1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 
— Я буду пить ром у кухонного очага, — объявил  мистер Слерк.    

Взяв шляпу и газету, он торжественно последовал за хозяином  в это скромное помещение и, опустившись на скамью возле очага, состроил  презрительную гримасу и молча, с достоинством начал читать и пить.    

Случилось так, что в этот самый момент над «Головой  Сарацина» пролетал некий демон раздора и, посмотрев из праздного любопытства  вниз, узрел Слерка, комфортабельно расположившегося у кухонного очага, — а  в другой комнате — Потта, слегка возбужденного вином. Злобный демон, ворвавшись  с непостижимой быстротой в упомянутую комнату, тотчас же проник в голову  мистера Боба Сойера и, преследуя свои пагубные цели, побудил его сказать  следующие слова:    

— А ведь мы позабыли о камине, и огонь потух. —  Как холодно стало после дождя!    

— Совершенно верно, — зябко ежась, отозвался  мистер Пиквик.    

— Не худо было бы выкурить сигару возле кухонного  очага, — предложил Боб Сойер, все еще подстрекаемый вышеупомянутым  демоном.    

— Мне кажется, это будет чрезвычайно приятно, —  ответил мистер Пиквик. — А вы что скажете, мистер Потт?    

Мистер Потт охотно согласился, и четверо путешественников,  каждый со стаканом в руке, немедленно прошествовали в кухню под  предводительством Сэма Уэллера, показывавшего им дорогу.    

Незнакомец все еще читал. Он поднял голову и вздрогнул.  Мистер Потт тоже вздрогнул.    

— Что случилось? — шепотом спросил мистер Пиквик.    

— Этот гад! — ответил Потт.    

— Какой гад? — спросил мистер Пиквик, пугливо  озираясь, как бы не наступить на какого-нибудь гигантского таракана или  чудовищного паука.    

— Этот гад… — прошептал Потт, хватая мистера Пиквика за  рукав и указывая на незнакомца. — Этот гад… Слерк из «Независимого»!    

— Не лучше ли нам уйти? — шепнул мистер Пиквик.    

— Ни за что на свете, сэр! — возразил храбрый во  хмелю Потт. — Ни за что на свете!    

С этими словами мистер Потт расположился на противоположной  скамье и, выбрав один номер из пачки газет, начал читать, повернувшись лицом к  своему врагу.    

Мистер Потт, конечно, читал «Независимого», а мистер Слерк,  конечно, читал «Итенсуиллскую газету», и каждый джентльмен выражал свое  презрение к творчеству другого горьким смехом и саркастическим фырканьем. Затем  они начали высказывать свои мнения более открыто, пользуясь такими критическими  замечаниями, как «нелепо», «гнусно», «возмутительно», «вздор», «мошенничество»,  «мерзость», «грязь», «гниль», «помои».    

И мистер Боб Сойер и мистер Бей Эллен наблюдали эти  симптомы, показательные для соперничества и ненависти, с большим восторгом,  придававшим особый смак их сигарам, которыми они энергически затягивались.  Когда противники начали выдыхаться, проказник Боб Сойер весьма учтиво обратился  к Слерку:    

— Разрешите посмотреть вашу газету, сэр, когда вы ее  прочтете.    

— Вы найдете очень мало стоящего в этом презренном  листке, сэр, — отвечал Слерк, бросая сатанинский взгляд на Потта.    

— Сейчас я вам передам вот эту, — сказал Потт,  поднимая голову; он побледнел от бешенства, и голос у него дрожал по той же  причине. — Ха-ха! Вас позабавит наглость этого субъекта.    

Слова «листок» и «субъект» были произнесены с резким  ударением, и лица обоих редакторов раскраснелись от гнева.    

— Сквернословие этого презренного — человека гнусно и  отвратительно, сказал Потт, якобы обращаясь к Бобу Сойеру, но устремляя грозный  взгляд на Слерка.    

Тут мистер Слерк громко захохотал и, складывая газету так,  чтобы перейти к чтению следующего столбца, заявил, что этот болван, право же,  его забавляет.    

— Какой бесстыдный враль этот субъект! — продолжал  Потт, из красного делаясь багровым.    

— Случалось ли вам, сэр, читать дурацкую болтовню этого  человека? — осведомился Слерк у Боба Сойера.    

— Нет, — отвечал Боб. — А что, очень плохо?    

— О, ужасно, ужасно! — воскликнул Слерк.    

— Ах, боже мой, это просто чудовищно! — возопил в  этот момент Потт, все еще делая вид, будто поглощен чтением.    

— Если вам удастся одолеть эти фразы, пропитанные  желчью, подлостью, фальшью, обманом, предательством и ханжеством, — сказал  Слерк, протягивая газету Бобу, — вы, быть может, получите некоторое  удовольствие, посмеявшись над стилем этого безграмотного болтуна.    

— Что вы сказали, сэр? — осведомился Потт,  поднимая голову и дрожа от ярости.    

— А вам какое дело, сэр? — отозвался Слерк.    

— Безграмотный болтун, не так ли, сэр? — продолжал  Потт.    

— Да, сэр, именно так, — отвечал Слерк, — и  «синяя скука», сэр, если это вам больше по вкусу. Ха-ха!    

Мистер Потт не ответил ни слова на эту оскорбительную  остроту. Он медленно сложил номер «Независимого», бросил его на пол, придавил  ногой, плюнул на него весьма торжественно и препроводил в огонь.    

— Вот, сэр! — сказал Потт, отступая от очага. И  точно так же я проучил бы ехидну, породившую эту газету, если бы, к счастью для  нее, меня не удерживали законы моей страны.    

— Так проучите же ее, сэр! — вскочив, крикнул  Слерк. — В такого рода делах она никогда не прибегнет к защите закона.  Проучите ее, сэр!    

— Правильно! Правильно! — провозгласил Боб Сойер.    

— Вызов по всем правилам, — заметил мистер Бен  Эллен.    

— Проучите ее, сэр! — повысив голос, крикнул  Слерк.    

Мистер Потт бросил презрительный взгляд, который мог бы  испепелить якорь.    

— Проучите ее, сэр! — еще громче крикнул Слерк.    

— Не желаю, сэр! — отвечал Потт.    

— О, вот как, вы не желаете, сэр? — насмешливо  переспросил Слерк. — Вы слышите, джентльмены? Он не желает? Он не  боится, — о нет, он не желает!. Ха-ха!    

— Сэр! — сказал Потт, задетый этим саркастическим  замечанием. — Сэр, я считаю вас ехидной. Я смотрю на вас, сэр, как на  человека, который благодаря своему дерзкому, позорному и отвратительному  поведению потерял свое место в обществе. Я считаю вас, сэр, как человека и  политика, самой настоящей ехидной.    

Возмущенный «независимый» не ждал конца этой обличительной  речи. Схватив свой саквояж, туго набитый движимым имуществом, он замахнулся им  в тот момент, когда. Потт отвернулся, и, описав полукруг, опустил саквояж ему  на голову как раз тем углом, где лежала большая щетка. Треск разнесся по всей  кухне, и Потт был немедленно повержен на пол.    

— Джентльмены! — закричал мистер Пиквик, когда  Потт, вскочив, схватил совок. — Джентльмены! Опомнитесь, ради бога!..  Сэм!.. Прошу вас, джентльмены!.. Да разнимите же их!    

Выкрикивая эти бессвязные слова, мистер Пиквик бросился  между взбешенными бойцами как раз вовремя, чтобы получить с одной стороны удар  саквояжем, а с другой — удар совком. То ли представители общественного мнения  Итенсуилла были ослеплены ненавистью, то ли они учли, сколь выгодно им иметь  между собой третье лицо, принимающее на себя все удары, — как бы то ни  было, но они не обратили ни малейшего внимания на мистера Пиквика и, с большим  воодушевлением вызывая друг друга на бой, бесстрашно орудовали саквояжем и  совком. Несомненно, мистер Пиквик жестоко поплатился бы за свое человеколюбивое  вмешательство, если бы не мистер Уэллер, который, заслышав вопли хозяина,  ворвался в кухню, схватил мешок из-под муки и положил конец драке, набросив  мешок на голову могущественному Потту и крепко обхватив его за плечи.    

— Отнимите саквояж у другого сумасшедшего! — крикнул  Сэм Бену Эллену и Бобу Сойеру, которые ровно ничего не делали и только  приплясывали вокруг, вооруженные ланцетами с черепаховой ручкой и готовые  пустить кровь первому, кто будет оглушен ударом. — Отдайте саквояж,  негодник вы этакий, или я вас самого туда запрячу!    

Устрашенный этой угрозой и совсем запыхавшийся «независимый»  дал себя обезоружить, а мистер Уэллер, сняв гасильник с Потта, освободил его с  таким предостережением: — Сейчас же отправляйтесь спать, или я вас обоих уложу  в одну постель, завяжу вам рты, деритесь сколько угодно. Я справлюсь с дюжиной  таких, как вы, если они полезут в драку. А вы сэр, будьте добры, пожалуйте  сюда.    

Обратившись с такими словами к мистеру Пиквику, Сэм взял его  под руку и увел, а хозяин гостиницы под наблюдением мистера Боба Сойера и  мистера Бенджемина Эллена препроводил обоих враждующих редакторов в их комнаты.  Уходя, они выкрикивали свирепые угрозы и в туманных выражениях договаривались  выйти завтра на смертный бой. Впрочем, поразмыслив, они пришли к тому заключению,  что гораздо разумнее будет продолжать бой в печати. Поэтому они вскоре  возобновили враждебные действия, и весь Итенсуилл был потрясен их храбростью —  на бумаге.    

На следующее утро они уехали спозаранку в разных каретах,  пока остальные путешественники еще спали. А так как погода прояснилась, то  мистер Пиквик со своими спутниками устремился в Лондон.    

 Глава LII,    

     

повествующая о важном событии в семействе Уэллера и о  безвременном падении красноносого мистера Стиггинса     

     

Считая неделикатным представить молодой чете Боба Сойера или  Бена Эллена, не предупредив ее об их прибытии, и желая щадить по мере сил  чувства Арабеллы, мистер Пиквик сказал, что он с Сэмом поедет в гостиницу  «Джордж и Ястреб», а молодые люди временно остановятся где-нибудь в другом  месте. На это они охотно согласились, и план был приведен в исполнение: мистер  Бен Эллен и мистер Боб Сойер отправились на окраину Боро в уединенный трактир,  где в былые дни их имена частенько красовались за дверью буфетной, возглавляя  написанные мелом длинные и запутанные вычисления.    

— Ах, боже мой, мистер Уэллер! — воскликнула  хорошенькая горничная, встретив Сэма у двери.    

— Лучше бы вы сказали: «Ах, Сэмми мой», милочка, —  отвечал Сэм, отставая от своего хозяина, чтобы тот не слышал их беседы. —  Мэри, какая вы красотка!    

