1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 
Она успела заметить кого-то за дверью, прежде чем вонючее облако окончательно скрыло от нее окошко в двери… но это ее уже не волновало. Вонь стояла невыносимая.
     
А потом начался настоящий ад. Дщери Изабеллы метались взад-вперед по задымленному, вонючему залу, словно взбесившееся стадо. Когда Антонию Биссе толкнули в грудь и она сломала шею о стальной угол председательского стола, никто этого не заметил.
     
Под вспышки молний на улице бушевал гром.
    
    
     
      
6
     
     
Католики Касл-Рока образовали неровный кружок вокруг Альберта Гендрона. Используя письмо, найденное им на двери своего офиса, как отправную точку («это еще что, вот видели бы вы…»), он услаждал их уши кошмарными, но захватывающими историями травли католиков и страшной мести католиков своим гонителям, каковые имели место быть в Льюистоне в тридцатые годы.
     
— Так вот, когда он увидел, как шайка невежд измазала ноги Святой Девы навозом, то сразу прыгнул в машину и помчался в…
     
Внезапно Альберт замолчал и прислушался.
     
— Что это? — спросил он.
     
— Гром, — сказал Джейк Пуласки. — Буря будет что надо.
     
— Нет… это. — Альберт поднялся на ноги. — Похоже на крики.
     
Когда стихли раскаты грома, остальные мужчины тоже расслышали крики. Женщины. Кричали женщины.
     
Все повернулись к отцу Брайхему, который тоже поднялся с кресла.
     
— Пошли! — сказал он. — Надо проверить…
     
Но тут раздалось какое-то шипение, и из глубины зала пополз удушливый дым. Раздался звон разбитого стекла — в окно влетел камень. Он покатился по гладкому полу. Люди закричали и расступились. Камень докатился до противоположной стены и замер.
     
— Адский огонь — подарок от баптистов! — заорал кто-то на улице. — Касл-Рок — не Лас-Вегас! Мы не допустим разврата! Внемлите и передайте другим, когда не будете пялить своих монашек!
     
Дверь фойе зала РК тоже была подперта ломиком. Не сумев открыть ее сразу, мужчины столпились у выхода.
     
— Нет! — закричал отец Брайхем, пробираясь сквозь густеющий дым к маленькой боковой двери. Она была не заперта. — Сюда! СЮДА!
     
Сначала никто его не услышал; запаниковавшие люди возились у неподвижной передней двери. А потом Альберт Гендрон вытянул свои здоровенные ручищи и столкнул лбами двух ближайших к себе паникеров.
     
— Делайте, что сказал святой отец! — проревел он. — Они убивают женщин!
     
Альберт пошел пробиваться к боковому выходу, как локомотив товарного состава, и остальные последовали за ним. Они шли через дымную завесу неровной, спотыкающейся цепочкой, кашляя и матерясь. Меаде Россиньоль не смог удержать порывы взбесившегося желудка. Он открыл рот и изверг весь свой обед на широкую спину Альберта Гендрона. Альберт этого, кажется, и не заметил.
     
Отец Брайхем уже ковылял по ступенькам, что вели к автостоянке и дальше — к залу, из которого слышались крики. Он постоянно останавливался, чтобы переждать приступ сухой тошноты. Вонь липла к нему, как мухоловная лента. Остальные мужчины неровным строем последовали за ним, не обращая внимания на усиливающийся дождь.
     
Когда отец Брайхем дошел уже до середины лестницы, при очередной вспышке молнии он заметил, что дверь зала «Дщерей Изабеллы» подперта ломиком. Через секунду одно из окон с правой стороны со звоном вылетело наружу, и оттуда посыпались женщины. Выбравшись наружу, они валились на газон, как тряпичные куклы, которых научили блевать.
    
    
     
      
7
     
     
Преподобный Роуз так и не добрался до вестибюля — слишком много людей топталось впереди. Он развернулся, зажав нос, и, пошатываясь, побрел обратно к центру зала. Он пытался что-то крикнуть, но, когда открыл рот, оттуда вырвалась только новая струя желчи. Ноги вдруг подкосились, и преподобный Роуз рухнул на пол, стукнувшись головой о спинку скамьи. Он попытался встать и не смог. Потом чьи-то большие руки подхватили его за подмышки и поставили на ноги.
     
— В окно пр-падобный! — крикнула ему на ухо Нан Робертс. — В окно!
     
— Но стекло…
     
— Да плевать на стекло! Мы все тут задохнемся!
     
Она швырнула его вперед, и преподобный Роуз успел лишь прикрыть руками глаза, прежде чем вылетел наружу сквозь витраж, изображавший Христа-Пастыря, ведущего своих «овец» вниз по холму цвета яблочного желе. Он высадил стекло, шмякнулся на траву и перекувырнулся через голову. Вставная челюсть пулей вылетела у него изо рта.
     
Роуз с трудом сел, внезапно осознав, что вокруг темнота, дождь… и благословенный фимиам чистого, свежего воздуха. Правда, времени насладиться этим блаженством ему не дали; Нан Робертс схватила его за волосы и рывком поставила на ноги.
     
— Пошли, пр-падобный! Не спите! — гаркнула она. Голубая вспышка молнии выхватила из темноты ее искаженное лицо. Она была в белом «форменном» платье — она привыкла так одеваться еще с тех времен, когда сама была официанткой, — но на груди желтело большое округлое пятно блевотины.
     
Преподобный Роуз заковылял рядом с ней, опустив голову. Он все порывался сказать, чтобы она отпустила его волосы, но каждый раз гром заглушал его голос.
     
Несколько человек вылезли следом за ними сквозь разбитое окно, но большинство осталось внутри, у закрытых дверей вестибюля. Нан мгновенно разобралась, что к чему: два ломика, упертые в землю. Она выбила их ногой в тот самый миг, когда молния ударила в центр городской площади, превратив в пылающий костер деревянную эстраду, на которой измученный молодой человек по имени Джонни Смит когда-то узнал имя убийцы. Ветер задул сильнее, ветки деревьев, как плети, хлестали по темному, неспокойному небу.
     
Как только ломы упали на землю, двери распахнулись; одну створку даже сорвали с петель и вынесли на газон. Поток баптистов — красных, с выпученными глазами — вылился наружу. Люди шатались и падали друг на друга. Они воняли. Они рыдали. Они кашляли. Они блевали.
     
И они были взбешены.
    
