1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 
Вас вновь я призывал, о дни моей   весны,      

Вы, пролетевшие под сенью тишины,      

Дни дружества, любви, надежд и грусти   нежной,      

Когда, поэзии поклонник безмятежный,      

На лире счастливой я тихо воспевал      

Волнение любви, уныние разлуки —      

И гул дубрав горам передавал      

Мои задумчивые звуки…      

Напрасно! Я влачил постыдной лени   груз,      

В дремоту хладную невольно   погружался,      

Бежал от радостей, бежал от милых муз      

И – слезы на глазах – со славою   прощался!      

Но вдруг, как молнии стрела,      

Зажглась в увядшем сердце младость,      

Душа проснулась, ожила,      

Узнала вновь любви надежду, скорбь и   радость.      

Всё снова расцвело! Я жизнью   трепетал;      

Природы вновь восторженный свидетель,      

Живее чувствовал, свободнее дышал,      

Сильней пленяла добродетель…      

Хвала любви, хвала богам!      

Вновь лиры сладостной раздался голос   юный,      

И с звонким трепетом воскреснувшие   струны      

Несу к твоим ногам!..      

       

       Вольность. Ода      

       

       

Беги, сокройся от очей,      

Цитеры слабая царица!      

Где ты, где ты, гроза царей.      

Свободы гордая певица? —      

Приди, сорви с меня венок,      

Разбей изнеженную лиру…      

Хочу воспеть Свободу миру,      

На тронах поразить порок.      

       

Открой мне благородный след      

Того возвышенного галла,      

Кому сама средь славных бед      

Ты гимны смелые внушала.      

Питомцы ветреной Судьбы,      

Тираны мира! трепещите!      

А вы, мужайтесь и внемлите,      

Восстаньте, падшие рабы!      

       

Увы! куда ни брошу взор —      

Везде бичи, везде железы,      

Законов гибельный позор,      

Неволи немощные слезы:      

Везде неправедная Власть      

В сгущенной мгле предрассуждений      

Воссела – Рабства грозный Гений      

И Славы роковая страсть.      

       

Лишь там над царскою главой      

Народов не легло страданье,      

Где крепко с Вольностью святой      

Законов мощных сочетанье;      

Где всем простерт их твердый щит,      

Где сжатый верными руками      

Граждан над равными главами      

Их меч без выбора скользит      

       

И преступленье с высока      

Сражает праведным размахом;      

Где не подкупна их рука      

Ни алчной скупостью, ни страхом.      

Владыки! вам венец и трон      

Дает Закон – а не природа;      

Стоите выше вы народа,      

Но вечный выше вас Закон.      

       

И горе, горе племенам,      

Где дремлет он неосторожно,      

Где иль народу иль царям      

Законом властвовать возможно!      

Тебя в свидетели зову,      

О мученик ошибок славных,      

За предков в шуме бурь недавных      

Сложивший царскую главу.      

       

Восходит к смерти Людовик      

В виду безмолвного потомства,      

Главой развенчанной приник      

К кровавой плахе Вероломства.      

Молчит Закон – народ молчит,      

Падет преступная секира…      

И се – злодейская порфира      

На галлах скованных лежит.      

       

Самовластительный Злодей!      

Тебя, твой трон я ненавижу,      

Твою погибель, смерть детей      

С жестокой радостию вижу.      

Читают на твоем челе      

Печать проклятия народы,      

Ты ужас мира, стыд природы;      

Упрек ты богу на земле.      

       

Когда на мрачную Неву      

Звезда полуночи сверкает,      

И беззаботную главу      

Спокойный сон отягощает,      

Глядит задумчивый певец      

На грозно спящий средь тумана      

Пустынный памятник тирана,      

Забвенью брошенный дворец —      

       

И слышит Клии страшный глас      

За сими страшными стенами,      

Калигуллы последний час      

Он видит живо пред очами,      

Он видит – в лентах и звездах,      

Вином и злобой упоенны      

Идут убийцы потаенны,      

На лицах дерзость, в сердце страх.      

       

Молчит неверный часовой,      

Опущен молча мост подъемный,      

Врата отверсты в тьме ночной      

Рукой предательства наемной…      

О стыд! о ужас наших дней!      

Как звери, вторглись янычары!..      

Падут бесславные удары…      

Погиб увенчанный злодей.      

