1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 
Он  говорит, что пьяный человек    

Ума  немногим больше сохраняет,    

Чем  полоумный. Хворь усугубляет    

Затмение  ума и длится дольше,    

Но  пьянство – грех неизмеримо больший.    

Чревоугодие!  Тягчайший грех!    

Источник  бед! Родник пороков всех!    

Через  тебя, в тебе грехопаденье,    

И от  тебя спасло нас искупленье,    

Ведь не  напрасно восклицает клир:    

Чревоугодием  погублен мир.    

Адам,  отец наш, изгнан был из рая.    

А почему  его судьба такая    

Постигла  с Евою? Пока постился,    

Душой в  раю он к богу возносился,    

Но лишь  плода запретного вкусил,    

Его за  грех блаженства бог лишил.    

Обжорливость!  О. бездна ненасытна!    

Когда б  вы знали, чем она грозит нам    

(За  всякое излишество – недуг),    

Когда бы  вас остановил испуг.    

Не стали  бы вы мясом обжираться,    

Увы,  приходится нам сокрушаться,    

Что  правит всем обжорливое чрево,    

Что  сластолюбия гнилое древо    

Весь мир  корнями ныне оплело.    

Чревоугодие  – большое зло.    

Его рабы  на Севере, на Юге,    

Под  сенью пальм, в гиперборейской вьюге    

Алкают  яств, а вместе с тем объятий.    

Апостол  Павел говорит: «О братья,    

Червя  едите, вас же червь изгложет,    

И тленья  избежать никто не может». [167]    

Нам это  горько слышать, но, увы,    

Еще  печальнее картину вы    

Увидите,  когда глупец, упившись    

И без  ума на яства навалившись,    

Давясь,  сопя, их жадно поглощает    

И в  свалочное место обращает    

Дарованный  нам господом сосуд.    

Апостолы  в смятенье нам рекут:    

«Вам  горе, пьяницы и сластолюбцы,    

Спасителя  враги и душегубцы.    

Ах,  кубков стук заполонил вам ухо,    

Взамен  креста для вас святыня – брюхо».    

О брюхо,  скопище нечистых вод,    

Зловонием  ты отравляешь рот,    

И мерзок  звук твой и противен запах.    

Лишь  очутись в твоих несытых лапах -    

Твоим  рабом останешься до гроба,    

Чтобы  кормить растущую утробу.    

И повара  ну печь, толочь, крошить,    

Чтоб  вещество природное лишить    

Обычных  свойств и аппетит капризный    

Вновь  пробудить то пряной головизной,    

То  блюдом соловьиных язычков.    

И чем  они не тешат алчных ртов:    

Шафраном,  луком, перцем и корицей,    

Все  сдабривают уксусом, горчицей.    

Кора и  корень, лист, орех, цветок,    

Сок из  надрезов, тертый порошок -    

Все на  потребу, в соус все пригодно.    

Лишь  заглушить бы яства вкус природный,    

Лишь бы  сокрыть его природный вид    

И тем  разжечь уснувший аппетит.    

Но кто  излишествами насладится,    

В том  дух живой тотчас же умертвится.    

Кто пьет  вино, тот стал на путь разврата.    

В  обличье пьяном не узнаешь брата.    

О  пьяница! Твои штаны обвисли,    

От  бороды несет отрыжкой кислой,    

И в  храпе, сотрясающем твой сон,    

Ноздрей  высвистываешь ты: Сам-сон.    

(А видит  бог, Самсон не пил вина,    

В другом  тяжелая его вина.)    

Увязшим  боровом лежишь ты в луже,    

Сопишь  без слов, ведь пьяному не нужен    

Язык.  Коль пьяница откроет рот,    

Так до  добра язык не доведет:    

Как  пьянице не выболтать секрета?    

И вот,  друзья, в уме держа все это,    

Воздерживайтесь  впредь вкушать вино,    

Откуда б  ни было привезено,    

Особенно  же белое из Лепе, [168]    

Я не  встречал еще вина нелепей.    

Его  лоза, легко совокупляясь,    

С  другими лозами перевиваясь,    

Столь  ядовитый создает букет,    

Что от  него спасенья вовсе нет.    

От трех  глотков ты потеряешь зренье,    

И, в  некое восхищен отдаленье,    

Из  Чипсайда вином перенесен    

Не в  Ла-Рошель, Бордо иль Лиссабон, [169]    

А в  Лепе, будешь там «Сам-сон, Сам-сон»    

Ноздрей  высвистывать. Теперь внемлите,    

Друзья  почтенные. Кто победитель    

Бывал в  борьбе? Мы, Ветхий взяв завет,    

Отыщем  там единственный ответ:    

Кто  укрепил молитвой и постом    

Свой  дух, благоволение на том    

Всегда  почиет, всех он победит.    

