1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 
    
Тем временем Горес не сводил с неё глаз, спрашивая настороженными ушами и яркими глазами, что дальше. Он и подтолкнул её к мысли о женщине, которая потеряла свою собаку: Пайпер Либби. Пайпер могла бы её принять и положить спать, не лезть ей в уши своей болтовнёй. А переспав ночь, Джулия вновь вернёт себе способность мыслить. Даже что-то понемногу планировать.
    
Заведя «Приус», она поехала к церкви Конго. Но пасторский дом стоял тёмный, а к дверям была пришпилена записка. Джулия вытянула кнопку, понесла бумажку к машине и в кабине, при тусклом свете, прочитала записку.
    
«Я пошла в госпиталь. Там была стрельба».
    
Из Джулии вновь вылетело причитание, но как только к ней присоединился Горес, стараясь подпевать, она заставила себя прекратить скулить. Она перевела рычаг на задний ход, потом вновь поставила в нейтральное положение, чтобы возвратить записку туда, где она её нашла, на случай, если кто-то другой из прихожан, придавленный весом целого мира на его (или её) плечах, придёт искать помощи у последнего в Милле духовного лица.
    
Итак, куда теперь? К Рози, в конце концов? Но Рози уже, наверняка, спит. В госпиталь? Джулия бы заставила себя пойти туда, несмотря на пережитое потрясение и измученность, если бы это послужило какой-то цели, но теперь, когда нет газеты, в которой она могла бы написать о том, что там случилось, не было никакого смысла натыкаться на какие бы то ни было новые ужасы.
    
Она сдала задом на улицу, а там повернула вверх по городскому холму, не задумываясь, куда направляется, пока не подъехала к Престил-Стрит. Через три минуты она уже припарковалась на подъездной аллее усадьбы Эндрии Гриннел. И в этом доме также было темно. Никто не ответил на её деликатный стук. Не имея возможности знать, что Эндрия сейчас лежит в своей кровати на верхнем этаже, погруженная в глубокий сон впервые с того момента, как отказалась от таблеток, Джулия решила, что она или пошла домой к своему брату Даги, или проводит ночь с кем-то другим.
    
Тем временем Горес сидел на половом коврике и смотрел вверх, ожидая от неё какого-либо руководящего жеста, как всегда. Но Джулия была слишком опустошённая, чтобы руководить, и очень утомлённая, чтобы двигаться ещё куда-нибудь. Она была почти уверена, что слетит где-то с дороги и убьёт их обоих, если отважится вновь куда-то ехать.
    
И думала она сейчас не о сгоревшем доме, в котором прошла все её жизнь, а о выражении лица полковника Кокса, когда она спросила у него, не бросили ли их на произвол судьбы.
    
«Отнюдь, — ответил он. — Абсолютно нет». Но, проговаривая эти слова, в глаза ей он старался не смотреть.
    
На крыльце стояла деревянная садовая кушетка. Если надо, она может и на ней подремать. А может…
    
Она толкнула двери, они оказались незапертыми. Она поколебалась, а Горес нет. Безоговорочно уверенный в том, что его хозяйка всюду свободно вхожа, он моментально направился в дом. А за ним и Джулия на другом конце поводка, с мыслью: «Теперь решение принимает мой пёс. Вот как оно стало».
    
— Эндрия? — негромко позвала она. — Эндрия, ты дома? Это я, Джулия.
    
Наверху, лёжа на спине, храпя, словно какой-то водитель-дальнебойщик после четырёхдневного рейса, Эндрия шевелила лишь одной частью тела: левой ступнёй, которая ещё не устала от своего спровоцированного очищением организма, дёрганья и дрыганья.
    
В гостиной было темно, но не так чтобы полностью; Эндрия оставила в кухне включённой питающуюся от батареек лампу. И запах здесь стоял. Окна были настежь, но без сквозняков смрад блевотины не выветрился полностью. Кто-то ей говорил, что Эндрия заболела? Что-то о гриппе?
    
«Может, это и грипп, но с не меньшим успехом это может быть абстинентный синдром, если у неё закончились те её пилюли».
    
В любом случае, болезнь является болезнью, а больные люди не любят быть одинокими. Итак, в доме пусто. А она так утомлена. В конце комнаты стоит хороший длинный диван, он её манит. Если Эндрия придёт домой завтра утром и увидит здесь Джулию, она её поймёт.
    
— Возможно, даже предложит мне чашечку чая, — произнесла она. — И мы вместе посмеёмся с этого приключения. — Хотя возможность смеяться по любому поводу, в любом будущем, казалась ей сейчас нереальной. — Иди сюда, Горес.
    
Она отцепила поводок и направилась через комнату. Горес не сводил с неё глаз, пока она, примостив себе под голову подушку, не улеглась на диване. И тогда пёс и сам лёг, положив нос на лапу.
    
— Хороший мальчик, — произнесла она, закрывая глаза. И сразу увидела перед собой Кокса, как тот избегал её взгляда. Потому что Кокс считал, что они будут оставаться под Куполом очень долго.
    
Но тело имеет понятие о жалости, которое неизвестно мозгу. Джулия заснула с головой меньше чем в четырёх футах от того коричневого конверта, который этим утром ей старалась передать Бренда. Где-то позже на диван запрыгнул и Горес, свернулся у неё в ногах. Такими и увидела их Эндрия, когда спустилась вниз утром двадцать пятого октября, определённо чувствуя себя лучше, чем в течение многих последних лет.
   
   
    
     
16
    
    
Их было четверо в гостиной Расти: Линда, Джеки, Стэйси Моггин и сам Расти. Он налил каждому по стакану холодного чая, а потом изложил всё, что узнал в подвале похоронного салона Бови. Первый вопрос прозвучал от Стэйси, сугубо практичный.
    
— Ты не забыла там запереть?
    
— Нет, — ответила Линда.
    
— Тогда дай мне ключ, надо положить его назад.
    
«Наши и не наши, — подумал Расти вновь. — Вот о чём будет идти этот разговор. Уже об этом речь идёт. Наши тайны. Их власть. Наши замыслы. Их планы».
    
Линда отдала ключ, потом спросила у Джеки, не имела ли она каких-нибудь проблем с девочками.
    
— Никаких судорог, если это тебя беспокоит. Спали, как ягнята, всё время, пока тебя не было.
    
— Что нам теперь со всем этим делать? — спросила Стэйси. Маленькая, но решительная женщина. — Если вы хотите арестовать Ренни, мы должны вчетвером убедить Рендольфа это сделать. Мы, трое женщин-офицеров, и Расти, как действующий патологоанатом.
    
— Нет! — воскликнули в один голос Джеки и Линда. Джеки решительно, Линда испуганно.
    
— У нас есть только лишь предположения и никаких доказательств, — объяснила Джеки. — Я не уверена, что Рендольф нам поверил бы, даже если бы мы ему показали сделанные камерой слежения снимки, на которых Ренни ломает шею Бренде. Они с Ренни сейчас в одной лодке, плыви или тони. И большинство копов станут на сторону Пита.
    
— Особенно новые, — добавила Стэйси, утопив пальцы в копне своих белокурых волос. — Большинство из них не очень смышленные, но довольно нахальные. И им нравится носить оружие. К тому же, — она наклонилась ближе, — сегодня появятся то ли шестеро, то ли восемь новых. Всего лишь старшеклассники. Глупые, и сильные, и преисполненные энтузиазма. Меня они пугают не на шутку. Даже больше, Тибодо, Ширлз и Джуниор Ренни расспрашивают новичков, кого бы они могли посоветовать ещё. Пройдёт пару дней, и полиция уже перестанет быть полицией, она превратится в армию подростков.
    
— Значит, никто нас не захочет выслушать? — спросил Расти. На самом деле без иллюзий спросил, просто желая подвести черту. — Совсем никто?
    
— Генри Моррисон, возможно, — сказала Джеки. — Он понимает, что происходит, и ему это не нравится. А что касается других? Они будут делать, как все. Отчасти потому, что напуганы, а отчасти потому, что им нравится власть. Такие ребята, как Тоби Велан или Джордж Фредерик, никогда прежде её не имели; а ребята на подобие Фрэдди Дентона просто падонки.
    
— И что это должно означать? — спросила Линда.
    
— Это означает, что мы пока что должны держать рот на замке. Если Ренни убил четырёх людей, он очень-очень опасная особа.
    
— Выжидание сделает его не менее, а более опасным, — заметил Расти.
    
— Мы, Расти, должны беспокоиться о Джуди и Дженнилл, — напомнила Линда. При этом она грызла себе ногти, чего Расти уже много лет за ней не замечал. — Мы не можем рисковать, не дай Бог, чтобы с ними что-то случилось. Я даже мысли такой не предполагаю и тебе не позволю.
    
— У меня тоже есть ребёнок, — произнесла Стэйси. — Келвин. Ему лишь пять лет. Мне понадобилась вся моя храбрость, только чтобы выстоять сегодня на стрёме около похоронного салона. Сама мысль о том, чтобы пойти с этим к идиоту Рендольфу… — Ей не было потребности продолжать; все проговаривала бледность её щёк.
    
— Никто и не просит тебя это делать, — сказала Джеки.
    
— Сейчас я лишь могу доказать, что против Коггинса было применён тот бейсбольный мяч, — напомнил Расти. — Кто-нибудь мог им воспользоваться. Чёрт побери, им мог воспользоваться хотя бы и его сын.
    
— Такая новость меня бы не шокировала, — заметила Стэйси. — Джуниор в последнее время стал весьма странным. Его вытурили из Бодойна за драку. Не знаю, известно ли об этом его отцу, но к спортзалу, где это случилось, вызывали полицию, я сама видела телефонограмму. А эти две девушки… если эти преступления связаны с сексом…
    
— Так и есть, — кивнул Расти. — Очень противно. Не следует тебе знать детали.
    
— Но Бренда не была подвергнута сексуальному насилию, — напомнила Джеки. — Для меня это доказательство того, что Бренду и Коггинса следует рассматривать отдельно от девушек.
    
