после счастливого прибытия мистера  Уинкля из Бирмингема мистер Пиквик и Сэм Уэллер отсутствовали с утра до вечера,  возвращаясь только к обеду, и имели вид таинственный и многозначительный,  совершенно несвойственный их натурам. Было ясно, что надвигаются весьма  серьезные и знаменательные события, но различные догадки касательно характера  этих событий ни к чему не приводили. Иные (в том числе мистер Тапмен) готовы  были предположить, что мистер Пиквик помышляет о супружеских узах, но леди  энергически отвергали такую догадку. Другие склонялись к тому, что он хочет  отправиться в далекое путешествие и в настоящее время занят приготовлениями, но  и это предположение было категорически опровергнуто самим Сэмом, который на  вопрос Мэри решительно заявил, что никаких новых путешествий больше не  предвидится. Наконец, когда у всех помутилось в голове от шестидневных  бесплодных размышлений, было единогласно решено потребовать от мистера Пиквика,  чтобы он объяснил свое поведение и ясно изложил, почему он не появляется в  кругу своих преданных друзей.    

С этой целью мистер Уордль пригласил всю компанию на обед в  Эдельфи, и когда графины дважды обошли вокруг стола, приступил к делу.    

— Все мы горим желанием узнать, — начал пожилой  джентльмен, — чем мы вас обидели и почему вы нас покидаете и предаетесь  уединенным прогулкам?    

— Как странно! — сказал мистер Пиквик. — Как  раз сегодня я собирался вам все объяснить. Если вы мне нальете еще стаканчик  вина, я удовлетворю ваше любопытство.    

Графины с необычайной поспешностью двинулись дальше из рук в  руки, а мистер Пиквик, весело улыбнувшись, окинул взглядом своих друзей и  приступил к объяснениям.    

— События, происшедшие в нашем кругу, — начал  мистер Пиквик, — я имею в виду брак уже заключенный и брак еще  предстоящий, — и перемены, с ними связанные, побудили меня обдумать трезво  и без промедления мои планы на будущее. Я решил удалиться в какое-нибудь тихое  и живописное местечко в окрестностях Лондона. Я нашел дом, отвечающий всем моим  требованиям, нанял его и меблировал. Сейчас все приготовления закончены, и я  намерен переехать туда немедленно в надежде прожить еще много лет в мирном  уединении, скрашивая свои дни обществом друзей и лелея надежду остаться в их  памяти после смерти.    

Тут мистер Пиквик сделал паузу, и вокруг стола пронесся  тихий шепот.    

— Дом, который я нанял, — продолжал мистер  Пиквик, — находится в Даличе. При нем небольшой сад, а расположен он в  одном из очаровательнейших уголков близ Лондона. Он обставлен вполне  комфортабельно и, пожалуй, даже изящно, но об этом вы будете судить сами. Сэм  переезжает туда вместе со мной. По рекомендации Перкера, я нанял экономку —  очень старую — и тех слуг, какие, по ее мнению, мне нужны. Я хотел бы освятить  свое маленькое убежище, предоставив его для совершения одной церемонии, к  которой я отношусь с глубоким интересом. Если мой друг Уордль не возражает, мне  бы хотелось, чтобы свадьба его дочери была отпразднована в моем новом доме в  тот день, когда я туда перееду. Счастье молодежи, — с чувством добавил  мистер Пиквик, — всегда доставляло мне величайшую радость. Весело будет у  меня на сердце, когда я под собственной кровлей буду свидетелем счастья самых  дорогих для меня друзей.    

Мистер Пиквик снова сделал паузу. Эмили и Арабелла громко  всхлипывали.    

