1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 
– Вот как, – сказал он, сознавая, что жениться на Шевон было бы легко и очень разумно. Но невозможно. Из-за Мэй-мэй. – Почему вы хотите, чтобы вас написали обнаженной? – неожиданно спросил он и по выражению ее глаз тут же понял, что его догадка была верна.
    
– Это Аристотель вам сказал? – Ее голос звучал ровно.
    
– Господи милостивый, нет. Он никогда бы этого не сделал. Но несколько месяцев назад он решил подразнить нас. Сказал, что получил новый заказ. На обнаженную натуру. Так почему же?
    
Она вспыхнула, прикрылась веером и рассмеялась.
    
– Гойя написал портрет герцогини Альбы. Дважды, если не ошибаюсь. Она стала знаменитой на весь свет.
    
Его глаза весело прищурились.
    
– Вы воплощенный демон зла, Шевон. Вы действительно позволили ему... э-э... ознакомиться с предметом?
    
– Это было его высокое право художника. Мы обсуждали идею двух портретов. Вы не одобряете?
    
– Держу пари, что ваш дядюшка – и отец – подпрыгнули бы до небес, узнай они об этом или попади эти портреты в дурные руки.
    
– А вы бы приобрели их, Тай-Пэн?
    
– Чтобы спрятать?
    
– Чтобы наслаждаться.
    
– Вы необычная девушка, Шевон.
    
– Возможно, я просто презираю лицемерие. – Она пристально посмотрела на него. – Как и вы.
    
– Да. Но вы живете в мире мужчин, и некоторые вещи вам просто нельзя делать.
    
– Существует так много «некоторых» вещей, которые я бы очень хотела сделать. – Раздались приветственные крики, и лошадей вывели для парада. Шевон приняла окончательное решение: – Наверное, я покину Азию. Не позже чем через два месяца.
    
– Это звучит почти как угроза.
    
– Нет, Тай-Пэн. Я просто влюблена – но влюблена и в жизнь тоже. И я согласна с вами: ставку нужно делать, когда все участники заезда стоят на линии. – Она стала обмахиваться веером, молясь про себя, чтобы риск, на который она пошла, оправдал себя. – Кого вы выбираете?
    
Он не повернул головы, чтобы посмотреть на лошадей.
    
– Все ту же молодую кобылу, Шевон, – сказал он.
    
– Как ее имя? – спросила она.
    
– Мэй-мэй, – произнес он, глаза его струили нежность. Ее веер замер на мгновение, потом размеренные покачивания возобновились.
    
– Заезд не проигран, пока победитель не утвержден судьей и не увенчан гирляндой.
    
Она улыбнулась и зашагала прочь с высоко поднятой головой, более прекрасная, чем когда-либо.
    
Молодая кобыла проиграла заезд. На каких-то полголовы. Но проиграла.
    
    
– Ты так скоро вернулся, Тай-Пэн? – чуть слышно произнесла Мэй-мэй.
    
– Да. Скачки мне надоели, и я беспокоился за тебя.
    
– Я выиграла?
    
Он покачал головой.
    
Она улыбнулась и вздохнула.
    
– Ну и ладно, не беда. – Белки ее глаз стали красными, золотистая кожа лица посерела изнутри.
    
– Доктор приходил?
    
– Нет еще. – Мэй-мэй повернулась на бок, поджав ноги, но легче ей от этого не стало. Она убрала подушку, но и это не помогло, поэтому она подтянула ее обратно. – Твоя бедная старая Мать просто стареет, – проговорила она с вымученной улыбкой.
    
– Где у тебя болит?
    
– Нигде, везде. Мне надо хорошо выспаться, и все пройдет, не беспокойся.
    
Он помассировал ей шею и спину, гоня от себя мысли о самом страшном. Он распорядился приготовить свежий чай и легкую пищу и постарался уговорить ее поесть, но у нее совсем не было аппетита.
    
На закате в комнату вошла А Сам, она приблизилась к Мэй-мэй и сказала ей несколько слов.
    
– Пришел врач. И Гордон Чен, – перевела Мэй-мэй Струану.
    
– Хорошо! – Струан поднялся на ноги и потянулся всем телом, затекшим от долгого сидения.
    
А Сам подошла к ящичку, в котором хранились драгоценности, и достала оттуда маленькую статуэтку из слоновой кости. Статуэтка изображала лежащую на боку обнаженную женщину. К огромному удивлению Струана, Мэй-мэй показала на различные части крошечной фигурки и потом долго что-то говорила А Сам. Когда она закончила, А Сам кивнула и вышла; озадаченный Струан последовал за ней.
    
Врач оказался уже пожилым человеком. Его длинная косичка была тщательно умащена, длинный древний халат протерся до ниток. У него были удивительно ясные глаза; несколько длинных волосков росли из бородавки на щеке. На тыльной стороне тонких рук выделялись набухшие синие вены, пальцы были длинными и тонкими.
    
– Прошу прощения, Тай-Пэн, – сказал Гордон и поклонился вместе со стариком. – Это Ки Фа Тан, лучший целитель в Тай Пинь Шане. Мы пришли сразу, как только смогли.
    
– Благодарю вас. Прошу вас, проходите сю... – он замолчал, увидев, что А Сам подошла к доктору, низко поклонилась и протянула ему статуэтку, отметив те самые ее части, которые указала ей Мэй-мэй. Сейчас она пространно отвечала на вопросы старика.
    
– Что это он, черт возьми, делает?
    
– Ставит диагноз, – ответил Гордон Чен, внимательно слушая А Сам и доктора.
    
– По статуэтке?
    
– Да. Было бы неприлично, если бы он стал осматривать саму госпожу без особой надобности, Тай-Пэн. А Сам объясняет ему, где госпожа чувствует боли. Пожалуйста, запаситесь терпением, я уверен, это лишь легкое недомогание.
    
Доктор молча созерцал маленькую фигурку. Наконец он поднял глаза на Гордона и что-то тихо сказал.
    
– Он говорит, что это не простой диагноз. С вашего разрешения, он хотел бы осмотреть госпожу.
    
Сгорая от нетерпения, Струан проводил их в спальню.
    
Мэй-мэй опустила полог кровати. Отделенная от них полупрозрачной тканью, она лежала на широкой постели едва различимой тенью.
    
Врач прошел к кровати, встал сбоку от Мэй-мэй и опять погрузился в молчание. Через несколько минут он тихо проговорил несколько слов. Левая рука Мэй-мэй послушно высунулась из-под полога. Старик взял ее в свои руки и пристально рассмотрел. Потом положил пальцы на пульс и закрыл глаза. Пальцы начали легонько постукивать по коже.
    
Шли минуты. Пальцы все так же медленно постукивали по ее руке, словно ища что-то, что было невозможно найти.
    
– Что он делает теперь? – спросил Струан.
    
– Слушает ее пульс, сэр, – шепотом ответил Гордон. – Мы должны стоять очень тихо. В каждой кисти есть девять пульсов. Три на поверхности, три немного ниже и три в самой глубине. Они скажут ему о причине болезни. Прошу вас, Тай-Пэн, будьте терпеливы. Слушать пальцами невероятно трудно.
    
Мерное постукивание продолжалось. Это был единственный звук в каюте. А Сам и Гордон Чен не отрываясь следили за доктором, завороженные. Струан беспокойно пошевелился, но не издал ни звука. Доктор словно погрузился в какой-то мистический транс. Потом постукивание вдруг прекратилось, и доктор, будто схватив наконец долгое время ускользавшую жертву, сильно надавил пальцами. В течение минуты он стоял неподвижно, как статуя. Потом он опустил ее кисть на покрывало, и Мэй-мэй молча протянула ему правую руку. Процедура повторилась.
    
И опять после многих минут томительного ожидания постукивание внезапно оборвалось.
    
Доктор открыл глаза, вздохнул и положил руку Мэй-мэй на покрывало. Он сделал знак Гордону Чену и Струану следовать за ним и вышел из каюты.
    
Гордон закрыл за ними дверь. Врач засмеялся тихим нервным смехом и начал говорить спокойно и быстро.
    
Глаза Гордона широко раскрылись.
    
– В чем дело? – резко спросил Струан.
    
– Я не знал, что Мать носит ребенка, Тай-Пэн. – Гордон повернулся к доктору и задал новый вопрос. Старый китаец говорил долго. Потом наступило молчание.
    
– Ну, что он сказал, черт возьми?
    
Гордон посмотрел на него, безуспешно пытаясь сохранить спокойный вид.
    
– Он говорит, что Мать очень больна, Тай-Пэн. Что яд проник в ее кровь через нижние конечности. Этот яд собрался в печени, и печень теперь... – он замолчал, подыскивая слово, – ...разладилась. Скоро наступит лихорадка, плохая лихорадка. Очень плохая лихорадка. Потом пройдут три или четыре дня, и снова лихорадка. И снова опять.
    
– Малярия? Лихорадка Счастливой Долины?
    
Гордон повернулся к старику и перевел вопрос Струана.
    
– Он говорит, да.
    
– Все знают, что малярию вызывают ночные газы – никакой не яд, проникший через кожу, клянусь Богом, – рявкнул Гордону Струан. – Она не была там уже несколько недель!
    
Гордон пожал плечами.
    
– Я лишь передаю вам его слова, Тай-Пэн. Я не доктор. Но этому доктору я бы поверил… думаю, вам следует доверять его словам.
    
– Как он собирается вылечить ее?
    
Гордон расспросил старика.
    
– Он говорит следующее, Тай-Пэн: «Я вылечил несколько человек из тех, кто страдал от яда Счастливой Долины. Все выздоровевшие были сильными мужчинами, они приняли некое лекарство перед третьим приступом лихорадки. Но теперь болеет женщина, и, хотя ей двадцать первый год, она сильна, и дух ее подобен огню, вся ее сила уходит в ребенка, который уже шесть месяцев зреет в ее чреве». – Гордон встревоженно замолчал. – Он опасается за госпожу и за ребенка.
    
– Скажи ему, пусть пошлет за этим лекарством и начнет лечить ее прямо сейчас. Не дожидаясь приступа.
    
– В этом вся беда. Он не может этого сделать, сэр. У него больше не осталось такого лекарства.
    
– Тогда скажи, пусть достанет сколько нужно, клянусь Богом!
    
– На Гонконге его нет, Тай-Пэн. Он в этом уверен. Лицо Струана потемнело.
    
– Хоть сколько-нибудь, но должно быть. Скажи ему, пусть достанет – я заплачу любую цену.
    
– Но, Тай-Пэн, он...
    
– Кровь господня, скажи ему!
    
Последовал быстрый обмен фразами на китайском.
    
