1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 
Умозаключение есть единство понятия и суждения; оно есть  
понятие как простое тожество, в которое возвратились различия форм  
суждения, и оно есть суждение, поскольку оно вместе с тем доложено в  
реальности, а именно, в различии своих определений. Умозаключение 
есть разумное и все разумное.

Примечание. В обычных учениях также указывается, что  
умозаключение есть форма разумного, но эти учения считают  
умозаключение лишь субъективной формой и не показывают какой бы то ни 
было связи между этой формой и каким-либо разумным содержанием, 
например, каким-нибудь разумным основоположением, поступком,  
идеей и т. д. Эти учения вообще говорят много и часто о разумном и  
апеллируют к нему, не указывая, в чем состоит определенность этого  
разумного, что оно собою представляет, и меньше всего думают при этом об 
умозаключении. На самом же деле формальное умозаключения есть  
разумное таким неразумным образом, что оно совершенно непригодно для 
какого угодно разумного содержания. Но так как содержание может 

{288}


быть разумным лишь в силу той определенности, благодаря которой 
мышление есть разум, то оно может быть разумным лишь через форму, 
которая есть умозаключение. Но последнее есть не что иное, как 
положенное (сначала формально), реальное понятие, как это  
выражает предшествующий параграф. Умозаключение есть поэтому 
существенное основание всего истинного; и определение абсолютного 
гласит теперь, что оно есть умозаключение, или, выражая это  
определение в виде предложения: все есть умозаключения. Все есть понятие, 
и его наличное бытие есть различие моментов, так что его всеобщая 
природа сообщает себе внешнюю реальность посредством особенности, 
и, благодаря этому и как отрицательная рефлексия внутрь себя, она 
делает себя единичным. Или, наоборот, действительное есть некое  
единичное, которое посредством особенности поднимается до всеобщности 
и делает себя тожественным с собою. Действительное есть единое, но 
оно есть точно так же расхождение моментов понятия, и  
умозаключение есть круговорот опосредствования его моментов, круговорот, 
посредством которого оно себя полагает как единое.

Прибавление. Подобно понятию и суждению, умозаключение также 
обыкновенно рассматривается лишь как форма нашего  
субъективного мышления, и говорят согласно этому, что умозаключение есть 
обоснование суждения. И нет в самом деле сомнения, что суждение 
требует умозаключения, но это поступательное движение  
осуществляется не только благодаря нашей субъективной деятельности, а 
само суждение полагает себя как умозаключение и в нем  
возвращается к единству понятия. Определеннее, переход к умозаключению 
образует аподиктическое суждение. В аподиктическом суждении мы 
имеем некое единичное, которое через свои отличительные состояния 
соотносится с своим всеобщим, т. е. со своим понятием. Особенное 
является здесь как опосредствованная средина между единичным 
и всеобщим, и это есть основная форма умозаключения, дальнейшее 
развитие которого, понимаемое формально, состоит в том, что  
единичное и всеобщее также занимают это среднее место, благодаря чему 
затем образуется переход от субъективности к объективности.

§ 182.

Непосредственное умозаключение состоит в том, что определения 
понятия, как абстрактные по отношению друг к другу, находятся 
лишь во внешнем отношении, так что мы имеем сначала две крайности, 


{289}

единичность и всеобщность; понятие же, как смыкающая эти две  
крайности средина, есть также лишь абстрактная особенность. Крайности, 
следовательно, положены существующими сами по себе,  
равнодушными как друг к другу, так и к их средине. Это умозаключение есть, 
таким образом, разумное, в котором нет понятия, — формальное 
умозаключение рассудка. — В нем субъект объединяют с некоей другой 
определенностью; или, иначе говоря, всеобщее включает в себя 
через это опосредствование внешний ему субъект. Умозаключение 
разума, напротив, состоит в том, что субъект через  
опосредствование смыкается с самим собою. Таким образом, он лишь после этого 
становится субъектом, или, иначе говоря, лишь после этого субъект 
оказывается в самом себе умозаключением разума.

Примечание. В дальнейшем нашем рассмотрении умозаключение 
рассудка выражается, согласно обычному его истолкованию, в его 
субъективном виде, в том виде, какой оно имеет, когда говорят, что мы 
делаем такие умозаключения. И на самом деле умозаключение  
рассудка есть лишь субъективное умозаключение. Но это умозаключение 
имеет также то объективное значение, что оно выражает лишь  
конечность вещей, но выражает ее тем определенным способом, которого 
здесь достигла форма. В конечных вещах субъективность, как  
вещность, отделима от их свойств, их особенности, но она столь же  
отделима от их всеобщности; она отделима от последней, как тогда, когда 
эта всеобщность есть голое качество вещи и ее внешняя связь с 
другими вещами, так и тогда, когда она есть род и понятие вещи.

Прибавление. В полном согласии с вышеупомянутым пониманием 
умозаключения как формы разумного, определяли сам разум как 
способность умозаключать, а рассудок, напротив, как способность 
образовывать понятия. Не говоря уже о том, что в основании такого 
определения лежит поверхностное представление о духе, как о  
простой совокупности существующих рядом друг с другом сил или 
способностей, мы должны заметить относительно этого сочетания 
рассудка с понятием и разума с умозаключением, что мы столь же мало 
имеем право без дальнейшего рассматривать умозаключение как  
разумное, сколь мало мы имеем право рассматривать понятие как  
единственно лишь определение рассудка. О одной стороны, то, о чем формальная 
логика обыкновенно трактует в учении об умозаключени, есть на 
самом деле не что иное, как голое умозаключение рассудка, которому 
отнюдь не подобает честь быть признанным формой разумного и даже 
Логика. 19 

{290}


просто разумным. С другой же стороны, понятие, как таковое, столь 
мало является только формой рассудка, что мы должны сказать как 
раз обратное: лишь абстрагирующий рассудок низводит понятие на 
степень формы рассудка. Согласно этому и различают обычно лишь  
рассудочные понятия и понятия разума. Это различение следует, однако, 
понимать не так, что существуют двоякого рода понятия, а скорее так, 
что наша деятельность либо останавливается на одной лишь  
отрицательной и абстрактной форме понятия, либо понимает его, согласно его 
истинной природе, как вместе с тем положительное и конкретное. Так, 
например, если мы рассматриваем понятие свободы как абстрактную 
противоположность необходимости, то это только рассудочное  
понятие свободы; истинное же и разумное понятие свободы содержит  
внутри себя необходимость как снятую. Точно так же выставленное так 
называемым деизмом определение бога есть лишь рассудочное понятие 
бога; христианская же религия, знающая бога триединым, содержит в 
себе разумное понятие бога.