— Возможно, Джуниор убил их, а его отец убил Бренду и Коггинса, — сказал Расти, ожидая того, что кто-нибудь засмеётся. Никто и звука не произнёс. — Но, если это так, то зачем?
    
Ответом ему стало общее покачивание головами.
    
— Должен был бы существовать какой-то мотив, — продолжил Расти. — Однако я имею сомнения, чтобы он был сексуальным.
    
— Вы считаете, таким образом, он хотел что-то спрятать? — высказала догадку Джеки.
    
— Конечно, именно так я и думаю. И мне кажется, я знаю того, кто может знать, что именно. Но он заперт сейчас в подвале полицейского участка.
    
— Барбара? — переспросила Джеки. — Откуда Барбаре об этом знать?
    
— Потому что у него был разговор с Брендой. Они откровенно поговорили у неё в саду на следующий день после того, как установился Купол.
    
— А вы, каким таким непостижимым чином об этом узнали? — спросила Стэйси.
    
— Потому что Буффалино живут по соседству, а окно спальни Джины Буффалино смотрит прямо на задний двор Перкинсов. Именно там она их и видела и попутно об этом вспомнила. — Он заметил, каким взглядом на него смотрит Линда, и пожал плечами. — Что здесь сказать? Это маленький город, тебе нужно понимать…
    
— Надеюсь, ты сказал ей, чтобы она держала рот на замке, — произнесла Линда.
    
— Нет, потому что когда она мне об этом проговорилась, я не имел никаких причин подозревать Большого Джима в убийстве Бренды. Или что он разбил голову Лестеру Коггинсу сувенирным бейсбольным мячиком. Тогда я даже не знал, что они мертвы.
    
— Нам так и не известно, знает ли хоть что-то Барби, — сказала Стэйси. — То есть, кроме того, как делать офигительный омлет с грибами и сыром.
    
— Кто-то должен его спросить, — сказала Джеки. — Я выдвигаю свою кандидатуру.
    
— Даже если он действительно что-то знает, какая с этого польза? — спросила Линда. — У нас здесь уже установился, чуть ли не диктаторский, режим. Я это лишь сейчас это начинаю понимать. Думаю, от этого я теперь и торможу.
    
— От этого не тупеешь, а становишься доверчивым, — возразила Джеки. — И в нормальное время доверчивость — хорошая вещь. А что касается полковника Барбары, мы не узнаем, какого добра нам от него можно ждать, пока сами не спросим. — Она помолчала. — Да и не в этом дело, понимаете. Он не виновен. Вот в чём вещь.
    
— А если они его убьют? — рубанул Расти. — Застрелят во время попытки к бегству?
    
— Я почти полностью уверена, что этого не произойдёт, — возразила Джеки.
    
— Большой Джим желает провести показательный суд. Так болтают в участке, — кивнула Стэйси. — Они хотят сначала убедить людей, якобы Барбара сплёл, словно паук, широкую сеть заговора. А уже потом его казнить. Однако даже при самой большой скорости им на это нужны дни и дни. Недели, если нам посчастливится.
    
— Нам не посчастливится, — произнесла Линда. — Отнюдь, если Ренни захочет действовать быстро.
    
— Может, ты и права, но Ренни сначала должен пройти через назначенное на четверг чрезвычайное городское собрание. А ещё он захочет допросить Барбару. Если Расти знает, что Барбара был с Брендой, значит, и Ренни об этом знает.
    
— Конечно, знает, — заметила как-то лихорадочно Стэйси. — Бренда и Барбара были вместе, когда тот показывал Джиму письмо Президента.
    
Почти на минуту воцарилось молчание, пока они об этом размышляли.
    
— Если Ренни что-то скрывает, — словно сама к себе произнесла Линда, — ему потребуется время, чтобы этого лишиться.
    
Джеки рассмеялась. Посреди напряжения, которое повисло в гостиной, этот её смех прозвучал, как взрыв.
    
— Удачи ему. Что бы там не было, а у него не получится закинуть Это в кузов грузовика и вывезти куда-нибудь из города.
    
— Что-то связанное с пропаном? — спросила Линда.
    
— Возможно, — кивнул Расти. — Джеки, вы, кажется, служили в вооружённых силах?
    
— В армии. Два срока. Военная полиция. Ни в каких боевых операциях участия не брала, хотя раненных видела достаточно, особенно во время второго срока. Вюрцбург, Германия, Первая пехотная дивизия. Знаете, Большая красная единица[339]? Большей частью я подавляла потасовки в барах или находилась в карауле при госпитале. Я знаю ребят этого типа и много отдала бы за то, чтобы вытянуть Барбару из камеры и перетянуть на нашу сторону. Президент нехотя наделил его полномочиями. То ли старался. — Она какую-то минутку помолчала. — Должен быть способ силой освободить его оттуда. Это следует обдумать.
    
Две других женщины — офицеры полиции, но одновременно и матери — ничего на это не сказали, но Линда вновь грызла ногти, а Стэйси теребила себя за волосы.
    
— Я понимаю, — произнесла Джеки.
    
Линда мотнула головой.
    
— Пока у тебя не будет собственных детей, которые утром спят наверху, пока ты готовишь им завтрак, которые полностью зависят от тебя, ничего ты не поймёшь.
    
— Возможно, и так, — согласилась Джеки. — Но спроси сама себя: если мы отрезаны от внешнего мира, а так и есть, если нами руководит шизанутый убийца, метатель мячей, а похоже на то, что он им и является, можем ли мы ожидать какого-то улучшения, если просто будем сидеть, сложа руки?
    
— Если вы его оттуда освободите, — встрял Расти, — что вы с ним будете делать? Вы же не можете применить к нему Программу защиты свидетелей.
    
— Не знаю, — вздохнула Джеки. — Знаю лишь, что Президент приказал ему взять власть, а Большой Мудак Джим Ренни повесил на него убийства и он, таким образом, не смог выполнить приказ.
    
— Не надо ничего делать прямо сейчас, — сказал Расти. — Даже стараться с ним поболтать. Здесь, в этой игре, на кону стоит кое-что другое, и оно может изменить напрочь все.
    
Он рассказал им о счётчике Гейгера — как тот попал к нему, кому он его передал и что, по словам Джо Макклечи, тот с его помощью нашёл.
    
— Ну, не знаю, — с сомнением произнесла Стэйси. — Слишком хорошо это выглядит, чтобы быть правдой. Мальчику Макклечи… сколько? Четырнадцать?
    
— Думаю, тринадцать. Но он смышлёный мальчик, и если говорит, что они зафиксировали резкое повышение радиации на дороге Чёрная Гряда, я ему верю. Если они действительно нашли ту штуку, которая генерирует Купол, и мы сможем её заглушить…
    
— Тогда все кончится! — воскликнула Линда, просияв. — И Джим Ренни завалится, как… как продырявленный воздушный шар «Мейси»[340] на День благодарения.
    
— Миленько, — заметила Джеки Веттингтон. — Если бы такое показывали по телевизору, я, возможно, в это даже поверила бы.
   
   
    
     
17
    
    
— Фил? — позвал Энди. — Фил!
    
Ему пришлось повысить голос, чтобы быть услышанным. Бонни Нанделла с «Искуплением» на максимальной громкости как раз пели «Моя душа — свидетель». От всех тех их всхлипов «ву-ву» и «вуа-е» у него немного дурманилось в голове. Сбивало с толка даже яркое освещение внутри радиостанции РНГХ; пока он не оказался под здешними люминесцентными светильниками, Энди не представлял себе, в какой полумгле находится теперь весь Милл. И как сильно он успел к нему привыкнуть.
    
— Мастер?
    
Нет ответа. Он взглянул на телеэкран (канал Си-Эн-Эн с отключённым звуком), потом через длинное окно посмотрел в помещение студии. Там тоже горели лампы, и работало все оборудование (от этого ему стало немного жутко, хотя Лестер Коггинс как-то объяснял ему с огромной гордостью, как всем здесь руководит компьютер), но не было видно никаких признаков Фила.
    
Вдруг Энди ощутил резкий запах пота, застарелого, прокисшего. Обернулся — а вот и Фил, стоит за ним вплотную, словно только что вынырнул из какой-то дыры в полу. В одной руке он держал что-то похоже на пульт управления гаражными воротами. Во второй — пистолет. И пистолет этот было нацелен Энди в грудь. Костяшка того пальца, который обнимал спусковой крючок, побелела, а дуло слегка дрожало.
    
— Привет, Фил, — поздоровался Энди. — То есть Мастер.
    
— А что ты здесь забыл? — спросил Мастер Буши. От него сильно несло дрожжевым запахом пота. Джинсы и майка с логотипом РНГХ на нём были невыразимо грязными. Ноги босые (спишем на это его бесшумное прибытие) и заляпанные грязью. Волосы в последний раз он мыл, наверняка, год назад. Или ещё раньше. Хуже всего выглядели его глаза, налитые кровью, беспокойные. — Давай, говори мне быстро, ты, старый хер, потому что иначе больше никому, ничего и никогда не сможешь рассказать.
    
Энди, который только недавно чудом избежал смерти от розовой водички, воспринял угрозу Фила спокойно, даже чуть ли не благодушно.
    
— Делай всё, что тебе захочется, Фил. То есть Мастер.
    
Мастер изумлённо поднял вверх брови. Глаза его смотрели осовело, но заинтересованно.
    
— Чего?
    
— Абсолютно.
    
— Зачем ты здесь?
    
— Я принёс плохую весть. Мне очень жаль.
    
Мастер подумал над этими словами, потом улыбнулся, показав остатки зубов:
    
— Нет плохих вестей. Христос скоро возвращается, это такая хорошая весть, которая пожирает все плохие. Это Хорошая Весть — Бонус Трек. Ты согласен?
    
— Согласен, и скажу на это аллилуйя. На беду (или к счастью, сам не знаю; ты можешь сказать, что скорее к счастью), твоя жена уже находится рядом с Ним.
    
— Чего?
    
Протянув руку к пистолету, Энди опустил его ствол вниз. Мастер не пошевелился, чтобы ему помешать.
    
— Саманта умерла, Мастер. Мне грустно об этом говорить, но она укоротила себе жизнь этим вечером.
    