— Ах, мистер Уэллер, какие глупости вы говорите! —  сказала Мэри. — Ах, мистер Уэллер, не надо!    

— Чего не надо, моя милая? — осведомился Сэм.    

— Вот этого, — отвечала хорошенькая горничная. Да  отстаньте вы от меня!    

После такого увещания хорошенькая горничная оттолкнула Сэма  к стене, заявив, что он измял ей чепчик и растрепал локоны.    

— И вдобавок помешали мне сказать то, что я  хотела, — сказала Мэри. Вас уже четыре дня ждет письмо. Получаса не прошло  после вашего отъезда, как оно было получено, а на обертке написано: «Спешно».    

— Где оно, моя милочка? — спросил Сэм.    

— Я его припрятала для вас, а то бы оно давным-давно  пропало, — отвечала Мэри. — Вот оно, берите, хотя вы этого не  заслуживаете.    

С этими словами, мило кокетничая и выражая сомнения и  опасения, не потерялось ли письмо, Мэри извлекла его из-под изящнейшей  муслиновой пелеринки и протянула Сэму, который тотчас же поцеловал его с  превеликой галантностью и нежностью.    

— Ах, боже мой! — воскликнула Мэри, поправляя  пелеринку и притворяясь ничего не понимающей. — Почему вы так его  полюбили?    

На это Сэм ответил одним только подмигиванием, глубочайший  смысл коего не поддается никаким описаниям, и, усевшись рядом с Мэри на  подоконник, распечатал письмо и заглянул в его содержимое.    

— Вот те на! — воскликнул Сэм. — Что это  значит?    

— Надеюсь, ничего не случилось? — осведомилась  Мэри, заглядывая ему через плечо.    

— Да благословит бог ваши глазки! — сказал Сэм,  поднимая голову..    

— Забудьте о моих глазах, читайте-ка лучше  письмо, — посоветовала хорошенькая горничная, и при этом глаза у нее  смотрели так лукаво и чарующе, что перед ними никак нельзя было устоять.    

Сэм освежился поцелуем и прочел следующее:    

     

«Маркиз Грен» в Доркин середа    

Мой дорогой Сэмми!    

Мне очень жалко что имею удовольствие  доставить тебе дурные новости твоя мачеха схватила простуду по случаю  легкомысленово сидения слишком долго на мокрой траве под дождем слушая пастыря  а тот не мог убратся до позней ночи потому как накачался грогом и не мог  заткнуть глотку пока малость не очухался а на это понадобилось много времени  дохтор гаварит что ежлибы она глатнула теплового грогу не доэтого а после она  былаб теперь здоровехонка тотже час ей подмазали колеса и все сделали чтоб она  опять покатила ваш отец надеялся что она выкрутится но заворачивая за угол  сынок она попала не на ту дорогу и покатила пот гору сломя голову и хоть  медицына тотже час схватилась затормас все было без толку и проехала последним  заставу без двадцати шесть вчера вечером прикатиф на место гораздо раньше  регулярново часу может потому как при ней было очень мало поклажы ваш отец  говорит если вы прябудете и навестите меня Сэмми он будет очен рат потому как я  очен одинок Сэмивел примечание он говорит нужно писать это так а я говорю нетак  и потому как нужно порешить всякие дела он уверен что хазяин вас одпустит  конешно одпустит потому как я его хорошо знаю, и опять же он кланяеться и я тож  и остаюс Сэмивел преданный тебе    

Тони Веллер ».    

     

— Что за бестолковое письмо! — воскликнул Сэм. Как  тут разобрать, что оно значит, со всеми этими «он» да «я»! И почерк не  отцовский, вот только подпись печатными буквами — это его рука.    

— Должно быть, он попросил кого-нибудь написать за  него, а сам подписался, — предположила хорошенькая горничная.    

— Подождите минутку, — сказал Сэм, снова пробегая  письмо и останавливаясь, чтобы обдумать некоторые места. — Вы угадали.  Джентльмен, который это писал, изложил все, как полагается, о случившейся беде,  а потом мой отец заглянул ему через плечо, сунул свой нос и запутал все дело.  Это очень на него похоже. Вы правы, Мэри, милочка.    

Уяснив себе этот пункт, Сэм еще раз прочел послание от  начала и до конца и, как будто только теперь уразумев его содержание, задумчиво  сложил письмо и воскликнул:    

— Стало быть, бедняжка умерла! Мне ее жаль. Она была бы  неплохой женщиной, если бы эти пастыри оставили ее в покое. Мне ее очень жаль.    

Мистер Уэллер с такой серьезностью произнес эти слова, что  хорошенькая горничная опустила глазки и призадумалась.    

— А впрочем, — продолжал Сэм, со вздохом пряча  письмо в карман, сделанного не переделаешь, как сказала старая леди, выйдя  замуж за лакея. Теперь уж не исправишь дела, — не правда ли, Мэри?    

Мэри покачала головой и тоже вздохнула.    

— Придется попросить отпуск у командира, — сказал  Сэм. Мэри еще раз вздохнула. Письмо было такое трогательное.    

— До свиданья, — сказал Сэм.    

— До свиданья, — отозвалась хорошенькая служанка и  отвернулась.    

— Позвольте пожать вашу ручку, — сказал Сэм.    

Мэри протянула руку — очень маленькую, хотя это и была рука  горничной, — и встала, собираясь уйти.    

— Я скоро вернусь, — проговорил Сэм.    

— Вы всегда в разъездах, — сказала Мэри, чуть  заметно качнув головой. Не успеете приехать и опять уезжаете.    

Мистер Уэллер привлек к себе красавицу и начал ей что-то  нашептывать. Через минуту она повернулась и нему и соблаговолила на него  взглянуть. Когда они расстались, оказалось, что ей необходимо зайти в свою  комнату и поправить чепчик и локоны, раньше чем явиться к хозяйке. Поднимаясь  по лестнице, чтобы совершить эту предварительную процедуру, она кивала Сэму  через перила и расточала ему улыбки.    

— Я вернусь не позже чем через два дня, сэр, —  сказал Сэм, сообщив мистеру Пиквику о несчастье, постигшем его отца.    

— Оставайтесь, сколько понадобится, Сэм, — отвечал  мистер Пиквик, — я вам разрешаю.    

Сэм поклонился.    

— Скажите отцу, Сэм, что, если я могу быть чем-нибудь  полезен, я с величайшей готовностью сделаю для него все, что в моих силах.    

— Благодарю вас, сэр, — отвечал Сэм. — Я  передам.    

И, заверив друг друга во взаимном расположении, хозяин и  слуга расстались.    

Было ровно семь часов, когда Сэмюел Уэллер, спустившись с  козел пассажирской кареты, проезжавшей через Доркинг, очутился на расстоянии  нескольких сот ярдов от «Маркиза Гренби». Был холодный, пасмурный вечер,  маленькая улица производила гнетущее впечатление, а красная физиономия  благородного и доблестного Маркиза, качавшегося и скрипевшего на ветру,  казалась еще более печальной и меланхолической, чем обычно. Шторы были опущены  и ставни прикрыты. Никого не виднелось у входа, где всегда собирались гуляки.  Было тихо и безлюдно.    

Не встретив никого, к кому бы он мог обратиться за  сведениями, Сэм не спеша вошел в дом; оглянувшись, он тотчас заметил своего  родителя.    

Вдовец сидел за круглым столиком в комнате за буфетной и  курил трубку, пристально глядя на огонь. Похороны состоялись, по-видимому,  сегодня, ибо к его шляпе, которую он почему-то не снял, была прикреплена лента  длиной ярда в полтора, небрежно переброшенная через спинку стула и спускавшаяся  до полу. Мистер Уэллер был погружен в свои мысли и настроен созерцательно, ибо,  несмотря на то, что Сэм окликнул его несколько раз, он продолжал курить все так  же задумчиво и спокойно и очнулся только тогда, когда сын положил руку ему на  плечо.    

— Сэмми, — сказал мистер Уэллер, — добро  пожаловать.    

— Я несколько раз вас окликал, а вы не слыхали, —  сообщил Сэм, вешая шляпу на гвоздь.    

— Совершенно верно, Сэмми, — отозвался мистер  Уэллер, снова устремив задумчивый взгляд на огонь, — я был в  мечтательности, Сэмми.    

— В чем? — осведомился Сэм, подсаживаясь к камину.    

— В мечтательности, Сэмми, — повторил мистер  Уэллер-старший. — Я думал о ней, Сэмивел.    

Тут мистер Уэллер мотнул головой в сторону Доркингскго  кладбища, поясняя, что его слова относятся к усопшей миссис Уэллер.    

— Я вот о чем думал, Сэмми, — продолжал мистер  Уэллер, с большой серьезностью взирая на сына поверх своей трубки, словно  заверяя его, что, каким бы удивительным и невероятным ни показалось такое  признание, оно тем не менее высказано спокойно и обдуманно. Я вот о чем думал,  Сэмми: в общем, мне очень жаль что она померла.    

— Ну что ж, так оно и должно быть, — отозвался  Сэм.    

Мистер Уэллер кивнул в знак согласия и, снова уставившись на  огонь, скрылся в облаке табачного дыма и глубоко задумался.    

— Очень разумные слова она мне сказала, Сэмми, —  произнес мистер Уэллер после долгого молчания, отгоняя дым рукой.    

— Какие слова? — полюбопытствовал Сэм.    

— Которые она говорила, когда расхворалась, —  отвечал старый джентльмен.    

— Что же она говорила?    

— А вот что: «Веллер, говорит, боюсь, что я с тобою  обходилась не так, как бы оно полагалось. Ты человек очень добрый, и я могла бы  позаботиться о том, чтобы тебе было хорошо у себя дома. Теперь, говорит, когда  уже поздно, я начинаю понимать, что, если замужняя женщина хочет быть  религиозной, она прежде всего должна подумать о своих домашних обязанностях и  позаботиться, чтобы вокруг нее все были довольны и счастливы. А если она ходит  в церковь, в часовню или еще куда-нибудь, то пусть остерегается, чтобы не  прикрывать этим лень и не потакать своим слабостям. А я, говорит, это делала и  тратила время и деньги на людей, которые жили еще хуже моего. Но, надеюсь,  Веллер, когда я умру, ты меня будешь поминать такой, какой я была, пока не  сошлась с этими людьми, и какая я есть на самом деле». — «Сьюзен, —  говорю я: она меня врасплох застала, Сэмивел, сказать по правде, мой мальчик, —  Сьюзен, говорю, ты мне была хорошей женой, нечего толковать об этом. Держись,  моя милая, и ты еще увидишь, как я расправлюсь с этим-вот Стиггинсом». Тут она  улыбнулась, Сэмивел, — добавил старый джентльмен, затягиваясь трубкой,  чтобы подавить вздох, — а потом все-таки померла.    

— Да, папаша… — начал Сэм, решив высказать простое и  утешительное соображение, после того как старый джентльмен минуты три-четыре  покачивал головой и задумчиво курил. — Да, папаша, рано или поздно все мы  туда отправимся.    

