1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 
   Наездник и вор при этом.    

   Не потому ли мой нрав бродяч    

   И волосы пахнут ветром!    

       

   Не он ли, смуглый, крадет с арбы    

   Рукой моей — абрикосы,    

   Виновник страстной моей судьбы,    

   Курчавый и горбоносый.    

       

   Дивясь на пахаря за сохой,    

   Вертел между губ — шиповник.    

   Плохой товарищ он был, — лихой    

   И ласковый был любовник!    

       

   Любитель трубки, луны и бус,    

   И всех молодых соседок…    

   Еще мне думается, что — трус    

   Был мой желтоглазый предок.    

       

   Что, душу черту продав за грош,    

   Он в полночь не шел кладбищем!    

   Еще мне думается, что нож    

   Носил он за голенищем.    

       

   Что не однажды из-за угла    

   Он прыгал — как кошка — гибкий…    

   И почему-то я поняла,    

   Что он — не играл на скрипке!    

       

   И было всё ему нипочем, —    

   Как снег прошлогодний — летом!    

   Таким мой предок был скрипачом.    

   Я стала — таким поэтом.    

       

   23 июня 1915    

           АСЕ    

       

   Ты мне нравишься: ты так молода,    

   Что в полмесяца не спишь и полночи,    

   Что на карте знаешь те города,    

   Где глядели тебе вслед чьи-то очи.    

       

   Что за книгой книгу пишешь, но книг    

   Не читаешь, умиленно поникши,    

   Что сам Бог тебе — меньшой ученик,    

   Что же Кант, что же Шеллинг, что же Ницше?    

       

   Что весь мир тебе — твое озорство,    

   Что наш мир, он до тебя просто не был,    

   И что не было и нет ничего    

   Над твоей головой — кроме неба.    

       

       

      

         «И все вы  идете в сестры…»    

       

   И всé вы идете в сестры,    

   И больше не влюблены.    

   Я в шелковой шали пестрой    

   Восход стерегу луны.    

       

   Вы креститесь у часовни,    

   А я подымаю бровь…    

   — Но в вашей любви любовной    

   Стократ — моя нелюбовь!    

       

   6 июля 1915    

      

         «Спят трещотки  и псы соседовы…»    

       

   Спят трещотки и псы соседовы, —    

   Ни повозок, ни голосов.    

   О, возлюбленный, не выведывай,    

   Для чего развожу засов.    

       

   Юный месяц идет к полуночи:    

   Час монахов — и зорких птиц,    

   Заговорщиков час — и юношей,    

   Час любовников и убийц.    

       

   Здесь у каждого мысль двоякая,    

   Здесь, ездок, торопи коня.    

   Мы пройдем, кошельком не звякая    

   И браслетами не звеня.    

       

   Уж с домами дома расходятся,    

   И на площади спор и пляс…    

   Здесь, у маленькой Богородицы,    

   Вся Кордова в любви клялась.    

       

   У фонтана присядем молча мы    

   Здесь, на каменное крыльцо,    

   Где впервые глазами волчьими    

   Ты нацелился мне в лицо.    

       

   Запах розы и запах локона,    

   Шелест шелка вокруг колен…    

   О, возлюбленный, — видишь, вот она —    

   Отравительница! — Кармен.    

       

   5 августа 1915    

           «В тумане,  синее ладана…»    

       

   В тумане, синее ладана,    

   Панели — как серебро.    

   Навстречу летит негаданно    

   Развеянное перо.    

       

   И вот уже взгляды скрещены,    

   И дрогнул — о чем моля? —    

   Твой голос с певучей трещиной    

   Богемского хрусталя.    

       

   Мгновенье тоски и вызова,    

   Движенье, как длинный крик,    

   И в волны тумана сизого,    

   Окунутый легкий лик.    

       

   Все длилось одно мгновение:    

   Отчалила… уплыла…    

   Соперница! — Я не менее    

   Прекрасной тебя ждала.    