— О своем намерении я известил членов клуба лично и  письменно, продолжал мистер Пиквик. — За время нашего длительного  отсутствия в клубе возникли разногласия, а мой уход в связи с некоторыми  другими обстоятельствами привел к его роспуску. Пиквикский клуб больше не  существует. Я никогда не стану жалеть, — тихим голосом добавил мистер  Пиквик, — о том, что посвятил почти два года общению с самыми  разнообразными людьми, хотя мои поиски новых впечатлений могут многим  показаться легкомысленными. Чуть ли не вся моя жизнь была посвящена делам и  погоне за богатством, а теперь передо мной открылось нечто, о чем я до сей поры  не имел понятия и что поведет, надеюсь, к просвещению моего ума и к его  совершенствованию. Если я мало сделал добра, то смею думать, что зла я причинил  еще меньше, и все мои приключения послужат источником занимательных и приятных  воспоминаний на склоне моей жизни. Бог да благословит всех вас!    

С этими словами мистер Пиквик, дрожащей рукой наполнив свой  бокал, осушил его и прослезился, а его друзья разом встали и с воодушевлением  провозгласили тост за его здоровье.    

К свадьбе мистера Снодграсса не требовалось почти никаких  приготовлений. Так как у него не было ни отца, ни матери и до своего  совершеннолетия он находился под опекой мистера Пиквика, то сей джентльмен  прекрасно знал его материальное положение и виды на будущее. Сделанный мистером  Пиквиком отчет касательно обоих пунктов вполне удовлетворил мистера Уордля, —  как, впрочем, удовлетворил бы его любой отчет, ибо добрый старый джентльмен  находился в чрезвычайно веселом и благодушном расположении духа, а когда Эмили  было выдано хорошее приданое, свадьбу назначили через три дня, и такая  поспешность довела чуть ли не до сумасшествия трех портних и одного портного.    

Заложив почтовых лошадей в свой экипаж, старик Уордль уехал  на следующий же день, чтобы привезти свою мать в город. Когда он со  свойственной ему стремительностью сообщил новость старой леди, та мгновенно  упала в обморок, но быстро ожила и, приказав немедленно уложить парчовое  платье, принялась рассказывать о некоторых подобных же обстоятельствах,  связанных со свадьбой старшей дочери покойной леди Толлимглауэр, причем рассказ  ее длился три часа и не был доведен до середины.    

Нужно было уведомить миссис Трандль о великих  приготовлениях, происходивших в Лондоне, а так как она находилась в деликатном  положении, то мистер Трандль сам сделал это сообщение, опасаясь, как бы новости  не слишком на нее повлияли. Но они не слишком на нее повлияли, ибо она тотчас  же послала в Магльтон за новой шляпкой и черным атласным платьем и вдобавок  заявила о своем решении присутствовать при церемонии. Тогда мистер Трандль  призвал доктора, а доктор сказал, что миссис Трандль сама должна знать лучше  всех, как она себя чувствует. На это миссис Трандль ответила, что она чувствует  себя прекрасно, и решила ехать. Тогда доктор, который был человек мудрый и  рассудительный и умел блюсти не только чужие интересы, но и свои собственные,  сказал, что, если миссис Трандль останется дома, она будет волноваться и,  пожалуй, еще больше себе повредит, а стало быть, пусть она едет. И она поехала.  А доктор очень заботливо прислал с полдюжины микстур и предписания принимать их  в дороге.    

В разгар всей этой суматохи Уордлю было поручено передать  два письмеца двум молодым леди, которых просили быть подружками. По получении  этих писем обе молодые леди пришли в отчаяние, ибо у них не было «вещей»,  подходящих для столь важного события, и не хватало времени запастись ими,  обстоятельство, казалось, доставившее двум достойным папашам двух молодых леди  скорее удовольствие, чем неудовольствие. Впрочем, старые платья переделали,  купили новые шляпки, и молодые леди были так очаровательны, как только можно  было от них ожидать. А так как при совершении обряда они плакали в подобающих  местах и трепетали в надлежащее время, то приведи в восторг всех зрителей.    

Как добрались до Лондона двое бедных родственников, —  притащились ли они пешком, поместились ли на запятках, подвезли ли их на  телеге, или они по очереди несли друг друга на руках, — остается  невыясненным. Как бы там ни было, но они опередили Уордля. И в день свадьбы  первыми гостями, стучавшимися в дверь мистера Пиквика, были двое бедных  родственников, сиявших улыбками и воротничками.    