— Отправимся, Сэмми, — подтвердил мистер  Уэллер-старший.    

— Так угодно провидению, — продолжал Сэм.    

— Разумеется, — согласился отец, одобрительно  кивнув головой. — Не будь этого, что оставалось бы делать гробовщикам,  Сэмми?    

Растерявшись среди бесконечных выводов, вытекающих из такого  соображения, мистер Уэллер-старший положил трубку на стол и с задумчивой  физиономией начал размешивать угли в камине.    

Пока старый джентльмен занимался этими делами, смазливая  кухарка, одетая в траур и суетившаяся у буфета, прошмыгнула в комнату, несколько  раз ухмыльнулась Сэму в знак того, что узнает его, и, молча поместившись за  стулом его отца, возвестила о своем присутствии тихим покашливанием. Так как  оно осталось без внимания, она кашлянула громче.    

— В чем дело? — воскликнул мистер Уэллер-старший,  роняя кочергу, и, оглянувшись, быстро отодвинул стул. Что случилось?    

— Миленький, выпейте чашку чаю, — медовым голосом  предложила смазливая особа.    

— Не хочу! — грубо отрезал мистер Уэллер. —  Проваливайте к… — Он спохватился и добавил вполголоса: — Подальше отсюда.    

— Ах, боже мой, как человек меняется в  несчастье! — воскликнула леди, закатывая глаза.    

— Кроме доктора и смерти, только это и может изменить  мое положение, буркнул мистер Уэллер.    

— Никогда еще не видывала такого сердитого  человека, — сказала смазливая особа.    

— Не беспокойтесь. Все это мне на пользу, как утешал  себя один раскаявшийся школьник, когда его высекли, — отвечал старый  джентльмен.    

Смазливая особа сочувственно и соболезнующе покачала головой  и обратилась к Сэму за поддержкой: не правда ли, отец должен взять себя в руки  и не предаваться унынию?    

— Видите ли, мистер Сэмюел, — говорила смазливая  особа, — я его еще вчера предупреждала, что он почувствует себя одиноким,  и тут уж ничего не поделаешь, но он должен приободриться. Ах, боже мой, ведь мы  все сочувствуем его горю и готовы все для него сделать, и нет такого печального  положения, мистер Сэмюел, которого нельзя было бы изменить. Это самое говорил  мне один очень достойный джентльмен, когда умер мой муж.    

Тут красноречивая особа, прикрыв рот рукой, кашлянула снова  и бросила нежный взгляд на мистера Уэллера-старшего.    

— Так как я сейчас не нуждаюсь в вашем разговоре,  сударыня, то, будьте добры, уйдите, — произнес мистер Уэллер серьезным и  внушительным тоном.    

— Послушайте, мистер Уэллер, — возразила смазливая  особа, — ведь я только по доброте сердечной разговариваю с вами.    

— Очень возможно, сударыня, — отвечал мистер  Уэллер. — Сэмивел, проводи эту леди и запри за ней дверь.    

Намек достиг цели: смазливая особа немедленно вышла из  комнаты и захлопнула за собой дверь, после чего мистер Уэллер-старший весь в  поту откинулся на спинку стула и сказал:    

— Сэмми, если я пробуду здесь неделю — одну только  неделю, мой мальчик, — я оглянуться не успею, как эта женщина насильно  женит меня на себе.    

— Вот как! Неужели она так влюблена? — осведомился  Сэм.    

— Влюблена! — воскликнул отец. — Я не могу от  нее отделаться. Если бы меня посадили в несгораемый шкаф с брамовским замком[158], она все равно добралась  бы до меня, Сэмми.    

— Вот здорово, когда человека так добиваются! —  улыбаясь, сказал Сэм.    

— Я этим не горжусь, Сэмми, — возразил мистер  Уэллер, энергически размешивая угли. — Это ужасная ситивация. Меня  положительно выгоняют из дому. Не успела твоя бедная мачеха испустить дух, как  уж одна старуха присылает мне банку варенья, другая — банку желе, а третья  заваривает ромашку и собственноручно приносит мне огромную кружку.    

Мистер Уэллер умолк, всем своим видом выражая крайнее  отвращение, потом добавил вполголоса:    

— И все они — вдовы, Сэмми, все, кроме той, что с  ромашкой, а она — незамужняя леди пятидесяти трех лет.    

Сэм ответил на это забавным подмигиванием, а старый  джентльмен, разбив упрямую головешку с таким рвением и злобой, словно это была  голова одной из упомянутых вдов, продолжал:    

— Короче говоря, Сэмми, я чувствую себя в безопасности  только на козлах.    

— Почему же там лучше, чем в другом месте? —  перебил Сэм.    

— А потому, что кучер — особа с привилегией, —  пояснил мистер Уэллер, пристально глядя на сына. — Потому, что кучер может  делать то, чего другие не могут, и никто его не заподозрит. Потому, что кучер  может быть в очень дружеских отношениях хоть с восемью — десятью тысячами  женщин, но никому и в голову не придет, что он подумывает жениться на одной из  них. А кто другой, кроме кучера, может сказать то же самое, Сэмми?    

— Пожалуй, это похоже на правду, — согласился Сэм.    

— Будь твой хозяин кучером, — рассуждал мистер  Уэллер, — неужели ты думаешь, что присяжные осудили бы его? Никогда бы они  этого не сделали, даже если бы дело дошло до суда.    

— А почему? — недоверчиво спросил Сэм.    

— А потому, — ответил мистер Уэллер, — что  они не пошли бы против своей совести. Регулярный кучер — все равно, что дорожка  между холостяцкой жизнью и супружеством, и всякий порядочный человек это знает.    

— Вот как! Вы, кажется, хотите сказать, что кучера —  общие любимцы и никто их не обидит? — осведомился Сэм.    

Его отец кивнул головой.    

— Почему так случилось, — продолжал  родитель, — я и сам не знаю. Понятия не имею, почему кучера карет дальнего  следования так умеют всем угодить и почему за ними бегает, можно сказать —  обожает их, прекрасный пол в каждом городе, через который они проезжают. Знаю,  что так оно и есть на самом деле. Это от природы так — диспансер, как  говаривала ваша бедная мачеха.    

— Диспансация[159], —  поправил Сэм старого джентльмена.    

— Хорошо, Сэмивел, пусть будет диспансация, если тебе  это больше по вкусу, — отвечал мистер Уэллер. Я это называю диспансер, и  так всегда пишется в тех местах, где тебе отпускают даром лекарства, если  только ты приносишь свою посуду, вот и все.    

С этими словами мистер Уэллер снова набил и раскурил трубку  и, опять придав чертам своего лица задумчивое выражение, продолжал:    

— Так вот, мой мальчик, незачем мне оставаться здесь  только для того, чтобы меня женили, хочу я этого или не хочу, а так как нет у  меня желания совсем отгородиться от интересных членов общества, то я порешил  отправиться туда, где безопаснее, и снова повернуть оглобли к «Прекрасной  Дикарке». Там все мне родное, Сэмми.    

— А как быть с трактиром? — осведомился Сэм.    

— Трактир, Сэмивел, — отвечал старый джентльмен, —  со всем добром, запасами и обстановкой будет перепродан. И твоя мачеха  незадолго до смерти пожелала, чтобы двести фунтов из этих денег были помещены  на твое имя в эти штуки… как они называются?    

— Какие штуки? — спросил Сэм.    

— Да те штучки, что в Сити постоянно идут то выше, то  ниже.    

— Омнибусы? — подсказал Сэм.    

— Ну и сморозил! — возразил мистер Уэллер. Они  всегда качаются и почему-то путаются с государственным долгом и банковыми  чеками и всякой всячиной.    

— Облигации! — догадался Сэм.    

— Совершенно верно, оболгации, — согласился мистер  Уэллер. — Так вот, двести фунтов из этих денег будут помещены на твое имя,  Сэмивел, в оболгации по четыре с половиной процента, Сэмми.    

— Очень мило, что старая леди обо мне подумала, —  сказал Сэм, — и я ей весьма признателен.    

— Остальные деньги будут положены на мое имя, —  продолжал мистер Уэллер-старший, — а когда я проеду последнюю заставу, они  перейдут к тебе. Смотри, мой мальчик, не промотай их и берегись, чтобы  какая-нибудь вдова не пронюхала о твоем богатстве, а не то твоя песенка спета.    

Высказав такое предостережение, мистер Уэллер с  прояснившейся физиономией взялся за трубку; по-видимому, этот деловой разговор  принес ему значительное облегчение.    

— Кто-то стучится, — сказал Сэм.    

— Пускай стучится, — с достоинством отозвался его  отец.    

Поэтому Сэм не двинулся с места. Стук повторился снова и  снова, затем раздались энергические удары, после чего Сэм осведомился, почему  бы не впустить стучавшего.    

— Тише! — опасливо прошептал мистер Уэллер. —  Не обращай никакого внимания. Может быть, это одна из вдов.    

Так как стуки были оставлены без внимания, невидимый  посетитель после краткой паузы рискнул открыть дверь и заглянуть в комнату. В  полуоткрытую дверь просунулась не женская голова, а длинные черные космы и  красная физиономия мистера Стиггинса. Трубка выпала из рук мистера Уэллера.    

Преподобный джентльмен потихоньку открывал дверь все шире и  шире, а когда, наконец, образовалась такая щель, в которую могло проскользнуть  его тощее тело, он шмыгнул в комнату и очень старательно и бесшумно прикрыл за  собой дверь. Повернувшись к Сэму, он воздел руки и закатил глаза в знак  безграничной скорби, вызванной несчастьем, какое постигло семью, после чего  перенес кресло с высокой спинкой в свой старый уголок у камина и, присев на  самый краешек, вытащил из кармана коричневый носовой платок и прижал его к  своим органам зрения.    

Пока разыгрывалась эта сцена, мистер Уэллер-старший сидел,  откинувшись на спинку кресла, выпучив глаза и положив руки на колени, всем  своим видом выражая безграничное изумление. Сэм, храня глубокое молчание, сидел  против него и с живейшим любопытством ждал развязки.    

Мистер Стиггинс несколько минут прижимал к глазам коричневый  носовой платок и благопристойно стонал, а затем, овладев собой, спрятал его в  карман и застегнулся. После этого он помешал угли, а потом потер руки и  посмотрел на Сэма.    

— О мой юный друг, — тихим голосом сказал мистер  Стиггинс, нарушая молчание, — какое великое горе!    

Сэм слегка кивнул.    

— И для сосуда гнева это тоже великое горе, —  добавил мистер Стиггинс. — Сердце у сосуда благодати обливается кровью.    

Сын услыхал, как мистер Уэллер пробормотал что-то о том, как  бы и нос сосуда благодати не облился кровью, но мистер Стиггинс этого не  слышал.    

— Не знаете ли вы, молодой человек, — прошептал  мистер Стиггинс, придвигая свой стул ближе к Сэму, — не оставила ли она  что-нибудь Эммануилу?    

