1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 
– Нет,  господин граф, это действительно парижский костюм.    

– Да,  я вижу. Но вернемся к делу. Итак, Маникан хочет назначения еще одной фрейлины?    

– Вы  прочли, что он вам пишет, господин граф.    

– А  первая кто?    

Маликорн  почувствовал, что краснеет.    

– Очаровательная  девушка, граф, – быстро ответил он. – Ора де Монтале.    

– А!  Вы ее знаете?    

– Да,  она моя невеста или почти…    

– Тогда  дело другого рода… Поздравляю, – усмехнулся де Гиш.    

У него  на языке вертелась шутка в стиле придворных, но слово «невеста» напомнило ему  об уважении к женщинам.    

– А  для кого второй патент? – спросил де Гиш. – Не для невесты ли  Маникана? В таком случае мне ее жаль, бедняжку. Плохой будет у нее муж.    

– Нет,  граф… Второй патент для мадемуазель де Л а Бом Леблан де Лавальер.    

– Не  знаю ее.    

– Да,  господин граф, ее мало знают в свете, – сказал Маликорн с улыбкой.    

– Хорошо,  я поговорю с принцем. Кстати, она дворянка?    

– Да,  из очень хорошего рода и фрейлина вдовствующей герцогини.    

– Отлично.  Не угодно ли проехать со мной к герцогу?    

– Если  вы мне окажете такую честь, охотно.    

Смяв  письмо Маникана, де Гиш сунул его в карман.    

– Граф, –  застенчиво сказал Маликорн, – мне кажется, вы прочли не все.    

– Разве  не все?    

– Да,  в конверте лежало два письма.    

Граф  снова открыл конверт.    

– А, –  протянул он, – верно.    

И он  развернул непрочитанную записку.    

– Я  так и думал! Еще просьба о месте при дворе герцога Орлеанского.    

Ах, этот  Маникан ненасытен! Злодей, он, должно быть, торгует должностями?    

– Нет,  господин граф, он хочет сделать подарок.    

– Кому?    

– Мне,  граф.    

– Почему  вы мне не сказали этого сразу, господин де Мовезкорн?    

– Маликорн.    

– Простите,  меня вечно путает латынь: ужасная привычка к этимологии.    

И зачем,  черт побери, заставляют дворян учиться латыни. Mala – mauvaise[15]– дурная. Маликорн  и Мовезкорн – выходит одно и тоже. Вы извините меня, господин де Маликорн.    

– Ваша  доброта меня трогает, сударь, и в то же время дает повод сообщить об одном  обстоятельстве.    

– О  каком же?    

– Я  не дворянин. У меня есть сердце, немного ума, но мое имя Маликорн, без частицы  «де».    

– О, –  воскликнул де Гиш, глядя в лукавое лицо своего собеседника, вы, право, очень  приятный человек. Ваше лицо мне нравится, господин Маликорн, и, вероятно, вы  полны достоинств, раз этот эгоист Маникан полюбил вас. Скажите откровенно: вы  не святой, спустившийся на землю?    

– Почему?    

– Черт  побери! Потому что Маникан делает вам подарки. Вы ведь сказали, что он желает в  виде дара доставить вам место при дворе принца?    

– Извините,  господин граф, если я получу место, то не Маникан достанет мне его, а вы.    

– И  потом, может быть, он не совсем даром согласился хлопотать за вас?    

– Господин  граф…    

– Постойте,  в Орлеане живет некий Маликорн, – ну да, конечно, который ссужает деньгами  принца Конде.    

– Насколько  мне известно, это мой отец.    

– Ага!  У принца – отец, у ненасытного де Маникана – сын. Сударь, берегитесь,  я его знаю: черт побери, он обглодает вас до костей.    

– Только  я даю взаймы без процентов, господин граф, – с улыбкой заметил Маликорн.    

– Я  же говорил, что вы святой или нечто в этом роде, господин Маликорн. Вы получите  место, или я не де Гиш.    

– О  господин граф, как я вам благодарен! – в восторге воскликнул Маликорн.    

– Едем  к принцу, дорогой господин Маликорн, едем.    

И де Гиш  направился к выходу, знаком приглашая Маликорна следовать за ним.    

У самых  ворот с ними столкнулся молодой человек.    

Это был  дворянин лет двадцати пяти, бледный, с тонкими губами, блестящими глазами, с  темными волосами и бровями.    

– А,  здравствуйте, – начал он, заставив де Гиша вернуться обратно во двор.    

– Ах,  это вы, де Вард! Вы в сапогах, при шпорах, с хлыстом в руках!    

– Я  в таком виде, какой подобает иметь человеку, уезжающему в Гавр.    

Завтра  Париж совсем опустеет.    

Затем  пришедший церемонно приветствовал Маликорна, которому нарядный костюм придавал  вид вельможи.    

– Господин  Маликорн, – сказал своему другу до Гиш. Де Вард поклонился.    

– Виконт  де Вард, – сказал де Гиш Маликорну.    

Маликорн,  в свою очередь, поклонился.    

– Сообщите  нам, де Вард, – продолжал де Гиш, – вы ведь знаете такие вещи: какие  должности еще свободны при дворе или, вернее сказать, в доме принца?    

– В  доме принца? – повторил де Вард, стараясь вспомнить. – Погодите,  кажется, обер-шталмейстера.    

– О, –  воскликнул Маликорн, – не будем говорить о таких вещах; мое честолюбие не  заходит так далеко.    

Де Вард  был гораздо подозрительнее и проницательнее де Гиша: он тотчас же разгадал Маликорна.    

– Дело  в том, – произнес он, окидывая его взглядом с ног до головы, что занимать  место обер-шталмейстера может только герцог и пэр.    

– Я  прошу лишь очень скромной должности, – проговорил Маликорн. – Я  человек маленький и не такого высокого мнения о себе.    

– Господин  Маликорн, – повернулся граф к де Варду – очаровательный человек; одна  беда – он не дворянин. Но ведь, вы знаете, я не особенно ценю человека,  когда он только дворянин, и не больше.    

– Верно, –  согласился де Вард. – Но замечу вам, милый граф, что без титула нельзя  надеяться поступить к герцогу.    

– Правда, –  вздохнул граф, – этикет весьма строг. Черт возьми, мы и не подумали об  этом!    

– Какое  несчастье для меня, – слегка бледнея, заметил Маликорн.    

– Надеюсь,  горю можно помочь, – ответил де Гиш.    

– Погодите, –  воскликнул де Вард, – средство уже найдено! Вас сделают дворянином, дорогой  господин Маликорн. Его святейшество кардинал Мазарини только и занимался этим с  утра до вечера.    

– Полно,  полно, де Вард, – остановил друга граф, – бросьте неуместные шутки:  мы не должны шутить на подобные темы. Правда, теперь можно купить патент на  дворянство, но это несчастье, и мы, дворяне, не должны смеяться над этим даже в  своем кругу.    

– Ей  богу, вы настоящий пуританин, как говорят англичане.    

– Господин  виконт де Бражелон, – доложил лакей, словно они находились не во дворе, а  в гостиной.    

– А,  дорогой Рауль, иди скорей! Ты тоже в сапогах! При шпорах! Ты, значит, едешь?    