— Сэмми? Мертва?
    
Мастер бросил пистолет в корзину «ИСХОДЯЩИЕ ДОКУМЕНТЫ» на ближайшем столе. Однако гаражный пульт он продолжал держать в руке, которую все же опустил; пульт не покидал его руки в течение последних двух дней, даже во время его невероятно нечастых периодов сна.
    
— Мне так жаль, Фил. То есть, Мастер.
    
Энди пересказал обстоятельства гибели Саманты, как он их сам понял, завершив утешительным сообщением о том, что с «дитём» все хорошо. (Даже в отчаянии Энди Сендерс оставался личностью, для которой переполовиненный стакан является полуполным.)
    
Мастер отмахнулся от благополучия Малыша Уолтера гаражным пультом.
    
— Она завалила двух свиней?
    
Энди замер.
    
— Фил, они были офицерами полиции. Замечательными людьми. Я уверен, она обезумела, но всё равно некрасиво было так делать. Тебе нужно взять свои слова обратно.
    
— Что ты сказал?
    
— Я не позволю тебе называть наших офицеров свиньями.
    
Мастер подумал.
    
— Ой-ой-ой, лес-сад, я свои слова беру назад.
    
— Благодарю тебя.
    
Мастер наклонился с высоты своего довольно значительного роста (это было похожим на то, как делает поклон скелет) и заглянул в лицо Энди.
    
— Скромный бравый мазефакер, да?
    
— Нет, — честно сознался Энди. — Мне просто всё равно.
    
Кажется, Мастер заметил что-то, что его убедило. Он схватил Энди за плечо.
    
— Браток, ты в порядке?
    
Энди взорвался плачем и упал жопой на офисный стул прямо под плакатом, который предупреждал: ХРИСТОС СМОТРИТ КАЖДЫЙ КАНАЛ. ХРИСТОС СЛУШАЕТ КАЖДУЮ ЧАСТОТУ. Опершись головой о стену под этим довольно зловещим лозунгом, он рыдал, словно наказанный, за безразрешения съеденное варенье, ребёнок. К этому привело всего лишь одно слово — браток; это вообще не ожидаемое обращение — браток.
    
Из-под менеджерского стола Мастер извлёк и себе стул и теперь рассматривал Энди с любопытством натуралиста, которому повезло среди дикой природы наблюдать какое-то весьма редкое животное. Через некоторое время он произнёс:
    
— Сендерс! Ты пришёл сюда для того, чтобы я тебя убил?
    
— Нет, — ответил Энди сквозь всхлипы. — Возможно. Да. Не могу сказать. Но все в моей жизни пошло прахом. Погибли мои жена и дочь. Я думаю, так Господь наказывает меня за продажу того дерьма…
    
Мастер кивнул.
    
— Да уж, может, и так.
    
— …и я ищу ответ. Или избавление. Или ещё что-то. Конечно, я также хотел сообщить о твоей жене, это важно — делать правильные поступки…
    
Мастер похлопал его по плечу.
    
— Все хорошо, браток, ты правильно сделал. Я тебе признателен. С неё не было много толка на кухне, и по дому она управлялась не лучше, чем свинья в куче навоза, но она умела потрясающе трахаться, когда была обдолбанной. Что она имела против тех двух синяков?
    
Даже в своей глубокой скорби Энди не имел намерения озвучивать тему обвинений в изнасиловании.
    
— Наверное, это из-за её волнения от Купола. Ты знаешь о Куполе, Фил? Мастер?
    
Мастер вновь взмахнул рукой, очевидно, утвердительно.
    
— О мете ты сказал вполне справедливо. Торговать им — это неправильно. Позорно. И напротив, производить его — это воля Божья.
    
Энди опустил руки и вперился в Мастера припухшими глазами.
    
— Ты так считаешь? Потому что я не уверен, что это тоже правильно.
    
— А ты когда-нибудь пробовал?
    
— Нет! — вскрикнул Энди. Для него это прозвучало так, словно Мастер вдруг спросил его, не имел ли он когда-нибудь сексуальных отношений с кокер-спаниелем.
    
— Ты принимаешь лекарства, прописанные тебе доктором?
    
— Ну…да, обычно… но…
    
— Мет — это лекарство, — Мастер торжественно посмотрел на него, и тогда ещё и ткнул Энди в грудь пальцем ради дополнительной аргументации. Ноготь на пальце у него был обгрызен до кровавой мозоли. — Мет — это лекарство. Повтори.
    
— Мет — это лекарство, — произнёс Энди довольно примирительно.
    
— Это правильно, — Мастер встал. — Лекарство от меланхолии. Это из Рея Брэдбери. Ты когда-нибудь читал Рея Брэдбери[341]?
    
— Нет.
    
— Вот он, сука, это голова. Он все понимал. Он написал такую охуительную книгу, аллилуйя. Идём за мной. Я изменю твою жизнь.
   
   
    
     
18
    
    
Первый выборный Честер Милла посмотрел на мет, как жаба на насекомых.
    
Позади шеренги варочных аппаратов стоял обшарпанный старый диван, там-то и сидели Энди с Мастером Буши под картиной, которая изображала Христа на мотоцикле (название: «Твой невидимый попутчик»), передавая друг другу трубку. Во время горения мет смердел, как трёхдневная моча из незакрытого ночного горшка, но после первой, пробной, затяжки Энди убедился, что Мастер был прав: торговля этим, возможно, дело Сатаны, но сам продукт — от Бога. Мир перед ним прыжком сфокусировался в изысканную, деликатно трепетную картинку, которой он никогда раньше не наблюдал. Мощным всплеском повысилась частота сердцебиения, кровеносные сосуды на шее набухли, превратившись в пульсирующие кабели, у него зачесались десна и яйца зашевелились как когда-то в юности. А что ещё лучше всего перечисленного — бремя, которое давило своим весом ему на плечи и дурманило мозг, исчезло. Он чувствовал себя способным горы свернуть и вывезти на тачке.
    
— В Эдемском саду росло дерево, — произнёс Мастер, передавая ему трубку. Кудряшки зелёного дыма вились с обеих её концов. — Дерево Бога и Зла. Ты сечёшь тему?
    
— Да. Это из Библии.
    
— Спорим на твой дикий шланг. И на том Дереве росло Яблоко.
    
— Точно. Точно. — Энди вдохнул дыма лишь немного, чисто хлебнул. Ему хотелось больше — хотелось заглотнуть его весь, — но он боялся, что, если даст себе волю, его голова взорвётся, сорвётся с шеи и начнёт летать по лаборатории, как ракета, выбрасывая бешеный огонь из обрубка.
    
— Плотью того Яблока есть Истина, а кожурой того Яблока есть Метамфетамин, — объявил Мастер.
    
Энди посмотрел на него.
    
— Удивительно.
    
Мастер кивнул.
    
— Да, Сендерс. Так и есть, — он забрал трубку. — Хорошая штука, не так ли?
    
— Удивительная штука.
    
— Христос возвращается на Хэллоуин, — сказал Мастер. — А может, несколькими днями раньше; не могу точно сказать. Хэллоуиновский сезон уже начался, ты же понимаешь. Ведьмин, сука, сезон. — Он передал Энди трубку, и показал рукой, в которой держал гаражный пульт. — Ты это видишь? Вверху, в конце галереи? Выше дверей складской части?
    
Энди присмотрелся.
    
— Что? Тот белый оковалок? Глина, что ли?
    
— Это не глина, Сендерс, — улыбнулся Мастер. — Это Тело Христово.
    
— А что это за провода оттуда тянутся?
    
— Сосуды, через которые течёт Кровь Христова.
    
Энди подумал над этой концепцией и пришёл к выводу, что она просто блестящая.
    
— Хорошо, — он ещё немного подумал. — Я люблю тебя, Фил. То есть Мастер. Я рад, что пришёл сюда.
    
— Я тоже, — ответил Мастер. — Слушай, хочешь, покатаемся? У меня здесь где-то есть машина, кажется, но самого меня немного кумарит.
    
— Конечно, — кивнул Энди и встал. Мир на какой-то миг — пару секунд, поплыл, но потом стабилизировался. — Куда ты хочешь поехать?
    
Мастер ему рассказал.
   
   
    
     
19
    
    
Джинни Томлинсон спала за стойкой рецепции, положив голову на журнал «Люди»[342] — Бред Питт и Анджелина Джоли возятся среди волн в прибое на каком-то сексапильном островке, где официанты подают тебе напитки с воткнутыми в них зонтиками. Когда что-то разбудило её без четверти два утром среды, подняв голову, она увидела, что перед ней стоит призрак: высокий сухорёбрый мужчина с вваленными глазами и волосами, которые торчат во все стороны. На нём была майка с логотипом РНГХ и джинсы, которые едва не сползали с его постных бёдер. Сначала она подумала, что ей снится кошмар о ходячих мертвецах, но потом ощутила его дух. Никакой сон не мог так гадко смердеть.
    
— Я Фил Буши, — произнесло явление. — Я прибыл за телом моей жены. Я хочу её похоронить. Покажите мне, где она.
    
Джинни не спорила. Она отдала бы ему все тела, только бы от него избавиться. Она провела его мимо бледной Джины Буффалино, которая застыла возле госпитальной тележки, тревожно смотря на Мастера. Когда тот обернулся, чтобы взглянуть на неё, она отшатнулась.
    
— У тебя есть хэллоуиновский костюм, детка? — поинтересовался Мастер.
    
— Д-да…
    
— И кем ты будешь?
    
— Глиндой[343], - ответила девушка. — Хотя, думаю, едва ли я поеду на вечеринку. Она будет в Моттоне.
    
— Я наряжусь, как Иисус, — произнёс Мастер. Он пошёл вслед за Джиной, грязный призрак в полусгнивших кедах «Конверс»[344] с высокими голенищами. А потом он обернулся. Улыбающийся. — И я такой обдолбанный.
   