— Кто он такой? — спросил Сэм.    

— Наша часовня, — пояснил мистер Стиггинс, —  наша паства, мистер Сэмюел.    

— Она ничего не оставила ни пастве, ни пастырю, ни  стаду, — отрезал Сэм, — даже собакам ничего!    

Мистер Стиггинс хитро посмотрел на Сэма, бросил взгляд на  старого джентльмена, который сидел с закрытыми глазами и казался спящим, потом  придвинул стул еще ближе и спросил:    

— И мне ничего, мистер Сэмюел?    

Сэм покачал головой.    

— Я думаю, что она что-нибудь да оставила, —  сказал мистер Стиггинс, бледнея, насколько мог он побледнеть. — Вспомните,  мистер Сэмюел! Может быть, какой-нибудь маленький сувенир?    

— На то, что она вам оставила, не купишь даже такого  старого зонта, как ваш, — отвечал Сэм.    

— Может быть, — нерешительно начал мистер Стиггинс  после глубокого раздумья, — может быть, она поручила меня заботам этого  сосуда гнева, мистер Сэмюел?    

— Вот это похоже на правду, судя по тому, что он мне  сказал, — ответил Сэм. — Он только что говорил о вас.    

— Да что вы! — просияв, воскликнул мистер  Стиггинс. — А! Нужно думать, что он изменился. Мы с ним чудесно заживем  теперь, мистер Сэмюел. Когда вы уедете, я возьму на себя заботу об его  имуществе… я позабочусь, вот увидите.    

Глубоко вздохнув, мистер Стиггинс умолк в ожидании ответа.  Сэм кивнул головой, а мистер Уэллер-старший издал какой-то необычайный  звук, — это было нечто среднее между стоном, хрюканьем, вздохом и  ворчаньем.    

Мистер Стиггинс, ободренный этим звуком, который, по его  мнению, выражал угрызения совести или раскаяние, огляделся, потер руки,  всплакнул, улыбнулся, опять всплакнул, а затем, тихонько приблизившись к хорошо  знакомой полке в углу, взял стакан и, не торопясь, положил в него четыре куска  сахару. Затем он снова огляделся и горестно вздохнул, затем прокрался в  буфетную, налил в стакан ананасного рому и, вернувшись, подошел к камину, где  весело пел чайник, долил стакан водой, размещал грог, отведал его, уселся и,  сделав большой глоток, остановился, чтобы перевести дух.    

Мистер Уэллер-старший, все еще делая странные и неумелые  попытки казаться спящим, не промолвил ни слова в продолжение этой сцены, но  когда Стиггинс оторвался от стакана, чтобы перевести дух, он бросился к нему,  вырвал из рук стакан, выплеснул ему в лицо остатки грога, а стакан швырнул в  камин. Потом, крепко схватив преподобного джентльмена за шиворот, он начал  энергически колотить его ногами, сопровождая каждый удар сапогом по особе  мистера Стиггинса замысловатыми и бессвязными проклятиями, направленными против  его рук, ног, глаз и туловища.    

— Сэмми! — крикнул мистер Уэллер. — Напяль на  меня шляпу.    

Сэм послушно укрепил на голове отца шляпу с длинной лентой,  и старый джентльмен, брыкаясь еще ловчее, поволок мистера Стиггинса через  буфетную в коридор и на улицу. Пинки не прекращались всю дорогу, а сила ударов  скорее увеличивалась, чем уменьшалась.    

Это было великолепное и веселящее душу зрелище: преподобный  джентльмен корчился в руках мистера Уэллера и дрожал всем телом под градом  пинков. Еще интереснее было наблюдать, как мистер Уэллер, победив отчаянное  сопротивление, погрузил голову мистера Стиггинса в колоду с водой для лошадей и  держал ее там, пока тот чуть было не захлебнулся.    

— Ну вот! — сказал мистер Уэллер, позволив,  наконец, мистеру Стиггинсу извлечь голову из колоды и вкладывая всю свою  энергию в последний замысловатый пинок. — Присылайте сюда любого из этих  лентяев-пастырей, сначала я из него студень сделаю, а потом утоплю! Сэмми,  помоги мне войти в дом, дай мне руку и налей стаканчик бренди. Я запыхался,  сынок.    

 Глава LIII,    

     

которая повествует об уходе со сцены мистера Джингля и  Джоба Троттера, о знаменательном деловом утре в Грейз-Инн-сквер и которая  заканчивается стуком в дверь к мистеру Перкеру     

     

Когда мистер Пиквик, осторожно подготовив Арабеллу и  многократно заверив ее, что нет оснований впадать в уныние, сообщил ей,  наконец, о своем неудачном визите в Бирмингем, Арабелла залилась слезами и,  громко всхлипывая, стала жалобно сетовать на то, что она послужила причиной  размолвки между отцом и сыном.    

— Дорогая моя, вы совсем не виноваты, — ласково  сказал ей мистер Пиквик. — Разве можно было предвидеть, что старому  джентльмену покажется столь нежелательным брак его сына? Я уверен, —  добавил мистер Пиквик, взглянув на ее хорошенькое личико, — что он понятия  не имеет о том, какого удовольствия лишает себя.    

— Ах, милый мистер Пиквик! — воскликнула  Арабелла. — Что нам делать, если он не перестанет на нас сердиться?    

— Ждать терпеливо, моя дорогая, пока он  одумается, — весело отвечал мистер Пиквик.    

— Но, милый мистер Пиквик, что будет делать Натэниел,  если он лишится поддержки отца? — спросила Арабелла.    

— В таком случае, милочка, — отозвался мистер  Пиквик, — я смело предсказываю, что он найдет друга, который охотно окажет  ему поддержку на жизненном пути.    

Намек мистера Пиквика был настолько прозрачен, что Арабелла  не могла не понять его. Обняв его за шею и нежно поцеловав, она зарыдала еще  громче.    

— Полно, полно, — сказал мистер Пиквик, беря ее за  руку. — Подождем еще несколько дней, может быть он напишет или как-нибудь  откликнется на сообщение вашего мужа. Если же он ничего не ответит, я уже  придумал с полдюжины планов, и любой из них вас утешит. Не плачьте, моя  дорогая!    

С этими словами мистер Пиквик нежно пожал руку Арабелле и  попросил ее осушить слезы и не огорчать мужа. Арабелла — самое кроткое создание  в мире спрятала носовой платок в ридикюль, и к приходу мистера Уинкля она уже  улыбалась и сверкала глазками, как в тот день, когда впервые его пленила.    

«Печальное положение создается для этих молодых  людей, — размышлял мистер Пиквик, одеваясь на следующее утро. —  Пойду-ка я к Перкеру и попрошу его совета».    

Мистер Пиквик стремился в Грейз-Инн-сквер еще и потому, что  хотел покончить денежные расчеты с добродушным маленьким поверенным.  Позавтракав на скорую руку, он так быстро привел свое намерение в исполнение,  что не было еще десяти часов, когда он очутился у Грейз-Инна.    

Когда он поднялся на площадку лестницы перед конторой  Перкера, оставалось еще десять минут до прихода клерков, и мистер Пиквик  коротал время, глядя в окно.    

В это ясное октябрьское утро даже грязные старые дома как  будто повеселели: пыльные окна, казалось, сверкали, когда на них падали  солнечные лучи. Клерки один за другим стекались к подъездам и, взглянув на  большие часы, ускоряли или замедляли шаг в зависимости от того, в котором часу  открывались конторы. Те, чья контора открывалась в половине десятого, пускались  вдруг чуть ли не рысью, а джентльмены, которым надлежало прийти к десяти,  начинали шагать с аристократической медлительностью. Пробило десять, клерки  развили небывалую скорость, и каждый из них, обливаясь потом, мчался быстрее,  чем его предшественник. Со всех сторон доносился стук открывавшихся и  захлопывавшихся дверей; словно по волшебству, во всех окнах появились головы;  привратники заняли свои посты; прачки в стоптанных туфлях выбегали из контор;  почтальон шнырял из дома в дом, и весь юридический улей загудел.    

— Раненько к нам пожаловали, мистер Пиквик, —  раздался голос за его спиной.    

— А, мистер Лаутен! — отозвался сей джентльмен,  оглянувшись и узнав старого знакомого.    

— Довольно-таки жарко, — сказал Лаутен, вынимая из  кармана брамовский ключ с затычкой, чтобы в него не забивалась пыль.    

— Вы как будто разгорячились, — заметил мистер  Пиквик, улыбаясь клерку, который был красен как рак.    

— Я шел довольно быстро, — сообщил Лаутен. —  Была половина десятого, когда я проходил по Полигону. Да это неважно, раз я  пришел раньше его.    

Утешившись таким соображением, мистер Лаутен извлек затычку  из ключа, отпер дверь, снова вставил затычку и, спрятав брамовский ключ в  карман, вынул из ящика письма, оставленные почтальоном. Затем он пригласил  мистера Пиквика в контору. Здесь он в одно мгновение снял сюртук, надел  поношенную куртку, которую достал из конторки, повесил шляпу, вытащил несколько  листков толстой шероховатой бумаги, переложенных листами пропускной, и, заложив  за ухо перо, с довольным видом потер руки.    

— Ну-с, мистер Пиквик, — сказал он, — теперь  у меня все в порядке. Рабочий костюм надет, бумага на столе… он может явиться  хоть сейчас. Нет ли у вас понюшки табачку?    

— Нет, — отвечал мистер Пиквик.    

— Очень жаль, — заявил Лаутен, — а впрочем,  не беда. Я мигом сбегаю и добуду бутылку содовой воды. Мистер Пиквик, вы ничего  странного не замечаете в моих глазах?    

Джентльмен, к коему был обращен этот вопрос, посмотрел в  глаза мистеру Лаутену и сообщил, что не замечает в них ничего странного.    

— Очень рад, — сказал Лаутен. — Вчера вечером  мы здорово выпили в «Пне», и сегодня мне не по себе. Кстати, Перкер уже занялся  вашим делом.    

— Каким делом? — осведомился мистер Пиквик.  Судебными издержками миссис Бардл?    

— Нет, не то, — отвечал Лаутен, — я говорю о  том клиенте, чьи обязательства, по вашему поручению, мы выкупили по десяти  шиллингов за фунт, чтобы освободить его из Флита и отправить в Демерару[160].    

— А! Вы говорите о мистере Джингле! — воскликнул  мистер Пиквик. — Ну, так как же?    

— Все улажено, — сказал Лаутен, начиная чинить  перо. — Ливерпульский агент сообщил, что вы оказали ему много услуг, пока  не удалились от дел, и теперь он охотно берет его по вашей рекомендации.    

— Отлично, — сказал мистер Пиквик. — Очень  рад это слышать.    

— А знаете ли, — продолжал Лаутен, поскабливая  перо и готовясь сделать новый разрез, — тот, другой — совсем придурковатый  парень!    

— Какой другой?    

