1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 
Меня творец  великий мирозданья    

Поставил  заместителем своим,    

Чтоб  облик существам давать земным    

И  всячески приукрашать их. Мною    

Содержится  все то, чем под луною    

Ущерб и  рост владеют вместе тут.    

Я мзды  не жду за свой бессменный труд.    

С моим  владыкою всегда согласна,    

Всё  новым тварям жизнь даю всечасно,    

В  различную их облекая плоть.    

Красой  сей девушки почтен господь», -    

Так,  думаю, могла б сказать природа.    

Уж на  порог пятнадцатого года    

Вступила  девушка, красой своей    

Пленившая  природу с первых дней.    

Багрянцем  роз и белизною лилий    

Украшены  ее ланиты были;    

Как ива,  гибок был прелестный стан,    

А лес  кудрей златистых осиян    

Лучами  полыхающего Феба,    

Глядящего  с полуденного неба.    

Но  внешности, отрады из отрад,    

Был нрав  ее прекраснее стократ.    

Все  качества соединились в ней,    

Которые  мы ценим у людей.    

Душой и  телом далека от зла,    

Она  цветеньем девственным цвела,    

Во всем  воздержанна, всегда смиренна    

И  долготерпелива неизменно,    

В  нарядах, в поведении скромна,    

В  ответах же учтивости полна.    

Она,  хотя умом не уступала    

Самой  Палладе, говорила мало.    

Пустопорожних  слов ее уста    

На ветер  не кидали никогда;    

Нет,  речь ее звучала благородно,    

Проникнутая  прелестью природной.    

Присущи  были ей девичий стыд    

И  рвение, которое бежит    

Губительного  для души безделья.    

В рот не  брала она хмельного зелья,    

Чтобы  Венерин жар не разжигать,    

Чтоб  масла к пламени не подливать.    

Блюсти  ей было любо строгий нрав;    

Не раз  от легкомысленных забав    

Она,  больной сказавшись, убегала;    

Пирушки,  пляски, смех под звон бокала    

Ее к  себе нисколько не влекли,    

Она от  них держалася вдали.    

Тот  прав, кто думает, что вредно детям    

Забавам  праздным предаваться этим:    

До  времени не надо созревать,    

Ведь  девочка успеет взрослой стать    

И смелое  усвоить поведенье.    

Вам не в  обиду это поученье,    

Наставницы  господских дочерей,    

Приставленные  к ним на склоне дней!    

Подумайте,  какое основанье    

Давать  их было вам на воспитанье:    

Иль то,  что чистоту вы соблюли,    

Иль то,  что пред соблазнами земли    

Не  устояли и теперь до гроба    

От света  отреклись. Глядите ж в оба    

За  нравами воспитанниц своих,    

Стезею  чистоты ведите их.    

Охотник-вор,  что от былых утех    

Своих  отрекся, может лучше всех    

Лес  охранить. Вы с вашею задачей    

Отлично  справитесь, – вас ждет удача.    

Не  поощряйте никогда порок,    

Чтоб  дьявол вами овладеть не мог.    

От  снисхожденья к поощренью – шаг.    

Невинности  предатель – злейший враг    

Людского  рода, – потому-то мы    

Его  боимся больше, чем чумы.    

Отцы и  матери, вам тоже надо -    

Растите  ль вы единственное чадо    

Иль  несколько – не отпускать их с глаз,    

Пока  зависит их судьба от вас.    

Остерегайтесь  гнусным поведеньем,    

А паче  неуместным снисхожденьем    

Детей  своих губить. Кто портит чадо,    

Тому не  миновать, поверьте, ада.    

Коль  нерадив пастух, какой в нем толк?    

При нем  ягнят спокойно тащит волк.    

Примерами  не утомляя вас,    

Продолжу  я мой прерванный рассказ.    

Не нужно  дочери Виргинья было    

Наставниц, –  нет, она руководила    

Собой  сама; ведь жизнь ее была -    

Как все  слова ее, так и дела -    

Примером,  по которому учиться    

Могли бы  добродетелям девицы.    

И потому  в стране гремела слава    

О  красоте ее и жизни правой.    

Все  осыпали девушку хвалой, -    

Все, кроме  злобной зависти одной,    

Которой  горести чужие милы,    

А  радости, наоборот, постылы.    

Свою  продолжил повесть доктор так:    

Однажды  в храм направила свой шаг    

Виргинья  дочь; ее сопровождала    

Родная  мать, как девушке пристало.    