а) Качественное умозаключение.

§ 183.

Первое умозаключение есть умозаключение наличного бытия, или 
качественное умозаключение, как было указано в предшествующем 
параграфе. Его форма есть A) ?—О—В, т. е. некий субъект, как  
единичное, смыкается с неким всеобщим определением посредством  
некоего качества.

Примечание. Тот факт, что субъект (terminus minor) обладает 
кроме определения единичности, еще и другими определениями, и что 
точно так же и другой крайний термин (предикат заключительного 
предложения, terminus maior), кроме того определения, что он есть 
некое всеобщее, обладает еще дальнейшими определениями, — этот 
факт не имеет здесь значения; здесь имеют значение и принимаются 
во внимание только те формы, посредством которых эти члены  
создают умозаключение.

Прибавление. Умозаключение наличного бытия есть только  
умозаключение рассудка, а именно постольку, поскольку здесь  
единичность, особенность и всеобщность противостоят друг другу совершенно 
абстрактно. Таким образом это умозаключение есть наибольшее  
выхождение понятия за свои пределы. Перед нами здесь некое недосред- 


{291}

ственно единичное, как субъект; в этом субъекте выдвигается какая- 
нибудь особенная сторона, некоторое свойство, и посредством  
последнего единичное обнаруживает себя всеобщим. Так, например, мы  
говорим: эта роза красна, красное есть цвет; роза, следовательно,  
обладает цветом. Главным образом эта именно форма умозаключения  
рассматривается в обычной логике. Когда-то рассматривали  
умозаключение как абсолютное правило всякого познания, и научное  
утверждение считалось оправданным только в том случае, если было  
доказано как опосредствованное умозаключением. В наше время  
различные формы умозаключения встречаются еще почти исключительно 
только в учебных руководствах по логике, и знание этих форм считается 
пустой школьной мудростью, из которой нельзя сделать никакого  
дальнейшего употребления ни в практической жизни, ни в науке.  
Относительно этого убеждения мы должны раньше всего заметить, что, хотя 
и было бы излишне и педантично по всякому поводу выступать со всем 
аппаратом формального умозаключения, все же различные формы 
умозаключения никогда не теряют значения в нашем познании. Когда, 
например, человек, проснувшись утром в зимнюю пору, слышит 
скрип саней на улице и это его приводит к заключению, что ночью 
был сильный мороз, то он этим производит умозаключение, и  
подобную операцию мы повторяем ежедневно в самых разнообразных  
обстоятельствах. Следовательно, по крайней мере, немалый интерес 
должно было бы представлять для нас, как мыслящих людей,  
осознание этой своей повседневной деятельности, подобно тому, как  
представляет общепризнанный интерес знать не только функции нашей  
органической жизни, как, например, функции пищеварения,  
кровообращения, дыхания и т. д., но также и процессы и формы окружающей 
нас природы. При этом следует тут же согласиться с тем, что, подобно 
тому, как не требуется предшествующего изучения анатомии и  
физиологии для того, чтобы надлежащим образом переваривать пищу, дышать 
и т. д., так и не требуется предварительно изучать логику для того, 
чтобы делать правильные умозаключения. — Аристотель был первым, 
заметившим и описавшим различные формы и так называемые фигуры 
умозаключения в их субъективном значении, и он сделал это так точно 
и определенно, что в существенном нечего было больше прибавить.

Но, хотя это создание Аристотеля делает ему великую честь, мы  
должны, однако, знать, что он в своих собственно философских  
исследованиях отнюдь не пользовался ни формами умозаключения рассудка, 
ни вообще формами конечного мышления (см. § 189).

19* 

{292}


§ 184.

Это умозаключение (а) совершенно случайно по своим  
определениям, так как средний термин, как абстрактная особенность, есть лишь 
какая-либо определенность субъекта, и последний, как  
непосредственный и, следовательно, эмпирически-конкретный, обладает  
несколькими такими определенностями; субъект, следовательно, может быть 
смыкаем также с некоторыми другими всеобщностями, и точно так же 
единичная особенность может, в свою очередь, обладать внутри себя 
различными определенностями; и с этой стороны, следовательно, 
субъект может быть отнесен к различным всеобщим посредством одного 
и того же medius terminus.

Примечание. Формальное умозаключение перестали употреблять 
скорее потому, что оно вышло из моды, чем потому, что была  
усмотрена его неправильность, которая оправдала бы его неупотребление.

Этот и следующий параграф показывают, почему такое  
умозаключение не имеет никакого значения для истины.

Согласно указанной в этом параграфе стороне дела, такими 
умозаключениями можно, что называется, доказать самые  
различные положения. Нужно только брать тот medius terminus, от  
которого можно сделать переход к требуемому определению. Но с другим 
средним термином можно доказать другое и даже противоположное.— 
Чем конкретнее предмет, тем большим числом сторон,  
принадлежащих ему и могущих быть сделанными средними терминами, он обладает.

Решение вопроса о том,какая из этих сторон более существенна, должно, 
в свою очередь, основываться на таком умозаключении, которое  
держится отдельной единичной определенности, и также легко можно 
найти для последней такую сторону и такое соображение, которым 
можно оправдать ее притязание на то, чтобы ее признали важной и 
необходимой.

Прибавление. Как ни мало думают в повседневной жизни об  
умозаключении рассудка, все же оно постоянно играет в ней определенную 
роль. Так, например, в гражданской тяжбе задача адвокатов состоит 
в том, чтобы выдвигать для своих клиентов правовые основания. Но 
такое правовое основание в логическом отношении представляет собою 
не что иное, как средний термин. То же самое имеет место в  
дипломатических переговорах, когда, например, различные державы заявляют 
притязание на одну и ту же область. При этом можно выдвигать право 


{293}

наследования, географическое положение области, происхождение и 
язык его обитателей или какое-нибудь другое основание в качестве 
среднего термина.

§ 185.