    
     
      
8
     
     
Когда Рыцари Колумба, ведомые отцом Брайхемом, и «Дщери Изабеллы» под предводительством Бетси Виг сошлись посередине парковки, хляби небесные все же разверзлись, и дождь полил как из ведра. Бетси бросилась к отцу Брайхему и обняла его, содрогаясь в рыданиях. Ее волосы прилипли к черепу мокрой копной, сквозь которую просвечивала кожа.
     
— Там остальные! — кричала она. — Наоми Джессап… Тония Биссе… еще кто-то, я не знаю сколько!
     
— Кто это был? — взревел Альберт Гендрон. — Какая сволочь это устроила?
     
— О, это баптисты! Конечно, это баптисты! — завизжала Бетси и снова заплакала. Очередная молния прорезала тьму раскаленной вольфрамовой нитью. — Они обозвали меня папской шлюхой! Это были баптисты! Баптисты! Проклятые баптисты!
     
Отец Брайхем наконец отцепил от себя Бетси и подскочил к дверям зала «Дщерей Изабеллы». Сбив ногой ломик, вдавившийся в деревянную створку на целый дюйм, он распахнул дверь. Наружу вырвались три обезумевшие, хрипящие женщины и облако зловонного дыма.
     
Сквозь дымовую завесу он разглядел Антонию Биссе, милашку Тонию, которая так легко и ловко обращалась со своей иголкой и которая всегда с душой и желанием принимала участие во всех церковных проектах. Она лежала на полу рядом с председательским столом, наполовину прикрытая упавшим щитом с «Пражским младенцем». Наоми Джессап стояла рядом с ней на коленях и выла. Голова Тонии была вывернута под диким, неестественным углом. Ее остекленевшие глаза слепо таращились в потолок. Запах больше не беспокоил Антонию Биссе, которая ничего не покупала у мистера Гонта и не участвовала в его маленьких играх.
     
Наоми увидела стоявшего в дверях отца Брайхема, вскочила на ноги и, пошатываясь, пошла к нему. Она не обращала внимания на вонь и дым — потрясение было слишком сильным, чтобы ее хватило на что-то еще.
     
— Святой отец, — закричала она. — За что, святой отец? Почему они это сделали? Почему?! Мы всего лишь хотели немножко развлечься… Вот и все. За что?!
     
— Потому что этот человек безумен, — сказал отец Брайхем, заключив Наоми в объятия.
     
Альберт Гендрон, стоявший рядом, сказал тихим, но страшным голосом:
     
— Но мы их достанем.
    
    
     
      
9
     
     
Баптистские Христовы воины шагали под проливным дождем по Харрингтон-стрит, ведомые Доном Хемфиллом, Нан Робертс, Норманом Харпером и Уильямом Роузом. Их глаза превратились в красные, налитые кровью шары, выпиравшие из распухших, воспаленных глазниц. Большинство Христовых воинов запачкало рвотой свои штаны, рубашки, обувь или все вместе. Запах тухлых яиц, оставшийся от бомбы-вонючки, не исчезал даже под ливнем.
     
На перекрестке Харрингтон и Касл-авеню, переходившей чуть дальше в Касл-Вью, остановилась машина полиции штата. Из нее вылез патрульный и изумленно уставился на процессию.
     
— Эй! — крикнул он. — Вы, ребята, куда собрались?
     
— Мы собираемся врезать по задницам этим папским лизоблюдам, и если не хочешь проблем на свою задницу, то сгинь с дороги, — крикнула в ответ Нан Робертс.
     
Внезапно Дон Хемфилл набрал полные легкие воздуха и запел своим глубоким и сильным баритоном:
     
— Вперед, Христово воинство, война призвала нас…
     
Остальные подхватили. Вскоре все прихожане подобрались и пошли быстрее — уже не просто шагая, а маршируя под ритм гимна. Их лица были бледны, злы и свободны от всяческих мыслей. Они не пели, а буквально ревели, как берсеркеры, рвущиеся в бой. Преподобный Роуз пел вместе со всеми, хотя без своей вставной челюсти он испытывал определенные трудности с произношением.
     
      
       
Иисус, Господь наш, Боже, в сражение ведет,
       
Хоругви уже подняты, коварный враг падет!
      
     
     
Теперь они почти бежали.
    
    
     
      
10
     
     
Патрульный Моррис стоял у своей машины и тупо таращился на баптистов, сжимая в руке микрофон рации. Вода тонкими струйками стекала с непромокаемого чехла, надетого на фуражку.
     
— Докладывайте, шестнадцатый, — прокаркал Генри Пейтон.
     
— Мне кажется, что сюда надо бы выслать пару машин, — крикнул Моррис, возбужденный и напуганный одновременно. Он служил в полиции меньше года. — Тут что-то странное происходит! Что-то нехорошее! Мимо меня только что прошагала толпа человек из семидесяти, не меньше! Прием!
     
— Да? И что они делали? — спросил Пейтон.
     
— Они пели «Вперед, Христово воинство»! Прием!
     
— Моррис, это ты? Прием!
     
— Так точно, сэр! Прием!
     
— Насколько мне известно, патрульный Моррис, нет законов, запрещающих пение гимнов, даже под дождем. То, что там происходит, можно назвать дуростью, но никак не нарушением законодательства. Поэтому слушай меня внимательно, больше я повторять не буду: у меня на руках четыре убийства, я не знаю, куда делся шериф и его проклятые помощники, и я не хочу, чтобы меня беспокоили по пустякам! Ты понял? Прием!
     
У патрульного Морриса комок застрял в горле.
     
— Да, сэр, я понял, но кто-то в толпе… по-моему, это была женщина… сказал… сказала, что они «собираются надрать задницу этим папским лизоблюдам», и, боюсь, она не шутила. Я понимаю, что все это как-то странно звучит, но мне не понравился ее голос. — Моррис помедлил и неуверенно добавил: — Прием?
     
Молчание затянулось настолько, что Моррис уже собрался снова вызывать Пейтона — из-за помех дальняя радиосвязь не работала вообще, а переговоры в пределах города были сильно затруднены, — но потом Пейтон все же заговорил, испуганно и торопливо:
     
— О Господи! Господи, перегидрить-тебя-налево, Христос Всемогущий! Что там происходит?
     
— Ну, та женщина сказала, что они…
     
— Я и в первый раз все прекрасно слышал! — заорал Пейтон, чуть не сорвав голос. — Езжай к католической церкви! Если начнется драка, попробуй их урезонить, но только сам, смотри, не пострадай! Повторяю: не лезь на рожон! Я пришлю подмогу, как только смогу — свободных машин совсем нет. Езжай сейчас же! Прием!
     