Бражелон  подошел к молодым людям и поздоровался с ними с той мягкой серьезностью, которая  была его отличительной чертой. Его поклон главным образом относился к  незнакомому ему де Варду, лицо которого приняло холодное выражение при виде  Рауля.    

– Друг  мой, – сказал виконт де Гишу, – я явился за тобой; ведь мы едем в  Гавр вместе!    

– Тем  лучше. Это будет великолепное путешествие!    

Господин  Маликорн, господин де Бражелон. Ах, де Вард, я тебя сейчас познакомлю.    

Молодые  люди обменялись сдержанными поклонами.    

Казалось,  эти два характера неминуемо должны были столкнуться. Де Вард был увертлив,  хитер, скрытен. Рауль серьезен, прям, благороден.    

– Примири  нас с де Вардом, Рауль.    

– О  чем вы спорили?    

– О  дворянстве.    

– Кто  может быть лучшим судьей в этом вопросе, нежели один из Граммонов?    

– Я  прошу у тебя не комплиментов, а твоего мнения.    

– Но  мне нужно знать, в чем разногласие.    

– Де  Вард уверяет, будто титулами злоупотребляют; я же говорю, что человеку титул не  нужен.    

– И  ты прав, – кивнул головой Рауль.    

– А  я, виконт, – упрямо возразил де Вард, – считаю, что я прав.    

– А  что вы говорили, сударь?    

– Что  во Франции делают все возможное, чтобы унизить дворян.    

– Кто  же это? – нахмурился Рауль.    

– Сам  король. Он окружает себя людьми, которые не в состоянии доказать, что их род  насчитывает хотя бы четыре поколения благородных предков.    

– Полно, –  сказал де Гиш. – Не знаю, где ты это видел, де Вард.    

– Могу  привести пример.    

И де  Вард окинул Бражелона быстрым взглядом.    

– Говори.    

– Знаешь  ли ты, кто назначен капитаном мушкетеров, кто получил должность, которая стоит  выше пэрства, должность, которую можно считать выше звания маршала Франции?    

Рауль  начал краснеть: он видел, к чему клонилась речь де Варда.    

– Нет,  а кого назначили? – спросил де Гиш. – Во всяком случае, это  назначение недавнее; еще неделю назад должность была свободна, и король отказал  герцогу Орлеанскому, просившему ее для кого-то из своих.    

– Ну,  так дна я, мой милый, король отказал герцогу, чтобы отдать эту должность  д'Артаньяну, младшему сыну гасконского дворянчика, человеку, который лет  тридцать таскал свою шпагу по передним.    

– Простите,  сударь, если я вас прерву, – сказал Рауль, бросая строгий взгляд на де  Варда, – но, право, мне кажется, вы не знаете человека, о котором  говорите.    

– Я  не знаю д'Артаньяна? О боже мой! Да кто же его не знает?    

– Все  знающие его, сударь, – холодно и спокойно возразил Рауль, – говорят,  что если он менее знатен, чем король (а это не его вина), то мужеством и  честностью он стоит вровень со всеми королями мира. Вот мое мнение, сударь, а  я, слава богу, с самого рождения знаю господина д'Артаньяна.    

Де Вард,  собирался ответить, но де Гиш остановил его.    

 Глава 34. ПОРТРЕТ  ПРИНЦЕССЫ    

     

Спор  готов был обостриться, и де Гиш понял это.    

Действительно,  в глазах Бражелона загорелась инстинктивная враждебность. Во взгляде де Варда  сквозило намерение больно задеть Рауля.    

– Господа, –  сказал граф, – нам нужно расстаться. Я должен побывать у принца.  Сговоримся, где встретиться. Де Вард отправится со мной в Лувр, а ты. Рауль,  замени меня в доме. Ведь здесь без твоего совета ничего не делается. Брось  последний взгляд на приготовления к отъезду.    

Рауль не  избегал, но и не искал сам случаев для столкновений и дуэлей; он кивнул головой  в знак согласия и сел на скамейку на солнце.    

– Если  можно, – попросил де Гиш, – посиди здесь. Пусть тебе покажут двух  лошадей, которых я только что приобрел. Я купил их только с тем условием, что  ты одобришь мою покупку. Ах да, извини, я не успел узнать, как поживает граф де  Ла Фер?    

Произнося  эти слова, де Гиш повернулся к де Варду, стараясь увидеть, какое впечатление  произведет на него имя отца Рауля.    

– Благодарю, –  ответил Бражелон, – граф здоров.    

Молния  ненависти блеснула в глазах де Варда.    

Де Гиш  сделал вид, что не заметил этого мрачного блеска, подошел к Раулю и пожал ему руку:    

– Так  решено, Бражелон, ты встретишь нас во дворе Пале-Рояля?    

Потом  движением руки он пригласил с собой де Варда и сказал:    

– Мы  уходим. Прошу, господин Маликорн.    

При этом  имени Рауль вздрогнул.    

Ему  показалось, что он уже слышал его однажды, но он никак не мог вспомнить где.  Пока он, задумавшись, слегка раздраженный разговором с де Вардом, старался  воскресить в памяти, когда ему довелось слышать имя Маликорна, трое молодых  людей направились к Пале-Роялю, где жил Филипп Орлеанский.    

Маликорн  понял, во-первых, что приятелям хотелось поговорить, во-вторых, что он не должен  идти рядом с ними.    

Он пошел  сзади.    

– Ну  не безумие ли? – спросил де Гиш своего спутника, когда они отошли от дома  Граммонов. – Вы нападаете на д'Артаньяна, и это при Рауле!    

– Разве  запрещено нападать на д'Артаньяна?    

– Да  разве вы не знаете, что д'Артаньян представляет собой четвертую часть того  славного и грозного целого, которое называлось мушкетерами?    

– Знаю,  но не вижу, почему это может мешать мне ненавидеть д'Артаньяна.    

– Что  же он вам сделал?    

– О,  мне? Ничего.    

– Так  за что же вы его ненавидите?    

– Спросите  об этом у тени моего отца.    

– Право,  дорогой де Вард, вы меня удивляете.    

Д'Артаньян  не принадлежит к числу людей, которые, возбудив ненависть к себе, уклоняются от  сведения счетов; ваш отец, как мне говорили, тоже не любил оставаться в долгу.  А ведь не существует таких обид, которые не смывались бы кровью после честного,  хорошего удара шпаги.    

– Что  делать, мой дорогой? Между моим отцом и д'Артаньяном существовала вражда. Мне,  еще ребенку, отец говорил об этой ненависти и завещал ее мне вместе с остальным  наследством.    

– И  эта ненависть относилась только к д'Артаньяну?    

– О,  Д'Артаньян слишком был связан со своими тремя друзьями; поэтому доля ненависти,  конечно, приходится и на них.    

Де Гиш,  не спускавший глаз с де Варда, внутренне содрогнулся, увидев улыбку молодого  человека. Что-то похожее на предчувствие проникло в его сознание, и он мысленно  сказал себе, что прошло время открытых поединков между дворянами, но ненависть,  гнездясь в глубине души и не выливаясь наружу, тем не менее остается  ненавистью; словом, что после отцов, которые страстно ненавидели друг друга и  сражались на шпагах, явились сыновья, тоже ненавидящие друг друга, но избравшие  оружием интригу и предательство.    