   
    
     
20
    
    
Мастер Буши вышел из больницы через десять минут с замотанным в простыню телом Сэмми на руках. Одна её босая нога — розовый лак потрескался на ногтях — кивала и подмахивала. Джинни придержала для него двери. Она не посмотрела, кто сидит за рулём автомобиля, который урчал на холостых оборотах на разворотной площадке, и Энди этим вяло утешился. Он подождал, пока она зайдёт назад в больницу, и только тогда вылез и открыл заднюю дверцу машины для Мастера, который, как для человека, который выглядел, натянутой на арматуру из костей, кожей, на диво легко управлялся со своей ношей. «Вероятно, — думал Энди, — мет также дарит силу». Если так, то его собственная уплывала. Снова на него наползала депрессия. И усталость тоже.
    
— Все хорошо, — сказал Мастер. — Поезжай. Но сначала дай мне это.
    
Он отдавал на хранение Энди гаражный пульт. Теперь Энди отдал его назад.
    
— В похоронный салон?
    
Мастер посмотрел на него, как на сумасшедшего.
    
— Назад на радиостанцию. Туда Христос придёт в первую очередь, когда Он вернётся.
    
— На Хэллоуин.
    
— Правильно, — кивнул Мастер. — А может, и раньше. Между прочим, ты поможешь мне похоронить это Божье дитя?
    
— Конечно, — ответил Энди, и тогда испуганно: — Может, нам можно немного покурить перед этим?
    
Мастер засмеялся и хлопнул Энди по плечу.
    
— Понравилось, не так ли? Я знал, что тебе понравится.
    
— Лекарство против меланхолии, — произнёс Энди.
    
— Твоя правда, браток. Твоя правда.
   
   
    
     
21
    
    
Барби на топчане в ожидании рассвета и того, что тот принесёт. В Ираке он приучал себя не волноваться о том, что впереди и, хотя не овладел полностью этой технологией, всё-таки к какой-то степени в ней продвинулся. Наконец, существовали только два правила для жизни в страхе (он приходил к выводу, что полное преодоление страха — это миф), и повторял их мысленно, лёжа, ожидая.
    
«Мне нужно принимать те вещи, которые не могу контролировать.
    
Мне нужно превращать недостатки в преимущества».
    
Второе правило означало экономию всех имеющихся ресурсов и тщательное планирование их использования.
    
Один ресурс он спрятал в матрас: его швейцарский армейский нож. Нож был маленьким, всего два лезвия, но даже менее длинного хватит, чтобы перерезать человеческое горло. Ему чрезвычайно повезло, что он сумел его сохранить, и Барби это понимал.
    
Какие бы ни были здесь прежде правила оформления новых визитёров, поддерживаемые Говардом Перкинсом, всё пошло кувырком после его гибели и повышения Питера Рендольфа. Потрясения, которые переживал город в течение последних четырёх дней, любой полицейский участок могли сорвать с катушек, думал Барби, но не только в этом было дело. Дело было в Рендольфе, который был и глуповатым, и недалёким, а всякая бюрократическая структура, которая основывается на субординации, имеет тенденцию равняться на того, кто её возглавляет.
    
Они его сфотографировали, и пальцы ему они откатали, но прошло целых пять часов, прежде чем Генри Моррисон (с выражением усталости и отвращения на лице) сошёл вниз и остановился в пяти футах от клетки Барби. Намного дальше от безопасного расстояния.
    
— Что-то забыли, не так ли? — спросил Барби.
    
— Выверни карманы и выкинь все в коридор, — сказал Генри. — Потом сними штаны и продвинь их через решётку.
    
— Если я это сделаю, получу ли я что-то попить, не хлебать же мне из унитаза?
    
— О чём это ты говоришь? Джуниор относил тебе воду. Я сам видел.
    
— Он подмешал туда соли.
    
— Конечно. Точно, — однако Генри произнёс это как-то сникший. Возможно, где-то там, в глубине, ещё сохранился мыслящий человек. — Делай, как тебе приказано, Барби. То есть Барбара.
    
Барби извлёк всё, что было у него в карманах: кошелёк, ключи, монеты, небольшую пачку купюр, медальон Св. Христофора, который он носил с собой, как амулет счастья. К тому времени швейцарский нож уже давно был спрятан в матрасе.
    
— Вы можете продолжать называть меня Барби, когда будете набрасывать мне на шею петлю перед повешением, если хотите. Не это ли задумал Ренни? Повешение? Или расстрел?
    
— Не разглагольствуй, а давай-ка сюда штаны через решётку. Рубашку тоже.
    
Он это произнёс тоном городского крутого парня, но Барби подумал, что вид Генри имеет ещё более неуверенный, чем всегда. Это было хорошо. Это было начало.
    
В подвал спустилось двое новых копов-ребятишек. Один держал в руке газовый баллончик, второй — электрошокер.
    
— Не помочь ли вам, офицер Моррисон? — спросил один из них.
    
— Нет, но вы можете постоять там, возле подножия ступенек, понаблюдать, пока я здесь управлюсь, — ответил Моррисон.
    
— Я никого не убивал, — произнёс Барби спокойно, но со всей искренностью, на которую только был способный. — И, кажется мне, вы это понимаете.
    
— Я понимаю, что лучше тебе заткнуться, если не хочешь попробовать электроклизму.
    
Генри порылся в одежде, но не приказал Барби опустить трусы и раздвинуть ягодицы. Обыск запоздалый и неполноценный, но Барби добавил ему несколько очков за то, что он вообще это сделал — потому, что никто больше об этом не вспомнил.
    
Закончив, Генри закинул джинсы — с опустошёнными карманами и конфискованным ремнём — назад через решётку.
    
— Могу ли я получить назад мой медальон?
    
— Нет.
    
— Генри, ну подумайте сами. Зачем мне…
    
— Заткнись.
    
Генри отправился прочь, едва не оттолкнув с дороги двух копов-ребятишек, со склонённой головой и личными вещами Барби в руках. Юноши пошли следом, правда, один перед тем задержался и, оскалился на Барби, провёл себе пальцем по горлу.
    
С того времени он оставался сам, делать было нечего, только лежать на топчане, смотря на щель окошка вверху (матовое, рифлёное стекло, армированное проволочной прошивкой), ждать рассвета и думать, на самом ли деле они будут его притапливать[345], или Ширлз это просто от себя навыдумывал. Если отважатся, то, судя по тому, насколько они ловки в оформлении постояльцев, они его действительно могут утопить.
    
И ещё он думал, не посетит ли его кто-нибудь до рассвета. Кто-то с ключом. Кто-то, кто подойдёт достаточно близко к решётке его камеры. Имея нож, он не считал бегство полностью невероятным, но после наступления рассвета оно таким станет. Вероятно, ему следовало бы попробовать это сделать, когда Джуниор передавал ему сквозь решётку стакан солёной воды… вот только Джуниор мог бы выстрелить в любое мгновение. Следующего шанса можно ждать долго, но Барби не впадал в отчаяние. Пока ещё нет.
    
«А кроме того… куда мне убегать?»
    
Даже если бы у него получилось убежать и исчезнуть, он вывалил бы на своих друзей кучу бед. После «энергичного опрашивания», проведённого такими копами, как Мэлвин и Джуниор, Купол может показаться самой меньшей из проблем. Большой Джим теперь на коне, а когда такие ребята в седле, они имеют привычку гнать в галоп. Иногда — пока конь под ними не упадёт.
    
Он впал в неглубокий, беспокойный сон. Снилась ему блондинка в «Форде». Ему снилось, что она остановилась, подобрала его, и они как раз своевременно выехали за границу Милла. Она расстёгивала пуговицы у себя на блузе, демонстрируя ему ажурные чашечки своего лифчика цвета лаванды, когда прозвучал чей-то голос:
    
— Эй, ты там, мудило. Вставай-Просыпайся.
   
   
    
     
22
    
    
Джеки Веттингтон осталась на ночь у Эвереттов, и, хотя дети тихо спали, и кровать в гостевой комнате была удобной, она лежала без сна. В четыре утра она, наконец, решила, что должно было быть сделано. Она понимала риск; также она понимала, что не успокоится, пока Барби остаётся в камере под полицейским участком. Если бы она была способна сама организовать, хоть какое-то сопротивление или, по крайней мере, просто серьёзное расследование тех убийств, думала Джеки, она бы уже начала этим заниматься. Однако она знала себя слишком хорошо, чтобы даже не радоваться таким мечтам. Она достаточно хорошо справлялась с тем, что ей приходилось делать на острове Гуам и в Германии: вытягивание из баров пьяных бойцов, вылавливание самоходчиков или наведение порядка после автоаварий на базе, все это принадлежало к её рутинным задачам, — но то, что случилось в Честер Милле, находилось вне уровня зарплаты мастер-сержанта. Или штатной патрульной, которая работает в маленьком городке, где коллеги-полисмены называют её за глаза «Офицер Сиськи». Они думали, она этого не знает, но она-то знала. И сейчас этот сексизм на уровне средней школы был наименьшей из её забот. Этому должен быть положен конец, и Дейл Барбара — тот человек, которого Президент Соединённых Штатов выбрал для помощи этому краю. Даже исполнение воли Главнокомандующего не было здесь главным. Первое правило — не бросать товарищей в беде. Священное, мифологизированное до автоматизма правило.
    
Начать надо с того, чтобы дать знать Барби, что он не один. Тогда он сможет согласно этому факту строить свои планы.
    
Когда в пять часов утра вниз в ночной рубашке спустилась Линда, сквозь окна только начал вползать первый свет и проявляться неподвижно застывшие деревья и кусты. Ни дуновения ветерка во дворе.
    
— Мне нужен какой-то сосуд типа «Таппервер»[346], - произнесла Джеки. — Миска, такая, чтобы была небольшая и непрозрачная. У тебя есть что-то наподобие?
    
— Конечно, есть. А зачем тебе?
    
— Мы понесём Дейлу Барбаре завтрак, — сказала Джеки. — Кашу. А на дно положим записку.
    
— О чём это ты говоришь, Джеки? Я не могу. У меня дети.
    
— Знаю. Но сама я этого сделать тоже не могу, потому что меня не пропустят туда саму. Если бы я была мужчиной, тогда бы возможно, но с этим оснащением… — она показала на свою грудь. — Короче, мне нужна ты.
    
