1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
Как счастлив хозяин и как хорошо всё ладится у него в доме,  если есть у него умный работник, который хотя и слушает его да поступает не  так, как говорит хозяин, а следует своему собственному разуму. Вот такой умный  Ганс и был послан однажды своим хозяином на поиски пропавшей коровы. Долго он  не возвращался, и хозяин подумал: «А верный-то Ганс уж как в работе старается!»  А тот домой всё не возвращался. Начал уже хозяин опасаться, не случилось ли с  работником какого несчастья, и вот собрался он сам идти его разыскивать. Долго  ему пришлось искать; наконец нашёл он работника, тот бегал взад и вперёд по  широкому полю.    

– Ну, милый Ганс, – сказал хозяин, нагнав  его, – что ж, нашёл ты корову, за которой я тебя посылал?    

– Нет, хозяин, – ответил тот, – коровы я не  нашёл, да я её и не искал.    

– А что ж ты, Ганс, искал?    

– Кое-что получше, и, по счастью, нашёл.    

– А что же ты нашёл?    

– Трёх чёрных дроздов, – ответил работник.    

– А где же они? – спросил хозяин.    

– Да вот одного вижу, другого слышу, а за третьим  гоняюсь, – ответил расторопный работник.    

Берите пример с Ганса, не заботьтесь о своём хозяине и об  его указаниях, а делайте лучше то, что вам вздумается, к чему будет охота, и вы  поступите так же умно, как и этот вот умный Ганс.    

     

163. Стеклянный  гроб    

     

Пускай никто не говорит, что бедный портной, мол, не в силах  достигнуть многого и добиться высоких почестей, для этого только надо попасть  на правильную колею, вот в этом-то самое главное дело, чтоб повезло человеку.  Такой вот хороший, добрый да расторопный портняжка шёл однажды, странствуя,  своим путём-дорогой и зашёл в дремучий лес, а так как он дороги не знал, то и  заблудился. А наступила ночь, и не оставалось ему ничего другого как искать  себе пристанища среди такого жуткого одиночества. Хотя и нашёл он себе, правду  сказать, на мягком мху неплохую постель, но страх перед дикими зверями не давал  ему покоя, и пришлось ему, наконец, решиться заночевать на дереве. Нашёл он  высокий дуб, взобрался на самую его макушку и возблагодарил господа бога за то,  что захватил с собой утюг, а не то, чего доброго, сдунул бы портняжку ветер,  гулявший над вершинами деревьев.    

После нескольких часов, проведённых им в темноте не без  дрожи и страха, он заметил в небольшом отдаленье мерцание огонька. Подумав, что  это, должно быть, человеческое жильё, где ему было бы поудобней, чем на ветках  дерева, он осторожно спустился вниз и пошёл навстречу огоньку. Огонёк привёл  его к маленькой избушке, она была сплетена из камыша и волчьей травы. Он смело  постучался, двери открылись, и при отблеске пробившегося света он увидел  старого, седого как лунь человечка, и была на нём одежда сшита из пёстрых  лоскутьев.    

– Кто вы такой и чего вам тут надо? – спросил его  старичок картавя.    

– Я бедный портной, – ответил тот, – меня  застала ночь в этих дебрях, и я вас убедительно прошу приютить меня у себя в  хижине.    

– Ступай своей дорогой, – ответил ворчливо  старик, – с бродягами мне нечего возиться. Поищи себе пристанища  где-нибудь в другом месте.    

С этими словами он собрался было юркнуть назад к себе в дом,  но портной крепко ухватил его за полу сюртучка и начал так жалостно упрашивать,  что старик, который вовсе не был таким злым, каким он себя показывал, наконец  смягчился, пустил его к себе в хижину и дал ему поесть, а потом указал в углу  довольно удобное ложе для ночлега.    

Усталого портного не надо было убаюкивать, он сладко проспал  до утра и не подумал бы, что пора уже вставать, если бы не испугал его сильный  шум. Через тонкие стенки домика послышался громкий крик и рычанье. Портным  овладело неожиданное мужество, он вскочил, оделся и быстро выскочил во двор.  Тут он заметил вблизи хижины огромного чёрного быка и красивого оленя, они  яростно дрались между собой. Они нападали один на одного с таким ожесточением,  что от топота их ног дрожала земля, а от крика звенел воздух. Долгое время  невозможно было предвидеть, кто из них выйдет победителем, но вот олень всадил,  наконец, своему противнику в живот рога, и чёрный бык со страшным рёвом упал на  землю и после нескольких ударов оленя лежал уже мёртвый.    

Портной, глядевший в изумленье на это единоборство, стоял  недвижно; в это время олень подскочил к нему, и не успел портной отбежать, как  тот со всего разбега поднял его на свои огромные рога. Не успел портной и  опомниться, как олень бежал уже вскачь через горы и долы, леса и луга. Портной  крепко уцепился обеими руками за рога и отдал себя на волю судьбы. И ему только  казалось, будто летит он куда-то. Наконец у обрыва скалы олень остановился и  осторожно опустил портного на землю. Портной был ни жив ни мёртв, и  понадобилось немало времени, пока он снова пришёл в себя. Когда он чуть  отдохнул, олень, стоявший около него, ударил рогами в дверь, находившуюся в  скале, с такой силой, что та вмиг распахнулась. Оттуда выбились языки пламени,  поднялись потом густые пары, и исчез в тех парах олень на его глазах. Портной  не знал, что ему теперь делать, куда ему теперь идти, чтобы выбраться из этой  пустыни к людям. Он стоял в нерешительности, и вдруг из скалы послышался голос,  который молвил ему: «Входи без страха сюда, с тобой никакой беды не случится».  Правда, портной сперва не решался, но, подталкиваемый какой-то таинственной  силой, он послушался голоса и вошёл через железную дверь в большой, просторный  зал. Его потолки, стены и пол были сделаны из блестящих, полированных  квадратных плит; и на каждой из них были начертаны непонятные ему знаки.  Портной начал в изумленье всё разглядывать, и только он было собрался уже  уходить, как услышал опять голос, который сказал ему: «Ты ступи на тот камень,  что находится посреди зала, и тебя ожидает великое счастье».    

Мужество у портного так возросло, что он исполнил это  указанье. Камень начал под его ногами подаваться и медленно опустился вниз.  Стал, камень снова прочно на месте; оглянулся портной и видит, что он находится  в зале, по размеру таком же, как и первый. Но здесь было больше чему удивляться  и на что посмотреть. В стенах были вырублены ниши, и в них стояли сосуды из  прозрачного стекла, наполненные окрашенным спиртом или голубоватым дымом.  Стояли на полу зала два больших стеклянных ящика, один напротив другого, и они  тотчас привлекли внимание портного. Он подошёл к одному из них и увидел внутри  него красивое здание, похожее на замок, оно было окружено надворными  постройками, конюшнями, сараями и множеством разных красивых предметов. Всё  было маленькое, но было сделано необычайно тщательно и изящно, и казалось, что  всё вырезано искусной рукой мастера с величайшей точностью.    

Он долго бы ещё глядел, не отрываясь, на эти диковинные  предметы, если бы не послышался вновь голос, который велел ему оглянуться и  осмотреть стоящий напротив него ящик. И каково было изумление портного, когда  он увидел необычайной красоты девушку. Она лежала как бы во сне и была вся  укутана светлыми волосами, словно драгоценной мантией. Её глаза были плотно  закрыты, но румянец на её лице и повязка, что от дыханья то вздымалась, то  опускалась, – всё это говорило о том, что девушка жива. Портной глядел с  бьющимся от волнения сердцем на красавицу, и вдруг она открыла глаза, и при  виде его её охватили радость и страх.    

– Праведное небо! – воскликнула она. –  Близится час моего освобождения! Скорей, скорей спаси меня из моей темницы:  если ты отодвинешь задвижку на этом стеклянном гробу, я буду расколдована.    

Портной немедля послушался, и тотчас она подняла стеклянную  крышку, вышла из гроба и быстро направилась в угол зала и там укрылась широкой  мантией. Потом она уселась на камень, подозвала к себе юношу, нежно поцеловала  его в губы и сказала:    

– Мой долгожданный освободитель, само милосердное небо  привело тебя ко мне и положило конец моим страданьям. В тот день, когда они  кончатся, для тебя начнётся счастье. Ты дарованный мне небом жених, ты будешь  мною любим и окружён в избытке всеми земными благами, и вся твоя жизнь пройдёт  в радостях. Садись и выслушай рассказ про мою судьбу:    

«Я дочь одного богатого графа. Мои родители умерли, когда я  была ещё совсем ребёнком, и меня отдали по их воле на попечение старшего брата,  у которого я и воспитывалась. Мы так нежно любили друг друга, были так во всём  единодушны и согласны, что решили никогда ни с кем не вступать в брак и жить до  самой смерти вместе. В нашем доме никогда в обществе недостатка не было; нас  часто посещали друзья и соседи, и мы радушно всех принимали.    

Однажды, вечером, к нам в замок заехал на коне какой-то  незнакомец; он сказал, что ему из-за позднего времени добраться до ближайшего  места трудно, и попросился у нас переночевать. Мы любезно удовлетворили его  просьбу, и он долго беседовал с нами за ужином и самым приятным образом  рассказывал нам всяческие истории. Он так понравился моему брату, что тот  предложил ему остаться у нас на несколько дней. Незнакомец сначала отказывался,  но потом согласился. Была уже поздняя ночь, когда мы встали из-за стола.  Незнакомцу была отведена комната, и я, устав, поспешила поскорей улечься в свою  мягкую перину. Но только я задремала, как меня разбудили звуки нежной и  приятной музыки. Я не могла разобрать, откуда они доносятся, и хотела было  разбудить свою служанку – она спала в соседней комнате, но, к моему изумленью,  я почувствовала, будто на меня навалился страшный кошмар и неведомой силой  отнял у меня язык, и я не могла вымолвить ни слова.    

Я увидела при свете ночника незнакомца, проникшего ко мне в  комнату через две крепко запертые двери. Он подошёл ко мне и сказал, что это он  затеял чудесную музыку и с помощью волшебных сил, которые ему повинуются,  сделал так, чтобы я проснулась; что он прошёл через все преграды с намереньем  предложить мне руку и сердце. Но моё сопротивление его волшебству было  настолько сильно, что я не удостоила его ответом. Некоторое время он стоял  неподвижно, видимо, в намерении дождаться от меня благоприятного ответа; но  когда я продолжала молчать, он гневно объявил, что отомстит мне за это и найдёт  средства наказать меня за моё высокомерие, после чего он покинул комнату.    

Я провела ночь в сильном волнении и задремала только под  утро. Проснувшись, я поспешила к своему брату, чтоб сообщить ему обо всём  случившемся, но я не нашла его в комнате. Слуга сказал мне, что на рассвете он  выехал вместе с незнакомцем на охоту.    

Предчувствуя недоброе, я быстро оделась, велела оседлать  моего любимого иноходца и поскакала в лес в сопровождении только одного слуги.  Но слуга упал вместе с лошадью и не мог следовать за мной, так как лошадь его  сломала себе ногу. Я, не останавливаясь, продолжала скакать дальше и спустя  несколько минут заметила незнакомца вместе с красивым оленем, которого он вёл  на поводу, – незнакомец направлялся ко мне навстречу. Я спросила его, где  он оставил моего брата и как поймал он этого оленя; я видела, как из больших  глаз оленя текли слёзы. Вместо того, чтобы мне ответить, незнакомец громко  рассмеялся. Меня охватил яростный гнев, я выхватила пистолет и выстрелила в  чудовище, но пуля отскочила от его груди и попала в голову моей лошади. Я упала  на землю, незнакомец пробормотал несколько слов, после чего я лишилась чувств.    

И вот, очнувшись, я увидела, что нахожусь здесь, в этом  подземелье, в стеклянном гробу. Злой чернокнижник явился снова и сказал, что он  обратил моего брата в оленя, а мой замок и всё, что в нём находилось, он сделал  крошечным и запер его в стеклянный ящик, а моих слуг обратил в дым и загнал их  в стеклянные бутылки. Если я теперь соглашусь стать его возлюбленной, он легко  сможет вернуть всё опять в прежний вид: стоит ему только открыть сосуды, и всё  сделается таким, как и было. Я ничего не сказала ему в ответ, как и в первый  раз. Он исчез и оставил меня лежать в подземелье, где я впала в глубокий сон.  Среди видений, проносившихся у меня в душе, был и радостный образ, меня  утешавший: будто явился юноша и меня освободил; и вот я открыла сейчас глаза, я  вижу тебя – и понимаю, что сон мой исполнился». – Помоги мне выполнить то,  что виделось мне во сне. Нам надо тотчас поднять стеклянный ящик, в котором  находится мой замок, и поставить его на этот широкий камень.    