Не Рауля,  конечно, подозревал в предательстве и интригах де Гиш: он содрогнулся от страха  за Рауля. Эти тяжелые мысли омрачили лицо де Гиша, между тем как де Вард вполне  овладел собой.    

– Впрочем, –  добавил он, – я ничего не имею лично против де Бражелона; я его совсем не  знаю.    

– Во  всяком случае, де Вард, – заметил де Гиш довольно суровым тоном, – не  забудьте одного: Рауль – мой лучший друг.    

Де Вард  поклонился.    

Они  вскоре очутились у Пале-Рояля, окруженного толпой любопытных.    

Приближенные  Филиппа Орлеанского дожидались его приказаний, чтобы сесть на коней и составить  свиту послов, которым было поручено привезти в Париж принцессу.    

Де Гиш  оставил де Варда и Маликорна около большой лестницы и поднялся к принцу. Он  пользовался такой же благосклонностью принца, как и шевалье де Лоррен, который  терпеть не мог де Гиша, хоть и улыбался ему.    

Молодой  принц сидел перед зеркалом и румянил щеки. В углу кабинета на подушках разлегся  шевалье де Лоррен; его длинные белокурые волосы только что завили, и теперь он  играл своими локонами.    

Принц  обернулся на шум и увидел графа.    

– А,  это ты, Гиш, – сказал он, – пожалуйста, подойди к нам и скажи мне  правду.    

– Ваше  высочество знает, что это мой недостаток.    

– Представь  себе, Гиш, противный Лоррен огорчает меня.    

Де  Лоррен пожал плечами.    

– Чем  именно? – спросил де Гиш. – Кажется, у шевалье нет такой привычки.    

– Он  уверяет, – продолжал принц, – что принцесса Генриетта как женщина  лучше, чем я как мужчина.    

– Берегитесь,  ваше высочество, – сказал де Гиш, хмуря брови, – вы требовали от меня  правды.    

– Да, –  ответил принц с дрожью в голосе.    

– Итак,  я вам скажу правду.    

– Не  торопись, Гиш, – вскрикнул принц, – успеешь! Посмотри на меня  хорошенько и припомни ее; впрочем, вот ее портрет, возьми.    

И он  подал графу миниатюру тонкой работы.    

Де Гиш  взял портрет и долго смотрел на него.    

– По  чести, – произнес он, – очаровательное лицо!    

– Да  посмотри хорошенько на меня, смотри же! – воскликнул принц, стараясь  привлечь к себе внимание графа, целиком поглощенного портретом.    

– Изумительное, –  прошептал де Гиш.    

– Право,  можно подумать, – продолжал принц, – что ты никогда не видел этой  маленькой девочки.    

– Я  ее видел, ваше высочество, правда, лет пять тому назад; а между  двенадцатилетним ребенком и семнадцатилетней девушкой – большая разница.    

– Ну,  говори же свое мнение.    

– Я  думаю, что портрет приукрашен, ваше высочество.    

– О  да, это верно, – с торжеством сказал принц. – Художник ей польстил.  Но, предположив даже, что она такая, выскажи свое мнение.    

– Ваше  высочество очень счастливы, имея такую очаровательную невесту.    

– Хорошо,  это твое мнение о ней, а обо мне?    

– Я  считаю, ваше высочество, что для мужчины вы слишком красивы.    

Шевалье  де Лоррен расхохотался.    

Принц  понял иронию, которая заключалась в мнении де Гиша о нем, и нахмурил брови.    

– Не  очень-то любезные у меня друзья, – проворчал он.    

Де Гиш в  последний раз взглянул на портрет и неохотно вернул его принцу.    

– Положительно,  ваше высочество, я предпочту взглянуть десять раз на вас, чем еще раз на  принцессу. Несомненно, де Лоррен усмотрел тайный смысл в словах графа,  ускользнувший от принца, и потому заметил:    

– Женитесь  тогда!    

Герцог  Орлеанский продолжал накладывать румяна на лицо; покончив с этим, он опять посмотрел  на портрет, полюбовался на себя в зеркало и улыбнулся.    

Без  сомнения, он остался доволен сравнением.    

– С  твоей стороны очень мило было прийти, – кивнул он де Гишу, – я  боялся, что ты уедешь, даже не простившись со мной.    

– Ваше  высочество слишком хорошо знает меня, чтобы считать способным на подобную неучтивость.    

– Ты,  вероятно, хочешь попросить меня о чем-нибудь перед отъездом из Парижа?    

– Да,  ваше высочество, вы угадали, у меня действительно есть к вам просьба.    

– Хорошо,  говори.    

Де  Лоррен весь превратился в слух; ему казалось, что всякая милость, оказываемая  другому, украдена у него.    

Де Гиш  колебался.    

– Может  быть, ты нуждаешься в деньгах? – спросил принц. – Это как нельзя  более кстати, я сейчас очень богат. Суперинтендант финансов прислал мне  пятьдесят тысяч пистолей.    

– Благодарю,  ваше высочество, речь идет не о деньгах.    

– Чего  же ты просишь? Говори.    

– Назначения  одной фрейлины.    

– Ого,  Гиш, каким ты становишься покровителем! – презрительно заметил  принц. – Неужели ты только и будешь говорить мне о разных дурочках?    

Де  Лоррен улыбнулся: он знал, что принц не любил, когда покровительствовали  женщинам.    

– Ваше  высочество, – сказал граф, – я не покровительствую особе, о которой  говорю вам; за нее просит один из моих друзей.    

– А,  это дело другого рода. А как зовут особу, за которую просит твой друг?    

– Мадемуазель  де Ла Бом Леблан де Лавальер, фрейлина вдовствующей герцогини Орлеанской.    

– Фи,  хромая, – зевнул де Лоррен, полулежа на подушках.    

– Хромая? –  повторил принц. – И она постоянно будет перед глазами моей жены? Ну, нет,  это слишком опасное зрелище при беременности.    

Шевалье  де Лоррен расхохотался.    

– Господин  де Лоррен, – остановил его граф, – вы поступаете невеликодушно: я  прошу, а вы мне вредите.    

– Извините,  граф, – сказал де Лоррен, встревоженный тоном, каким де Гиш произнес эти  слова. – Я совсем не хотел этого, и, право, мне кажется, что я спутал эту  девицу с другой особой.    

– Без  сомнения. Я уверяю вас, что вы ошиблись.    

– Но  скажи, для тебя это очень важно, Гиш? – поинтересовался принц.    

– Очень,  ваше высочество.    

– Хорошо,  решено. Но больше не проси ни за кого: все места заняты.    

– Ах, –  воскликнул де Лоррен, – уже полдень: этот час был назначен для отъезда.    

– Вы  прогоняете меня, сударь? – спросил де Гиш.    

– О,  вы меня обижаете, граф! – ответил де Лоррен.    

– Ради  бога, граф; прошу вас, шевалье, не ссорьтесь, – капризно попросил  принц. – Разве вы не видите, что это огорчает меня?    

