1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 
Тут свинопасу в ответ Телемах рассудительный молвил:    

"Жаль! Но нечего делать! Ему ничего мы не скажем.    

Если б все делалось так, как желательно людям, то первым    

Делом бы я пожелал, чтоб отец мой вернулся в Итаку.    

Матери все передав, возвращайся назад, а к Лаэрту    

Незачем крюк тебе делать. Но матери – ей сообщишь ты,    

Чтобы послала к нему немедленно ключницу нашу    

Тайно. Она б старику известия все сообщила".    

Так сказав, свинопаса отправил. Доставши подошвы,    

Тот их к ногам привязал и в город пошел. От Афины    

Скрытым остаться не мог уход свинопаса из дома.    

К хижине близко она подошла, уподобившись видом    

Женщине стройной, прекрасной, искусной в блестящих работах.    

Остановилась в дверях, одному Одиссею явившись, –    

А Телемах не увидел ее пред собой, не заметил:    

Вовсе не всем нам открыто являются вечные боги.    

Но Одиссей увидал; и собаки, – залаять не смея,    

В сторону с визгом помчались они чрез загон и исчезли.    

Бровью мигнула она Одиссею. Он вмиг догадался,    

Вышел из хижины вон за большую дворовую стену,    

Остановился пред ней. И к нему обратилась Афина:    

"Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многохитрый!    

Слово сыну теперь же скажи, от него не скрываясь,    

Как вам обоим, погибель и смерть женихам обсудивши,    

В город отправиться славный. От вас и сама я недолго    

Буду вдали. И меня уже тянет вмешаться в сраженье".    

Кончив, жезлом золотым к нему прикоснулась Афина.    

Прежде всего ему плечи покрыла плащом и хитоном,    

Вымытым чисто. Повысила рост и уменьшила возраст;    

Снова смуглым лицо его стало, разгладились щеки,    

Иссиня‑черной густой бородой подбородок покрылся.    

Сделавши это, обратно Афина ушла. Одиссей же    

В хижину к сыну вернулся. Отвел Телемах в изумленьи    

В сторону взор свой, не зная, не бог ли ему вдруг явился.    

Громко ему Телемах слова окрыленные молвил:    

"Странник, совсем ты иной, чем какого я только что видел!    

В платье другое одет, и кожей нисколько не сходен.    

Бог ты, конечно, – из тех, что небом владеют широким!    

Смилуйся! Жертву тебе принесем мы приятную, также    

Тонкой работы дары золотые. А ты пощади нас!"    

Тотчас ответил ему Одиссей, в испытаниях твердый:    

"Вовсе не бог я. Зачем меня хочешь равнять ты с богами?    

Я твой отец, за которого ты в воздыханиях тяжких    

Муки несешь, подчиняясь насильям людей обнаглевших".    

Сына он стал целовать. Покатились со щек его слезы    

На землю. Он их упорно все время удерживал раньше.    

Но Телемах не поверил, что это отец его. Снова    

Он Одиссею в ответ слова окрыленные молвил:    

"Не Одиссей ты, о нет, не отец мой! Меня обольщает    

Бог какой‑то, чтоб после я больше скорбел и крушился.    

Смертному мужу никак не возможно все это проделать    

Собственным разумом! Бог лишь один, появившись пред смертным,    

Может сделать себя молодым или старым, как хочет.    

Только что здесь ты сидел стариком в неопрятных лохмотьях,    

Нынче ж похож на богов, владеющих небом широким!"    

Так Телемаху в ответ сказал Одиссей многоумный:    

"Не подобало б тебе, Телемах, раз отец пред тобою,    

Больно много дивиться и в сердце своем сомневаться.    

К вам Одиссея сюда никакого другого не будет:    

Это сам я таким – исстрадавшийся, много блуждавший –    

В землю родную сюда на десятом году возвращаюсь.    

А превращенье мое – Афины‑добычницы дело.    