Впрочем, их приняли радушно, ибо бедность или богатство не  имели значения в глазах мистера Пиквика. Новые слуги были расторопны и усердны,  Сэм удивительно весел и оживлен, а Мэри блистала красотой и яркими лентами.    

Жених, который последние два-три дня проживал в доме мистера  Пиквика, галантно выехал навстречу невесте в даличскую церковь, сопровождаемый  мистером Пиквиком, Беном Элленом, Бобом Сойером и мистером Тапменом; Сэм  Уэллер, помещавшийся на запятках, был одет в новую великолепную ливрею, сшитую  специально для этого дня, с белой ленточкой в петлице — подарком его дамы  сердца. Их встретили Уордли, Уинкли, невеста, подружки и Трандли, а по  окончании церемонии кареты покатили обратно к дому мистера Пиквика, где был  приготовлен завтрак и где их уже ждал маленький мистер Перкер.    

Здесь рассеялись легкие облачка, навеянные торжественной  церемонией: все лица просияли, и ничего не слышно было, кроме поздравлений и  комплиментов. Все казалось таким красивым: лужайка перед окнами, сад позади  дома, миниатюрная оранжерея, столовая, гостиная, спальни, курительная комната,  а в особенности кабинет с картинами, креслами, старинными шкатулками,  оригинальными столиками и множеством книг, с большим светлым окном, откуда  открывался вид на веселую лужайку, а вдали разбросаны были домики, полускрытые  деревьями, — кабинет с портретами, коврами, креслами и диванами! Все было  так очаровательно, так изящно, так уютно, все свидетельствовало о таком  изысканном вкусе, что, по мнению присутствовавших, трудно было решить, чем  следует больше восхищаться.    

А посреди этой комнаты стоял мистер Пиквик. Лицо его сияло  улыбкой, перед которой не могло бы устоять ни сердце мужчины, ни сердце  женщины, ни сердце ребенка. Сам он был счастливейшим в этой компании, снова и  снова пожимал руки все тем же гостям, а когда его собственные руки были  свободны, с удовольствием их потирал; он без конца озирался по сторонам, откуда  то и дело раздавались восклицания, выражавшие восторг или любопытство, и всех  заражал своим весельем.    

Завтрак подан. Мистер Пиквик усаживает старую леди (которая  очень красноречиво повествовала о леди Толлимглауэр) во главе стола; Уордль  занимает место против нее; друзья размещаются по обе стороны стола; Сэм  становится за стулом своего хозяина. Смех и болтовня стихают. Мистер Пиквик,  прочитав молитву, умолкает на секунду и осматривается вокруг. От избытка  счастья слезы струятся у него по щекам.    

Расстанемся же с нашим старым другом в одну из тех минут  неомраченного счастья, которые, если мы будем их искать, скрашивают иногда нашу  преходящую жизнь. Есть темные тени на земле, но тем ярче кажется свет. Иные  люди, подобно летучим мышам или совам, лучше видят в темноте, чем при свете.  Мы, не наделенные такими органами зрения, предпочитаем бросить последний  прощальный взгляд на воображаемых товарищей многих часов нашего одиночества в  тот момент, когда на них падает яркий солнечный свет.    

     

     

Такова участь большинства людей, которые входят в общение с  другими людьми, — в расцвете лет они приобретают истинных друзей и теряют  их, повинуясь законам природы. Такова участь всех писателей и  летописцев, — они создают воображаемых друзей и теряют их, повинуясь  законам творчества. Но этого мало: от них требуется отчет о дальнейшей судьбе  воображаемых друзей.    

Подчиняясь этому обычаю — бесспорно тягостному, — мы  приводим кое-какие биографические сведения о лицах, собравшихся в доме мистера  Пиквика.    