И как только камень был нагружен, он поднялся вместе с девушкой  и юношей наверх и попал через люк в потолке в верхний зал, откуда им легко уже  было выбраться на свободу. Подняла девушка крышку стеклянного ящика – и было  удивительно видеть, как замок, дома́ и надворные здания стали всё  увеличиваться и с необыкновенной быстротой выросли до своих настоящих размеров.  Потом девушка и юноша вернулись назад в подземную пещеру и велели камню  подняться наверх вместе с наполненными дымом бутылями. Только девушка их  открыла, как вырвался оттуда голубой дым и обратился в живых людей, и девушка в  них узнала своих слуг и людей. Ещё больше обрадовалась она, когда её брат,  который убил старика-волшебника в образе чёрного быка, вдруг вышел из лесу  опять в человечьем обличье; и в этот же день девушка дала у алтаря свою руку счастливому  портному, как это она и обещала».    

 164. Ленивый Гейнц    

     

     

Был Гейнц лентяй, и хотя вся его работа состояла в том, чтоб  гонять свою козу на пастбище, но всё-таки, возвращаясь под вечер домой, он  тяжело вздыхал после дневного труда.    

– Это, по правде сказать, тяжёлое бремя, – говорил  он, – и утомительное занятие – из года в год до самой поздней осени гонять  козу на поле. Если б по крайней мере можно было при этом полежать да поспать!  Но где там! Надо поглядывать, чтоб коза не попортила молодых деревьев, чтоб не  забралась через изгородь в сад или вовсе не убежала. Как тут можно быть  спокойным и радоваться жизни?    

Он уселся, собрался с мыслями и начал раздумывать, как бы  ему освободиться от подобной обузы. Его размышления долго ни к чему не  приводили, но вдруг он будто прозрел.    

– Я знаю, что делать! – воскликнул он. –  Женюсь-ка я на толстой Трине, – у той тоже есть коза, она сможет гонять на  пастбище мою козу вместе со своей, и уж тогда не надо мне будет больше  мучиться.    

Вот Гейнц поднялся, потянулся, чтоб привести в движение своё  утомлённое тело, перешёл наискосок дорогу – и идти-то дальше было не надо, тут  ведь и жили родители толстой Трины, – и вот начал он свататься за их  трудолюбивую и добродетельную дочку. Родители не стали раздумывать. «Ровня с  ровней сходится», – подумали и согласились. Вот сделалась толстая Трина  женой Гейнца и стала гонять на пастбище обеих коз. Наступили для Гейнца весёлые  дни, не надо было ему теперь отдыхать от какой бы то ни было работы, разве что  только от своей собственной лени. Бывало, иной раз выходил он вместе с женой на  поле и говорил: «Вот как пройдёшься, только тогда и становится для меня покой  ещё слаще».    

Но и толстая Трина была не менее его ленива.    

– Милый Гейнц, – сказала она однажды, – зачем  нам без всякой на то нужды делать жизнь себе горестной и портить себе лучшие  молодые годы? Не лучше ли будет отдать нам наших коз, которые каждое утро своим  блеяньем мешают нам спать, нашему соседу, а он даст нам за них улей с пчёлами.  Поставим мы улей на солнце за домом и не надо нам будет об улье заботиться.  Пчёл ведь пасти не надо, на поле их не гоняют: они вылетают и сами находят  дорогу домой и мёд собирают, при этом нам не надо будет ни о чём заботиться.    

– Ты рассуждаешь, как умная хозяйка, – ответил  Гейнц, – давай выполним твоё предложение немедля; кроме того, мёд вкусней  да и питательней козьего молока и его можно дольше хранить.    

Сосед дал охотно за двух коз пчелиный улей. Пчёлы вылетали и  влетали неустанно с раннего утра до позднего вечера и наполнили улей  прекраснейшим мёдом, и вот осенью Гейнц мог собрать целый кувшин мёду.    

Они поставили этот кувшин на полку, что была прибита на  стене в их спальне, а так как они опасались, что кувшин могут украсть или что в  него заберутся мыши, то принесла Трина толстую ореховую палку и положила её у  кровати, чтоб не надо было понапрасну вставать, а можно было бы достать её  рукой и прогнать, в случае чего, непрошеных гостей, не подымаясь с кровати.    

Ленивый Гейнц неохотно покидал постель раньше полудня: «Кто  рано встаёт, – говорил он, – тот своё добро не бережёт».    

Однажды утром, когда уже совсем рассвело, он лежал ещё на  перине, отдыхая от долгого сна, и сказал своей жене:    

– Женщины, они любят сладкое. Ты вот лакомишься мёдом,  а было б куда лучше купить за него гуся с молодым гусеночком.    

– Но уж никак не раньше, чем родится у нас ребёнок,  который их мог бы пасти, – ответила Трина. – Зачем мне мучиться с  молодыми гусями и попусту тратить на это силы?    

– А ты думаешь, что мальчик будет пасти гусей? В  нынешнее время дети совсем не слушаются, они делают что хотят, почитают себя  умнее родителей, – вот так же, как тот работник, который должен был искать  корову, а вместо того гонялся за тремя чёрными дроздами.    

– О, – ответила Трина, – если мальчик не  будет меня слушаться, я возьму палку и отчешу ему спину, и уж как следует, без  счёту. Смотри, Гейнц, – крикнула она и в увлечении схватила палку, которой  она собиралась мышей гонять, – смотри, вот как я его отколочу!    

Она замахнулась палкой, но, по несчастью, угодила прямо в  кувшин с мёдом, что стоял над кроватью. Стукнулся кувшин об стену, и посыпались  на пол черепки, и прекрасный мёд разлился по полу.    

     

– Ну вот, и лежит теперь гусь с молодым  гусеночком, – сказал Гейнц, – незачем нам его и пасти. Но счастье  ещё, что не упал кувшин на голову, у нас есть все основанья быть своей судьбой  довольными.    

А так как он заметил в черепке ещё немного мёду, то достал  его рукой и считал при этом себя совершенно довольным.    

– Жена, давай-ка полакомимся с тобою остаточком, а  потом, после пережитого нами испуга, маленько отдохнём. Ну, что с того, что мы  встанем немного позже, чем всегда, день-то ведь какой длинный!    

– Да, – ответила Трина, – мы-то уж всегда  успеем. Знаешь, пригласили однажды на свадьбу улитку, собралась она в  путь-дорогу, а попала как раз на крестины. Натолкнулась она перед домом на  забор и сказала: «Спешить-то никак не годится».    

 165. Гриф-птица    

     

Жил-был когда-то король, а где он правил и как его звали, о  том не знает никто. У короля сыновей не было, а была одна только дочь, но она  всё болела, и ни один из докторов не мог её вылечить. Но королю было  предсказано, что дочь его выздоровеет, если съест яблочко.    

Тогда объявил король по всей земле, что кто принесёт ей  такое яблоко, от которого она выздоровеет, тот на ней и женится и королевство  унаследует. Прослышал об этом один крестьянин; было у него трое сыновей, и  говорит он старшему:    

– Ступай в сад, набери полную корзину красивых яблок с  красными крапинками и отнеси их к королевскому двору. Может, королевна и  выздоровеет, когда их отведает, и женишься ты на ней, и королём сделаешься.    

Парень на это согласился, и вот двинулся он в путь-дорогу  пешком. Прошёл он некоторое время, и повстречался ему по дороге маленький  человечек и спросил у него, что несёт он в корзине. А Улэ – так звали парня –  ответил:    

– Несу лягушат.    

И говорит ему человечек на это:    

– Ну, пускай оно так и будет! – и пошёл себе  дальше.    

Подошёл Улэ к королевскому замку и велел о себе доложить,  что принёс он такие, мол, яблоки, что королевна, поев их, враз выздоровеет.  Король сильно этому обрадовался, велел парня позвать к себе, но – о,  ужас! – только открыли корзину, – и вместо яблок стали из неё  выскакивать лягушата. Очень король разозлился и велел за это прогнать парня.  Воротился старший сын назад к своему отцу и рассказал всё, как было.    

Посылает тогда старик среднего сына, которого звали  Земэ, – но и с этим случилось то же, что и со старшим. Повстречался и ему  по дороге тот самый человечек и спросил его тоже, что несёт он в корзине; и  говорит Земэ:    

– Свиную щетину.    

И сказал человечек:    

– Пускай оно так и будет!    

Подошёл парень к королевскому замку и объявил, что у него  такие, мол, яблоки, что только отведает их королевна, то враз и выздоровеет; но  у замка ему сказали, что им больше яблок не надо, приходил-де какой-то уже с  яблоками, но тот дураком оказался. Но парень настаивал, что у него и вправду  яблоки настоящие, какие надо. Ему, наконец, поверили и привели к королю.  Открыли корзину, глядь – а там всего лишь свиная щетина. Страшно разгневался  король и велел прогнать парня плетью из замка. Пришёл он к отцу и всё  рассказал, что с ним было. Услыхал о том младший сын – его звали всегда глупым  Гансом – и начал просить у отца дозволить и ему тоже отнести яблоки в замок.    

– Нет, – говорит отец, – умные уже ходили и  не справились с делом, куда уж тебе, дураку, идти?    

Но мальчик всё просил:    

– Уж дозвольте мне, батюшка, тоже сходить.    

– Что ж, ступай, дурень, посмотрим, что из этого  выйдет, – ответил старик и начал его попрекать и бранить.    

Но Ганс на ругань и попрёки внимания не обращал:    

– Нет, уж дозвольте, батюшка, и мне тоже в замок  сходить!    

– Ну, мне что, ступай, – говорит старик, –  всё равно вернёшься ни с чем.    

Обрадовался Ганс, так от радости и запрыгал.    

– Да ты, вижу, что ни день, то глупее  становишься, – молвил опять отец.    

Но Ганс внимания на это не обратил и продолжал себе  радоваться. Но уже подходила ночь, и Ганс решил обождать до утра, а потом и  идти пораньше в королевский замок. Ночью он всё не мог никак уснуть, а когда  начинал дремать, ему снились красавицы-девушки, разные замки; золото и серебро  и тому подобные вещи. Чуть свет он двинулся в путь и вскоре повстречался с  маленьким человечком в той же старенькой курточке, и спросил человечек у него,  что он несёт в корзине. Ганс ответил ему, что несёт, мол, королевне  яблоки, – если она их съест, то выздоровеет.    

– Ну, – сказал человечек, – пусть так и  будет!    

Но в королевский замок его пускать никак не хотели, ему  рассказали, что двое, мол, каких-то уже приходило, они говорили, что с  яблоками, а оказалось, что у одного в корзине были лягушата, а у другого свиная  щетина. Но Ганс всё настаивал на том, что у него вовсе не лягушата, а самые  наипрекрасные яблоки, какие только есть во всём королевстве. Когда он всё это  объяснил, то привратник подумал, что этот, пожалуй, не врёт, и пропустил его; и  вот принёс Ганс королю свою корзину; тот открыл её, видит, что в ней золотистые  яблоки. Король так обрадовался, что велел немедля отнести их своей дочери и  стал в нетерпенье и страхе ждать, как они на неё подействуют. Прошло немного  времени, и вот сообщают ему радостную весть. Но кто же приносит её  королю? – сама королевна! Только отведала она этих яблок, как вмиг  выздоровела и спрыгнула с постели.    

Невозможно и описать, как велика была радость короля. И вот  надо было отдавать королю свою дочку за Ганса замуж, но королю никак этого не  хотелось, и он сказал:    

– Ты сделай сначала мне девять таких лодочек, что  ходили б и по воде и по суше.    

Ганс согласился на это условие, возвратился домой и  рассказал отцу всё, что случилось. Послал тогда старик старшего сына в лес,  велел ему сделать такие лодочки, как сказано. Работал Улэ старательно, к тому  же и насвистывал. И вот в полдень, когда солнце стояло над самой головой, вдруг  явился тот маленький человечек и спросил у него, что он мастерит.    

Улэ ответил:    

– Деревянную посуду.    

И молвил маленький человечек:    

– Что ж, пускай так и будет!    

И вот, когда наступил вечер, подумал Улэ, что лодочки,  пожалуй, готовы, и хотел в одну из них сесть, но оказались все они деревянной  посудой.    