– Нужна  подпись, – напомнил де Гиш.    

– Вынь  из этого ящика патент и дай мне.    

Одной  рукой де Гиш подал принцу бумагу, а другой – перо, которое обмакнул в  чернила.    

Принц  поставил подпись.    

– Бери, –  сказал он, подавая графу бумагу, – но с условием: помирись с Лорреном.    

– Охотно, –  поклонился де Гиш.    

И он  протянул руку любимцу герцога с равнодушием, похожим на презрение.    

– Идите,  граф, – сказал де Лоррен, по-видимому, не заметив его пренебрежения, –  уезжайте и привезите нам принцессу, которая должна не слишком отличаться от  своего портрета.    

– Да,  уезжай и возвращайся скорее. Кстати, кого ты с собой берешь?    

– Бражелона  и Варда.    

– Славных  спутников, очень храбрых.    

– Слишком  храбрых, – заметил шевалье. – Постарайтесь привезти назад обоих,  граф.    

«Подлая душа, –  подумал Гиш. – Он прежде всего и повсюду чует зло».    

И,  поклонившись принцу, он вышел.    

Выйдя во  двор, он помахал подписанным патентом.    

Маликорн  бросился к нему и, дрожа от радости, схватил бумагу. Но когда Маликорн прочел  ее, де Гиш понял, что он ждет еще чего-то.    

– Терпение,  терпение, – засмеялся граф. – Дело в том, что там был де Лоррен, и я  побоялся потерпеть неудачу, попросив слишком многого. Дождитесь моего  возвращения. До свидания.    

– До  свидания, господин граф. Тысяча благодарностей, – сказал Маликорн.    

– Пошлите  ко мне Маникана. Да, правда ли, что де Лавальер хромает?    

Когда он  произносил эти слова, позади него остановилась лошадь.    

Граф  обернулся и увидел, как побледнел Бражелон, въехавший в это мгновение во двор.  Бедный влюбленный слышал его слова. Но Маликорн не слыхал; он отошел уже  слишком далеко.    

«Почему  здесь говорят о Луизе? – спросил себя Рауль. – О, только бы этот  улыбающийся де Вард не вздумал сказать что-нибудь о ней при мне».    

– Скорее,  господа, в путь! – крикнул де Гиш.    

Принц,  окончивший свой туалет, подошел к окну. Вся свита приветствовала его, и через десять  минут знамена, шарфы и перья уже развевались в такт галопу лошадей.    

 Глава 35. В ГАВРЕ    

     

Все эти  придворные, блестящие, веселые, оживленные, приехали в Гавр через четыре дня  после отъезда из Парижа. Было уже около пяти часов вечера; от принцессы не  приходило пока никаких известий.    

Начались  поиски квартир; кое-где вспыхивали споры между господами и ссоры между лакеями.  И вот в разгаре этой суматохи де Гишу показалось, что он видит Маникана.  Действительно, Маникан приехал, но так как Маликорн завладел его лучшим  костюмом, то он был лишь в фиолетовом вышитом серебром бархатном платье,  которое он успел выкупить.    

Посмотрев  на печальное лицо Маникана, граф не мог удержаться от смеха.    

– О  мой бедный Маникан, – заметил он, – какой ты фиолетовый! Ты в трауре?    

– Да,  я ношу траур, – ответил тот.    

– По  ком или по чем?    

– По  моему исчезнувшему голубому с золотом камзолу. У меня остался только этот, да и  то мне пришлось долго экономить, чтобы выкупить его.    

– В  самом деле?    

– Право,  тебя это не может удивить, ты ведь оставил меня без денег.    

– Но  ты приехал, это главное.    

– Да,  приехал, и по ужасным дорогам.    

– Где  ты поместился?    

– Нигде!    

Де Гиш  рассмеялся.    

– Ну  так где поместишься?    

– Там  же, где ты.    

– Я  и сам не знаю.    

– Значит,  ты или принц не сняли заранее дома?    

– Ни  он, ни я об этом не подумали. Я полагаю, что Гавр велик и что в нем найдется  конюшня на двенадцать лошадей и порядочный дом в приличном квартале…    

– О,  хороших домов здесь много, только не для нас.    

– Как  не для нас? Для кого же?    

– Да  для англичан! Все дома сняты герцогом Бекингэмом.    

– Что? –  спросил де Гиш, которого это имя заставило насторожиться.    

– Да,  мой дорогой, герцогом Бекингэмом. Его милость прислал заранее курьера, который  здесь уже три дня и снял все хорошие помещения в городе.    

– Но  ведь не занимает же герцог всего Гавра, черт побери!    

– Конечно,  не занимает, потому что он еще не высадился, но когда высадится, займет.    

– Хорошо!  Человек, занявший целый дом, довольствуется им и не снимает второго.    

– Да,  но два человека?    

– Ну,  допустим – два дома… четыре, шесть, десять, если хочешь, но ведь в Гавре  домов сто.    

– В  таком случае сняты все сто.    

– Невозможно.    

– Ах,  упрямец, говорю я тебе, что Бекингэм снял все дома, окружающие здание, где  должны остановиться вдовствующая королева Англии и принцесса, ее дочь.    

– Ого,  вот это интересно! – сказал де Бард, поглаживая шею своей лошади.    

– Но  это так.    

– Вы  уверены, господин де Маникан?    

Задавая  вопрос, де Вард искоса посмотрел на де Гиша, словно желая узнать, насколько можно  доверять его другу.    

Тем  временем наступила ночь. Факелы, пажи, лакеи, конюхи, лошади и кареты наводнили  порт и площадь. Факелы отражались в канале, который наполнялся водой прилива, а  по другую сторону мола виднелись тысячи лиц любопытных матросов и горожан,  старавшихся не упустить ни одной подробности зрелища.    

– Но, –  вскричал де Гиш, – почему герцог Бекингэм решил так заблаговременно нанять  помещения?    

– На  это у него была причина, – ответил Маникан.    

– Ты  знаешь ее? Скажи!    

– Наклонись.    

– Что  же? Этого нельзя сказать громко?    

– Суди  сам.    

Де Гиш  наклонился.    

– Любовь, –  прошептал Маникан.    

– Я  ничего больше не понимаю.    

– Скажи  лучше: «еще не понимаю».    

– Объясни.    

– Слушай  же: говорят, что его высочество герцог Орлеанский будет самым несчастным из  мужей.    

– Как?  Герцог Бекингэм?..    

– Это  имя приносит несчастье особам королевского дома Франции.    

– Итак,  герцог?..    

– Уверяют,  будто он до безумия влюблен в принцессу и не хочет никого подпускать к ней.    

Де Гиш  вспыхнул.    

– Хорошо,  хорошо, благодарю, – сжал он руку Маникана. Потом он выпрямился и добавил:    

– Ради  бога, Маникан, постарайся, чтобы это не дошло до ушей французов, в противном случае,  Маникан, под солнцем нашей страны засверкают шпаги, которым не страшна  английская сталь.    

– Впрочем, –  продолжал Маникан, – я не знаю, не выдумка ли эта любовь; может быть, все  это басни.    

– Нет, –  сказал де Гит, стиснув зубы, – это, должно быть, правда.    