Мистер и миссис Уинкль, окончательно завоевав расположение  мистера Уинкля-старшего, вскоре поселились в новом доме на расстоянии полумили  от мистера Пиквика. Мистер Уинкль работал в Сити как представитель или агент  своего отца и заменил свое прежнее платье костюмом рядового англичанина, и с  той поры обрел внешность цивилизованного христианина.    

Мистер и миссис Снодграсс обосновались в Дингли Делле, где  купили маленькую ферму и занялись хозяйством скорее для развлечения, чем с  целью наживы. Мистер Снодграсс, предаваясь иногда мечтательности и меланхолии,  слывет и по сей день великим поэтом среди своих друзей и знакомых, хотя нам  неизвестно, чтобы он хоть какими-нибудь творениями давал основание для такой  уверенности. Репутация многих знаменитых людей, литераторов, философов и так  далее, зиждется на таком же точно фундаменте.    

Мистер Тапмен нанял квартиру в Ричмонде[162], где проживает с тех пор, как его друзья  поженились, а мистер Пиквик избрал оседлый образ жизни. В летние месяцы он  постоянно прогуливается по Террасе, и вид у него юношеский и игривый, чем он  завоевал восхищение многих пожилых и одиноких леди, обитающих в этих краях.  Больше он никогда и никому не делал предложения.    

Мистер Боб Сойер, попав предварительно в «Газету»[163], попал затем в Бенгалию в  сопровождении мистера Бенджемина Эллена; оба джентльмена были приняты  Ост-Индской компанией на должность хирургов. Они четырнадцать раз переболели  желтой лихорадкой, а затем решили испробовать метод воздержания от спиртных  напитков, и с тех пор зажили благополучно.    

Миссис Бардл сдает комнаты многим приятным холостым  джентльменам с большой для себя выгодой, но никого не привлекает к суду за  нарушение брачного обещания. Ее поверенные, мистеры Додсон и Фогг, по-прежнему  занимаются своей профессией, получая солидные барыши и пользуясь репутацией  самых ловких людей.    

Сэм Уэллер сдержал свое слово и оставался холостым два года.  По прошествии сего времени умерла старая экономка, и мистер Пиквик назначил на  ее место Мэри при условии, чтобы она немедленно вышла замуж за мистера Уэллера,  что она и исполнила безропотно. Судя по тому, что у калитки сада постоянно  вертятся два толстых мальчугана, можно предположить, что Сэм обзавелся семьей.    

Мистер Уэллер-старший в течение года ездил с каретой, но,  заболев подагрой, вынужден был подать в отставку. Впрочем, содержимое бумажника  было так удачно помещено мистером Пиквиком, что он имеет теперь независимое  состояние и живет в превосходном дворе около Шутерс-Хилла, где его почитают как  оракула, а он хвастается своей дружбой с мистером Пиквиком и по-прежнему питает  непреодолимое отвращение к вдовам.    

Мистер Пиквик живет в своем новом доме, посвящая часы досуга  приведению в порядок своих записок, — впоследствии он презентовал их  секретарю некогда знаменитого клуба, — или слушая, как Сэм Уэллер читает  вслух и сопровождает чтение приходящими ему на ум замечаниями, которые  неизменно доставляют мистеру Пиквику величайшее удовольствие. Сначала его  весьма беспокоили мистер Снодграсс, мистер Уинкль и мистер Трандль, неустанно  обращавшиеся к нему с просьбой крестить их отпрысков, но теперь он привык к  этому и относится к своим обязанностям, как к делу самому обыкновенному. Ему ни  разу не пришлось пожалеть о благодеяниях, оказанных Джинглю, ибо и этот субъект  и Джоб Троттер сделались со временем достойными членами общества, хотя упорно  отказывались вернуться в те места, где некогда подвизались, уступая искушениям.  Мистер Пиквик начал прихварывать; впрочем, он сохраняет юношескую бодрость  духа, и нередко можно видеть, как он любуется картинами в даличской галерее[164] или прогуливается в ясный  день по живописным окрестностям. Его знают все местные бедняки, которые всегда  с глубоким почтением снимают шапки, когда он проходит мимо. Дети его  боготворят; впрочем, так же относится к нему и все местное население. Каждый  год он отправляется на торжественное семейное празднество к мистеру Уордлю, и,  куда бы он ни ездил, его неизменно сопровождает верный Сэм, связанный со своим  хозяином крепкой взаимной любовью, конец которой может положить только смерть.    