А в ту  пору как раз одним судьей    

Тот округ  управлялся городской;    

И вот,  когда она входила в храм,    

Судья,  случайно оказавшись там,    

Ее  увидел и в единый миг    

Запечатлел  в душе прекрасный лик.    

Ее  красой невиданной пленен,    

Тотчас  же про себя подумал он:    

«Она  моею сделаться должна!»    

И тут в  него вселился сатана    

И научил  бессовестным советом,    

Как  преуспеть коварством в деле этом.    

Он  понимал, что золотом иль силой    

Пути он  не проложит к деве милой.    

Она  имела множество друзей,    

И  чистота души давала ей    

Способность  оказать сопротивленье    

Любому  натиску и вожделенью.    

Все это  взвесив, парня он призвал,    

Которого  за негодяя знал,    

И все  подробно рассказал ему,    

Прибавив,  чтобы тайны никому,    

Коль  жизнь ему мила, не выдал он.    

Когда  был подлый сговор заключен,    

Судья на  славу парня угостил    

И  наперед прещедро одарил.    

Подробно  обсудив с судьею план,    

Как дать  ему, пустивши в ход обман,    

Возможность  похоть утолить свою    

(От вас  их замысла не утаю),    

Отправился  домой проклятый Клавдий, -    

Так  парня звали, – а судья, враг правде,    

Что  звался Аппием (заметьте, я    

Не  сказкой развлекаю вас, друзья,    

А то,  что вправду было, повествую), -    

Судья,  уже заранее ликуя,    

Стал  предвкушать услады плотской час.    

И вот  чрез день, другой, когда как раз    

В своем  судилище он восседал    

И тяжбы,  как обычно, разбирал,    

Вошел  его сообщник, твердо шаг    

Держа к  столу, и громко молвил так:    

«Свое  пришел я право защищать    

И на  Виргинья жалобу подать,    

Который  мне нанес огромный вред.    

А скажет  он, что это лишь навет, -    

Я  привести свидетелей могу;    

Они вам  подтвердят, что я не лгу».    

«В  отсутствие ответчика нельзя    

Решенье  вынести, – сказал судья. -    

Пускай  предстанет он перед судом,    

И мы по  правде тяжбу разберем».    

Явился  тот, и жалобу истца    

Суд  огласил с начала до конца,    

А  содержанье было в ней такое:    

«Я,  недостойный Клавдий, пред тобою,    

Почтенный  Аппий, утверждаю тут,    

Что  некий рыцарь, коего зовут    

Виргиньем,  праву вопреки, поныне    

Мою  служанку держит и рабыню,    

В младых  летах украденную в ночь    

И  уведенную насильно прочь.    

Есть у  меня свидетель не один,    

Прошу их  выслушать, о господин.    

Он  скажет вам, что дочь она ему,    

Но это  будет ложь, и потому    

Рабыню  мне вернуть прошу покорно».    

Вот  содержанье жалобы позорной.    

В упор  взглянул Виргинии на истца    

И  собрался навету подлеца    

Достойный  дать и рыцарский ответ,    

Всем  доказать, что тени правды нет    

В его  словах, что в них сплошная ложь.    

Судье,  однако, было невтерпеж,    

И он  изрек: «Пора прикончить спор!    

Такой я  объявляю приговор:    

Истец  свою рабыню может взять;    

Отныне у  себя ее держать    

Не  вправе ты. Пусть явится сюда    

И под  охраной состоит суда».    

Услышав  этот гнусный приговор,    

Велевший  дочь родную на позор    

Отдать  судье, пошел домой Виргиний,    

Душою  утопая в злой кручине.    

Вернувшись,  в комнате своей он сел    

И тотчас  дочь позвать к себе велел.    

Когда  она вошла и села рядом,    

Он на  нее взглянул потухшим взглядом.    

Хоть  жалость сердце отчее и жгла,    

В решении  был тверд он, как скала.    

«Виргинья,  дочь моя, – сказал он ей,    

Перед  тобой один из двух путей:    

Смерть  иль позор. Зачем родился я,    

Раз мне  дожить пришлось, о дочь моя,    

До дня,  когда тебе, моя отрада,    

От  острого меча погибнуть надо?    

Превыше  света божьего любя,    

Как  ласково лелеял я тебя,    

О дочь,  последнее мое мученье,    

Последнее  в сей жизни утешенье!    

