1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 
     
— Как?
     
— Единственное, что здесь можно купить, — это улучшенная земля. Я сделаю ее своей собственной игрой, вот что. Я подготовлю свой участок, а потом продам его другим беднягам. Потом я как можно быстрее вернусь со своей семьей на Землю. И вам я советую сделать то же самое. Не будьте идиотами! Здесь никогда не удастся создать настоящую ферму. Это невозможно.
     
Постепенно он начал надоедать мне, но, к сожалению, я очень редко становлюсь по-настоящему груб.
     
— Ах, я не знаю, — ответил я. — Посмотрите на мистера Шульца — у него великолепная ферма.
     
Сэндерс вздернул нос.
     
— Ты имеешь в виду “Джонни — Яблочное семечко”?
     
— Я имею в виду мистера Иоганна Шульца.
     
— Конечно, конечно — Джонни — Яблочное семечко. Так его называют в городе. У него не все дома. Ты знаешь, что он сделал? Он дал мне целую горсть яблочных семечек и сделал вид, что он вручил мне, по крайней мере, сокровища царя Соломона.
     
Я перестал работать граблями.
     
— А разве это не так?
     
Сэндерс сплюнул на землю.
     
— Он же шут.
     
Я поднял грабли.
     
— Мистер Сэндерс, — сказал я, — вы стоите на моем участке, на моей земле. Уходите немедленно и никогда больше здесь не появляйтесь.
     
Он отступил и сказал:
     
— Эй! Сейчас же перестань! Осторожнее со своими граблями!
     
Я ответил:
     
— Вон!
     
Он ушел.
     
Дом был проблемой. На Ганимеде постоянно происходили небольшие землетрясения. Это было, как-то связано с “изостасисом”, что означало не что иное, как “состояние равновесия”, и относилось к твердой коре планеты.
     
Это было также как-то связано с приливами и отливами, что было смешно, потому что на Ганимеде никогда не было никаких приливов и отливов. Солнце было так далеко, что оно не играло никакой роли, а к Юпитеру Ганимед всегда был повернут одной и той же стороной. Конечно, были заметны слабые приливы, когда Европа проходила вблизи Ганимеда; а при приближении Ио и Каллисто они были еще заметнее, но они не шли ни в какое сравнение с приливами и отливами в Тихом океане на Земле.
     
Но на Ганимед все же действовали приливные силы. Мистер Хукер, главный метеоролог, объяснял это так: Ганимед находился недалеко от Юпитера, прежде чем он застыл и утратил собственное вращение по отношению к нему и в результате мощных приливных сил приобрел некоторую сплюснутость. Впрочем, в отношении Луны дела обстояли точно так же.
     
Потом пришли мы, растопили лед и дали Ганимеду атмосферу. Вследствие этого давление повсюду выровнялось и изостатическое равновесие перестроилось. Результатом этого были небольшие ганимедотрясения.
     
Я прибыл из Калифорнии. Поэтому я хотел построить сейсмически устойчивый дом. Шульцы сделали то же самое, и это, по моему мнению, было хорошей идеей, хотя мы никогда не видели сильного ганимедотрясения, которое бросало бы людей на землю. С другой стороны, поселенцы должны были побеспокоиться и об этом. Было по-настоящему трудно построить сейсмоустойчивый дом из каменных блоков.
     
А хуже всего — все было дорого. Основные материалы, предоставляемые нам в соответствии с договором, были действительно великолепны — по крайней мере, теоретически: мотыги, лопаты, тачки, ручной культиватор, ведра и так далее. Но только когда начинаешь работать, замечаешь, что у тебя есть далеко не все. Очень многое приходится покупать.
     
Я засеял пол-акра, прежде чем мне вообще удалось заняться постройкой своего дома.
     
Как обычно, мы пошли на компромисс. Одна из комнат должна была быть сейсмоустойчивой и одновременно быть комнатой с повышенным давлением воздуха для Пегги. Хотя Пегги стало уже много лучше, она все еще не могла надолго выходить наружу и выносить низкое давление. Когда наша семья переселится на ферму, у этой комнаты будет воздушный шлюз. И это будет стоить немалых денег.
     
Пока все было приготовлено, я засеял еще акр. Папа попытался получить ссуду, но ему ясно и недвусмысленно сказали, что кредит может получить только поселенец, и больше никто. Этим дело и закончилось. Мы намеревались построить одну комнату с усиленными стенами, чтобы позднее дом можно было надстроить. А тем временем наш дом должен был состоять из жилой комнаты, в которой буду спать я, из крошечной спальни для Джорджа и Молли и из комнаты Пегги.
     
Не слишком большой дом, верно? Но что это значит? Эйб Линкольн начинал с гораздо меньшего.
     
Как только я засеял поле, я принялся за резку камня. Вибропила действовала так же, как и вибробур, только она не бурила отверстие, а резала тонкую, как волос, щель. Когда включаешь питание, нужно быть очень внимательным, чтобы в зону действия пилы не попал палец, а управление самой пилой — детская игра. В договоре говорилось, что пилу можно взять напрокат на сорок восемь часов. Я отложил все другие дела и работал с нею все сорок восемь часов. Я больше не хотел иметь долгов, потому что мне предстояли новые расходы — прожектор, излучающий дневной свет. У папы Шульца на полях были такие прожектора, и урожай у него был почти вдвое выше, чем у остальных. Земные растения не привыкли находиться в темноте целых три с половиной дня, но с прожекторами они чувствовали себя отлично.
     
Ну да, нужно было подождать еще некоторое время.
     
     
Дом построила группа — я хочу сказать, моя группа скаутов. Это было для меня неожиданностью и одновременно не было, потому что повсюду дома строили подобным образом. Дом в одиночку не построить. Я сам уже шесть раз помогал другим — не из великодушия, а потому что мне необходимо было учиться, как это делать.
     
Но патруль появился внезапно, прежде чем я успел сообщить им о своей готовности. Они шли вдоль дороги. Сергей вел их к тому месту, где должен был стоять дом; парни остановились, и Сергей спросил меня:
     
— Билл, ты уплатил налог скаутов?
     
Голос его звучал угрожающе.
     
— Ты же об этом знаешь, — ответил я.
     
— Тогда ты должен нам помогать. И мы тебе тоже должны помочь, — внезапно он улыбнулся и я понял, что все это было всего лишь ритуалом. Он повернулся к группе и крикнул:
     
— Приступаем к постройке дома! Начали!
     
Внезапно мне показалось, что все это телекомедия, в которой чрезмерно убыстрился темп действия. Я еще никогда не видел, чтобы кто-нибудь работал так основательно, как мои скауты. Я могу только сказать, что не нужно никакой формы, чтобы быть скаутом.
     
Вместе со скаутами здесь были Вик Шульц и Хэнк Джонс, оба из скальной группы, кроме того, тут был Дуг Окаджима, который принадлежал к группе “Баден-Пауэлл”. Все это было великолепно. У меня были друзья, которых в последнее время я видел очень редко. Во время светлой фазы я работал так долго, что уже поздно было идти на встречу; а во время темной фазы дважды подумаешь, прежде чем отважишься на девятимильный переход туда и обратно.
     
Совесть у меня была неспокойна, потому что я забывал о них и приходил к ним так редко. Но теперь я решил чаще приходить на встречи, как бы я ни устал после работы. Кроме того, при ближайшей возможности я должен был пройти испытания.
     
При этом я вспомнил еще об одном деле, которое еще не было улажено, — Олух Эдвардс. Но я не мог позволить себе просто так терять день, чтобы только дать кому-то по морде. Кроме того, мне не повредит, если я стану тяжелее еще фунтов на десять; я не хотел бы, чтобы результат нашей драки был таким же, как в тот раз.
     
Спустя некоторое время появился папа с двумя людьми из его бюро, и они взяли на себя сооружение комнаты для Пегги. Его появление доказало мне, что он знал об этом заговоре и принимал в нем участие. Но сам заговор был идеей Сергея.
     
Я отвел папу в сторону.
     
— Послушай, Джордж, — сказал я, — как же, ради всех святых, мы сможем накормить эту ораву?
     
— Не беспокойся об этом!
     
— Но я должен беспокоиться! Каждый знает, что поселенец, которому только что построили дом, должен обеспечить едой своих помощников. А мои товарищи появились здесь совсем неожиданно.
     
— Ты не беспокойся, — повторил он. А потом я понял, почему он так говорил. Молли появилась вместе с мамой Шульц, Гретхен, сестрой Сергея Марусей и двумя подругами Пегги: они принесли с собой гору еды. Это был великолепный пикник, и Сергею пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить своих ребят работать снова. Теоретически еду у Шульцев готовила Молли, но я знал маму Шульц. Кроме того, я могу добавить с чистой совестью — Молли не слишком разбиралась в поварском искусстве.
     
Молли захватила с собой для меня пару строк от Пегги:
     
“Дорогой Билл, приходи сегодня вечером в город и расскажи мне поподробнее, как это было. Пожалуйста, приходи!”
     
Я обещал Молли, что обязательно приду.
     
Около шести часов вечера крыша была готова, и у нас был дом. Дверь еще не повесили. Она все еще находилась на складе. Энергоустановка тоже должна была прибыть примерно через неделю. Но у нас был дом для защиты от дождя, и даже крошечное стойло, хотя о корове в настоящее- время нечего было и думать.
    
    
     
      
15. ПОЧЕМУ МЫ ПРИШЛИ?
     
     
В моем дневнике записано, что в первый же день весны мы перебрались в наш собственный дом.
     
Потом пришла Гретхен и помогла мне устроиться. Я предложил позвать еще и Марусю, потому что работы было очень много.
     
— Как ты можешь! — сказала Гретхен, и я не сделал этого, потому что почувствовал, что она обиделась. Девочки такие странные. Но Гретхен работала очень проворно.
     
Я спал в этом доме с тех пор, как его построили, даже прежде, чем техники из инженерного бюро установили антенну на крыше и обеспечили нас светом и теплом. Все это произошло еще до наступления зимы, и я провел приятный месяц. Я все устроил внутри дома и загрузил пару тонн льда в щель возле нашего дома, в которую позже должны быть высажены яблони. Лед там сохранится, пока я не построю настоящий погреб.
     
Первая пара месяцев после переезда сюда моей семьи была самым счастливым временем за всю мою жизнь. Папа большую часть темной фазы проводил в городе. Теперь он работал только половину недели, и не только потому что его интересовал проект, но и потому что это помогало гасить наши долги. Во время светлой фазы мы все вместе работали на ферме.
     