     

Конец      

 Приложение    

     

Часы мистера Хамфи    

     

Выпустив в свет в течение четырех лет (1836-1839) четыре  книги («Очерки Боза», «Посмертные записки Пиквикского клуба», «Приключения  Оливера Твиста», «Жизнь и приключения Николаса Никльби»), Диккенс в 1840 году  приступил к новому произведению. Но эта книга задумана была не как цельный  роман, а как серия новелл, очерков, путевых приключений, объединенных только  внешне сюжетной линией. По замыслу Диккенса, постоянные гости некоего мистера  Хамфри располагались вокруг старинных «стоячих» часов и, доставая из футляра  этих часов рукописи, читали упомянутые новеллы и очерки в своем кругу. Так  возникло произведение, названное писателем «Часы мистера Хамфри», которого он  наименовал по-старинному «мастер». Подобно предшествующим книгам, «Часы» должны  были выходить выпусками. Но читающая публика, с нетерпением ожидавшая нового  цельного произведения Диккенса, сдержанно отнеслась к его затее, и Диккенс  тотчас же изменил первоначальный план, начав вскоре печатать в «Часах» роман  «Лавка древностей». Трижды он прерывал роман, вводя вставные эпизоды с участием  мистера Пиквика, мистера Уэллера и Сэма.    

Мы печатаем эти пять эпизодов, в которых мистер Пиквик, Сэм  и мистер Уэллер появляются вновь после прощания с ними автора в конце  «Посмертных записок Пиквикского клуба».    

     

I. Гость мистера Хамфри    

     

Когда я бываю в меланхолическом расположении духа, мне часто  удается отвести поток печальных мыслей, вызывая ряд фантастических картин,  связанных с окружающими предметами, и размышляя о сценах и действующих лицах,  подсказываемых ими.    

Эта привычка привела к тому, что каждая комната в моем доме  и каждый старый портрет, взирающий со стены, возбуждают во мне особый интерес.  Например, я убежден, что величавая, устрашающая своей суровой  благопристойностью дама, которая висит над камином в моей спальне, была некогда  владелицей этого дома. Во дворе внизу находится высеченное из камня лицо,  исключительно уродливое, в котором я почему-то, — боюсь, в силу  своеобразной ревности, вижу лицо ее супруга. Над моим кабинетом расположена  маленькая комнатка, где сквозь переплет окна пробивается плющ; из этой комнаты  выходит их дочь, очаровательная девушка лет восемнадцати — девятнадцати, всегда  покорная и послушная, за исключением тех случаев, когда затрагивают ее глубокую  привязанность к молодому джентльмену на лестнице, чья бабушка (которую  спровадили в заброшенную прачечную в саду) кичится старой семейной ссорой и  является неумолимым врагом их любви. Пользуясь подобным же материалом, я  сочиняю немало маленьких драм, главное достоинство коих заключается в том, что  я могу по собственному желанию привести их к благополучной развязке. Столько их  у меня в голове, что, если бы я, вернувшись вечером домой, застал какого-нибудь  грубоватого старца, насчитывающего двести лет и комфортабельно расположившегося  в моем кресле, и страдающую от несчастной любви девицу, тщетно взывающую к его  жестокому сердцу и опирающуюся белой рукою на мои часы, я уверен, что выразил  бы только изумление, почему они заставили меня ждать так долго и до сей поры не  удостаивали своим посещением.    

В таком расположении духа я сидел вчера утром в своем саду,  в тени цветущего любимого дерева, упиваясь очарованием, разлитым вокруг меня, и  чувствуя, как оживают надежды и радость благодаря прекраснейшей поре года  весне, как вдруг мои размышления были прерваны неожиданным появлением в конце  аллеи моего цирюльника, который — и я тотчас же это заметил — направлялся ко  мне быстрым шагом, предвещавшим нечто знаменательное.    