(?). Это умозаключение случайно также в силу имеющейся в нем 
формы соотношения. Согласно понятию умозаключения, истинное есть 
соотношение различенных предметов посредством некоторой средины, 
которая есть их единство. Но соотношения крайних терминов со средним 
(так называемых посылок, большей и меньшей посылки) представляют 
собою скорее непосредственные соотношения.

Эта противоречивость умозаключения получает, в свою очередь, 
выражение в бесконечном прогрессе, как требовании, чтобы  
каждая из посылок тоже была доказана посредством умозаключения; 
но так как последнее имеет две именно таких непосредственных  
посылки, то это все удвояющееся и удвояющееся требование повторяется 
до бесконечности.

§ 186.

Этот отмеченный здесь (вследствие его эмпирической важности) 
недостаток умозаключения, которому, взятому в этой форме,  
приписывается абсолютная правильность, должен снять самого себя в ходе 
дальнейшего определения умозаключения. Здесь, внутри сферы  
понятия, как и в суждении, противоположная определенность не только 
имеется в себе, но также и положена, и, таким образом, также и для 
дальнейшего определения умозаключения мы должны принимать 
только то, что каждый раз полагается им самим.

Непосредственным умозаключением, формой которого является 
?—О—В, единичное опосредствуется со всеобщим и положено в этом 
заключении как всеобщее. Таким образом единичный субъект, сам  
становясь всеобщим, служит единством двух крайних терминов и  
образует основание их опосредствования; это дает вторую фигуру  
умозаключения B) В—?—О. Последняя выражает истину первой  
фигуры, состоящую в том, что опосредствование произошло в единичном 
и, таким образом, представляет собою нечто случайное.

§ 187.

Вторая фигура смыкает всеобщее (последнее, определенное в 
предшествующем заключении через единичность, переходит во вторую 
фигуру и теперь занимает здесь место непосредственного субъекта) с 

{294}


особенным. Всеобщее, таким образом, положено этим заключением как 
особенное, следовательно как то, что опосредствует крайние термины, 
место которых теперь занимают другие; это—третья фигура  
умозаключения: C) О—В—Е.

Примечание. В обычных изложениях так называемые фигуры  
умозаключения (Аристотель справедливо знает только три такие фигуры; 
четвертая фигура есть излишнее и даже, можно сказать, нелепое  
добавление позднейших авторов) ставятся лишь рядом друг с другом, и 
излагающие их нисколько не помышляют о том, чтобы показать их  
необходимость, а еще меньше думают о том, чтобы показать их значение и 
ценность. Не приходится поэтому удивляться, что позднее фигуры 
стали рассматривать как продукты пустого формализма. Но на самом 
деле они имеют очень важное значение, основываются на  
необходимости того, чтобы каждый момент, как определение понятия, сам 
становился целым и опосредствующим основанием. — Вопрос же о том, 
какими определениями должны обладать, помимо этого, посылки, чтобы 
в результате получилось правильное умозаключение в различных  
фигурах,— должны ли они быть универсальными и т. д. или  
отрицательными,—этот вопрос составляет предмет механического исследования,  
которое—вследствие своей механической природы, в которой отсутствуют 
понятие и внутреннее значение — справедливо предано забвению.— 
Меньше всего можно ссылаться на Аристотеля,чтобы доказать важность 
такого исследования и вообще рассудочного умозаключения.  
Аристотель, правда, открыл и описал эти, как и многочисленные другие, 
формы духа и природы. Но в своих метафизических понятиях, равно 
как и в своих понятиях о природном и духе, он был столь далек от  
желания положить в их основание и сделать критерием форму рассудочного 
умозаключения, что можно даже сказать обратно, что ни одно из этих 
понятий не могло бы возникнуть или быть сохранено, если бы оно 
должно было подчиняться законам рассудка. Несмотря на манеру  
Аристотеля давать большое количество описательного и рассудочного  
материала, господствующим у него всегда остается спекулятивное понятие, 
и он не допускает, чтобы в эту форму перешел тот рассудочный  
процесс умозаключения, который сначала так определенно излагается им.

Прибавление. Объективный смысл фигур умозаключения состоит 
вообще в том, что все разумное оказывается трояким умозаключением, а 
именно так,что каждый из его членов занимает место как крайностей,так 
и опосредствующей середины. Так именно обстоит дело с тремя членами 


{295}

философской науки, т. е. с логической идеей, природой и духом. Здесь 
сначала природа есть средний, смыкающий член. Природа, эта  
непосредственная целостность, раскрывается, развиваясь, в эти два  
крайних члена — в логическую идею и в дух. Но дух есть дух, лишь будучи 
опосредствован природой. Затем, во-вторых, дух, который мы знаем 
как индивидуальное, деятельное, есть также средина, а природа и  
логическая идея суть крайние члены. Дух-то именно и познает в природе 
логическую идею и возводит природу, таким образом, в ее сущность.

Точно так же, в-третьих, сама логическая идея есть средина; она 
есть абсолютная субстанция как духа, так и природы, всеобщее, все 
проникающее собою. Таковы члены абсолютного умозаключения.

§ 188.

Так как каждый момент занимал место середины и крайностей, 
то их определенное отличие друг от друга снимается, и умозаключение 
имеет сначала своим соотносящим, связующим звеном внешнее, 
лишенное различия своих моментов тожество рассудка, равенство; 
это — количественное или математическое умозаключение. Если две, 
вещи равны третьей, они равны между собою.

Прибавление. Известно, что упомянутое здесь количественное 
умозаключение встречается в математике как аксиома, о которой, как 
и о других аксиомах, обыкновенно говорят, что ее содержание не может 
быть доказано, но оно и не нуждается в этом доказательстве, потому что 
оно непосредственно очевидно. Однако на самом деле эти  
математические аксиомы суть не что иное, как логические положения, которые, 
поскольку в них высказываются особенные и определенные мысли, 
должны быть выведены из всеобщего и самого себя определяющего 
мышления, а это их выведение и следует именно рассматривать как их 
доказательство. Это верно и здесь по отношению к признаваемому в 
математике аксиомой количественному умозаключению, которое  
оказывается ближайшим результатом качественного или непосредственного 
умозаключения. — Количественное умозаключение представляет  
собою, впрочем, совершенно бесформенное умозаключение, так как в нем 
упраздняется определенное понятием различие членов. Какие  
положения здесь должны быть посылками, — это зависит от внешних  
обстоятельств, и поэтому при применении этого умозаключения делают  
предпосылкой то положение, которое уже твердо установлено и доказано 
в другом месте.