Молли, казалось, с удовольствием вела домашнее хозяйство. Я научил ее готовить, и училась она очень прилежно. Готовить на Ганимеде — искусство. Большинство из кушаний приходится готовить при повышенном давлении, потому что вода здесь закипает уже при ста сорока градусах по Фаренгейту. Последним тонкостям Молли научила мама Шульц — в области кулинарии она была непревзойденной мастерицей.
     
Пег, конечно, должна была жить в комнате с повышенным давлением, но мы надеялись, что она скоро сможет покинуть ее. Давление уже снизили до восьми фунтов, наполовину кислород, наполовину азот, и мы большей частью ели в ее комнате. Я все еще ненавидел густой воздух, но я ничего никому не говорил об этом, потому что совместные обеды всей нашей семьи были нам очень дороги. Спустя некоторое время я даже мог находиться в ее комнате, не получая при этом головной боли.
     
Пегги могла покидать свою комнату. Мы принесли ей из города переносную пластиковую барокамеру — на нее мы тоже истратили кучу кредитов! — папа снабдил ее кислородным аппаратом, снятым со старого космического скафандра. Пегги могла покидать свою комнату на переносных носилках, на которых была установлена барокамера, и сама запирать и отпирать ее. Потом мы снижали давление в ее комнате и выносили ее на солнце, откуда она могла видеть горы и море. Она охотно наблюдала за нашей работой. Прозрачный пластик оболочки пропускал ультрафиолетовые лучи, и это шло ей на пользу. Барокамера была небольшой и легкой, и Пегги могла передвигаться в ней. Во время светлой фазы она большую часть времени проводила снаружи.
     
У нас была наседка, пятнадцать оплодотворенных яиц и два кролика — с этого мы и начали. Сравнительно скоро у нас появилось свое собственное мясо. Конечно, мы всегда говорили Пегги, что куры на нашем столе были с фермы Шульцев, но она не верила, что это правда. Сначала я ежедневно брал у Шульцев свежее молоко для Пегги, но затем появилась возможность по случаю приобрести прекрасную корову-двухлетку. Цена была невысока. Пегги назвала ее Мейбл и сердилась, что не может с ней играть.
     
Мы сделали еще много чего. Я все не удосужился пройти испытания и редко приходил на собрания нашей группы. Это было не просто. Мы, например, заложили пруд. Хотя лагуна Серенидад была заселена планктоном и водорослями, но в ней еще не было никакой рыбы, и пройдет еще много времени, прежде чем мы получим лицензию на отлов. А потом у нас будет свою собственная рыба на китайский лад.
     
А потом мы снова занялись нашими полями. Моя трава существенно укрепила почву, и вскоре после нашего переезда мне показалось, что почва уже была готова к подсадке червей. Папа уже хотел отослать пробу почвы в городскую лабораторию, чтобы убедиться в этом, но тут пришел папа Шульц, взял пригоршню земли, понюхал ее, попробовал и сказал, что мы спокойно можем выпускать червей. Мы сделали это, и они расползлись. Временами мы встречали на поле их потомков.
     
Там, где мы использовали почву, богатую бактериями, трава была значительно гуще. Полосы расширялись, но очень медленно. Мне пришлось немало потрудиться, пока я не обработал все полосы, а потом я снова начал подумывать о том, не взять ли мне снова дробилку и не обработать ли оставшиеся три четверти почвы. Этот участок мы сможем возделать, использовав почву с нашей собственной пашни. Затем при помощи дробильной машины мы хотели подготовить еще акр… однако все это было в отдаленном будущем.
     
Мы сажали морковь, салат, ягоды, капусту, спаржу, картофель и брокколи. Между рядами мы сеяли кукурузу. Я бы охотно попытался засеять пол-акра пшеницей, но занимать этой культурой такую малую площадь было бессмысленно. Поблизости от нашего дома был участок, на котором мы сажали томаты, тыкву, горох и бобы. Это были “тепличные” растения, и Молли своими руками возделывала грядки — трудная работа. Мы надеялись, что однажды у нас будет улей с пчелами — энтомологи из команды экологов давали возможность разводить пчел, которые принесли бы на Ганимеде огромную пользу. Но это пока было невозможно. Дело, собственно, было вот в чем: пока на Ганимеде сила тяжести составляла одну треть земной, давление воздуха здесь было в одну шестую земного, и пчелам это не нравилось. Они едва могли летать.
     
Но, может быть, пчелы были просто слишком консервативны?
     
Мне кажется, до самой следующей зимы я был счастлив. Но, может быть, я был слишком занят и устал, чтобы быть несчастливым.
     
Сначала зима показалась мне долгожданной паузой. Мы заготовляли лед и заботились о домашних животных, но дел было не так уж и много. Я изрядно устал и начал капризничать, но сам не замечал этого. Молли, по моему мнению, была на пределе. Но она терпеливо несла свой крест. Она не привыкла к жизни на ферме и не могла так надрываться, как это делала мама Шульц.
     
Кроме того, ей нужен был водопровод и туалет, но их просто не было. Я, конечно, носил воду, а также наколол в море много льда, но это был неприкосновенный запас. Но Молли не жаловалась, нет.
     
Папа тоже не жаловался, но от его носа к уголкам рта пролегли глубокие морщины, которые не могла скрыть даже борода. Но нашей основной заботой, конечно, была Пегги.
     
Когда мы доставили ее на ферму, она впервые за все это время ожила. Мы постепенно снижали давление в ее комнате, и она все время подтверждала, что чувствует себя великолепно. По совету доктора Арчибальда мы даже однажды вывели ее наружу без барокамеры, и носового кровотечения у нее не было, но через десять минут она добровольно вернулась в свою комнату.
     
Она просто не могла вынести этого, и все. Дело было не только в давлении — тут было еще что-то. Она не принадлежала этой планете и не могла привыкнуть к жизни здесь. Вы когда-нибудь видели растение, которое, будучи посажено в определенном месте, быстро увядает? То же самое было и с Пегги.
     
Она обязательно должна была вернуться назад, на Землю.
     
Я думаю, нам было не так уж плохо, но существует огромная разница между прирожденными фермерами, такими, как Шульц, у которого были целые кучи коровьего навоза, окорока в погребе и даже проточная вода, и такими бедными фермерами, как мы. Мы боролись за каждый дюйм новой почвы и задолжали Комиссии. Это угнетало нас, а зимой у нас было много времени для раздумий.
     
Как-то в четверг мы все вместе сидели за едой в комнате Пегги. Только что наступила темная фаза, и папа скоро должен был снова отправляться в город. Мы часто сопровождали его часть пути. Сейчас мы покончили с едой. Молли чинила белье, а Джордж играл с Пегги в криббедж. Я взял свой аккордеон и извлек из него пару нот. Некоторое время все с удовольствием слушали. Я не знаю, как это произошло, но через некоторое время я заметил, что играю “Зеленые холмы Земли”. Я давно уже не играл эту вещь.
     
Я начал с того места, где говорилось: “Красота Земли нас влечет к себе, и дюзы громко ревут”, — я подумал о том, что дюзы кораблей сегодня уже не ревут. Я все еще размышлял над этой проблемой, когда подошел к концу песни: “Дай увидеть покров голубых облаков и зеленые холмы Земли”…[111]
     
Я поднял взгляд и увидел, что у Молли по щекам катятся слезы.
     
Мысленно я дал пощечину самому себе. Я отложил аккордеон и встал. Папа спросил:
     
— Что такое, Билл?
     
Я пробормотал, что мне нужно взглянуть на Мейбл.
     
Я вышел из жилой комнаты, надел свою теплую одежду и действительно вышел наружу. Но я не пошел в стойло. Шел снег, и было темно, хоть выколи глаз, хотя солнце зашло всего лишь пару часов назад. Небо было закрыто плотными облаками, так что не видно было даже Юпитера.
     
Потом облака на западе стали тоньше, и я смог различить в красноватом сиянии море и горы. Горы были покрыты снегом, а море казалось гладкой холодной лиловой пустыней. Обломки скал вне нашего участка отбрасывали жуткие тени. Эта картина соответствовала моему настроению. Несколько мгновений я думал о чистилище.
     
Я подумал о том, чего я здесь ищу.
     
Облака на западе разошлись, и я увидел одну-единственную зеленую звезду, ярко сияющую низко над горизонтом.
     
Земля.
     
Я не знал, сколько времени я стоял тут. Потом кто-то положил мне руку на плечо, и я вздрогнул. Это был папа.
     
— Что такое, мальчик? — спросил он.
     
Я хотел что-то сказать, но слова застряли у меня в горле, и я не произнес ни звука. Наконец я выдохнул:
     
— Папа, почему мы сюда пришли?
     
— Ты хочешь сказать, что ты это знаешь?
     
— Я знаю, — ответил я.
     
— И все же главной причиной нашего прихода был страх, что наши внуки умрут от голода. Земля слишком перенаселена, Билл.
     
Я снова бросил взгляд на зеленую звезду.
     
— Папа, я сделал открытие. В жизни есть кое-что еще, кроме хорошего трехразового питания. Конечно, мы можем получать здесь богатые урожаи — почва здесь еще не истощенная. Но внуки наших внуков на Ганимеде не могут рассчитывать на это. И это будет несправедливо по отношению к ним. Я знаю, что мы допустили ошибку.
     
— Ты ошибаешься, Билл. Твоим детям здесь понравится, как нравится в Гренландии тамошним эскимосам.
     
— Я очень сомневаюсь в том.
     
— Обдумай все! Предки эскимосов не были эскимосами; они тоже были переселенцами. Если ты отправишь своих детей на Землю, может быть, затем, чтобы они ходили там в школу, они тоже будут испытывать ностальгию по Ганимеду. Они будут ненавидеть Землю. Они будут весить слишком много, воздух для них будет слишком плотен, климат и люди Земли будут для них отвратительны.
     
— Гмм… послушай, Джордж, тебе нравится здесь? Ты доволен, что мы сюда прилетели?
     
— Я беспокоюсь о Пегги, Билл.
     
— Да; я это знаю. Но как это для тебя самого и для Молли?
     
— С Молли все в порядке. Женщины всегда могут взять себя в руки, даже если они иногда бывают подавлены. Это ты еще узнаешь, — он откинул голову и сказал: — Я приду позже. А теперь иди в дом и выпей с Молли чашку чая. Потом еще загляни в крольчатник. Я думаю, крольчиха скоро должна разродиться. Мне бы не хотелось терять крольчат, — он расправил плечи и пошел прочь. Я подождал, пока он не скрылся из вида, потом вернулся в дом.
    
    
     
      
16. СЛОЖЕНИЕ СИЛ
     
     
Потом внезапно пришла весна, и все снова стало хорошо.
     