Жемчужина  небесной чистоты,    

Сбой  горький рек прими смиренно ты,    

Тебя  убьет не ненависть – любовь.    

Моей  рукой твоя прольется кровь.    

Ты  повстречалась Аппию на горе, -    

Сказалось  это в подлом приговоре».    

И все ей  рассказал он, – вам опять    

Излишне  это было б повторять.    

     

    

     

«Отец  родной, я так еще юна,    

Я жить  хочу, – воскликнула она,    

Ему  руками шею обвивая    

(Привычка  у нее была такая),    

И слезы  брызнули из чудных глаз. -    

Ужель,  отец, пришел мой смертный час?»    

«Увы, –  ответил он, – исхода нет».    

«Тогда, –  промолвила она в ответ, -    

Оплакать  жизнь мою, отец, мне дай!    

Позволил  выплакаться Иевфай [161]    

Пред  смертью дочери своей когда-то,    

А в чем  была бедняжка виновата?    

В том,  что отца, свершившего поход,    

Хотела  первой встретить у ворот».    

Сказавши  так, она без чувств упала,    

А через  миг, в себя пришедши, встала    

И  молвила: «Благодарю творца,    

Что  девственней останусь до конца.    

Позору  смерть предпочитаю я.    

Отец,  готова к смерти дочь твоя».    

И стала  тут она просить о том,    

Чтоб он  ударил бережно мечом,    

И снова  потеряла вдруг сознанье.    

Виргинии,  полный жгучего страданья,    

Отсек ей  голову и дар кровавый    

Понес в  палату, где судья неправый    

Еще  сидел и тяжбы разбирал.    

Судья,  гласит преданье, приказал    

Его  схватить и умертвить тотчас.    

Но тут  народ ворвался в суд и спас    

Виргиния;  ведь было всем известно,    

Что  приговор был вынесен бесчестно.    

Еще  когда истец явился в суд,    

Подозревали  многие, что тут    

Замешан  Аппий, чей блудливый нрав    

Был всем  знаком. Теперь, злодея взяв,    

Его в  темницу бросили, и там    

С собою  скоро он покончил сам.    

А  Клавдий, Аппия сообщник мерзкий,    

Истец  неправедный, преступник дерзкий,    

К  повешенью был тут же присужден.    

По  просьбе рыцаря, однако, он    

Был  только изгнан. Если б не Виргинии,    

Ему  висеть пришлось бы на осине.    

Всех  остальных, замешанных в злом деле,    

На  виселицу без пощады вздели.    

Вы  видите, не безнаказан грех,    

Но час  небесной кары скрыт от всех.    

Тебе  неведомо, когда и как    

Зашевелится  совести червяк,    

Хоть о  твоем не знает преступленье    

Никто, –  лишь ты один и провиденье.    

Ученому  и неучу равно    

Расплаты  час предвидеть не дано.    

Грех из  души гоните же скорей,    

Покуда  он не укрепился в ней.    

     Здесь кончается рассказ  врача    

 Эпилог к рассказу врача    

Следует обращение  трактирщика к Врачу и Продавцу индульгенций    

     

Тут наш  хозяин, словно полоумный,    

Браниться  принялся с божбою шумной:    

«А,  кровь и крест того, кто пригвожден    

Судья  тот справедливо осужден был.    

Да чтоб  они позорною кончиной,    

Те  стряпчие и судьи, как единый,    

Все  сгинули! Но ей-то не помочь!    

Мне эта  девушка как будто дочь.    

Ах,  дорогой ценою заплатила    

За  красоту она. Какая сила    

Того  спасет, кого природа, счастье    

Так  одарили? Горькие напасти    

Их ждут  и смерть. Ах, бедная моя!    

Такие  случаи знавал и я.    

Ее краса  ее ж и погубила.    

Какую  гибель ей судьба сулила!    

Природы,  счастья не хочу даров,    

В них  проку нет, а зла? Не хватит слов    

О нем  сказать. Да, дорогой мой доктор.    

Но в  жалости какой, скажите, прок-то?    

Давайте  позабудем мы о ней,    

И дай-то  бог, чтоб было веселей    

Тебе,  твоим урыльникам, горшкам,    

Настойкам,  банкам, мазям, порошкам    

И всем  твоим пилюлям и микстурам,    

Хоть их  не признает моя натура.    

Коль  дева осенит своим покровом,    

Так  всякий будет и без них здоровым.    