Было на это желанье ее. Ведь все она может.    

То меня сделала вдруг похожим на нищего, то вдруг    

На молодого и крепкого мужа в прекрасной одежде.    

Очень легко для богов, владеющих небом широким,    

Сделать смертного видным иль сделать его безобразным".    

Так произнес он и сел. Телемах, заливаясь слезами,    

Сердцем печалясь, отца обнимать благородного начал.    

И у обоих у них поднялося желание плакать.    

Плакали громко они, еще непрерывней, чем птица,    

Коршун иль кривокогтый орел, из гнезда у которых    

Взяли крестьяне птенцов, не успевших еще опериться.    

Так же жалостно слезы струились из глаз у обоих.    

В скорби тяжелой покинуло б их заходящее солнце,    

Если бы вдруг Телемах Одиссею не задал вопроса:    

"Милый отец, на каком же тебя корабле на Итаку    

К нам мореходцы сюда привезли и кто они сами?    

Ведь не пешком же сюда, полагаю я, к нам добрался ты".    

Сыну промолвил в ответ Одиссей, в испытаниях твердый:    

"Сын мой, полнейшую правду об этом тебе расскажу я.    

Славные гости морей, феаки меня привезли к вам.    

Кто бы ни прибыл к ним, всех по домам они морем развозят.    

Спящего в их корабле и меня отвезли они морем    

И на Итаке ссадили, без счета даров надававши, –    

Вдоволь золота, меди и тканой прекрасной одежды.    

Спрятаны с помощью божьей сокровища эти в пещерах.    

Прибыл теперь я сюда по совету богини Афины,    

Чтобы с тобой обсудить, как наших врагов уничтожить.    

Ты же теперь расскажи мне об них и всех перечисли,    

Чтобы мне знать, каковы эти люди и сколько числом их.    

В духе отважном моем тогда обсужу и решу я,    

Сможем ли мы без других, лишь двое с тобою, со всеми    

Справиться или придется на помощь других поискать нам".    

Так Одиссею в ответ Телемах рассудительный молвил:    

"Шла всегда о тебе, отец мой, великая слава,    

Что и руками могуч ты в бою и в совете разумен.    

Но о несбыточном ты говоришь. Берет меня ужас.    

Как против множества сильных людей вдвоем нам сражаться?    

Ведь женихов не один тут десяток, не два, а гораздо    

Больше. Скоро и сам их число без труда ты узнаешь.    

Остров Дулихий прислал пятьдесят сюда два человека    

Юношей знатного рода, и шесть прислужников с ними.    

Двадцать четыре пришли жениха на Итаку из Зама,    

С Закинфа двадцать ахейцев тут есть молодых, из Итаки ж    

Нашей двенадцать, все люди родов наиболее знатных.    

С ними – вестник Медонт, певец божественный Фемий,    

Также товарища два, в разрезании мяса искусных.    

Если решимся мы выйти на всех, находящихся в доме,    

На нападенье ответят они многогорько и страшно.    

Нет, если можешь кого‑нибудь в помощь еще нам наметить,    

Нужно подумать, чтоб нас кто‑нибудь защитил благосклонно".    

Сыну на это сказал Одиссей, в испытаниях твердый:    

"Вот что тебе я скажу – послушай меня, и запомни,    

И рассуди: если явятся нам на подмогу Афина    

С Зевсом, то нужно ль еще о другом мне помощнике думать?"    

Так Одиссею в ответ Телемах рассудительный молвил:    

"Да, прекрасны помощники те, о каких говоришь ты!    

Правда, высоко они в облаках обитают, но оба    

Силой своею страшны и людям другим и бессмертным".    

Снова ответил ему Одиссей, в испытаниях твердый:    

"Оба они в стороне от кровавой резни оставаться    

Будут недолгое время, как в доме моем между нами    

И женихами начнет свою тяжбу Аресова сила.    