Возьмем  Атиллу: был он знаменит,    

А умер  смертью жалкою, позорной.    

Расквасив  нос, своей он кровью черной    

В  тяжелом сне до смерти изошел.    

Для  полководца горшее из зол -    

Затменье  пьяное. Кто в нем пребудет,    

Тот  указанье божье позабудет,    

Которым  свыше осчастливлен был    

Царь  некий, нареченный Лемуил [170]    

(Нет, не  ошибся я, не Самуил,    

А  Лемуил). Вы сами посмотрите    

В  Писании, коль верить не хотите,    

Что  господом ему запрещено    

Судью  поить, в суде хранить вино.    

Простите  мне, увлекся я невольно,    

Но,  видит бог, за грешников мне больно.    

К  чревоугодникам держал я речь,    

Но  игроков равно предостеречь    

Мне долг  велит. Игра – мать всех обманов,    

Источник  бед, чума тугих карманов;    

Она  божбу, и лень, и винопийство    

В вас  породит и склонит на убийство,    

Все  деньги ваши, время все пожрет,    

Разрушит  уваженье и печет, -    

Ведь  игрока все втайне презирают.    

И чем  кто выше званье занимает,    

Тем ниже  этот вопиющий грех    

Его  поставить может в мненье всех.    

И если  принц какой-нибудь – игрок,    

Ему  помехой станет сей порок,    

Чтобы в  высоком царском положенье    

Снискать  у подданных своих почтенье.    

В Коринф  Стилбона [171]  Спарта посылала,    

Когда  союз с Коринфом заключала.    

Но,  убедившись, что они в игре    

Весь  день проводят и что этот грех    

Всеобщим  стал вплоть до самих старейшин,    

Стилбон  решеньем счел наимудрейшим    

Коринф  покинуть. В Спарту возвратясь,    

Он речь  держал: «Скажу я, не таясь,    

Что я не  мог покрыть себя позором.    

Союз тот  вечным для меня укором    

Остался  бы. Вы можете послать    

Туда  другого, но хочу сказать,    

Что мало  чести игроку быть другом.    

Меня  наказывайте по заслугам,    

Но тот  союз не буду заключать,    

Пусть  смертью мне пришлось бы отвечать».    

Иль царь  Деметрий, пребывая гостем    

Царя  Парфянского, одни лишь кости    

Игральные  в подарок получил,    

Зане он  игроком известным был    

И  осужден парфянами был строго.    

Поверьте  мне, что развлечений много    

Царям  пригоднее могу назвать.    

Еще два  слова должен вам сказать    

О ложных  клятвах, также о божбе.    

Ее я  приравняю к ворожбе    

И к  заклинаниям. Греховна клятва,    

Тем паче  ложная. Дорогу в ад вам    

Она  укажет. Клясться запретил    

Спаситель,  и апостол подтвердил.    

В  Писаниях пророка Иеремии    

Находим  мы речения такие:    

«Клянись  по чести, клятвы не наруши,    

Клянись,  чтоб не постыдно было слушать».    

Вы  клятвой праздной лишь гневите бога,    

И за нее  он вас накажет строго.    

Я вам  напомню заповедь такую:    

«Не  поминай господне имя всуе».    

И в  заповедях это запрещает    

Бог  ранее убийства. Это знает    

Любой,  кто заповеди затвердит.    

И  утверждаю я, что поразит    

Господня  кара всякого, кто смеет    

Греховно  клясться, наглость кто имеет    

Так  изрекать: «Клянусь крестом господним    

И кровью  Хэйлскою! [172]  Чтоб в преисподней    

Мне  очутиться, если я солгал!    

Ты кости  налитые подобрал,    

Сфальшивил  ты, клянусь Христовым телом,    

И докажу  тебе я это делом.    

Вот мой  кинжал, его проглотишь ты!»    

И это  ягодки, а не плоды.    

Потом  пойдут проклятья, ссора, свары,    

Кинжалами  смертельные удары.    

Я  заклинаю вас Христовой кровью,    

Божбу  оставьте; с миром и любовью    

Вы речь  держите. А теперь рассказ    

Могу  начать, чтоб позабавить вас.    

Кутили  раз три друга – всё повесы,    

И рано  утром, до начала мессы,    

Вдруг  колокольчика протяжный звон [173]    

Они  услышали – знак похорон.    

Один из  них тотчас же посылает    

Слугу  узнать, кто это совершает    

В такую  рань к могиле скорбный путь.    