На другой день пошёл в лес средний, Земэ, но и с ним  случилось то же, что вышло и с Улэ.    

На третий день пошёл глупый Ганс. Работал он прилежно, по  всему лесу раздавались сильные удары его топора, он тоже, работая, напевал и  весело насвистывал. И явился в полдень тот же самый человечек и спросил у него,  что он мастерит.    

– Лодочки делаю, что могли бы ходить по воде и по суше.  А вот как закончу работу, то выдадут за меня замуж королевну.    

– Ну, что ж, – сказал человечек, – пусть так  и будет!    

Вечером, когда стало солнце садиться, Ганс тоже закончил  свою работу над лодочками, кораблями и судами. Сел он в одну из них и поплыл  себе прямо к королевскому замку. И летела его лодочка быстро, как ветер. Король  увидел его ещё издали, но всё никак не соглашался выдать свою дочку за Ганса  замуж и сказал:    

– Ты должен сначала от зари до зари выпасти сотню  зайцев, и если хоть один из них от тебя убежит, то замуж я дочку за тебя не  выдам.    

Ганс согласился на это и тотчас, на другое же утро, чуть  стало светать, погнал своё стадо в поле и так внимательно пас, что не убежал от  него ни один заяц. Через несколько часов приходит из замка служанка и говорит  Гансу, чтоб он дал одного зайца, – ей велено, дескать, зажарить его для  гостей. Но Ганс быстро смекнул, к чему дело клонится, и сказал служанке, что не  даст ей ни одного, ведь ему-то за каждого зайца перед королем отвечать  придётся. Явилась служанка ещё раз под вечер с такою же просьбой, но Ганс ей  сказал, что вот если сама королевна, мол, явится, то он даст ей зайца. Доложила  служанка об этом в замке, и вот пошла сама королевна к Гансу. И подошёл в это  время к Гансу тот маленький человечек и спросил, что он делает.    

– Эх, вот должен выпасти я целую сотню зайцев, да так,  чтоб ни один не убежал из стада, а за это женюсь я на королевне и королём  сделаюсь.    

– Хорошо, – сказал человечек, – вот тебе  рожок, как только какой-нибудь из зайцев убежит, заиграй в него, и заяц  вернётся обратно.    

И вот, когда явилась королевна, положил ей Ганс зайца в  передник.    

Но не прошла она и сотню шагов, как заиграл Ганс в свой  рожок, и заяц – прыг из передника! – и вернулся в стадо.    

Наступил вечер, заиграл Ганс в свой рожок, собрал всё стадо  вокруг себя, пересчитал всех зайцев и погнал их к замку. Был король сильно  удивлён, что сумел Ганс целую сотню зайцев выпасти и что ни один не убежал; а  всё-таки не хотел выдать дочку за Ганса и сказал:    

– Ты сначала добудь мне перо из крыла птицы-Грифа!    

Не раздумывая долго, пустился Ганс тотчас в путь и смело  двинулся вперёд.    

Вечером подошёл он к какому-то замку, попросился на ночлег;  и принял его владелец замка весьма радушно и спросил, куда он идёт.    

Говорит Ганс в ответ:    

– Я иду к птице-Грифу.    

– О-о, к птице-Грифу? Эта птица всё знает, а я вот как  раз потерял ключ от сундучка с деньгами и никак найти его не могу. Попроси-ка  ты птицу-Грифа сказать, где ключ мне найти.    

– Хорошо, – сказал Ганс, – непременно спрошу.    

Рано утром вышел Ганс, шёл-шёл и пришёл он к другому замку и  в нём тоже остался ночевать. Когда люди узнали, что идёт он к Грифу-птице, ему  сказали, что у хозяев замка больна дочь; уж все лекарства перепробовали, ничто  ей не помогает, – и вот нельзя ли, мол, будет поспросить Грифа-птицу, чем  вылечить дочку.    

Ганс ответил, что сделает это охотно, и двинулся дальше в  путь-дорогу. Подходит к реке, видит, что на ней вместо парома  большой-пребольшой человек на себе людей переносит.    

Спросил человек Ганса, куда держит он путь.    

– Иду к птице-Грифу, – ответил Ганс.    

– Ну, так если придёшь к птице-Грифу, то поспроси у  ней, долго ли мне ещё всех людей на себе через реку переносить?    

Ганс сказал:    

– Ей-богу, уж я непременно спрошу!    

И перенёс его человек на плечах через реку. Наконец пришёл  Ганс к дому птицы-Грифа, но была только дома его жена; а Грифа-птицы не было  дома. И спросила жена Грифа, что ему надо? Ганс ей всё рассказал: что, мол,  нужно ему перо с крыла птицы-Грифа; и хотел бы ещё он задать ему вопросы людей,  которых он повстречал по дороге: что потерян, мол, в замке одном ключ от  сундучка с деньгами, и надо спросить у Грифа, где этот ключ найти; а в другом  замке больна дочь хозяина, и никто не знает, как её вылечить; и что есть на  реке перевозчик, так почему он должен всё переносить людей через реку на себе.    

И говорит жена птицы-Грифа:    

– Много, дружок, нельзя с птицей-Грифом беседовать  крещёному человеку, а не то он тебя съест! Когда он вернётся, ты залезь под  кровать и лежи там; я его буду спрашивать, а ты ответы его внимательно слушай,  а ночью, когда он крепко уснёт, ты и вырви тогда у него перо из крыла.    

Ганс так и сделал, забрался под кровать и лёг там. К вечеру  вернулся Гриф-птица домой и, только вошёл в комнату, говорит жене:    

– Жена, чую-чую крещёного человека.    

– Да, – говорит, – был тут такой, да ушёл.    

И птица-Гриф потом замолчал, ничего не сказал на это.    

А ночью, только он крепко уснул и захрапел, вылез Ганс  из-под кровати и вырвал у него перо из крыла. Вдруг проснулся птица-Гриф и  говорит:    

– Жена, я чую крещёного человека и мне кажется, что  кто-то меня по крылу царапнул.    

Говорит жена:    

– Это, видно, тебе приснилось, – я уж тебе  сказала: был здесь крещёный, да ушёл. Он рассказывал мне про всякую всячину.  Будто в каком-то замке ключ утерялся от сундучка с деньгами и никак не могут  его найти.    

– Вот дураки! – сказал Гриф-птица. – Ведь  ключ-то лежит под порогом за дверью в деревянном доме.    

– И рассказывал он мне ещё, что в одном замке дочка  хозяев больна и не могут найти средства, чтоб её вылечить.    

– Вот дураки-то! – сказал Гриф-птица. – Ведь  сидит под порогом в погребе жаба, есть у неё там гнездо, она свила его из волос  той девушки. Надо волосы эти у жабы отнять, и девушка снова будет здорова.    

– Да ещё рассказывал он, что где-то человек вместо  парома на плечах людей переносит через реку.    

– Вот дурак! – сказал Гриф-птица. – Стоит ему  только одного с себя сбросить, и не будет он больше никогда переносить никого.    

Только стало светать, поднялся Гриф-птица и улетел. Вылез  Ганс из-под кровати и взял с собой прекрасное перо и всё хорошо запомнил, что  говорил Гриф-птица – и о ключе, и о больной девушке в замке, и о перевозчике. А  жена Грифа всё это ему ещё раз повторила, чтобы он чего не забыл. Потом он  снова двинулся в путь. Он сначала пришёл на реку к перевозчику, и когда тот  спросил, что ответил Гриф-птица, Ганс сказал:    

– Ты сначала меня переправь, а потом я тебе скажу.    

Перенёс его на другой берег перевозчик, и сказал ему Ганс,  что стоит ему только одного сбросить с себя в воду, и ему никого больше  переносить не придётся. Сильно обрадовался этому перевозчик и предложил ему в  благодарность за это перенести его ещё раз. Но Ганс отказался, – пускай,  мол, побережёт свои силы, что он-де и этим доволен, – и пошёл себе дальше.    

Пришёл он к тому замку, где была дочка больная; он посадил  её к себе на плечи, она ходить сама не могла, отнёс её по лестнице в погреб,  вынул гнездо жабы из-под нижней ступеньки, подал его в руки больной, – и  она вмиг выздоровела, спрыгнула у него с плеч и побежала по лестнице вверх  совершенно здоровая. Была большая радость у отца и матери, они одарили Ганса  золотыми и серебряными подарками и готовы были отдать ему всё, что он пожелал  бы.    

Пришёл Ганс к другому замку и тотчас направился в деревянный  дом, – и вправду нашёл он там под порогом ключ и принёс его хозяину замка.  И этот тоже сильно обрадовался и дал Гансу за это в награду много золота, что  хранилось у него в сундуке, и ещё немало всякого добра – коров, и овец, и коз.    

Когда Ганс вернулся со всеми этими дарами – с деньгами,  золотом, серебром, с коровами, овцами и козами, король спросил у него, откуда  он всё это набрал? И Ганс ему рассказал, что птица-Гриф даёт каждому, что тот  пожелает. И подумал король, что и он мог бы, пожалуй, получить не меньше, и  отправился в путь к птице-Грифу. Но когда он подошёл к перевозу, а после Ганса  он явился туда первый, то перевозчик тотчас и сбросил его с себя в реку, и  король утонул.    

А Ганс женился на королевне и сделался королём.    

 166. Могучий Ганс    

     

Жили однажды муж и жена, и был у них один только ребёнок;  жили они одиноко в далёкой пустынной долине. Случилось так, что мать пошла  однажды в лес собирать еловый хворост и взяла вместе с собой маленького Ганса,  которому было два года. А случилось то в весеннюю пору, и ребёнок радовался,  глядя на пёстрые цветы; а мать шла в лес всё дальше и дальше. Вдруг из-за  кустов выскочили два разбойника, схватили мать и ребёнка и увели их в глубь  тёмного леса, где по целым годам не проходил ни один человек. Стала бедная  женщина просить и умолять разбойников, чтоб они её отпустили, но сердце у них  было каменное: они не слушали ни просьб её, ни жалоб и гнали всё дальше, в  самую чащу лесную.    

И пробирались они так около двух часов через кустарники да  колючие заросли, и пришли, наконец, к скале, и была там дверь; постучались туда  разбойники, и дверь тотчас перед ними открылась. Пришлось им идти по длинному,  тёмному подземелью, и пришли они, наконец, в большую пещеру, освещённую  пламенем, пылавшим в очаге. На стене висели мечи, сабли и разное оружие для  разбоя – оно сверкало при свете огня, а посредине стоял чёрный стол, за которым  сидело четверо других разбойников; они заняты были игрой, а на главном месте  сидел их атаман. Увидав женщину, он подошёл, заговорил с ней и сказал, чтобы  она не беспокоилась и не боялась, что они, мол, не сделают ей ничего плохого, и  предложил ей вести у них хозяйство; и если будет она содержать всё в должном  порядке, то ей плохо у них не будет. Затем дали ей немного поесть и указали  постель, где она может спать со своим ребёнком.    

Много лет пробыла женщина у разбойников, и Ганс за это время  успел вырасти и стать сильным. Мать рассказывала ему разные истории и учила его  читать по старой рыцарской книге, найденной ею в пещере.    

Когда Гансу исполнилось девять лет, сделал он себе из  елового дерева крепкую дубинку и спрятал её за кровать, затем пришёл к матери и  говорит:    

– Милая матушка, расскажи мне, кто мой отец; я хочу  непременно об этом узнать.    

Но мать молчала и не хотела ему говорить, боясь, как бы он  не затосковал по дому; к тому же она знала, что злые разбойники никогда не  выпустят отсюда Ганса; и сердце у ней разрывалось от горя, что Ганс никогда не  сможет вернуться к своему отцу.    

Однажды ночью, когда разбойники вернулись домой после  разбойного набега, Ганс вытащил свою дубинку, встал перед атаманом и сказал:    

– Теперь я хочу знать, кто мой отец; если ты не  ответишь мне тотчас на это, то я тебя убью.    

Засмеялся атаман и дал Гансу такую затрещину, что тот под  стол покатился. Поднялся Ганс, смолчал и подумал: «Ладно, уж год я подожду, а  там снова попробую, – может, потом лучше удастся». Вот прошёл год, он  вытащил снова свою дубинку, вытер с неё пыль, поглядел на неё и сказал:  «Дубинка-то моя крепкая и дельная». Ночью вернулись разбойники домой, стали  вино распивать кружку за кружкой и, наконец, захмелели. Достал тогда Ганс свою  дубинку, подошёл к атаману и говорит:    

– Скажи, кто мой отец?    