Ты же теперь, лишь займется заря, отправляйся отсюда,    

В дом наш войди и в толпу наглецов женихов замешайся.    

В город туда же меня свинопас проведет попозднее    

В жалостном образе старого нищего в рубище грязном.    

Если меня они в доме начнут оскорблять, то чему бы    

Я ни подвергся от них, пусть сердце в груди твоей терпит.    

Если б меня даже за ноги вон потащили из дома    

Или швырнули в меня чем попало – сдержись, не мешайся.    

Разве что мягкою речью еще убедить их попробуй,    

Чтоб прекратили безумство. Но вряд ли тебя они станут    

Слушаться. День роковой уже близко стоит перед ними.    

Слово другое скажу, хорошенько прими его к сердцу:    

Только что в мысль мне Афина, советница мудрая, вложит,    

Тотчас тебе я кивну головою. Заметивши это,    

Сколько бы ни было там боевого оружия в зале,    

Все собери и спрячь наверху, в отдаленнейшем месте, –    

Все без изъятья! Когда же, хватившись, расспрашивать станут,    

То успокой женихов приветливо‑мягкою речью:    

– Я их от дыма унес. Не такие они уж, какими    

Здесь Одиссей, отправляясь в поход, их когда‑то оставил:    

Обезображены все, до темна от огня закоптели.    

Соображенье еще поважнее вложил мне Кронион:    

Как бы вы меж собой во хмелю не затеяли ссоры    

И безобразной резней сватовства и прекрасного пира    

Не опозорили: тянет к себе человека железо! –    

Нам лишь двоим по копью и мечу приготовишь ты, также    

Два отложишь из кожи бычачьей щита, чтобы в руки    

Взять их, когда нападенье начнем. Женихам в это время    

Ум ослепят и Паллада Афина и Зевс‑промыслитель.    

Слово другое скажу: хорошенько прими его к сердцу.    

Если вправду ты мой и от крови моей происходишь,    

Пусть не услышит никто, что здесь Одиссей, в своем доме.    

Значит, пусть не знает Лаэрт и никто из домашних,    

И свинопас пусть не знает, и даже сама Пенелопа.    

Мы лишь с тобою одни настроенья изведаем женщин.    

Также и кое‑кого из рабов испытать мы могли бы,    

Любит ли сердцем, боится ль меня и тебя или ставит    

Нас ни во что и такого, как ты, оскорблять не страшится".    

Сын блистательный так на это сказал Одиссею:    

"Времени мало пройдет, я надеюсь, отец, и узнаешь    

Ты мое сердце; увидишь, что дух им владеет не слабый.    

Но небольшая обоим с тобою нам выгода будет,    

Если твое предложенье исполним, – подумай, прошу я.    

Долго придется владенья твои обходить, чтоб о каждом    

Мог ты все разузнать. А те в это время спокойно    

Будут запасы твои поедать, ничего не жалея.    

Женщин – вот их и теперь испытать бы тебе не мешало,    

Кто между ними бесчестит тебя и какая невинна.    

Что ж до мужчин, то испытывать их на пастушьих стоянках,    

Право, не стоит сейчас: мы сделаем это и после,    

Если ты знаменье вправду имел от родителя‑Зевса".    

Так Одиссей с Телемахом вели меж собой разговоры.    

К городу прочный корабль в это время подплыл, на котором    

Сын Одиссеев с друзьями из Пилоса прибыл в Итаку.    

После того как зашли в глубокие воды залива,    

Черный корабль свой они втащили на берег песчаный,    

Все оружие прочь унесли их надменные слуги.    

Сами в Клитиев дом дары отнесли дорогие,    

Быстрого ж вестника тотчас отправили в дом Одиссеев    

И приказали ему передать Пенелопе разумной,    

Что Телемах ее в поле остался, судну приказавши    

В город Итаку отплыть, чтоб крепкая духом царица    

Нежных слез не лила, круша себе сердце боязнью.    