– Он говорит, что на Гонконге лекарства больше нет. Что его не найти ни в Макао, ни в Кантоне. Что это лекарство изготовляют из коры очень редкого дерева, которое растет где-то в Южных Морях или в землях по ту сторону океана. То малое количество, которое у него было, перешло к нему от отца, тоже целителя, который в свою очередь получил его от своего отца. – Гордон беспомощно добавил: – Он говорит, он совершенно уверен в том, что лекарства не осталось совсем.
    
– Двадцать тысяч тэйлов серебром, если она выздоровеет.
    
Глаза Гордона широко раскрылись. Он подумал мгновение, потом быстро проговорил что-то врачу. Они оба поклонились и заторопились к двери.
    
Струан достал носовой платок, отер пот с лица и вернулся в спальню.
    
– Хейа, Тай-Пэн, – сказала Мэй-мэй; голос ее звучал совсем слабо. – Какой у меня йосс?
    
– Они ушли за лекарством, которое вернет тебе здоровье. Так что можешь не переживать.
    
Он успокоил ее, как мог, устроил поудобнее на кровати, подождал, пока она заснет, потом обычным тоном отдал слугам необходимые распоряжения – и все это время сердце его сжималось от боли.
    
Затем он поспешил на флагман и обратился к главному врачу флота с просьбой рассказать все, что тому известно о коре некоего дерева, которое излечивает лихорадку.
    
– Сожалею, мой дорогой мистер Струан, но все это бабушкины сказки. Существует легенда о графине Хинхон, жене испанского вице-короля Перу, которая в семнадцатом веке привезла в Европу какую-то кору из Южной Америки. Кора получила название «иезуитской», иногда ее еще называют «хинная корка». Считалось, что если принимать ее с водой в растолченном виде, она излечивает лихорадку. Но когда ее опробовали в Индии, она не дала абсолютно никаких результатов. Оказалась совершенно бесполезной! Проклятые паписты готовы наобещать что угодно, лишь бы обратить побольше неискушенных душ в свою веру.
    
– Где, черт меня побери, могу я достать хоть немного этой коры?
    
– Право, не знаю, мой дорогой сэр. В Перу, наверное. Однако чем вызвана ваша тревога? Куинз Таун теперь опустел. Если вы не вдыхаете ночных испарений, то можете не беспокоиться насчет лихорадки.
    
– Один из моих друзей только что заболел малярией.
    
– А! Что ж, тогда рекомендую укрепиться сердцем и начать с мужественной дозы каломели для очистки желудка. Без промедления. Конечно, обещать ничего не могу. Мы не откладывая поставим ему пиявки.
    
После этого Струан побывал у главного армейского доктора, а затем по очереди у всех менее значительных врачей – и военных, и гражданских. Все они говорили ему одно и то же.
    
Потом Струан вспомнил, что Уилф Тиллман еще жив. Он тут же отправился на плавучий опиумный склад Купера-Тиллмана.
    
Тем временем Гордон Чен вернулся в Тай Пинь Шан и послал за десятью начальниками Триад, бывшими у него в подчинении. Вернувшись от него, каждый из этих десяти человек в свою очередь вызвал к себе десять начальников рангом пониже. Слух о том, что необходимо найти кору какого-то особенного дерева, распространился с невероятной быстротой. На сампанах и джонках молва об этом перелетела через пролив на Кулун, откуда в самом скором времени достигнет деревушек, деревень, больших и малых городов. Выше по побережью, ниже по побережью, в глубине страны. Через несколько часов все китайцы на Гонконге – и Триады, и не Триады – знали, что кто-то ищет кору редкого дерева. Они не знали, кто и зачем, слышали лишь, что за нее назначено огромное вознаграждение. Эти сведения достигли и ушей мандаринских шпионов. Они тоже принялись за поиски коры, но их прельщала не только награда: они понимали, что эту кору, возможно, удастся использовать как приманку, чтобы выявить главарей Триад.
    
– Извините, что прибыл без приглашения, Уилф. Я... – Струан замолчал, потрясенно глядя на Тиллмана.
    
Тиллман опирался спиной на взмокшую от пота подушку, его лицо цвета старой нестираной простыни страшно исхудало и больше напоминало обтянутый кожей череп, чем лицо живого человека; белки глаз стали грязно-желтыми.
    
– Входите, – произнес он едва слышно. И тут Струан увидел, что Тиллман, чьи зубы всегда были такими крепкими, ровными и белыми, стал совсем беззубым.
    
– Что случилось с вашими зубами?
    
– Каломель. Ее действие на некоторых людей... – голос Тиллмана устало смолк. В следующую секунду в его глазах появился странный блеск: – Я ждал вас. Мой ответ: нет!
    
– Что?
    
– Нет. Просто нет и все. – Голос набрал силу. – Я ее опекун, и она никогда не станет вашей женой!
    
– Я пришел не для того, чтобы просить ее руки. Я лишь заглянул узнать, как вы себя чувствуете и как малярия...
    
– Я вам не верю! – Голос Тиллмана задрожал на истерической ноте. – Вы просто надеетесь, что я умру!
    
– Какая чепуха! Зачем мне желать вашей смерти?
    
Тиллман слабой рукой поднял колокольчик, лежавший на заскорузлом от пота покрывале, и позвонил. Дверь открылась, и в каюту вошел огромный босой негр, раб Тиллмана.
    
– Джебидия, попроси массу Купера и миссис немедленно прийти сюда.
    
Джебидия кивнул и закрыл за собой дверь.
    
– По-прежнему помыкаете человеческими созданиями, Уилф?
    
– Джебидия доволен своей участью, черт бы тебя побрал! Вы живете по-своему, мы – по-своему, грязная ты свинья!
    
– Чума на вашу жизнь, проклятый работорговец.
    
Второй корабль Струана навсегда запечатлелся в его памяти, и шотландца до сих пор иногда мучили по ночам кошмары: ему снилось, что 6н опять вышел на нем в открытое море. Получив после Трафальгара свою долю призовых денег, он выкупил себя из королевского флота и записался юнгой на английский торговый корабль, бороздивший просторы Атлантики. Лишь когда они были уже далеко в океане, он обнаружил, что капитан занимался незаконной торговлей черным товаром и направлялся в Дакор за грузом рабов. Оттуда корабль пошел через южную Атлантику и штилевую полосу экватора в Саванну; мужчины, женщины и дети копошились в трюме, как черви. Неделя тянулась за неделей. В ушах у него не смолкали их предсмертные крики и плач, нестерпимая вонь душила его. Он был в ту пору всего лишь восьмилетним мальчишкой и ничего не мог поделать. В Саванне он сбежал с корабля. Это был единственный в его жизни корабль, который он бросил.
    
– Вы даже хуже тех, кто доставляет вам рабов из Африки, – сказал он голосом, звенящим от едва сдерживаемой ярости. – Вы просто покупаете живую плоть, выставляете ее на помост и подсчитываете барыши. Я видел рынок рабов и знаю, что это такое!
    
– Мы хорошо обращаемся с ними! – взвизгнул Тиллман. – Они всего лишь дикари, а мы даем им хорошую сытую жизнь. И это так! – Он откинулся на подушку, собираясь с силами; его лицо подергивалось, он отчаянно завидовал здоровью и силе Струана и чувствовал приближение конца. – Моя смерть не принесет тебе выгоды, да проклянет тебя Господь на веки вечные!
    
Струан повернулся к двери.
    
– Тебе лучше подождать. То, что я намерен сказать, тебя заинтересует.
    
– Меня не заинтересует ничего из того, что можешь сказать ты!
    
– Ты называешь меня работорговцем? А как ты сам заполучил свою любовницу, гнусный лицемер?
    
Дверь распахнулась, и в каюту влетел Купер.
    
– О, привет, Тай-Пэн! Я не знал, что вы на борту.
    
– Привет, Джефф, – ответил Струан, с трудом беря себя в руки.
    
Купер взглянул на Тиллмана:
    
– Что случилось, Уилф?
    
– Ничего. Я хотел видеть тебя и мою племянницу. Вошла Шевон и в изумлении остановилась на пороге.
    
– Хэллоу, Тай-Пэн. Вы хорошо себя чувствуете, дядя?
    
– Нет, дитя мое. Мне очень плохо.
    
– В чем дело, Уилф? – спросил Купер.
    
Тиллман слабо кашлянул.
    
– Тай-Пэн заглянул ко мне «с визитом». Я решил что это подходящий случай, чтобы уладить одно важное дело. Завтра у меня ожидается новый приступ лихорадки, и я, наверное... в общем. – его тусклые глаза повернулись к Шевон, – я с гордостью извещаю тебя, что Джефф официально попросил твоей руки и я с радостью дал ему свое согласие.
    
Шевон побледнела.
    
– Но я пока не хочу выходить замуж.
    
– Я очень тщательно все взвесил.
    
– Я не хочу!
    
Тиллман приподнялся на локте, что стоило ему больших усилий.
    
– Довольно. Ты поступишь так, как я скажу! – прогремел он. Гнев придал ему силы. – Я твой законный опекун. Я уже несколько месяцев переписываюсь с твоим отцом. Мой брат официально одобрил этот брак, если я окончательно решу, что он послужит к твоей пользе. А я решил, что послужит. Следовательно...
    
– Что ж, я такого решения не принимала, дядя. Мы живем в девятнадцатом веке, а не в средневековье. Я еще не хочу выходить замуж.
    
– Меня нисколько не интересуют твои желания, и ты совершенно права: мы живем в девятнадцатом веке. Ты обручена. И ты выйдешь замуж. Твой отец и я надеялись, что за это время, пока ты здесь, Джефф сможет оценить тебя. Это произошло. – Тиллман в изнеможении опустился на подушку. – Это в высшей степени достойный союз. И дело это решенное.
    
Купер подошел к Шевон:
    
– Шевон, дорогая. Вы знаете о моих чувствах. Я и понятия не имел, что Уилф собирался... я надеялся...
    
Она отшатнулась от него и нашла глазами Струана.
    
– Тай-Пэн! Прошу вас, скажите моему дяде. Скажите ему, что он не имеет права так поступать... он не может обручить меня... скажите ему, что не может!
    
– Сколько вам лет, Шевон? – спросил Струан.
    
– Двадцать.
    
– Если ваш отец и ваш дядя одобряют этот брак, у вас нет выбора. – Он посмотрел на Тиллмана: – Полагаю, вы имеете письменное подтверждение своих слов?
    
Тиллман показал на письменный стол.
    
– Письмо лежит вон там. Хотя это и не твоего проклятого ума дело.
    
– Значит, все законно, Шевон. Вы младший член семьи и обязаны подчиниться воле своего отца. – Струан с печальным лицом повернулся к двери, но Шевон остановила его.
    
– Вы знаете, почему меня продают? – заговорила она в порыве отчаяния.
    
– Попридержи язык, девчонка! – вскричал Тиллман. – С тех самых пор, как ты сюда приехала, ты доставляла нам одни лишь хлопоты и беспокойство. Пора тебе наконец вспомнить о приличиях и об уважении к тем, кто старше и лучше тебя.
    