       

И днесь учитесь, о цари:      

Ни наказанья, ни награды,      

Ни кров темниц, ни алтари      

Не верные для вас ограды.      

Склонитесь первые главой      

Под сень надежную Закона,      

И станут вечной стражей трона      

Народов вольность и покой.      

       

       * * *      

       

Не угрожай ленивцу молодому.      

Безвременной кончины я не жду.      

В венке любви к приюту гробовому      

Не думав ни о чем, без робких слез   иду.      

       

Я мало жил, я наслаждался мало…      

Но иногда цветы веселья рвал —      

Я жизни видел лишь начало      

       

       Кривцову      

       

       

Не пугай нас, милый друг,      

Гроба близким новосельем:      

Право, нам таким бездельем      

Заниматься недосуг.      

Пусть остылой жизни чашу      

Тянет медленно другой;      

Мы ж утратим юность нашу      

Вместе с жизнью дорогой;      

Каждый у своей гробницы      

Мы присядем на порог:      

У пафосския царицы      

Свежий выпросим венок,      

Лишний миг у верной лени,      

Круговой нальем сосуд —      

И толпою наши тени      

К тихой Лете убегут.      

Смертный миг наш будет светел;      

И подруги шалунов      

Соберут их легкой пепел      

В урны праздные пиров.      

       

       

       

 Лицейские стихотворения, переделанные в 1817–1829 гг. и напечатанные   Пушкиным      

       

Лицинию      

       

       

Лициний, зришь ли ты: на быстрой   колеснице,      

Венчанный лаврами, в блестящей   багрянице,      

Спесиво развалясь, Ветулий молодой      

В толпу народную летит по мостовой?      

Смотри, как все пред ним смиренно   спину клонят.      

Смотри, как ликторы народ несчастный   гонят!      

Льстецов, сенаторов, прелестниц   длинный ряд      

Умильно вслед за ним стремит усердный   взгляд;      

Ждут, ловят с трепетом улыбки, глаз   движенья,      

Как будто дивного богов   благословенья:      

И дети малые и старцы в сединах,      

Все ниц пред идолом безмолвно пали в   прах:      

Для них и след колес, в грязи   напечатленный,      

Есть некий памятник почетный и   священный.      

       

О Ромулов народ, скажи, давно ль ты   пал?      

Кто вас поработил и властью оковал?      

Квириты гордые под иго преклонились.      

Кому ж, о небеса, кому поработились?      

(Скажу ль?) Ветулию! Отчизне стыд   моей,      

Развратный юноша воссел в совет   мужей;      

Любимец деспота сенатом слабым   правит,      

На Рим простер ярем, отечество   бесславит;      

Ветулий римлян царь!.. О стыд, о   времена!      

Или вселенная на гибель предана?      

       

Но кто под портиком, с поникшею   главою,      

В изорванном плаще, с дорожною   клюкою,      

Сквозь шумную толпу нахмуренный идет?      

«Куда ты, наш мудрец, друг истины,   Дамет!»      

– "Куда: не знаю сам; давно   молчу и вижу;      

На век оставлю Рим: я рабство   ненавижу".      

       

Лициний, добрый друг! Не лучше ли и   нам,      

Смиренно поклонясь Фортуне и мечтам,      

Седого циника примером научиться?      

С развратным городом не лучше ль нам   проститься,      

Где всё продажное: законы, правота,      

И консул, и трибун, и честь, и   красота?      

Пускай Глицерия, красавица младая,      

Равно всем общая, как чаша круговая,      

Неопытность других в наемну ловит   сеть!      

Нам стыдно слабости с морщинами   иметь;      

Тщеславной юности оставим блеск   веселий:      

Пускай бесстыдный Клит, слуга   вельмож, Корнелий      

Торгуют подлостью и с дерзостным   челом      

От знатных к богачам ползут из дома в   дом!      

Я сердцем римлянин: кипит в груди   свобода;      

Во мне не дремлет дух великого   народа.      

Лициний, поспешим далеко от забот,      

Безумных мудрецов, обманчивых красот!      

Завистливой судьбы в душе презрев   удары,      

В деревню пренесем отеческие лары!      

В прохладе древних рощ, на берегу морском,      

Найти нетрудно нам укромный, светлый   дом,      

Где, больше не страшась народного   волненья.      