— Да его слуга, приятель или как он там ему приходится.  Да вы его знаете — Троттер.    

— Вот как! — с улыбкой сказал мистер Пиквик. А я  всегда был как раз противоположного мнения о нем.    

— Признаться, и я так же судил по первому  впечатлению, — отозвался Лаутен. — Это доказывает, как легко  обмануться. Как вам понравится — ведь он тоже едет в Демерару!    

— Как! Он отказывается от того, что ему было здесь  предложено? удивился мистер Пиквик.    

— Когда Перкер предложил ему восемнадцать шиллингов в  неделю и посулил прибавку, если он будет хорошо себя вести, он и слушать не  стал, — сообщил Лаутен. — Заявил, что хочет отправиться с тем,  другим. Вдвоем они убедили Перкера написать второе письмо, и теперь ему  подыскали место там же, где будет его приятель. Перкер говорит, что даже  каторжник в Новом Южном Уэльсе может рассчитывать на лучшее место, если  предстанет перед судом в новом платье.    

— Безумный человек! — сказал мистер Пиквик, и  глаза его сияли. — Безумный человек!    

— О, это хуже безумия, это, знаете ли, какое-то  раболепство, — отозвался Лаутен, с презрительной миной занимаясь своим  пером. — Он говорит, что это его единственный друг и он к нему привязан и  так далее, в том же духе. Ну что ж, дружба — дело хорошее; вот, например, в  «Пне» все мы — друзья-приятели за нашим грогом, когда каждый сам за себя  платит, но жертвовать своими интересами для другого — как бы не так! У человека  должны быть только две привязанности: первая — к своей собственной особе,  вторая — к женскому полу. Вот как я на это смотрю, ха-ха-ха!    

Мистер Лаутен закончил свою речь веселым саркастическим  смехом, но смех этот преждевременно оборвался, когда на лестнице раздались шаги  Перкера. Едва услышав их, Лаутен с поразительным проворством взлетел на свой  табурет и начал усердно писать.    

Приветствия, которыми обменялись мистер Пиквик и его  поверенный, были дружескими и сердечными, но не успел клиент опуститься в  кресло, как послышался стук в дверь и чей-то голос осведомился, здесь ли мистер  Перкер.    

— Эге! — воскликнул Перкер. — Это один из  наших приятелей бродяг Джингль, собственной персоной, уважаемый сэр. Желаете  его повидать?    

— А как вы думаете? — нерешительно спросил мистер  Пиквик.    

— Я бы советовал вам повидаться с ним. Эй, сэр, как вас  там зовут, пожалуйте!    

Повинуясь этому бесцеремонному приглашению, Джингль и Джоб  вошли в комнату, но увидев мистера Пиквика, остановились в некотором смущении.    

— Ну, разве вы не знаете этого джентльмена? —  сказал Перкер.    

— Еще бы не знать, — ответил мистер Джингль,  шагнув вперед. — Мистер Пиквик — глубоко вам благодарен — спасли жизнь —  человеком меня сделали — никогда не раскаетесь, сэр.    

— Очень рад это слышать, — отозвался мистер  Пиквик. — Вид у вас теперь гораздо лучше.    

— Благодаря вам, сэр, — большая перемена — Флит  его величества — нездоровое место — весьма, — сказал Джингль, покачивая  головой.    

Он был одет прилично и опрятно, так же как и Джоб, который  стоял за его спиной, прямой, как палка, смотрел на мистера Пиквика, и лицо у  него было каменное.    

— Когда они едут в Ливерпуль? — обратился мистер  Пиквик к Перкеру.    

— Сегодня вечером, сэр, в семь часов, — сказал  Джоб, выступив вперед, с городской каретой, сэр.    

— Места заказаны?    

— Заказаны, сэр.    

— Вы твердо решили ехать?    

— Да, сэр, — ответил Джоб.    

— Что касается экипировки, необходимой для  Джингля, — сказал Перкер, обращаясь к мистеру Пиквику, — я  договорился, чтобы каждую четверть года вычитали небольшую сумму из его  жалованья, и при аккуратных вычетах расходы будут покрыты в течение года. Я  решительно возражаю, мой дорогой сэр, против того, чтобы вы что-либо для него  делали, если он не постарается заплатить долг, а это зависит от желания  работать и хорошего поведения.    

— Правильно, — с твердой решимостью заявил  Джингль. — Ясная — голова — человек — видавший виды — совершенно  справедливо — вполне.    

— Договорившись с его кредитором, выкупив его одежду у  ростовщика, содержа его в тюрьме и уплатив за проезд, — продолжал Перкер,  игнорируя замечание Джингля, — вы уже выбросили свыше пятидесяти фунтов.    

— Не выбросили, — быстро перебил Джингль. —  Все будет — выплачено — усердная — работа — накоплю — до последнего фартинга.  Быть может, желтая лихорадка — ничего не поделаешь — если не…    

Тут мистер Джингль запнулся, ударил кулаком по тулье своей  шляпы, провел рукой по глазам и сел.    

— Он хочет сказать, — вмешался Джоб, подойдя  ближе, — он хочет сказать, что, если желтая лихорадка не отправит его на  тот свет, он вернет эти деньги. Если уцелеет, он их вернет, мистер Пиквик. Я  позабочусь об этом. Я знаю, что вернет, сэр, — твердил Джоб. — Я даже  поклясться могу… Вот увидите, могу поклясться.    

— Хорошо, хорошо! — перебил мистер Пиквик,  который, желая оборвать перечень благодеяний, давно уже бросал грозные взгляды  на Перкера, но тот не обращал на них никакого внимания. — Будьте  осторожны, мистер Джингль, не участвуйте в отчаянных крикетных матчах, не  возобновляйте знакомства с сэром Томасом Блезо, и я не сомневаюсь, что ваше  здоровье окрепнет.    

В ответ на эту шутку мистер Джингль улыбнулся, но вид у него  был сконфуженный, и мистер Пиквик заговорил на другую тему:    

— Не знаете ли вы случайно, что сталось с одним из  ваших приятелей довольно скромным человеком, с которым я познакомился в  Рочестере?    

— Мрачный Джимми? — спросил Джингль.    

— Да.    

Джингль покачал головой.    

— Ловкий парень — чудак, талантливый шарлатан — брат  Джоба.    

— Брат Джоба? — воскликнул мистер Пиквик. А ведь и  в самом деле, если присмотреться, замечаешь сходство.    

— Все находили, что мы похожи, сэр, — сказал Джоб,  а в уголках его глаз как будто притаилось лукавство, — но я был всегда  серьезнее его. Он эмигрировал в Америку, сэр, потому что здесь ему было не по  себе — слишком много внимания на него обращали, — и с тех пор мы ничего о  нем не слышали.    

— Должно быть, этим объясняется, почему я так и не  получил «Страничку повести из жизни», которую он мне обещал прислать в то утро  на Рочестерском мосту, когда как будто подумывал о самоубийстве, — с  улыбкой сказал мистер Пиквик. — Кажется, можно не спрашивать о том, был ли  его мрачный вид естественным или напускным.    

— Он мог притвориться кем угодно, сэр, — сообщил  Джоб. — Вы должны почитать себя счастливым, что так легко от него  ускользнули. При близком знакомстве он мог бы оказаться еще опаснее, чем… —  Джоб посмотрел на Джингля, запнулся и, наконец, закончил: чем даже я сам.    

— Многообещающая у вас семейка, мистер Троттер, —  сказал Перкер, запечатывая письмо, которое только что написал.    

— Да, сэр, — согласился Джоб. — Совершенно  верно.    

— Надеюсь, — со смехом продолжал маленький  законовед, — что вы не оправдаете ее надежд. Когда прибудете в Ливерпуль,  передайте это письмо агенту и разрешите мне, джентльмены, дать вам совет:  ведите себя скромно в Вест-Индии. Если вы упустите этот случай, вы оба  заслуживаете виселицы, и она вас не минует — в этом я не сомневаюсь. Теперь  оставьте нас. Нам с мистером Пиквиком надо поговорить о других делах, а время  дорого.    

С этими словами мистер Перкер взглянул на дверь, явно желая сократить  процедуру прощания.    

И мистер Джингль ее сократил. В нескольких словах он  поблагодарил маленького поверенного за доброту и столь быстро оказанную помощь,  потом, повернувшись к своему благодетелю, несколько секунд молчал, словно не  знал, что сказать и как поступить. Джоб Троттер помог ему выйти из  затруднительного положения: отвесив смиренный и благодарственный поклон мистеру  Пиквику, он ласково взял своего приятеля под руку и вывел его из комнаты.    

— Достойная парочка! — сказал Перкер, когда дверь  за ними закрылась.    

— Надеюсь, они действительно будут достойными  людьми, — отозвался мистер Пиквик. — Как вы думаете, есть шансы на их  исправление?    

Перкер скептически пожал плечами, но, заметив встревоженное  и расстроенное лицо мистера Пиквика, сказал:    

— Конечно, шансы есть. Надеюсь, что так оно и будет.  Сейчас они несомненно раскаиваются, но ведь у них еще свежо воспоминание о  недавно пережитых страданиях. Что будет дальше, когда оно поблекнет, —  этой проблемы не разрешить ни вам, ни мне. А впрочем, сэр, — добавил  Перкер, положив руку на плечо мистеру Пиквику, — ваш поступок достоин  уважения, каковы бы ни были результаты. Я предоставлю людям поумнее меня  решать, можно ли назвать милосердием или же светским лицемерием ту осторожную и  дальновидную благотворительность, которую человек проявляет редко, так как  боится, что его обманут или оскорбят его самолюбие. Если эта пара завтра же  совершит кражу со взломом, моя оценка вашего поступка нисколько не изменится.    

Высказав такие соображения более взволнованно и серьезно,  чем это свойственно юристам, Перкер придвинул свой стул к конторке и выслушал  рассказ мистера Пиквика о непреклонности старого мистера Уинкля.    

— Дайте ему неделю сроку, — сказал Перкер, с  пророческим видом покачивая головой.    

— Вы думаете, он изменит свое решение? —  осведомился мистер Пиквик.    

— Думаю, что изменит, — отвечал Перкер. —  Если же этого не случится, мы должны воздействовать на него с помощью молодой  леди. С этого надо было и начать на вашем месте.    

Перкер взял понюшку табаку и удивительными гримасами начал  выражать свой восторг перед силой убеждения, присущей молодой леди, но в это  время в первой комнате послышались голоса. Лаутен постучал в дверь.    

— Войдите! — крикнул маленький поверенный.    

Клерк вошел и с таинственным видом закрыл за собой дверь.    

— В чем дело? — спросил Перкер.    

— Вас спрашивают, сэр.    

— Кто меня спрашивает?    

Лаутен покосился на мистера Пиквика и кашлянул.    

— Кто спрашивает? Что же вы не отвечаете, мистер  Лаутен?    

— Видите ли, сэр, — проговорил Лаутен, — это  Додсон, а с ним Фогг.    