– Меня продают за долю в деле, – с торечью произнесла она. – За пакет акций компании «Купер и Тиллман».
    
– Это не так! – возразил Тиллман, и лицо его исказила уродливая гримаса.
    
– Шевон, вы слишком взвинчены сейчас, – начал Купер с несчастным видом. – Это все от неожиданности и...
    
Струан сделал шаг вперед, намереваясь обойти ее, но она не отпускала его.
    
– Подождите, Тай-Пэн. Это сделка. Я знаю, как рассуждают политики. Политика – очень дорогое занятие.
    
– Придержи язык! – закричал Тиллман, но тут же вскрикнул от боли и повалился на постель.
    
– Не получая доходов отсюда, – быстро продолжала она дрожащим голосом, – отец не сможет позволить себе оставаться сенатором. Дядя – старший из двух братьев, и если он умрет, Джефф будет вправе выкупить долю Тиллманов в деле за чисто номинальную сумму, и тогда...
    
– Полно, Шевон, – резко оборвал ее Купер. – Это не имеет никакого отношения к моей любви к вам. За кого вы меня принимаете?
    
– Будьте честны, Джефф. Ведь это правда, не так ли? О выкупе цо номиналу?
    
– Да, – ответил Купер после хмурой паузы. – При таких обстоятельствах я мог бы выкупить долю Тиллмана. Но я не заключал такой сделки. Я не покупаю себе служанку. Я люблю вас. Я хочу, чтобы вы стали моей женой.
    
– А если я ею не стану, согласитесь вы не выкупать долю дяди?
    
– Не знаю. Это решение я приму, когда придет время. Ваш дядя точно так же мог бы выкупить мою долю, если бы мне пришлось умереть раньше него.
    
Шевон опять повернулась к Струану:
    
– Пожалуйста, купите меня, Тай-Пэн.
    
– Я не могу, девочка. Но я также не думаю, что и Джефф вас покупает. Я знаю, что он любит вас.
    
– Пожалуйста, купите меня, – повторила она упавшим голосом.
    
– Не могу, милая. Это против закона.
    
– Нет, не против. Нет, не против. – Что-то надломилось в ней, она уронила голову на грудь и горько разрыдалась. Купер осторожно обнял ее, в его глазах читалась мука.
    
Когда Струан вернулся на «Отдыхающее Облако» Мэй-мэй еще спала, но сон ее был беспокойным.
    
Опустившись в кресло рядом с постелью и не сводя с нее глаз, он тупо подумал о том, что же ему теперь делать с Гортом и Кулумом. Он понимал, что должен немедленно отправиться в Макао. Но не раньше, чем выздоровеет Мэй-мэй – о Господи, верни ей здоровье. Может быть, мне стоит послать «Китайское Облако» и Орлова... или Маусса? Или все-таки подождать? Я предупредил Кулума, чтобы он был осторожен – но вот послушается ли он меня? О Господи Иисусе, помоги Мэй-мэй.
    
В полночь в дверь каюты постучали.
    
– Да?
    
Неслышно ступая, в комнату вошел Лим Дин. Он взглянул на Мэй-мэй и вздохнул.
    
– Большой Толстый Масса приходить Тай-Пэн видеть, мозна? Хейа?
    
Поднимаясь по трапу в свою каюту на следующей палубе, Струан чувствовал, как ноют у него спина и плечи, как отяжелела голова.
    
– Извините, что пришел незваным и так поздно, Тай-Пэн, – произнес Морли Скиннер, поднимая с кресла свое потное, оплывшее жиром тело. – Дело весьма важное.
    
– Всегда рад встрече с прессой, мистер Скиннер. Садитесь, прошу вас. Выпьете что-нибудь? – Он постарался перестать думать о Мэй-мэй и заставил себя сосредоточиться, понимая, что это не праздный визит.
    
– Благодарю вас. Виски. – Скиннер жадными глазами вбирал в себя богатый интерьер просторной каюты: зеленые китайские ковры на хорошо отдраенных досках пола, кресла, кушетки, запах чистой промасленной кожи, соли и пеньки; и легкий сладковатый тягучий запах опиума из трюмов внизу. Масляные лампы с аккуратно подрезанными фитилями давали чистый теплый свет, оттенявший на потолке черными полосами тяжелые бимсы главной палубы. Он сравнил ее с жалкой дырой, в которой сам ютился на Гонконге: протершаяся обивка, кругом грязь, вонючий спертый воздух в крошечной комнатке над большим помещением, где размещался печатный пресс. – Я признателен вам за то, что вы согласились увидеться со мной в столь поздний час, – сказал он.
    
Струан поднял свой бокал:
    
– Ваше здоровье.
    
– Да, здоровье. Это хороший тост в наше злое время. Взять хотя бы малярию, да и все остальное. – Его маленькие поросячьи глазки сверкнули. – Я слышал, у вас есть друг, который заболел малярией.
    
– Вы знаете, где можно достать хинную корку?
    
Скиннер покачал головой:
    
– Нет, Тай-Пэн. Все, что мне доводилось читать про нее, говорит о том, что эта штука – вроде блуждающего огонька, в руки не дается. Легенда, одним словом. – Он вытащил из кармана гранки еженедельника «Ориэнтл Тайме» и протянул листы Струану: – Я тут подумал, возможно, вам захочется взглянуть на редакционную статью о сегодняшних скачках. Завтра выйдет специальный выпуск.
    
– Благодарю вас. Вы для этого хотели меня видеть?
    
– Нет, сэр. – Скиннер жадно проглотил виски и посмотрел в пустой бокал.
    
– Если хотите еще, наливайте, не стесняйтесь.
    
– Благодарю вас. – Скиннер грузно двинулся к графину, его слоновий зад и ляжки вздрагивали, как студень, при каждом шаге. – Хотел бы я иметь вашу фигуру, мистер Струан.
    
– Тогда не ешьте так много.
    
Скиннер рассмеялся.
    
– Еда тут совершенно ни при чем. Вы либо толстый, либо нет. Это одна из тех вещей, которые Господь Бог определяет при рождении раз и навсегда. Я все время был крупным. – Он наполнил свой бокал и вернулся на место. – Вчера вечером ко мне в руки попала кое-какая информация. Не могу открыть вам источник, из которого я ее получил, но мне захотелось обсудить ее с вами, прежде чем я ее напечатаю.
    
Что за скелет и в чьем шкафу ты учуял своим длинным носом, мой дорогой друг, подумал Струан. Их так много, выбирай любой. Я лишь надеюсь, что ты выбрал правильный.
    
– «Ориэнтл Тайме» принадлежит мне, да. Насколько мне известно, только мы с вами знаем об этом. Однако я никогда не говорил вам, что публиковать, а что не публиковать. Вы редактор и издатель. Вы несете полную ответственность, и если то, что вы напечатаете, окажется клеветой, вас привлекут к суду. Привлечет любой, кто будет оклеветан.
    
– Да, мистер Струан. И я ценю свободу, которую вы мне предоставляете. – Его глаза, казалось, нырнули еще глубже в заплывшие жиром складки лица. – Свобода предполагает ответственность – перед самим собой, перед газетой, перед обществом. Правда, не обязательно именно в таком порядке. Но на этот раз все обстоит иначе... видите ли... как бы это сказать?.. «взрывная сила» данного известия очень велика. – Он достал обрывок бумаги. Лист был целиком испещрен скорописными значками, прочесть которые мог только он. Скиннер поднял глаза: – Договор Чуэн-пи отвергнут Короной, и Гонконг вместе с ним.
    
– Это какой-нибудь новый анекдот, мистер Скиннер? – Струан озабоченно подумал, насколько убедителен был Блор. Все ли ты рассчитал правильно, дружище, спросил он себя. У парня, кстати, прекрасное чувство юмора: Жеребец взял мундштук. Правда, «тяжеловоз» подошло бы больше.
    
– Нет, сэр, – ответил Скиннер. – Наверное, мне лучше прочитать вам. – И он прочитал вслух, почти слово в слово, то, что написал в своем письме сэр Чарльз Кросс и что Струан предложил Блору под большим секретом шепнуть на ухо Скиннеру. Струан решил, что Скиннер был как раз тем человеком, который сумеет расшевелить торговцев, пробудить в них злость и негодование, чтобы они не дали Гонконгу погибнуть, и начали – все вместе и каждый по-своему – бороться против Каннингтона, как боролись много лет назад против Ост-Индской Компании и в конце концов взяли над ней верх.
    
– Я в это не верю.
    
– Думаю, вам все-таки следует в это поверить, Тай-Пэн. – Скиннер допил свой виски. – Вы позволите?
    
– Конечно. Принесите сюда весь графин. Тогда вам не нужно будет ходить взад и вперед. Кто передал вам эту информацию?
    
– Этого я не могу вам сказать.
    
– А если я буду настаивать?
    
– Даже в этом случае. Если я назову имя, для меня как для газетчика все сразу будет кончено. Здесь затронуты очень важные принципы профессиональной этики.
    
– Газетчик прежде всего должен иметь газету, – без обиняков объявил Струан, испытывая его.
    
– Верно. В этом и заключается риск, на который я пошел, решив поговорить с вами. Но если вы и так поставите вопрос, я вам все равно ничего не скажу.
    
– Вы уверены, что это правда?
    
– Нет. Но я так думаю.
    
– Когда было отправлено это сообщение? – спросил Струан.
    
– 27 апреля.
    
– Вы серьезно считаете, что оно могло попасть сюда так быстро? Это просто смешно!
    
– Я сказал то же самое. И тем не менее я считаю, что эта информация достоверна.
    
– Если это так, тогда нам всем конец.
    
– Вполне вероятно, – ответил Скиннер.
    
– Не вероятно, а совершенно точно.
    
– Вы забываете о могуществе прессы и о том, чего могут добиться торговцы, объединив свои усилия.
    
– Мы недостаточно могущественны, чтобы тягаться с министром иностранных дел. Да и время против нас. Вы собираетесь напечатать это?
    
– Да. В свое время.
    
Струан покрутил в руке хрустальный бокал, наблюдая игру света в его резных гранях.
    
– Я бы сказал, что когда вы это сделаете, паника поднимется невиданная. И вы тут же попадете на ковер к Лонгстаффу.
    