– В  конце концов какое дело тебе да и мне тоже, станет или нет принц тем, кем был  покойный король? Герцог Бекингэм-отец – для королевы; герцог  Бекингэм-сын – для молодой принцессы; для всех остальных – ничего.    

– Маникан,  Маникан!    

– Черт  возьми! Это или факт, или, по крайней мере, общее мнение.    

– Замолчи, –  остановил его граф.    

– А  почему нужно молчать? – возразил де Вард, – это очень почетно для  французской нации. Вы не разделяете моего мнения, виконт?    

– Какого? –  грустно спросил Бражелон.    

– Я  спрашиваю, не почетно ли, что англичане оказывают честь красоте наших королев и  принцесс?    

– Простите,  я не знаю, о чем идет речь, и прошу объяснить мне.    

– Герцогу  Бекингэму-отцу нужно было приехать в Париж, чтобы его величество король Людовик  Тринадцатый заметил, что его жена одна из красивейших женщин французского  двора. Теперь нужно, чтобы Бекингэм-сын, в свою очередь, подтвердил красоту  принцессы французской крови своим преклонением перед ней. Отныне дипломом на  красоту будет служить любовь, внушенная нашим заморским соседям.    

– Извините, –  ответил Бражелон, – я не люблю таких шуток. Мы, дворяне, – хранители  чести наших королев и принцесс. Если мы будем смеяться над ними, что же  останется делать лакеям?    

– Ого,  сударь, – возмутился де Вард, уши которого покраснели. – Как я должен  понимать ваши слова?    

– Понимайте  как угодно, – холодно ответил де Бражелон.    

– Рауль,  Рауль, – пытался охладить его де Гиш.    

– Господин  де Вард! – воскликнул Маникан, видя, что тот направил свою лошадь в  сторону Рауля.    

– Господа,  господа, – сказал де Гиш, – не подавайте дурного примера на улице. Де  Вард, вы не правы.    

– Не  прав? В каком отношении?    

– Не  правы в том, что всегда и обо всем говорите дурно, – отрезал Рауль со  своим неумолимым хладнокровием.    

– Пощади,  Рауль, – шепнул де Гиш.    

– Не  деритесь, пока не отдохнете; не то ваш поединок добром не кончится, –  сказал Маникан.    

– Вперед,  вперед, господа, – вмешался де Гиш, – едемте.    

И,  оттеснив лошадей и пажей, он проложил себе путь в толпе, увлекая за собой всю  французскую свиту.    

Большие  ворота какого-то двора были раскрыты… Де Гиш въехал туда;    

Бражелон,  де Вард, Маникан и четверо других дворян последовали за ним.    

Там они  устроили нечто вроде военного совета относительно мер, к которым надлежит прибегнуть,  чтобы спасти достоинство посольства.    

Бражелон  высказался за то, что необходимо уважать право первенства.    

Де Вард  предложил захватить город силой, что Маникану показалось чересчур смелым. Он  посоветовал прежде всего выспаться. По его мнению, это было самое  благоразумное. К несчастью, для того чтобы последовать его совету, не хватало  немногого: кроватей и крыши.    

Де Гиш  молча думал несколько минут, потом громко сказал:    

– Кто  меня любит, за мной!    

– Свита  тоже? – спросил паж, подошедший к группе.    

– Все! –  крикнул стремительный молодой человек. – Маникан, покажи нам дом, который  должна занимать ее высочество принцесса.    

Не  понимая намерений графа, его друзья двинулись за ним в сопровождении веселой и  шумной толпы народа.    

Со  стороны порта, налетая могучими порывами, дул ветер.    

 Глава 36. В МОРЕ    

     

На  следующий день погода была спокойнее, хотя все еще дул ветер.    

Солнце  поднялось в красном облаке, и его кровавые лучи заискрились на гребнях черных  волн.    

С  караульных вышек вели непрестанное наблюдение.    

К  одиннадцати часам утра заметили судно, которое шло на всех парусах; два других  виднелись в полумиле от него. Корабли летели, как стрелы, выпущенные могучим  стрелком, но море так волновалось, что быстрота их движения не уменьшала качки,  бросавшей суда то на правый, то на левый борт.    

Вскоре  форма кораблей и цвет вымпелов показали, что это суда английского флота.  Впереди шел корабль с адмиральским флагом; на нем ехала принцесса.    

Немедленно  распространилась весть о ее прибытии.    

Вся  французская знать устремилась в порт, а народ высыпал на набережную и на мол.    

Через  два часа отставшие суда догнали адмиральский корабль, и все три, видимо, не  решаясь войти в узкий вход гавани, бросили якорь между Гавром и мысом Гев.    

Тотчас  же адмиральский корабль салютовал двенадцатью пушечными выстрелами; форт  Франциска I ответил тем же.    

Немедленно  сто шлюпок вышли в море; все они были разукрашены богатыми тканями и  предназначались для того, чтобы доставить французских дворян на корабли,  стоявшие на якоре.    

Но  стоило посмотреть, как качались эти шлюпки даже в бухте, – а за молом,  точно горы, вздымались и с грохотом разбивались на отмелях волны, – чтобы  всякому стало ясно, что ни одна из них не пройдет и четверти расстояния до  кораблей. Однако, несмотря на ветер и бурю, лоцманская шлюпка собиралась выйти  из порта, чтобы предоставить себя в распоряжение английского адмирала.    

Де Гиш  выбирал суденышко поустойчивее, на котором можно было бы добраться до английских  кораблей, когда заметил лоцманскую шлюпку.    

– Рауль, –  спросил он, – не находишь ли ты, что разумным и сильным существам, вроде  нас с тобой, стыдно отступать перед грубой силой ветра и волн?    

– Я  как раз думал об этом, – ответил Бражелон.    

– Что  же? Давай сядем в шлюпку и поплывем! Хочешь, де Вард?    

– Берегитесь:  вы утонете, – пригрозил им Маникан.    

– И  главное, попусту, – прибавил де Вард. – При таком ветре вы никогда не  доберетесь до кораблей.    

– Значит,  ты отказываешься?    

– О  да. Я охотно рискну жизнью в борьбе с человеком, – заметил де Вард, искоса  взглянув на Бражелона. – Но не имею ни малейшего желания сражаться ударами  весел с потоками соленой воды.    

– А  я, – сказал Маникан, – если бы даже мне удалось добраться до  английских судов, вовсе не желаю губить свой единственный чистый костюм.    

Шлюпку  окатит волной, а соленая вода оставляет пятна.    

– Значит,  ты тоже отказываешься? – вскричал де Гиш.    

– Решительно,  можешь быть уверен, и не раз, а дважды.    

– Тогда  я отправлюсь один.    

– Нет, –  перебил его Рауль, – я еду с тобой.    

Рауль,  хладнокровно взвесивший опасность, счел ее неминуемой; но ему хотелось сделать  то, на что не решался де Вард.    

Шлюпка  уже отходила. Де Гиш крикнул лоцману:    

– Эй,  нам нужно два места!    

И,  завернув пять или шесть пистолей в бумагу, он бросил их с набережной в шлюпку.    