— Какую записку?
    
— Я хочу освободить его завтра ночью, — сказала Джеки голосом, более спокойным, чем свои истинные ощущения. — Во время общее городского собрания. В этой части операции ты мне не будешь нужна…
    
— Ты не втянешь меня в ту часть!
    
Линда трепала ворот своей ночной рубашки.
    
— Не кричи так. Я думаю, возможно, Ромео Бэрпи… если мне получится его убедить, что Барби не убивал Бренды. Мы наденем маски или что-нибудь такое, чтобы нас не узнали. Никто и не удивится, весь город и так уже уверен, что у него есть соучастники.
    
— Ты сошла с ума!
    
— Нет. На время собрания там останется горстка людей — три-четыре человека может, и всего два. Я уверена.
    
— А я — нет.
    
— Но до завтрашней ночи ещё далеко. Он должен подпускать им туман все это время. Все, давай мне миску.
    
— Джеки, я не могу.
    
— Можешь, — это произнёс Расти, он стоял в дверях, почти грандиозный в своих спортивных трусах и майке «Патриоты Новой Англии». — Настало время рисковать, дети там или не дети. Мы здесь теперь брошены на произвол судьбы, и именно мы должны это остановить.
    
Линда какое-то мгновение смотрела на него, кусая губы. Наконец она наклонилась к одному из нижних ящиков.
    
— «Тапперверы» у меня здесь.
   
   
    
     
23
    
    
Прибыв в полицейский участок, они увидели, что стойка рецепции пуста — Фрэдди Дентон пошёл домой немного поспать, — однако в помещении находилось с полдесятка юных офицеров, они сидели без дела, пили кофе и вели разговор по-утреннему возбуждённо, потому что большинство из них давно уже не поднимались с кровати в такое раннее время в сознательном возрасте. Джеки увидела двух из многочисленных братьев Кильянов, местную подружку заезжих байкеров и завсегдатая «Диппера» по имени Лорен Конри и Картера Тибодо. Имён других она не знала, но узнала среди них двух хронических прогульщиков школы, которые также привлекались за мелкие правонарушения, связанные с наркотиками и управлением автомобилем. Новые «офицеры» — самые новые из новых — не были одеты в униформу, вместо этого, у каждого на руке выше локтя был повязан кусок голубой ткани.
    
Все, кроме одного, были при оружии.
    
— А вы, девушки, чего пришли сюда так рано? — спросил, прохаживаясь по помещению, Тибодо. — У меня хоть причина есть: кончились болеутоляющие пилюли.
    
Остальные зевали, словно тролли.
    
— Принесли завтрак для Барбары, — сказала Джеки. Она боялась взглянуть на Линду, боялась, потому что не знала, какое выражение может увидеть на её лице.
    
Тибодо заглянул в миску.
    
— Молока нет?
    
— Обойдётся без молока, — сказала Джеки, плюя в миску с кашей «Спешл К»[347]. — Вот я только ещё добавлю влаги немножечко.
    
Юноши одобрительно захохотали. Кое-кто зааплодировал.
    
Джеки с Линдой уже были почти на ступеньках, когда их остановил голос Тибодо.
    
— А дайте-ка сюда.
    
Джеки на миг застыла. Увидела себя, как она швыряет миску ему в лицо и бросается наутёк. Её остановил простой факт: убегать им было некуда. Даже если бы получилось выбежать из участка, их схватили бы уже на полдороги через Мемориал-Плаза.
    
Линда взяла миску из рук Джеки и протянула Тибодо. Тибодо посмотрел вовнутрь, а потом, вместо того чтобы проверять кашу на присутствие скрытых посланий, он сам в неё плюнул.
    
— Мой взнос, — произнёс он.
    
— Минуточку, минуточку, — переполошилась девушка Конри. Стройная, рыжеволосая, с фигурой топ-модели и буяющими прыщами на лице. Говорила она как-то гнусаво, потому что ковырялась в носу, засунув туда палец чуть ли не по вторую косточку. — Я тоф хошу тобавть. — Палец вынырнул из носа с большой козой на конце. Мисс Конри положила её сверх каши под новый взрыв аплодисментов и восклицания: «Лори — повелительница приисков зелёного золота».
    
— Известно же, что в каждой коробке хлопьев есть какой-то сюрприз, — глуповато улыбнулась она. И положила ладонь на рукоять пистолета 45-го калибра у себя на бедре. У Джеки мелькнула мысль, что её, такую худенькую, с катушек собьёт отдачей, если ей придётся из него выстрелить.
    
— Теперь готово, — произнёс Тибодо. — Я с вами, за компанию.
    
— Хорошо, — сказала Джеки, похолодев от мысли, как близко она была от решения положить записку себе в карман и просто передать её Барби из рук в руки. Неожиданно риск, на который они отважились, показался ей сумасшествием… однако отступать было уже поздно. — Впрочем, можешь просто возле ступенек постоять. А ты, Линда, держись у меня за спиной. Риска нет никакого.
    
Она думала, что Картер будет возражать, но этого не произошло.
   
   
    
     
24
    
    
Барби сидел на топчане. По другую сторону решётки стояла Джеки Веттингтон с пластиковой миской. А рядом с ней — Линда Эверетт, сжав обеими руками пистолет, нацеленный дулом в пол. Последним в линии, ближе к ступенькам, стоял Картер Тибодо с волосами, торчащими после сна, в синей форменной рубашке, расстёгнутой на груди так, чтобы было видно повязку на его погрызенном псом плече.
    
— Поздравляю, офицер Веттингтон, — поздоровался Барби. Слабенький белый свет вползал через прорез, который служил здесь окошком. От этих первых лучей дня жизнь ещё больше показалась ему похожей на идиотскую шутку. — Я невиновен, это все клевета. Я не могу их даже обвинениями назвать, потому что я не был…
    
— Заткни глотку, — рыкнула Линда из-за плеча Джеки. — Нас это не интересует.
    
— Сказано тебе, тупица, — зевнул Картер, чухая свой бандаж. — Молодчага, деваха.
    
— Сядь назад, — произнесла Джеки. — И не шевелёись.
    
Барби сел. Она продвинула миску через решётку. Миска была маленькая, как раз, чтобы пролезть. Он её взял в руки. В ней было что-то похожее на «Спешл К». На поверхности сухих хлопьев блестел плевок. И ещё что-то: большая зелёная сопля, сырая, вперемешку с кровью. И всё равно в желудке у него заурчало. Он чувствовал себя очень голодным.
    
А также очень оскорблённым, несмотря ни на что. Потому что думал, что Джеки, в которой он, увидев её впервые, сразу узнал бывшую военную (отчасти благодаря её стрижке, но главным образом по тому, как она себя вела), всё-таки человек получше. Отвращение к нему Генри Моррисона не так его задевало. А вот с этим было труднее. И также и другая женщина — которая замужем за Расти Эвереттом — смотрела на него, словно на какого-то редкого ядовитого паука. А он питал надежду, что хоть кто-то из регулярных офицеров участка…
    
— Жри, — сказал ему Тибодо от ступенек. — Мы тебе хорошенько сервировали. Правда же, девушки?
    
— Конечно, да, — поддакнула Линда. Опустив при этом уголки губ. Гримаса мелькнула менее короткая, чем разовый нервный тик, но на душе у Барби посветлело. Он решил, что она прикидывается. Возможно, это просто его пустые надежды, хотя неизвестно…
    
Она немного отступила, блокируя своим телом Джеки от взгляда Картера… хотя большой потребности в этом и не было. Тибодо сейчас был занят тем, что старался заглянуть себе под край повязки.
    
Джеки бросила взгляд назад, удостоверившись, что её никто не видит, и тогда показала на миску, повернув руки ладонями кверху и сведя брови: «Извини». После этого показала двумя пальцами на Барби: «Обрати внимание».
    
Он кивнул.
    
— Смакуй, хуйло, — произнесла Джеки. — На обед принесём тебе чего-нибудь получше. Какой-нибудь писькобургер.
    
От ступенек, где уже успел отклеить себе краешек бандажа, проржал Картер Тибодо.
    
— Если у тебя к тому времени ещё останутся зубы, чтобы ими жевать, — добавила Линда.
    
Барби хотелось, что бы она уже замолчала. Не было в её тоне садизма, даже злости не слышалось. Голос звучал скорее испуганно, как у женщины, которая предпочитала бы оказаться по возможности подальше от этого места. Однако Тибодо, казалось, этого не замечал. Он так же восторженно исследовал своё плечо.
    
— Идём, — произнесла Джеки. — Не хочу я смотреть, как он будет есть.
    
— Не сильно сухая еда для тебя? — спросил Картер. Он выпрямился, когда женщины двинулись по коридору между камерами в сторону ступенек, Линда уже спрятала в кобуру пистолет. — Потому что, если так… — он прочистил горло харканьем.
    
— Как-то переживу, — ответил Барби.
    
— Конечно да, — сказал Тибодо. — Какое-то время. А потом нет.
    
Они пошли вверх по ступенькам. Тибодо двинулся последним, ущипнув Джеки за жопу. Она засмеялась и слегка хлопнула его. Играла она чудесно, не то, что жена Эверетта. Но обе они проявили незаурядное мужество. Страшное мужество.
    
Барби подцепил соплю и бросил её в тот угол, куда ещё раньше помочился. Вытер руки об рубашку. Потом погрузил пальцы в хлопья. На дне миски нащупал бумажную полоску.
    
     
«Старайся продержаться до следующей ночи. Если мы сможем тебя освободить, попробуй придумать безопасное место. Что с этим делать, знаешь сам».
    
    
Барби знал.
   
   
    
     
25
    
    
Где-то через час после того, как он съел записку, а потом и кашу, на ступеньках послышались тяжёлые шаги. Это был Большой Джим, в костюме и при галстуке, готовый к очередному дню управления под-купольной жизнью. За ним следовали Картер Тибодо и ещё один парень — кто-то из Кильянов, судя по форме его головы. Этот мальчик нёс стул и едва справлялся с такой деликатной работой; он был из тех парней, о которых прожжённые янки говорят «недоделанный». Он передал стул Тибодо, и тот установил его напротив камеры в коридоре. Ренни сел, деликатно поправив брюки, чтобы не помять на них стрелки.
    