— Э-э-э… лейтенант Пейтон? А где в этом городе католическая церковь?
     
— А я знаю?! Какого хрена ты меня спрашиваешь?! — взвился Генри. — Я тут не местный священник! Следуй за толпой и все! Конец связи!
     
Моррис повесил микрофон на место. Толпу он уже не видел, зато прекрасно слышал их пение в промежутках между раскатами грома. Сняв машину с ручного тормоза, он поехал на звуки гимна.
    
    
     
      
11
     
     
Дорожка к задней двери дома Майры Эванс была выложена камнями разных пастельных тонов.
     
Кора Раск выбрала синий. Она взяла его свободной рукой — в другой руке был пистолет — и оценивающе взвесила на ладони. Потом подергала ручку двери. Закрыто, как и следовало ожидать. Кора швырнула камень в дверное окно и выбила дулом пистолета осколки стекла, застрявшие в раме. Потом запустила руку в выбитое окошко, открыла замок и зашла в дом. Мокрые волосы липли к щекам. Платье все еще было расстегнуто, и по прыщавой коже груди сбегали капли дождя.
     
Чака Эванса не было дома, зато там был Гарфилд, ангорский кот Чака и Майры. Он мгновенно примчался на кухню в надежде, что его покормят. Кора его накормила. Свинцом. Клубок крови и шерсти, только что бывший пушистым котом, вылетел в коридор.
     
— Вот тебе еда, Гарфилд, — прошипела Кора и прошла в гостиную сквозь облако порохового дыма. Оттуда она поднялась наверх, на второй этаж. Она точно знала, где искать эту сучку. В постели, в спальне.
     
— Ну да, пора спать, — сказала она. — И ты будешь спать крепко-крепко, моя дорогая Майра.
     
Кора нехорошо улыбалась.
    
    
     
      
12
     
     
Отец Брайхем и Альберт Гендрон возглавили отряд разъяренных католиков, направлявшихся по Касл-авеню к Харрингтон-стрит. Не пройдя и половины пути, они услышали пение. Мужчины переглянулись.
     
— Как думаешь, Альберт, сможем мы научить их другой мелодии? — вкрадчиво спросил отец Брайхем.
     
— Думаю, сможем, святой отец, — тем же тоном ответил Альберт.
     
— Может, научим их песне «Со всех ног побегу домой»?
     
— Отличный выбор, святой отец. Может быть, даже такое дерьмо, как они, сможет выучить эту простую мелодию.
     
Очередная вспышка молнии осветила Касл-Вью и дала им возможность разглядеть небольшую толпу, приближавшуюся к ним с подножия холма. В стоп-кадре, выхваченном из темноты вспышкой молнии, их глаза казались белыми и пустыми, как у мраморных статуй.
     
— Вон они! — крикнул кто-то, и женщины завизжали:
     
— Задайте этим сопливым ублюдкам!
     
— Пошли, уберем мусор, — счастливо выдохнул отец Брайхем и понесся в толпу баптистов.
     
— Аминь, святой отец, — сказал Альберт и припустил за ним.
     
Потом побежали все.
     
Когда патрульный Моррис выехал из-за угла, полыхнула еще одна молния — как раз та, что свалила старый вяз у реки. В ее вспышке полицейский увидел две группы людей, бегущих навстречу друг другу. Одна толпа бежала вниз с холма, другая — вверх на холм; и обе жаждали крови. Внезапно патрульный Моррис пожалел, что не сказался сегодня больным и пришел на работу.
    
    
     
      
13
     
     
Кора распахнула дверь спальни Чака и Майры Эванс и увидела именно то, что и ожидала увидеть: эта тварь лежала голая на смятых простынях. Судя по всему, постели пришлось несладко. Одну руку Майра закинула назад, под подушки. В другой она держала фотографию в рамке. Фотография была зажата между Майриными мясистыми ляжками — кажется, Майра с ней трахалась. Ее глаза были полуприкрыты от наслаждения.
     
— Оооо, да! — стонала она. — Оооо, да!!! ООООО, ДААААА-АААА!
     
Ужасная ревность разгорелась в Корином сердце, такая сильная, что она даже почувствовала ее горький привкус на губах.
     
— Ах ты, вшивая шлюха, — выдохнула она, подняв пистолет.
     
Майра посмотрела на нее… и улыбнулась. Она вытащила руку из-под подушки. В руке был автоматический пистолет. Точно такой же, как у Коры.
     
— Мистер Гонт сказал мне, что ты придешь, — сказала она и выстрелила.
     
Кора почувствовала, как пуля прошила воздух рядом с ее щекой; услышала, как та вошла в штукатурку слева от двери. Она спустила курок. Пуля попала Майре между ног, разбив стекло на фотографии и застряв в ткани бедра.
     
— Что ты наделала?! — завизжала Майра. — Тупая гадина, ты прострелила Короля!
     
Она выстрелила в Кору три раза подряд. Две из трех пуль просвистели мимо, но третья попала Коре в горло.
     
Кора отлетела назад, к стене, грохнулась на колени и пальнула еще раз. Пуля пробила дыру в коленной чашечке Майры и сбросила ее с кровати. После этого Кора выронила пистолет и ничком повалилась на пол.
     
Я иду к тебе, Элвис, попыталась сказать она, но почему-то все было не так. Неправильно. Совсем неправильно. Впереди была только тьма — и никто ее не встречал.
    
    
     
      
14
     
     
Баптисты Касл-Рока под предводительством преподобного Уильяма Роуза и католики Касл-Рока под командованием отца Джона Брайхема сошлись у подножия холма Касл. Лоб в лоб. Не было никакого честного кулачного боя, никаких правил маркиза Куинсберри; противные стороны сразу старались выдавить глаза и вырвать ноздри. В идеале — убить, если получится.
     
Альберт Гендрон, дантист, гигантских размеров мужик, разозлить которого было трудно, но который был страшен в гневе, схватил Нормана Харпера за уши и рванул на себя, ударяя его головой в лоб. Его череп врезался в лоб противника со звуком, напоминающим землетрясение. Норман содрогнулся и сразу обмяк. Альберт отшвырнул его в сторону, как тюк белья из прачечной, и вцепился в Билла Сейерса, торговавшего инструментами в «Западных автоперевозках». Билл увернулся и врезал в ответ. Альберт принял удар кулаком в зубы, выплюнул один выбитый, схватил Билла медвежьей хваткой и сжал его так, что у того затрещали ребра. Билл заорал благим матом. Альберт швырнул его на дорогу, прямо под колеса патрульной машины Морриса, который едва успел затормозить, чтобы его не переехать.
     