— Ах, боже мой! — воскликнул маленький поверенный,  взглянув на часы. Я им назначил здесь свидание в половине двенадцатого, чтобы  покончить с вашим делом, Пиквик. Я поручился за вас, и на этом основании вы  были освобождены. Очень затруднительное положение, уважаемый сэр. Что же нам  делать? Не хотите ли пройти в соседнюю комнату?    

Но как раз в соседней комнате находились мистеры Додсон и  Фогг, и мистер Пиквик выразил желание не трогаться с места, тем более что не  ему, а мистерам Додсону и Фоггу должно быть стыдно смотреть ему в лицо. На это  последнее обстоятельство мистер Пиквик, краснея и явно выражая свое возмущение,  попросил мистера Перкера обратить особое внимание.    

— Отлично, уважаемый сэр, — отвечал Перкер. —  Но если вы воображаете, будто Додсон и Фогг почувствуют стыд и смущение при  встрече с вами или с кем бы то ни было, то могу вам сказать, что такого  оптимиста, как вы, я еще не видывал. Попросите их войти, мистер Лаутен.    

Мистер Лаутен, ухмыляясь, вышел и тотчас же ввел, соблюдая  очередь, представителей фирмы: сперва Додсона, а потом Фогга.    

— Вы, кажется, встречались с мистером Пиквиком, —  сказал Перкер Додсону, указывая пером в ту сторону, где сидел сей джентльмен.    

— Как поживаете, мистер Пиквик? — громко  приветствовал его Додсон.    

— А, мистер Пиквик! — воскликнул Фогг. — Как  поживаете? Надеюсь, вы в добром здоровье, сэр? Ваше лицо сразу показалось мне  знакомым, — добавил Фогг, с улыбкой придвигая стул и озираясь вокруг.    

Мистер Пиквик чуть заметно наклонил голову в ответ на эти  приветствия и, увидев, что Фогг вытащил из кармана связку бумаг, встал и отошел  к окну.    

— Мистеру Пиквику незачем уходить, мистер  Перкер, — сказал Фогг, развязывая красную тесьму, стягивавшую маленький  сверток, и улыбаясь еще любезнее. Мистеру Пиквику хорошо известны эти дела. Мне  кажется, у нас нет секретов, хи-хи-хи!    

— Да, конечно, — подхватил Додсон. —  Ха-ха-ха!    

Оба компаньона дружно засмеялись веселым и беззаботным  смехом, как смеются люди, когда получают деньги.    

— Мы заставим мистера Пиквика заплатить за  любопытство, — со свойственным ему юмором заметил Фогг, разбирая  бумаги. — Счет судебных издержек сто тридцать три фунта шесть шиллингов  четыре пенса, мистер Перкер.    

После этого заявления о прибылях и убытках Фогг и Перкер  занялись сличением и перелистыванием бумаг, а Додсон, ухмыляясь, обратился к  мистеру Пиквику:    

— Вы как будто похудели, мистер Пиквик, с тех пор как я  имел удовольствие видеть вас в последний раз.    

— Очень возможно, сэр, — отвечал мистер Пиквик,  давно уже метавший негодующие взгляды, которые не производили ни малейшего  впечатления на ловких дельцов. — Думаю, что я похудел, сэр. Последнее  время, сэр, некий мошенники изводили и преследовали меня.    

Перкер громко закашлялся и спросил мистера Пиквика, не хочет  ли он посмотреть утреннюю газету. На это предложение мистер Пиквик ответил  решительным отказом.    

— Совершенно верно, — сказал Додсон. — Я не  сомневаюсь, что вас изводили во Флите. Там попадаются странные людишки. Какие  апартаменты вы занимали, — мистер Пиквик?    

— У меня была одна камера в том этаже, где находится  общая столовая, отвечал глубоко оскорбленный джентльмен.    

— Вот как! — сказал Додсон. — Кажется, это  очень удобное отделение тюрьмы.    

— Очень удобное. — сухо отозвался мистер Пиквик.    

При данных обстоятельствах хладнокровие Додсона могло  взбесить любого джентльмена с пылким темпераментом. Мистер Пиквик делал  гигантские усилия, чтобы обуздать свой гнев, но когда мистер Перкер выписал чек  на всю сумму, а на прыщеватом лице Фогга, спрятавшего чек в бумажник, засияла  торжествующая улыбка, которая отразилась и на суровой физиономии Додсона,  мистер Пиквик почувствовал, что щеки у него запылали от негодования.    

— Ну-с, мистер Додсон, я к вашим услугам, — сказал  Фогг, пряча бумажник и натягивая перчатки.    

— Отлично, — сказал Додсон, вставая, — я  готов.    

— Я счастлив, — начал Фогг, растаяв по получении  чека, — что имел удовольствие познакомиться с мистером Пиквиком. Надеюсь,  мистер Пиквик, теперь вы не такого плохого мнения о нас, как в тот день, когда  мы впервые имели удовольствие вас видеть.    

— Надеюсь, — произнес Додсон тоном оскорбленной  добродетели. — Смею думать, мистер Пиквик теперь знает нас лучше. Каково  бы ни было ваше мнение о джентльменах нашей профессии, я могу заверить вас,  сэр, что не питаю к вам недоброжелательства или злобы за те чувства, какие вы  пожелали выразить в нашей конторе во Фрименс-Корт, Корнхилл, в тот день, о  котором упомянул мой компаньон.    

— О, разумеется, я также! — подхватил Фогг тоном  всепрощения.    

— Наше поведение, сэр, — продолжал Додсон, —  говорит само за себя и неизменно себя оправдывает. Этой профессией мы  занимаемся много лет, мистер Пиквик, и многие превосходные клиенты почтили нас  своим доверием. Желаю вам всего хорошего, сэр.    

— Всего хорошего, мистер Пиквик, — сказал Фогг.    

С этими словами он сунул зонт под мышку, снял правую  перчатку и в знак примирения протянул руку крайне возмущенному джентльмену, но  тот заложил руки за фалды фрака и с презрительным изумлением воззрился на  законоведа.    

— Лаутен! — крикнул Перкер. — Откройте дверь!    

— Подождите один момент! — произнес мистер  Пиквик. — Перкер, я скажу несколько слов.    

— Уважаемый сэр, не стоит поднимать снова этот  вопрос, — сказал маленький поверенный, которого терзали мрачные  предчувствия, пока длилось свидание. Мистер Пиквик, прошу вас!    

— Не мешайте мне говорить, сэр! — с живостью  перебил мистер Пиквик. Мистер Додсон, вы обратились ко мне с некоторыми  замечаниями.    

Додсон повернулся к нему, покорно опустил голову и  улыбнулся.    

— Вы обратились ко мне с некоторыми замечаниями, —  повторил мистер Пиквик, начиная задыхаться, — а ваш компаньон протянул мне  руку, и вы оба усвоили себе тон снисходительный, высокомерный и столь  бесстыдный, что я его не ждал даже от вас.    

— Что такое, сэр? — воскликнул Додсон.    

— Что такое, сэр? — вторил ему Фогг.    

— Вам известно, что я стал жертвой ваших интриг и  козней? — продолжал мистер Пиквик. — Вам известно, что я — тот самый  человек, которого вы засадили в тюрьму и ограбили? Вам известно, что вы были  поверенными истицы в деле Бардл — Пиквик?    

— Да, сэр, нам это известно, — отвечал Додсон.    

— Конечно, известно, сэр, — подхватил Фогг,  хлопнув себя по карману, быть может случайно.    

— Вижу, что вы вспоминаете об этом с  удовольствием, — сказал мистер Пиквик, впервые в жизни попытавшись  насмешливо улыбнуться и явно потерпев неудачу. — Хотя мне давно уже  хотелось высказать вам напрямик мое мнение о вас, но из уважения к моему другу  Перкеру я бы не воспользовался представившимся мне случаем, если бы не ваш  недопустимый тон в разговоре со мной и не эта наглая фамильярность, сэр, —  провозгласил мистер Пиквик, с таким возмущением поворачиваясь к Фоггу, что тот  без дальнейших размышлений с удивительным проворством попятился к двери.    

— Берегитесь, сэр! — крикнул Додсон, который хотя  и был самым рослым в этой компании, но предусмотрительно спрятался за спину  Фогга и, сильно побледнев, объяснялся через его голову. — Пусть он  осмелится оскорбить вас действием, мистер Фогг! Не отвечайте тем же.    

— Нет, нет, не отвечу! — сказал Фогг, снова  попятившись, к явному облегчению своего компаньона, который воспользовался этим  маневром, чтобы постепенно отступить в соседнюю комнату.    

— Вы… вы, — продолжал мистер Пиквик прерванную  речь, — вы — достойная пара подлых гнусных кляузников и грабителей!    

— Ну, как? — вмешался Перкер. — Теперь все  сказано?    

— В эти слова вложено все! — отвечал мистер  Пиквик. — Они подлые и гнусные кляузники и грабители!    

— Ну, вот! — примирительным тоном произнес  Перкер. — Уважаемые сэры, он сказал все, что хотел сказать. Прошу вас,  уйдите. Лаутен, дверь открыта?    

Мистер Лаутен, хихикавший поодаль, дал утвердительный ответ.    

— Отлично… всего хорошего… прошу вас, уважаемые сэры…  Мистер Лаутен, дверь! — крикнул маленький поверенный, поспешно  выпроваживая Додсона и Фогга из конторы. — Пожалуйте сюда, уважаемые сэры…  прошу вас, не задерживайтесь… Ах, боже мой!.. Мистер Лаутен… дверь, сэр… что же  вы зеваете?    

— Сэр, если есть в Англии правосудие, — сказал  Додсон, надевая шляпу и поворачиваясь к мистеру Пиквику, — вы за это  поплатитесь!    

— Вы — пара подлых…    

— Помните, сэр, вы за это дорого заплатите, —  сказал Фогг.    

— …гнусных кляузников и грабителей! — продолжал  мистер Пиквик, не обращая ни малейшего внимания на угрозы.    

— Грабители! — крикнул мистер Пиквик, выбегая на  площадку, когда законоведы уже спускались с лестницы.    

— Грабители! — вопил мистер Пиквик, вырываясь из  рук Лаутена и Перкера и высовываясь из окна на площадке лестницы.    

Когда мистер Пиквик отвернулся от окна, лицо у него было  улыбающееся и безмятежное. Спокойно вернувшись в контору, он объявил, что  избавился от тяжкого бремени, угнетавшего его душу, и теперь чувствует себя  довольным и счастливым.    

Перкер не сказал ни слова, пока не опустошил своей табакерки  и не послал Лаутена наполнить ее, а вслед за этим у него начался приступ смеха,  длившийся пять минут, после чего он объявил, что, пожалуй, ему следовало бы  рассердиться, но сейчас он еще не может отнестись к делу серьезно — позднее он  непременно рассердится.    

— А теперь, — сказал мистер Пиквик, — я хочу  свести счеты с вами.    