Встретились оба они, свинопас богоравный и вестник,    

Шедшие с целью одною, чтоб женщине вести доставить.    

Но, как достигли они прекрасного царского дома,    

Вслух Пенелопе сказал перед всеми рабынями вестник:    

«Прибыл обратно в Итаку возлюбленный сын твой, царица!»    

Но свинопас подошел к Пенелопе и на ухо все ей,    

Что Телемах приказал передать, прошептал осторожно.    

После того как Евмей свое порученье исполнил,    

Двор покинув и дом, к свиньям он отправился в поле.    

Весть женихов поразила. Их дух охватило унынье.    

Вышли из дома они и снаружи высокой ограды    

Возле дворовых ворот расселись в глубоком раздумьи.    

Сын Полибов тогда, Евримах, обратился к ним с речью:    

"Дело большое, друзья, удалось совершить Телемаху    

Дерзкую эту поездку! Мы думали, он не решится.    

В путь снарядим‑ка корабль чернобокий, который получше;    

Опытных к веслам посадим гребцов, и пускай поскорее    

Передадут они тем, чтоб домой поспешили вернуться".    

Кончить еще не успел он, когда Амфином, обернувшись,    

Вдруг корабль увидал, вошедший в глубокую гавань.    

Люди на нем, суетясь, паруса убирали и весла.    

Весело он засмеялся и тотчас товарищам молвил:    

"Незачем нам никого посылать к ним. Уж вон они, в бухте!    

Или им кто из богов сообщил, иль увидели сами    

Мимо плывущий корабль, но настигнуть его не успели".    

Так он сказал. Поднялись и пошл они к берегу моря,    

Быстро корабль чернобокий втащили на берег песчаный.    

Все оружие прочь унесли их надменные слуги.    

Сами ж на площадь они толпою пошли, не позволив    

С ними сидеть никому – ни старому, ни молодому.    

С речью к ним Антиной обратился, рожденный Евпейтом:    

"Горе! Боги спасли от несчастия этого мужа!    

Днем наблюдатели наши, на ветреных горных вершинах    

Сидя гурьбою, всегда сторожили. С заходом же солнца    

Не отдыхали ночей мы на суше – в судне нашем быстром    

По морю плавали мы, дожидаясь зари и готовя    

Для Телемаха засаду, чтоб, взявши его, уничтожить.    

Бог тем временем в пристань его проводил невредимо.    

Будем думать теперь, как нам приготовить погибель    

Здесь Телемаху, чтоб вновь ускользнуть он не мог.    

Уж поверьте, Цели мы нашей, покуда он жив, никогда не  достигнем!    

Сам разумен он стал и в мыслях своих и в решеньях,    

К нам же здешний народ благосклонности мало питает.    

Действовать нужно скорей, пока он ахейцев на площадь    

Не соберет. Я уверен, что долго он медлить не будет,    

Злобы своей не откинет и, встав перед всеми, расскажет,    

Как мы убить собирались его и в том не успели.    

Нас не похвалит народ, об умысле нашем узнавши.    

Может случиться беда: народ нас с земли нашей сгонит,    

В страны чужие придется в изгнание нам отправляться.    

Предупредим‑ка его и захватим вне города в поле    

Или в дороге. Сокровища все заберем и запасы,    

Между собой без обиды его достоянье поделим,    

Домом же этим пусть мать его с будущим мужем владеют.    

Если мое предложенье не нравится вам и хотите    

Жизнь вы ему сохранить, чтоб отцовским владел достояньем,    

То перестанем пирами здесь радовать дух, собираясь    

Вместе. И пусть ее из дому сватает каждый, дарами    

Сердца ее домогаясь. Она ж за того пусть выходит,    

Кто принесет ей всех больше и кто ей судьбою назначен".    

Так говорил он. Молчанье глубокое все сохраняли.    