Даже зима была для нас чем-то необходимым, но теперь она кончилась. Нам нужна была зима. Замораживание и таяние было необходимо, чтобы улучшалась структура почвы, не говоря уже о том, что некоторые культуры не могли развиваться без пауз. И все же четыре недели непогоды не каждому были по душе.
     
Папа закончил свою работу в городе, когда пришла весна, и все мы стали засевать поля. Я взял напрокат электротележку и стал разбрасывать землю, богатую бактериями, между уж“ обработанными полосами. Потом мы начали подготавливать небольшой овражек для наших яблонь. Я посадил туда зернышки, которые подарил мне папа Шульц. Сначала я оставил их у Шульцев, а потом, когда мой дом был готов, я перенес их в нашу жилую комнату. Шесть зернышек взошло, и яблоньки достигли почти полуметровой высоты.
     
Теперь я хотел попытаться оставить их снаружи. Может быть, мне следовало взять их в дом следующей зимой, но мне необходимо было попытаться акклиматизировать их.
     
Папа тоже был заинтересован в такой попытке, не столько из-за фруктов, сколько из-за древесины. Дерево, казалось, было устаревшим материалом, однако хоть раз попытайтесь обойтись без него! Я думаю, Джордж уже видел склоны Больших Сахарных Гор, покрытые елями и соснами.
     
Итак, мы заполнили небольшой овражек почвой, предварительно расширив его. Мы пожертвовали на это много нашего компоста, а также немного нашей драгоценной богатой бактериями почвы. Там было достаточно места для двадцати деревьев. Но мы сначала высадили туда шесть наших карликов. Потом пришел папаша Шульц и дал нам пару советов. Затем он прошел внутрь дома и поздоровался с Пегги. Ему едва хватило места в ее маленькой комнатке. Джордж всегда говорил, что давление воздуха в помещении существенно снижается, когда папа Шульц делает вдох.
     
Немного позже мой папа и папаша Шульц беседовали в жилой комнате. Когда я хотел уйти, папа удержал меня.
     
— Билл, — спросил он, — как ты относишься к тому, чтобы нам сделать здесь пару окон? — он указал на пустую стену.
     
Я уставился на него.
     
— Но как же мы тогда сохраним в этой комнате тепло?
     
— Мы вставим в окна настоящие оконные стекла.
     
— О, — я задумался над этим. Я еще никогда за всю свою жизнь не жил в комнате с окнами. Мы всегда жили в наемных домах. Конечно, на Земле я видел окна, особенно в сельских домах, но на Ганимеде не было ни одного-единственного окна, и мне никогда не пришло бы в голову, что можно жить иначе.
     
— Папаша Шульц хочет сделать окна у себя в доме, — тихо сказал папа. — Мне кажется, будет великолепно сидеть в комнате и глядеть из окна на море.
     
— В каждом настоящем жилище должны быть камин и окна, — объяснил Шульц. — Теперь, естественно, я сделаю окна.
     
Папа кивнул.
     
— У людей в домах раньше всегда были окна. Только в последнее время люди стали запираться в этих безобразных жилищах с климатизаторами и искусственным освещением. Людям больше не нужно никаких окон, потому что они все время сидят, уставившись в эти проклятые телеэкраны.
     
Это была ошеломляющая идея, но я нашел ее великолепной. Я знал, что в городе производят стекло. Джордж сказал, что стекло — это древнейший материал и один из тех, что легко изготавливать. Но я всегда думал только о стеклянных мисках, стаканах и бутылках. Мысль об окнах никогда не приходила мне в голову.
     
Окно для наблюдения — прекрасная мысль. Мы могли сделать одно окно на юг, чтобы любоваться морем, а другое на север, чтобы смотреть на горы. Ночью, лежа в постели, я мог бы смотреть из окна на Юпитер.
     
Спокойнее, Уильям, сказал я сам себе, скоро у тебя будет стекло. После того как папаша Шульц ушел, я поговорил об этом с папой.
     
— Да, насчет окон — это хорошая мысль, особенно для комнаты Пегги. Но возникает следующий вопрос: хватит ли у нас для этого денег?
     
— Я уже подумал об этом, — сказал папа.
     
— Я имею в виду, хватит ли у нас денег без того, чтобы ты снова работал в городе? Ты уже заработался до полусмерти — но это было действительно необходимо. Теперь же ферма прокормит нас всех.
     
Он кивнул.
     
— Об этом я и хотел поговорить с тобой. Я решил больше не работать в городе. Я буду только преподавать по субботам.
     
— Надо ли тебе это делать?
     
— Мне это нравится, Билл. И тебе не надо беспокоиться о стоимости оконных стекол. Мы получим их бесплатно. Я помогал в разработке проекта стекольного завода. А теперь снова приступим к работе. Около трех часов должен пойти дождь.
     
Примерно тремя неделями позже луны Юпитера образовали прямую линию. Такое событие происходит исключительно редко. Ганимед, Каллисто, Ио и Европа — все они оказываются по одну сторону Юпитера. Они занимают почти такое же положение каждые семьсот два дня, но никогда не выстраиваются в прямую линию. Вы должны знать, что все периоды их обращения различны — от менее чем двух дней у Ио до целых четырнадцати дней у Каллисто. Но противостояние происходит довольно редко. Это происходит потому, что их орбиты имеют различный эксцентриситет, и потому, что орбиты их находятся в разных плоскостях. Как уже говорилось, противостояние всех лун происходит очень редко.
     
А на этот раз должно было быть еще и противостояние с Солнцем. Юпитер находился в своей полной фазе. Мистер Хукер, главный метеоролог, сказал, что такое противостояние в ближайшие вести тысяч лет больше не произойдет.
     
Можете себе представить, в каком мы все были напряжении. Специалисты из проекта “Юпитер” были вне себя и не отходили от твоих приборов наблюдения.
     
То, что все это происходило во время полной фазы Юпитера, значило не только то, что все шесть небесных тел, включая Солнце, будут находиться в противостоянии, но и то, что мы могли все это видеть. Тени Ганимеда и Каллисто упали на Юпитер, когда Ио и Европа уже прошли половину своего пути.
     
Полная фаза началась в субботу утром, в шесть часов. Мы все встали в полпятого и в пять уже были снаружи. Джордж и я вынесли наружу Пегги в ее барокамере. Мы пришли как раз вовремя. Была хорошая, ясная летняя ночь, и Юпитер оранжевым шаром пылал над нами. Ио только что пересекла восточный край Юпитера — “вошла в контакт”, как называли это ученые. Европа уже прошла некоторое расстояние, и я должен был внимательно всмотреться, чтобы различить ее. Когда спутник Юпитера находится в полной фазе, его легко обнаружить на орбите, но в такой фазе он легко сливается с Юпитером, находясь на его фоне. К счастью, и Ио, и Европа были немного ярче, чем Юпитер, и они виднелись на фоне экваториальных облачных полос.
     
Пройдя значительное расстояние от края, но все еще на востоке находились тени Ганимеда и Каллисто. Я не смог бы отличить их друг от друга, если бы не. знал, что восточнее находится тень Ганимеда. Это были просто две маленькие круглые точки; три тысячи миль — ничто по сравнению с девяноста тысячами миль диаметра Юпитера.
     
Ио казалась несколько больше, чем тени, а Европа была больше, чем Ио, по размерам примерно равная нашей земной Луне.
     
Мы ощущали легкое дрожание почвы, но это ни в малейшей степени не беспокоило нас; мы привыкли к такому. Кроме того, в это мгновение Ио соприкоснулась с Европой. И с этой минуты Ио находилась позади нее.
     
Они ползли по лику Юпитера; луны сравнительно быстро, тени намного медленнее. Мы пробыли снаружи примерно полчаса; тени теперь коснулись друг друга и слились вместе. Ио все еще не совсем зашла за Европу. Она выглядела как флюс с одной стороны Европы.
     
Незадолго до шести часов Европа коснулась объединенной тени. Ио находилась за Европой и не была видна.
     
Четырьмя или пятью минутами позже тени Ганимеда и Каллисто легли на Европу — теперь все спутники находились на одной линии, и я знал, что такого я больше не увижу никогда в жизни. Солнце, Юпитер и четыре его большие луны выстроились в один ряд!
     
Я не знал, как долга я сдерживал свое дыхание.
     
— Какая сила! — больше в голову мне не пришло ничего.
     
— Я до некоторой степени разделяю твои чувства, — улыбнулся папа. Потом он повернулся к Молли: — Не лучше ли нам отнести Пегги в дом? Становится холодно.
     
— Да, — ответила Молли. — Я сама замерзла.
     
— А я теперь спущусь к морю, — сказал я. Разумеется, сегодня ожидался самый сильный за все время прилив. И хотя на таком маленьком море он не должен быть особенно заметен, но я накануне сделал отметку и надеялся провести измерения.
     
— Не заблудись в темноте! — крикнул мне вслед папа. Я не ответил. Замечание это показалось мне ужасно глупым.
     
Я уже пересек дорогу и, может быть, прошел с четверть мили, когда произошел толчок.
     
Я упал ничком. Это было самое мощное землетрясение в моей жизни. В Калифорнии были сильные толчки, однако с этим они не шли ни в какое сравнение. Я лежал лицом вниз, уцепившись за почву пальцами, в надежде, что толчки вскоре прекратятся.
     
Содрогание почвы прекратилось, а с ним и непрестанный грохот, более сильный и жуткий, чем гром во время грозы.
     
Один из камней покатился и ударил меня по ребрам. Я с трудом поднялся на ноги, стараясь сохранить равновесие. Почва все еще колебалась, и гром все еще не затих. Я побежал к дому. Казалось, что я бегу по кузову грузовика на ходу. Я упал, но снова быстро вскочил.
     
Фронтон дома был полностью разрушен. Крыша свисала под невероятным утлом.
     
— Джордж! — крикнул я. — Молли! Где вы!
     
Джордж услышал меня и выпрямился. Он был по другую сторону дома, и я увидел его голову над осевшей крышей. Он не произнес ни слова. Я побежал к нему.
     
— У тебя что-нибудь случилось? — тяжело дыша, спросил я.
     
— Помоги мне… Молли… — сказал он.
     
Позднее я узнал, что Джордж с Молли ушли в дом и отнесли Пегги в ее комнату. Потом, пока Молли готовила завтрак, он еще раз вышел наружу. Толчок застал его в то мгновение, когда он направлялся из стойла к дому. Но в то мгновение у него не было времени для разговоров. Мы отбрасывали осколки камней в стороны голыми руками.
     
— Молли! — снова и снова звал Джордж. — Молли! Где ты?
     
Она лежала на полу возле верстака для обработки камней, который находился под крышей. Мы отодвинули его в сторону. Джордж нагнулся и поднял Молли.
     