Улица превратилась в полигон для борющихся, боксирующих, кусающихся, брыкающихся и орущих безумцев. Они наскакивали друг на друга, скользили на мокром асфальте, падали, поднимались и снова бросались в драку. В отблесках беспорядочных молний драка была похожа на какой-то извращенный танец, в котором нужно швырять партнершу на ближайшее дерево, вместо того чтобы вальсировать, или заезжать коленом партнеру в пах вместо изящного па-де-де. Нан Робертс схватила Бетси Виг за воротник платья — Бетси тем временем пыталась набить ногтями татуировки на щеках Люсиль Данхем. Нан подтащила Бетси к себе, развернула и воткнула ей два пальца в ноздри — по вторую фалангу. Бетси издала звук, похожий на корабельную сирену, а Нан принялась с остервенением дергать ее за нос.
     
Фрида Пуласки вогнала Нан в бок свой перочинный нож. От неожиданности и боли та брякнулась на колени. Ее пальцы выскочили из носа Бетси Виг с отчетливо слышным хлопком. Когда она попыталась встать, Бетси врезала ногой ей в лицо. Нан распростерлась посреди улицы.
     
— Аг ды зуга, ды зломала бде доз! — взвизгнула Бетси. — Ды зломала бде ДОЗ! — Она попыталась пнуть Нан ногой в живот, но Нан поймала ногу и резко вывернула ее. Бетси, которую в школе звали Бетти Ля-Ля, упала лицом на асфальт. Нан уселась на ней верхом. Бетси выжидала. Через пару секунд они обе уже катались по мостовой, царапаясь и кусаясь.
     
— ПЕРЕСТАНЬТЕ!!! — заорал патрульный Моррис, но его голос потонул в оглушительном громовом раскате, сотрясшем всю улицу.
     
Он вытащил пистолет, нацелил его в небо… но прежде чем он успел выстрелить, кто-то — бог его знает кто — выпалил ему в пах из «спецсредства» Лиланда Гонта. Патрульный Моррис отлетел на капот полицейской машины и скатился на асфальт, сжимая руками остатки своего мужского причиндала и пытаясь закричать.
     
Сложно сказать, у скольких человек было с собой оружие, купленное у мистера Гонта. Наверное, все-таки у немногих, тем более что некоторые из тех, кто взял пистолеты с собой, потеряли их в суматохе, пытаясь вырваться из зловонного ада. Но в общей свалке прозвучали еще по меньшей мере четыре выстрела, которые остались практически незамеченными за криками и громом.
     
Лен Милликен заметил, как Джейк Пуласки целится из пистолета в Нан, которая дала Бетси уйти, и теперь пыталась придушить Меаде Россиньоля. Лен схватил Джейка за запястье и задрал руку с пистолетом в грохочущее небо буквально за миг до выстрела. Потом он с размаху рванул вниз Джейково предплечье и сломал его о колено, как хворостинку. Пистолет с лязгом стукнулся о мостовую. Джейк взвыл. Лен отступил на шаг и сказал:
     
— Это научит тебя, как…
     
Но Джейк так и не узнал, чему именно это его научит, потому что в этот момент кто-то вонзил перочинный нож в загривок Лена — по самую рукоятку, — пробив позвоночник у самого основания черепа.
     
Подъехали новые полицейские машины, сверкая синими мигалками. Противные стороны не прислушались к настойчивым призывам — усиленным мегафонами — успокоиться и разойтись. Патрульные, попытавшись разнять дерущихся, сами оказались вовлеченными в драку.
     
Нан Робертс увидела отца Брайхема в разорванной на спине ненавистной черной рубашке. Он держал преподобного Роуза за шиворот. Свободной рукой, сжатой в кулак, он методично долбал преподобного Роуза в нос. Его кулак врезался в цель, после чего рука, державшая преподобного Роуза за воротник, возвращала обмякшего преподобного в первоначальное положение — для следующего удара.
     
Завопив во всю мощь своих легких, не обращая внимания на вконец потерявшего самообладание полицейского, который просил — чуть ли не умолял ее — прекратить, немедленно прекратить это безобразие, Нан отшвырнула Меаде Россиньоля и бросилась на отца Брайхема.
    
   
   
    
     
Глава двадцать вторая
    
    
     
      
1
     
     
Из-за сильной грозы Алану пришлось сбавить скорость, хотя он чувствовал, что сейчас время дорого, как никогда, и что если он не вернется в Касл-Рок в самое ближайшее время, возможно, и возвращаться уже будет некуда. Теперь он понял, что почти вся нужная информации все это время была у него в голове, запертая за непробиваемой железной дверью. На этой двери была даже надпись; но не ПРЕЗИДЕНТ, или КОМНАТА СОВЕЩАНИЙ, и даже не БЕЗ СТУКА НЕ ВХОДИТЬ. Надпись на двери в мозгу Алана гласила: ПОЛНАЯ БЕССМЫСЛИЦА. Все, что ему было нужно, — это подходящий ключ… ключ, который дал ему Шон Раск. И что было за дверью?
     
Вот-вот. «Нужные вещи». И их владелец, мистер Лиланд Гонт.
     
Брайан Раск купил бейсбольную карточку в «Нужных вещах» — Брайан мертв. Нетти Кобб приобрела в «Нужных вещах» абажур — она тоже мертва. Сколько еще человек купили яд у отравителя? Норрис — удочку. Полли — магический амулет. Мать Брайана Раска — дешевенькие очки, непонятно каким боком связанные с Элвисом Пресли. Даже Туз Мерилл, и тот сподобился взять у мистера Гонта старую книгу. Алан готов был биться об заклад, что Хью Прист тоже сделал там покупку… и Дэнфорд Китон…
     
И сколько еще таких? Сколько?!
     
Он как раз притормозил перед мостом на въезде в город, когда в один из двух старых вязов на той стороне реки ударила молния. Раздался сухой электрический треск, яркая вспышка ослепила глаза. Алан прикрыл глаза рукой, но на сетчатке все равно остался отпечаток ослепительной синей искры. Рация разразилась целой канонадой помех, а вяз со степенным величием рухнул в реку.
     