«Иди  скорей. Смотри не позабудь,    

Не  переври фамилию иль имя,    

Не то  костьми поплатишься своими».    

Слуга  ему: «Мне незачем бежать,    

Я сразу  все могу вам рассказать:    

Как  говорят, он ваш был собутыльник.    

Внезапно  ночью был его светильник    

Погашен  смертью, навзничь на скамью    

Свалился  он, осиротив семью.    

Прокрался  вор, что смертью именуем    

(Его  рукой весь край наш наказуем),    

И,  сердце поразив своим копьем,    

Он прочь  пошел незнаемым путем.    

Чума его  к нам в гости пригласила    

И тысячи  невинных умертвила.    

Пока еще  здесь вор сей незамечен.    

Но надобно  готовиться к той встрече,    

Как мне  вчера наказывала мать,    

А более  мне нечего сказать».    

«Мальчишка  прав, – гостям сказал хозяин, -    

Поселок  есть вблизи градских окраин -    

Чума его  так зло опустошает,    

Что,  кажется, в нем ныне обитает,    

И надо  жить нам очень осторожно:    

Чума  перешагнет и к нам, возможно».    

«Христовы  длани! – закричал буян. -    

Когда бы  только был к Чуме я зван,    

Уж я бы  ей пересчитал все кости.    

Идем,  друзья, и назовемся в гости.    

Отыщем  смерть, убьем мы кровопийцу,    

Невинных  душ гнуснейшую убийцу.    

Идем же,  братья, пусть дарует нам    

Победу  бог, не то святым мощам    

Я  поклоняться вовсе перестану,    

Коль  нечего нам верить в их охрану».    

Подняв  стакан, он в исступленье пьяном    

Клянется  двум товарищам-буянам,    

Что не  покинет их до самой смерти.    

«Клянусь,  друзья, – кричит он, – мне поверьте!»    

Те  поклялись, и под руку, втроем    

Они  покинули веселый дом    

И  поплелися с песней по проселку    

По  направленью к чумному поселку.    

Чуму  бранили, смерть нещадно кляли,    

Божбой  господне тело раздирали    

И  похвалялись: смерти, мол, капут    

Да и  чуму попутно изведут.    

Пройдя  немногим боле полумили,    

Бродягу  дряхлого они словили    

И стали  спрашивать, куда идти,    

Чтоб  смерть скорее и верней найти.    

Старик в  ответ стал бормотать невнятно.    

Меньшой  буян вскричал, что непонятно,    

Как  можно жить до дряхлости такой    

И  заедать напрасно век чужой.    

Тогда  старик повесам так ответил:    

«Отсюда  и до Индии не встретил    

Я юноши,  который бы сменил    

Расцвет  сияющий весенних сил    

На мой  декабрьский возраст беспросветный.    

И потому  с терпеньем безответным    

Свой  крест несу и ожидаю дня,    

Когда  господь освободит меня.    

Увы, я  даже смерти не угоден.    

И вот  бреду, отверженец господень, [174]    

Все  дальше, дальше. Нет конца дороге.    

Стучу  клюкой на гробовом пороге,    

Но места  нет мне и в земле сырой,    

И  обращаюсь я к тебе с мольбой:    

«Благая  мать! Зачем ко мне ты строже,    

Чем к  остальным? Иссохли кости, кожа,    

И кровь  моя давно уж холодна.    

Я в этой  жизни испытал сполна    

Все то,  что испытать нам можно в мире.    

Когда же  плоть моя почиет в мире?    

Внемли  же, смерть! Я радостно б сменил    

Тот  гроб, что в келий своей хранил,    

На твой  покров, на саван погребальный!»    

Но нет  ответа на призыв печальный;    

И вот  брожу я, бледный и худой.    

Тебе ж  скажу, безумец молодой,    

Что  старика негоже бы корить вам,    

Пока  ничем он не мешает жить вам.    

Слова  Писанья в память ты вруби:    

«Седому  место, юный, уступи».    

Не  хочешь в старости хлебнуть худого -    

Обидного  не обращай ты слова    

К тому,  кто старостью обременен.    

Так  вот, – свои слова закончил он, -    

Вам  добрый путь, а я своей дорогой    

Вновь  побреду, отверженец убогий».    

«Постой,  старик, – тут закричал второй, -    

Я,  кажется, разделаюсь с тобой.    

Кто мать  твоя? Кого ты звал уныло?    

То не  она ль друзей моих сгубила?    

Не  отпирайся, старый негодяй.    

Скажи,  где смерть сыскать. Но так и знай,    

Убийца  юношей, злой соглядатай,    

За ложь  жестокой ожидай расплаты».    