С речью к ним Амфином обратился и стал говорить им, –    

Ниса блистательный сын, потомок владыки Арета.    

Был он вождем женихов, на Дулихии острове живших,    

Многопшеничном, богатом лугами, – и был Пенелопе    

Очень приятен речами. Имел он хорошее сердце.    

Добрых намерений полный, он так к женихам обратился:    

"Я бы, друзья, никогда не решился убить Телемаха.    

Царского рода людей убивать – это страшное дело!    

Раньше давайте‑ка спросим богов – какая их воля?    

Если вещание Зевса великого это одобрит,    

Сам я убью Телемаха и вас призову всех к убийству.    

Если ж бессмертные против решат, мой совет: воздержитесь!"    

Так сказал Амфином. Понравилось всем предложенье.    

Тотчас они поднялись и к дому пошли Одиссея.    

В дом вошедши его, уселися в гладкие кресла.    

Мысль в это время другая пришла Пенелопе разумной    

Выйти в зал к женихам, безмерною наглостью полным.    

Знала она уж, что гибель готовят ее они сыну.    

Вестник Медонт ей сказал: решение их он подслушал.    

В залу пошла она, взявши служительниц‑женщин с собою.    

В залу войдя к женихам, Пенелопа, богиня средь женщин,    

Стала вблизи косяка ведущей в столовую двери,    

Щеки закрывши себе покрывалом блестящим. С упреком    

Речь обратила она к Антиною и вот что сказала:    

"Наглый ты, Антиной, человек и коварный! В народе    

Здесь говорят о тебе, что сверстников всех превосходишь    

Разумом ты и речами. Но вправду совсем не таков ты!    

Бешеный! Как моему Телемаху готовить ты можешь    

Смерть и рок! О молящих не думаешь ты, у которых    

Зевс – свидетель. Готовить друг другу беду – нечестиво!    

Или не знаешь, как в дом наш отец прибежал твой в испуге    

Перед народом, который охвачен был яростным гневом    

Из‑за того, что, примкнувши к тафосским пиратам, вреда он    

Много феспротам принес, союзникам нашим давнишним.    

Смерти его домогались предать, из груди его вырвать    

Сердце, поесть его скот и все достоянье расхитить.    

Но, хоть и очень рвались, Одиссей не пустил и сдержал их.    

Ты ж теперь дом разоряешь, жену его сватаешь, сына    

Смерти желаешь предать к моему бесконечному горю.    

Требую я: перестань! Заставь и других отказаться!"    

Сын Полиба тогда, Евримах, ей на это ответил:    

"Старца Икария дочь, разумная Пенелопея!    

Не беспокойся и мыслью такой не тревожь себе сердца.    

Нет человека такого, не будет, такой не родится,    

Кто бы на сына посмел твоего покуситься, покуда    

Жив я еще на земле и покуда глаза мои смотрят!    

Вот что тебе я скажу, и это исполнено будет:    

Черная кровь его вмиг по копью моему заструится!    

Также и мне Одиссей, городов разрушитель, нередко,    

Взяв на колени к себе, заботливо вкладывал в руки    

Вкусный жаркого кусок и вино к губам подносил мне.    

Бот почему Телемах мне дороже, чем кто бы то ни был.    

Нечего вовсе ему, уверяю я, смерти бояться    

От женихов. Но от бога, конечно, ее не избегнешь".    

Так успокаивал он. А сам ему гибель готовил.    

Наверх, в покой свой блестящий, ушла Пенелопа и долго    

Об Одиссее, любимом супруге, рыдала, покуда    

Век ее сладостным сном не покрыла богиня Афина.    

Смерклось, когда свинопас к Одиссею и к сыну вернулся.    