Но ты,  по мне, достойный человек.    

Живи  себе мафусаилов век.    

Что?  Хорошо ведь сказано? [162]  Не спорю,    

Не  доктор я, чтоб болестям и горю    

Помочь  советом. Ты ж мне причинил    

Такую  боль, что я собакой взвыл.    

Христовы  кости! Надо мне настойки,    

Иль пива  кружку у себя за стойкой,    

Или  рассказ веселый как лекарстве,    

Иначе  лопнет сердце и знахарство    

Твое  меня не сможет исцелить,    

К  бедняжке состраданье утолить.    

Ну, mon  ami, [163]  ведь, кроме отпущений,    

Другие  есть в запасе угощенья.    

Нам  что-нибудь веселенькое, а?»    

«Готов я  позабавить вас, друзья,    

Но  прежде надобно мне подкрепиться.    

Вон в  той харчевне можно поживиться», -    

Так  индульгенций продавец ответил.    

Его  ответ отпор нежданный встретил.    

Все  благородные так закричали:    

«Достаточно  мы пакостей слыхали,    

Хотим  послушать слово назиданья».    

«Ну, что  ж, пожалуй, только в ожиданье    

Я выпью  все-таки. Обдумать надо    

Благое  слово там, в тени ограды».    

 Пролог Продавца  Индульгенций    

     

    

     

Когда я  отпущенья продаю,    

Как  можно громче в церкви говорю,    

Я  проповедь вызваниваю гордо,    

Ее на  память всю я знаю твердо,    

И  неизменен текст мой всякий раз:    

Radix  malorum est cupiditas. [164]    

Сказав  сперва, откуда я взялся,    

Патенты  все выкладываю я,    

Сначала  от владетелей мирских -    

Защитою  печать мне служит их,    

Чтобы не  смел никто мне помешать    

Святые  отпущенья продавать.    

Затем  раскладываю булл немало,    

Что дали  папы мне, да кардиналы,    

Да  патриархи всех земных концов;    

Прибавлю  несколько латинских слов    

И  проповедь я ими подслащу,    

К  усердью слушателей обращу.    

Затем их  взор прельщаю я ларцами,    

Набитыми  костьми да лоскутами -    

Что всем  мощами кажутся на вид.    

А в  особливом ларчике лежит    

От  Авраамовой овцы плечо. [165]    

«Внемлите, –  восклицаю горячо, -    

Коль эту  кость опустите в родник,    

То,  захворай у вас овца иль бык,    

Укушены  собакой иль змеей,    

Язык  омойте ключевой водой -    

И здравы  будут. – Дале молвлю я:    

От оспы,  парша, гною, лишая    

Излечится  водою этой скот.    

Внимай  словам моим, честной народ.    

Пускай  владелец тех овец, быков    

Встает  что день с зарей, до петухов,    

И каждый  раз из родника напьется, -    

И с  Авраамовых времен ведется,    

Что  приумножится добро и скот.    

От той  воды и ревность пропадет:    

Коль  муженек ревнив, несносен, груб,    

Из  родника воды прибавьте в суп -    

И  ревности его как не бывало,    

Хотя б  жена при нем же изменяла,    

Хотя бы  путалась с тремя попами.    

А вот  еще перчатка перед вами:    

Сию  перчатку кто наденет, тот    

Неслыханную  жатву соберет    

Ржи,  ячменя, овса или пшеницы,    

Лишь  только бы не вздумал он скупиться.    

Но  слушайте, что я скажу сейчас:    

Коль в  церкви этой ныне среди нас    

Есть  человек, что отягчен грехом    

И все ж  покаяться не хочет он,    

Иль если  есть тут грешная жена    

И мужа  оброгатила она -    

Ни  благости, ни права да не имут    

Вносить  свой вклад, зане их дар не примут;    

Но кто  свободен от греха такого -    

Пускай  дарит он, по господню слову.    

И будет  отпущение дано,    

Как  буллой этой мне разрешено».    

Так  каждый год на хитрой этой ловле    

Я марок  сто сбираю сей торговлей. [166]    

На  кафедре стою я поп попом,    

Простой  народ рассядется кругом -    

И вот я  с ним преважно говорю    

И  неподобнейшую чушь порю.    

Вытягиваю  шею что есть силы,    

По  сторонам раскланиваюсь мило,    

Как  голубок, сидящий на сарае;    

Руками я  и языком болтаю    

Так  быстро, что и поглядеть-то любо.    