Алан опустил руку и заорал вместе с громом, громыхнувшим почти сразу за молнией. Его раскаты были такими сильными, что, казалось, весь мир сейчас просто расколется, как орех. Пару секунд его пораженные вспышкой глаза не видели вообще ничего, и он испугался, что старое дерево перегородит дорогу, упав на мост. Потом он разглядел вяз, который застрял под мостом в железной арматуре. Алан нажал на газ и въехал на мост. Ветер мрачно свистел в балках и опорах этого старого ржавого сооружения. Жутковатый, потусторонний звук.
     
Дождь барабанил по лобовому стеклу старого «универсала», превращая мир снаружи в расплывчатую галлюцинацию. Когда Алан съехал с моста и доехал до пересечения Главной с Уотермилл-лейн, дождь пошел с такой силой, что дворники — даже на максимальной скорости — стали практически бесполезными. Алан опустил стекло, высунул голову наружу и дальше вел машину так. Голова мгновенно намокла.
     
Площадка у здания муниципалитета была забита полицейскими автомобилями и машинами прессы, но вид у всего этого хозяйства тоже был странный — покинутый, словно люди, которым принадлежали все эти средства передвижения, были разом телепортированы куда-нибудь на Нептун злыми инопланетянами. Алан заметил пару репортеров, которые выглядывали из своих убежищ-микроавтобусов, и одного полицейского, который бежал к стоянке, разбрызгивая лужи. И больше — ни души.
     
В трех кварталах выше, ближе к холму, через Главную улицу на полной скорости проскочил патрульный автомобиль полиции штата, направлявшийся на запад по Лорель-стрит. Буквально через секунду Главную пересек другой патруль — по Бирч-стрит в противоположном направлении. Это случилось так быстро — раз-два, — что походило на эпизод из какой-нибудь комедии про придурков-полицейских. Вроде «Полицейской академии». Алан, однако, не видел в этом ничего смешного. В этих действиях чувствовалось отсутствие всякого смысла, какое-то паническое, беспорядочное метание, и Алан понял, что Генри Пейтон утратил контроль над ситуацией в Касл-Роке… если он у него вообще был, этот контроль.
     
Алану показалось, что со стороны Касл-Хилл доносятся какие-то крики. Хотя из-за дождя, грома и свистящего ветра было легко ошибиться, он был уверен, что ему это не послышалось. И словно в доказательство этого, из боковой улочки рядом со зданием муниципалитета выскочила, моргая фарами и расцвечивая синими мигалками серебряные паутинки дождя, машина полиции штата, которая ехала как раз в том направлении. Она мчалась так быстро, что чуть не задела микроавтобус программы новостей с канала WMTW.
     
Алан вспомнил то неприятное чувство, которое возникло у него несколько дней назад, что в этом маленьком городке жизнь соскочила с оси, что все идет наперекосяк и Касл-Рок стоит на пороге немыслимых беспорядков. Теперь беспорядки пришли, и затеял их человек
     
(Брайан сказал, что на самом деле он не человек),
     
которого Алан так и не собрался повидать.
     
Тишину ночи разорвал чей-то истошный крик, громкий и пронзительный. За ним последовал звон разбитого стекла… а с другой стороны раздались выстрел и хриплый, безумный смех. Гром прокатился по небу, словно рассыпавшаяся гора бревен.
     
Но теперь у меня есть время, подумал Алан. Да. Теперь у меня полно времени. Сдается мне, мистер Гонт, пришло время нам познакомиться, и еще мне сдается, что вам пришло время узнать, что случается с теми, кто пытается поиметь мой город.
     
Не обращая внимания на разные звуки, свидетельствовавшие о том, что в городе воцарились хаос и насилие, не обращая внимания на здание муниципалитета, в котором Генри Пейтон предположительно координировал — или пытался координировать — действия сил охраны правопорядка, Алан поехал по Главной улице к магазину «Нужные вещи».
     
Как только он нажал на газ, мощная бело-пурпурная молния низринулась на землю электрическим фейерверком, и, пока сопровождавший ее гром еще ворочался в небе, в Касл-Роке погасли все огни.
    
    
     
      
2
     
     
Помощник шерифа Норрис Риджвик, облаченный в форму, предназначенную для парадов и других торжественных церемоний, был у себя в сарае, пристроенном к небольшому домику, в котором они жили с матерью вплоть до ее смерти осенью 1986-го. С тех пор он жил там один. Норрис стоял на табуретке. С потолочной балки свисала крепкая веревка с петлей на конце. Норрис пропустил голову в петлю и как раз затягивал узел у правого уха, когда ударила молния и две электрические лампочки, освещавшие сарай, погасли.
     
Однако и в темноте он по-прежнему видел базуновскую удочку, прислоненную к стене у двери, что вела в кухню. Он очень хотел заиметь эту удочку и думал, что заплатил за нее очень дешево, но в итоге цена оказалась слишком высокой. Непомерно высокой…
     
Его дом располагался на верхнем ответвлении Уотермилл-лейн, там, где улица заворачивает обратно к холму и Касл-Вью. При каждом порыве ветра оттуда доносился шум драки — крики, вопли, иногда выстрелы.
     
Я в ответе за это, подумал он. Не я один — черт, нет, конечно, — но и я тоже. Я соучастник. По моей вине Генри Бофорт ранен и умирает сейчас, если уже не умер, там в Оксфорде. По моей вине Хью Прист лежит в холодильнике морга. Я виноват, я. Парень, с самого детства мечтавший служить в полиции и помогать людям. Глупый, смешной, неуклюжий Норрис Риджвик, вбивший себе в голову, что ему страсть как нужна эта базуновская удочка, и решивший, что может купить ее очень задешево.
     
— Я раскаиваюсь в том, что сделал, — сказал Норрис. — Это уже не поможет, но, как бы там ни было, мне очень жаль.
     
Он приготовился спрыгнуть с табурета, но тут у него в голове заговорил новый голос. Тогда почему, если тебе так жаль, ты не пытаешься ничего исправить, трусливый ты гаденыш?
     
— Уже ничего не исправишь, — сказал Норрис вслух. Сверкнула молния; его тень на стене нервно дернулась, словно уже занималась воздушной акробатикой. — Слишком поздно.
     
В таком случае хотя бы взгляни на вещь, ради которой ты все это сделал, настаивал раздраженный голос. Уж это-то ты можешь сделать?! Взгляни! Только смотри ХОРОШЕНЬКО!
     