       

   5 сентября 1915    

      

         «С большою  нежностью — потому…»    

       

   С большою нежностью — потому,    

   Что скоро уйду от всех —    

   Я все раздумываю, кому    

   Достанется волчий мех,    

       

   Кому — разнеживающий плед    

   И тонкая трость с борзой,    

   Кому — серебряный мой браслет,    

   Осыпанный бирюзой…    

       

   И все — записки, и все — цветы,    

   Которых хранить — невмочь…    

   Последняя рифма моя — и ты,    

   Последняя моя ночь!    

       

   22 сентября 1915    

           «Все Георгии  на стройном мундире…»    

       

   Все Георгии на стройном мундире    

   И на перевязи черной — рука.    

   Черный взгляд невероятно расширен    

   От шампанского, войны и смычка.    

       

   Рядом — женщина, в любовной науке    

   И Овидия и Сафо мудрей.    

   Бриллиантами обрызганы руки,    

   Два сапфира — из-под пепла кудрей.    

       

   Плечи в соболе, и вольный и скользкий    

   Стан, как шелковый чешуйчатый хлыст.    

   И — туманящий сознание — польский    

   Лихорадочный щебечущий свист.    

       

   24 сентября 1915    

      

         «Лорд  Байрон! — Вы меня забыли…»    

       

   Лорд Байрон! — Вы меня забыли!    

   Лорд Байрон! — Вам меня не жаль?    

   На…….. плечи шаль    

   Накидывали мне — не Вы ли?    

   И кудри — жесткие от пыли —    

   Разглаживала Вам — не я ль?    

       

   Чьи арфы……… аккорды    

   Над озером, — скажите, сэр! —    

   Вас усмиряли, Кондотьер?    

   И моего коня, — о, гордый!    

   Не Вы ли целовали в морду,    

   Десятилетний лорд и пэр!    

       

   Кто, плача, пробовал о гладкий    

   Свой ноготь, ровный как миндаль,    

   Кинжала дедовского сталь?    

   Кто целовал мою перчатку?    

   — Лорд Байрон! — Вам меня не жаль?    

       

   25 сентября 1915 г.    

           «Заповедей не  блюла, не ходила к причастью…»    

       

   Заповедей не блюла, не ходила к причастью.    

   — Видно, пока надо мной не пропоют литию, —    

   Буду грешить — как грешу — как грешила: со страстью!    

   Господом данными мне чувствами — всеми пятью!    

       

   Други! — Сообщники! — Вы, чьи наущения — жгучи!    

   — Вы, сопреступники! — Вы, нежные учителя!    

   Юноши, девы, деревья, созвездия, тучи, —    

   Богу на Страшном суде вместе ответим, Земля!    

       

   26 сентября 1915    

      

         «Как жгучая,  отточенная лесть…»    

       

   Как жгучая, отточенная лесть    

   Под римским небом, на ночной веранде,    

   Как смертный кубок в розовой гирлянде —    

   Магических таких два слова есть.    

       

   И мертвые встают как по команде,    

   И Бог молчит — то ветреная весть    

   Язычника — языческая месть:    

   Не читанное мною Ars Amandi![25]    

       

   Мне синь небес и глаз любимых синь    

   Слепят глаза. — Поэт, не будь в обиде,    

   Что времени мне нету на латынь!    

       

   Любовницы читают ли, Овидий?!    

   — Твои тебя читали ль? — Не отринь    

   Наследницу твоих же героинь!    

       

   29 сентября 1915    

           «В гибельном  фолианте…»    

       

   В гибельном фолианте    

   Нету соблазна для    

   Женщины. — Ars Amandi[26]    

   Женщине — вся земля.    

       

   Сердце — любовных зелий    

   Зелье — вернее всех.    

   Женщина с колыбели    

   Чей-нибудь смертный грех.    

       

   Ах, далеко до неба!    

   Губы — близки во мгле…    

   — Бог, не суди! — Ты не был    

   Женщиной на земле!    