– Видно,  вы не боитесь соленой воды, молодые господа, – сказал лоцман.    

– Мы  ничего не боимся, – ответил де Гиш.    

– Тогда  пожалуйте.    

Лоцман  подвел шлюпку к берегу. Де Гиш и Рауль один за другим с одинаковой легкостью  прыгнули в нее.    

– Старайтесь,  молодцы, – сказал де Гиш. – У меня в кошельке есть еще двадцать  пистолей; если мы достигнем адмиральского корабля, они ваши.    

Гребцы  налегли на весла, и шлюпка полетела по волнам.    

Всех  заинтересовала эта опасная затея. Жители Гавра толпились на молу; все следили  за шлюпкой. Утлое суденышко то на секунду повисало на пенистых гребнях, то,  словно брошенное с высоты, ныряло в глубину ревущей бездны. Тем не менее после  часовой борьбы оно подошло к адмиральскому судну, от которого уже отделились  две шлюпки, вышедшие на помощь.    

На  шканцах адмиральского корабля под балдахином из бархата, отделанного  горностаем, сидели вдовствующая королева и молодая принцесса; подле них стоял  адмирал, граф Норфолк. Они с ужасом следили, как шлюпка то взлетала к небу, то  проваливалась в пучину, а на темном фоне ее паруса выделялись фигуры  французских дворян.    

Матросы,  стоявшие у борта и взобравшиеся на реи, восхищались храбростью двух смельчаков,  ловкостью лоцмана и силой матросов. Торжествующее «ура» встретило де Гиша и де  Бражелона, вступивших на корабль. Граф Норфолк, красивый молодой человек лет  двадцати шести, пошел навстречу прибывшим.    

Де Гиш и  де Бражелон ловко поднялись по спущенному трапу и в сопровождении графа  Норфолка подошли поклониться высочайшим особам.    

Уважение,  а главное, какая-то безотчетная робость помешали графу де Гишу рассмотреть  молодую принцессу. Она же, напротив, тотчас заметила его и спросила мать:    

– Это  не принц там, в лодке?    

Королева  Генриетта, знавшая принца лучше, чем ее дочь, улыбнулась ошибке, объясняемой  самолюбием молодой девушки, и ответила:    

– Нет,  это только граф де Гиш, его любимец.    

Принцессе  пришлось скрыть невольную симпатию, вызванную смелостью графа.    

Де Гиш  наконец отважился взглянуть на принцессу, чтобы сравнить оригинал с портретом.    

Когда он  увидел бледное лицо принцессы, ее живые глаза, очаровательные каштановые волосы,  трепетные губы, королевское движение руки, милостивое и приветливое, его  охватило такое волнение, что он потерял бы равновесие, если бы Рауль не  поддержал его. Изумленный взгляд друга и благосклонный жест королевы заставили  де Гиша опомниться.    

В  немногих словах он объяснил, что его послал принц; потом поклонился адмиралу и  знатным англичанам, окружавшим королеву и принцессу.    

Вслед за  де Гишем представили Рауля. Он был принят очень милостиво.    

Все  знали, какую роль играл граф де Ла Фер при реставрации Карла II; кроме того,  именно граф вел переговоры относительно брака, возвращавшего во Францию внучку  Генриха IV.    

Рауль  превосходно говорил по-английски и служил своему другу переводчиком в его  беседе с молодыми английскими вельможами, не знавшими французского языка.    

Вскоре  появился молодой человек изумительной красоты, в роскошном костюме и богатом  вооружении. Он подошел к королеве и принцессе, которые беседовали с графом  Норфолком, и сказал с плохо скрываемым нетерпением:    

– Ваше  величество и ваше высочество, пора сходить на берег.    

В ответ  на приглашение принцесса поднялась и уже хотела принять руку, которую ей поспешно  подал молодой красавец, но адмирал выступил вперед.    

– Простите,  милорд Бекингэм, – заговорил он, – сейчас переправа невозможна для  дам. Волнение слишком сильно; но к четырем часам ветер, вероятно, спадет.  Поэтому мы высадимся только вечером.    

– Позвольте,  милорд, – сказал Бекингэм с раздражением, которого он даже не пытался  скрыть. – Вы удерживаете дам, не имея на то права. Ее высочество, к  счастью, принадлежит Франции, и, как видите, Франция устами своих послов  требует ее к себе.    

Он  указал рукой на де Гиша и Рауля, в то же время кланяясь им.    

– Я  не думаю, – ответил адмирал, – чтобы эти господа желали подвергать  опасности жизнь королевы и принцессы.    

– Милорд,  эти господа, идя против ветра, переправились на корабль.    

Надо  полагать, что опасность для королевы и принцессы будет не большей, если они  поплывут по ветру.    

– Эти  господа очень храбры, – сказал адмирал. – Вы видели, что многие  стояли на набережной, но не решились последовать за ними. Кроме того, они  пустились в море, очень бурное даже для моряков, желая как можно скорее  приветствовать ее высочество и ее августейшую мать. Я поставлю наших гостей в  пример моему штабу, но принцесса и королева в этом не нуждаются.    

Взглянув  украдкой на графа де Гиша, принцесса заметила, как краска залила его щеки.    

Бекингэм  не уловил этого взгляда: он следил только за Норфолком. Герцог, очевидно, ревновал  к адмиралу и горел желанием как можно скорее увезти принцессу с шаткой палубы  корабля, где властелином был адмирал.    

– Впрочем, –  заметил Бекингэм, – я обращаюсь к мнению принцессы.    

– А  я, милорд, – ответил адмирал, – обращаюсь к своей совести и  ответственности. Я обещал доставить принцессу во Францию целой и невредимой и  сдержу свое обещание.    

– Однако,  сударь…    

– Позвольте  вам напомнить, милорд, что здесь распоряжаюсь я один.    

– Отдаете  ли вы себе отчет в своих словах, милорд? – высокомерно спросил Бекингэм.    

– Вполне,  и повторяю: я один командую здесь, герцог, и все повинуются мне – море,  ветер, суда и люди.    

Это были  прекрасные слова, сказанные с достоинством. Рауль заметил, какое впечатление  произвели они на Бекингэма. Герцог вздрогнул всем телом и оперся спиной на одну  из колонок балдахина, чтобы не упасть, глаза его налились кровью, и рука легла  на эфес шпаги.    

– Герцог, –  повернулась к нему королева, – позвольте заметить вам, что я вполне  разделяю мнение графа Норфолка. Кроме того, не будь даже этого тумана, мы все  же должны были бы уделить несколько часов человеку, который так благополучно и  так заботливо доставил нас к берегам Франции, где ему придется расстаться с  нами.    

Вместо  ответа Бекингэм вопросительно взглянул на принцессу.    

Но  принцесса, полускрытая бархатными, расшитыми золотом складками балдахина, не слушала  этого спора. Она смотрела на графа де Гиша, который разговаривал с Раулем.    

Это был  новый удар для Бекингэма: ему показалось, что во взгляде принцессы Генриетты он  прочитал более глубокое чувство, чем простое любопытство.    

Он  отошел, шатаясь, к главной мачте.    

– У  герцога Бекингэма ноги не моряка, – сказала по-французски вдовствующая  королева. – Наверное, поэтому он так сильно желает ступить на твердую  землю.    