В очередной раз сверкнула молния. Норрис всмотрелся в базуновскую удочку… и закричал от удивления и неожиданности. Он дернулся и лишь чудом удержался на табуретке.
     
Гладкого «Базуна», такого крепкого и упругого, не было и в помине. На его месте стояла грязная, расщепленная бамбуковая палка — даже скорее хворостина, — к которой ржавым шурупом было прикручено детское удилище «Зебко».
     
— Украли! — закричат Норрис. Прежняя жгучая ревность и параноидальная страсть охватили его с новой силой; он решил, что должен немедленно бежать на улицу и искать вора. Убить всех, перебить весь город, если так будет нужно, чтобы найти виновного или виновную. — У МЕНЯ СПЕРЛИ МОЙ «БАЗУН»! — завопил он, раскачиваясь на табуретке.
     
Нет, ответил злой голос. Она всегда была такой. Исчезли только твои шоры — те, которые ты надел сам, по собственной воле.
     
— Нет! — У Норриса было ощущение, как будто чьи-то гигантские руки сомкнулись у него на голове и потихоньку начали сжиматься. — Нет, нет, нет!
     
Но снова ударила молния, и в ее вспышке он снова увидел грязный бамбук на том месте, где минутой раньше стоял «Базун». Он сам ее там поставил: хотел, чтобы удочка стала последним, что он увидит в жизни. В сарае, кроме него самого, не было никого; никто сюда не заходил, никто ее не сдвигал; очевидно, голос был прав.
     
Она всегда была такой, настаивал голос. Вопрос в другом: собираешься ли ты что-нибудь предпринять по этому поводу или сбежишь во тьму?
     
Норрис завозился с петлей, и вдруг до него дошло, что он уже не один в сарае. Он почувствовал запах табака, кофе и слабый, едва уловимый аромат одеколона — возможно, «Благородного южанина» — запах мистера Гонта.
     
То ли он сам потерял равновесие, то ли злые, невидимые руки столкнули его с опоры… Качнувшись назад, он зацепил ногой табурет и свалил его на пол.
     
Крик Норриса сдавленно оборвался, когда скользящий узел петли затянулся. Его судорожно замолотившая по воздуху рука наткнулась на потолочную балку и ухватилась за нее. Он сумел немного подтянуться, и веревка дала слабину. Другой рукой Норрис вцепился в петлю. Он чувствовал, как пеньковые волокна колют шею.
     
Правильный ответ: нет! — зло прокричал мистер Гонт. — Нет — вот самый верный ответ. Знаешь, как называют тех, кто не выполняет своих обязательств?! Жуликами и мерзавцами.
     
На самом деле никакого мистера Гонта тут, конечно же, не было; Норрис знал, что никто не сталкивал его с табурета. Хотя он был уверен, что мистер Гонт все-таки знает о том, что здесь сейчас происходит… и что мистер Гонт недоволен, потому что что-то пошло не по плану. Эти недоноски не должны были ничего видеть. По крайней мере до тех пор, пока не станет уже слишком поздно.
     
Норрис извернулся и вцепился в петлю, но узел словно залили цементом. Его рука безбожно дрожала. Ноги болтались в трех футах над землей. Он больше не мог держаться в такой позе. Удивительно, как он вообще сумел подтянуться на одной руке.
     
В конце концов Норрис все-таки умудрился пропустить два пальца под петлю и немного ее расслабить. Его голова выскользнула из петли, и сразу же страшная судорога свела руку, державшуюся за балку. Он рухнул на пол, прижав скрюченную руку к груди. Сверкнула молния, в ее вспышке слюна на его стиснутых от боли зубах превратилась в яркие пурпурные дуги. Потом он отрубился… неизвестно насколько, потому что, когда он все-таки пришел в себя, дождь все еще лил, и молнии все еще сверкали.
     
Он поднялся на ноги и, шатаясь, добрел до удочки, все еще баюкая на груди большую руку. Судорога начала потихонечку отпускать, но дыхание еще не восстановилось. Норрис схватил удочку и пригляделся. Бамбук. Грязный, гнилой бамбук. Он не только не стоил «всего, что угодно»; он не стоил вообще ничего.
     
Хилая грудь Норриса раздулась на глубоком вдохе, и он издал крик, исполненный ярости и стыда. Одновременно он поднял согнутую ногу и сломал удочку о колено. Сложил куски и сломал еще раз. Обломки были омерзительны, как какая-то заразная гадость. Фальшивка. Обман. Он отбросил их прочь, и они докатились почти до перевернутого табурета.
     
— Вот! — кричал он. — Вот! Вот! ВОТ!
     
Его мысли вернулись к мистеру Гонту — к мистеру Гонту с его седеющими волосами, твидовым пиджаком и хищной улыбкой, больше похожей на оскал.
     
— Я тебе покажу, — прошептал Норрис Риджвик. — Плевать, что будет потом, но я тебе покажу!
     
Он вышел из сарая, хлопнув дверью, и выскочил под проливной дождь. Его служебный автомобиль стоял на подъездной дорожке. Пригибаясь от ветра, Норрис пошел к машине.
     
— Не знаю, что ты такое, — бормотал он, — но я тебя, лживая гнида, достану.
     
Он дошел до машины, сел за руль и выехал на улицу. У него на лице отражалась смесь самых разных переживаний: стыд, унижение, страдание и злость. Свернув налево, он погнал к «Нужным вещам» на максимальной скорости, на какую только осмелился при такой непогоде.
    
    
     
      
3
     
     
Полли Чалмерс спала, и ей снился сон.
     
Ей снилось, что она заходит в «Нужные вещи», но за прилавком не Лиланд Гонт, а ее тетя, Эвви Чалмерс. На тете Эвви — ее лучшее синее платье и голубая шаль с красной оторочкой. Между большими и неправдоподобно ровными искусственными зубами, как всегда, торчит сигарета.
     
Тетя Эвви! — крикнула Полли во сне. Огромная радость и еще большее облегчение — облегчение, которое испытываешь только в счастливых снах и в момент пробуждения от кошмаров, — наполнили ее, как добрый свет. Тетя Эвви, ты жива!
     
Но тетя Эвви и бровью не повела, словно и не узнала племянницу. Покупайте все, что угодно, мисс, сказала она. Кстати, вас зовут Полли или Патрисией? Я как-то запамятовала.
     
Тетя Эвви, ты же знаешь мое имя… я Триша. Для тебя я всегда была Тришей.
     
Ноль внимания.
     