Оба они, заколовши свинью годовалую, ужин    

Только что стали готовить. Богиня Паллада Афина    

Близко меж тем подошла к Одиссею, Лаэртову сыну,    

Снова, ударив жезлом, его в старика превратила,    

Тело в рвань облекла, чтоб, в лицо увидав Одиссея,    

Вдруг его свинопас не узнал, к Пенелопе разумной    

Не побежал бы с известьем, не в силах укрыть его в сердце.    

Первым к нему Телемах с таким обратился вопросом.    

"Ты уж вернулся, Евмей? Какие там в городе слухи?    

Храбрые к нам женихи из засады вернулись ли в город    

Или сидят еще там, моего дожидаясь возвратами"    

Ты, Евмей свинопас, в ответ Телемаху промолвил:    

"Разузнавать и расспрашивать я не сбирался об этом,    

В город отсюда спускаясь. Все время о том лишь я думал,    

Чтоб, порученье исполнив, домой поскорее вернуться.    

Быстрый мне встретился там от товарищей наших посланник,    

Вестник, – уж раньше меня обо всем твою мать известил он,    

Знаю я нечто другое, что видел своими глазами:    

Город внизу я оставил и там уже шел, где Гермесов    

Высится холм, как внезапно увидел я в гавань входящий    

Быстрый корабль. В корабле том немало мужей находилось.    

Множество также щитов там сверкало и копьев двуострых.    

Уж не они ль это, думалось мне. Но знать не могу я".    

И улыбнулась тогда Телемаха священная сила,    

Бросивши взгляд на отца незаметно для глаз свинопаса.    

Кончив работу, они приступили к богатому пиру.    

Все пировали, и не было в равном пиру обделенных.    

После того как питьем и едой утолили желанье,    

Вспомнили все о постелях и сна насладились дарами.    

     

 ПЕСНЬ СЕМНАДЦАТАЯ    

     

     

Рано рожденная вышла из тьмы розоперстая Эос.    

Встал Телемах, Одиссеем божественным на свет рожденный,    

Быстро к ногам привязал прекрасного вида подошвы,    

Взял копье, какое ему по руке приходилось,    

И, собираяся в город, сказал своему свинопасу:    

"В город я отправляюсь, отец, чтоб меня увидала    

Мать моя там. Ведь, наверно, не раньше она перестанет    

Горькие слезы по мне проливать и вздыхать непрерывно,    

Чем на глаза ее сам я явлюсь. Ты же сделаешь вот что:    

Этого странника в город сведи, чтобы там подаяньем    

Мог он себя прокормить. Вина иль ячменного хлеба    

Даст ему, кто пожелает. А я совершенно не в силах    

Всех людей принимать. Забот и своих мне довольно.    

Если ж на это обидится гость – самому ему будет    

Хуже. А я говорить люблю только чистую правду".    

Сыну на это в ответ сказал Одиссей многоумный:    

"Друг! И сам я совсем уж не так здесь желаю остаться.    

Нищему пищу себе добывать подаяньем удобней    

В городе, нежели в поле: там каждый подаст, кто захочет.    

Мой не таков уже возраст, чтоб здесь оставаться при стаде    

И приказаньям твоих пастухов во всем подчиняться.    

Сам ты иди, а меня этот муж поведет, как велел ты,    

Лишь у огня я согреюсь и солнце засветит пожарче.    

Больно плоха уже эта одежда. Застудит мне тело    

Утренний иней. А город‑то, вы говорите, далек!"    

Так он сказал. Телемах через двор направился в город,    

Быстро шагая ногами и зло женихам замышляя.    

Вскоре пришел к своему он для жизни удобному дому.    

Там он поставил копье, прислонивши к высокой колонне,    

Сам же направился внутрь, чрез порог из камня шагнувши.    

Первой его Евриклея кормилица там увидала;    

Стлала она в это время овчины на пестрые кресла.    

Близко, заплакав, к нему подошла. Остальные рабыни    

Стойкого в бедах царя Одиссея сбежалися также.    

Все они в голову, в плечи любовно его целовали.    