Молодой  человек услышал ее слова, побледнел как смерть и ушел, опустив руки, сливая в  одном вздохе давнишнюю любовь с новой ненавистью.    

Между  тем адмирал, не обращая больше внимания на недовольство герцога, провел королеву  и принцессу в свою каюту на корме, где был подан роскошный обед, достойный  присутствующих.    

Адмирал  сел справа от принцессы, посадив по левую руку от нее де Гиша. Это место занимал  обычно Бекингэм.    

Войдя в  столовую, герцог испытал еще один удар. Согласно этикету, который он должен был  уважать, как вторую королеву, его понизили и за столом.    

Де Гиш,  побледневший от счастья еще больше, чем его соперник от гнева, с трепетом опустился  на стул подле принцессы, шуршание шелкового платья которой заставляло сердце  графа биться от не изведанного еще доселе наслаждения.    

После обеда  Бекингэм быстро подошел к принцессе, чтобы предложить ей руку.    

Теперь  настала очередь де Гиша дать урок герцогу.    

– Милорд, –  сказал он, – будьте так добры, с этого мгновения не становитесь между ее  высочеством принцессой и мной. Теперь ее высочество действительно принадлежит  Франции, и если принцесса оказывает мне честь, подавая мне руку, она касается  руки принца, брата короля.    

С этими  словами он предложил руку принцессе с таким явным смущением и в то же время с  таким мужественным благородством, что среди англичан послышался шепот  восхищения, а у Бекингэма вырвался тяжелый вздох.    

Рауль  любил: Рауль все понял. Оп посмотрел на де Гиша глубоким взглядом, каким мать  или друг предупреждают сына или друга об угрожающей ему опасности.    

Наконец  к двум часам из-за туч выглянуло солнце.    

Ветер  стих; море стало гладким, как зеркало; туман, обволакивавший землю, рассеялся.  И тогда показались приветливые берега Франции, усыпанные тысячью белых домов,  выделявшихся на зелени деревьев и синеве неба.    

 Глава 37. ПАЛАТКИ    

     

Как мы  уже видели, адмирал решил не обращать внимания на грозные взгляды и вспышки  гнева Бекингэма. Со времени отплытия из Англии Норфолк успел понемногу  привыкнуть к ним. Де Гиш еще не заметил враждебности, которая, казалось,  зародилась у молодого лорда против него; однако инстинктивно он чувствовал  некоторое нерасположение к фавориту Карла II.    

Королева-мать,  женщина опытная и хладнокровная, понимала положение вещей и готовилась в  надлежащий момент разрубить запутавшийся узел. Этот момент наступил. Море и ветер  стихли. Не прекратилась только буря в сердце Бекингэма. Герцог нетерпеливо  твердил вполголоса молодой принцессе:    

– Ради  бога, принцесса, умоляю вас, спустимся на берег. Неужели вы не видите, что этот  наглец, герцог Норфолк, убивает меня своими заботами о вас, своим обожанием?    

Генриетта  улыбнулась, не поворачивая головы, и с выражением нежного упрека и томной  дерзости в голосе, придающим отказу оттенок расположения, кокетливо прошептала:    

– Дорогой  лорд, я вам повторяю, что вы безумны.    

Мы уже  сказали, что ни одна из этих подробностей не ускользнула от Рауля. Он слышал  просьбу Бекингэма и слова принцессы; видел, как Бекингэм, получив такой ответ,  отступил, вздохнул и провел рукой по лбу. Обладая способностью трезво судить,  Рауль понял все и ужаснулся, оценив положение вещей и состояние умов.    

Наконец  адмирал велел спустить шлюпки, но умышленно не торопил людей.    

Бекингэм  встретил распоряжение адмирала таким взрывом радости, что посторонний  наблюдатель счел бы герцога помешанным.    

По  распоряжению графа Норфолка большой, разукрашенный флагами баркас медленно спустили  с адмиральского корабля; в нем могли поместиться двадцать гребцов и пятнадцать  пассажиров. Бархатные ковры, подушки с гербами Англии, цветочные гирлянды  составляли главное украшение этого поистине королевского судна.    

Едва оно  коснулось поверхности воды, едва гребцы подняли весла, точно взявшие на караул  солдаты, в ожидании пока принцесса сойдет с корабля, как Бекингэм подбежал к  трапу, надеясь занять место в том же катере. Но королева его остановила.    

– Милорд, –  сказала она, – моей дочери и мне не приличествует высаживаться на берег  раньше, чем для нас будут приготовлены помещения. Итак, я вас прошу, герцог,  отправиться первым в Гавр и позаботиться о том, чтобы все было готово к нашему  прибытию.    

Эта просьба  была для герцога последним ударом, тем более ужасным, что он был неожиданным.  Он покраснел, прошептал что-то, но ничего не смог ответить.    

До сих  пор в нем теплилась надежда, что ему удастся побыть около принцессы хоть во  время переправы и насладиться до конца мгновениями, которые ему подарила  судьба. Но приказание звучало строго.    

Адмирал,  слышавший распоряжение королевы, тотчас крикнул:    

– Спустить  маленькую шлюпку!    

Команда  была исполнена с быстротой, обычной на военных кораблях.    

Опечаленный  Бекингэм с отчаянием посмотрел на принцессу, бросил умоляющий взгляд на  королеву и другой взгляд, полный гнева, на адмирала.    

Принцесса  сделала вид, что ничего не произошло. Королева отвернулась.    

Адмирал  улыбнулся.    

Заметив  это, Бекингэм, казалось, готов был броситься на Норфолка.    

Королева-мать  поднялась с места.    

– Отправляйтесь,  сударь, – приказала она.    

Хватаясь  за последнюю надежду, Бекингэм спросил, задыхаясь от прилива самых разнообразных  чувств:    

– А  вы, господа де Гиш и де Бражелон, не отправитесь со мной?    

Де Гиш поклонился.    

– Я  и виконт де Бражелон, – ответил он, – находимся в распоряжении  королевы. Мы сделаем все, что нам прикажет ее величество.    

И он  посмотрел на принцессу. Она опустила глаза.    

– Простите,  герцог, – сказала королева, – но граф де Гиш представляет особу  принца. Он должен принять нас от лица Франции, как вы, герцог, провожали нас от  лица Англии. Следовательно, граф должен сопровождать нас. Кроме того, мы не  можем не оказать ему этой небольшой милости и в награду за ту отвагу, которую  он проявил, выехав нам навстречу в такую бурную поводу.    

Бекингэм  открыл рот, словно собираясь ответить. Однако он или не знал, что сказать, или  не подыскал подходящих слов, но только ни один звук не слетел с его губ, и,  повернувшись, точно в бреду, он прыгнул в шлюпку прямо с палубы корабля.    

Гребцы  едва успели подхватить его и удержать равновесие, ибо сильный толчок чуть не  опрокинул лодку.    

– Положительно,  герцог сошел с ума, – громко заметил адмирал, обращаясь к Раулю.    

– Я  боюсь за него, – ответил Бражелон.    