{296}


§ 189.

Благодаря этому по отношению к форме получилось два результата: 
во-первых, каждый момент исполнял функцию и занимал место  
средины, следовательно, целого, потерял, следовательно, в себе  
односторонность своего абстрактного характера (§§ 182 и 184); во-вторых,  
завершилось опосредствование (§ 185), хотя и оно также завершилось 
только в себе, а именно лишь как круг взаимно предполагающих друг 
друга опосредствований. В первой фигуре ?—О—В обе посылки: 
?—О и О—В еще не опосредствованы; первая посылка  
опосредствуется в третьей фигуре, а вторая посылка — во второй фигуре.

Но каждая из этих двух фигур предполагает для опосредствования 
своих посылок также и наличие двух других фигур.

Вследствие этого опосредствующее единство понятия не должно 
уже больше быть положено лишь как абстрактная особенность, а 
должно быть положено как развитое единство единичности и  
всеобщности и, в первую очередь, как рефлектированное единство этих  
определений; единичность вместе с тем определена как всеобщность. Такая 
средина дает умозаключение рефлексии.

?) Умозаключение рефлексии.

§ 190.

Если средина есть уже не только абстрактная особенная  
определенность субъекта, но вместе с тем и все единичные конкретные  
субъекты, которые обладают этой определенностью, хотя и обладают ею 
на-ряду с другим определенностями, то A) мы получаем умозаключение 
всякости (der Allheit),умозаключение обо всех. Большая  
посылка,имеющая субъектом особенную определенность, средний термин, как 
охватывающая всех, предполагает, однако, заключение, которое якобы 
имеет своей предпосылкой эту большую посылку. Она опирается 
поэтому B) на индукцию, средину которой составляют полное  
перечисление единичных, как таковых: а,b,с, и т.д. Но так как  
непосредственная эмпирическая единичность отлична от всеобщности и  
поэтому не может дать полноты, то индукция опирается C) на аналогию, 
средина которой находится в единичном, но в смысле его  
существенной всеобщности, его рода или существенной определенности.

Первое умозаключение для своего опосредствования отсылает нас ко 


{297}

второму умозаключению, а второе — к третьему. Но последнее не 
менее первых двух требует определенной внутри себя всеобщности или 
единичности как рода, после того как формы внешнего соотношения  
единичности и всеобщности были пройдены в фигурах умозаключения 
рефлексии.

Примечание. Посредством умозаключения всякости исправляется 
вскрытый в § 184 недостаток основной формы умозаключения рассудка, 
но он исправляется лишь так, что возникает новый недостаток, а именно 
тот, что то, что должно было быть заключением, предполагается  
большой посылкой как непосредственное положение. — Все люди смертны, 
следовательно Кай смертен; все металлы электропроводки,  
следовательно также, например, и медь. Чтобы иметь возможность  
высказать эти большие посылки, в которых слово «все» должно означать 
непосредственные единичные вещи и которые должны быть по существу 
эмпирическими положениями, нужно, чтобы еще до того были сами по 
себе констатированы, как правильные, положения о единичном Кае, 
о единичной меди. — Каждому справедливо бросается в глаза не только 
педантизм, но и пустой, ничего не означающий формализм таких  
умозаключений, как: «все люди смертны, но Кай и т. д.».

Прибавление. Умозаключение всякости отсылает к  
умозаключению индукции, в котором единичные субъекты образуют смыкающую 
средину. Когда мы говорим: все металлы электропроводны, это — 
эмпирическое положение, которое вытекает из исследования всех 
единичных металлов. Мы получаем, таким образом, индуктивное  
умозаключение, которое имеет следующую форму: 
О—Е—В 
? 
? 
Золото есть металл, серебро есть металл, свинец есть металл и т. д.

Это — большая посылка. К этому присоединяется меньшая посылка: 
все эти тела суть проводники электричества, и из этого вытекает  
заключение, что все металлы суть проводники электричества. Здесь,  
следовательно, связующим является единичность как совокупность всех.


{298}


Это умозаключение, в свою очередь, отсылает к другому  
умозаключению. Оно имеет своей срединой полное перечисление единичных. Это 
предполагает, что в известной области наблюдение и опыт достигли 
своего завершения. Но так как здесь дело идет о единичностях, то здесь 
снова получается бесконечный прогресс (Е, Е, Е,..). В индукции  
единичности никогда не могут быть исчерпаны. Когда говорят: все металлы, 
все растения и т. д., то это означает лишь: все металлы, все растения, с 
которыми мы до сих пор познакомились. Всякая индукция поэтому 
неполна. Мы, скажем, сделали то или другое наблюдение, мы,  
пожалуй, сделали очень много наблюдений, но мы все же не наблюдали всех 
случаев, всех отдельных экземпляров. Этот присущий индукции  
недостаток приводит к аналогии. В умозаключении аналогии мы из того, 
что вещи известного рода обладают известным свойством,  
умозаключаем, что и другие вещи этого рода также обладают этим свойством.

Когда, например, мы говорим: до сих пор мы у всех планет находили 
данный закон движения; следовательно, и вновь открытая планета 
также, вероятно, движется по тому же закону, то это  
—умозаключение по аналогии. Аналогия справедливо пользуется большим почетом 
в эмпирических науках, и посредством нее были достигнуты  
значительные успехи. Инстинкт разума дает почувствовать, что то или другое 
эмпирически найденное определение имеет свое основание  
вовнутренней природе или в роде данного предмета, и опирается на это 
определение в своем дальнейшем движении. Аналогия, впрочем,  
может быть поверхностной или основательной. Если, например, говорят: 
человек Кай — ученый; Тит также человек, следовательно он,  
вероятно, тоже ученый, то это, несомненно, весьма плохая аналогия, и 
именно потому, что ученость вовсе не есть принадлежность  
человеческого рода. Однако мы очень часто встречаем подобные  
поверхностные аналогии. Так, например, обыкновенно говорят: земля есть  
небесное тело и населена живыми существами; луна есть также небесное 
тело, следовательно и на луне, вероятно, есть живые существа. Эта 
аналогия ничем не лучше вышеуказанной. То обстоятельство, что земля 
имеет обитателей, имеет свое основание не только в том, что она  
представляет собою небесное тело, а для этого требуются еще другие  
условия; так, например, для этого требуется, чтобы небесное тело было 
окружено атмосферой, чтобы в связи с этим на нем была вода и т. д.; 
а эти именно условия как раз, насколько мы знаем, отсутствуют на 
луне. То, что в новейшее время получило название натурфилософии, 
состоит в большей своей части в праздной игре пустыми, внешними 


{299}

аналогиями, относительно которых, однако, от нас требуют, чтобы 
мы почитали их глубокими достижениями; благодаря им философское 
рассмотрение природы заслуженно потеряло кредит.