— Любимая!
     
Она открыла глаза.
     
— Джордж!
     
— У тебя все в порядке?
     
— Что произошло?
     
— Землетрясение. У тебя все в порядке? Ты не ранена?
     
Она поднялась, лицо ее исказила гримаса боли; потом она сказала:
     
— Я думаю… Джордж! Что с Пегги? Помоги Пегги!
     
Комната Пегги уцелела. Балки ее потолка выдержали толчки, в то время как остальная часть дома рухнула. Джордж настоял на том, чтобы Молли вышла наружу. Потом мы снова стали разбрасывать обломки камней, загораживающие воздушный шлюз.
     
Внешняя дверь шлюза была отперта и открыта — но открыта не в ту сторону. Внутри шлюза было темно. Когда я потряс внутреннюю дверь, она не поддалась.
     
— Она заперта, — сказал я папе. — Возьми фонарик.
     
— Вероятно, давление воздуха удерживает ее. Крикни Пегги, что она должна забраться в барокамеру. После этого мы сможем снизить давление.
     
— Мне нужен фонарик, — повторил я.
     
— У меня его нет.
     
— Ты не взял его с собой? — Я был поражен. Во время темной фазы мы всегда носили с собой фонарики. Но я выронил свой, когда толчок уронил меня, Я не знал, где он теперь.
     
Папа на мгновение задумался, потом скрылся за кучей камней. Через несколько секунд он вернулся.
     
— Я нашел его на пути к стойлу, — он включил его и направил луч света на внутреннюю дверь.
     
— Выглядит весьма скверно, — тихо сказал папа. — Взрывная декомпрессия. — Между стеной и дверью был зазор шириной в палец. Дверь удерживалась не давлением воздуха — она была заклинена.
     
— Пегги! — крикнул папа. — Пегги, девочка, ответь нам!
     
Молчание.
     
— Посвети, Билл, и отойди в сторону, — он отступил назад, потом ударил плечом в дверь. Она немного поддалась, но не открылась. Он еще раз ударил ее. Она рухнула внутрь, и Джордж упал на нее. Он мгновенно вскочил. а я посветил ему фонариком.
     
Пегги наполовину сползла с кровати, словно она пыталась встать. Голова ее свисала вниз, а изо рта вытекала тонкая струйка крови.
     
     
Молли вошла в комнату сразу же за нами; она и папа поместили Пегги в барокамер;, и папа увеличил в ней давление. Пегги была жива. Она тяжело дышала, задыхаясь, пока мы пытались помочь ей. Потом она заплакала. Оказавшись в барокамере, она успокоилась и заснула. Но, может быть, она просто потеряла сознание.
     
Молли тоже плакала, но не закатывала истерики. Папа потянулся, провел рукой по лицу и сказал:
     
— Бери камеру, Билл. Мы должны доставить девочку в город.
     
Я кивнул и взялся за один конец. Молли держала фонарик, и мы оба зашагали по обломкам, в которые превратился наш дом. Потом мы на мгновение опустили барокамеру, и я осмотрелся.
     
Я бросил взгляд на Юпитер. Тени все еще были видны, а Ио и Европа все еще не достигли западного края диска. Но это меня больше не интересовало. Небо выглядело очень странно.
     
Звезды были яркими и многочисленными.
     
— Джордж, — сказал я. — Что такое случилось с небом?
     
— Нет времени для… — начал он, потом осекся и медленно произнес: — Матерь божья!
     
— Что? — спросила Молли. — Что такое?
     
— Немедленно все в дом! Мы должны взять всю теплую одежду, которую найдем там! И крышки-утеплители!
     
— Зачем это?
     
— Выделение тепла! Выделение тепла прекратилось! Землетрясение, должно быть, повредило энергостанцию!
     
Таким образом, нам пришлось копаться при свете звезд, пока мы не нашли то, что нам было нужно. Мы нашли это быстро. Все вещи у нас всегда находились в определенных местам. И, конечно, крышки для барокамеры. Папа закрыл ими камеру, и она стала напоминать кокон.
     
В следующее мгновение я услышал мычание Мейбл. Я остановился и посмотрел на папу. Он тоже остановился, и было видно, какого труда стоило ему принять решение.
     
— Проклятье! — сказал он, и это было первое ругательство, которое я от него услышал. — Мы просто не можем оставить ее замерзать здесь: Она тоже член нашей семьи. Идем, Билл.
     
Мы опустили барокамеру и побежали в стойло. Оно превратилось в кучу обломков, но мычание Мейбл привело нас в нужное место. Мы отбросили часть обвалившейся крыши в сторону, и корова встала; она, казалось, не была ранена, но, кажется, некоторое время была без сознания. Она обиженно смотрела на нас.
     
Это была героическая работа, поднять ее на кучу обломков. Папа тянул, а я подталкивал ее. Потом папа передал поводок Молли.
     
— А что нам делать с курами и кроликами? — спросил я. Некоторые из них были убиты во время землетрясения, другие выбежали наружу и крутились поблизости.
     
— Нет времени, — резко сказал папа. — Мы ничего не можем сделать для них.
     
Мы направились к дороге.
     
Молли с Мейбл шла впереди и несла фонарик. И он нам понадобился. Еще пару минут назад чистое небо внезапно затянуло облаками. Сразу же после этого Юпитер исчез из виду, а потом не стало видно даже вытянутой руки.
     
Дорога была мокрой — не от дождя, а от внезапно выпавшей росы. Постепенно становилось все холодное.
     
Потом пошел дождь, равномерный и ледяной. Дождь перешел в снег. Молли остановилась и подождала, пока мы не подойдем.
     
— Джордж, мы уже миновали поворот на ферму Шульцев?
     
— Тут нет никакого смысла, — ответил Джордж. — Малышку немедленно нужно доставить в госпиталь.
     
— Я не это имею в виду. Не должны ли мы их предупредить?
     
— Их дом сейсмоустойчив.
     
— А холод?
     
— О, — он понял, о чем она думает. Теперь, когда производство тепла прекратилось, каждый дом в колонии превратится в ледяной погреб. Как можно использовать приемчик энергии на крыше, если больше нет никакой энергии? Будет становиться все холоднее и холоднее…
     
А потом стало еще холоднее…
     
— Идем дальше, — внезапно сказал папа. — Мы посмотрим, когда подойдем к развилке.
     
Но мы так и не нашли развилку. Снег бил нам в лицо, и мы, вероятно, прошли ее. Теперь шел сухой снег, и его острые иглы секли нас, как бритвы.
     
Я шагал и молча считал шаги, когда мы удалились от потока лавы, образующего границу нашего участка. Насколько я мог просчитать, мы прошли миль пять, когда Молли вдруг остановилась.
     
— Что случилось? — крикнул ей папа.
     
— Дорогой, я не могу больше найти дорогу. Я боюсь, что я заблудилась.
     
Я отгреб снег в сторону. Мы были на чьем-то участке. Папа взял фонарик и посмотрел на часы.
     
— Мы должны уже пройти около шести миль, — произнес он.
     
— Пять, — поправил я его. Я рассказал ему, что считал шаги. Он задумался.
     
— Мы должны находиться где-то недалеко от того места, где поля граничат с дорогой, — сказал он. — И остается, по крайней мере, одна миля до Пьяных Холмов. Достигнув их, мы больше не сможем пропустить город. Билл, возьми фонарь и сделай сотню шагов вправо. После этого сделай то же самое в другом направлении. Если это ничего не даст, мы просто пойдем прямо. И ради всего святого, придерживайся своего собственного следа, иначе ты больше не найдешь нас в этом буране.
     
Я взял фонарик и отправился в путь. Справа я не нашел ничего, хотя сделал сто пятьдесят шагов вместо ста. Я вернулся назад и пошел в другом направлении. Тем временем папа что-то привязывал к барокамере
     
Через двадцать один шаг я нашел дорогу. Я споткнулся о придорожный камень и растянулся во весь рост. Затем я встал и отправился назад.
     
— Хорошо, — сказал папа. — Надень вот это на шею!
     
Это был какой-то род хомута, который он соорудил из креплений крышек. При помощи этого хомута я мог перенести вес барокамеры на плечи, и руки мои теперь были свободны. Это было хорошо, потому что я больше не ощущал своих пальцев.
     
— Великолепно, — сказал я. — Но, пожалуйста, Джордж, не лучше ли будет, если другой конец барокамеры ты отдашь Молли?
     
— Чепуха!
     
— Это не чепуха. Молли возьмет барокамеру, не так ли? А ты знаешь дорогу лучше, чем мы. Ты уже сотни раз проходил по ней в темноте.
     
— Билл прав, — сказала Молли. — Вот, возьми Мейбл.
     
Папа сдался. Он взял фонарик и поводок коровы. Мейбл не хотела идти дальше. Папа дал ей хорошего пинка и рванул за поводок. Корова не привыкла к такому обращению и обиженно посмотрела на нас. Но теперь у нас не было времени для нежностей. Становилось все холоднее.
     
Мы пошли дальше. Я не знаю, как папе это удавалось, но мы все время оставались на дороге. Я думаю, прошло не меньше часа, когда мы, наконец, оставили позади себя Пьяные Холмы. Внезапно Молли споткнулась. Колени ее просто подломились, и она упала в снег.
     
Я остановился и опустил барокамеру. Затем сам опустился на снег. Мне нужен был отдых. Мне просто хотелось сидеть вот так, и чтобы снег заносил меня.
     
Папа вернулся назад, обнял Молли и стал ее утешать. Он говорил ей, что она снова должна вести Мейбл. На этом участке дороги она больше не заблудится. Но она настаивала на том, что именно она должна нести барокамеру. Папа не слушал ее, он просто отобрал у ней груз. Он поднял с барокамеры одну из крышек и заглянул внутрь.
     
— Как там у нее? — спросила Молли.
     
— Она еще дышит, — ответил папа. — Когда я посветил фонариком внутрь, она открыла глаза. — Он взял хомут, а Молли с коровой и фонарем пошла впереди.
     
Молли не могла видеть того, что видел я. Пластиковая оболочка барокамеры изнутри была покрыта инеем. Папа не мог видеть, дышит ли Пегги. Он вообще ничего не мог видеть.
     
Я долго думал над этим, спрашивая себя, как можно классифицировать эту ложь. Папа не был лжецом, это несомненно, но эта ложь была лучше, чем правда. Сложное положение.
     
Но я забыл обо всем этом. Я фут за футом продвигался вперед, считая шаги.
     
Папа остановился, и я налетел на барокамеру.
     
— Слушай! — сказал он.
     
Я прислушался и услышал глухой грохот.
     
— Землетрясение?
     