Дал ему атаман опять такую увесистую пощёчину, что Ганс под  стол покатился; но вскоре, однако ж, поднялся и бросился на атамана и его  разбойников и избил их так, что они и двинуться не могли. А мать стояла в углу,  дивясь его храбрости и силе. Когда Ганс расправился с разбойниками, подошёл он  к матери и говорит:    

– Видишь, дело было нелёгкое, ну, а теперь хочу я  знать, кто мой отец.    

– Милый Ганс, – ответила мать, – давай отсюда  уйдём и будем его разыскивать, пока не отыщем.    

Она достала у атамана ключ от входной двери, а Ганс притащил  большой мешок из-под муки, набил его доверху золотом, серебром и другими  красивыми вещами и взвалил его на плечи. Они покинули пещеру; и как изумился  Ганс, когда, выйдя наверх из потёмок, увидел он лес зелёный, цветы и птиц и  утреннее солнце на небе! И он стоял и всему удивлялся, будто был не совсем в  своём уме. Мать стала искать дорогу домой, и через несколько часов они  счастливо добрались до своей одинокой долины и подошли к избушке. Отец сидел у  порога; узнав свою жену и услыхав, что Ганс его сын, он на радостях  расплакался, – ведь он считал их давным-давно уже умершими. Хотя Гансу  было всего лишь двенадцать лет, но он был на целую голову выше своего отца. Вот  вошли они вместе в избушку, и только положил Ганс свой мешок на лежанку, как  начал весь дом трещать, развалилась печка, и треснул пол, и тяжёлый мешок  провалился в погреб.    

– Господи, спаси ты нас и помилуй! – воскликнул  отец. – Да ты ведь завалил нашу избушку.    

– Милый батюшка, нечего вам о том печалиться, –  стал успокаивать его Ганс, – ведь в мешке-то куда больше, чем надо, для  того чтоб выстроить новый дом.    

И принялся отец вместе с Гансом строить новый дом, скот  заводить, землю покупать и хозяйствовать. Ганс пахал землю, и когда шёл он за  плугом и упирался в него руками, то быкам и тащить-то было нечего.    

На другую весну Ганс и говорит:    

– Батюшка, пусть все деньги у вас остаются, а мне  велите сделать семипудовый дорожный посох, и пойду я с ним в чужие края и земли.    

Когда посох был готов, Ганс покинул дом своего отца,  двинулся в путь-дорогу и пришёл в дремучий и тёмный лес. И вот услыхал он –  что-то трещит и ломается, оглянулся, видит – стоит ель, снизу доверху точно в  канат скручена; поглядел он наверх и увидал здоровенного парня, который схватил  дерево и скручивал его, точно ивовый прут.    

– Эй! – крикнул Ганс. – Что ты там наверху  делаешь?    

Парень ответил:    

– Да вот вчера собрал я целую охапку хворосту и хочу  сплести себе из него верёвку.    

«Это мне нравится, – подумал Ганс, – у этого силы  хватит», и он крикнул ему:    

– Брось ты это дело, пойдём лучше вместе со мной.    

Парень спустился с дерева и оказался выше Ганса на целую  голову, – но и тот ведь тоже был немалого роста.    

– Теперь я буду называть тебя Еловым Крутилой, –  сказал Ганс. И пошли они вместе.    

Вдруг слышат – кто-то стучит, точно бьёт молотком, да так  сильно, что от каждого удара вся земля вздрагивает. Подошли они к огромной  скале, видят – стоит рядом с ней великан и откалывает кулаком большие куски  камня. Ганс спросил, что он тут делает, а тот говорит:    

– Да вот ночью спать-то мне хочется, а тут лезут ко мне  всякие медведи, волки да прочая мелюзга; ходят тут да обнюхивают и мешают мне  спать, – так вот хочу я выстроить себе дом и буду спать в нём спокойно.    

«Э-э, – подумал Ганс, – и этого можно тоже,  пожалуй, к делу применить», и говорит:    

– Брось ты свою постройку да ступай лучше со мной, буду  я звать тебя Скалотесом.    

Тот согласился, и все они двинулись по лесу дальше. И всюду,  куда они ни приходили, дикие звери пугались их и убегали. Вечером подошли они к  старому необитаемому замку, поднялись наверх и улеглись спать в зале. На другое  утро вышел Ганс в сад и видит, что он весь одичал и порос тёрном и диким  кустарником. Когда он шёл по саду, бросился на него дикий кабан, но он ударил  его своим посохом, и тот упал замертво наземь. Затем взвалил он его на плечи и  принёс наверх в замок; насадив кабана на вертел, они изжарили его и остались  очень довольны; они условились, что каждый день, по очереди, двое из них будут  ходить на охоту, а один будет оставаться дома и приготовлять пищу, каждому по  девять фунтов мяса.    

В первый день дома остался Еловый Крутила, а Ганс вместе со  Скалотесом пошли на охоту. Когда Еловый Крутила занимался хозяйством, явился к  нему в замок маленький, старый, весь сморщенный человечек и потребовал себе  мяса.    

– Убирайся прочь, проныра, – ответил ему Еловый  Крутила, – не дам я тебе никакого мяса.    

Но каково было удивленье Елового Крутилы, когда маленький,  невзрачный человечек бросился на него с кулаками и стал так ловко его колотить,  что он и защищаться не смог и упал, еле дыша, на землю. Человечек ушёл только  тогда, когда выместил на нём всю свою злобу. Когда двое остальных вернулись  домой с охоты, Еловый Крутила не сказал им ни слова о старом человечке и о  побоях, которые он получил, и решил так: «Вот пусть останутся они дома и сами  попробуют, каково тягаться с этим маленьким скребком», – и одна эта мысль  доставляла ему удовольствие.    

На другой день дома остался Скалотес, и с ним случилось то  же самое, что и с Еловым Крутилой, – с ним так же жестоко расправился  человечек за то, что он не хотел дать ему мяса.    

Когда двое остальных вернулись под вечер домой, посмотрел  Крутила на Скалотеса и понял, что пришлось тому испытать; но оба они промолчали  и подумали: «Пусть-ка и Ганс той же каши отведает».    

На третий день дома пришлось оставаться Гансу; он занимался  на кухне стряпнёй, и вот, когда он стоял у котла и снимал с него пену, явился  человечек и потребовал, чтоб он дал ему тотчас кусок мяса. Ганс подумал: «Да  это, пожалуй, бедный домовой; дам-ка я ему от своего куска, чтоб других не  обделять», и подал ему кусок мяса. Карлик съел и потребовал мяса ещё; добрый  Ганс дал ему ещё и сказал:    

– Я даю тебе хороший кусок, будь этим доволен.    

Но карлик потребовал и в третий раз.    

– Ты становишься, однако, бессовестным, – сказал  Ганс и не дал ему ничего. Тогда злой карлик хотел было вскочить на него и  поступить с ним так же, как с Еловым Крутилой и Скалотесом, но не на такого он  напал. Ганс дал ему несколько пинков, и тот скатился с лестницы. Ганс хотел  было за ним погнаться, но перескочил через него, упал и растянулся во весь  рост. Когда он поднялся, то карлика и след уж простыл. Ганс побежал за ним в  лес и видел, как тот заполз в пещеру. Ганс воротился домой, но то место, куда скрылся  карлик, он хорошо заприметил.    

Двое других, вернувшись домой, стали удивляться, что Гансу  сошло всё так благополучно. Он рассказал им, что с ним произошло, и те не стали  больше молчать и признались, что и с ними случилось то же самое. Ганс посмеялся  и сказал:    

– Так вам и следует за то, что вы были такие скупые; а  стыдно ведь: вы такие большие, а дали себя побить какому-то карлику.    

Потом взяли они корзину и канат и направились все втроём к  пещере, где спрятался карлик, и спустили Ганса с его посохом в корзине вниз.  Опустился Ганс на дно пещеры и нашёл вход; открыл его, видит – сидит там  девушка, писаная красавица, такая уж прекрасная, что ни в сказке сказать, ни  пером описать. И сидит около неё карлик, оскалился на Ганса, точно мартышка. И  была девушка закована в цепи, и так на него грустно посмотрела, что Гансу стало  её жаль, и он подумал: «Я должен её от этого злого карлика освободить», и он  ударил его своим посохом, и тот упал замертво наземь. И тотчас свалились с  девушки цепи, и Ганс был восхищён её красотой. Она рассказала ему, что она  королевна, что похитил её из дому разбойник-граф и запер здесь, в скалах, за  то, что она не хотела его полюбить; и поставил граф карлика, чтоб стерёг он её,  и много доставил он ей горя и страданий. Затем посадил Ганс девушку в корзину и  велел тащить её наверх. Когда корзина вновь опустилась в пещеру, то Ганс, не  доверяя своим товарищам, подумал: «Они уж и так один раз меня обманули, ничего  не сказав о карлике, и почём знать, что они там против меня замышляют?» И он положил  тогда в корзину свой посох, – и хорошо, что он так сделал: только  поднялась корзина до половины, как сбросили они её вниз, и если бы Ганс сидел в  ней, то не миновать бы ему верной смерти.    

Но как ему выбраться из пещеры, он не знал, и стал он  раздумывать и придумывать, но ничего надумать не мог. «А грустно мне,  однако, – сказал он, – что приходится здесь погибать». Ходил он да  раздумывал, и вот подошёл снова к комнатке, где прежде сидела девушка, и  заметил у карлика на пальце кольцо, и оно блестело и сияло. Снял он его и надел  себе на палец; повернул его вокруг пальца, – и вдруг услыхал над головою  шум. Посмотрел он наверх и увидел духов воздуха, которые слетелись к нему и  объявили, что он их повелитель, и спросили, что он им прикажет. Ганс сначала  чуть было не обмер, но потом сказал, чтоб они подняли его наверх. Они тотчас  повиновались, и он взлетел ввысь.    

Когда он очутился наверху, то там никого не оказалось, и,  войдя в замок, он тоже никого не нашёл. Еловый Крутила и Скалотес исчезли и  увели с собой прекрасную девушку. Но Ганс опять повернул кольцо, и явились духи  воздуха и сказали ему, что те двое находятся на море. Ганс гнался за ними  следом, без отдыху, и наконец попал он на берег и увидел далеко-далеко на море  кораблик, на котором плыли его вероломные спутники. В ярости кинулся он, не  долго раздумывая, со своим посохом в море и поплыл, но семипудовая палица  тянула его вниз, и он стал уже тонуть. Но он вовремя повернул кольцо, и тотчас  явились опять духи воздуха и перенесли его быстро, точно молния, на кораблик.  Поднял он свой посох и воздал по заслугам своим вероломным товарищам, сбросил  их в море; а сам поплыл с девушкой дальше, и была она в великом страхе; вот  освободил он её во второй раз и привёз домой к своим отцу-матери, женился на  красавице девушке, и все очень и очень радовались.    

 167. Мужичок на  небе    

     

Помер однажды бедный, честный мужичок, и постучался он в  небесные врата. А в это самое время подошёл к ним один богатый-пребогатый  помещик, он тоже хотел попасть на небо. Загремел святой Пётр ключами, открыл  Врата и впустил богача; а мужичка, должно быть, и не приметил и захлопнул  врата. Услыхал мужичок издали, как тот вельможа в радостях проводит своё время  на небе, как поют там и играют.    

Наконец всё снова затихло, но вот загремел святой Пётр ключами,  отворил небесные врата и впустил на небо и мужичка. Думал мужичок, что когда он  явится, будут тоже петь и играть, – но всё было тихо. Его приняли  приветливо, его тоже встретили ангелы, но никто не пел. Тогда спросил мужичок  святого Петра, почему никто ему не пел, как тому вон богатому вельможе? Видно,  и на небесах, как и на земле, всё разделено на сословья?    

И сказал святой Пётр:    

– Не завидуй ему, ты одинаково любим, как и все  остальные, и ты насладишься всеми небесными радостями, как и тот богач; но, видишь  ли, такие вот бедные мужички, как ты, попадают на небо каждый день, а такой  богатый вельможа за целое столетье лишь раз.    

     

168. Тощая Лиза    

     

Совсем по-иному, чем ленивый Гейнц да толстая Трина, которых  ничем нельзя было расшевелить, думала тощая Лиза. Она выбивалась из сил с утра  до самого вечера и наваливала на своего мужа, долговязого Ленца, столько  работы, что ему приходилось куда тяжелей, чем ослу, нагружённому тремя мешками.  Но всё это было понапрасну, – как были они бедняками, так бедняками и остались.    