– Меня это не беспокоит, мистер Струан. – Скиннер был озадачен: Струан реагировал на известие совсем не так, как он предполагал. Разве что Тай-Пэн уже и так обо всем знает, в сотый раз сказал он себе. Но тогда я не вижу никакого смысла в том, чтобы посылать ко мне Блора. Блор прибыл неделю назад, а за эту неделю Тай-Пэн вложил в Гонконг бесчисленные тысячи тэйлов. Если он знает о судьбе договора, это было бы актом маньяка-самоубийцы. Так чьим же курьером был Блор? Брока? Маловероятно. Потому что Брок тратит деньги так же безоглядно, как и Струан. Скорее всего, это генерал... или адмирал... или Монсей. Монсей! Кто, как не Монсей, имеет связи в министерских кругах? Кто, как не Монсей, ненавидит Лонгстаффа и метит на его место? Кто, как не Монсей, жизненно заинтересован в том, чтобы идея Гонконга увенчалась успехом? Потому что без сильного Гонконга Монсею не сделать карьеры в Дипломатическом Корпусе. – Похоже, что с Гонконгом покончено. Все деньги, все силы, которые вы вложили – все мы вложили – в него, смахнули в сторону, как крошки со стола.
    
– Гонконг нельзя оставлять. Без этого острова все порты на материковом побережье, которые мы откроем, не будут стоить выеденного яйца.
    
– Я знаю это, сэр. Мы все это знаем.
    
– Да. Но министр иностранных дел полагает иначе. Почему? Мне очень интересно знать, почему? И что мы вообще могли бы сделать в данной ситуации? Как убедить его в нашей правоте, а? Как?
    
Скиннер был таким же ревностным защитником новой колонии, как и Струан. Без Гонконга не будет «Благородного Дома». А, без «Благородного Дома» не будет ни еженедельника «Ориэнтл Тайме», ни работы.
    
– Может быть, нам и не придется ни в чем убеждать этого мерзавца, – отрывисто проговорил он, и глаза его холодно блеснули.
    
– А?!
    
– Не вечно же этому пакостнику быть у власти, – повторил Скиннер.
    
Струан посмотрел на него с возросшим интересом. Это был новый поворот в игре, причем неожиданный. Скиннер не пропускал ни одной газеты, ни одного периодического издания и был самым информированным человеком в отношении той части парламентских дел, которая освещалась в печати. В то же время, обладая необыкновенной памятью и испытывая к людям самый живой интерес, Скиннер имел другие, и очень разнообразные, источники информации.
    
– Вы полагаете, существует возможность смены правительства?
    
– Я готов поставить любые деньги, что сэр Роберт Пил и консерваторы опрокинут вигов в течение этого года.
    
– Это было бы дьявольски рискованно с вашей стороны. Я сам бы сыграл против вас.
    
– Хотите поставить «Ориэнтл Тайме» против падения вигов еще в этом году – и закрепления Гонконга за Короной?
    
Струан прекрасно понимал, что такое пари сделает Скиннера самым верным его союзником, а газета – не такая уж большая цена за это. Но поспешное согласие выдало бы его.
    
– У вас нет ни единого шанса в мире выиграть это пари.
    
– Наоборот, мои шансы весьма велики, мистер Струан. Прошлая зима дома была самой тяжелой за все последние годы – и в производстве, и вообще в экономике. Безработица выросла невероятно. Урожай собрали мизерный. Вам известно, что, согласно последней почте, буханка хлеба стоит теперь один шиллинг два пенса? Кусковой сахар продают по восемь пенсов за фунт, чай – по семь шиллингов восемь пенсов, мыло – по девять пенсов кусок; дюжина яиц стоит четыре шиллинга. Картофель – шиллинг за фунт. Бекон – три с половиной шиллинга за фунт. Теперь возьмите заработную плату: самое большее – семнадцать с половиной шиллингов в неделю за шестьдесят четыре часа работы; сельскохозяйственные рабочие получают девять шиллингов в неделю за Бог знает сколько часов, фабричные рабочие около пятнадцати шиллингов – все это при условии, что у вас вообще есть работа. Боже милостивый, мистер Струан, вы живете где-то в поднебесье со своим несметным богатством, вы можете дать девушке тысячу фунтов только за то, что у нее красивое платье, поэтому вы не знаете этого, не можете знать, но каждый одиннадцатый человек в Англии – нищий. В Стоктоне в прошлом году почти десять тысяч человек зарабатывали меныле двух шиллингов в неделю. Тридцать тысяч в Лидсе – меньше шиллинга. Чуть не каждый живет впроголодь, а ведь мы самая богатая страна в мире. Виги засунули головы себе в задницы и отказываются признавать то, что давно видно всем: чудовищную несправедливость такого положения вещей. Возьмите чартистов: виги так ничего и не поняли, они ограничились лишь тем, что навесили на них ярлык оголтелых анархистов. Они словно не замечают, в каких ужасающих условиях работают люди на ткацких и иных фабриках. Господи Иисусе, шести-, семилетние дети трудятся по двенадцать часов в сутки, и женщины тоже, а их труд обходится нанимателю дешевле, и он увольняет с работы мужчин, Да и с какой стати вигам что-то менять? Большинство фабрик им и принадлежит. И у них один Бог – деньги, все больше, и больше, и больше денег, а народ пусть идет к чертям. Возьмите ирландскую проблему: виги так ничего и не предпринимают для ее решения. Бог мой, в прошлом году там был голод, если и в этом году будет то же самое, вся Ирландия вновь восстанет, да и пора уже. А виги даже пальцем не шевельнули, чтобы реформировать банковскую систему. Зачем – ведь банки тоже принадлежат им! Вспомните, как вам самому не повезло этой зимой! Если бы мы имели справедливый и жесткий закон, защищающий вкладчиков от проклятых махинаций проклятых вигов… – Он сделал над собой усилие и замолчал, лицо его раскраснелось, толстые щеки тряслись от возмущения. – Извините, я вовсе не хотел произносить перед вами целую речь. Конечно, вигам придется уйти. Я бы сказал, что если они не сделают этого в ближайшие полгода, в Англии начнется такая кровавая баня, рядом с которой французская революция будет выглядеть невинным пикником. Единственный, кто может спасти нас, это сэр Пил, клянусь всеми святыми.
    
Струан вспомнил, что рассказывал ему Кулум об условиях жизни в Англии. Он и Робб сочли это тогда горячностью романтически настроенного студента университета. И то, что писал ему его собственный отец, тоже показалось ему тогда не заслуживающим внимания.
    
– Если лорд Каннингтон уйдет в отставку, кто станет следующим министром иностранных дел?
    
– Сам сэр Роберт. Если не он – то лорд Абердин.
    
– Но они оба противники свободной торговли.
    
– Да, но они также слывут либералами и настроены вполне миролюбиво. А оказавшись у власти, они должны будут сразу же изменить свое отношение к свободной торговле. Как только оппозиция получит власть и на их плечи ляжет вся ответственность, они пересмотрят свои взгляды. Свободная торговля – это единственный путь, который позволит Англии выжить – вы это знаете, – поэтому им придется поддержать ее. И им понадобится максимальная помощь ото всех, кто обладает реальной силой и богатством.
    
– Вы хотите сказать, что я должен поддержать их?
    
– «Ориэнтл Таймс» со всем, что есть у газеты, включая печатный пресс, против падения вигов уже в этом году. И Гонконга.
    
Струан немного приспустил сапог на искалеченной ноге и опять откинулся на спинку кресла. Он не спешил нарушать молчание.
    
– Пятьдесят процентов остаются за мной, и считайте, что мы договорились, – сказал он наконец.
    
– Все или ничего.
    
– Может, мне стоит просто вышвырнуть вас и забыть об этом.
    
– Может, и стоит. Вашего богатства с избытком хватит и вам, и вашим близким вплоть до Страшного Суда. Я спрашиваю вас, насколько вам нужен Гонконг – и будущее Англии. Мне кажется, у меня есть ключ ко всему этому.
    
Струан налил себе еще виски и вновь наполнил бокал Скиннера.
    
– Идет. Все или ничего. Не пожелаете ли составить мне компанию за ужином? Я немного проголодался.
    
– О, с удовольствием. Весьма вам признателен. Работа языком всегда будит во мне чувство голода. Сердечно благодарю вас.
    
Струан позвонил в колокольчик, благословляя свой йосс за то, что его риск опять оправдал себя. Вошел Лим Дин, и он заказал ужин.
    
Скиннер залпом проглотил свой виски и возблагодарил Бога за то, что не ошибся с Тай-Пэном и все рассчитал верно.
    
– Вы не пожалеете об этом, Тай-Пэн. Теперь послушайте меня. Отставка Лонгстаффа – я знаю, он ваш друг, но я говорю с точки зрения политики – огромная удача для Гонконга. Во-первых, он дворянин; во-вторых, он виг и в третьих – дурак. Сэр Клайд Уэйлен – сын сквайра; во-вторых, не дурак и в-третьих, он человек действия. В-четвертых, он знает Индию – провел там тридцать лет на службе в Ост-Индской Компании. До этого служил в королевском флоте. И в-последних, что наиболее существенно: хотя он и считается вигом, я уверен, что в душе он тайно ненавидит Каннингтона, а вместе с ним и нынешнее правительство, и сделает все, что только будет в его силах, дабы добиться его отставки.
    
– Почему?
    
– Он ирландец. Каннингтон руководил разработкой большинства законов, принятых по Ирландии за последние пятнадцать лет, и лично ответствен, как считают все ирландцы, за нашу катастрофическую политику в этой стране. Это ключ к Уэйлену... если мы сможем найти способ воспользоваться им. – Скиннер в возбуждении принялся грызть испачканный чернилами ноготь большого пальца.
    
Лим Дин вернулся вместе с еще одним слугой, неся тарелки с холодным мясом, копчеными колбасами, цукатами, холодными пирогами и пирожками, а также огромные кружки охлажденного пива и шампанское в ведерке со льдом.
    
Скиннер плотоядно улыбнулся:
    
– Пир, достойный владельца ткацкой фабрики!
    
– Достойный издателя и владельца собственной газеты! Приступайте, не стесняйтесь. – Мысли быстро сменяли одна другую в голове Струана. Как подчинить себе Уэйлена? Неужели виги действительно потеряют власть? Следует ли мне теперь перенаправить свое влияние в помощь консерваторами? Перестать поддерживать таких людей, как Кросс? К этому времени в Англии уже знают, что «Благородный Дом» остался все тем же «Благородным Домом» и силен, как никогда. Должен ли я поставить на сэра Роберта Пила?
    
– Когда вы опубликуете свое сообщение, всех охватит паника, – сказал он, сужая, подобно беркуту, круги для последнего броска, который прикончит ничего не подозревающую жертву.
    
– Да, мистер Струан. Даже если бы я не был так решительно настроен против того, чтобы оставить Гонконг, мне еще нужно думать о будущем моей газеты. – Скиннер набил полный рот и продолжал говорить и жеватъ одновременно: – Но существует столько разных способов представить читателю одну и ту же новость. Именно это и делает работу газетчика такой захватывающей. – Он расхохотался, и несколько кусочков пищи вывалилось у него изо рта, запачкав подбородок. – О да, я должен заботиться о будущем моей газеты. – После этого он целиком сосредоточил свое внимание на еде, поглощая все в чудовищных количествах.
    