— Нет. Тише! — потом он добавил. — Это позади нас. Все прочь с дороги! Направо!
     
Грохот стал громче, а потом сквозь струи снега я увидел свет. Папа тоже увидел его. Он вышел на дорогу и замахал фонариком.
     
Прямо перед нами грохот смолк. Это была дробильная машина, и вся она была облеплена людьми.
     
— Забирайтесь наверх! — крикнул водитель. — И быстрее!
     
Потом он посмотрел на корову и добавил:
     
— Никаких животных!
     
— У нас барокамера с нашей малышкой! — крикнул папа в ответ. — Нам нужна срочная медицинская помощь!
     
Произошло движение, когда водитель приказал двум мужчинам спуститься и помочь папе с барокамерой. На несколько мгновений папа исчез. Он увел с собой корову.
     
Мы разместили барокамеру впереди машины на грейфере, несколько мужчин уселись на делительную решетку и подперли барокамеру плечами. Я беспокойно оглядывался вокруг в поисках папы, но тут он внезапно появился из темноты.
     
— Где Молли? — спросил он.
     
— Уже наверху. Но что ты сделал с Мейбл?
     
— С Мейбл все в порядке, — он закрыл нож.
     
Я больше не стал задавать никаких вопросов.
    
    
     
      
17. РАЗОЧАРОВАНИЕ
     
     
Затем мы проехали мимо множества идущих людей, но водитель больше не останавливался. Мы были уже почти возле самого города, и он сказал, что они смогут добраться до него самостоятельно. Вспомогательные аккумуляторы дробильной машины были сильно истощены. Машина проделала далекий путь — от самого внешнего изгиба берега моря.
     
Кроме того, я не понимал, где здесь может поместиться еще кто-то. Мы сидели, плотно прижавшись друг к другу, и папа все время предупреждал людей, чтобы они не слишком сильно давили на барокамеру.
     
Потом аккумуляторы совсем отказали, и водитель крикнул:
     
— Все слезайте! Теперь вам придется идти пешком!
     
Но мы уже достигли первых домов города, и двигаться дальше было бы нетрудно, если бы нам не мешал снежный буран. Водитель настоял на том, чтобы папе помогли нести барокамеру. Это был отличный парень, и при свете я увидел, что это был именно тот водитель, который приводил в порядок наше поле.
     
В конце концов мы оказались в госпитале и передали Пегги обслуживающему персоналу. Врачи тотчас же поместили ее в барокамеру. К счастью, она все еще была жива.
     
Папа объяснил Молли, что он должен сообщить о свеем прибытии Главному Инженеру. Для ремонтных работ нужны были все техники. Мне велели отправляться в лагерь переселенцев. Молли осталась с Пегги. Я бы тоже охотно остался с ними, в госпитале было относительно тепло — здесь была своя собственная силовая установка. Но меня выпроводили вон. Я отправился в лагерь, и это было почти так же, как в день прибытия сюда, — только сейчас было намного холоднее.
     
Теперь я находился там же, где я очутился, когда только что прибыл на эту планету.
     
Зал был переполнен, и с каждой минутой появлялись все новые и новые беглецы с окрестных ферм. Здесь тоже было холодно, но не было такого чудовищного мороза, как снаружи. Конечно, все светильники погасли. Свет и тепло поставляла главная энергостанция. Тут и там были включены переносные фонарики, но они давали лишь слабый свет. Отовсюду слышались обычные жалобы, но я не обращал на них внимания. Я был рад, что у меня есть крыша над головой, и кровь в моих жилах постепенно снова начала циркулировать.
     
Мы находились там тридцать семь часов. И прошло двадцать четыре часа, прежде чем нам дали хоть чего-то поесть.
     
И все это выглядело так: металлический ангар, служивший лагерем для переселенцев, устоял. Устояли также немногие каменные дома. Энергостанция была повреждена, и выработка тепла прекратилась. Мне никто ничего не объяснил, и я знал только, что ее сейчас ремонтируют.
     
Тем временем мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, так тесно, как только было возможно. Мы согревали зал теплом наших собственных тел. Здесь даже была пара обогревателей, которые включались тогда, когда температура падала ниже нуля. Я был далеко от них, и мне не верилось, что температура здесь когда-нибудь поднимается выше нуля градусов.
     
Я сидел, спрятав руки в колени, и клевал носом. Потом просыпался от какого-нибудь кошмара, вставал и бродил по залу. Через некоторое время я снова садился и опять начинал дремать.
     
Припоминаю, что отыскал в толпе Олуха Эдвардса и пообещал когда-нибудь набить ему морду. Он уставился, словно не узнал меня. Но, может быть, это мне только приснилось. Я также помню, что встретил Хэнка Джонса и долго разговаривал с ним, но потом он сказал, что вообще тогда не видел меня.
     
Спустя бесконечно долгое время — мне показалось, что прошла уже неделя, но на самом деле было утро воскресенья, около восьми часов, — нам дали чуть теплого супа. Он показался мне необычайно вкусным. Затем я хотел покинуть лагерь, чтобы пойти в госпиталь и осведомиться там о состоянии Молли и Пегги.
     
Но меня не пустили. Снаружи было минус семьдесят градусов, и температура все еще падала.
     
Около двадцати двух часов светильники зажглись снова, и самое худшее осталось позади.
     
     
Потом мы получили достаточно еды — сэндвичей и супа, и, когда солнце в полночь взошло, нам сообщили, что люди, которым необходимо выйти наружу, могут это сделать. Температура поднялась до минус двадцати градусов, и я отважился пойти в госпиталь.
     
Пегги стало лучше. Молли оставалась с ней и спала на ее постели, чтобы согреть дочь своим телом. Хотя в госпитале и была аварийная энергоустановка, она не была рассчитана на подобную катастрофу. Здесь было почти так же холодно, как и в лагере для переселенцев. Но Пегги большую часть времени спала и ничего не замечала. Она даже улыбнулась мне и сказала:
     
— Хэлло!
     
Левая рука Молли находилась в гипсовой шине и висела на подвязке. Я спросил ее, как это произошло, — а потом мне стало стыдно. Само собой разумеется, это произошло во время землетрясения, но я ничего не заметил, и Джорджу тоже еще не было известно сб этом. Никто из инженеров пока не вернулся в город.
     
Казалось невозможным, чтобы можно было так держаться со сломанной рукой, а тут я еще вспомнил, что она несла барокамеру, пока папа сооружал хомуты.
     
Меня выгнали из госпиталя, и я вернулся назад, в лагерь переселенцев, где я обнаружил Сергея. Он подозвал меня. У него был список и карандаш, а вокруг собралась его группа скаутов.
     
— Что такое? — спросив я.
     
— Именно ты нам и нужен, — объяснил он. — Я уж думал, что ты мертв. Это отряд по спасению. Ты идешь с нами?
     
Конечно, я пошел с ними. Отрядов было несколько, и все они состояли из скаутов старше шестнадцати лет. К ним присоединились ребята помладше, которым в данное время нечего было делать. Нас распределили по двое на каждый трактор колонии и отправили вдоль дороги, чтобы мы обследовали все дома и фермы. Незадолго до отправления я обнаружил Хэнка Джонса и сделал так, чтобы мы вместе с ним составили одну команду.
     
Это была жуткая работа. У нас были лопаты и списки — списки с фамилиями фермеров. Иногда возле имени стояла пометка “жив”, но это происходило нечасто. Трактор вывез нас из города и у каждых трех-четырех ферм высаживал по паре человек. На обратном пути он по очереди заберет их.
     
Нашим заданием было найти отсутствующих и спасти их, если они были еще живы.
     
Мы не нашли ни одного живого человека.
     
Тем, кому повезло больше, были убиты во время землетрясения. Другие ждали слишком долго и не смогли преодолеть путь до города. Некоторых мы нашли на дороге. Они пытались добраться до города, но вышли слишком поздно. Но хуже всего было тем, кто остался в своих домах, пытаясь спастись таким образом. Хэнк и я нашли мужчину и женщину, которые, обнявшись, сидели друг возле друга. Тела их были тверды, как камень.
     
Когда мы находили кого-то, мы пытались его опознать, а потом забрасывали снегом, чтобы хотя бы на некоторое время защитить его труп. Как только мы кончали хоронить людей с этой фермы, мы разыскивали домашних животных и оттаскивали их к дороге, где их потом заберет трактор. Казалось, обирать мертвецов было грязным делом, но Хэнк сказал мне, что это все же лучше, чем подыхать с голоду.
     
Хэнк почти не причинял мне особого беспокойства. Он легко смотрел на все. Я считаю, что намного лучше воспринимать все это именно так, и через некоторое время я делал то же самое. Разразившаяся трагедия была так велика, что мы были просто не в состоянии осознать ее всю целиком.
     
Но ради истины я должен заметить, что мы не пошли на его собственную ферму.
     
— Мы можем пропустить ее, — сказал он и поставил в списке пару закорючек.
     
— Разве нам не надо искать там домашних животных?
     
— Нет. Времени слишком мало. Идем дальше, к Милдерсам.
     
— Разве они не ушли?
     
— Я не знаю. В городе я их не видел.
     
Милдерсы действительно не ушли. У нас едва хватило времени, чтобы позаботиться о них, когда трактор вернулся снова. Только неделю спустя я узнал, что родители Хэнка погибли при землетрясении. У него было время, чтобы вытащить их из-под обломков и положить в погреб со льдом, прежде чем самому отправиться в город.
     
Как и я сам, Хэнк во время землетрясения был снаружи и наблюдал за противостоянием. Тот факт, что катастрофа произошла сразу же за этим небесным представлением, воспрепятствовал тому, чтобы погибло еще больше людей. И это значило, что землетрясение было вызвано именно этим противостоянием лун и планет — или, точнее сказать, приливными силами. Конечно, противостояние было последней каплей, приведшей к ужасным событиям. Силовые сдвиги, приведшие к землетрясению, зародились в самом начале проекта “Атмосфера”.
     
В колонии насчитывалось тридцать семь тысяч жителей, когда произошло это землетрясение. Теперь их осталось только тринадцать тысяч.
     
Кроме того, погиб весь урожай и почти все домашние животные. Хэнк был не так уж и не прав, когда сказал, что нам грозит голод.
     
Нас высадили у лагеря для переселенцев, и на тракторах отправилась вторая группа. Я попытался отыскать местечко потише, потому что мне надо было поспать.
     
Я только что задремал — во всяком случае, мне так показалось, — как кто-то потряс меня за плечо и разбудил. Это был папа.
     
— Все в порядке, Билл?
     
— Ты где-нибудь видел Шульцев?
     
Я встал. Только сейчас я, полностью проснулся.
     
— Я — нет. А ты?
     