Однажды вечером, когда тощая Лиза лежала в постели и от  усталости не могла двинуть и рукой, мысли не давали ей уснуть. Толкнула она  локтем своего мужа и говорит:    

– Знаешь, Ленц, о чём я всё думала? Если бы найти мне  гульден, а другой бы мне кто подарил, да я бы один сберегла, а ты бы мне дал  тоже один, и когда у меня накопилось бы их четыре, я купила бы себе молодую  корову.    

Это мужу очень понравилось.    

– Хотя я не знаю, – сказал он, – откуда мне  взять гульден, который ты хотела, чтоб я тебе подарил, но если ты всё-таки  деньги соберёшь и сможешь на них купить корову, то будет очень хорошо, если ты  выполнишь своё намеренье. Я рад был бы, – добавил он, – если бы  корова дала телёночка, тогда мог бы я иной раз получать глоток молока, чтоб  подкрепиться.    

– Молоко не для тебя, – сказала жена, – мы  будем телёнка выкармливать, чтоб он вырос и был крепкий, чтоб потом можно было  его выгодно продать.    

– Оно верно, – ответил муж, – но немного  молока мы всё-таки будем оставлять для себя, ведь это вреда не принесёт.    

– Кто это тебя учил так вот за коровами  ухаживать? – сказала жена. – Принесёт ли это вред или не принесёт, а  я молока пить не стану. И ты хоть на стенку лезь, всё равно не получишь молока  ни капли. Ты, Ленц, вон какой долговязый, тебя никак не накормишь, и ты  думаешь, что будешь пожирать всё, что я такими трудами зарабатываю?    

– Жена, – сказал муж, – да угомонись ты  наконец, а не то я заткну тебе рот.    

– Что? – закричала тощая Лиза. – Ты  собираешься мне ещё угрожать? Это ты, ненасытный обжора, шалопай ты этакий,  ленивый ты Гейнц!    

Она хотела было уже вцепиться ему в волосы, но долговязый  Ленц поднялся, схватил одной рукой тощие руки Лизы, а другой ткнул её головой в  подушку, – пускай, мол, бранится, и держал её так до тех пор, пока она от  усталости не уснула.    

Продолжала ли она на другое утро спорить и ругаться или  вышла из дому на поиски гульдена, который она собиралась найти, этого уж я не  знаю.    

 169. Лесная  избушка    

     

Жил бедный дровосек со своей женой и тремя дочерьми в  маленькой хижине на опушке дремучего леса.    

Однажды утром, собираясь идти на работу, говорит он своей  жене:    

– Пусть старшая дочка обед принесёт мне в лес, а не то  мне с работой никак не управиться. А чтоб ей не заблудиться, – добавил  он, – я захвачу с собой лукошко с просом и буду сыпать его по дороге.    

Когда солнце уже стояло над самым лесом, взяла девушка  горшок с супом и отправилась в путь-дорогу. Но полевые и лесные птицы, воробьи,  жаворонки и зяблики, дрозды и чижи давно уже просо то успели поклевать, и  девушка найти следа не могла. Она шла наугад всё дальше и дальше, пока не зашло  солнце и не наступила ночь. В темноте шумели деревья, кричали совы, и ей стало  страшно. И увидела она вдалеке огонёк, который мерцал меж деревьев. «Должно  быть, там живут люди, – подумала она, – может, они пустят меня на  ночлег», – и она пошла на огонёк. Вскоре пришла она к домику; окна его  были освещены. Она постучала, и хриплый голос закричал оттуда:    

– Войди!    

Девушка вошла в тёмные сени и постучала в дверь.    

– Ну, входи, входи, – закричал голос.    

Она отворила дверь, видит – сидит за столом седой как лунь  старик, подперев голову руками, и седая его борода свешивалась над столом почти  до самой земли. А у печки лежали курочка, петушок и пёстрая корова. Рассказала  девушка старику, что она заблудилась, и попросилась у него переночевать. Старик  спросил:    

     

Курочка-красотка,    

Красавец-петушок    

И ты, коровка пёстрая,    

Что скажете на то?    

     

– Дукс! – ответили животные; и это должно было  значить: «мы на это согласны»; и старик тогда ей сказал:    

– Тут у нас всего вдосталь, ступай к печи да состряпай  нам ужин.    

Девушка нашла в кухне всего в избытке и приготовила вкусное  кушанье, а о животных и не подумала. Она принесла и поставила на стол полную  миску еды, села рядом с седым стариком и наелась досыта. Насытившись, она  сказала:    

– Я уже утомилась; где постель, на которой можно бы  лечь и уснуть?    

И ответили животные:    

     

Ты с ним за столом сидела,    

Ты с ним всё пила да ела,    

О нас не подумала, знать, —    

Так вот и ищи, где спать!    

     

Тогда старик ей сказал:    

– Взберись по лесенке наверх, там найдёшь ты горенку с  двумя кроватями, взбей перины, покрой их чистыми простынями, и я тоже приду  туда и лягу спать.    

Девушка взошла наверх, взбила перины, постлала чистые  простыни и легла, не дожидаясь старика, в одну из постелей. А вскоре пришёл и  седой человек, осветил девушку свечой, поглядел да головой покачал, Увидев, что  она уже крепко спит, он открыл потайной лаз и спустил её в погреб.    

Поздним вечером воротился дровосек домой и стал свою жену  попрекать, что заставила она его целый день голодать.    

– Я в том вовсе не виновата, – ответила  она, – обед тебе дочка в лес отнесла, должно быть, она заблудилась. Утром  она вернётся домой.    

Встал дровосек рано на рассвете, собрался в лес идти и  велел, чтоб принесла ему обед другая дочь.    

– Захвачу я с собой мешок чечевицы, – сказал он, –  она будет покрупней, чем просо, и дочке легче будет её заметить, и с дороги она  не собьётся.    

К полудню взяла девушка обед и пошла в лес, но чечевица  исчезла – птицы лесные всю её, как и в прошлый раз, поклевали, и ничего не  осталось. Стала девушка плутать по лесу и сбилась с дороги, а тут ночь  наступила, и пришла она тоже к избушке старика; её впустили, предложили ей  поесть и позволили переночевать. Человек с седой бородой снова спросил у  животных:    

     

Курочка-красотка,    

Красавец-петушок    

И ты, коровка пёстрая,    

Что скажете на то?    

     

И снова животные ответили: «Дукс», и случилось всё то же,  что и в прошлый раз.    

Приготовила девушка вкусной еды, поела и попила вместе со  стариком, а о животных не позаботилась. Стала спрашивать она, где ей ночевать,  и они ей ответили:    

     

Ты с ним за столом сидела,    

Ты с ним всё пила да ела,    

О нас не подумала, знать, —    

Так вот и ищи, где спать.    

     

Когда она уснула, явился старик, поглядел на неё, покачал  головой и спустил её в погреб.    

Вот на третье утро и говорит дровосек своей жене:    

– Нынче пришли ты мне обед в лес с младшей дочерью; она  была всегда добрая да послушная, она уж с пути никогда не собьётся, не то что  сёстры её, баловницы, – тем бы всё где-нибудь бегать да резвиться.    

Не хотелось матери её отпускать, и она сказала:    

– Неужто должна я потерять и любимую дочку?    

– Да чего ты беспокоишься, – ответил  дровосек, – она не заблудится, она у нас умная и понятливая. Возьму я с  собой побольше гороху и рассыплю его по пути; горох, он покрупней чечевицы, и  укажет ей дорогу в лесу.    

Но когда девушка вышла из дому с лукошком в руке, то горох  весь уже был у лесных голубей в зобу, и не знала она, куда ей теперь идти. Она  встревожилась и стала думать о том, что придётся отцу остаться голодным, а мать  будет горевать, если она собьётся с пути. Наконец стало уже совсем темно, и  увидела она вдали огонёк и пришла к лесной избушке. Она ласково попросилась  переночевать, и старик с седой бородой опять спросил у своих животных:    

     

Курочка-красотка,    

Красавец-петушок    

И ты, коровка пёстрая,    

Что скажете на то?    

     

– Дукс, – ответили они.    

Подошла девушка к печи, где лежали животные, и стала ласкать  и гладить курочку и петушка по гладким пёрышкам, а пёструю корову между рогами.  Когда она приготовила, как велел ей старик, вкусную похлёбку и поставила миску  на стол, она спросила:    

– Как же буду я есть, если добрых животных мы ещё не  накормили? Ведь в хозяйстве-то здесь всего вдосталь, – сперва уж я их  накормлю.    

Пошла и принесла ячменя и посыпала зёрен курочке да петушку,  а корове принесла большую охапку душистого свежего сена.    

– Ешьте, мои милые, – сказала она, – а  захочется вам попить, напою вас и свежей водицей.    

И она принесла в избушку полное ведро воды, и сели курочка с  петушком на край ведёрка, клювы свои опустили, а потом закинули головы вверх,  как пьют птицы, и пёстрая корова тоже всласть напилась. Когда животные были  накормлены и напоены, подошла девушка к столу, где сидел старик, и поела, что  он ей оставил.    

Тут вскоре стали курочка и петушок головки свои под крыло  прятать, а корова глазами моргать. И спросила тогда девушка:    

– Не пора ли и нам на покой?    

     

Курочка-красотка,    

Красавец-петушок    

И ты, коровка пёстрая,    

Что скажете на то?    

     

И ответили животные: – Дукс,    

     

Ты с нами вместе сидела,    

Накормить, напоить нас велела, —    

Ложись спокойно в кровать,    

И будешь ты мирно спать.    

     

Взошла девушка по лесенке наверх, взбила пуховые подушки,  чистые простыни постлала, и когда уже всё приготовила, то пришёл старик и лёг в  постель, и седая его борода протянулась до самых его ног. А девушка легла в  другую постель, прочитала молитву и уснула.    

Спала она тихо до самой полуночи. Вдруг стало в доме так  неспокойно, и девушка проснулась. И начало по всем углам трещать да  постукивать, открылись настежь двери, и что-то ударило в стену. Задрожали  стропила, будто их кто вырвал из пазов, и казалось, что рухнула и лесенка;  наконец всё так затрещало, будто рушилась и сама крыша. Потом снова всё вдруг  стихло, с девушкой никакой беды не случилось, и она осталась спокойно лежать и  снова уснула. Когда она утром проснулась, ярко светило солнце, – и что же она  увидела? Лежит она теперь в большой зале, и вокруг всё блистает роскошью  королевской: по стенам подымаются вверх, по зелёному шёлковому полю, золотые  цветы, постель вся из слоновой кости, а одеяло из алого бархата, и стоят рядом  с ней на стуле жемчугом шитые туфли. Девушка подумала, что это всё ей снится;  но вот подходят к ней трое богато одетых слуг и спрашивают у неё, что она им  прикажет.    

– Уйдите, – сказала девушка, – сейчас я буду  вставать и сварю старику похлёбку, а потом накормлю и курочку-красотушку, и золотого  петушка, и пёструю коровушку.    

Она думала, что старик уже встал, глянула на его постель,  видит – лежит в ней незнакомый человек. Поглядела она на него, а он молодой да  такой красивый! Проснулся он, поднялся и говорит:    

– Я королевич. Меня околдовала злая ведьма, она  обратила меня в седого как лунь старика, заставила меня жить в лесу, и никто не  смел находиться около меня, кроме трёх моих слуг в образе курочки, петушка и  пёстрой коровы. Заклятье должно было длиться до той поры, пока не явится к нам девушка,  добрая сердцем, и не к одним только людям, но и к животным ласковая; и это  оказалась ты. В эту полночь ты нас расколдовала, а старая лесная избушка вновь  обратилась в мой королевский замок.    

Когда они встали, королевич сказал трём своим слугам, чтоб пошли  они к отцу и матери девушки, звать их на свадьбу.    

– А где ж мои сёстры? – спросила девушка.    

– Я запер их в погребе; завтра их выведут в лес, они  будут там работать служанками у одного угольщика до тех пор, пока не исправятся  и не перестанут морить голодом бедных животных.    