Струан, погруженный в размышления, ел мало. Наконец, когда даже Скиннер насытился, он встал и поблагодарил его за информацию и советы.
    
– Я извещу вас частным образом, прежде чем опубликую сообщение, – сказал Скиннер, придерживая руками плотно набитый живот. – Это произойдет скоро, через несколько дней, но мне требуется время, чтобы все спланировать. Благодарю вас, Тай-Пэн. – Он ушел.
    
Струан спустился вниз. Мэй-мэй все так же металась во сне. Он распорядился поставить в ее комнате кушетку и позволил себе ненадолго забыться в полусне.
    
К утру Мэй-мэй начало знобить. Ледяной холод проник в ее вены, в голову, в чрево. Наступил пятнадцатый день.
   
   
    
     
Глава 3
    
    
Мэй-мэй, хрупкая и беспомощная, как младенец, лежала, придавленная весом дюжины одеял. Ее лицо совсем посерело, глаза потухли. Четыре часа она не переставая стучала зубами от холода. Потом озноб резко сменился сильным жаром. Струан протирал ей лицо ледяной водой, но это не приносило облегчения. Мэй-мэй начала бредить. Она билась на постели, бормоча и выкрикивая бессмысленный набор китайских и английских слов, сжигаемая изнутри страшным огнем. Струан удерживал ее, пытался успокоить, но она не узнавала его и не слышала того, что он говорил.
    
Лихорадка прекратилась так же внезапно, как и началась. Изо всех пор измученного тела хлынул пот, промочив одежду и простыни. Спекшиеся губы разлиплись, и из них вырвался экстатический стон облегчения. Глаза открылись, окружавшие Мэй-мэй светлые и темные пятна начали обретать контуры людей и предметов.
    
– Я чувствую себя так хорошо, я так устала, – произнесла она чуть слышно.
    
Струан помог А Сам сменить промокшие подушки, простыни и одежду.
    
Потом Мэй-мэй заснула. Она лежала на постели неподвижно, и сон ее казался сном смерти. Струан сел в кресло и стал смотреть на нее.
    
Она проснулась через шесть часов, спокойная, но совсем без сил.
    
– Хэллоу, Тай-Пэн. У меня лихорадка Счастливой Долины?
    
– Да. Но у вашего врача есть лекарство, которое тебя вылечит. Оно будет в его распоряжении через день или чуть больше.
    
– Хорошо. Очень хорошо. Не беспокойся, ладно.
    
– Чему ты улыбаешься, девочка?
    
– Ах, – выдохнула она, потом умиротворенно закрыла глаза и вся обмякла, погрузившись глубже в чистые простыни и подушки. Как же еще человек может управлять йоссом? Если ты улыбаешься, проигрывая, тогда ты выиграешь в жизни.
    
– С тобой все будет хорошо, – сказал он. – Очень хорошо. Не волнуйся.
    
– Я не волнуюсь за себя. Только за тебя.
    
– Что ты имеешь в виду? – Струан страшно устал после долгого бдения, и ему невыносимо мучительно было видеть то, что она казалась теперь еще тоньше, чем всегда, став словно полупрозрачной, что глаза ее утонули в почерневших глазницах. И постарели.
    
– Ничего. Я бы съела немного супа. Куриного супа.
    
– Врач прислал лекарство, которое вернет тебе силы.
    
– Хорошо. Я чувствую себя фантастически слабой. И приму лекарство после супа.
    
Он приказал принести суп, и Мэй-мэй сделала небольшой глоток, потом снова легла.
    
– Теперь ты отдыхай, Тай-Пэн, – сказала она и, нахмурив лоб, спросила: – Сколько дней до следующей лихорадки?
    
– Три или четыре, – ответил он убитым голосом.
    
– Не беспокойся, Тай-Пэн. Четыре дня это целая вечность, ладно. Иди отдохни, пожалуйста, а потом мы будем разговаривать.
    
Он вернулся в свою каюту и заснул тревожным сном, просыпаясь через каждые несколько минут, засыпая снова и видя во сне, что он лежит в постели с открытыми глазами или в мучительной полудреме и никак не может расслабиться, дать отдых голове и телу.
    
Умирающее солнце висело низко над горизонтом, когда Струан встал с кровати. Он вымылся и побрился. Ему казалось, что его мозг превратился в какую-то мерзкую, липкую кашу. Он уставился на свое лицо в зеркале, и то, что он увидел, ему не понравилось. Потому что его глаза говорили ему, что Мэй-мэй не сможет перенести трех таких сражений с болезнью. А значит, жить ей осталось самое большее двенадцать дней.
    
В дверь постучали.
    
– Да.
    
– Тай-Пэн?
    
– А, здравствуй, Гордон. Есть новости?
    
– Боюсь, пока никаких. Я делаю все, что могу. Как госпожа себя чувствует?
    
– Первый приступ начался и прошел. Не очень хорошо, парень.
    
– Мы уже начали поиски коры. Врач прислал лекарства, чтобы поддержать силы госпожи, и особую пищу для нее. А Сам знает, что нужно делать.
    
– Спасибо.
    
Гордон ушел, и Струан вернулся к своим размышлениям. Он мучительно пытался найти какой-нибудь выход. Где мне взять хинную корку? Какое-то ее количество должно быть где-нибудь, Где в Азии можно найти перуанскую кору? Нет, не перуанскую – «иезуитскую» кору.
    
В этот момент его слепо тычущиеся в пустоту мысли натолкнулись на одну идею, от которой его словно обдало жаром.
    
– Святители небесные! – громко вскрикнул он, и проблеск надежды заставил его сердце учащенно забиться. – Если тебе нужны лошадиные слепни – ищи лошадь. Если тебе нужна «иезуитская» кора... ну, конечно же, идиот ты несчастный!
    
Через два часа «Китайское Облако» разрезал форштевнем воды гавани, окрашенные в закатный цвет лучами уходящего солнца, летя к выходу в океан подобно валькирии. Клипер шел под всеми парусами, но они были зарифлены против набирающего силу муссона. Когда корабль вырвался из западного пролива и почувствовал полную силу волн и ветра Великого океана, он накренился, и снасти ликующе запели.
    
– Зюйд-тень-зюйд-ост, – прогремел Струан, перекрывая рев ветра.
    
– Есть зюйд-тень-зюйд-ост, сэр-р, – эхом отозвался рулевой.
    
Струан поднял глаза к парусам, четко выделявшимся на фоне неумолимо темнеющего неба, и подосадовал, что так много парусины оказалось зарифленной. Но он знал, что при таком восточном ветре и таком море рифы придется оставить.
    
«Китайское Облако» лег на новый курс и устремился в ночь, хотя ему по-прежнему приходилось бороться и с ветром и с морем. Скоро он вновь повернет, ветер окажется с кормы, и тогда он полетит вперед, уже ничем не сдерживаемый.
    
Через час Струан прокричал:
    
– Свистать всех наверх, приготовиться повернуть корабль!
    
Матросы высыпали из полубака и встали в темноте по местам у тросов, фалов и гарделей.
    
– Вест-тень-зюйд-вест, – приказал он. Рулевой переложил штурвал, и клипер встал по ветру. Реи заскрипели и выгнулись в подветренную сторону, гардели и фалы натянулись и взвыли на ветру, и в следующую минуту корабль лег на новый курс. Струан прокричал:
    
– Отдать рифы на гроте и брамселях! Клипер полетел по волнам, следуя полным бакштагом, волна из-под носа широким веером разлеталась в стороны.
    
– Так держать, – приказал Струан.
    
– Есть, есть, сэр-р, – откликнулся рулевой, напрягая глаза, чтобы разглядеть мерцающий огонек нактоуза и удерживать постоянный курс. Штурвал рвался у него из рук.
    
– Смените меня, капитан Орлов!
    
– Ну, наконец-то, Зеленые Глаза.
    
– Возможно, вам удастся прибавить скорости, – сказал Струан. – Я бы хотел попасть в Макао как можно быстрее. – Он спустился вниз.
    
Орлов возблагодарил Бога за то, что оказался готов, как и всегда, к немедленному отплытию. Едва увидев лицо Тай–Пэна, он понял, что «Китайскому Облаку» лучше выйти из гавани в рекордное время или он останется без корабля. И хотя осторожность опытного морехода подсказывала ему, что нести столько парусов ночью в водах, изобилующих мелями и подводными камнями, было опасно, он радостно прокричал: «Отдать рифы на фор-бом-брамселе и верхних брамселях», упиваясь ощущением свободы: он снова в море, снова капитан своего корабля после стольких дней, проведенных на якоре в гавани. Он поправил курс на румб вправо, отдал еще рифы и безжалостно погнал корабль вперед.
    
– Приготовьте носовой катер, мистер Кьюдахи! Господь свидетель, ему лучше быть в полной готовности, когда Тай-Пэн выйдет на палубу... и поднимите на марсе фонарь для лоцмана.
    
– Есть, слушаюсь, сэр-р.
    
– Отставить фонарь для лоцмана! Мы все равно его не получим среди ночи. Я не стану дожидаться рассвета и какого-то там лоцмана с акульим сердцем. Я сам проведу корабль в порт. У нас на борту срочный груз.
    
Кьюдахи нагнулся и прошептал в самое ухо Орлову:
    
– Это она, сэр? Та самая, за которую он заплатил столько золота, сколько она весит? Вы видели ее лицо?
    
– Отправляйся на нос или я скрою себе штаны из твоих кишок! И держи язык за зубами, клянусь кровью Христовой, да и другим передай, чтобы помалкивали! Когда придем в Макао, всей команде оставаться на корабле!
    
– Есть, есть, мой дорогой капитан, сэр, – рассмеявшись ответил Кьюдахи. Он выпрямился во весь рост, возвышаясь, как гора, над маленьким человечком, которого любил и которым восхищался. – Наши рты на замке, клянусь бородой святого Патрика! Будьте покойны! – Он спустился с квартердека, прыгая по трапу через три ступеньки, и заспешил на нос.
    
Орлов принялся расхаживать по юту, пытаясь сообразить, что означала вся эта таинственность, и что случилось с тонкой, закутанной в покрывало девушкой, которую Тай-Пэн на руках внес на корабль. Он увидел, как приземистый китаец Фонг словно преданный пес последовал за Кьюдахи, и в который раз спросил себя, зачем ему прислали этого человека, из которого он должен был сделать капитана, и почему Тай-Пэн определил по одному язычнику на каждый из своих клиперов.
    
Хотел бы я взглянуть на лицо этой девушки, говорил он себе. Ее вес в золоте... да, так рассказывают люди. Я бы хотел... о, как бы я хотел не быть тем, что я есть, как бы я хотел заглянуть в лицо мужчине или женщине и не увидеть в нем отвращения, перестать доказывать всем, что я такой же человек, как любой другой, а на море даже лучше любого другого. Я устал быть Страйдом Орловом, горбуном. Не потому ли я так испугался, когда Тай-Пэн сказал: «В октябре ты пойдешь на север, один»?
    