— Доброе утро, мистер Барбара, — сделал он едва слышное самодовольное ударение на гражданском обращении.
    
— Выборный Ренни, — произнёс Барби. — Что я могу для вас сделать, кроме как назвать своё имя, звание и личный номер… за правильность которого я не поручусь, потому что точно не помню?
    
— Сознайтесь. Сэкономьте нам труд и облегчите собственную душу.
    
— Мистер Ширлз вчера вечером упоминал что-то о притоплении, — сказал Барби. — Спрашивал у меня, видел ли я что-то такое в Ираке.
    
Губы Ренни были собраны в лёгенькую улыбку, он словно проговаривал: «Скажи ещё что-нибудь, говорящие животные такие интересные».
    
— Я и в самом деле видел. Не имею понятия, насколько часто этот метод применялся в полевых условиях — рапорта разнятся, — но сам я это видел дважды. Один человек сознался, хотя признание оказалось ложным. Тот, кого он назвал как бомбиста Аль-Каиды, оказался школьным учителем, который выехал из Ирака в Кувейт ещё за четырнадцать месяцев до этого. Второй человек дотерпел до судорог и отёка мозга, и признаний от него так и не получили. Хотя, я уверен, он сознался бы, если бы мог. Все сознаются, когда их начинают притапливать, обычно уже через несколько минут. Я тоже сознаюсь, не имею в этом сомнений.
    
— Тогда сэкономьте себе немного нервов, — сказал Большой Джим.
    
— У вас усталый вид, сэр. С вами все обстоит благополучно?
    
Лёгкая улыбка сменилась лёгкой пасмурностью. Её выдала глубокая морщина, которая пролегла у Ренни между бровей.
    
— Моё текущее состояние не является предметом вашей заботы. Мой вам совет, господин Барбара. Не гоните мне пургу, а я не буду гнать вам. Что вас должен действительно беспокоить, так это ваше собственное состояние. Сейчас оно может быть хорошим, но все легко изменить. За пару минут. Понимаете, я на самом деле думаю подвергнуть вас притоплению. Вполне серьёзно склоняюсь к этому. Давайте, сознавайтесь в убийствах. Уберегите себя от страданий, сэкономьте нам время.
    
— Едва ли я соглашусь. А если начнёте меня притапливать, я начну говорить о всяком разном. Вам, наверняка, следует заранее подумать, кому следует оставаться рядом со мной, когда я начну говорить.
    
Ренни размышлял. Хотя и опрятно разодетый, подтянутый, особенно как для такого раннего времени, лицо он имел желтоватое, а его крохотные глазки окружала припухшая, похожая на синяки плоть. Вид он действительно имел скверный. Если бы Большой Джим вдруг взял да и умер прямо тут, у него на глазах, Барби мог ожидать двух вариантов развития ситуации. Первая — это та, что плохой политический климат в Милле улучшится, не образовывая никаких избыточных торнадо. А вторая — хаотичная кровавая баня, в котором вслед за смертью Барби (скорее всего через линчевание, а не расстрел) начнётся отлавливания его воображаемых соучастников. И первым в этом списке будет стоять имя Джулии. А вторым номером может идти Рози; напуганные люди очень склонны к ассоциативным поискам виновных.
    
Ренни обернулся к Тибодо.
    
— Отойди подальше, Картер. Туда, к ступенькам, будь любезен.
    
— Однако если он попробует вцепиться в вас…
    
— Тогда ты его застрелишь. И он это понимает. Разве не так, господин Барбара?
    
Барби кивнул.
    
— Кроме того, я отнюдь не собираюсь приближаться к нему. Вот потому и прошу тебя отступить подальше. У нас здесь будет частная беседа.
    
Тибодо отошёл.
    
— Итак, господин Барбара, о каких это вещах вы начнёте говорить?
    
— Я знаю все о метовой лаборатории, — Барби говорил тихонько. — Об этом знал Говард Перкинс и уже был готов вас арестовать. Бренда нашла ваше дело в его компьютере. Именно поэтому вы её и убили.
    
Ренни улыбнулся:
    
— О, которая амбициозная у вас фантазия.
    
— Генеральный прокурор штата не будет считать это фантазией, помня о ваших мотивах. Мы же не просто о какой-то любительской скороварке в мобильном трейлере говорим, речь идёт о «Дженерал Моторс» по производству метамфетамина.
    
— Ещё до конца этого дня, — начал Ренни, — компьютер Перкинса будет уничтожен. И её компьютер тоже. Я подозреваю, какие-то бумаги могут лежать в домашнем сейфе Дюка — бессмысленные, конечно; злопыхательский, политически мотивированный мусор, рождённый мозгом человека, который всегда меня не любил — ну, если так, сейф будет открыт, а бумаги сожжены. Ради блага города, не моего блага. Сейчас у нас кризисная ситуация. Всем нам надо сплачиваться.
    
— Бренда перед смертью передала кое-кому папку тех документов, которые она распечатала с компьютера.
    
Большой Джим оскалился, показав оба ряда мелких зубов.
    
— Ваши фантазии, господин Барбара, заслуживают взаимности. Вы позволите?
    
Барби развёл руками: «Ваша воля».
    
— В моей фантазии Бренда приходит ко мне и рассказывает то самое, что только что говорили вы. Говорит, что документы, о которых вы вспомнили, она передала Джулии Шамвей. Однако я знаю, что это вранье. Она могла хотеть это сделать, но не сделала. Да и даже если бы так… — он пожал плечами. — Прошлой ночью ваши соучастники сожгли газету госпожи Шамвей дотла. В данном случае, неразумная акция с их стороны. Или это была ваша идея?
    
Барбара ответил:
    
— Копия существует. И я знаю где. Если вы будете притапливать меня, я обнародую её местонахождение. Громко.
    
Ренни рассмеялся:
    
— Весьма искренне произнесено, господин Барбара, но я всю жизнь провёл в манипуляциях и могу узнать блеф, когда его слышу. Возможно, мне следует казнить вас по сокращённой процедуре. Город ответит аплодисментами.
    
— А такими ли уж громкими, если вы сначала не разоблачите моих соучастников? Даже Питер Рендольф может усомниться в законности такого решения, а он всего лишь идиот и подхалим.
    
Большой Джим встал. Его обвислые щеки приобрели цвет старого кирпича.
    
— Ты не знаешь, с кем затеял игру.
    
— Прекрасно знаю. Типов вашего вида я на каждом шагу встречал в Ираке. Вместо галстука они носят тюрбаны, но во всём другом точь-в-точь такие же. Вплоть до краснобайства о Боге.
    
— Ну, вы убедили меня отказаться от притопления, — сказал Большой Джим. — Просто стыд, я всегда мечтал посмотреть на это дело.
    
— Не имею сомнений.
    
— Пока что мы подержим вас в этой комфортабельной камере, хорошо? Я не думаю, что вы много будете есть, потому что пища мешает мышлению. Хотя неизвестно. Конструктивное мышление может помочь вам найти аргументы, которые убедят меня позволить вам и в дальнейшем жить. Имена тех в городе, кто против меня, например. Полный список. Я даю вам сорок восемь часов. А тогда, если вам не удастся убедить меня в противоположном, прикажу казнить вас на Мемориал-Плазе на глазах всего города. Вы прислужитесь в роли наглядного примера.
    
— Вы на самом деле неважно выглядите, господин выборный.
    
Ренни вперился в него тяжёлым взглядом.
    
— Это от таких, как ты, все неприятности в этом мире. Если бы я не считал, что твоя смертная казнь на площади в память павших в войнах послужит для консолидации нашего города и станет средством для такого необходимого нам сейчас катарсиса, я приказал бы мистеру Тибодо застрелить тебя прямо здесь.
    
— Сделайте это, и все откроется, — ответил Барби. — Люди из конца в конец города будут знать о ваших аферах. И попробуйте тогда найти консенсус на вашем сраном общегородском собрании, вы, опереточный тиран.
    
Жилы надулись по бокам шеи Большого Джима; ещё одна начала пульсировать у него посреди лба. В какой-то миг он находился на границе взрыва. И тогда улыбнулся.
    
— Оцениваю на «отлично» ваши старания, господин Барбара. Но вы все врёте.
    
Он ушёл. Они ушли. Барби сидел на топчане весь вспотевший. Он понимал, что почти приблизился к самому краю. У Ренни были причины, чтобы оставлять его живым, но не настолько сильные. И была ещё записка, переданная ему Джеки Веттингтон и Линдой Эверетт. Выражение на лице миссис Эверетт ясно давало понять, что она знает достаточно, чтобы находиться в ужасе, и не только за себя. Для него было бы безопаснее попробовать вырваться отсюда своими силами, с помощью ножа. Принимая во внимание настоящий уровень профессионализма в департаменте полиции Честер Милла, ему казалось это осуществимым. Понадобится удача, но это вполне возможно сделать.
    
Однако у него не было никакой возможности сообщить им, что он попробует убежать самостоятельно.
    
Барби лёг, заложив себе руки за голову. Один вопрос перекрывал в нём остаток других: что же произошло с печатной копией документов из папки ВЕЙДЕР, которая должна была попасть к Джулии? Потому что эти бумаги к ней не попали; он не сомневался, что тут Ренни говорил правду.
    
Нет способа узнать, и нечего делать, кроме как ждать.
    
Лежать на спине, смотря в потолок, именно этим Барби и занялся.
   
  
  
   
    
Заиграй-ка ту песню мёртвой группы
   
   
    
     
1
    
    
Вернувшись из полицейского участка, Линда с Джеки увидели Расти с девочками, они сидели на крыльце, ждали на них. Обе Джей-Джей все ещё были в ночных рубашках — лёгких хлопчатобумажных, а не фланелевых, которые по обыкновению на них уже одевали в эту пору года. Хотя ещё не было даже семи утра, термометр с надворной стороны кухонного окна показывал шестьдесят шесть градусов[348].
    