?) Умозаключение необходимости.

§ 191.

Это умозаключение, взятое согласно лишь абстрактным  
определениям, имеет своей срединой всеобщее, подобно тому, как  
умозаключение рефлексии имеет своей срединой единичность; последнее  
умозаключение имеет форму второй фигуры, а первое—третьей фигуры 
(§ 187). Всеобщее здесь положено как существенно определенное 
внутри себя. В первую очередь, 1) особенное в значении определенного 
рода или вида есть опосредствующее определение, это имеет место в 
категорическом умозаключении. 2) Ту же самую роль играет  
единичное в значении непосредственного бытия, так что оно представляет 
собою столь же опосредствующее, сколь и опосредствуемое; это имеет 
место в условном, гипотетическом умозаключении. 3) Затем  
опосредствующее всеобщее полагается также как целостность своих  
обособлений и как некое единичное особенное, как исключающая единичность; 
это имеет место в разделительном умозаключении. Таким образом 
в определениях разделительного умозаключения выступает одно и то 
же всеобщее, и эти определения представляют собою лишь  
различные формы его выражения.

§ 192.

Умозаключение взято в предшествующих параграфах согласно 
содержащимся в нем различиям, и общим результатом их развития 
оказывается, что в нем эти различия снимают себя и понятие  
оказывается сущим вне себя. 1) Каждый из этих моментов обнаруживает 
себя целостностью моментов, следовательно целым умозаключением; 
они, таким образом, тожественны в себе; и 2) отрицание их различий 
и их опосредствования составляет для-себя-бытие, так что одно и то 
же всеобщее находится в этих формах, а также и положено как их  
тожество. В этой идеальности моментов процесс умозаключения получает 
следующее определение: он существенно содержит в себе отрицание 
определенностей, через которые он шествует; он есть, следовательно, 
опосредствование через снятие опосредствования и смыкание субъекта 
не с другим, а со снятым другим, с самим собою.


{300}


Прибавление. В обычной логике рассмотрением учения об  
умозаключении заканчивается первая часть, так называемое учение об 
элементах. Затем следует, в качестве второй части, так называемое  
учение о методах, которое должно показать, как, посредством применения 
форм мышления, рассмотренных в учении об элементах логики, к 
наличным объектам, создается целое научного познания. Откуда  
получаются эти объекты и что такое вообще мысль об объективности, — об 
этом ничего не сообщает логика рассудка. Мышление считается здесь 
лишь субъективной и формальной деятельностью, и объективное в  
противоположность мышлению считается чем-то прочным и самим по 
себе данным. Но этот дуализм не истинен, и бесмысленно так брать 
определения субъективности и объективности, не спрашивая о их 
происхождении. Оба определения, как субъективность, так и  
объективность, суть во всяком случае мысли, а именно определенные мысли, 
которые должны показать, что они имеют свое основание во всеобщем 
и самого себя определяющем мышлении. Это мы сделали здесь  
сначала по отношению к субъективности. Мы познали ее или  
субъективное понятие (в которое входит понятие, как таковое, суждение и  
умозаключение) как диалектический результат двух первых главных  
ступеней логической идеи, а именно бытия и сущности. Если говорят о 
понятии, что оно субъективно и только субъективно, то это совершенно 
правильно постольку, поскольку оно во всяком случае есть сама 
субъективность. Столь же субъективны, как понятие как таковое, 
далее, также и суждение и умозаключение, каковые определения вслед 
за так называемыми законами мышления (законом тожества, законом 
различия и законом основания) образуют в обычной логике  
содержание так называемого учения об элементах логики. Но следует, далее, 
прибавить, что не следует рассматривать эту субъективность с ее 
названными здесь определениями (понятием, суждением и  
умозаключением) как пустой ящик, который должен быть наполнен извне, 
посредством существующих самих по себе объектов, а должно  
понимать, что сама субъективность, будучи диалектична, прорывает свой 
предел и, пройдя через умозаключение, раскрывается в объективность.

§ 193.

Эта реализация понятия, в которой всеобщее есть эта единая  
ушедшая назад внутрь себя целостность, различные члены которой суть 
также эта целостность, и которая через снятие опосредствования 


{301}

определила себя как непосредственное единство, — эта реализация  
понятия есть объект.

Примечание. Каким бы странным ни казался на первый взгляд 
этот переход от субъекта, от понятия вообще, и, точнее говоря, 
от умозаключения (особенно странным этот переход должен  
казаться, если имеют в виду лишь умозаключение рассудка и  
представляют себе процесс умозаключения как деятельность  
сознания) в объект, мы все же не можем ставить себе целью сделать 
этот переход понятным для представления. Можно только задать 
вопрос, соответствует ли приблизительно наше обычное  
представление о том, что называется объектом, тому, что составляет  
определение объекта здесь. Но под объектом обыкновенно разумеют не 
только некоторое абстрактное сущее, или существующую вещь, или 
нечто действительное вообще, а нечто самостоятельное, полное 
внутри себя конкретное; эта полнота есть целостность понятия.

Что объект есть также и предмет, и внешнее некоторому другому,—· 
это определится потом, поскольку он полагает себя в  
противоположность субъективному; здесь же, пока он как то,во что перешло понятие 
из своего опосредствования, есть лишь непосредственный  
простодушный объект, точно так же, как и понятие тоже впервые определится 
как субъективное лишь в последующей противоположности.