Он задумчиво посмотрел через борг на черные волны, стремительно пробегавшие мимо. Ты есть то, что ты есть, и море ждет. И ты капитан самого прекрасного корабля в мире. И был, был в твоей жизни миг. когда ты заглянул в человеческое лицо и увидел там зеленые глаза, изучавшие тебя просто как человека. Да, Зеленые Глаза, подумал он, и тоска отпустила его, я пойду с тобой хоть в ад за то мгновение, которое ты мне тогда подарил.
    
– Эй вы, там, увальни! Ну-ка живо к брамселям! – крикнул он.
    
И по его приказу люди начали торопливо карабкаться наверх, чтобы забрать еще больше силы у ветра. А потом, когда он увидел на горизонте огни Макао, он приказал взять на парусах рифы и осторожно – но всегда с максимальной скоростью – провел клипер в мелководную гавань, сверяя курс по выкрикам лотового, делавшего промеры на носу.
    
– Очень искусно, капитан, – раздался за его спиной голос Струана.
    
Орлов вздрогнул и резко обернулся:
    
– О, я вас не видел. Вы подкрадываетесь к человеку, как привидение. Катер готов к спуску на воду. – Потом он добавил небрежно: – Я подумал, почему бы мне самому не войти в бухту вместо того, чтобы ждать до рассвета, когда прибудет портовый лоцман.
    
– Вы прочли мои мысли, капитан. – Струан посмотрел на огни и на скрытый в ночной тьме город, начинавшийся у самой кромки воды, и забиравшийся затем на самый верх окрестных холмов. – Бросьте якорь на нашей обычной стоянке. Мою каюту будете охранять лично. Вы не должны входить в нее – никто не должен. Всем оставаться на корабле. И языком не трепать.
    
– Эти распоряжения я уже отдал.
    
– Когда португальские власти прибудут на борт, извинитесь, что мы не стали дожидаться лоцмана, и заплатите все положенные сборы. А также мзду китайцам. Скажите, что я на берегу.
    
Орлов благоразумно поостерегся спрашивать, как долго Тай-Пэн намерен отсутствовать.
    
Горизонт начал едва заметно светлеть, когда «Китайское Облако» бросил якорь в полумиле от все еще неразличимых в сереющей тьме причалов в юго-западной части гавани. Подходить к берегу ближе крупные корабли не рисковали: залив был очень неглубок и потому опасен и почти бесполезен. Это послужило еще одной причиной того, что Гонконг стал для англичан экономической необходимостью. Торопя катер к берегу, Струан заметил южнее штаговые огни еще одного клипера – «Белой Ведьмы». Кроме него, на якоре в гавани стояли несколько европейских кораблей помельче. Сотни джонок и сампанов бесшумно сновали туда-сюда.
    
Струан быстро зашагал вдоль пирса, который «Благородный Дом» по-прежнему арендовал в Макао. Он увидел, что большое здание их компании, также арендованное у португальцев, погружено во тьму. Это был четырехэтажный дом с колоннами, стоявший в дальнем конце усаженной деревьями praia[21].
    
Он повернул на север и пошел вдоль набережной, огибая здание китайской таможни. Потом пересек широкую улицу и начал подниматься по отлогому склону холма к церкви Святого Франциска.
    
Он был рад вернуться в Макао, вернуться к цивилизации, мощеным улицам, величественным соборам, красивым домам в средиземноморском стиле, pracas[22] с фонтанами и большими парками со множеством цветов, наполнявших воздух своим благоуханием.
    
Когда-нибудь и Гонконг станет таким же, сказал он себе, если поможет йосс. Затем он вспомнил Скиннера, и Уэйлена, и малярию, и Мэй-мэй на борту «Китайского Облака», – она так похудела и ослабла, а ведь до следующего приступа оставалось всего два или три дня. И что там с «Голубым Облаком»? Корабль скоро должен быть дома. Обгонит ли он «Серую Ведьму»? Или он уже отстал на тысячу миль и лежит на дне океана? А остальные клиперы? Сколько их суждено мне потерять в этом году? Лишь бы «Голубое Облако» пришел первым! Как там Винифред? И все ли в порядке с Кулумом, и где сейчас Горт, и не сегодняшний ли день назначен судьбой для сведения старых счетов?
    
Город был по-прежнему погружен в предрассветный сон. Но он чувствовал на себе внимательный взгляд невидимых китайских глаз. Он поднялся на вершину холма и пересек прекрасную Praca de Sao Francisco.
    
К северу по другую сторону площади, в самой высокой точке перешейка, вставали укрепления и стены древнего форта Сан Паулу де Монте. А за ним начиналась, китайская часть Макао: узкие улочки, лачуги, лепившиеся друг на друга, покрывали всю северную сторону холма, редея по мере того, как спускались вниз по склону.
    
Дальше на полмили протянулся участок ровной земли; перешеек здесь сужался до каких-нибудь ста пятидесяти ярдов. Здесь были разбиты парки, аллеи; яркими пятнами изумрудной зелени выделялись небольшой ипподром и поле для крикета, давным-давно построенные агличанами, которые преданно ухаживали за ними два с лишним столетия. Португальцы не одобряли скачек и не играли в крикет.
    
В ста ярдах за полем для крикета поднималась стена: здесь кончался Макао и начинался Китай.
    
Стена толщиной десять футов имела двадцать футов в высоту и тянулась от берега до берега. Только после того, как она была построена триста лет назад, император согласился отдать португальцам эту землю в аренду и позволил им селиться на ней.
    
Посреди стены возвышалась сторожевая башня с единственными величественными воротами. Ворота в Китай всегда были открыты, но ни один европеец не имел права ступить за них.
    
Сапоги Струана громко простучали по булыжникам, когда он торопливо пересек площадь. Открыв высокие кованые железные ворота епископского дворца, он прошел через сад, который создавался неустанным трудом в течение трех веков. Когда-нибудь у меня будет такой же, пообещал он себе.
    
Все так же громко стуча каблуками, Струан миновал мощеный передний двор и подошел к огромной двери. Он дернул шнур звонка и услышал звяканье колокольчика, эхом прокатившееся по дому, потом настойчиво дернул его еще раз и еще.
    
Через некоторое время в нижних окнах мелькнул свет фонаря, и он услышал приближающиеся шаги и ворчливое бормотание по-португальски. Дверь открылась.
    
– Bom dia[23]. Я хочу видеть епископа.
    
Полуодетый заспанный слуга уставился на него, не узнавая и ничего не понимая, затем возмущенно изверг еще один поток португальских слов и потянул дверь на себя. Но Струан выставил вперед ногу, рывком распахнул дверь и вошел в дом. Он свернул в первую попавшуюся комнату – это оказался роскошный, со множеством книг вдоль стен рабочий кабинет – и сел в кресло с резной спинкой. Потом опустил взгляд на стоящего с открытым ртом слугу.
    
– Епископа, – повторил он.
    
Получасом позже Фалариан Гинеппа, епископ Макао, генерал римско-католической церкви, надменно вступил в комнату, захваченную Струаном. Это был высокий патриций с римским крючковатым носом, высоким лбом и худым высохшим лицом. Груз своих пятидесяти лет он носил с юношеской легкостью. Епископ был одет в пурпурную мантию и шапочку того же цвета, с худой шеи свисало усыпанное драгоценными камнями распятие. Темные сонные глаза смотрели враждебно. Но едва их взгляд упал на Струана, как раздражение и сонливость прелата словно рукой сняло. Епископ остановился на пороге, насторожившись каждой клеточкой своего тела.
    
Струан встал.
    
– Доброе утро, ваше светлость. Извините, что я без приглашения и потревожил вас в столь ранний час.
    
– Добро пожаловать во имя Господа, сеньор, – мягко ответил епископ. Он указал рукой на стул. – Я думаю, небольшой завтрак? Вы разделите его со мной?
    
– Благодарю вас.
    
Епископ отрывисто сказал что-то по-португальски слуге, который поклонился и торопливо вышел. Затем он медленно приблизился к окну, держа пальцы на распятии, и долгим взглядом посмотрел на встающее солнце. Далеко внизу, в заливе, он увидел «Китайское Облако», клипер стоял на якоре в окружении множества сампанов. Какое срочное дело, размышлял он, привело ко мне Тай-Пэна «Благородного Дома»? Этого врага, которого я так хорошо знаю, но с которым никогда раньше не встречался. – Я признателен вам за такое пробуждение. Рассвет сегодня поистине великолепен.
    
– Да.
    
Оба собеседника выказывали отменную учтивость, хотя на самом деле почтения друг к другу не питали.
    
Для епископа Струан олицетворял расчетливых, злобных, фанатичных англичан-протестантов, которые презрели законы Божеские, которые – обрекши себя вечному проклятию – отринули Папу, как некогда иудеи отринули Христа; а этот человек к тому же был среди них одним из первых: именно он, чуть ли не в одиночку, уничтожил Макао, а вместе с Макао и безраздельное господство Святой матери-церкви среди азиатских язычников.
    
Для Струана же епископ воплощал в себе все то, что шотландец всегда презирал в католиках: догматичный фанатизм добровольно оскопивших себя властолюбцев, которые во имя католического Бога высасывали богатства из бедняков, каплю за кровавой каплей, и строили из этих капель гигантские соборы для прославления Божественного, каким они его себе представляли; они, подобно идолопоклонникам, посадили в Риме человека – Папу, – сделав его непогрешимым судьей всех остальных людей.
    
Слуги в ливреях почтительно внесли серебряные подносы, горячий шоколад, почти невесомые булочки из воздушного теста и свежее масло, а также джем из кумквота[24], которым славился монастырь францисканцев.
    
Епископ прочел молитву, и латынь еще больше усилила раздражение Струана, но он не сказал ни слова.
    
Завтрак прошел в молчании. Колокола многочисленных церквей прозвонили к заутрене, и тишину заполнил неясный, гортанный хор монашеских голосов, читавших молитву в соборе.
    
После шоколада был подан кофе из Португальской Бразилии – горячий, сладкий, крепкий, с изысканным ароматом и вкусом.
    
Епископ шевельнул рукой, слуга открыл драгоценную шкатулку для сигар и предложил ее Струану.
    
– Эти из Гаваны, если вам такие нравятся. После завтрака я обычно наслаждаюсь «даром» сэра Уолтера Рэли человечеству.
    
– Благодарю вас.
    
Струан выбрал сигару. Слуги поднесли им огонь и по знаку епископа удалились.
    
Епископ поднял глаза, наблюдая за струйкой табачного дыма.
    
– С какой стати Тай-Пэн «Благородного Дома» вдруг ищет моей помощи? Помощи паписта?
    