       

   29 сентября 1915    

   _______    

       

   (1)    

      

         «Мне полюбить  Вас не довелось…»    

       

   Мне полюбить Вас не довелось,    

   А может быть — и не доведется!    

   Напрасен водоворот волос    

   Над темным профилем инородца,    

   И раздувающий ноздри нос,    

   И закурчавленные реснички,    

   И — вероломные по привычке —    

   Глаза разбойника и калмычки.    

       

   И шаг, замедленный у зеркал,    

   И смех, пронзительнее занозы,    

   И этот хищнический оскал    

   При виде золота или розы,    

   И разлетающийся бокал,    

   И упирающаяся в талью    

   Рука, играющая со сталью,    

   Рука, крестящаяся под шалью.    

       

   Так, — от безделья и для игры —    

   Мой стих меня с головою выдал!    

   Но Вы красавица и добры:    

   Как позолоченный древний идол    

   Вы принимаете все дары!    

   И все, что голубем Вам воркую —    

   Напрасно — тщетно — вотще и всуе,    

   Как все признанья и поцелуи!    

       

   Сентябрь 1915    

           «Я знаю  правду! Все прежние правды — прочь…»    

       

   Я знаю правду! Все прежние правды — прочь!    

   Не надо людям с людьми на земле бороться.    

   Смотрите: вечер, смотрите: уж скоро ночь.    

   О чем — поэты, любовники, полководцы?    

       

   Уж ветер стелется, уже земля в росе,    

   Уж скоро звездная в небе застынет вьюга,    

   И под землею скоро уснем мы все,    

   Кто на земле не давали уснуть друг другу.    

       

   3 октября 1915    

      

         «Два солнца  стынут — о Господи, пощади…»    

       

   Два солнца стынут — о Господи, пощади! —    

   Одно — на небе, другое — в моей груди.    

       

   Как эти солнца — прощу ли себе сама? —    

   Как эти солнца сводили меня с ума!    

       

   И оба стынут — не больно от их лучей!    

   И то остынет первым, что горячей.    

       

   6 октября 1915    

      

         «Цветок к  груди приколот…»    

       

   Цветок к груди приколот,    

   Кто приколол, — не помню.    

   Ненасытим мой голод    

   На грусть, на страсть, на смерть.    

       

   Виолончелью, скрипом    

   Дверей и звоном рюмок,    

   И лязгом шпор, и криком    

   Вечерних поездов,    

       

   Выстрелом на охоте    

   И бубенцами троек —    

   Зовете вы, зовете    

   Нелюбленные мной!    

       

   Но есть еще услада:    

   Я жду того, кто первый    

   Поймет меня, как надо —    

   И выстрелит в упор.    

       

   22 октября 1915    

           «Цыганская  страсть разлуки…»    

       

   Цыганская страсть разлуки!    

   Чуть встретишь — уж рвешься прочь!    

   Я лоб уронила в руки,    

   И думаю, глядя в ночь:    

       

   Никто, в наших письмах роясь,    

   Не понял до глубины,    

   Как мы вероломны, то есть —    

   Как сами себе верны.    

       

   Октябрь 1915    

      

         «Полнолунье и  мех медвежий…»    

       

   Полнолунье и мех медвежий,    

   И бубенчиков легкий пляс…    

   Легкомысленнейший час! — Мне же    

   Глубочайший час.    

       

   Умудрил меня встречный ветер,    

   Снег умилостивил мне взгляд,    

   На пригорке монастырь светел    

   И от снега — свят.    

       

   Вы снежинки с груди собольей    

   Мне сцеловываете, друг,    

   Я на дерево гляжу, — в поле    

   И на лунный круг.    

       

   За широкой спиной ямщицкой    

   Две не встретятся головы.    

   Начинает мне Господь — сниться,    

   Отоснились — Вы.    