Объект, далее, есть вообще единое—еще не определенное внутри 
себя — целое, объективный мир вообще, бог, абсолютный объект. Но 
объект имеет также различие в себе, распадается внутри себя на  
неопределенное многообразие (как объективный мир), и каждая из этих  
обособившихся составных частей (Vereinz Iten) есть также некий объект,  
некое внутри себя конкретное,полное, самостоятельное наличное бытие.

Объективность мы сопоставляли с бытием, существованием и  
действительностью; точно так же мы должны сопоставить переход к  
существованию и действительности (перехода к бытию нет, ибо оно есть 
первое, совершенно абстрактное, непосредственное) с переходом к 
объективности. Основание, из которого происходит действительность, 
рефлективное отношение, которое снимает себя и переходит в  
действительность, суть не что иное, как еще не вполне положенное  
понятие, или, иначе говоря, они суть лишь его абстрактные стороны:  
основание есть лишь его существенное единство, а отношение есть лишь 
соотношение друг с другом реальных сторон, которые лишь должны 
быть рефлектированы внутри себя. Понятие же есть единство их обо- 

{302}


их, и объект есть не только существенное, но внутри себя всеобщее 
единство; он содержит внутри себя не только реальные различия, но 
и эти же различия как целостности.

Ясно, впрочем, что во всех этих переходах дело идет о чем-то  
большем, чем лишь о том, чтобы вообще показать неотделимость понятия 
или мышления от бытия. Мы часто указывали, что бытие есть только 
простое соотношение с самим собою и что это скудное определение 
во всяком случае содержится в понятии или также в мышлении. Смысл 
этих переходов не в том, чтобы брать определения так, как они лишь 
содержатся в понятии (этим недостатком страдает также и  
онтологическое доказательство бытия божия, благодаря положению, гласящему, 
что бытие есть одна из реальностей), а их смысл состоит в том, чтобы 
брать понятие так, как оно должно быть определено прежде всего само 
по себе, как понятие, с которым эта отдаленная абстракция бытия или 
даже объективности еще не имеет ничего общего, — и в том, чтобы,  
приглядываясь лишь к его определенности, как определенности понятия, 
убедиться, переходит ли она и как она переходит в некую форму,  
которая отлична от определенности, как она принадлежит понятию и 
является внутри него.

Если ставится в соотношение продукт этого перехода, объект, с 
понятием, которое, поскольку это касается его своеобразной формы, 
исчезло, то результат может быть правильно выражен формулировкой, 
что в-себе-понятие, или, если угодно, субъективность, и объект суть 
одно и то же. Но столь же правильно то, что они различны. Так как одно 
утверждение столь же правильно, сколь и другое, то этим самым  
сказано, что одно утверждение столь же неправильно, сколь и другое; 
такой способ выражения не может изобразить истинного положения 
дела. То «в себе», о котором идет речь в этих утверждениях, есть нечто 
абстрактное, и оно еще более односторонне, чем само понятие,  
односторонность которого снимается вообще тем, что оно снимает себя и 
переходит в объект, в противоположную односторонность. Это «в себе» 
должно поэтому, отрицая себя, определить себя к для-себя-бытию. Как 
повсюду, так и здесь, спекулятивное тожество не есть вышеуказанное 
тривиальное тожество, не есть тожество в-себе-понятия и объекта.

Это замечание мы довольно часто повторяли, но его нельзя перестать 
повторять, если мы желаем положить конец пустым, всецело  
проистекающим из злой воли недоразумениям относительно этого тожества.

Мы должны, впрочем, прибавить, что нет основания надеяться, что 
эта цель будет достигнута.



{303}

Если, впрочем, будем брать это единство совершенно обще,  
оставляя в стороне одностороннюю форму его в-себе-бытия, мы найдем, что 
оно, как известно, служит предпосылкой онтологического  
доказательства бытия божия и что оно выступает в этом доказательстве как 
наисовершеннейшее. У Ансельма, у которого мы впервые встречаем 
замечательную мысль об этом доказательстве, идет, правда, речь 
лишь о том, находится ли некоторое содержание только в нашем 
мышлении. Вот вкратце его слова: 
Certe id, quo majus cogitari nequit, non potest esse in intellectu solo.

Sienimvelinsolointellectuest, potest cogitari esse et in re: quod majus 
est. Si ergo id, quo majus cogitari non potest, est in solo intellectu; id 
ipsum, quo majus cogitari non potest, est, quo majus cogitari potest.

Sed certe hoc esse non potest. (Несомненно, что то, больше чего не  
мыслимо, не может существовать в одном только интеллекте. Ибо если оно 
существует в одном лишь интеллекте, то мыслимо, что оно существует 
реально, что больше, чем существовать только в интеллекте. Если,  
следовательно, то, больше чего немыслимо, существует лишь в интеллекте, 
тогда то, больше чего не мыслимо, есть то больше чего мыслимо, 
а это, несомненно, невозможно). — Конечные вещи, согласно  
определениям, до которых мы пока дошли, состоят в том, что их 
объективность не находится в согласии с их мыслью, т. е. с их 
всеобщим определением, их родом и их целью. Декарт и Спиноза и др.

объективнее выразили это единство; принцип же непосредственной 
достоверности, или веры, берет его, подобно Аксельму, более  
субъективно, признавая именно, что в нашем сознании с представлением о 
боге неразрывно связано представление о его бытии. Если принцип 
этой веры признает также и по отношению к представлению о внешних 
конечных вещах, что наше сознание их и их бытие не отделимы друг 
от друга, потому что они в созерцании связаны с определением 
существования, то это, пожалуй, правильно. Но было бы величайшей 
бессмыслицей полагать, что в нашем сознании существование таким 
же образом связано с представлением о конечных вещах, как с  
представлением о боге; мы забывали бы при этом, что конечные вещи 
изменчивы и преходящим, т. е. что существование с ними связано 
лишь преходящим образом, что эта связь не вечна, а отделима.

Ансельм поэтому, отодвигая в сторону такого рода связь, какую 
мы встречаем по отношению к конечным вещам, справедливо 
объявил совершенным лишь то, что существует не только  
субъективным, но и объективным образом. Всякое чванливое пренебрежение к 

{304}


так называемому онтологическому доказательству и к этому  
Апсельмову определению совершенного ни к чему не приводит, так как оно 
содержится в каждом непредубежденном человеческом уме, равно как 
возвращается даже против воли и намерения в каждой философии, 
как мы можем убедиться на примере учения о непосредственной вере.