«Ну,  если смерть не терпится вам встретить,    

Тогда  смогу, пожалуй, вам ответить.    

И если  вы действительно не робки,    

Смерть  повстречаете на этой тропке.    

Лежит  она под деревом в кустах,    

И на нее  нагнать не могут страх    

Угрозы  ваши. А теперь прощайте    

И всуе  господа не поминайте».    

И  охватила радость тут повес.    

Бегом  они пустились через лес    

И вот  под деревом в кустах нашли    

Не  смерть, а золото. Со всей земли    

Монеты  звонкие, экю и кроны,    

Флорины,  франки, шиллинги, дублоны -    

Всего  червонцев звонких восемь мер.    

Тотчас  забыв, что собирались смерть    

Сыскать,  они у золота присели    

Да так  над кучей и окаменели.    

Потом  сказал негоднейший из них:    

«Друзья,  сей клад разделим мы одни.    

Нам  послано огромное богатство,    

Оно  скрепит собою наше братство:    

Легко  доставшись, шумно утечет    

И к нам  любовь и радость привлечет.    

Неслыханная  выпала удача!    

Но как  нам быть? Нелегкая задача.    

Ведь  золото нам надо унести    

И от  разбойников укрыть в пути.    

А то еще  за шайку воровскую    

Сочтут.  Петля по нас давно тоскует. [175]    

А речь  свою я вот к чему веду:    

С ним  днем идти – нарвешься на беду.    

Так я,  друзья, вам вот что предлагаю:    

Пускай я  жизнь в пирушках прожигаю,    

Но и в  хмелю мне служит голова.    

Прошу  вас обсудить мои слова:    

Нам  золото нести отсюда ночью,    

Тайком  придется, а компанью прочью    

Нам  незачем в то дело посвящать.    

Я  предлагаю жребием решать,    

Кому из  нас в таверну воротиться,    

Купить  вина и хлеба, подкрепиться    

Там  самому и нам запас принесть.    

И до  ночи его на этом месте,    

Скрыв  золото в кустах, мы подождем,    

А за  ночь клад отсюда унесем    

Ко мне  ль, к другому ль, и тогда не страшен    

Грабитель  нам, и злато будет наше».    

Ну,  жребий кинули, и выпал он    

Меньшому  бражнику, но так силен    

Магнит  был золота, что с неохотой    

Меньшой  ушел. И тотчас же работой    

Оставшиеся  жадно занялись    

И  разбирать монеты принялись.    

Но только  что меньшой товарищ скрылся,    

Как  старший с речью к другу обратился:    

«Ты  знаешь, друг, я. твой названый брат,    

И о тебе  заботиться я рад.    

Делить  сей клад теперь должно нас трое,    

А на  двоих, считай, почти что вдвое    

Пришлось  бы золота; так если б я    

Того общипанного  воробья    

Со счета  при разделе клада скинул,    

Ужели,  друг, меня бы ты покинул?»    

«Эх,  милый мой, что говорить пустое,    

Ведь  все-таки по-прежнему нас трое.    

Всем  скажет он, его-де обобрали    

При  дележе и часть его мы взяли.    

Как мы  права свои тогда докажем?    

Да и  ему, ну, что ему мы скажем?»    

«А  ничего не надо говорить.    

Послушай,  что хочу я предложить, -    

Но  никому об этом ты ни слова».    

«Клянусь,  что в тайну никого другого    

До самой  смерти я не посвящу».    

«Смотри,  измены я ведь не прощу.    

Теперь  прикинь: ты знаешь, что мы двое    

Сильней  его не менее чем втрое.    

Он в  жертву нам самой судьбой намечен:    

Он  молод, слаб еще, смешлив, беспечен.    

Когда  вернется, рассмеши его,    

Затей  дурашливое баловство.    

Ты  обхвати его, борясь, покрепче    

Да  придержи на миг как можно цепче, -    

И прямо  в сердце я ему кинжал    

Всажу  тем временем, чтоб не мешал    

Нам  разделить сокровище с тобою:    

И золото  к нам потечет рекою».    

Они  покончить с братом столковались    

И, сидя  возле клада, дожидались.    

А  младший бражник думал по пути:    

«Эх,  одному б мне золото найти».    

Его  червонцев красота прельстила.    

«В них  все – любовь, веселие и сила.    

Кто б на  земле счастливей был меня?»    

Он в  город шел, товарищей кляня,    

И в  помыслах был на дороге к аду,    

И бес  ему шепнул, что склянкой яду    

Он мог  бы горю своему помочь,    

Что  сделать это надо в ту же ночь,    

Пока  никто про клад еще не знает    

И  злодеянию не помешает.    