Высадившись  на берег, Бекингэм впал в такое оцепенение, что если бы не встретил своего  курьера, посланного им заранее в Гавр в качестве квартирьера, он не нашел бы  дороги. Войдя в предназначенный для него дом, он заперся, как Ахилл в своей  палатке.    

Баркас  королевы и молодой принцессы отошел от адмиральского судна почти в то самое  мгновение, как герцог ступил на берег. За первым баркасом отплыл второй, со  свитой, придворными и близкими друзьями.    

Все  обитатели Гавра, разместившись в рыбацких шаландах, плоскодонках или длинных нормандских  лодках, двинулись навстречу королевскому баркасу.    

Пушки  фортов гремели. Английские корабли отвечали салютами. Огненные облака вылетали  из зияющих жерл, превращались в мягкие клубы дыма, плыли над поверхностью моря  и таяли в небесной лазури.    

Принцесса  спустилась на набережную. Веселая музыка встретила и сопровождала ее повсюду.    

В то  время как Генриетта ступала маленькими ножками по роскошным коврам и цветам,  граф де Гиш и Рауль, выбравшись из толпы англичан, направились к зданию,  предназначенному для будущей герцогини Орлеанской.    

– Поспешим, –  сказал Рауль де Гишу. – Судя по характеру Бекингэма, он устроит  какой-нибудь подвох, когда увидит, к чему привело наше вчерашнее совещание.    

– О, –  ответил граф, – ведь мы оставили де Варда, это олицетворение твердости, и  Маникана, воплощение кротости.    

Тем не  менее де Гиш заторопился, и через пять минут они уже были подле ратуши.    

Прежде  всего их поразила огромная толпа на площади.    

– Ага, –  заметил де Гиш, – по-видимому, наши помещения готовы.    

Действительно,  на площади перед ратушей возвышалось восемь чрезвычайно красивых палаток с  развевающимися над ними флагами Франции и Англии.    

Палатки  окружили ратушу, точно разноцветный пояс. Десять пажей и двенадцать всадников  легкой конницы, составлявшие свиту послов, охраняли палатки. Это было  удивительное, сказочное зрелище.    

Импровизированные  жилища соорудили в течение ночи.    

Убранные  внутри и снаружи самыми роскошными тканями, какие только можно было достать в  Гавре, палатки образовали кольцо вокруг ратуши, резиденции молодой принцессы.  Между ними были протянуты шелковые канаты, охраняемые часовыми. Таким образом,  план Бекингэма совершенно рушился, если он действительно хотел отрезать доступ  к ратуше для всех, кроме себя и своих англичан.    

Единственный  проход, который вел к лестнице здания, не прегражденный шелковыми канатами,  охранялся по бокам двумя одинаковыми палатками с флагами.    

Эти две  палатки предназначались для де Гиша и Рауля. Во время их отсутствия палатку де  Гиша должен был занимать де Вард, а палатку Рауля Маникан.    

Вокруг  этих восьми шатров множество офицеров, дворян и пажей, блистая шелками и золотом,  жужжали, точно пчелы около улья. Все они были при шпагах и готовы были  повиноваться знаку де Гиша или де Бражелона, возглавлявших посольство.    

Еще с  улицы, которая вела на площадь, де Гиш и. Рауль заметили щегольски одетого молодого  дворянина, скакавшего к ратуше. Толпа любопытных расступалась перед ним. Увидя  столь неожиданно появившиеся палатки, он вскрикнул от гнева и отчаяния. Это был  Бекингэм, который уже оправился от уроков, полученных на корабле, надел  ослепительный костюм и решил дожидаться принцессы и королевы подле ратуши.    

Но около  палаток герцогу преградили дорогу, и ему пришлось остановиться. Потеряв самообладание,  Бекингэм поднял хлыст; два офицера схватили его за руки.    

Де Варда  не было на месте. Он находился в ратуше, где передавал какие-то приказания де  Гиша.    

При  звуке голоса Бекингэма Маникан, лениво лежавший на подушках в одной из крайних  палаток, поднялся со своим обычным беспечным видом и, слыша, что шум  продолжается, выглянул из-за портьеры.    

– Что  такое? – спросил он кротко. – Кто это так шумит?    

Случайно  в ту минуту, когда он заговорил, воцарилась тишина, и, хотя Маникан произносил  слова мягко и негромко, все услышали его вопрос.    

Бекингэм  обернулся и увидел эту высокую, худую фигуру и ленивое лицо.    

Должно  быть, наружность французского дворянина, одетого, как мы уже сказали, довольно  скромно, не внушила герцогу большого уважения, потому что он презрительно  бросил:    

– Кто  вы такой?    

Маникан  оперся на руку рослого солдата и ответил тем же спокойным тоном:    

– А  вы?    

– Я  герцог Бекингэм. Я снял все дома, окружающие ратушу, и раз я их снял, то они  принадлежат мне. А я арендовал их для того, чтобы иметь свободный доступ к  ратуше, и вы не имеете права преграждать мне путь.    

– Но,  сударь, кто же мешает вам? – поинтересовался Маникан.    

– Ваши  часовые.    

– Потому  что вы желаете проехать верхом, а приказано допускать только пешеходов.    

– Никто  не имеет права приказывать здесь, кроме меня, – сказал герцог.    

– Почему,  сударь? – мягко спросил Маникан. – Сделайте милость, объясните эту  загадку.    

– Я  уже сказал вам: я снял все дома вокруг площади.    

– Мы  это знаем, потому-то нам осталась только самая площадь.    

– Вы  ошибаетесь: площадь тоже моя, как и дома.    

– Извините,  сударь, вы ошибаетесь; у нас говорят: мостовая короля; следовательно, площадь  принадлежит королю, а так как мы посланники короля, площадь наша.    

– Сударь,  я уже спросил вас, кто вы такой, – повторил Бекингэм, раздраженный  хладнокровием своего собеседника.    

– Мое  имя Маникан, – ответил молодой человек голосом нежным, как эолова арфа.    

Герцог  пожал плечами.    

– Одним  словом, – сказал он, – когда я нанимал дома, окружающие ратушу,  площадь была свободна. Эти бараки портят вид: уберите их!    

Глухой,  угрожающий ропот пронесся в толпе слушателей.    

В это  мгновение явился де Гиш; он растолкал солдат, отделявших его от герцога, и в  сопровождении Рауля подошел к Бекингэму, а в то же время с другой стороны к  герцогу приблизился де Вард.    

– Простите,  милорд, – обратился граф к герцогу, – но если вы чем-нибудь  недовольны, будьте любезны обращаться ко мне, так как именно я велел соорудить  эти постройки.    

– Кроме  того, замечу вам, что слово «барак» звучит плохо, – любезным тоном  прибавил Маникан.    

– Итак,  герцог, вы говорили?.. – продолжал де Гиш.    

– Я  говорил, граф, – отвечал Бекингэм голосом, в котором все еще звучал гнев,  смягченный, однако, присутствием равного ему человека, – я говорил, что  невозможно оставить здесь эти палатки.    

– Невозможно? –  спросил де Гиш. – А почему?    

– Они  мне мешают.    

У де Гиша  невольно вырвалось нетерпеливое восклицание, но холодный взгляд Рауля заставил  его сдержаться.