Но недостаток аргументации Ансельма, — недостаток, который, 
впрочем, разделяют с последним Декарт и Спиноза, равно как и  
учение о непосредственном знании, — заключается в том, что единство, 
которое характеризуется как наиболее совершенное, или также  
субъективно— как истинное знание, служит предпосылкой, т. е. принимается 
лишь ? себе. Этому, следовательно, абстрактному тожеству тотчас же 
противниками противопоставляется различие этих двух определений, 
как это давно сделали, возражая Ансельму, т.е. противопоставляется 
представление о конечном и существование конечного — бесконечному, 
ибо, как мы раньше заметили, конечное есть такая объективность, 
которая вместе с тем не соответствует цели, своей сущности и понятию, 
отлично от этого понятия, или такое представление, такое  
субъективное, которое не содержит в себе существования. Это возражение и  
противоположность устраняются лишь тем, что указывается, что конечное 
есть нечто неистинное, что эти определения, взятые сами по себе, 
односторонни и лишены всякого значения и что тожество,  
следовательно, есть то, во что они сами переходят и в чем они примиряются.

В.Объект 

§ 194.

Объект есть непосредственное бытие, благодаря равнодушию к 
различию, снявшему себя в объекте; он, далее, есть целостность внутри 
себя, но вместе с тем он также равнодушен к своему  
непосредственному единству, так как это тожество есть лишь в-себе-сущее тожество 
моментов; он таким образом распадается на различные существования, 
каждое из которых само есть целостность. Объект есть поэтому  
абсолютное противоречие между совершенной самостоятельностью и столь 
же совершенной несамостоятельностью различных существований.

Примечание. Определение: абсолютное есть объект, яснее всего  
выражено в лейбницевской монаде, которая, по мысли Лейбница, есть 
объект, но объект, обладающий представлениями в себе, а именно  
являющийся целостностью представлений о мире. В ее простом единстве всякое 


{305}

различие существует лишь как идеальное, несамостоятельное. Ничто 
не проникает в монаду извне, она есть внутри себя целиком все  
понятие, отличающееся лишь большей или меньшей степенью собственного 
развития. Эта простая целостность точно так же распадается на  
абсолютное множество различий так, что они суть тоже самостоятельные 
монады. В монаде монад и в предустановленной гармонии хода их 
внутреннего развития эти субстанции снова низводятся на степень 
несамостоятельности и идеальности. Лейбницевская философия  
является, таким образом, вполне развитым противоречием.

Прибавление 1-е. Если абсолютное (бога) понимают как объект 
и не идут дальше этого, то это, как справедливо указал в новейшее 
время главным образом Фихте, представляет собою вообще точку зрения 
суеверия и рабского страха. Бог, несомненно, есть объект и притом  
всецело объект, пред которым наше особенное (субъективное) мнение и  
воление не обладают никакой истиной и значимостью. Но именно как  
абсолютный объект бог не противостоит субъективности как темная и 
враждебная сила, а, наоборот, содержит эту субъективность внутри 
самого себя как существенный момент. Это высказано в религиозном 
учении христианства, гласящем: бог хочет, чтобы все люди были  
спасены, и он хочет, чтобы все они достигли блаженства. Спасения,  
блаженства люди достигают благодаря тому, что они возвышаются до  
сознания своего единства с богом, бог перестает быть для них только 
объектом и, следовательно, предметом страха и ужаса, каким он был 
в особенности для религиозного сознания римлян. Если, далее, в  
христианской религии бог познается как любовь, и притом постольку, 
поскольку он открылся людям в своем едином с ним сыне, как данном, 
именно единичном человеке, и этим спас их,—то в этом акте находит 
себе выражение то положение, что противоположность между  
объективностью и субъективностью преодолена в себе, и уже наше дело 
сделать себя причастными этому спасению, отрекаясь от нашей  
непосредственной субъективности (сбрасывая с себя ветхого Адама) и 
сознавая бога как нашу истинную и существенную самость.

Подобно тому, как религия и религиозный культ состоят в  
преодолении противоположности между субъективностью и объективностью, 
точно также наука и, ближе, философия не имеют никакой иной задачи, 
кроме преодоления этой противоположности посредством мышления.

В познании дело вообще идет о том, чтобы лишить противостоящий нам 
объективный мир его чуждости, ориентироваться, как обыкновенно 
выражаются, в нем, а это означает — свести объективное к понятию, 
Логика. 20 

{306}


которое есть наша глубочайшая самость. Из данного здесь  
разъяснения видно, как превратно рассматривать субъективность и  
объективность как некую прочную и абстрактную противоположность. Оба 
определения целиком диалектичны. Понятие, которое сначала только 
субъективно, соответственно своей собственной деятельности, не 
нуждаясь для этого ни в каком внешнем материале или веществе, 
приходит к тому, чтобы объективировать себя, и точно так же объект 
не есть нечто неподвижное, нечто, в чем не совершается никакого 
процесса, а его развитие состоит в том, что он обнаруживает себя 
одновременно и как субъективное, которое образует дальнейшее  
движение к идее. Кто незнаком с определениями субъективности и  
объективности и захочет их удержать в их абстрактности, тот найдет, 
что эти абстрактные определения ускользают у него из рук раньше, 
чем он успевает оглянуться, и каждый раз он будет говорить как раз 
противоположное тому, что он хотел сказать.

Прибавление 2-е. Объективность содержит в себе три формы:  
механизм, химизм и целевое соотношение. Механически определенный 
объект есть непосредственный, индифферентный объект. Он, правда, 
содержит в себе различия, однако различные элементы относятся 
друг к другу равнодушно, и их связь для них только внешняя. В  
химизме, напротив, объект показывает себя существенно различным, 
так что объекты суть то, что они суть, лишь через их соотношение 
друг с другом, и дифференция составляет их качество. Третья форма 
объективности, телеологическое отношение, есть единство механизма 
и химизма. Цель есть снова, как механический объект, внутри себя 
замкнутая целостность, обогащенная, однако, выступившим в химизме 
принципом дифференции, и, таким образом, она соотносится с  
противостоящим ей объектом. Реализация цели и образует переход к идее.

а. Механизм.

§ 195.