 170. Любовь и горе  поровну    

     

Жил-был когда-то на свете портной, был он человек сварливый;  а жена была у него добрая, работящая и скромная, но никак не могла она ему  угодить. Что бы она ни делала, он был всем всегда недоволен, ворчал, бранился,  трепал её за волосы и бил. Доведалось о том начальство, вызвали его в суд и  посадили в тюрьму, чтоб он исправился. Просидел он там некоторое время на хлебе  и воде, а потом его выпустили; но взяли с него слово, что он больше бить свою  жену не станет, будет жить с ней в мире и согласии и делить с нею любовь и  горе, как подобает мужу и жене. Некоторое время всё шло хорошо, а потом он  опять принялся за прежнее, стал сварлив и начал браниться снова. А так как ему  бить жену было недозволено, то порешил он хватать её за косы и вырывать у ней  волосы. Жена от него убегала, выскакивала во двор, а он бросался за ней с  аршином и ножницами или с тем, что ему под руку попадалось. Если он, бывало, её  поймает, то начнёт смеяться, а если ему догнать её не удавалось, он приходил в  ярость, гремел и кричал. И так продолжалось до тех пор, пока не прибегали к ней  на помощь соседи. Опять начальство призвало портного и напомнило ему про его  обещание.    

– Милостивые господа судьи, – ответил он, – я  свою клятву сдержал, я её не бил, а делил с нею любовь и горе.    

– Как же это так? – спросили судьи. – Ведь  она опять на вас жалуется.    

– Да я её вовсе не бил, я только хотел причесать ей  рукой волосы, у неё вид был такой странный, а она от меня убежала и хотела меня  в дураках оставить. Я кинулся за ней, чтоб она вернулась и принялась за свою  работу, и я держал в руке, чтобы напомнить ей об этом, то, что мне под руку  попалось. Я ведь делил с нею вместе и любовь и горе поровну, только я, бывало,  её поймаю – мне от этого любо, а ей горе: не поймаю её – ей любо, а мне горе.    

Судьи таким ответом не удовлетворились и определили портному  заслуженное им наказанье.    

     

171. Королёк    

     

В стародавние времена у каждого звука было своё значенье.  Когда громыхал кузнечный молот, он выкликал:    

     

«При-кле-пать! При-кле-пать!»    

     

Когда поскрипывал плотничий рубанок, он говорил:    

     

«Ты строгай! Ты строгай! Ты строгай!»    

     

А когда начинали постукивать мельничные колёса, они  говорили:    

     

«Бог на помощь! Бог на помощь!»    

     

А если мельник оказывался обманщиком, они говаривали верхненемецким  говорком и спрашивали поначалу медленно:    

«Кто там? Кто там?» – а потом быстро отвечали:    

«Мельник! Мельник!» – и наконец совсем быстро,  скороговоркой:    

     

«Крадёт дерзко, крадёт дерзко, да с  восьмушки три шестых!»    

     

В те времена у птиц был тоже свой язык, и его понимал  всякий, а теперь он звучит как щебет, писк или посвист, а у иных – как музыка  без слов.    

И вот подумали птицы, что оставаться им больше без хозяина  невозможно, и они порешили выбрать из своих же кого-нибудь в короли. Только  один чибис был против этого: он жил свободно и свободным хотел умереть, и вот в  страхе летал он повсюду и взывал:    

     

«Где мне быть? Где мне быть?»    

     

Залетел он в глухие непроходимые болота и не стал с той поры  среди своих и показываться.    

Тогда порешили птицы обсудить это дело как следует и в одно  прекрасное майское утро собрались все вместе из лесов и полей – орёл и зяблик,  сова и ворона, жаворонок и воробей. Стоит ли всех их тут перечислять? Явились  даже кукушка и выпь – её причетник, – её называли так потому, что слыхать  её было всегда на два дня раньше; даже совсем маленькая птичка, та, у которой и  названья ещё не было, тоже затесалась в эту пёструю стаю. Курица как-то  случайно ничего об этом не слыхала, и она стала удивляться такому большому  сборищу. «Что это, что это та-ко-е, что это та-ко-е?» – закудахтала она, но  петух успокоил свою дорогую наседку и сказал: «Тут богатые всё люди!» – и  рассказал ей о том, что они затеяли.    

Было решено, что королём должен стать тот, кто сможет  взлететь выше всех. Как только услыхала об этом лягушка-древесница, что сидела  в кустах, она начала предвещать: «Мокро, мокро, ква-ква-ква! Мокро, мокро,  мокро, ква-ква-ква!» – она считала, что немало слёз из-за этого будет пролито.  Но сказала ворона: «Кар! Какой вздор!» – дескать, всё обойдётся хорошо.    

И было решено, что следует тотчас же, в это прекрасное утро,  и начать полёт, чтоб никто потом не смел говорить: «Я мог бы взлететь ещё  повыше, да наступил вечер, и потому я выше не мог».    

И вот по данному знаку поднялась вся стая на воздух. Понеслась  с поля пыль, и был превеликий шум, свист и хлопанье крыльев; и было похоже  издали, будто движется чёрная туча. Но маленькие птицы вскоре отстали, дальше  лететь они не смогли и опустились снова на землю. Птицы, которые побольше, те  держались дольше, но никто не мог сравняться с орлом: он поднялся так высоко,  что мог бы, пожалуй, выклевать глаза самому солнцу. Увидел он, что другие не  смогут долететь до него наверх, и подумал: «Зачем мне подыматься выше, я всё  равно уже король», и он начал спускаться вниз. Птицы, что были внизу, все  воскликнули разом:    

– Ты должен быть нашим королём, никто не взлетел выше  тебя!    

– Кроме меня, – крикнула птица-малютка, у которой  не было имени: она запряталась в перья на груди у орла. И так как она не  устала, то она взлетела и поднялась так высоко, что могла увидеть бога,  сидящего на своём престоле.    

Но взлетев так высоко, она сложила крылья, спустилась вниз и  крикнула пронзительным голосом:    

– Король – я! Король – я!    

– Это ты наш король? – гневно воскликнули  птицы. – Ты хитростью и уловками взлетела так высоко.    

И они выдвинули другое условие: тот будет королём, кто  глубже всех заберётся под землю.    

Как захлопал тут гусь своими широкими крыльями, кинувшись на  своё пастбище! Как быстро вырыл яму петух! А утка, та поступила хитрее всех,  она прыгнула в яму, но вывихнула себе обе ноги и, переваливаясь с боку на бок,  заковыляла к ближнему пруду, восклицая: «Какое несчастье! Какое несчастье!»    

А безымённая птица-малышка выискала себе мышиную норку,  забралась туда и тоненьким своим голоском закричала оттуда:    

– А король-то ведь я! Король-то ведь я!    

– Это ты наш король? – воскликнули птицы, ещё пуще  разгневавшись. – Ты думаешь, твои хитрости чего-нибудь стоят?    

И они порешили держать её в той норе взаперти и там заморить  её голодом. Поставили они в сторожа сову: пусть-де, если жизнь ей мила,  плутовку не выпускает. Но вот наступил вечер, и птицы устали от напряжённых  полётов и улеглись с жёнами и детьми спать. Осталась у мышиной норы одна лишь  сова, она пристально всматривалась в неё своими большими глазами. Но утомилась  и она и подумала: «Один глаз можно, пожалуй, будет закрыть. Я могу сторожить и  одним глазом, маленький злодей из этой норы никак не выберется». И она закрыла  один глаз, а другим пристально глядела на мышиную нору. Высунула голову маленькая  плутовка, хотела было ускользнуть, но сова тотчас подошла, и та спрятала голову  назад. Тогда сова открыла опять один глаз, а другой закрыла, и решила так  делать всю ночь напролёт. Но, закрыв снова один глаз, она позабыла открыть  другой, и как только оба глаза закрылись, она уснула. Маленькая плутовка это  вскоре заметила и ускользнула из норы.    

И с той поры сова не смеет больше показываться днём на свет,  а не то нападают на неё сзади разные птицы и выдёргивают у неё перья. Она  вылетает только по ночам, она ненавидит и преследует мышей за то, что они  делают такие хитрые норы. И маленькая птица тоже не очень любит показываться на  свет, она боится, что ей несдобровать, если её поймают. Она прыгает по плетням  и заборам и, чувствуя себя в безопасности, иной раз прокричит: «А король-то  ведь я!», и потому остальные птицы называют её в насмешку: «Король на заборе».    

Но никто так не радовался, как жаворонок, что не надо ему  корольку подчиняться. Только покажется солнце, подымается жаворонок  высоко-высоко в воздух и поёт:    

– Ах, как хорошо на свете! Как хорошо! Хорошо-то как!  Хорошо!    

 172. Камбала-рыба    

     

Рыбы давно уже были недовольны тем, что нет у них в царстве  никакого порядку. Ни одна рыба не обращала вниманья на других рыб; все плавали  кто куда – одна налево, другая направо, как вздумается; проплывали между  другими рыбами, которым хотелось быть вместе, или загораживали дорогу; а те,  кто посильней, били хвостом более слабых, чтоб те убирались подальше, или  попросту их враз проглатывали.    

– Как было бы хорошо, если был бы у нас король, который  следил бы за порядком и справедливостью, – говорили они. И вот они  собрались однажды, чтоб выбрать себе владыкой того, кто мог бы быстрей всех  рассекать волны и помогать слабым.    

Стали рыбы у берега в ряды, и подала щука хвостом знак, по  которому они должны были все разом тронуться с места. Как стрела ринулась  вперёд щука, а с ней вместе сельдь, голец, окунь, карпы и все прочие рыбы.  Камбала тоже плыла с ними вместе, надеясь достигнуть цели.    

Вдруг послышался крик:    

– Сельдь впереди всех! Сельдь впереди всех!    

– Кто впереди?! – закричала, скривившись от  злости, плоская, завистливая камбала, сильно отставшая от остальных. – Кто  впереди?    

– Сельдь, сельдь! – был ответ.    

– Голая сельдь, – крикнула завистница, –  голая сельдь!    

И с той поры стала камбала в наказанье криворотой.    

     

173. Выпь и удод    

     

Где вам приятней всего пасти своё стадо? – спросил  кто-то раз у старого пастуха.    

– Там, сударь, где трава не слишком сочная и не слишком  сухая; лучшего пастбища не найти.    

– А почему это так? – спросил человек.    

– А вы слышите там, на лугу, глухой зов? – ответил  пастух. – Это выпь, что была когда-то пастухом; и удод был пастухом тоже.  Расскажу я вам об этом сказку.    

Пасла выпь свои стада на зелёных, сочных лугах, где цветов  было в изобилии, и оттого были у неё коровы здоровые и крепкие. А удод гонял  свой скот на высокие голые горы, где один лишь ветер гоняет песок, и были у  него коровы оттого тощие и никак не могли поправиться. Когда наступал вечер и  пастухи гнали стада домой, выпь не могла собрать своих коров, они были  непослушные и от неё убегали. И она кричала: «В путь пойдём! В путь пойдём!»,  но это не помогало, коровы не слушались её клича. А удод, тот не мог поднять  свой скот на ноги, так как сделался он у него тощий и бессильный. «Подь, подь,  подь!» – кричал он, но это не помогало, коровы продолжали лежать на песке. Так  вот оно и случается, если в чём не бывает меры. Ещё и теперь, когда они уже  стада не пасут, выпь всё кричит: «В путь пойдём!», а удод: «Подь, подь, подь!»    

     

174. Сова    

     

Лет этак двести тому назад, когда люди не были ещё такими  умными и хитрыми, как в нынешние времена, приключилась в одном маленьком  городке необычайная история. Залетела невзначай из соседнего леса в амбар к  одному из горожан ночью большая сова, одна их тех, которых называют пугачем, и  она, боясь других птиц, которые при виде её подымают отчаянный крик, не  решилась на рассвете выбраться из своего укромного уголка.    

Зашёл утром в амбар работник взять соломы и, увидев сову,  сидящую в углу под крышей, так испугался, что кинулся оттуда опрометью и  рассказал своему хозяину, что сидит, мол, в амбаре такое чудище, какого он за  всю свою жизнь ни разу не видывал, глазами ворочает и может, чего доброго,  кого-нибудь проглотить.    

– Уж я тебя знаю! – сказал хозяин. – Вот  гоняться на поле за дроздами – на это у тебя храбрости хватает, а увидишь где  дохлую курицу, то, прежде чем подойти к ней, хватаешься за палку. Надо будет  мне самому поглядеть, что там за чудище такое, – добавил хозяин, смело  вошёл в амбар и стал разглядывать по сторонам.    