— Нет.
     
Я рассказал ему, чем мы занимались, и он кивнул.
     
— Спи дальше, Билл. Я пойду посмотрю, не могу ли я что-нибудь сделать для Шульцев.
     
Но я не стал больше спать. Через некоторое время папа вернулся и сказал, что он нигде не смог их найти.
     
— Я боюсь за них, Билл.
     
— Я тоже.
     
— Я должен проверить.
     
— Я иду с тобой.
     
Папа покачал головой.
     
— Это не нужно. Ты должен выспаться.
     
Но я все же пошел с ним.
     
Нам повезло. Команда спасателей двинулась по нашей дороге, и мы могли отправиться вместе с ними. Во время этой поездки мы должны были навестить ферму Шульцев и нашу собственную ферму. Папа объяснил водителю, что мы возьмем на себя обе эти фермы, и тот согласился с этим.
     
Они высадили нас у поворота, и мы направились к дому Шульцев. По телу у меня пробежали мурашки. Было сравнительно легко закапывать в снег трупы незнакомых тебе людей. Но мне не хотелось видеть маму Шульц и Гретхен мертвыми и окоченевшими.
     
Папашу Шульца я не мог представить себе мертвым. Такие люди, как папаша Шульц, не умирают — они живут вечно. По крайней мере, мне так казалось.
     
Но я совершенно не был готов к тому, что мне предстояло увидеть.
     
Мы перевалили через маленький холмик, который отделял их дом от дороги. Джордж остановился и сказал:
     
— Ну, дом еще стоит. Он у них сейсмоустойчивый.
     
Я осмотрелся и замер.
     
— Эй, Джордж! — крикнул я. — Дерево исчезло!
     
Дом стоял на месте, но яблоня — самое прекрасное дерево на Ганимеде — исчезла. Просто исчезла. Я помчался вперед.
     
     
Мы почти уже достигли дома, когда дверь открылась. В дверном проеме стоял папаша Шульц.
     
     
Все они были живы и здоровы. От дерева осталась только зола в камине. Папаша Шульц спилил яблоню сразу же, как только прекратилась подача энергии и температура стала падать, — и он медленно, ветка за веткой, сжигал ее.
     
Рассказывая об этом, папаша Шульц указал на закопченный дочерна камин.
     
— Они называли его “причудой Иоганна”. Я надеюсь, что теперь они не будут считать сумасшедшим Джонни — Яблочное Семечко, а? — он громко рассмеялся и хлопнул папу по плечу.
     
— Но ваше дерево! — сказал я смущенно.
     
— Я посажу новое, много новых деревьев, — он замолчал, внезапно став серьезным.
     
— Но твои деревья, Уильям, твои великолепные маленькие деревца — они погибли, не так ли?
     
Я ответил, что до сих пор не видел их. Он торжественно кивнул.
     
— Они замерзли… Хьюго!
     
— Да, отец?
     
— Принеси мне яблоко, — Хьюго послушался, и папаша Шульц протянул яблоко мне. — Ты снова посадишь зернышки. — Я кивнул и сунул его в карман.
     
Они были рады, что мы уцелели, хотя мама Шульц с сожалением покачала головой, услышав о сломанной руке Молли. Джо сразу же, как только началась буря, пробился к нашему дому и, увидев, что мы уже ушли, снова вернулся назад. При этом он отморозил себе мочки ушей. Теперь он был в городе и искал нас там.
     
У них все было великолепно. Они спасли даже скот. Во время самых больших холодов папаша Шульц взял всю скотину в жилую комнату.
     
Животные, конечно, снова были в стойлах, но все еще было очевидно, что они находились здесь, — держался запах. Я думаю, маму Шульц состояние ее всегда безупречной гостиной обеспокоило больше, чем сама катастрофа. Вероятно, они еще не заметили что большинство людей погибли.
     
Папа отклонил предложение папаши Шульца о том, что мы должны переехать на их ферму. Потом он сказал, что хотел бы отправиться вместе с нами в город и посмотреть, не может ли он чем-нибудь там помочь. Мама Шульц снабдила нас горячим чаем с кукурузными лепешками, и мы пошли.
     
Пока мы шли к нашему дому, я думал о Шульцах. Я сказал папе, что то, что они уцелели, было настоящим чудом.
     
Он покачал головой.
     
— В этом нет никакого чуда. Они просто люди, приспособленные для выживания в разных условиях.
     
     
Подойдя поближе, мы увидели, что наш дом лежит в развалинах. За это время я видел с дюжину других разрушенных домов. И все же я ощутил шок, когда мы поднялись на возвышение, и я еще раз должен был взглянуть в глаза горькой правде. Где-то в глубине подсознания я надеялся, что проснусь в теплой комнате, в мягкой кровати, и мне скажут, что все это было только во сне.
     
Но остались лишь голые поля и больше ничего. Я разгреб снег на полосах, на которых уже взошла рассада. Растения погибли, и почва была твердой, как камень. Я был уверен, что черви тоже погибли.
     
Моих маленьких яблонек, конечно, больше не существовало.
     
Мы нашли двух кроликов, тесно прижавшихся друг к другу и застывших под слоем снега. И мы нашли также старую наседку. Она все еще сидела на своем гнезде, накрытом упавшим куском толя. Она была твердой, как камень, и яйца превратились в лед. Я думаю, в это мгновение мы еще сильнее почувствовали обрушившееся на нас бедствие.
     
Я стал нищим фермером, у которого когда-то была своя ферма.
     
     
Папа рылся поблизости от дома. Теперь он направился к стойлу.
     
— Ну, Билл?
     
— Идем. С меня этого достаточно.
     
— Ну хорошо. Трактор скоро придет.
     
— Я думаю, этого достаточно для всех.
     
— Да, я понимаю.
     
Я еще раз вошел в комнату Пегги. Мой аккордеон все еще был в комнате, через открытую дверь туда намело снега, и он замел аккордеон. Я смел снег и взял инструмент.
     
— Оставь его здесь, — сказал папа. — Пусть он лежит здесь, сейчас ты не сможешь забрать его.
     
— Я не хочу больше возвращаться сюда.
     
— Ну, хорошо.
     
Папа уже связал нужные вещи в тюки. Теперь мы присоединили к ним кроликов, наседку и аккордеон. Подошел трактор, и мы погрузили все это на него. У следующего поворота нас ждал папаша Шульц.
     
Папа и я высматривали Мейбл, но мы не увидели ее. Вероятно, ее доставила в город другая спасательная группа. Я был рад этому. Конечно, нужно было позаботиться о том, чтобы доставить в город как можно больше мяса, но в отношении Мейбл это казалось мне каннибализмом.
     
Я немного поспал, перекусил, а потом снова отправился в путь, со следующей группой. Колония постепенно возвращалась к обычной жизни. Те, чьи дома устояли, снова переезжали в них, а мы обеспечивали тех, кто остался в лагере для переселенцев Еды, конечно, было мало, и на Ганимеде впервые были введены рационы.
     
Не то чтобы мы голодали. Во-первых, нас было не так уж и много, а во-вторых, было запасено много еды. Настоящее бедственное положение наступит позже. Было решено отодвинуть зиму на три месяца, а это значило, что должна начаться новая весна, что, конечно, сломало весь наш календарь. Но мы должны были как можно быстрее получить новый урожай.
     
Папа остался в инженерном бюро. Было принято решение построить вокруг экватора еще две энергостанции, обе — настолько мощные, что каждая из них в одиночку могла бы поддерживать выделение необходимого количества тепла. Катастрофа не должна была повториться. Конечно, как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Марс в настоящее время находился в таком положении, при котором возможна передача сообщения. Мы тотчас же отправили на Землю запрос и надеялись, что получим необходимое оборудование.
     
Конечно, все это было мне совершенно безразлично. Я тоже оставался в городе, хотя Шульцы предлагали мне жить с ними. Я зарабатывал себе на пропитание тем, что помогал восстанавливать дома. Мы решили, что все мы должны вернуться на Землю — Джордж, Молли, Пегги и я.
     
Это было решено единогласно, и значит, мнения Пегги мы не спрашивали.
     
Мы были не единственными, кто сдался. Комиссия по колониям, конечно, брюзжала, но под влиянием сложившихся обстоятельств вынуждена была согласиться. После того как все это было оформлено официально, были составлены списки, и я отправился в бюро представителя Комиссии, чтобы нас тоже занесли в эти списки. Мы были среди самых последних. Папы в городе не было, и я стал его ждать.
     
Бюро было закрыто, и на двери висела записка: “Вернусь через полчаса”. Подошел папа, и мы стали ждать вместе. Перед дверями бюро висел список с именами возвращающихся. Я стал читать его, чтобы убить время, и папа делал то же самое.
     
Я нашел имя Сэндерса и показал его папе. Он только проворчал и сказал:
     
— Его не жалко.
     
Олух Эдвардс тоже хотел домой. Может быть, я действительно видел его тогда, в лагере для поселенцев. Я этого не знаю. Мне в голову пришла мысль, что я смогу отомстить ему на корабле, но это меня больше не интересовало. Я читал дальше.
     
Я ожидал найти имя Хэнка Джонса, но его здесь не было. Я прочитал список еще раз, более внимательно, обращая внимание на каждое имя. Но я не нашел в списке его имени.
     
Потом вернулся представитель Комиссии. Папа взял меня за руку.
     
— Идем, Билл.
     
— Минуточку, Джордж, — сказал я. — Ты читал имена в списке?
     
— Да.
     
— Джордж, я не хочу дышать одним воздухом с этими трусами. Он прикусил нижнюю губу.
     
— Я понимаю тебя.
     
Я отважился на атаку.
     
— Джордж, ты можешь делать то, что хочешь, но я не вернусь назад.
     
Папа казался несчастнее, чем когда бы то ни было. Он долго молчал, потом, наконец, сказал:
     
— Я должен отвезти на Землю Пегги, Билл. Она не хочет лететь назад без Молли и меня. А она должна отправиться на Землю.
     
— Да, я знаю.
     
— Теперь ты понимаешь мое положение, Билл?
     
— Да, папа, и очень хорошо, — он вошел в бюро, чтобы заполнить бланки. При этом он насвистывал про себя мелодию, которую он все время насвистывал со дня смерти Энни. Я не думаю, что сам он это замечал.
     
Я подождал его, и спустя некоторое время мы вместе ушли.
     
На следующий день я отправился на ферму. Не к Шульцам, а на свою. Я спал в комнате Пегги и сделал все, чтобы высадить неприкосновенный запас зерна, который нам раздали.
     
Потом, примерно за две недели до отправления “Крытого Фургона” на Землю, Пегги умерла. И для меня больше не было никакого смысла возвращаться назад.
     