— Так же, как вы их только что сводили? —  осведомился Перкер, снова расхохотавшись.    

— Не совсем, — возразил мистер Пиквик, извлекая  бумажник и дружески пожимая руку маленькому законоведу. — Я имею в виду  только денежные счеты. За ваше доброе ко мне отношение я не могу вам заплатить,  да и желания не имею, потому что предпочитаю оставаться вашим должником.    

После такого предисловия двое друзей погрузились в весьма  сложные расчеты, которые были тщательно просмотрены Перкером; и мистер Пиквик  расплатился немедленно, заверяя его в своем уважении и дружбе.    

Не успели они кончить свои расчеты, как раздался отчаянный  стук в дверь. Это был не обычный двойной удар, а непрерывная серия  оглушительных ударов, словно дверной молоток приобрел способность perpetuum  mobile или человек, стучавший в дверь, забыл прервать это занятие.    

— Черт возьми! Что это такое? — вздрогнув,  воскликнул Перкер.    

— Кажется, стучат в дверь, — отозвался мистер  Пиквик, словно можно было сомневаться в этом.    

Молоток дал более энергический ответ, чем любые слова, ибо  забарабанил с удивительной силой и грохотом, ни на секунду не останавливаясь.    

— Боже мой! — воскликнул Перкер, позвонив в  колокольчик. — Мы переполошим весь Инн. Лаутен, да разве вы не слышите?    

— Сию минуту я открою дверь, сэр, — откликнулся  клерк.    

Молоток как будто услышал этот ответ и заявил, что  решительно отказывается ждать так долго. Он поднял невообразимый грохот.    

— Это ужасно! — сказал мистер Пиквик, затыкая уши.    

— Поторопитесь, мистер Лаутен! — крикнул  Перкер. — Он прошибет филенку!    

Мистер Лаутен, мывший руки в темном чулане, бросился к  двери, повернул ручку и узрел существо, которое будет описано в следующей  главе.    

 Глава LIV,    

     

содержащая некоторые подробности о стуке в дверь и другие  события; среди них интересное разоблачение, касающееся мистера Снодграсса и  молодой леди, отнюдь нельзя назвать неуместным в этом повествовании     

     

Существо, представшее взорам пораженного клерка, был парень  — очень жирный парень в ливрее, который с закрытыми глазами стоял на циновке и  как будто спал. Такого жирного парня клерк никогда не видывал даже в  странствующих балаганах. Это обстоятельство, а также полное спокойствие и  безмятежность парня, столь не вязавшиеся с представлением о человеке, поднявшем  такой шум, произвели ошеломляющее впечатление на клерка.    

— Что случилось? — осведомился он.    

Удивительный парень не ответил ни слова, только клюнул  носом, и клерку почудилось, будто он похрапывает.    

— Откуда вы взялись? — полюбопытствовал клерк.    

Парень безмолвствовал. Он тяжело дышал, но не подавал других  признаков жизни.    

Клерк трижды повторил вопрос и, не получив ответа, хотел  было захлопнуть дверь, как вдруг парень открыл глаза, несколько раз моргнул,  один раз чихнул и поднял руку, словно собираясь снова взяться за молоток.  Заметив, что дверь открыта, он с изумлением огляделся и, наконец, уставился на  мистера Лаутена.    

— Какого черта вы так стучите? — сердито спросил  клерк.    

— Как? — медленно, сонным голосом промолвил  парень.    

— Как сорок извозчиков! — пояснил клерк.    

— Хозяин приказал мне стучать, пока не откроют дверь.  Он боялся, что я засну, — сообщил парень.    

— А зачем вас сюда прислали? — полюбопытствовал  клерк.    

— Он внизу, — сказал парень.    

— Кто?    

— Хозяин. Он хочет знать, дома ли вы.    

Тут мистер Лаутен сообразил, что можно посмотреть в окно.  Увидев открытую коляску, а в ней — дородного пожилого джентльмена, нетерпеливо  поглядывавшего вверх, он решил поманить его, после чего пожилой джентльмен  тотчас же вышел из коляски.    

— Это ваш хозяин там, в коляске? — спросил Лаутен.    

Парень кивнул головой.    

Дальнейшие расспросы были прерваны появлением старого  Уордля, который, взбежав по лестнице и поздоровавшись с Лаутеном, прошел прямо  к мистеру Перкеру.    

— Пиквик! — воскликнул старый джентльмен. Вашу  руку, приятель! Ведь я только третьего дня узнал, что вы позволили засадить  себя в тюрьму! Как вы это допустили, Перкер?    

— Я ничего не мог поделать, сэр, — отвечал Перкер,  улыбаясь и беря понюшку табаку. — Вы знаете, как он упрям.    

— Еще бы не знать! — подхватил пожилой  джентльмен. — А все-таки я очень рад его видеть. Ну теперь-то уж я не  спущу с него глаз.    

С этими словами Уордль еще раз пожал руку мистеру Пиквику и,  проделав то же самое с рукой Перкера, бросился в кресло: его веселая красная  физиономия сияла улыбками и здоровьем.    

— Ну-с, — сказал Уордль, — веселенькие  разыгрываются истории… угостите табачком, приятель Перкер… Ну, и времена!    

— О чем вы говорите? — осведомился мистер Пиквик.    

— О чем говорю? — повторил Уордль. — Да о  том, что все девицы с ума сошли. Вы скажете — это не новость? Пожалуй, по тем  не менее это правда.    

— Уважаемый сэр, неужели вы приехали в Лондон для того  только, чтобы сообщить нам об этом? — полюбопытствовал Перкер.    

— Не совсем, — отвечал Уордль, — хотя это и  явилось причиной моего приезда. Как поживает Арабелла?    

— Прекрасно, — ответил мистер Пиквик. — Не  сомневаюсь, что она будет очень рада вас видеть.    

— Черноглазая кокетка! — воскликнул мистер  Уордль. — Я сам подумывал на ней жениться как можно скорей. Но все-таки я  рад, очень рад.    

— Как дошла до вас эта весть? — спросил мистер  Пиквик.    

— Разумеется, она дошла до моих девиц, — отвечал  Уордль. — Арабелла написала им третьего дня, что она вышла замуж без  ведома отца своего мужа, а вы поехали добиваться его согласия, когда отказ уже  не мог воспрепятствовать браку, ну и так далее. Я решил, что в такой  благоприятный момент не мешает поговорить серьезно с моими девицами; поэтому я  им объяснил, как это ужасно, когда дети вступают в брак, не получив согласия  родителей, и дальше в том же духе. Но — да помилует нас бог! — на них это  не произвело ни малейшего впечатления. По их мнению, куда хуже, что свадьба  была без подружек, и, стало быть, я с таким же успехом мог бы поучать Джо.    

Тут старый джентльмен умолк, чтобы посмеяться, и,  нахохотавшись вдоволь, продолжал:    

— Но, по-видимому, дело этим не кончится. Это только  половина всех любовных интриг и заговоров, которые сейчас затеваются.  Оказывается, мы вот уже полгода расхаживаем по минам, и, наконец, они  взорвались.    

— Что вы говорите! — бледнея, воскликнул мистер  Пиквик. — Неужели еще один тайный брак!    

— Нет, — отвечал старик Уордль. — Дела еще не  так плохи.    

— Так что же? — спросил мистер Пиквик. — Это  касается меня?    

— Отвечать ли мне на этот вопрос, Перкер? —  осведомился Уордль.    

— Отвечайте, мой дорогой сэр, если вас это не  компрометирует.    

— В таком случае — да, касается, — объявил Уордль.    

— Как? — встревожился мистер Пиквик. — Каким  образом?    

— Право же, вы такой вспыльчивый юноша, что я побаиваюсь  вам говорить, — отвечал Уордль. — Но если Перкер ради безопасности  сядет между нами, я, так и быть, рискну.    

Закрыв дверь и подкрепившись второй понюшкой из табакерки  Перкера, старый джентльмен приступил к важному разоблачению.    

— Дело в том, что моя дочь Белла… знаете Беллу, ту, что  замужем за молодым Трандлем?..    

— Знаю, знаю! — нетерпеливо перебил мистер Пиквик.    

— Не запугивайте меня с самого начала. Так вот, моя  дочь Белла… (Эмили ушла спать с головной болью, прочитав мне письмо Арабеллы…)  Белла подсела ко мне вечерком и начала толковать об этой свадьбе. «Что вы об  этом думаете, папа?» — спрашивает она меня. «Что ж, моя милая, — говорю я,  пожалуй, это неплохо. Надеюсь, все к лучшему». Я сидел у камина, мечтательно  попивал грог и знал, что достаточно мне изредка вставлять какое-нибудь  неопределенное замечание, а уж она будет щебетать, вот почему я ей так и  ответил. Обе мои девочки — вылитый портрет своей матери, и теперь, когда  старость подошла, я люблю видеть их возле себя. Их голоса и лица напоминают мне  счастливейшую пору моей жизни, и на секунду я чувствую себя таким же молодым,  как в те времена, хотя и не таким беззаботным. «Это настоящий брак по любви,  папа», — помолчав, говорит Белла. «Да, моя милая, — отвечаю я, но  такие браки не всегда бывают самыми счастливыми».    

— Заметьте, я с этим не согласен! — с жаром  воскликнул мистер Пиквик.    

— Прекрасно, — сказал Уордль. — Можете не  соглашаться с чем угодно, когда придет ваш черед говорить, — а сейчас не  перебивайте меня.    

— Прошу прошения, — сказал мистер Пиквик.    

— Прощаю, — отвечал Уордль. — «Мне  жаль, — покраснев, говорит Белла, что вы, папа, настроены против браков по  любви». — «Я был неправ, мне не следовало так говорить, моя милая, —  отвечаю я и поглаживаю ее по щеке так нежно, как только может погладить такой  грубый старик. — Твоя мать вышла замуж по любви, да и ты тоже». — «Я  не об этом думала, папа, — говорит Белла. Дело в том, что я хотела  поговорить с вами об Эмили».    

Мистер Пиквик вздрогнул.    

— Что случилось? — осведомился Уордль, прерывая  свой рассказ.    

— Ничего, — отвечал мистер Пиквик. —  Пожалуйста, продолжайте.    

— Я никогда не умел рассказывать длинные  истории, — объявил Уордль. Но рано или поздно все откроется, так уж лучше  не терять времени и сразу выложить суть дела. Короче говоря, Белла, наконец,  собралась с духом и сообщила мне, что Эмили очень несчастна: она и ваш молодой  друг Снодграсс состояли в переписке еще с прошлого рождества, и Эмили — делать  нечего — решила бежать с ним, следуя похвальному примеру своей старой школьной  подруги, но так как я всегда был расположен к ним обеим, она почувствовала  некоторые угрызения совести, и вот они решили сначала оказать мне честь и  спросить, имею ли я какие-нибудь возражения против того, чтобы они сочетались  самым обыкновенным прозаическим браком. А теперь, мистер Пиквик, если вы  постараетесь не таращить глаза и сообщите мне, что мы, по вашему мнению, должны  делать, я буду вам весьма признателен.    