Вышла потом Пенелопа из спальни своей, Артемиде    

Иль золотой Афродите подобная видом прекрасным.    

Шею, заплакав, она обняла Телемаху руками,    

Голову сына, глаза целовать его ясные стала    

И обратилась к нему, печалясь, с крылатою речью:    

"Сладкий мой свет, Телемах, воротился ты! Я не ждала уж    

Снова увидеть тебя с тех пор, как ты в Пилос уехал    

Тайно, меня не спросясь, чтоб добыть об отце твоем вести!    

Ну, расскажи мне подробно, к чему ж, все разведав, пришел  ты?"    

Ей на это в ответ Телемах рассудительный молвил:    

"Мать моя, плача во мне не буди и, прошу, не волнуй мне    

Сердца в груди, избежавшему только что гибели близкой.    

Лучше омойся и, чистой одеждою тело облекши,    

В спальню к себе поднимись со своими служанками вместе,    

Дай там обет принести бессмертным богам гекатомбу.    

Может быть, Зевс пожелает, чтоб дело отмщенья свершилось.    

Я же на площадь пойду и странника кликну, который    

Вместе со мною приехал, когда я сюда возвращался.    

Спутникам богоподобным своим поручил на Итаку    

Гостя доставить, Пирея ж принять попросил его в дом свой    

И окружить его дома заботой, пока не приду я".    

Так он громко сказал. И осталось бескрылым в ней слово.    

Тотчас омывшись и чистой одеждою тело облекши,    

Всем богам обещанье дала принести гекатомбу, –    

Может быть, Зевс пожелает, чтоб дело отмщенья свершилось.    

Взявши снова копье, Телемах между тем из чертога    

Вышел обратно. За ним две резвых собаки бежали.    

Вид ему придала несказанно приятный Афина.    

Весь изумился народ, когда он пред ним появился.    

Вкруг Одиссеева сына толпой женихи собралися.    

Доброе все говорили, недоброе в сердце питая.    

Скоро, от их многолюдной толпы отдалясь, подошел он    

К месту, где Ментор сидел, а также Антиф с Алиферсом.    

Давние были они товарищи все Одиссею.    

К ним он подсел, и они Телемаха расспрашивать стали.    

Близко к ним подошел Пирей, знаменитый копейщик,    

Феоклимена чрез город на площадь ведя. И не долго    

К страннику был Телемах без вниманья. К нему подошел он.    

Первым Пирей обратился со словом таким к Телемаху:    

"Нужно послать, Телемах, поскорее служительниц в дом мой,    

Чтоб Менелаевы мог тебе переслать я подарки".    

Тотчас Пирею в ответ Телемах рассудительный молвил:    

"Нет, Пирей, мы не знаем еще, как дела обернутся.    

Если меня наглецы‑женихи здесь в отцовском чертоге    

Тайно убьют и имущество все меж собою поделят, –    

Лучше уж ты, чем из них кто‑нибудь, те подарки получишь.    

Если же выращу я для мужей этих смерть и убийство,    

На дом ты мне принесешь те подарки на радость".    

Так сказав, повел он несчастного странника в дом свой.    

Вскоре достигли они для жизни удобного дома.    

С плеч своих снявши плащи и сложив их на кресла и стулья,    

Оба пошли и в прекрасно отесанных вымылись ваннах.    

Вымыв, невольницы маслом блестящим им тело натерли,    

После надели на них шерстяные плащи и хитоны.    

В ванне помывшись, пошли они оба и в кресла уселись.    

Тотчас прекрасный кувшин золотой с рукомойной водою    

В тазе серебряном был перед ними поставлен служанкой    

Для умывания. После расставила стол она гладкий.    

Хлеб положила пред ними почтенная ключница, много    

Кушаний разных прибавив, охотно их дав из запасов.    

Мать же напротив вблизи косяка поместилась дверного,    

В кресло села и прясть принялась тончайшую пряжу.    