По обыкновению, девочки подбегали первыми, намного опередив Расти, чтобы обнять маму, но в это утро он обогнал их на несколько ярдов. Обхватил Линду за талию, а она обвила руками его шею чуть ли не с болезненным прижимом — это были не объятия-приветствия, а сцепление утопленников.
    
— У тебя все хорошо? — шепнул он ей в ухо.
    
Волосы колыхнулся возле её щеки, это она кивнула. И уже тогда отстранилась. Глаза её сияли.
    
— Я была уверена, что Тибодо пороется в миске, но Джеки догадалась плюнуть в хлопья, это было гениально, хотя я была уверена…
    
— Почему мама плачет? — спросила Джуди голосом, в котором чувствовалось, что она сама на гране того, чтобы заплакать.
    
— Я не плачу, — сказала Линда, вытирая глаза. — Ну, разве что немножко. Потому что я так рада видеть вашего отца.
    
— Мы все рады его видеть! — воскликнула Дженнилл. — Потому что мой отец — ОН БОСС!
    
— Это для меня новость, — удивился Расти и поцеловал Линду в раскрытые губы, крепко так её поцеловал.
    
— Ой, они раскрытыми ртами целуются! — восторженно воскликнула Дженнилл, а Джуди прикрыла себе ладошкой глаза и захихикала.
    
— Идём, девочки, айда на качели, — позвала Джеки. — А потом переоденетесь, и пойдём в школу.
    
— Я ХОЧУ СДЕЛАТЬ СОЛНЦЕ! — заверещала Дженнилл, побежав первой.
    
— Школа? — переспросил Расти. — На самом деле?
    
— На самом деле, — кивнула Линда. — Занятие в классах начальной школы на Ист-Стрит. Будут продолжаться до полудня. Вэнди Голдстон и Эллен Вандестайн согласились проводить уроки. В одной комнате дети от дошкольников до третьеклассников, в другой четырёх-шестиклассники. Не знаю; будет ли там какое-то обучение, но дети, по крайней мере, должны куда-то ходить, это добавит им какого-то ощущения нормальности. Вероятно. — Она посмотрела в небо, где не было ни тучки, однако желтоватый оттенок всё равно присутствовал. «Словно голубой глаз с разрастающейся катарактой». — Мне бы самой немного нормальности. Взгляни на небо.
    
Расти на секунду задрал голову, а потом отстранил жену на расстояние своих рук, чтобы рассмотреть её внимательнее.
    
— Так у вас получилось все там сделать чисто? Ты уверена?
    
— Да. Но мы были на грани. Когда смотришь на такое в каком-то шпионском фильме, можно получить удовольствие, но в реальной жизни — это ужас. Я не буду принимать участие в его освобождении. Из-за наших девочек.
    
— Диктаторы всегда делают заложниками детей, — сказал Расти. — В какой-то момент люди должны сказать, что это больше не действует.
    
— Но не здесь и не сейчас. Это идея Джеки, так пусть она её и воплощает. Я сама не буду брать в этом участия и тебе не позволю. — Однако она знала, если он будет требовать, она сделает всё, что он попросит; смысл сказанного ею не соответствовал выражению её лица. Если именно это делало его боссом, он не хотел им быть.
    
— Ты пойдёшь на работу? — спросил он.
    
— Конечно. Детей к Марте, Марта и отведёт их в школу, а Линда с Джеки, как штык, появятся на свою очередную полицейскую смену под Куполом. Иначе бы это просто удивительно выглядело. Ненавижу даже об этом думать, — она перевела дух. — Я чувствую себя такой разбитой. — Она осмотрелась, чтобы убедиться, что её не услышат дети. — Ох, сука, как же я утомлена. Почти не спала. А ты собираешься в госпиталь?
    
Расти покачал головой.
    
— Джинни с Твичем побудут сами, по крайней мере, до полудня… хотя с тем новым парнем, который пришёл нам помогать, думаю, у них всё будет хорошо. Терстон такой, немного словно нью-эйджер, но очень ловкий. Я посещу Клэр Макклечи. Хочу поговорить с теми детьми, а ещё мне надо съездить туда, где счётчик Гейгера зафиксировал у них скачок радиации.
    
— Что мне говорить людям, если кто-то будет спрашивать, где ты?
    
Расти подумал.
    
— Правду, думаю я. Частичную, по крайней мере. Говори, что я ищу вероятный генератор Купола. Это заставит Ренни дважды подумать, прежде чем предпринимать какие-то последующие шаги.
    
— А если меня спросят о конкретном месте? Потому что наверняка будут спрашивать.
    
— Отвечай, что не знаешь, но говори, что, думаешь, это где-то в западной части города.
    
— Чёрная Гряда на севере.
    
— Вот-вот. Если Ренни прикажет Рендольфу послать нескольких его гончих, я хочу, чтобы они отправились не в мою сторону. Если кто-то тебе позже что-то будут предъявлять, будешь говорить, что была очень утомлена, перепутала. Слушай-ка, дорогуша, прежде чем пойдёшь на работу, составь список людей, которые способны поверить, что Барби не виновен в тех убийствах. — И вновь у него промелькнуло: «Наши и не наши». — Надо нам будет поболтать с этими людьми, до завтрашнего городского собрания. И очень осторожно.
    
— Расти, ты точно в этом уверен? Потому что после вчерашнего пожара весь наш город будет остерегаться «друзей Дейла Барбары».
    
— Уверен ли я? Да. Нравится ли это мне? Абсолютно нет.
    
Она вновь посмотрела на желтоватого оттенка небо, перевела взгляд на два дуба, которые росли у них перед домом, листва висела неподвижно, безвольно, яркие перед тем цвета теперь выцвели до однообразной серости. Она вздохнула.
    
— Если Ренни загнал в ловушку Барбару, возможно, это и газету он сжёг. Ты же это понимаешь, так?
    
— Да.
    
— И если Джеки сумеет освободить Барбару из тюрьмы, где она его спрячет? Где в нашем городе есть безопасное место?
    
— Мне надо об этом подумать.
    
— Если ты найдёшь генератор и выключишь его, вся эта херня типа я шпионю[349] превратится в дерьмо.
    
— Молись, чтобы так и случилось.
    
— Буду. А что если там радиация? Я не хочу, чтобы ты заболел лейкемией или ещё чем-то.
    
— У меня в отношении этого есть идея.
    
— Можно мне поинтересоваться?
    
— Лучше не надо, — улыбнулся он. — Она довольно сумасшедшая. Она переплела его пальцы со своими.
    
— Береги себя. Он поцеловал её.
    
— Ты себя тоже.
    
Они посмотрели туда, где Джеки раскачивала девочек на качелях. Не только самих себя им надо беречь. И всё-таки, подумал Расти, ему никуда не деться от того, что риск становится мощным фактором его жизни. То есть, если он хочет оставаться способным смотреть себе в глаза в зеркале во время утреннего бритья.
   
   
    
     
2
    
    
Корги Горесу нравилась человеческая пища.
    
Фактически корги Горес обожествлял человеческую пищу. Поскольку он был немного толстоватым (не говоря уже о некоторой седоватости, которая обозначила ему морду в последние года), есть её ему было запрещено, и Джулия послушно прекратила подкармливание пса со своего стола после того, как ветеринар ясно дал ей понять, что такой щедростью она укорачивает жизнь своего ближайшего друга. Разговор этот состоялся шестнадцать месяцев назад, и с того времени Горес был ограничен «Бил-Джеком»[350] и диетическим собачьим кормом. Этот корм по виду напоминал упаковочный полиэстироловый попкорн, и, судя по тому, как укоризненно Горес смотрел на неё, прежде чем их съесть, на вкус они тоже были, как тот самый пенопласт. Но Джулия не сдавала позиций: никаких больше шкурок жареных цыплят, ни «Чиздудлов»[351], ни кусочка от её утреннего пончика.
    
Таким образом, потребления Горесом «верботен продуктен» было ограниченно, однако полностью не прекращено; навязанная диета просто заставила его обратиться к самообеспечению интересующей его едой, что вместе с тем дарило псу незаурядное удовольствие, возрождая в нём охотничью натуру, присущую его лисьим предкам. Утренние и вечерние прогулки были особенно богаты на кулинарные изыски. Просто удивительно, что люди выбрасывают в канавы вдоль Мэйн-стрит и Вест-стрит, по которым по обыкновению пролегал его прогулочный маршрут. Там находились стружки картофеля-фри, чипсы и крекеры с арахисовым маслом, а иногда и обёртка от мороженого с прилипшими к ней остатками шоколада. Однажды он натолкнулся на целый пирожок «Застольной болтовни»[352]. Тот перепрыгнул с тарелочки ему в желудок быстрее, чем вы успели бы произнести слово холестерин.
    
Не всегда ему удавалось проглотить все им подмеченное, иногда Джулия раньше времени замечала добычу, на которую он нацелился, и одёргивала его за поводок. Но всё равно доставалось ему много, потому что Джулия часто выгуливала его, держа в одной руке раскрытую книжку или «Нью-Йорк Таймс». Игнорирование его в пользу «Таймс» не всегда шло ему на пользу — например, когда Горесу хотелось, чтобы ему основательно почесали живот, — но во время прогулок такое игнорирование было счастьем. Для маленьких жёлтых корги игнорирование означает — вкуснятину.
    
В это утро его игнорировали. Джулия и другая женщина — хозяйка дома, потому что это её запахом здесь всё пропахало, особенно в окраинах той комнаты, где люди выбрасывают из себя кизяки и метят свою территорию — были заняты болтовнёй. Эта другая женщина плакала, и теперь Джулия обнимала её.
    
— Мне лучше, но не так чтобы совсем, — сказала Эндрия. Они сидели в кухне. Горес слышал запах кофе, который они пили. Холодного, не горячего кофе. Также он слышал запах пончиков. Тех, что с глазурью. — Мне все ещё их хочется. — Если она сказала это о пончиках, то Горесу их тоже хотелось.
    
— Тяга к лекарству может продолжаться ещё очень долго, — сказала Джулия. — И это не самое важное. Я склоняю голову перед твоей отважностью, Эндрия, но Расти был прав: ломка — глупая и опасная вещь. Тебе, к чёрту, повезло, что обошлось без судорожных припадков.
    