Объект 1) в его непосредственности есть понятие лишь в себе;  
понятие, как субъективное понятие, есть сначала вне объекта, и всякая  
определенность есть определенность, положенная как внешняя. Как  
единство различных, объект есть поэтому некое составное, некий аггрегат, 
и действие, оказываемое на другое, остается внешним соотношением; 
это — формальный механизм. —- Объекты остаются в этом соотношении 


{307}

и этой несамостоятельности самостоятельными, внешне оказывая 
противодействие друг другу.

Примечание. Как давление и толчок суть механические  
отношения, точно так же мы и знаем что-либо механически, па память, когда 
слова остаются для нас без смысла, остаются внешними восприятию, 
представлению, мышлению и также друг другу, поскольку они  
представляют собою бессмысленную последовательность. Поступки,  
благочестие и т. д. также механичны, поскольку человеку то, что он  
делает, предуказывается обрядовыми законами, руководителем совести 
и т. д., и в его поступках отсутствует его собственный дух и воля, так 
что эти поступки ему самому внешни.

Прибавление. Механизм, как первая форма объективности, есть 
также та категория, которая раньше всего представляется рефлексии 
при рассмотрении предметного мира и дальше которой она очень часто 
не идет. Это, однако,—поверхностный и бедный мыслью способ 
рассмотрения, который оказывается недостаточным даже по отношению 
к природе и еще более недостаточным по отношению к духовному миру.

В природе механизму подчинены лишь совершенно абстрактные  
отношения еще замкнутой внутри себя материи; но уже явления и процессы 
так называемой физической области в тесном смысле этого слова (как, 
например, явления света, тепла, магнетизма, электричества и т. д.) 
не могут больше быть объяснены чисто механически (т. е. посредством 
давления, толчка, перемещения частей и т. д.), и еще более  
неудовлетворительным является перенесение и применение этой категории 
в области органической природы, поскольку дело идет о постижении 
специфичности последней, как, например, о питании и росте растений, 
а тем паче, если дело идет об ощущении у животных. Во всяком случае 
следует признать очень существенным и даже главным недостатком 
новейшего естествознания, что оно даже там, где дело идет о совершенно 
других и более высоких категориях, чем категории голого механизма, 
все же упорно держится последних в противоречии с тем, что 
само собою напрашивается непредубежденному созерцанию, и этим 
закрывает себе путь к адэкватному познанию природы. — Что же 
затем касается образований духовного мира, то и при их  
рассмотрении очень часто незакономерно выдвигается механическая 
точка зрения. Так, например, говорят: человек состоит из тела и души.

Эти последние считаются при этом обладающими самостоятельным  
существованием и лишь внешне связанными друг с другом. Мы также 
20* 

{308}


находим, что душа рассматривается как простой комплекс  
самостоятельно существующих рядом друг с другом сил и способностей.

Но как ни решительно мы, с одной стороны, должны отвергнуть 
механический способ рассмотрения там, где он претендует занять  
вообще место постигающего в понятиях познания и заставить признать 
механизм абсолютной категорией, мы все же, с другой стороны,  
должны определенно требовать для механизма права и значения всеобщей 
логической категории, и его применение согласно с этим отнюдь не 
должно быть ограничено пределами той области природы, от которой 
эта категория получила свое название. Ничего, следовательно, нельзя 
возражать против того, что и вне области механики в собственном 
смысле, как, например, в физике и физиологии, обращается внимание 
на механические действия (например, на действие силы тяжести,  
рычага и т. д.); не следует только при этом упускать из виду, что в этих 
областях законы механики уже не играют решающей роли, а занимают, 
так сказать, подчиненное положение. К этому мы должны прибавить, 
что там, где в природе нормальное проявление высших, а именно 
органических, функций так или иначе нарушается или задерживается, 
механизм, играющий вообще подчиненную роль, тотчас же выступает 
как господствующий. Так, например, страдающий слабостью желудка 
чувствует давление в животе после приема в небольшом количестве 
известных родов пищи, между тем как другие люди,  
пищеварительные органы которых здоровы, принимая этот род пищи, остаются  
свободными от этого ощущения. То же применимо и к общему чувству 
тяжести в членах при болезненном состоянии тела. — В области 
духовного мира механизм тоже занимает подобающее, однако  
подчиненное, место. Справедливо говорят о механической памяти и о  
всякого рода других механических деятельностях, как, например, о  
механическом чтении, писании, игре на музыкальных инструментах и т. д.

Что касается далее памяти, то механический способ деятельности  
представляет даже, можно сказать, ее сущность. Это обстоятельство нередко 
упускалось из виду новейшей педагогикой в ее плохо направленном  
ревностном стремлении отстоять свободу интеллекта,что послужило к  
немалому вреду для дела образования юношества. Тем не менее тот, кто 
прибегнул бы к механике для исследования природы памяти и без  
дальнейших околичностей применил бы ее законы к душе, показал бы себя 
плохим психологом. Механическое в памяти как раз состоит лишь в том, 
что здесь известные знаки, звуки и т. д. схватываются в их лишь  
внешней связи и затем воспроизводятся в этой связи, не нуждаясь для этого 


{309}

в определенном направлении внимания на их значение и внутреннюю 
связь. Не нужно никакого изучения механики, чтобы понять этот 
характер механической памяти, и таковое изучение не принесло бы 
никакой пользы психологии как таковой.

§ 196.

Несамостоятельностью, благодаря которой объект терпит насилие, 
он обладает (см. предшествующий параграф) лишь постольку,  
поскольку он самостоятелен. Так как объект есть положенное в себе понятие, 
то одно из этих определений снимается не в его ином, а объект,  
посредством своего отрицания себя, посредством своей несамостоятельности, 
сам смыкается с самим собою, и лишь после этого он самостоятелен.  
Таким образом, в то же время в отличие от внешности и отрицая ее в своей 
самостоятельности, эта самостоятельность образует отрицательное 
единство с собою, центральность, субъективность, в которой сам 
объект направлен на внешний объект и соотнесен с ним. Последний 
также централен внутри себя и в этой центральности также  
соотнесен лишь с другим центром, также имеет свою центральность 
в другом. Это 2) небезразличный различенный (differenter) механизм 
(падение, влечение, потребность в общении с людьми и т, д.).

§ 197.