Джо Шульц был в городе, и папа передал мне через него сообщение. Джо пришел ко мне, разбудил меня и рассказал мне все. Я задумался.
     
Он спросил меня, не хочу ли я сейчас пойти к ним, но я отказался. Мне надо было побыть одному. Он взял с меня обещание, что я загляну к ним на следующий день, а потом ушел.
     
Я лег на кровать Пегги.
     
Она умерла, и я ничего больше не мог сделать для нее. Она умерла, и я был виноват в этом… если бы я ее не ободрил, Молли отправила бы ее на Землю прежде, чем стало поздно. Она росла бы в Калифорнии здоровой и счастливой, а не осталась бы на этой проклятой луне, где она не могла жить — где ни один человек раньше не мог жить.
     
Я закусил подушку и зарыдал. Я причитал:
     
— Энни! Энни! Защити ее, Энни — она еще такая маленькая! Она не знает, что ей там делать.
     
А потом я прекратил хныкать и прислушался. Словно я ожидал, что Энни ответит. Сначала я ничего не услышал, а потом она сказала мне:
     
— Держи хвост пистолетом, Билл!
     
Через некоторое время я встал, умыл лицо и отправился в город.
    
    
     
      
18. БРЕМЯ ПИОНЕРОВ
     
     
Мы все жили в комнате Пегги, пока мы с папой обрабатывали поле. Мы снова отстроили дом, на этот раз сделав его сейсмоустойчивым. В стенах мы сделали огромные окна на море и на горы. Комнату Пегги мы тоже снабдили окном. Поэтому она выглядела иначе, чем раньше, и не навевала никаких мрачных воспоминаний.
     
Потом мы пристроили еще одну комнату, потому что все шло к тому, что она вскоре нам понадобится. В гостиной соорудили камин.
     
Следующие два лета после землетрясения мы с папой были ужасно заняты. У нас было достаточно посевного материала, и мы присоединили к своему участку поле опустевшей фермы соседей. Потом прибыли новые пионеры, Эллисы, и скупили весь наш урожай. Это был для нас чистый убыток, но в результате наш долг Комиссии сильно уменьшился.
     
Два ганимедских года спустя после катастрофы ни один человек уже не мог себе представить, что здесь что-то произошло. Во всяком случае, во всей округе не осталось больше ни одного разрушенного дома, сюда прилетело более сорока пяти тысяч новых колонистов, и город расцвел. Поселенцы устремлялись сюда таким потоком, что Комиссия могла теперь закупать кое-какие продукты, производимые фермерами.
     
Дела у нас шли неплохо. У нас был улей с пчелами. У нас были Мейбл-2, Марджи и Мэмми, и я ежедневно отправлял молоко, которое мы сами уже не могли потребить, в город, с грузовиком, ежедневно объезжающим все фермы.
     
Я приучил Марджи и Мэмми к ярму и стал на них пахать — мы подготовили еще пару акров — и мы даже подумывали о том, чтобы купить лошадь.
     
У некоторых фермеров уже были лошади, например, у Шульцев. Совет сначала воспротивился этому “вторжению”, поскольку консерваторы предпочитали тракторы. Но мы еще не зашли настолько далеко, чтобы самим изготовлять тракторы, а наша политика заключалась в том, чтобы меньше зависеть от Земли. Поэтому мы начали разводить лошадей. Лошади могут производить лошадей, а тракторы не обладают такими способностями.
     
Кроме того — в Диего я бы скривился при одном упоминании об этом — конина оказалась совсем недурна на вкус.
     
Скоро оказалось, что нам действительно нужно дополнительное помещение. Близнецы — двое мальчишек. Сначала мне казалось, что этих младенцев не стоило заводить, но со временем я привык к ним. Я купил им в подарок детскую кроватку, изготовленную здесь, на Ганимеде, из стекловолокна и синтетических смол. Теперь существовало очень много вещей, которые были изготовлены здесь, на Ганимеде.
     
Я сказал Молли, что я сделаю из этих сорванцов Волков, когда они достаточно подрастут. Теперь я чаще приходил на встречи группы, потому что теперь у меня самого была группа — я назвал ее именем Дэниэла Буна. Я все еще не прошел испытания, но не мог же я сделать все одновременно. Однажды я уже твердо решил сделать это, но тут опоросилась наша свинья. Но я не отказался от этой мысли.
     
Мне непременно хотелось снова стать Орлом, несмотря на то, что я постепенно вырастал из возраста, когда носят это детское звание.
     
Все сказанное звучит так, словно уцелевшие совершенно забыли о жертвах катастрофы. Но это, конечно, не так. Просто руки у нас ежедневно были заняты работой, и дух наш тоже постоянно был в трудах. Мы — не первая колония, которая была уничтожена на две трети, и уж, наверное, не последняя. И если горевать слишком долго, начнешь жалеть самого себя. Так сказал Джордж.
     
Джордж все еще хотел, чтобы я вернулся на Землю, чтобы закончить образование, и я сам тоже подумывал об этом. Постепенно я стал замечать, что существовало еще много вещей, о которых я не имел никакого представления. Идея эта была привлекательной. Теперь это больше не было бегством. Я был земледельцем и сам мог уплатить за свой проезд. Но цена поездки была значительной — два акра — и я оставался почти нищим.
     
Кроме того, это было тяжело для Джорджа и Молли. Но они были готовы на все.
     
Кроме того, у нас на Земле были заморожены вклады, которыми можно было оплатить мое обучение. Мы больше ни на что не могли использовать их; Комиссия в качестве платы принимает только землю. Существовала возможность, что Совет выиграет затянувшийся процесс против Комиссии, и тогда я мог бы использовать деньги, чтобы оплатить стоимость проезда — не теряя при этом земли. Все считали, что решение мое было отнюдь не легкомысленным.
     
Мы говорили о том, что я должен закончить “Нью-Арк”, когда появилось еще одно обстоятельство, на которое стоило обратить внимание, — обследование поверхности Ганимеда.
     
Ганимеду нужны были и другие поселения, кроме Леды. Это было уже ясно во время нашей посадки. Комиссия хотела создать два новых космодрома для приема поселенцев, поблизости от двух новых энергостанций, и распределять участки вокруг этих трех точек. Уже находящиеся здесь колонисты должны построить новые города и получить за это импортные товары. Соответственно этому цена земли для новых поселенцев будет увеличена, это будет сделано для того, чтобы в распоряжении колонистов было больше кораблей.
     
Старый добрый “Джиттербаг” использовался для заброски групп пионеров в выбранные места, где они должны были обследовать местность, — и Хэнк с Сергеем тоже хотели заняться этим.
     
Мне тоже хотелось отправиться вместе с ними, я ощущал это желание почти физически. Во время своей жизни на Ганимеде я еще никогда не удалялся от Леды дальше чем на пятьдесят миль. Предположим, когда я вернусь на Землю, меня кто-нибудь будет расспрашивать о Ганимеде? Честно говоря, я ничего не смогу ему ответить. Я еще почти нигде не был.
     
Однажды мне предложили совершить полет на Спутник Барнарда в качестве будущего представителя проекта “Юпитер” — но мне это не удалось. Близнецы. Мне пришлось остаться и вести хозяйство на ферме.
     
Я поговорил об этом с папой.
     
— Мне не понравится, если это протянется слишком долго, — серьезно ответил он. Я возразил, что это продлится всего лишь пару месяцев. — Гммм… — произнес он. — Ты уже прошел свои испытания?
     
Он знал, что я еще не прошел их. Я сменил тему и объяснил, что Хэнк и Сергей тоже идут.
     
— Но они же старше тебя, — ответил он.
     
— Не намного.
     
— Но они уже почти достигли предела своей возрастной группы, а ты находишься еще далеко от него.
     
— Однако, Джордж, они все регулируют по собственному усмотрению. Для меня там тоже должно найтись местечко — хотя бы поваром.
     
Именно эту работу мне и поручили. Я стал поваром.
     
     
Я всегда был сравнительно неплохим поваром. Конечно, я не мог сравниться с мамой Шульц, но все же я готовил вполне прилично. В этом отношении группа не могла на меня пожаловаться.
     
Капитан Хетти высадила нас в точно намеченном пункте, девять градусов севернее экватора и на сто тринадцатом градусе западной долготы. Это означало, что мы находились на расстоянии трех тысяч трехсот миль от Леды, на другой стороне Ганимеда, и что мы больше не могли видеть Юпитер. Мистер Хукер сказал, что средняя температура на Ганимеде в ближайшее столетие должна подняться на девять градусов и все старые льды растают. На Ганимеде будет субтропический климат. Однако до этого времени колония должна находиться поблизости от экватора.
     
Я боялся, что кэп Хетти все время будет нашим пилотом. Она безжалостная старая драконша, и считает пилотов космических кораблей чем-то особенным — разновидностью сверхлюдей. По крайней мере, нам так казалось. Короче, Комиссия вынудила ее взять дополнительного пилота; здесь просто было слишком много работы для одного-единственного пилота. Ей также пытались навязать и второго пилота — непрямым методом: ее пытались отправить на пенсию, но она оказалась упрямее Комиссии. Она угрожала разбить корабль… и никто не решился проверить, правду она говорит или нет. Но с этого времени “Джиттербаг” передали в ее полное распоряжение.
     
Первоначально “Джиттербаг” служил одной-единственной цели — обеспечить перевозку пассажиров и грузов между Ледой и станцией “Юпитер” на Спутнике Барнарда, но это было в то время, когда корабли с Земли еще могли совершать посадки на поверхность Ганимеда. Потом прибыл “Мейфлауэр”, и “Джиттербаг” передали Службе Перевозок. Поговаривали о том, что скоро поступит еще один корабль, но он еще не был готов, и поэтому в руках у кэпа Хетти были все карты.
     
В пользу Хетти я должен сказать одно: она умела обращаться со своим кораблем. Казалось, что ее нервы были напрямую связаны с механизмами и корпусом корабля. При ясной погоде она даже совершала планирующую посадку, несмотря на нашу разреженную атмосферу. Но я думаю, что наибольшее удовольствие ей доставляла посадка на дюзы, когда она могла хорошенько тряхнуть пассажиров.
     
Она высадила нас, “Джиттербаг” заправился водой и стартовал. Кэп Хетти должна была высадить три другие группы. Кроме того, “Джиттербаг” обслуживал еще восемь групп. Примерно через три недели она вернется снова и заберет нас.
     
Руководителем нашей группы был Поль дю Морье, новый командир группы пионеров. Он взял меня поваром. Он был моложе большинства людей, работающих с ним; причем он напоминал белого леггорна в загоне для свиней и казался младше, чем он был на самом деле. Это значило, что он был выбрит, но теперь он начал отращивать бороду.
     