Как бы тебя ни звали, сегодня у нас распродажа. В связи с окончательной ликвидацией.
     
Тетя Эвви, что ты тут делаешь?
     
Здесь мое место, сказала тетя Эвви. Здесь место каждого в этом городе, мисс Два Имени. На самом деле здесь место всем, всему миру, потому что все любят халяву. Все любят получать, не желая отдавать… на дармовщинку… даже если это им обойдется слишком дорого.
     
Ощущение покоя и счастья тут же улетучилось. Его вытеснил ужас. Полли заглянула в стеклянные шкафы и увидела в них пузырьки с какой-то темной жидкостью. На этикетках было написано: ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ТОНИК ДОКТОРА ГОНТА. Там стояли бракованные заводные игрушки, из которых уже после второго завода вывалятся шестерни и полезут пружины. Там лежали грубые приспособления для секса. Там были маленькие бутылочки, наполненные порошком, похожим на кокаин; на них было написано: ОХРЕНИТЕЛЬНЫЙ ПОРОШОК ДОКТОРА ГОНТА, ПОВЫШАЕТ ПОТЕНЦИЮ. Там же валялись дешевые шуточные сюрпризы: пластиковое собачье дерьмо, чесоточный порошок, взрывающиеся сигареты, хохотунчики. Еще там были «рентгеновские» очки, которые якобы позволяют видеть, что находится за закрытыми дверями и под женской одеждой, но вместо этого оставляют черные круги вокруг глаз; пластмассовые цветы, крапленые карты, флакончики с дешевыми духами и наклейкой: ЛЮБОВНОЕ ЗЕЛЬЕ № 9 ДОКТОРА ГОНТА, ПРЕВРАЩАЕТ УТОМЛЕНИЕ В ВОЖДЕЛЕНИЕ, — витрины являли собой выставку бездарных, безвкусных и бесполезных вещей.
     
Все, что пожелаете, мисс Два Имени, сказала тетя Эвви.
     
Почему ты меня так зовешь, тетя Эвви? Разве… разве ты меня не узнаешь?
     
Все проверено и работает безотказно. Единственное, что может не работать по выходу из магазина, это ТЫ. Так что вперед — покупать, покупать, покупать.
     
Теперь тетя Эвви смотрела на Полли в упор, и ужас поразил Полли острым ножом. В глазах тети Эвви читалось сочувствие, но это сочувствие было страшным, безжалостным.
     
Как тебя зовут, дитя? Когда-то я, кажется, тебя знала.
     
Во сне (и наяву) Полли заплакала.
     
Интересно. Кто-нибудь еще забывал твое имя? — спросила тетя Эвви. Похоже, что да.
     
Тетя Эвви, ты меня пугаешь!
     
Ты сама себя пугаешь, дитя, ответила тетя Эвви, впервые взглянув Полли в глаза. Только помни, мисс Два Имени, если ты здесь что-нибудь покупаешь, ты одновременно и продаешь.
     
Но она мне нужна! — закричала Полли и зарыдала еще сильнее. Мои руки…
     
Да, вот что может помочь, мисс Полли Фриско,[35] сказала тетя Эвви и достала из шкафчика пузырек с надписью ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ТОНИК ДОКТОРА ГОНТА. Она поставила его на прилавок — маленькую, плоскую бутылочку, содержимое которой напоминало разбавленную грязь. Он не избавит тебя от боли… теперь тебя уже ничего не избавит от боли… но зато он ее передвинет.
     
Что ты имеешь в виду? Зачем ты меня пугаешь?
     
Он переместит очаг твоего артрита, мисс Два Имени… вместо рук болезнь возьмется за сердце.
     
Нет!
     
Да.
     
Нет! Нет! Нет!
     
Да. О да. И за твою душу. Но у тебя останется гордость. Да, уж это у тебя останется. Разве не может женщина сохранить свою гордость?! Когда не останется ничего — ни сердца, ни души, ни мужчины, которого ты любишь, — уж гордость-то ты сохранишь, маленькая мисс Полли Фриско. Последнюю монетку, без которой твой кошелек будет уже совершенно пуст. Пусть это станет твоим утешением — жалким и горьким — на всю оставшуюся жизнь. Хотя бы такая малость. Должно остаться хоть что-нибудь, потому что если все так пойдет и дальше, у тебя действительно не останется ничего, кроме твоей распрекрасной гордости.
     
Остановись, я тебя очень прошу, пожал…
    
    
     
      
4
     
     
— Пожалуйста, — пробормотала она во сне. — Пожалуйста, остановись. Пожалуйста.
     
Она перевернулась на другой бок. Ацка мягко зазвенела. Небо осветила молния, та самая, что сбила в ревущий поток старый вяз и ослепила Алана Пангборна, сидевшего за рулем своего «универсала».
     
Оглушительный раскат грома разбудил Полли. Она открыла глаза. Рука безотчетно потянулась к ацке и спрятала ее в ладони, защищая от неизвестных опасностей. Рука была мягкой и гибкой; суставы двигались легко, как свежесмазанный подшипник.
     
Мисс Два Имени… маленькая мисс Полли Фриско.
     
— Что… — Ее голос был еще сонным, но сознание уже проснулось и навострило ушки, как будто Полли вовсе и не спала, а просто так глубоко задумалась, что это было похоже на транс.
     
Что-то беспокойно ворочалось у нее в сознании — что-то размером с кита. Снаружи бесилась гроза, швыряясь громогласными молниями.
     
Кто-нибудь еще забывал твое имя? Похоже, что да.
     
Полли дотянулась до тумбочки и включила ночник. Рядом с телефоном «Принцесса» с большими кнопками набора, в которых она уже не нуждалась, лежал конверт, найденный ею в коридоре вместе с остальной почтой. Перед тем как лечь спать, она сложила злополучное письмо и убрала его обратно в конверт.
     
Ей показалось, что где-то в ночи, в промежутках между раскатами грома, слышны людские крики. Полли не обратила на них внимания — она думала о кукушке, подкладывающей яйцо в чужое гнездо, когда хозяйки нет дома. Когда будущая мать возвращается, разве она обращает внимание на чужое яйцо? Конечно, нет; она принимает его за свое. Так же как Полли приняла это проклятое письмо лишь потому, что оно оказалось среди остальной почты вместе с двумя каталогами и счетом за кабельное телевидение.
     
Она приняла это письмо… но разве его не могли ей подбросить?
     