Под старость отдохнем в глуши   уединенья,      

И там, расположась в уютном уголке,      

При дубе пламенном, возженном в   камельке,      

Воспомнив старину за дедовским   фиялом,      

Свой дух воспламеню жестоким   Ювеналом,      

В сатире праведной порок изображу      

И нравы сих веков потомству обнажу.      

       

О Рим, о гордый край разврата,   злодеянья!      

Придет ужасный день, день мщенья,   наказанья      

Предвижу грозного величия конец:      

Падет, падет во прах вселенныя венец.      

Народы юные, сыны свирепой брани,      

С мечами на тебя подымут мощны длани,      

И горы и моря оставят за собой      

И хлынут на тебя кипящею рекой.      

Исчезнет Рим: его покроет мрак   глубокой;      

И путник, устремив на груды камней   око,      

Воскликнет, в мрачное раздумье углублен:      

«Свободой Рим возрос, а рабством   погублен».      

       

 Старик      

       

       

Уж я не тот любовник страстный,      

Кому дивился прежде свет:      

Моя весна и лето красно      

На век прошли, пропал и след.      

Амур, бог возраста младого!      

Я твой служитель верный был;      

Ах, если б мог родиться снова,      

Уж так ли б я тебе служил!      

       

       

Роза      

       

       

Где наша роза,      

Друзья мои?      

Увяла роза,      

Дитя зари.      

Не говори:      

Так вянет младость!      

Не говори:      

Вот жизни радость!      

Цветку скажи:      

Прости, жалею!      

И на лилею      

Нам укажи.      

       

       

Гроб Анакреона      

       

       

Всё в таинственном молчаньи;      

Холм оделся темнотой;      

Ходит в облачном сияньи      

Полумесяц молодой.      

Вижу: лира над могилой      

Дремлет в сладкой тишине;      

Лишь порою звон унылый,      

Будто лени голос милый,      

В мертвой слышится струне.      

Вижу: горлица на лире,      

В розах кубок и венец…      

Други, здесь почиет в мире      

Сладострастия мудрец.      

Посмотрите: на порфире      

Оживил его резец!      

Здесь он в зеркало глядится,      

Говоря: "Я сед и стар,      

Жизнью дайте ж насладиться:      

Жизнь, увы, не вечный дар!"      

Здесь, подняв на лиру длани      

И нахмуря важно бровь,      

Хочет петь он бога брани,      

Но поет одну любовь.      

Здесь готовится природе      

Долг последний заплатить:      

Старец пляшет в хороводе,      

Жажду просит утолить.      

Вкруг любовника седого      

Девы скачут и поют;      

Он у времени скупого      

Крадет несколько минут.      

Вот и музы, и хариты      

В гроб любимца увели;      

Плющем, розами увиты,      

Игры вслед за ним пошли.      

Он исчез, как наслажденье,      

Как веселый сон любви.      

Смертный, век твой привиденье:      

Счастье резвое лови;      

Наслаждайся, наслаждайся;      

Чаще кубок наливай;      

Страстью пылкой утомляйся      

И за чашей отдыхай!      

       

 Певец      

       

       

Слыхали ль вы за рощей глас ночной      

Певца любви, певца своей печали?      

Когда поля в час утренний молчали,      

Свирели звук унылый и простой      

Слыхали ль вы?      

       

Встречали ль вы в пустынной тьме   лесной      

Певца любви, певца своей печали?      

Следы ли слез, улыбку ль замечали,      

Иль тихий взор, исполненный тоской,      

Встречали вы?      

       

Вздохнули ль вы, внимая тихой глас      

Певца любви, певца своей печали?      

Когда в лесах вы юношу видали:      

Встречая взор его потухших глаз,      

Вздохнули ль вы?      

       

       

К Морфею      

       

       

Морфей, до утра дай отраду      

Моей мучительной любви.      

Приди, задуй мою лампаду,      

Мои мечты благослови!      

Сокрой от памяти унылой      

Разлуки страшный приговор!      

Пускай увижу милый взор.      

Пускай услышу голос милый.      

Когда ж умчится ночи мгла,      

И ты мои покинешь очи,      

О, если бы душа могла      

Забыть любовь до новой ночи!      

       

       

Друзьям      

       

       

Богами вам еще даны      

Златые дни, златые ночи,      

И томных дев устремлены      

На вас внимательные очи.      