– Вы можете поспорить – и не проиграете, ваша светлость, – что я прибегаю к ней не с легким сердцем. Вы слышали что-нибудь о хинной корке? Иезуитской коре?
    
– Вот как. У вас малярия. Лихорадка Счастливой Долины, – тихо произнес епископ.
    
– Сожалею, но вынужден разочаровать вас. Нет, у меня нет малярии. Но ею болен человек, который мне очень дорог. Хинная корка действительно излечивает малярию?
    
Пальцы епископа поиграли огромным перстнем на среднем пальце, потом коснулись распятия.
    
– Да. Если малярия Счастливой Долины – это та же малярия, которой болеют в Южной Америке. – Его взгляд стал пронзительным. Струан почувствовал его силу, но глаз не опустил, глядя в лицо епископу с той же твердостью. – Много лет назад я был миссионером в Бразилии. Я заболел там их малярией. Но хинная корка исцелила меня.
    
– У вас есть хинная корка здесь? В Макао?
    
Последовало молчание, которое нарушалось лишь негромким постукиванием ногтей прелата по кресту; Струан сразу вспомнил китайского врача, постукивавшего пальцами по запястью Мэй-мэй. Он спросил себя, правильно ли он все рассчитал – относительно епископа.
    
– Я не знаю, сеньор Струан.
    
– Если хинная корка излечивает нашу малярию, то я готов заплатить. Если вам нужны деньги, вы их получите. Власть? Я дам вам ее. Если вам нужна моя душа, она ваша – я не разделяю ваших взглядов, так что это будет стоящий обмен. Я даже с радостью пройду через церемонию принятия католичества, но это было бы лишено всякого смысла, как мы оба хорошо понимаем. Я дам вам все, что вы хотите, если только это в моей власти. Но мне нужна кора. Немного. Я хочу вылечить от лихорадки одного человека. Назовите вашу цену.
    
– У вас весьма необычные манеры для того, кто пришел как проситель.
    
– Да. Но я исхожу из того, что, несмотря на мои манеры – или на то, что вы думаете обо мне, а я – о вас, – нам обоим есть, что предложить друг другу. Есть ли у вас хинная корка? Если есть, то излечивает ли она малярию Счастливой Долины? И если да, то какова ваша цена?
    
В комнате стало очень тихо, и в этой тишине навстречу друг другу устремились два потока разума, воли, мыслей.
    
– Сейчас я не могу дать ответа ни на один из этих вопросов, – сказал наконец епископ. Струан поднялся.
    
– Я вернусь сегодня вечером.
    
– Вам не нужно возвращаться, сеньор.
    
– Вы хотите сказать, что не будете иметь со мной дела?
    
– Я хочу сказать, что сегодня вечером может быть слишком рано. Понадобится время, чтобы оповестить каждого целителя страждущих и получить ответ. Я снесусь с вами сразу же, как только ответ будет получен. На все ваши вопросы. Где вас искать? На «Китайском Облаке» или в резиденции?
    
– Я пришлю человека, который будет постоянно ждать у вашего порога.
    
– В этом нет нужды. Я дам вам знать. – Епископ остался сидеть в своем кресле. Затем, видя, насколько глубока тревога Струана, он мягко добавил: – Не беспокойтесь, сеньор. Я пошлю людей в оба места, во имя Христа.
    
– Благодарю вас. – Уходя, Струан услышал, как епископ сказал ему вслед: «Ступайте с Богом», но не остановился. Входная дверь с треском захлопнулась за ним.
    
В неподвижной тишине маленькой комнаты епископ глубоко вздохнул. Его взгляд упал на драгоценное распятие, висевшее у него на груди. Он молча помолился. Затем послал за своим секретарем и распорядился начать поиски. Вновь оставшись в одиночестве, он разделил себя на те три самостоятельные личности, которые каждый генерал католического ордена должен был сочетать d себе единовременно. Во-первых, Божий помазанник Петр, первый епископ Христа, со всей высокой духовностью, которую это предполагало. Во-вторых, воинственный защитник Церкви в мирских делах, со всеми необходимыми для этого качествами. И, наконец, простой человек, который верил в учение другого простого человека, который был Сыном Божьим.
    
Епископ глубже сел в кресло и предоставил этим трем граням себя самого спорить друг с другом. И стал слушать их.
   
   
    
     
Глава 4
    
    
Струан поднимался по мраморным ступеням резиденции «Благородного Дома», усталый, но со странным чувством покоя в душе. Я сделал все, что мог, подумал он.
    
Едва он подошел к двери, как она широко и торжественно распахнулась. Ло Чум, старший над всеми слугами «Благородного Дома» в Макао, лучезарно улыбнулся ему беззубым ртом. Это был крошечный старичок с лицом цвета пожелтевшей слоновой кости и улыбкой гоблина. Он находился в услужении у Струана с тех самых пор, когда Струан впервые смог позволить себе нанять слугу. На нем была длинная белая рубашка, черные штаны и сандалии на веревках.
    
– Хелло-а, Тай-Пэн. Ванна готовый, завтрак готовый, одежды готовый, чего Тай-Пэн хочит, мозна. Ладно.
    
– Хейа, Ло Чум. – Струан не переставал поражаться тому, с какой быстротой распространялись все новости. Он ни минуты не сомневался, что если бы, едва ступив на берег, он бегом пробежал по пирсу и направился прямо сюда, дверь распахнулась бы перед ним точно так же, и Ло Чум точно так же стоял бы на пороге.
    
– Ванна, одежда можно.
    
– Компрадор Чен Шень был ушел. Говорил обратный приходить девять час, мозна?
    
– Можно, – устало ответил Струан.
    
Ло Чум закрыл входную дверь, заторопился впереди Струана вверх по мраморной лестнице и открыл дверь в спальню своего господина. От большой чугунной ванны поднимался пар – как всегда; на маленьком столике стоял стакан молока – как всегда; бритвенные принадлежности были аккуратно разложены, свежая рубашка и остальная одежда лежали на кровати – все, как всегда. Хорошо быть дома, подумал Струан.
    
– Тай-Пэн хочит колова чилло в ванну, хейа? – Высокое, пронзительное, тонкое хихиканье, похожее на ржание жеребенка.
    
– Ай-йа, – Ло Чум. Всегда говорит оч-чень плохие вещи, всегда говорит корова чилло в ванне джиг-джиг, все ему ладно, – проворчал Струан, снимая грязную одежду. – Разбуди массу Кулума, скажи здесь можно!
    
– Масса Кулум дома спать нет.
    
– Куда масса ушел? – спросил Струан.
    
Ло Чум собрал с пола одежду и пожал плечами:
    
– Весь ночь нет, масса. Струан нахмурился:
    
– Каждую ночь одинаково, хейа? Ло Чум покачал головой:
    
– Нет, масса. Один, два ночь здесь спать. – Он заспешил к двери.
    
Струан погрузился в воду, встревоженный сообщением об отсутствии Кулума. Господи, надеюсь у парня хватит ума не совать носа в Китайский квартал.
    
Ровно в девять утра напротив дома Струанов остановился богатый паланкин. Чен Шень, компрадор «Благородного Дома», грузно выбрался из него на мостовую. Он был в багряном одеянии, шапочку его украшали драгоценные камни, и он держался с большим достоинством, очень хорошо сознавая, насколько величествен его вид.
    
Он поднялся по ступеням, и дверь ему открыл сам Ло Чум – как всегда. Это давало Чен Шеню огромное лицо, ибо Ло Чум лично открывал дверь только Тай-Пэну и ему.
    
– Он ожидает меня? – спросил Чен Шень на одном из кантонских диалектов.
    
– Разумеется, ваше превосходительство. Простите, что я устроил вашу встречу так рано, но я полагал, что вы захотите быть первым.
    
– Я слышал, он покинул Гонконг в страшной спешке. Вы не знаете, в чем дело?
    
– С корабля он направился прямо к Тай-Пэну длиннополых, и...
    
– Это я уже слышал, – нетерпеливо оборвал его Чен Шень. Он никак не мог понять, что понадобилось Струану в монастыре, да еще так срочно. – Честное слово, Ло Чум, я не знаю, почему я с таким терпением отношусь к вам и почему в эти тяжелые времена я продолжаю платить вам каждый месяц, дабы вы держали меня в курсе всего, что происходит. О том, что корабль стоит в гавани, я узнал раньше, чем вы сумели меня известить. Поистине отвратительное пренебрежение моими делами.
    
– Я очень прошу простить меня, ваше превосходительство, – ответил Ло Чум. – Конечно, Тай-Пэн еще привез на корабле свою наложницу…
    
– A! – Хорошо, подумал Чен Шень. Я буду рад вернуть ей детей и снять с себя ответственность за них. – Это уже лучше, хотя я и сам узнал бы об этом не позже, чем через час. Какие еще жемчужины драгоценной информации есть у вас, которые оправдали бы в моих глазах столь значительное вознаграждение, получаемое вами все эти годы?
    
Ло Чум поднял глаза к небу, показав белки.
    
– Какую мудрость мог бы я, низкий раб, положить к ногам такого мандарина, как вы? – заговорил он с горестным видом. – Тяжелые настали времена, господин. Мои жены не дают мне покоя, требуя денег, а мои сыновья тратят тэйлы на азартные игры так, словно серебро это рис, который растет у них под ногами. Печально. Только зная заранее нечто очень важное, может человек защитить себя от ударов судьбы. Страшно даже подумать, что такие знания могут достичь ушей недостойного.
    
Чен Шень начал поигрывать своей косичкой, он сразу сообразил, что Ло Чум разнюхал нечто особенное.
    
– Я согласен с вами. В такие трудные времена, как наши, очень важно – сами боги положили нам так – помогать впавшим в бедность, – кивнул он с грустным видом. – Я думал послать вам ничтожный подарок, дабы почтить ваших достославных предков: три жареных поросенка, четырнадцать кур-несушек, две штуки шантунгского шелка, жемчужину ценой десять тэйлов чистейшего серебра, прекрасную нефритовую пряжку для пояса эпохи ранней династии Цинь стоимостью пятьдесят тэйлов и кое-какие сладости и печенье, которые ни в коем случае не достойны вашего неба, но, может быть, вы согласитесь отдать их вашим слугам.
    
– Я едва ли могу принять столь великолепный дар, – произнес Ло Чум крайне почтительно. – Я навечно стал бы вашим должником.
    
– Если вы откажетесь, я могу лишь заключить, что это скромное подношение недостойно ваших блистательных предков, и я потеряю лицо.
    
Беседа продолжалась. Ло Чум понемногу позволил уговорить себя принять дар, а Чен Шень позволил убедить себя в том, что дар был княжеским.
    
– Я слышал, Тай-Пэн что-то ищет, – прошептал Ло Чум, – потому что его наложница тяжело больна. Она заразилась ядовитой лихорадкой Гонконга.
    