Им  скупость, черствость я браню сугубо,    

Лишь  только б их мошну растормошить    

И мне их  денежки заполучить.    

Мне дела  кет, пускай, когда схоронят,    

Душа иль  плоть в мученьях адских стонет.    

Стремлюсь  к тому, чтоб прибыль получать,    

А не к  тому, чтоб грешным помогать.    

Что  говорить, иные поученья    

Исходят  от дурного побужденья, -    

Чтоб к  грешнику вернее подольститься,    

Успеха  лицемерием добиться, -    

Иль из  тщеславия, иль из вражды.    

Но если  враг мои шатнет труды,    

Его я  проповедью уязвлю    

Так, что  назвать не сможет речь мою    

Он  клеветой – достойная расплата,    

Коль  оскорбил меня ль, другого ль брата.    

Я имени  его не называю,    

Но всяк  поймет, кого я обличаю,    

По  описанью, – я уж постараюсь,    

С любым  врагом мгновенно расквитаюсь.    

Я для  народа праведен на вид:    

Мой яд  под видом святости сокрыт.    

Я мысль  свою вам вкратце изложу:    

Стяжанья  ради проповедь твержу,    

И  неизменен текст мой всякий раз:    

Radix  malorum est cupiditas.    

Да,  алчность – мой испытанный конек    

И,  кстати, мой единственный порок.    

Но если  в алчности повинен я,    

Ее врачует  проповедь моя,    

И  слушатели горько слезы льют.    

Вы  спросите, зачем морочу люд?    

Ответствую:  затем, чтобы стяжать.    

Достаточно  об этом рассуждать.    

Так вот,  я им рассказываю ряд    

Историй,  бывших много лет назад;    

Такие  россказни простой народ    

И  слушает и сам передает.    

Я даром  проповеди наделен,    

К  стяжанию привержен и смышлен -    

Мне что  ж, по-вашему, жить бедняком?    

Им  никогда не стану, нипочем,    

И,  проповедуя по всем краям,    

Рукам  своим работать я не дам.    

Корзины  плесть и тем существовать?    

Нет. Я  умею деньги собирать.    

К чему  мне пост, евангелья заветы,    

Покуда  есть вино, еда, монеты?    

Пусть  прибыль мне от бедняка идет,    

Пусть  мне вдова последний грош несет,    

Хоть  дети впроголодь сидят давно, -    

Я буду  пить заморское вино,    

Любовниц  в каждом заведу селенье.    

Вот что  скажу, о други, в заключенье:    

Хотели  слышать вы рассказ правдивый,    

Так вот,  когда напьюсь я вдосталь пива,    

Вам  расскажу историю на славу,    

Которая  придется всем по нраву.    

Пускай я  сам развратен и порочен,    

Но  проповедовать люблю я очень,    

Ведь  этим я и деньги собираю.    

Прошу  вниманья. Повесть начинаю.    

 Рассказ Продавца  индульгенций    

Здесь начинается  рассказ Продавца индульгенций    

     

Так вот:  в Брабанте некогда жила    

Компания  повес; тенета зла    

Их всех  опутали, они в борделе    

Иль в  кабаке за ночью ночь сидели.    

Тимпаны,  лютни, арфы и кифары    

Их  горячили, и сплетались пары    

В  греховной пляске. Всю-то ночь игра,    

Еда и  винопийство до утра.    

Так  тешили маммона в виде свинском    

И в  капище скакали сатанинском.    

От их  божбы власы вставали дыбом,    

Они  распять спасителя могли бы,    

Когда бы  не был он за нас распят.    

Был  нечестив и самый их наряд.    

И с ними  были юные блудницы,    

Цветочницы,  нагие танцовщицы,    

Певцы,  кондитеры, коты и сводни,    

Которые  как встарь, так и сегодня    

Слугами  дьявольскими состоят.    

Огонь  разжегши, в нем они горят,    

И  похотью костер тот разжигают,    

И боль  вином напрасно заливают.    

В  свидетели Писание возьму,    

Что  винопийство погружает в тьму    

Порока и  греха. Как Лот грешил?    

Упившись,  с дочерьми своими жил,    

А  мерзкий Ирод, опьянен вином    

И  обезумев, за своим столом    

Крестителя  решился обезглавить.    

Сенеку  можно нам за то прославить,    

Что он  сужденье здравое изрек.