Мой цирюльник — очень живой, суетливый, проворный  человечек, — он весь кругленький, однако не толстый и не  громоздкий, — но вчера его стремительность была столь необычна, что  повергла меня в изумление. Не мог я также не заметить, когда он подошел ко мне,  что его серые глаза поблескивали в высшей степени странно, что красный носик  пылал необычайно, что каждая черточка его круглого веселого лица сократилась и  как бы закруглилась, выражая приятное изумление, а вся его физиономия сияла от  удовольствия. Я удивился еще больше, заметив, что моя экономка, которая всегда  сохраняет весьма степенный вид и боится уронить собственное достоинство,  выглядывала из-за изгороди в конце аллеи и обменивалась кивками и улыбками с  цирюльником, который раза два или три оглянулся. Я не понимал, о чем может  возвещать подобное поведение, разве что в то утро цирюльник и экономка  заключили брачный союз.    

Вот почему я был слегка разочарован, когда обнаружилось  всего-навсего, что пришел какой-то джентльмен, который желает со мной  поговорить.    

— А кто он такой? — спросил я.    

Цирюльник, еще туже подвинтив свою физиономию, ответил, что  джентльмен не пожелал себя назвать, но хочет меня видеть. Я на секунду  призадумался, недоумевая, кто бы мог быть этот посетитель, и заметил, что  цирюльник, воспользовавшись случаем, обменялся еще одним кивком с экономкой,  которая не двигалась с места.    

— Ну, что ж! — сказал я. — Просите  джентльмена пожаловать сюда.    

Эти слова как будто увенчали надежды цирюльника, ибо он  круто повернулся и пустился бегом.    

Дальнозоркостью я не отличаюсь, и когда джентльмен только  что появился в конце аллеи, я не мог его разглядеть и не знал, знаком я с ним  или нет. Это был пожилой джентльмен, но шел он легко и быстро, отличался  приятнейшими манерами, ловко обходил садовый каток и бордюры клумб, пробираясь  между цветочными горшками и улыбаясь с невыразимым добродушием. Не успел он  дойти до середины аллеи, как уже начал приветствовать меня; тогда мне  показалось, что я его знаю; но когда он приблизился ко мне с шляпой в руке и  солнце осветило его лысую голову, кроткое лицо, блестящие очки,  светло-коричневые, плотно облегающие панталоны и черные гетры, — вот тогда  меня потянуло к нему, и я окончательно убедился в том, что это — мистер Пиквик.    

— Дорогой сэр, — сказал джентльмен, когда я встал,  чтобы приветствовать его, — прошу вас, сядьте. Пожалуйста, садитесь. Не  стойте из-за меня. Право же, я настаиваю на этом.    

С этими словами мистер Пиквик деликатно принудил меня сесть  и, взяв за руку, потряс ее еще и еще раз с сердечностью, поистине покоряющей. Я  постарался выразить в своем приветствии радость, которую вызвало его появление,  и усадил рядом. Он то выпускал, то снова хватал мою руку, смотрел на меня  сквозь очки, и такой сияющей физиономии я никогда не видывал.    

— Вы меня сразу узнали! — воскликнул мистер  Пиквик. — Как приятно, что вы меня сразу узнали!    

Я ответил, что частенько перечитывал историю его  приключений, а его лицо хорошо знакомо мне по портретам. Я выразил ему свое  соболезнование, считая, что случай благоприятствует упоминанию об этом, —  по поводу разных пасквилей на его особу, появлявшихся в печати. Мистер Пиквик  покачал головой и на секунду как будто рассердился, но тотчас же улыбнулся  снова и заявил, что я, конечно, знаком с прологом Сервантеса ко второй части  «Дон-Кихота», а сей пролог вполне выражает его отношение к данному вопросу.    

— Но, послушайте, — сказал мистер Пиквик, —  неужели вас не интересует, как я вас отыскал?    