       

   27 ноября 1915    

           «Быть в аду  нам, сестры пылкие…»    

       

   Быть в аду нам, сестры пылкие,    

   Пить нам адскую смолу, —    

   Нам, что каждою-то жилкою    

   Пели Господу хвалу!    

       

   Нам, над люлькой да над прялкою    

   Не клонившимся в ночи,    

   Уносимым лодкой валкою    

   Под полою епанчи.    

       

   В тонкие шелка китайские    

   Разнаряженным с утра,    

   Заводившим песни райские    

   У разбойного костра.    

       

   Нерадивым рукодельницам    

   — Шей не шей, а все по швам! —    

   Плясовницам и свирельницам,    

   Всему миру — госпожам!    

       

   То едва прикрытым рубищем,    

   То в созвездиях коса.    

   По острогам да по гульбищам    

   Прогулявшим небеса.    

       

   Прогулявшим в ночи звездные    

   В райском яблочном саду…    

   — Быть нам, девицы любезные,    

   Сестры милые — в аду!    

       

   Ноябрь 1915    

      

         «День  угасший…»    

       

   День угасший    

   Нам порознь нынче гас.    

   Это жестокий час —    

   Для Вас же.    

       

   Время — совье,    

   Пусть птенчика прячет мать.    

   Рано Вам начинать    

   С любовью.    

       

   Помню первый    

   Ваш шаг в мой недобрый дом, —    

   С пряничным петухом    

   И вербой.    

       

   Отрок чахлый,    

   Вы жимолостью в лесах,    

   Облаком в небесах —    

   Вы пахли!    

       

   На коленях    

   Снищу ли прощенья за    

   Слезы в твоих глазах    

   Оленьих.    

       

   Милый сверстник,    

   Еще в Вас душа — жива!    

   Я же люблю слова    

   И перстни.    

       

   18 декабря 1915    

           «Лежат они,  написанные наспех…»    

       

   Лежат они, написанные наспех,    

   Тяжелые от горечи и нег.    

   Между любовью и любовью распят    

   Мой миг, мой час, мой день, мой год, мой век.    

       

   И слышу я, что где-то в мире — грозы,    

   Что амазонок копья блещут вновь.    

   — А я пера не удержу! — Две розы    

   Сердечную мне высосали кровь.    

       

   Москва, 20 декабря 1915    

      

         «Даны мне были  и голос любый…»    

       

   Даны мне были и голос любый,    

   И восхитительный выгиб лба.    

   Судьба меня целовала в губы,    

   Учила первенствовать Судьба.    

       

   Устам платила я щедрой данью,    

   Я розы сыпала на гроба…    

   Но на бегу меня тяжкой дланью    

   Схватила за волосы Судьба!    

       

   Петербург, 31 декабря 1915    

      

         «Отмыкала  ларец железный…»    

       

   Отмыкала ларец железный,    

   Вынимала подарок слезный, —    

   С крупным жемчугом перстенек,    

   С крупным жемчугом.    

       

   Кошкой выкралась на крыльцо,    

   Ветру выставила лицо.    

   Ветры веяли, птицы реяли,    

   Лебеди — слева, справа — вороны…    

   Наши дороги — в разные стороны.    

       

   Ты отойдешь — с первыми тучами,    

   Будет твой путь — лесами дремучими,    

   песками горючими.    

       

   Душу — выкличешь,    

   Очи — выплачешь.    

       

   А надо мною — кричать сове,    

   А надо мною — шуметь траве…    

       

   Москва, январь 1916    

           «Посадила  яблоньку…»    

       

   Посадила яблоньку:    

   Малым — забавоньку,    

   Старому — младость,    

   Садовнику — радость.    

       

   Приманила в горницу    

   Белую горлицу:    

   Вору — досада,    

   Хозяйке — услада.    

       

   Породила доченьку —    

   Синие оченьки,    

   Горлинку — голосом,    

   Солнышко — волосом.    

   На горе девицам,    

   На горе молодцам.    

       

   23 января 1916    

      

         «К озеру  вышла. Крут берег…»