Руки немедленно к пище готовой они протянули.    

После того как желанье питья и еды утолили,    

С речью такой Пенелопа разумная к ним обратилась:    

"Лучше мне наверх уйти, Телемах, и лечь на постель там,    

Стала источником стонов она для меня, непрерывно    

Я слезами ее орошаю с тех пор, как уехал    

В Трою вместе с Атридами муж мой. Ты мне не хочешь,    

Прежде чем к нам наглецы‑женихи в этот дом соберутся,    

О возвращеньи отца рассказать, если что‑нибудь слышал".    

Ей на это в ответ Телемах рассудительный молвил:    

"Ну, тогда, моя мать, всю правду тебе расскажу я.    

В Пилос приехали мы и к Нестору, пастырю войска.    

В доме высоком своем он принял меня и радушно    

В нем угощал, словно сына, который из дальнего края    

Только что прибыл домой, запоздавши в дороге. С радушьем    

Точно таким с сыновьями своими меня угощал он.    

Об Одиссее же стойком сказал, что ему не случалось    

Ни о живом, ни о мертвом нигде от кого‑либо слышать.    

Он к Менелаю меня, копейщику славному, в Спарту    

На лошадях отослал в колеснице, сработанной прочно.    

Там я увидел Елену Аргивскую, из‑за которой    

Столько трудов понесли аргивяне, равно и троянцы,    

Волей богов. Менелай меня тотчас спросил, увидавши,    

В Лакедемон их священный с какою нуждою я прибыл.    

Я всю правду ему тогда сообщил без утайки.    

Царь Менелай мне на это такими словами ответил:    

– Как это? Брачное ложе могучего, храброго мужа    

Вдруг пожелали занять трусливые эти людишки!    

Это как если бы лань для детенышей новорожденных    

Выбрала логово мощного льва, их бы там уложила    

Да и пошла бы пастись по долинам и логам травистым,    

Лев же могучий меж тем, к своему воротившися ложу,    

И оленятам и ей бы позорную смерть приготовил, –    

Так же и им Одиссей позорную смерть приготовит.    

Если бы, Зевс, наш родитель, и вы, Аполлон и Афина,    

В виде таком, как когда‑то на Лесбосе он благозданном    

На состязаньях бороться с Филомелеидом поднялся,    

С силой швырнул его об земь и радость доставил ахейцам,    

Пред женихами когда бы в таком появился он виде,    

Короткожизненны стали б они и весьма горькобрачны!    

То же, что знать от меня ты желаешь, тебе сообщу я,    

Не уклоняясь от правды ни в чем и вполне без обмана.    

Все, что мне старец правдивый морской сообщил, ни о чем я    

Не умолчу пред тобой, ни единого слова не скрою.    

Видел его он терпящим на острове тяжкие муки.    

Там его нимфа Калипсо насильно в дому своем держит,    

И воротиться никак он не может в родимую землю.    

Нет ни товарищей там у него, ни судов многовеслых,    

Чтоб он отправиться мог по хребту широкому моря. –    

Так сказал Атреид Менелай, знаменитый копейщик.    

Дело окончив, я отплыл. Послали мне ветер попутный    

Вечные боги и скоро к отчизне доставили милой".    

Дух в груди Пенелопы рассказом своим взволновал он.    

Феоклимен боговидный тогда перед ними промолвил:    

"О достойная чести супруга царя Одиссея!    

Этот знает немного. Мое вот послушай‑ка слово.    

Все я точно тебе предскажу, ничего не скрывая.    

Будь мне свидетелем Зевс, потом этот стол твой радушный,    

Этот очаг Одиссеев, к которому я сейчас прибыл, –    

Истинно, где‑то уж здесь Одиссей, на Итаке родимой,    

Странствует или сидит и слушает, что тут творится,    

И женихам этим всем насаждает ужасную гибель.    

Все это я, в корабле крепкопалубном сидя, по птице