— Скоси лучше свою траву, — посоветовал я ему.
     
— Тебе не нравится моя борода, профессор зеленого супа? — это было мое прозвище с тех пор, как он отведал блюдо, которое было моим собственным изобретением. Но называл он меня так не со зла.
     
— Ну да, она скрывает твое лицо, и это неплохо, но ты можешь сойти за одного из нас, немытых колонистов. А это совершенно не подходит парню из Комиссии.
     
Он таинственно улыбнулся и сказал:
     
— Может быть, именно этого я и хочу.
     
— Может быть, — ответил я. — Но если ты таким отправишься на Землю, тебя запрут в зоопарке, — он должен был отправиться на Землю на том же корабле, что и я, — на “Крытом Фургоне”.
     
Он снова улыбнулся и сказал:
     
— Да, может быть, они так и сделают, — потом он сменил тему. Поль был самым добродушным человеком, которого я когда-либо встречал, и кроме этого, он был невероятно умен. Свою докторскую он защитил в университете на Венере. Он был экологом и специализировался на планетарном развитии.
     
Он никогда не кричал даже на самых своих упрямых подчиненных. Есть люди, у которых прирожденный талант руководителя. И они не имеют права быть грубыми.
     
Но вернемся снова к разведке на местности. Я видел слишком мало, потому что, с ног до головы заваленный горшками и кастрюлями, вертелся у очага, но я присутствовал на собраниях. Долина, в которой мы находились, была выбрана по фотографиям, сделанным с “Джиттербага”. Теперь Поль должен был решить, пригодна она для заселения или нет. Она была удобна тем, что находилась на одной прямой линии с энергостанцией номер два, но это было не так уж и существенно. В горах везде можно было установить релейные мачты и основать множество новых ферм. Помимо фактора безопасности, не было никакого смысла строить дополнительные станции, если на всей планете могли пользоваться энергией одной-единственной станции.
     
Итак, люди взялись за работу. Команда инженеров проверяла источники и возможность орошения, картографы наносили на карты рельеф местности, команды агрономов и химиков проверяли, какую формацию камней имеет тот или иной участок, а архитекторы делали набросок города с прилегающими к нему фермами и космопортом. Тут были еще и другие специалисты, как, например. минералог мистер Вилла, который искал в долине выходы руд.
     
Поль относился к “специалистам широкого профиля”, он сравнивал данные друг с другом, обрабатывал их на компьютере, смотрел в небо, а потом выдавал ответ. Ответом было: долина непригодна для заселения. И мы перебрались на другое место.
     
При переезде у меня появилась возможность осмотреться. Мы совершили посадку на восходе солнца — в этой местности он начался в пять часов утра, — и мы, чтобы достичь цели, должны были напряженно работать всю светлую фазу. Чтобы работать в поле, достаточно было света Юпитера, но его недостаточно, чтобы исследовать незнакомую местность, — а здесь не было света Юпитера, только свет от Каллисто. Таким образом, мы работали всю светлую фазу, принимая таблетки, выключающие сон.
     
Люди, принимающие эти таблетки, конечно, едят в два раза больше, чем люди, которые регулярно спят. Старая поговорка эскимосов гласит: “Еда — это сон”, Я должен был все четыре дня готовить горячие кушанья,
     
Мы пришли в лагерь номер два и развернули наши палатки. Я быстро приготовил еду, и Поль раздал снотворные таблетки. Все двадцать часов, пока не было солнца, мы спали, как мертвые. Мы устроились довольно удобно — стекловолокно над нами и стекловолокно под нами.
     
Я накормил их еще раз. Поль снова раздал снотворные таблетки, и мы снова спали. Поль разбудил меня во второй половине дня в понедельник. На этот раз я приготовил легкий завтрак. Всю первую половину следующего дня мне пришлось готовить, и к обеду на столе появилось твердое меню. Все великолепно отдохнули и не чувствовали ни малейшего желания спать дальше.
     
После этого мы пару часов сидели все вместе и беседовали. Я выполз из своей кухни — Поль пригласил и меня тоже — и сказал ему, что самое главное — это мнение народа. Потом мы продолжили нашу беседу.
     
Они рассуждали о том, где началась жизнь, и кое-кто склонялся к старой теории, что Солнце раньше было намного ярче, — это был Джок Монтегю, химик.
     
— Послушайте меня, — сказал он. — Если мы когда-нибудь сможем исследовать Плутон, то окажется, что там уже была жизнь. Жизнь вездесуща, как масса и энергия.
     
— Ты все выдумываешь, — очень вежливо ответил мистер Вилла. — Плутон — не настоящая планета. Раньше он был спутником Нептуна.
     
— Хорошо, тогда, может быть, на Нептуне, — настаивал Джок. — Жизнь есть во всей Вселенной. Послушай мои слова — когда проект “Юпитер” наконец завершится, тогда мы, может быть, даже на Юпитере обнаружим жизнь.
     
— На Юпитере? — мистер Вилла подскочил. — Извини, Джок! Метан, аммиак и ледяной холод! Не шути так! На поверхности Юпитера совсем нет света!
     
— Я всегда говорил и говорю — жизнь упряма, — повторил Монтегю. — Где есть достаточно места и энергии, чтобы могли развиться большие стабильные молекулы, всегда можно обнаружить жизнь. Посмотри на Марс, посмотри на Венеру — и на Землю! Посмотри на осколки разбитой планеты!
     
— Ты согласен с этим, Поль? — спросил я.
     
Босс слабо улыбнулся.
     
— Нет. У меня недостаточно данных.
     
— Да! Я часто слышу это, — вскричал мистер Вилла. — Посмотри, Джок, знаешь ли ты в достаточной мере даже этот район?
     
— Мне даже полезно, что я мало о нем знаю, — с достоинством ответил Джок. — В любой философской дискуссии всегда можно найти компромисс.
     
Этим дебаты и закончились, и мистер Сеймур, наш агроном, сказал:
     
— Меня нисколько не интересует, откуда появилась жизнь, меня интересует только, какими путями она развивается.
     
— Что вы под этим подразумеваете? — спросил я.
     
— Что мы сделали с этой планетой? Здесь мы, кажется, совершенно свободны. На Марсе и на Венере есть своя разумная жизнь. Мы не можем отважиться изменить ее, и мы никогда не сможем по-настоящему заселить эти планеты. Но луны Юпитера — нечто совершенно иное. Они полностью в наших руках. Это означает, что человек обладает бесконечной способностью к приспособлению. Я утверждаю не то, что он может приспособиться ко всему, а то, что он приспосабливает к себе окружающую среду. А мы поступаем именно так, это твердо установлено. Но как все это будет развиваться дальше?
     
— Я думаю, это ясно, — ответил я. — Мы собираемся построить новые города, чтобы сюда могло прийти больше поселенцев. Они, как и в окрестностях Леды, будут подготавливать почву.
     
— Да, но чем все это закончится? Теперь у нас есть корабли, регулярно прибывающие сюда. Вскоре корабли будут прибывать каждые три недели, потом каждый день. Если мы не будем чертовски осмотрительны, здесь тоже придется ввести рационы, как на Земле. Билл, ты знаешь, каков прирост населения на Земле?
     
Я вынужден был признаться, что не имею об этом никакого понятия.
     
— Каждый день население Земли увеличивается на сто тысяч человек. Рассчитай, сколько это будет?
     
Я так и сделал.
     
— Это значит, что надо будет отправлять от тринадцати до двадцати кораблей в день. Как я себе представляю, нам нужно строить огромные корабли и всех отправлять сюда.
     
— Да, но как с ними быть? Каждый день принимать вдвое больше людей, чем сейчас находится на Ганимеде? И это в течение многих недель, месяцев и лет! Для того, чтобы население Земли стабилизировалось. Говорю вам, это не сработает. Придет день, когда мы больше не сможем принимать поселенцев, — он осмотрелся, словно ожидая возражений.
     
Он не был разочарован. Кто-то сказал:
     
— А, да перестаньте же, Сеймур! Вы думаете, что эта планета принадлежит вам, потому что вы случайно оказались здесь одним из первых? Вы думаете, что вам удалось выклянчить землю потому, что правительство здесь еще слабо?
     
— Я не хочу выступать против математики, — продолжал настаивать Сеймур. — Ганимед как можно быстрее должен стать самостоятельным — а потом мы должны захлопнуть двери перед новыми поселенцами.
     
Поль покачал головой.
     
— Этого не нужно.
     
— Что? — спросил Сеймур. — Почему не нужно? Ответь мне на этот вопрос. Какое же решение предлагает Комиссия? Ты ведь представляешь здесь Комиссию.
     
— Никакого, — ответил Поль. — Твои данные правильны, но твои выводы — нет. Ганимед должен быть самостоятельным, это все правильно, но о своих кораблях, доставляющих все новых и новых переселенцев, ты можешь забыть.
     
— И почему же, если можно тебя об этом спросить?
     
Поль осмотрелся вокруг и улыбнулся, словно прося извинения:
     
— Вы в состоянии выслушать небольшую докторскую диссертацию по динамике населения? К сожалению, у меня нет преимуществ Джока. Но я сравнительно хорошо разбираюсь в этих делах.
     
— Расступитесь, — сказал кто-то. — Место для докладчика.
     
— Ну хорошо, — продолжил Поль, — я сам все вам объясню. Многие люди думают, что колонизация проводится для того, чтобы смягчить тяжесть прироста населения и предотвратить голод. Но ничто не может быть дальше от истины.
     
— Что? — спросил я.
     
— Слушайте дальше. Во-первых, физически невозможно, чтобы такая маленькая планетка, как Ганимед, могла принять к себе излишки населения такой огромной планеты, как Земля. В этом Сеймур совершенно прав. Но существуют и другие причины, почему нас никогда не захлестнет поток переселенцев, — например, психологическая. Никогда не будет такого количества переселенцев-добровольцев, чтобы уравновесить прирост населения, вызванный рождаемостью. У большинства людей просто нет никакого желания покидать свою родину. Многие никогда не смогут даже отказаться от места своего рождения и переехать в другой город.
     
Мистер Вилла кивнул.
     
— И я того же мнения. Пионеры — это особая раса.
     
— Верно, — сказал Поль. — Но предположим на мгновение, что сто тысяч человек готовы эмигрировать и что Ганимед и другие колонии смогут их принять. Изменится ли ситуация на Земле? Нет!
     
Он, казалось, закончил свою речь. И я наконец смог спросить.
     
— Извините меня за настойчивость, Поль, но почему это ничего не изменит?
     
— Нужно ли мне рассматривать биологическую экологию с математической точки зрения?