Но, увидев своими глазами необычайного и страшного зверя, он  испугался не меньше работника. Опрометью выскочил он оттуда, бросился к соседям  и стал их умолять, чтоб они помогли ему одолеть неведомого и опасного зверя; а  не то, мол, будет угрожать всему городу опасность, если этот зверь выскочит из  амбара, где он сейчас сидит. И вот поднялся повсюду на улицах большой переполох  и крик. Вышли горожане, вооружённые копьями, граблями, косами и топорами,  словно собираясь выступить в поход против врага. Наконец появились и господа  советники города во главе с самим бургомистром. Выстроившись на рыночной  площади в ряды, они двинулись походным порядком к амбару и окружили его со всех  сторон. Потом выступил вперёд один из храбрейших и вошёл в амбар с копьём  наперевес; но тотчас с криком, бледный как смерть, выскочил он оттуда и не мог  вымолвить и слова. Отважились туда войти ещё двое, но и с теми кончилось дело  не лучше. Наконец выступил один, это был высокий, крепкий мужчина,  прославленный своими воинскими подвигами, и заявил:    

– Разглядывать чудище, это не значит его  прогнать, – тут надо действовать решительно, я вижу, что вы все сделались  бабами, да притом из трусливого десятка.    

Он велел принести себе латы, меч и копьё и вооружился с ног  до головы. Все восхваляли его отвагу, хотя многие и опасались за его жизнь.  Были распахнуты настежь ворота амбара, – и вот все увидели сову, сидевшую  в это время на перекладине под самою крышей. Он велел принести лестницу,  подставил её и уже было собрался взобраться, как все закричали в один голос,  чтоб он держался мужественно, и препоручили его святому Георгию, сразившему  дракона. Он взобрался наверх и увидел сову, которую хотел было схватить, но  сова, напуганная толпой кричавших людей, и не зная, куда ей деваться, начала  ворочать глазами, нахохлила перья, распустила крылья, открыла клюв и сиплым  голосом закричала: «У-гу, у-гу!»    

– Вперёд, вперёд! – орала толпа во дворе храброму  герою.    

– Кто стоял бы здесь на моём месте, тот не кричал бы  «вперёд», – ответил он им.    

Правда, он поставил ногу на одну ступеньку повыше, но  задрожал и, едва не лишившись чувств, пустился в обратный путь.    

Не нашлось теперь никого, кто захотел бы подвергнуть себя  опасности.    

– Чудовище, – говорили они, – одним лишь  своим дыханьем отравило и ранило насмерть самого могучего из всех нас, так  следует ли нам рисковать своей жизнью?    

И они стали советоваться, что теперь делать, чтобы не погиб  весь город. Долгое время всем казалось, что все усилия напрасны, но бургомистр,  наконец, нашёл выход.    

– Я держусь того мнения, – сказал он, – что  следует уплатить хозяину из общественных средств за этот амбар со всем тем, что  в нём находится, за зерно, солому и сено, чтобы не подвергать его убыткам, а  потом всё здание сжечь, а заодно с ним и страшного зверя, и тогда никому не придётся  подвергать свою жизнь опасности. В данном случае бережливость ни к чему, а  скряжничество нас до добра не доведёт.    

Все с ним согласились. Амбар подожгли со всех четырёх  сторон, и сгорела с ним заодно и несчастная сова. А кто этому не поверит,  пускай отправится туда сам и обо всём у людей расспросит.    

 175. Луна    

     

Давным-давно тому назад была такая земля, где ночь всегда  была тёмной и небо было точно чёрным покровом укрыто, – а всё оттого, что  там никогда не всходила луна и не сияла в темноте ни одна звезда. В начале  сотворения мира достаточно было и одного ночника. И вот отправились однажды из  той стороны четверо парней странствовать. Пришли они в другое государство, а  там вечером, только солнце скроется за горами, всходит на дубе светящийся круг  и льёт повсюду свой мягкий свет. И при свете том можно всё хорошо видеть и  различать, хотя свет и не такой яркий, как у солнца.    

Остановились странники и спрашивают у проезжего крестьянина,  что это за свет.    

– Да это луна! – ответил он им. – Наш  сельский староста купил её за три талера и привязал к дубу. Надо в неё каждый  день подливать масла и держать её в чистоте и порядке, чтоб она всегда светила  ярко. За это получает он с нас каждую неделю по талеру.    

Поехал крестьянин дальше, а один из парней и говорит:    

– Эту масляную лампу мы могли бы пустить в дело: ведь  дома у нас есть дуб, такой же большой, как и этот, и мы могли бы её повесить на  нём.    

Вот была бы радость, если бы нам не приходилось бродить в  потёмках!    

– Знаете что? – сказал второй. – Давайте-ка  достанем повозку и лошадей и увезём отсюда луну. А они тут купят себе другую.    

– Я умею хорошо лазить, – сказал третий, – я  уж её достану!    

Четвёртый привёл повозку и лошадей, а третий взобрался на  дерево, проделал в луне дырку, просунул в неё верёвку и спустил её вниз. Когда  сияющий шар лежал уже на повозке, они накрыли его рядном, чтоб никто не заметил  покражи. Они благополучно привезли луну к себе на родину и повесили на высоком  дубу. Старые и малые – все радовались, когда новая лампа стала освещать кругом  все поля и светила в горницы. Вышли карлики из горных пещер, а маленькие  домовые в своих красных кафтанчиках стали вести на лугах хоровод.    

Четверо парней заботились о том, чтоб было в луне масла  достаточно, поправляли фитиль и получали за это каждую неделю талер.    

Но вот, наконец, сделались они уже дряхлыми стариками, и  когда один из них заболел и увидел, что смерть уже близка, он распорядился,  чтобы четвёртую часть луны, как принадлежащую ему собственность, положили с ним  вместе в гроб. Когда он помер, сельский староста взобрался на дерево и отрезал  садовыми ножницами четверть луны и положил её в гроб. И стало лунного света  меньше, но это было еле заметно. Когда умер второй, положили ему в гроб вторую  четверть, и света стало ещё меньше. Но ещё слабее он стал после смерти третьего,  который взял тоже свою часть, а умер четвёртый – и наступила опять прежняя  темень. Выйдут люди вечером без фонаря и натыкаются друг на друга лбами.    

Когда части луны в преисподней опять соединились, то там,  где прежде была всегда темнота, стало светлей, и мёртвые зашевелились и  очнулись от сна. Они удивились, что могут снова видеть; лунного света было для  них достаточно, ведь глаза у них ослабели, и они не могли переносить яркого  солнца. Они поднялись, повеселели и стали опять жить по-прежнему. Одни из них  начали играть и плясать, а другие бросились по харчевням, стали требовать себе  вина и напились допьяна; начали меж собой ссориться и браниться и пустили в ход  свои дубинки, и все передрались. Шум становился всё сильней и сильней и дошёл,  наконец, до самого неба.    

Святой Пётр, стоявший на страже у небесных врат, подумал,  что преисподняя подняла восстание, и он призвал тогда небесные силы, которые  должны были прогнать злого врага, в случае если он напал бы на обиталище  праведников. Но враг не явился, и сел тогда святой Пётр на своего коня и  направился через небесные врата в преисподнюю. Там успокоил он мертвецов, велел  им лечь снова в свои гробы и взял с собой луну и повесил её высоко-высоко на  небе.    

 176. Срок жизни    

     

Когда господь сотворил мир и собрался определить срок жизни  для каждой твари земной, явился осёл и спросил:    

– Господь, как долго должен я жить?    

– Тридцать лет, – ответил господь, – этого  для тебя достаточно?    

– Ах, господи, – ответил осёл, – это слишком  долгий срок. Ты подумай про моё горестное существование: с раннего утра и до  поздней ночи таскать тяжести, носить на мельницу мешки с зерном, чтоб другие  ели хлеб, и получать одни только пинки да побои. Сократи мне часть моей долгой  жизни.    

Сжалился господь и определил ему жить восемнадцать лет. Ушёл  осёл утешенный, а затем явилась собака.    

– Как долго ты хочешь жить? – спросил её  бог. – Ослу показалось тридцать лет слишком много, а ты будешь этим  довольна?    

– Господи, – ответила собака, – неужели  такова твоя воля? Ты подумай только, сколько мне приходится бегать, ведь такой  долгий срок мои ноги не выдержат. А если я потеряю голос и не смогу лаять, и не  будет у меня зубов, чтоб кусать, что тогда мне останется? Слоняться из угла в  угол да ворчать?    

Господь понял, что собака права, и определил ей срок жизни в  двенадцать лет.    

Затем пришла обезьяна.    

– Тебе, пожалуй, хотелось бы жить тридцать лет? –  спросил её господь. – Ведь работать тебе не приходится, как ослу и собаке,  и ты всегда весела.    

– Ах, господи, – ответила обезьяна, – да это  только так тебе кажется, а на самом деле иначе. Когда кругом всего вдосталь, у  меня не бывает ложки. Я должна всегда делать весёлые гримасы, корчить рожи,  чтоб смешить людей, а когда они кинут мне яблоко, оно оказывается кислым. Как  часто за смехом таятся слёзы! Тридцати лет я не выдержу.    

И бог был милостив и даровал ей десять лет жизни.    

Явился наконец человек. Он был весел, здоров и бодр, и стал  просить бога, чтобы тот определил ему срок жизни.    

– Ты должен жить тридцать лет, – сказал  господь, – достаточно ли для тебя этого?    

– Какой короткий срок! – воскликнул  человек. – Когда я построю себе дом и будет пылать огонь в моём  собственном очаге, когда я посажу деревья и они зацветут и станут приносить  плоды и я буду радоваться жизни, – тогда-то я и должен умереть! О, боже,  продли мне срок моей жизни.    

– Я прибавлю тебе восемнадцать ослиных лет, –  сказал господь.    

– Этого мне мало, – возразил человек.    

– Тогда ты получишь ещё двенадцать собачьих лет.    

– И этого мало.    

– Ну, так уж и быть, – сказал господь, – я  прибавлю тебе ещё десять лет обезьяньих, но уж больше ты не получишь.    

И человек ушёл, но был недоволен.    

Итак, живёт человек семьдесят лет. Первые тридцать лет – это  его человеческие годы, они быстро проходят; в эту пору человек бывает здоров,  весел, работает с увлечением и радуется своему бытию. Потом наступает  восемнадцать ослиных лет; тогда на него ложится одно бремя за другим: он должен  таскать зерно, которое кормит других, и в награду за верную службу он получает  только пинки да побои. Потом наступает двенадцать собачьих лет; и лежит тогда  человек в углу, ворчит, и нет у него больше зубов, чтоб разжёвывать пищу. А  когда пройдёт и это время, наступает, наконец, десять лет обезьяньих; тогда  человек становится чудаковатым и слабоумным, делает глупости и становится  посмешищем для детей.    

 177. Посланцы  смерти    

     

В стародавние времена шёл раз один великан по большой  дороге, вдруг выскочил ему навстречу какой-то незнакомец и крикнул:    

– Стой! Ни шагу дальше!    

– Эх, – сказал великан, – ты ведь козявка, я  мог бы тебя раздавить пальцем, как смеешь ты мне преграждать дорогу? Кто ты  такой, что осмеливаешься говорить так дерзко?    

– Я смерть, – отвечал незнакомец, – против  меня никто устоять не может, ты должен тоже подчиняться моим приказам.    

Но великан отказался и вступил со смертью в борьбу. Была  между ними долгая, яростная борьба, наконец великан одержал верх и сбил кулаком  смерть, и она рухнула наземь у придорожного камня. Пошёл великан своей дорогою  дальше, а смерть осталась лежать побеждённая и стала такая бессильная, что не  могла и на ноги подняться.    

– Что же получится, однако, – сказала она, –  если я останусь лежать здесь без помощи? Никто не будет на свете умирать, и мир  наполнится людьми так, что не хватит места даже стоять человеку рядом с  человеком.    

Проходил в это время по той дороге один молодой парень, он  был здоровый и сильный, распевал песню и поглядывал по сторонам. Увидел он еле  живого, беспомощного незнакомца, пожалел его, подошёл к нему, поднял его, влил  ему в рот из своей фляги вина и стал ждать, пока тот снова придёт в себя.    

– А знаешь ли ты, – спросил, подымаясь,  незнакомец, – кто я такой, кому ты помог подняться на ноги?    

– Нет, – ответил юноша, – я не знаю тебя.    

– Я смерть, – сказал тот, – я никого не щажу,  и для тебя исключения делать не стану. Но, чтобы ты знал, что я тебе благодарен,  обещаю тебе, что не настигну тебя невзначай, а прежде чем к тебе явиться и тебя  забрать, пришлю к тебе своих посланцев.    

– Ладно, – сказал юноша, – оно всё ж будто бы  лучше, если я буду знать, когда ты явишься, – по крайней мере буду тебя  остерегаться.    