Играйте, пойте, о друзья!      

Утратьте вечер скоротечный;      

И вашей радости беспечной      

Сквозь слезы улыбнуся я.      

       

 Амур и Гименей      

       

       

Сегодня, добрые мужья.      

Повеселю вас новой сказкой.      

Знавали ль вы, мои друзья,      

Слепого мальчика с повязкой?      

Слепого?.. Вот? Помилуй, Феб!      

Амур совсем, друзья, не слеп:      

Но шалуну пришла ж охота,      

Чтоб, людям на смех и на зло,      

Его безумие вело.      

Безумие ведет Эрота:      

Но вдруг, не знаю почему,      

Оно наскучило ему.      

Взялся за новую затею:      

Повязку с милых сняв очей,      

Идет проказник к Гименею…      

А что такое Гименей?      

Он сын Вулкана молчаливый,      

Холодный, дряхлый и ленивый,      

Ворчит и дремлет целый век,      

А впрочем добрый человек,      

Да нрав имеет он ревнивый.      

От ревности печальный бог      

Спокойно подремать не мог;      

Всё трусил маленького брата,      

За ним подсматривал тайком      

И караулил сопостата      

С своим докучным фонарем.      

Вот мальчик мой к нему подходит      

И речь коварную заводит:      

"Развеселися, Гименей!      

Ну, помиримся, будь умней!      

Забудь, товарищ мой любезный,      

Раздор смешной и бесполезный!      

Да только навсегда, смотри!      

Возьми ж повязку в память, милый,      

А мне фонарь свой подари!"      

И что ж? Поверил бог унылый.      

Амур от радости прыгнул,      

И на глаза со всей он силы      

Обнову брату затянул.      

Гимена скучные дозоры      

С тех пор пресеклись по ночам;      

Его завистливые взоры      

Теперь не страшны красотам;      

Спокоен он, но брат коварный,      

Шутя над честью и над ним,      

Войну ведет неблагодарный      

С своим союзником слепым.      

Лишь сон на смертных налетает,      

Амур в молчании ночном      

Фонарь любовнику вручает      

И сам счастливца провожает      

К уснувшему супругу в дом;      

Сам от беспечного Гимена      

Он охраняет тайну дверь…      

Пойми меня, мой друг Елена,      

И мудрой повести поверь!      

       

 Шишкову      

       

       

Шалун, увенчанный Эратой и Венерой,      

Ты ль узника манишь в владения свои,      

В поместье мирное меж Пиндом и   Цитерой,      

Где нежился Тибулл, Мелецкий и Парни?      

Тебе, балованный питомец Аполлона,      

С их лирой соглашать игривую свирель:      

Веселье резвое и нимфы Геликона      

Твою счастливую качали колыбель.      

Друзей любить открытою душою,      

В молчаньи чувствовать, пленяться   красотою —      

Вот жребий мой; ему я следовать   готов,      

Но, милый, сжалься надо мною,      

Не требуй от меня стихов!      

Не вечно нежиться в приятном   ослепленьи:      

Докучной истины я поздний вижу свет.      

По доброте души я верил в упоеньи      

Мечте шепнувшей: ты поэт, —      

И, презря мудрые угрозы и советы,      

С небрежной леностью нанизывал   куплеты,      

Игрушкою себя невинной веселил;      

Угодник Бахуса, я, трезвый меж   друзьями,      

Бывало, пел вино водяными стихами:      

Мечтательных Дорид и славил и бранил,      

Иль дружбе плел венок, и дружество   зевало      

И сонные стихи в просонках величало.      

Но долго ли меня лелеял Аполлон?      

Душе наскучили парнасские забавы;      

Не долго снились мне мечтанья муз и   славы;      

И, строгим опытом невольно пробужден,      

Уснув меж розами, на тернах я проснулся,      

Увидел, что еще не гения   печать —      

Охота смертная на рифмах лепетать,      

Сравнив стихи твои с моими,   улыбнулся:      

И полно мне писать.      

       

       

Пробуждение      

       

       

Мечты, мечты,      

Где ваша сладость?      

Где ты, где ты,      

Ночная радость?      

Исчезнул он,      

Веселый сон,      

И одинокой      

Во тме глубокой      

Я пробужден.      

Кругом постели      

Немая ночь.      

Вмиг охладели,      

Вмиг улетели      

Толпою прочь