— Я не буду интересоваться этим, и, с вашего  разрешения, пусть это останется для меня тайной, — сказал я, улыбаясь в  свою очередь. Достаточно, что вы доставили мне это удовольствие. Я отнюдь не  хочу, чтобы вы мне сообщили, каким путем я его получил.    

— Вы очень любезны, — отвечал мистер Пиквик, снова  пожимая мне руку, таким я вас себе и представлял! Но как вы думаете, с какой  целью я вас отыскал, дорогой сэр? Ну как вы думаете, зачем я пришел?    

Мистер Пиквик задал этот вопрос с таким видом, словно не  допускал возможности, чтобы я каким бы то ни было образом угадал тайную цель его  посещения, которая должна быть сокрыта от всего человечества. Поэтому хотя я и  радовался тому, что предугадал его намерение, но притворился, будто понятия о  нем не имею, и, после недолгого раздумья, безнадежно покачал годовой.    

— А что бы вы сказали, — начал мистер Пиквик,  прикасаясь указательным пальцем левой руки к моему рукаву, и посмотрел на меня,  откинув назад голову и слегка склонив се набок, — что бы вы сказали, если  бы я признался, что, прочитав ваш отчет о вас самих и вашем маленьком обществе,  я пришел сюда в качестве скромного кандидата на одно из свободных мест?    

— Я бы сказал, — отвечал я, — что только одно  событие могло бы сделать для меня еще милее это маленькое общество, а именно —  вступление в него моего старого друга… — разрешите мне называть вас так — моего  старого друга, мистера Пиквика.    

Когда я дал ему такой ответ, лицо мистера Пиквика  расплылось, выражая полнейший восторг. Сердечно пожав мне обе руки сразу, он  легонько похлопал меня по спине, а затем — причина была мне понятна — покраснел  до самых глаз и с величайшей серьезностью выразил надежду, что он не причинил  мне боли.    

Если бы даже мне было больно, я предпочел бы, чтобы он  совершил такое преступление сто раз, только бы не волновался; но так как  никакого вреда он мне не причинил, я без труда переменил тему разговора, задав  вопрос, который уже раз двадцать вертелся у меня на языке.    

— Вы мне ни слова не сказали о Сэме Уэллере, —  заметил я.    

— О! — воскликнул мистер Пиквик. — Сэм ничуть  не изменился. Все тот же верный, преданный Друг, каким был раньше. Что сказать  вам о Сэме, дорогой сэр, кроме того, что с каждым днем он становится все более  необходимым для моего счастья и благополучия?    

— А мистер Уэллер-старший? — спросил я.    

— Старый мистер Уэллер, — отвечал мистер  Пиквик, — изменился отнюдь не больше, чем Сэм, — пожалуй, стал только  чуточку более самоуверенным, чем был прежде, и иной раз бывает более болтлив.  Теперь он проводит много времени в наших краях и определил себя в штат моих  телохранителей, и если я попрошу для Сэма местечка в вашей кухне в «вечера  часов» (предположим, что ваши трое друзей сочтут меня достойным занять место  среди них), то боюсь, что мне придется частенько приводить и мистера Уэллера.    

Я с большой охотой обязался предоставить как Сэму, так и его  отцу свободный доступ в мой дом в любой час дня и в любую пору года; покончив с  этим пунктом, мы завели длинный разговор, который поддерживался обеими  сторонами с такой непринужденностью, словно мы были близкими друзьями с юных  лет, разговор, укрепивший во мне приятную уверенность в том, что бодрый дух  мистера Пиквика, равно как и прежний его жизнерадостный характер нимало не  изменились. Так как он выразил сомнение, дадут ли согласие мои друзья, я  заверил его, что его предложение будет, несомненно, принято ими с величайшим удовольствием,  и несколько раз просил разрешения представить его без дальнейших церемоний  Джеку Редберну и мистеру Майлсу (которые находились поблизости).    