Он отправился дальше, был весел и бодр, и жил себе беспечно.  Но молодости и здоровья хватило ему ненадолго; вскоре появились болезни и  всякие страданья, они мучили его каждый день и не давали ему спокойно спать  даже ночью. «Сейчас я не умру, – молвил он про себя, – ведь смерть  пришлёт прежде ко мне посланцев, и мне бы хотелось только одного, чтоб мрачные  дни болезни поскорей миновали». И только он почувствовал себя снова здоровым,  как начал жить по-прежнему, в своё удовольствие. Но кто-то ударил его однажды по  плечу. Он оглянулся, видит – стоит сзади его смерть и говорит:    

– Следуй за мной, наступил час проститься тебе с  жизнью.    

– Как? – ответил человек. – Ты собираешься  нарушить своё слово? Разве ты мне не обещала, прежде чем явишься сама, прислать  своих посланцев? Я ни одного из них не видел.    

– Молчи, – возразила смерть, – разве я не  посылала к тебе одного за другим посланцев? Разве не являлась к тебе лихорадка,  не нападала на тебя, не трясла, не бросала тебя в постель? Разве не приходило к  тебе головокружение? Разве не дёргала тебя всего ломота? Разве не шумело у тебя  в ушах? Не терзала тебе щёки зубная боль? Разве не темнело у тебя в глазах? И  не напоминал разве тебе обо мне каждый вечер сон, мой родной брат? Разве не  лежал ты ночью, будто совсем мёртвый?    

И нечего было человеку возразить, он покорился своей судьбе  и пошёл вслед за смертью.    

 178. Мастер Пфрим    

     

Был мастер Пфрим человек маленький, худощавый, но бойкий, и  не имел он ни минуты покоя. Его лицо, на котором торчал один только вздёрнутый  нос, было рябое и мертвенно бледное, волосы седые и взъерошенные, глаза  маленькие, они бегали у него беспрестанно по сторонам. Всё он замечал, всё  всегда ругал, всё знал лучше всех и во всём всегда был прав. Если он шёл по  улице, то всегда сильно размахивал руками, так что выбил раз у девушки ведро, в  котором та несла воду, и оно взлетело высоко на воздух, и при этом он был облит  водой.    

– Эх ты, голова баранья! – крикнул он ей,  отряхиваясь. – Разве ты не видела, что я иду сзади тебя?    

Он занимался сапожным ремеслом, и когда он работал, то так  сильно выдёргивал дратву, что попадал обычно кулаком в того, кто сидел с ним  рядом. Ни один из подмастерьев не оставался у него больше месяца, оттого что он  всегда придирался даже к самой лучшей работе и всегда находил, что сделано что-нибудь  не так: то швы были недостаточно ровные, то один ботинок был длинней другого,  то каблук выше, чем на другом ботинке, то кожа была отделана недостаточно  хорошо.    

– Постой, – говаривал он ученику, – я уж тебе  покажу, как делать кожу мягче, – и при этом он брал ремень и бил ученика  по спине. Лентяями он называл всех. А сам работал не так уж и много, –  ведь и четверти часа не сидел он спокойно на месте. Когда жена его вставала  рано утром и растапливала печь, он вскакивал с постели и бежал босиком на кухню.    

– Ты это что, собираешься мне дом поджечь? –  кричал он. – Такой огонь развела, что на нём можно целого быка изжарить!  Разве дрова нам даром достаются?    

Когда работницы стоят, бывало, у корыта, смеются и  разговаривают между собой о том да о сём, он вечно начинал их бранить:    

– Ишь стоят, точно гусыни, да гогочут и за болтовнёй  забывают о своей работе! И зачем взяли новое мыло? Безобразное расточительство  да к тому же позорная лень! Руки свои хотите сберечь, а бельё стираете не так,  как следует.    

Затем он выбегал, опрокидывал при этом ведро с щёлоком, и  вся кухня была залита водой. Если строили новый дом, он подбегал к окошку и  обычно смотрел на работу.    

– Вот опять кладут красный песчаник! – кричал  он. – Он никогда не просохнет; в таком доме все непременно переболеют. И  посмотрите, как подмастерья плохо укладывают камень. Да и извёстка тоже никуда  не годится: надо класть мягкий щебень, а не песок. Вот увидите, непременно этот  дом рухнет людям на голову.    

Затем он усаживался и делал несколько швов, но вскоре вскакивал  опять, вешал свой кожаный передник и кричал:    

– Надо пойти да усовестить этих людей! – Но он  попадал к плотникам. – Что это такое? – кричал он. – Да разве вы  тешете по шнуру?    

Что, думаете, стропила будут стоять ровно? Ведь все они  вылетят когда-нибудь из пазов.    

И он вырывал у плотника из рук топор, желая показать, как  надо тесать, но как раз в это время подъезжала нагружённая глиной телега; он  бросал топор и подбегал к крестьянину, который шёл за телегой.    

– Ты не в своём уме, – кричал мастер Пфрим, –  кто ж запрягает молодых лошадей в такую тяжёлую телегу? Да ведь бедные животные  могут тут же на месте околеть.    

Крестьянин ему ничего не отвечал, и Пфрим с досады убегал  обратно в свою мастерскую. Только собирался он сесть снова за работу, а в это  время ученик подавал ему ботинок.    

– Что это опять такое? – кричал он на него. –  Разве я тебе не говорил, что ботинок не следует так узко закраивать? Да кто ж  купит такой ботинок? В нём осталась почти одна лишь подмётка. Я требую, чтобы  мои указания исполнялись беспрекословно.    

– Хозяин, – отвечал ученик, – вы совершенно  правы, ботинок никуда не годится, но это же ведь тот самый ботинок, который  выкроили вы и сами же начали шить. Когда вы вышли, вы сами сбросили его со  столика, а я его только поднял. Вам сам ангел с неба, и тот никогда не угодит.    

Приснилось ночью мастеру Пфриму, будто он умер и подымается  прямо на небо. Вот он туда явился и сильно постучал во врата.    

– Меня удивляет, – сказал он, – что на вратах  нет кольца, ведь так можно и все руки себе разбить.    

Открыл врата апостол Пётр, желая посмотреть, кто это так  неистово требует, чтоб его впустили.    

– Ах, это вы, мастер Пфрим, – сказал он, –  вас я впущу, но предупреждаю, чтобы вы оставили свою привычку и ничего бы не  ругали, что увидите на небе, а то вам плохо придётся.    

– Свои поучения вы могли бы оставить и при себе, –  возразил ему мастер Пфрим, – я отлично знаю, что и как подобает. Я думаю –  здесь всё, слава богу, в порядке, и нет ничего такого, что можно было бы  порицать, как делал я это на земле.    

И вот он вошёл и стал расхаживать по обширным небесным  просторам. Огляделся он по сторонам, покачал головой, и что-то проворчал про  себя. Увидал он двух ангелов, которые тащили бревно. Это было то самое бревно,  которое было в глазу у одного человека, который нашёл сучок в глазу у другого.  Но ангелы несли бревно не вдоль, а поперёк.    

«Видана ли подобная бестолочь! – подумал мастер Пфрим,  но вдруг умолк и будто согласился. – Да по сути всё равно как нести  бревно, прямо или поперёк, лишь бы не зацепиться; я вижу, что они делают это  осторожно». Вскоре увидал он двух ангелов, набиравших из колодца воду в бочку,  и тотчас заметил, что в бочке немало дыр и что вода со всех сторон из неё  проливается. Это они землю дождём поливали. «Чёрт возьми!» – вырвалось у него,  но, по счастью, он опомнился и подумал: «Должно быть, это они делают, чтобы  время провести; ну, раз это их забавляет, то, пожалуй, пусть себе занимаются  таким бесполезным делом. Здесь, правда, на небе, как я заметил, только и  делают, что лентяйничают». Пошёл он дальше и увидел воз, что застрял в глубокой  канаве.    

– Это и не удивительно, – сказал он  вознице, – кто ж так бестолково воз нагружает? Что это у вас такое?    

– Добрые намерения, – ответил возница, – да  вот никак не могу выехать с ними на правильную дорогу; я ещё счастливо вытащил  воз, здесь-то мне уж придут на помощь.    

И вправду вскоре явился ангел и впряг в воз пару лошадей.  «Это хорошо, – подумал Пфрим, – но ведь парой-то лошадей воза не  вытащить, надо бы по крайней мере взять четверик». И явился другой ангел,  привёл ещё пару лошадей, но впряг их не спереди, а сзади воза. Тут уж мастер  Пфрим выдержать никак не мог.    

– Эй ты, олух, – вырвалось у него, – да что  ты делаешь? Виданное ли дело, чтобы так лошадей запрягали? В своём глупом  чванстве они думают, что всё знают лучше других.    

Хотелось ему ещё что-то добавить, но в это время один из  небожителей схватил его за шиворот и выбросил с невероятною силой с неба. Уже у  врат повернул голову мастер Пфрим в сторону воза, видит – а четверик крылатых  коней поднял его на воздух.    

В эту самую минуту мастер Пфрим и проснулся. «А на небе-то  всё по-иному, чем у нас на земле, – сказал он про себя, – кое-что,  конечно, можно им простить, но хватит ли у кого терпенья смотреть, как  запрягают лошадей и сзади и спереди? Правда, у них есть крылья, но кто ж об  этом мог знать? А всё же порядочная глупость приделывать крылья лошадям, у  которых есть свои четыре ноги, чтобы бегать. Но пора, однако, вставать, а то,  чего доброго, наделают мне беды в доме. Счастье ещё, что умер я не на самом  деле!»    

 179. Гусятница у  колодца    

     

Жила когда-то на свете старая-престарая бабушка, жила она со  своим стадом гусей в глуши между горами, где была у неё маленькая избушка. Те  глухие места были окружены дремучим лесом. Каждое утро старуха брала костыль и  отправлялась, ковыляя, в лес. Там принималась старушка за работу, и трудилась  она больше, чем позволяли ей её преклонные годы. Она рвала траву для своих  гусей, собирала дикие яблоки и груши, какие только могла достать рукой, и всё  это она приносила на своей спине домой. Если она встречала кого по дороге, она  ласково его приветствовала: «Добрый день, милый земляк, а нынче-то погода  хорошая. Ты небось удивляешься, что я тащу траву, но каждый ведь должен нести  своё бремя на плечах».    

Люди, однако, встречались с ней неохотно и старались  как-нибудь её обойти, а если приходилось проходить мимо неё отцу с ребёнком, он  тихонько ему шептал:    

– Ты старухи этой опасайся, она хитрая-прехитрая, это  ведьма.    

Однажды утренней порою проходил через лес красивый молодой  человек. Солнце светило ярко, распевали птицы, и между листвой пролетал  прохладный ветерок. Юноша был полон радости и веселья. По дороге ему ещё никто  не встречался, и вдруг он увидел старую ведьму, она стояла на коленях и срезала  серпом траву. Она набрала в свой мешок уже целый ворох, и стояли около неё две  корзины, полные диких груш и яблок.    

– Бабушка, – сказал молодой человек, – а как  же это ты всё донесёшь?    

– Что поделаешь, мой милый, нести надо, – отвечала  она, – детям богатых людей этого делать не приходится. Про это у крестьян  говорится:    

     

Не заглядывай назад,    

Всё равно ведь ты горбат.    

     

Может, вы мне поможете? – сказала она, когда тот  остановился около неё, – спина-то у вас крепкая, а ноги молодые, это для  вас будет легко.    

Да и дом-то мой не так уж отсюда далече, вон за тою горой  стоит он, в долине. Вам туда взобраться – раз, два да и всё.    

Сжалился молодой человек над старухой.    

– Мой отец хотя и не крестьянин, – ответил  он, – а богатый граф, но чтобы вы знали, что не одни только крестьяне  умеют носить тяжести, я вашу вязанку отнесу.    

– Что ж, попробуйте, – сказала старуха, – мне  это будет приятно. Придётся вам, правда, пройти целый час, но что это для вас  составит? А те вон яблоки и груши вы тоже должны дотащить.    

Когда молодой граф услыхал, что надо идти целый час, это  показалось ему несколько странным, но старуха теперь его не отпускала; она  взвалила ему на спину вязанку и дала в руки обе корзины.    

– Вот видите, – сказала она, – это совсем  нетрудно.    

– Нет, не совсем-то легко, – ответил граф, и лицо  у него сделалось грустное, – ваша вязанка так оттягивает плечи, будто в  неё камни наложены, а яблоки и груши на вес как свинцовые. Я еле могу дышать.    

Ему очень хотелось бы всё это бросить на землю, но старуха  этого не позволила.