Для недовольного тона, коим веселый старый джентльмен  произнес эту последнюю фразу, были некоторые основания, ибо физиономия мистера  Пиквика выражала тупое изумление и замешательство, не лишенные комизма.    

— Снодграсс! С прошлого рождества! — были первые  отрывистые слова, сорвавшиеся с уст потрясенного джентльмена.    

— С прошлого рождества, — подтвердил Уордль, —  это совершенно ясно; должно быть, у нас были очень плохие очки, если мы до сих  пор ничего не заметили.    

— Не понимаю, — задумчиво промолвил мистер  Пиквик. — Решительно ничего не понимаю.    

— Понять нетрудно, — возразил вспыльчивый старый  джентльмен. — Будь вы помоложе, вы бы давным-давно открыли этот секрет. А  кроме того, нерешительно добавил Уордль, — уж коли говорить правду, я  последние четыре-пять месяцев уговаривал Эмили (если она не прочь, потому что я  ни за что не стал бы насиловать девичьи чувства) принять ухаживанье одного  молодого джентльмена, живущего по соседству. Я нимало не сомневаюсь, что она,  как и полагается любой девице, раздула эту историю, чтобы повысить себе цену и  распалить страсть мистера Снодграсса. Конечно, оба пришли к тому заключению,  что они несчастнейшие и гонимые существа и нет у них другого выхода, кроме  тайного брака или жаровни с углем. Спрашивается, что нам делать?    

— А что вы сделали? — осведомился мистер Пиквик.    

— Я?    

— Да, я хочу сказать, что вы сделали, когда узнали об  этом от замужней дочери?    

— Ну, конечно, я повел себя как последний дурак, —  отвечал Уордль.    

— Вот именно, — вмешался Перкер, который на  протяжении этого диалога теребил цепочку от часов, сердито потирал нос и  проявлял другие признаки нетерпения. Это вполне естественно. Что же вы сделали?    

— Я страшно вспылил и напугал мать так, что с ней  случился припадок, сказал Уордль.    

— «Очень благоразумно, — заметил Перкер, — а  еще что?    

— Я бесновался весь следующий день и всех  переполошил, — отвечал старый джентльмен. — Наконец, мне надоело  отравлять существование себе и другим. Я нанял экипаж в Магльтоне, приказал  запрячь моих лошадей и поехал в Лондон под предлогом, что Эмили должна  навестить Арабеллу.    

— Значит, мисс Уордль с вами? — осведомился мистер  Пиквик.    

— Ну, конечно, — отвечал Уордль. — В  настоящее время она находится в гостинице Осборна в Эдельфи, если только ваш  предприимчивый друг не удрал с нею, пока я здесь сижу.    

— Значит, вы помирились? — спросил Перкер.    

— Ничуть не бывало, — возразил Уордль. — Она  все время плакала и хныкала и сделала передышку только вчера вечером между чаем  и ужином; тогда она очень важно уселась писать письмо, а я сделал вид, будто  ничего не замечаю.    

— Полагаю, вы нуждаетесь в моем совете? — спросил  Перкер, переводя взгляд с глубокомысленного лица мистера Пиквика на  взволнованную физиономию Уордля; при этом он угостился несколькими щедрыми  понюшками своего любимого возбуждающего средства.    

— Полагаю, что так, — сказал Уордль, взглянув на  мистера Пиквика.    

— Разумеется, — подтвердил сей джентльмен.    

— Ну, так слушайте, — сказал Перкер, вставая и  отодвигая стул. — Вот вам мой совет: отправляйтесь вы оба пешком, в  экипаже или как хотите, потому что вы меня утомили, и обсудите этот вопрос  между собой. Если вы его не решите к тому времени, когда мы снова встретимся, я  вам скажу, что надо делать.    

— Вот это здорово! — заметил Уордль, не зная,  смеяться ему или обижаться.    

— Вздор, мой дорогой сэр! — заявил Перкер. —  Я вас обоих знаю гораздо лучше, чем вы сами себя знаете. Этот вопрос вами уже  решен.    

Высказав свое мнение, маленький джентльмен ткнул табакеркой  сперва в грудь мистеру Пиквику, а потом в жилет мистеру Уордлю, после чего все  трое расхохотались, в особенности два последних джентльмена, которые без всякой  видимой причины или повода обменялись рукопожатием.    

— Сегодня вы обедаете у меня, — сказал Уордль  провожавшему их Перкеру.    

— Не обещаю, мой дорогой сэр, не обещаю, — отвечал  Перкер. — Во всяком случае, я загляну вечерком.    

— Жду вас к пяти, — сказал Уордль. — Эй, Джо!    

Когда удалось, наконец, разбудить Джо, двое друзей уехали в  коляске мистера Уордля, к которой, из человеколюбивых соображений, было  приделано сзади сиденье для жирного парня, ибо, помещайся Джо просто на  запятках, он неминуемо свалился бы и разбился насмерть при первом же погружении  в сон.    

Приехав в гостиницу «Джордж и Ястреб», они узнали, что  Арабелла, получив от Эмили записку, извещавшую об ее прибытии, немедленно  послала за наемной каретой и вместе со своей горничной отправилась в Эдельфи.  Так как у Уордля были дела в Сити, то он отослал коляску с жирным парнем в свою  гостиницу, дабы предупредить, что он с мистером Пиквиком приедет к пяти часам  обедать.    

Получив такое приказание, жирный парень отправился в путь, и  пока коляска катилась по камням, он мирно спал на заднем сиденье, словно покоился  на пуховике и пружинном матраце. Когда экипаж остановился, он чудесным образом  проснулся без посторонней помощи и, хорошенько встряхнувшись, чтобы расшевелить  все силы ума, пошел наверх исполнять поручение.    

Повредила ли встряска умственным способностям жирного парня,  вместо того чтобы привести их в порядок, или пробудила в нем столько новых  идей, что он забыл самые обыкновенные правила вежливости, или, наконец (не  исключена и эта возможность), не помешала ему заснуть, пока он поднимался по  лестнице, как бы там ни было, но факт не подлежит сомнению: он вошел в  гостиную, не постучав предварительно в дверь, и увидел джентльмена, сидевшего  на диване рядом с его молодой хозяйкой и очень нежно обнимавшего ее за талию, в  то время как Арабелла со своей хорошенькой горничной находилась в другом конце  комнаты, делая вид, будто пристально смотрит в окно. При виде такой сцены  жирный парень издал какое-то восклицание, леди испустила вопль, джентльмен  проклятье, — все произошло почти одновременно.    

— Бездельник, что вам здесь нужно? — вопросил  джентльмен.    

Вряд ли стоит говорить, что это был мистер Снодграсс.    

На это жирный парень, весьма устрашенный, ответил коротко:    

— Хозяйку.    

— Зачем я вам нужна? — отворачиваясь, спросила  Эмили. — Вот глупый!    

— Хозяин с мистером Пиквиком приедут обедать к пяти  часам, — отвечал жирный парень.    

— Убирайтесь вон! — крикнул мистер Снодграсс,  грозно взирая на ошеломленного юношу.    

— Нет, нет, нет! — стремительно прервала Эмили.  Белла, дорогая, мне нужно посоветоваться с тобой!    

Вслед за этим Эмили, мистер Снодграсс. Арабелла и Мэри  удалились в угол и в течение нескольких минут взволнованно перешептывались;  жирный парень успел за это время преспокойно вздремнуть.    

— Джо! — сказала, наконец, Арабелла, оглядываясь и  обворожительно улыбаясь. — Как поживаете, Джо?    

— Джо! — сказала Эмили. — Вы добрый юноша. Я  вас не забуду, Джо!    

— Джо! — сказал мистер Снодграсс, подходя к  изумленному юноше и хватая его за руку. — Я вас не узнал. Вот вам пять  шиллингов, Джо.    

— А за мной еще пять, Джо! — сказала Арабелла. —  В память старого знакомства.    

И она подарила толстяка, явившегося столь некстати, еще  одной прелестной улыбкой.    

Жирный парень соображал туго. Сначала он был сбит с толку  такими неожиданными милостями и с тревогой озирался вокруг. Затем его широкая  физиономия начала расплываться в не менее широкую улыбку, и, наконец, засунув в  карманы по полукроне и обе руки, он разразился хриплым хохотом — в первый и  единственный раз в своей жизни.    

— Кажется, он нас понимает, — сказала Арабелла.    

— Нужно поскорее дать ему что-нибудь поесть, —  заметила Эмили.    

Услыхав эти слова, жирный парень чуть было не захохотал  снова. Мэри. еще немного пошептавшись, отделилась от группы и сказала:    

— Я пообедаю с вами, сэр, если вы ничего не имеете  против.    

— Идемте! — засуетился жирный парень. — Там  такой чудесный мясной паштет!    

С этими словами жирный парень стал спускаться по лестнице, а  его хорошенькая спутница, следуя за ним в столовую, приковывала взгляды всех  лакеев и вызывала досаду у всех горничных.    

В столовой оказался не только паштет, о котором с таким  чувством говорил юноша, но вдобавок еще кусок мяса, блюдо картофеля и кувшин  портера.    

— Садитесь, — сказал жирный парень. — Вот  здорово! Как я проголодался!    

Восторженно повторив эти слова раз пять или шесть подряд,  юноша уселся за небольшой стол, а Мэри заняла место против него.    

— Хотите этого? — спросил жирный парень, вонзив в  паштет нож и вилку по самую рукоятку.    

— Маленький кусочек, пожалуй, — отвечала Мэри.    

Жирный парень положил Мэри маленький кусочек, а себе —  большой, и только что собрался приступить к еде, как вдруг наклонился вперед и,  положив руки на колени, не выпуская ножа и вилки, очень медленно проговорил:    

— Послушайте, какая вы аппетитная!    

Это было сказано восторженным тоном и могло показаться  лестным, но глаза молодого джентльмена смотрели по-каннибальски, и комплимент  звучал двусмысленно.    

— Ах, боже мой, Джозеф! — воскликнула Мэри,  притворяясь смущенной. Что это вы говорите!    

Жирный парень постепенно выпрямился и ответил тяжелым  вздохом, затем несколько секунд пребывал в задумчивости и, наконец, отхлебнул  портеру. Совершив этот подвиг, он снова вздохнул и усердно приналег на паштет.    

— Какая милая молодая леди мисс Эмили! — сказала  Мэри после долгого молчания.    

Жирный парень успел за это время прикончить паштет. Он  посмотрел на Мэри и ответил:    

— Я знаю кое-кого получше.    

— Вот как! — сказала Мэри.    

— Да! — подтвердил жирный парень с необычайным для  него оживлением.    

— Как ее зовут? — полюбопытствовала Мэри.    

— А вас как?    

— Мэри.    

— И ее точно так же, — объявил жирный парень. Она  — это вы.