– Что?! – Новость ужаснула Чен Шеня. но в глубине души он испытал удовлетворение: столь огромный подарок не пропал даром. – Пожалуйста, продолжайте!
    
Ло Чум рассказал ему о враче и о странном лекарстве – вместе со всем тем, что А Сам торопливым шепотом передала владельцу сампана, которого он послал к ней.
    
– Люди еще говорят, что Тай-Пэн назначил награду в двадцать тысяч тэйлов. Его сын – достойный сын вашей третьей жены и ваш приемный сын – начал отчаянные поиски лекарства на Гонконге.
    
У Чен Шеня голова пошла кругом, когда он подумал, чем все это могло кончиться Он сделал знак Ло Чуму, и тот проводил его в кабинет Струана.
    
– Хелло-а, Тай-Пэн, – сказал он с широкой улыбкой. – Хорошо твоя видеть Макао, ладно.
    
– Хелло-а, Чен Шень, – ответил Струан. Он показал рукой на стул. – Садись!
    
– Лотка «Голубой Облако» домой приходить номер один, хейа?
    
– Не знаю. Когда есть, я говорить сильно быстро. Чен Шень хотел моя видеть, хейа?
    
Чен Шень был встревожен. Как глава всех Триад Макао, он лично отвечал перед Дзин-куа за безопасность Т'чунг Мэй-мэй и ее детей. Лишь он один из всех помощников Дзин-куа знал, что она его внучка. Он понимал, насколько велика ее ценность как наложницы Тай-Пэна для них обоих. А ее ценность для дела Триад – для дела всего Китая – было даже невозможно себе представить. Известие о том, что флот варваров немедленно возвращается в Кантон вместо того, чтобы отправиться прямо к Пекину, сохранило им почти четыре миллиона тэйлов – в сто раз больше, чем стоило ее образование. Он благословил свой йосс за Мэй-мэй: не будь ее, ему самому пришлось бы где-то отыскивать значительную часть выкупа.
    
И вот теперь эту глупую, ни на что не годную женщину угораздило подхватить неизлечимую болезнь. То есть, быстро поправился он, неизлечимую в том случае, если мы не сможем достать лекарство. А если сможем, то она выздоровеет и деньги, которые мы вложили в нее – и в Тай-Пэна, – не пропадут, да к тому же на этом можно будет заработать двадцать тысяч тэйлов. Потом – клац! – еще одна новость встала на место, и он подумал: «Ага, так вот зачем Гордон Чен тайно прислал вчера в Макао сорок Триад из гонконгской ложи». Наверное, здесь можно раздобыть это лекарство. Ему стало интересно, что сказал бы Гордон Чен, если бы он поведал ему, что его тайный «Учитель» был послан к нему по приказу Дзин-куа, что сам Дзин-куа руководил всеми Триадами Квантуна, а он, Чен Тень, был в организации вторым после него лицом. Да, заметил он про себя, очень мудро держать некоторые вещи в секрете: никогда не знаешь, кто и когда поскользнется.
    
– Тай-Пэн чилло маленький в мой дом оч-чень хороший, оч-чень счастливый, – радостно объявил он. – Твоя видеть хочит? Гонконг забирать хочит?
    
– Видеть сегодня. Забирать скоро. Я скажу очень когда. – Струан спрашивал себя, стоит ли ему говорить Чен Шеню про Мэй-мэй.
    
– Тай-Пэн. Твоя чилло маленький хорошо есть, – начал Чен Шень. – Думать лучче твоя берег привозить чилло мама. Делать чилло мама частливый, мозна. Оч-чень номер один доктор зде-ся мозна. Оч-чень номер один лекарство мозна. Нет никакой беда. Думать лекарство здесь Макао есть. Чен Шень устроить оч-чень сильно хорошо.
    
– Откуда ты знаешь, что она здесь, и про малярию?
    
– Сто? Нет понимай.
    
– Почему твой знать моя корова чилло плохо больной есть?
    
Чен Шень довольно хихикнул про себя и пожал плечами:
    
– Все равно знать, ладна.
    
– Лекарство здесь? Правда?
    
– Если зде-ся, достать мозна. Я посылать джонка раз-раз на «Китайский Облако». Корова чилло берег возить. Чен Шень устроит.
    
Он вежливо поклонился и вышел.
    
Струан отправился на клипер и разрешил команде увольнительные на берег по вахтам. Вскоре к кораблю подошла джонка Чен Шеня. Мэй-мэй с осторожностью перевезли на берег – всю дорогу подле нее находился китайский врач – и доставили в ее дом на склоне холма Святого Антония.
    
Дом был чисто убран и полон слуг, чай был готов, А Сам, хлопоча, забегала по комнатам, обняла детей, ждавших тут же вместе со своими амами, помогла Мэй-мэй устроиться на огромной кровати и привела к ней сына и дочь. Были пролиты слезы счастья, прибавилось беготни и криков, и наконец А Сам и Мэй-мэй почувствовали себя дома.
    
Врач принес специальную пищу и лекарства, которые должны были укрепить силы Мэй-мэй и поддержать силы младенца в ее чреве, и приказал ей оставаться в постели.
    
– Я скоро вернусь, – сказал Струан.
    
– Хорошо Спасибо тебе, Тай-Пэн. Спасибо.
    
– Я иду в резиденцию. Затем, возможно, в дом Броков.
    
– Они в Макао?
    
– Да. Все, кроме Тайлера. Я, кажется, уже говорил тебе об этом. Разве ты не помнишь! Кулум и Тесс тоже здесь.
    
– Ах, да, – ответила она. Мэй-мэй хорошо помнила о своей договоренности с Гордоном Ченом. – Извини. Я забыла. У меня голова совсем как сито. Конечно, конечно, теперь я вспомнила. О, я так чудесно рада уехать с корабля и быть дома. Спасибо тебе.
    
Он вернулся в резиденцию компании. Кулум еще не приходил, поэтому он зашагал вдоль praia к дому Броков. Но ни Тесс, ни Лиза не знали, где Кулум. Горт сказал, что вчера вечером они вместе отправились играть в Английский Клуб, но он, Горт, ушел оттуда первым.
    
– Я провожу вас до двери, – предложил Горт. Когда они оказались одни у порога, он криво ухмыльнулся, упиваясь в душе своей местью. – Вы знаете, как это бывает… я навещал одну леди. Может, и он пошел куда-нибудь с таким же визитом. Беды в этом нет. К тому же он, помнится, выигрывал, когда я оставил его за карточным столом, если вас это беспокоит.
    
– Нет, Горт. Это меня не беспокоит. Ты знаешь, что в Британии для убийц существует хороший закон: скорый суд и петля без проволочек, кто бы ни был убит. Даже проститутка.
    
Горт побелел.
    
– Что вы хотите этим сказать, а?
    
– Если кто-то окажется висельником, я сам с радостью возьмусь его вздернуть.
    
– Вы мне угрожаете? Против этого тоже есть закон, клянусь Богом.
    
– Если будет смерть, тогда Господь свидетель, будет и обвинение в убийстве.
    
– Не знаю даже, о чем вы говорите! – вскипел Горт. – Вы не правы, обвиняя меня!
    
– Я ни в чем тебя не обвиняю, Горт. Просто напоминаю о том, как обстоят дела. Да. Я слышал, есть два возможных свидетеля возможной смерти… которые будут готовы выступить на суде.
    
Горт справился с охватившей его было паникой. Струан, конечно, говорит об этой проклятой ведьме Фортерингилл и этом слизняке Квэнсе. Ей заплатили достаточно, чтобы она помалкивала. Ну да ладно, если понадобится, я с ними разберусь в два счета, да только вряд ли это будет нужно, потому что та маленькая сучка все равно не умрет.
    
– Я не боюсь таких, как вы... или ваших растреклятых ложных обвинений.
    
– Я не обвиняю тебя. Горт, – еще раз повторил Струан. Он испытывал сильное искушение спровоцировать неизбежную схватку прямо сейчас. Но понимал, что должен ждать, пока Горт сделает свою первую ошибку: публично нанесет ему оскорбление, ответом на которое может быть только дуэль. Только тогда он сможет свободно и открыто послать к нему секундантов с официальным вызовом и убить в присутствии целой толпы зрителей. Только в этом случае ему удастся сохранить союз Кулума и Тесс и не дать Броку шанса обвинить его в убийстве. Потому что Мэй-мэй была права: вся Азия знает, как ему не терпится прикончить Горта. – Если увидишь Кулума, передай, что я ищу его.
    
– Передавайте ему это сами! Я вам не лакей. Клянусь Богом, вам не долго оставаться Тай-Пэном «Благородного Дома».
    
– Смотри не споткнись, – сказал Струан. – Тебе меня не испугать.
    
Горт клюнул на приманку.
    
– Тебе меня тоже, Дирк. Я говорю тебе как мужчина мужчине: сам смотри под ноги, или будешь иметь дело со мной.
    
Струан вернулся в свою резиденцию очень довольный собой. Вот ты и попался на крючок, Горт.
    
Кулум все еще не появлялся. И от епископа тоже не было никаких известий. Струан приказал Ло Чуму постараться разыскать Кулума и вышел на praia. Он повернул вверх по склону к собору, откуда пошел менее знакомыми улицами мимо симпатичных ресторанчиков с разноцветными зонтами прямо на тротуаре. Он пересек широкую praca и вошел в огромные ворота.
    
Монахиня, сидевшая за грубым деревянным столом, подняла глаза.
    
– Доброе утро. Вы говорите по-английски? – обратился к ней Струан.
    
– Немного, сеньор.
    
– У вас лежит больная. Мисс Мэри Синклер. Я ее друг. Последовала долгая пауза.
    
– Вы хотите видеть?
    
– Да, пожалуйста.
    
Привратница подозвала жестом монахиню-китаянку и что-то быстро сказала ей по-португальски. Струан последовал за той по коридору и, поднявшись на несколько ступеней, очутился в комнате Мэри.
    
Комната была маленькая, вся в грязных пятнах. Окна были плотно закрыты, и внутри стоял тяжелый запах пота. Над кроватью висело распятие.
    
В лице у Мэри не осталось ни кровинки, ее улыбка была едва уловимой. И страдания состарили ее.
    
– Привет, Тай-Пэн.
    
– Что с тобой, Мэри? – мягко спросил он.
    
– Ничего, чего бы я не заслуживала.
    
– Я заберу тебя из этого проклятого места.
    
– Со мной все хорошо, Тай-Пэн. Они очень добры ко мне.
    
– Да, но это неподходящее место для английской девушки-протестантки.
    
В комнату вошел высокий худой монах с тонзурой. Он был в простой рясе, заскорузлой от старых пятен крови и пролитых на нее лекарств. На груди у него висел простой деревянный крест.
    
– Доброе утро, – сказал монах. Он говорил по-английски правильно и без всякого акцента. – Я отец Себастьян. Врач этой больной.