Однако деликатность мистера Пиквика категорически воспрещала  ему — пойти на это предложение, ибо он утверждал, что вопрос о его избрании  должен быть обсужден формально, и пока это не будет сделано, он не может и  помышлять о том, чтобы навязывать свою особу. Мне удалось добиться от него  только обещания присутствовать на следующем нашем вечернем собрании, чтобы я  тотчас же после избрания имел удовольствие его представить.    

Мистер Пиквик, раскрасневшись, вручил мне свернутую в трубку  бумагу, которую он назвал своей «квалификацией», и задал великое множество  вопросов касательно моих друзей, а в особенности Джека Редберна, которого он  называл «чудесным человеком» и в чью пользу был, по-видимому, весьма  расположен. Удовлетворив его любопытство, я повел его к себе, чтобы он мог  ознакомиться со старой комнатой, где происходят наши собрания.    

— А вот и часы! — воскликнул мистер Пиквик,  останавливаясь как вкопанный. — Ах, боже мой! Это те самые старинные часы!    

Я думал, что он никогда от них не оторвется. Тихонько  подойдя и прикоснувшись к ним с таким почтением и так приветливо, словно они  живые, он принялся исследовать их решительно со всех сторон, — то  взбирался на стул, чтобы взглянуть на верхушку, то опускался на колени, чтобы  осмотреть низ, то обозревал их с боков, причем очки его почти касались футляра,  то старался заглянуть в щель между ними и стеной, чтобы рассмотреть их сзади.  Затем он отступал шага на два и взглядывал на циферблат, дабы удостовериться,  что они идут, а затем приближался снова и стоял, склонив голову набок, чтобы  послушать тиканье, не забывая при этом посматривать на меня через каждые  несколько секунд и кивать головой с таким благодушием, какое я положительно не  в силах описать. Его восхищение не ограничилось часами, а распространилось на  все вещи в комнате, и, право же, после того как он исследовал их одну за другой  и в конце концов посидел на всех шести стульях по очереди, чтобы испытать,  удобны ли они, я никогда не видывал такого олицетворения добродушия и счастья,  какое он являл собой, начиная с блестящей макушки и кончая последней пуговицей  на гетрах.    

Я был бы чрезвычайно доволен и получил бы величайшее  наслаждение от его общества, останься он со мной на целый день, но мои  возлюбленные часы, начав бить, напомнили ему, что он должен откланяться. Я не  мог удержаться, чтобы не сказать ему еще раз, как он меня порадовал, и мы  пожимали друг другу руки все время, пока спускались с лестницы.    

Не успели мы войти в вестибюль, как моя экономка,  выскользнув из своей комнаты (я заметил, что она надела другое платье и  чепчик), приветствовала мистера Пиквика приятнейшей из своих улыбок и  реверансом, а цирюльник, притворившись, будто очутился здесь случайно, отвесил  ему множество поклонов. Когда экономка приседала, мистер Пиквик раскланивался с  величайшей вежливостью, а когда он раскланивался, экономка приседала снова;  должен сказать, что, очутившись между экономкой и цирюльником, мистер Пиквик  повертывался и раскланивался раз пятьдесят по крайней мере.    

Я проводил его до двери; в этот момент за углом переулка  проезжал омнибус, и мистер Пиквик окликнул его и побежал с удивительным  проворством. На полпути он оглянулся и, видя, что я все еще смотрю ему вслед,  остановился, помахивая рукой, — по-видимому, колеблясь, вернуться ли назад  и еще раз пожать руку, или бежать дальше. Кондуктор закричал, и мистер Пиквик  пробежал несколько шагов по направлению к нему; потом он оглянулся в мою  сторону и пробежал несколько шагов назад. Снова окрик, и он опять повернулся и  побежал. После ряда таких колебаний кондуктор разрешил вопрос, схватив мистера  Пиквика за руку и втащив его в омнибус, но последнее, что мистер Пиквик успел  сделать, это опустить окно и, отъезжая, помахать мне шляпой.    

 II. Еще кое-какие  сведения о госте мистера Хамфри