И он  пошел к аптекарю просить    

Немного  яду, чтобы отравить    

Несносных  крыс, что скребушат в норе,    

К тому  же де завелся на дворе    

Какой-то  хищник – ласка иль хорек.    

Ему  аптекарь продал пузырек,    

Сказав  тихонько: «Видит бог, не лгу я,    

Что этот  яд таит в себе такую    

Неслыханную  силу, что его    

Достаточно  глоточка одного,    

И зверь  любой в мученьях умирает,    

Хоть  вкуса яда и не замечает».    

И, обуян  греховней мыслью сей,    

К  виноторговцу побежал злодей    

И у него  купил три плоских фляги,    

В них  нацедил кларету и малаги    

И  поскорей обратно побежал.    

И по  дороге яду подмешал    

Он в две  бутылки, третью ж про запас    

Нетронутую  для себя припас:    

«Придется  с золотом всю ночь возиться,    

Вином  приятно будет подкрепиться».    

А дальше  не к чему рассказ тянуть.    

Злодею  младшему проткнули грудь,    

Лишь  только воротился он обратно.    

И вот,  не смыв пролитой крови братней,    

«Попробуем,  что за вино такое,    

А  подкрепившись, в землю труп зароем», -    

Старшой  сказал и отпил из бутыли.    

Вино  вдвоем они, смеясь, распили,    

И  действовать в желудках начал яд.    

И все  втроем они попали в ад.    

Уверен  я, что даже Авиценна    

В своем  «Кансне» смерти той презренной    

Страшней,  мучительней не описал.    

Вот и  конец. Я все вам рассказал.    

О,  страшный грех! О, бездна преступленья!    

О,  мерзостное братоистребленье!    

О, блуд,  кутеж и грех чревоугодья!    

О,  богохульное сие отродье,    

Что  божье имя клятвой оскорбляет!    

Неблагодарные,  что забывают,    

С каким  смирением, с какой любовью    

Грех  искупил Христос своею кровью.    

Он испустил  за вас последний вздох,    

Чтоб  смертные грехи простил вам бог.    

Но  помните, что скупость также грех.    

Святою  силой исцелю я всех.    

Лишь  стерлинги и нобли [176]  мне несите    

И вклад  свой обещаньем подкрепите.    

Главу  склоняя перед этой буллой,    

Пусть не  скупятся жены на посулы.    

Их в  свиток жертвователей внесу    

И душу  их на небо вознесу.    

Властью,  мне данной, от грехов очищу    

Тех, кто  дарует мне покров и пищу,    

И станут  так чисты и непорочны,    

Как при  рожденье. Но хотя и прочны    

Те  индульгенции, пускай спаситель    

Допустит  сам в небесную обитель;    

Оно  верней, обманывать не стану,    

Ведь  грош цена бесстыдному обману.    

Хочу  еще, друзья, напомнить вам,    

Что в  сей корзинке не дорожный хлам, -    

О  нет! – реликвии и отпущенъя.    

Собственноручного  благословенья    

Я  удостоен папой, и теперь    

Будь  щедрым, грешник, и в прощенье верь,    

А я с  молитвой руки наложу,    

От  бремени грехов освобожу.    

Все  грешники, колени преклоните,    

А то с  коня и вовсе не сходите, -    

И  отпущенье с неба снизойдет,    

Коль  звонкою монетою расчет    

Без  промедления произведете.    

Обмана не  терплю в своей работе,    

И вам,  сказать по правде, повезло.    

Какое бы  несчастье или зло    

Вас ни  постигли на пути со мной,    

Могу  загладить я ваш грех любой.    

Подумайте,  какая вам удача,    

Коль  доступ в рай заранее оплачен    

И рядом  с вами, за проводника,    

С  готовым отпущением рука.    

С таким  попутчиком идите смело:    

Когда б  душа ни разлучалась с телом,    

Очистит  он и знатных и простых.    

Вот вам,  хозяин, – вам мощей святых    

Облобызать  реликвии бы надо,    

Их  испытать и силу и отраду    

Всего за  грош. Раскройте ж кошелек».    

«Нет! Чтоб  тебя сам дьявол уволок!    

Пускай  уж лучше отправляться к черту,    

Чем  задницу штанов твоих протертых    

Мне  целовать, хоть поклянись ты трижды,    

Что дед  Адам носил штаны те. Вишь ты,    

Какой  затейник! Лучше потроха    

Свои  отрежь, ведь ты же без греха.    

Я, так и  быть, вкрутую их сварю,    

За  здравие твое их водворю    

В  свинячьем брюхе, и скопцом, мощой