— Похоже, они у меня были. — Эндрия глотнула кофе. Горес услышал сербанье. — Я видела очень яркие сны. В одном из них бушевал пожар. Большой. На Хэллоуин.
    
— Но тебе же уже лучше?
    
— Чуточку. Мне начинает казаться, что я справлюсь. Джулия, ты можешь сколько тебе угодно оставаться у меня, но, думаю, лучше тебе найти себе какое-то более здоровое место. Этот смрад…
    
— Мы могли бы что-то сделать с этим запахом. Достанем батареечный вентилятор в Бэрпи. Если твоё предложение погостить сделано мне серьёзно — мне вместе с Горесом, — я принимаю твоё предложение. Никому не следует в одиночестве лишаться наркозависимости.
    
— Не было другого способа, дорогуша.
    
— Ты знаешь, что я имею в виду. Почему ты решила это сделать?
    
— Потому что, кажется, впервые с того дня, как меня выбрали, во мне нуждается наш город. А ещё потому, что Джим Ренни пригрозил лишить меня пилюль, если я буду мешать воплощению его планов.
    
Дальше Горес не слушал. Его больше интересовал запах, который достигал его чувствительного носа из того промежутка, над которым один из торцов дивана соприкасался со стеной. Именно на этом диване любила сидеть Эндрия в свои лучшие (если так можно назвать медикаментозные) дни, иногда смотря программы на подобие «Преследуемых»[353] (весьма удачное продолжение «Утерянных») или «Танцы со звёздами» или какой-нибудь фильм по Эйч-Би-О[354]. Перед киновечерами она по обыкновению жарила себе в микроволновке попкорн. И миску с ним ставила на край стола. А поскольку наркоши редко бывают аккуратистами, много попкорна падало под стол. Именно его запах теперь и чувствовал Горес.
    
Оставив женщин при их разговоре, он пробрался в уголок под столиком. Место было узенькое, но край стола создавал естественный мостик, а он был худенькой собачкой, особенно после того, как был посажен на собачью версию программы «Надзирающие весы»[355]. Первые ядрышки лежали сразу за документами из папки ВЕЙДЕР, запечатанными в конверте из коричневой манильской бумаги. Горес стоял как раз на имени своей хозяйки (написанному печатными буквами аккуратным почерком теперь уже покойной Бренды Перкинс) и подчищал первые вкусняшки из очень богатой россыпи сокровищ, когда Эндрия и Джулия вернулись в гостиную.
    
Какая-то женщина произнесла:
    
— Передай это ей.
    
Насторожив уши, Горес взглянул вверх. Голос не Джулии и не этой другой женщины; это был голос мёртвой. Как и все собаки, Горес довольно часто слышал голоса мёртвых, а иногда и видел их владельцев. Мёртвые были повсюду, но живые люди их не могли видеть так же, как они не могли почувствовать десятки тысяч ароматов, которые окружали их каждую минуту ежедневно.
    
— Передай это Джулии, ей это нужно, это принадлежит ей.
    
Ну, это уже было смешно. Джулия никогда не будет есть ничего из того, что побывало в его рте, Горес знал это по собственному богатому опыту. Даже, если он запихнёт это в неё своим носом, она не будет есть. Да, это человеческая пища, но теперь это также испорченная пища.
    
— Не попкорн. Это…
    
— Горес? — резко позвала Джулия голосом, который означал, что он ошибся, как вот «Ох, какая нехорошая собачка, как же ты можешь» и всякое такое бла-бла-бла. — Что ты там делаешь? Ну-ка вылазь.
    
Горес включил заднюю передачу. И подарил ей самую очаровательную из своих улыбок «Ангел, Джулия, как я тебя люблю», надеясь, что попкорн не прилип к его носу. Кое-что он успел заглотнуть, но ощущал, что главные россыпи сокровищ остались недосягаемыми.
    
— Ты что, подкармливался там?
    
Горес сел, смотря на неё с выражением искреннего обожествления. Которое на самом деле ощущал, потому что любил он Джулию очень-очень.
    
— Однако более интересный вопрос, чем именно ты там подкармливался, — наклонилась она с намерением заглянуть в промежуток между диваном и стеной.
    
И тут другая женщина начала выдавать горлом звуки, словно собралась сблевать. Она обхватила себя руками, стараясь прекратить припадок дрожи, но безуспешно. Изменился её запах, и Горес понял, что она сейчас начнёт рыгать. Он внимательно смотрел. Иногда в человеческой блевотине находились хорошие вещи.
    
— Эндрия? — спросила Джулия. — С тобой все хорошо?
    
«Глупый вопрос, — подумал Горес. — Разве ты не слышишь, как она запахла?»
    
Впрочем, этот вопрос тоже был дурацкий. Джулия едва слышала собственный запах, даже когда ей случалось вспотеть.
    
— Да. Нет. Не надо было мне есть ту булочку с изюмом. Меня сейчас…
    
Она поспешила из комнаты. Добавить к тем запахам, которые уже живут в комнатке мочи-и-кизяков, думал Горес. Вслед за ней пошла Джулия. Какое-то мгновение Горес решал, не нырнуть ли ему вновь под стол, но он унюхал тревогу у Джулии и вместо этого тоже побежал за ней по пятам.
    
О мёртвом голосе он напрочь забыл.
   
   
    
     
3
    
    
Расти позвонил по телефону Клэр Макклечи из машины. Хотя было ещё рано, она ответила сразу же, и он этому не удивился. В Честер Милле теперь никто не мог долго спать, по крайней мере, без фармацевтических средств.
    
Она пообещала, что Джо с друзьями будут в её доме готов не позже восьми, если надо, она сама их соберёт. Понизив голос, Клэр сообщила:
    
— Кажется мне, что Джо запал на девочку Келвертов.
    
— Дурачком бы был, если бы не запал, — ответил Расти.
    
— Вы сами их повезёте туда?
    
— Да, но не в зону опасной радиации. Обещаю вам, миссис Макклечи.
    
— Зовите меня Клэр. Если я позволяю моему сыну ехать с вами в такое место, где, как они говорят, звери покончили жизнь самоубийством, думаю, нам следует обращаться один к одному просто по имени.
    
— Вы вызовете Бэнни и Норри к себе, а я обещаю проявлять заботу о них всех в нашей экспедиции. Годится?
    
Клэр сказала — да. Через пять минут после разговора с ней Расти уже сворачивал с жутко пустой Моттонской дороги на Драммонд-Лейн, короткую улочку, на которой стояли наиболее красивые в Восточном Честере дома. Самый красивый из самых красивых имел на почтовом ящике надпись: БЭРПИ. Уже в скором времени Расти оказался в кухне господина Бэрпи, сидел, пил кофе (горячее, у Бэрпи генератор все ещё работал) с Ромео и его женой по имени Мишель. Ромео и Мишель были бледными и пасмурными на вид. Он полностью одет, она все ещё в домашнем халате.
    
— Вы думаете, этот парень Багби действительно убил Бгенду? — спросил Ромми. — Потому что, если он это сдеал, я убью его собственными гуками.
    
— Я так не думаю, — ответил Расти. — Думаю, его подставили. Но, если вы начнёте кому-то рассказывать, что я вам такое говорил, у нас обоих будут неприятности.
    
— Ромми всегда любил ту женщину, — Мишель улыбалась, но в голосе её звенели льдинки. — Сильнее, чем меня, иногда мне кажется.
    
Ромми этого ни подтвердил, ни опровергнул — казалось, он этих её слов даже не услышал. Он наклонился к Расти, карие глаза смотрели придирчиво.
    
— Пго что это вы говорите, док? Подставили, каким обгазом?
    
— Не хочу сейчас вдаваться в детали. Я здесь по другому делу. Боюсь, тоже секретному.
    
— Тогда я ничего не желаю слышать, — заявила Мишель. И покинула кухню, забрав с собой свою чашку.
    
— Эта женщина не подагит мне никакой любви этой ночью, — произнёс Ромми.
    
— Сочувствую.
    
Ромми пожал плечами.
    
— Имею дгугую, на дгугом конце города. Миша знает, хотя не подаёт вида. Говорите мне, что там у вас за дело, док.
    
— Есть дети, которые считают, что они, вероятно, нашли то, что генерирует этот Купол. Они совсем юные, но умные. Я им верю. У них есть счётчик Гейгера, и на Чёрной Гряде они зафиксировали скачок радиации. Не смертельный, но ближе они не приближались.
    
— Не приближались к чему? Что они там видели?
    
— Проблески пурпурного света. Вы знаете, где тот старый сад?
    
— Конечно, черт побеги. Фегма Маккоя. Я любил возить туда девушек. Видно весь город. У меня был старый «Виллис»… — замечтавшееся выражение промелькнуло на его лице. — Впрочем, это неважно. Так, говогите, пгоблесковый маяк?
    
— Они также видели много мёртвых животных — нескольких оленей, медведя. Дети считают, что те животные покончили жизнь самоубийством.
    
Ромми посмотрел на него серьёзно.
    
— Я отправляюсь с вами.
    
— Это было бы очень хорошо… до какого-то момента. Один из нас должен пройти весь путь, и этим одним буду я. Но мне нужен защитный костюм против радиации.
    
— Что вы имеете в виду, док?
    
Расти начал объяснять. Когда он закончил, Ромми достал пачку «Уинстона» и продвинул её по столу.
    
— Мой любимый яд, — сказал Расти, беря себе сигарету. — Итак, что вы об этом думаете?
    
— О, я могу вам помочь, — сказал Ромми, давая ему и себе подкурить. — У себя, в моём магазине, я имею все, как каждому пго это известно в нашем гогоде. — Он нацелился сигаретой на Расти. — Но навгяд ли вам понравится ваше фото в газете, потому что вид вы будете иметь очень смешной, это факт.
    
— Да мне по хер, вот какой факт, — ответил Расти. — Газета сгорела вчера ночью.
    
— Я слышал, — кивнул Ромми. — Снова этот пагень Багбага. Его друзья.
    
— Вы в это верите?