— Мисс Два Имени, — обиженно пробурчала она. — Маленькая мисс Полли Фриско. — Вот в чем дело… Вот что пыталось ей подсказать ее собственное подсознание в образе тети Эвви. Когда-то она действительно была мисс Полли Фриско.
     
Давным-давно.
     
Она потянулась за конвертом.
     
Нет! — окрикнул ее хорошо знакомый голос. Не трогай его, Полли… оставь, если желаешь себе добра!
     
Боль, черная и крепкая, как настоявшийся за день кофе, вспыхнула в ее руках.
     
Он не избавит тебя от боли… но зато он ее передвинет.
     
Китовидная громадина в ее сознании начала потихоньку всплывать. Голос мистера Гонта не мог ее остановить; ее ничто не могло остановить.
     
ТЫ можешь, Полли, сказал мистер Гонт. Поверь мне, ты должна ее остановить.
     
Она убрала руку, так и не коснувшись письма. Она вновь сжала ацку в кулак. Внутри серебряного амулета что-то закопошилось, согретое ее теплом. Полли почувствовала отвращение и тошноту, от которой внутри все сжалось.
     
Она отпустила ацку и потянулась за письмом.
     
Последнее предупреждение, Полли, сказал голос мистера Гонта.
     
Да, отозвался голос тети Эвви. Думаю, он не шутит. Ему всегда нравилось иметь дело с дамами, которые ценят свою гордость, но ты знаешь… ему неподвластны те, кто считает, что гордость предшествует погибели. Кажется, пришло время решать, каково твое настоящее имя.
     
Полли схватила конверт, не обращая внимания на предупредительный болевой залп в руках, и прочла аккуратно напечатанный адрес. Это письмо — предумышленное письмо, предумышленный ксерокс — было адресовано мисс Патрисии Чалмерс.
     
— Нет, — прошептала она. — Не то. Не то имя. — Ее рука сжалась в кулак, сминая бумагу. При этом руку заполнила тупая боль, но Полли не обратила на нее внимания. Ее глаза лихорадочно блестели. — В Сан-Франциско я была Полли, для всех Полли, даже для Детского фонда!
     
Это была попытка порвать со старой жизнью, которая так ее мучила, во всех ее проявлениях. Никогда, в самые темные ночи, когда она лежала, не в силах заснуть, она не позволяла себе даже мечтать о том, что ее раны затянутся сами собой. В Сан-Франциско не было ни Триши, ни Патрисии; только Полли. Она три раза заполняла формы запроса на получение помощи, и во все три было вписано: Полли Чалмерс.
     
Если бы Алан действительно написал запрос в Детский фонд в Сан-Франциско, он бы, наверное, указал ее имя как Патрисия, и в ответ получил бы скорее всего «в списках не значится». И даже адрес бы не совпал, потому что тогда, давным-давно, она вписала в графе МЕСТО ЖИТЕЛЬСТВА адрес своих родителей, а они жили вообще на другом конце города.
     
А если Алан дал им оба имени? Полли и Патрисия?
     
Даже если и так. Она достаточно знала о том, как работают правительственные конторы, и понимала, что это не важно, какое имя — или имена — дал им Алан; если бы они захотели отправить ей письмо, они бы указали тот адрес и имя, которые стоят в ее личном деле. У Полли была подруга в Оксфорде, которая получала письма из Мэнского университета, отправленные на ее девичью фамилию, хотя она уже двадцать лет замужем.
     
Но этот конверт был адресован Патрисии Чалмерс, а не Полли Чалмерс. А кто сейчас в Касл-Роке называет ее Патрисией?
     
Тот же самый человек, кто знал, что и Нетти Кобб на самом деле Нетишия. Ее добрый знакомый Лиланд Гонт.
     
Эта игра с именами — вещь, конечно, интересная, неожиданно заговорила тетя Эвви, но не такая уж важная. Ты бы лучше подумала о своем мужчине. Он ведь твой мужчина? Даже сейчас. Ты знаешь, что он никогда не стал бы действовать у тебя за спиной, хотя письмо и утверждает обратное. И не важно, какое имя стоит на конверте и насколько убедительно это письмо… ты ведь знаешь, что это неправда?
     
— Да, — прошептала она. — Я знаю его.
     
Неужели она и вправду поверила?! Скорее просто старалась забыть о своих сомнениях по поводу этого совершенно абсурдного, неправдоподобного письма, потому что боялась — и не просто боялась, а очень боялась, — что Алан узнает неприятную правду про ацку и заставит ее сделать выбор.
     
— Нет, это было бы слишком просто, — прошептала она. — Ты поверила, дорогая моя. Пусть на полдня, но поверила. Господи. Господи, что я наделала?!
     
Она швырнула смятое письмо на пол с таким видом, словно держала в руках дохлую крысу.
     
Я не сказала ему, из-за чего разозлилась; не дала ему возможности объясниться; просто… просто поверила — и все. Почему? Ради Бога, почему?!
     
Разумеется, она знала. Причина была в остром, стыдливом страхе, что ее ложь насчет гибели Келтона раскроется, снова вспомнятся все те трудности, которые она пережила в Сан-Франциско, взыграет комплекс вины за смерть ребенка… и все это свалится на единственного в мире человека, мнение которого ее волновало.
     
И это было еще не все. Далеко не все.
     
Самое главное — это ее гордость: оскорбленная, раненая, взбешенная, проглоченная зловредная гордыня. Последняя монетка, без которой ее кошелек был бы уже совсем пуст. Она поверила, потому что впала в панику от стыда — стыда, порожденного гордыней.
     
Я всегда наслаждаюсь, работая с дамами, сохранившими в себе каплю гордости.
     
Горячая волна нестерпимой боли прокатилась по ее рукам; Полли застонала и прижала руки к груди.
     
Еще не поздно, мягко сказал мистер Гонт. Еще не поздно, Полли, даже сейчас.
     
— А, на хрен гордость! — крикнула Полли и сорвала ацку с шеи. Она подняла ее в зажатом кулаке высоко над головой и почувствовала, как серебряный шарик треснул, словно яичная скорлупа. — НА ХРЕН ГОРДОСТЬ!
     
Боль немедленно вгрызлась ей в руки, как злой и голодный зверь… но Полли вдруг поняла, что боль совсем не такая сильная, как она боялась; как говорится, даже близко не стоит. Она это знала, как знала и то, что Алан никогда не писал письма в Детский фонд Сан-Франциско, выспрашивая о ее прошлом.
     
— НА ХРЕН ГОРДОСТЬ! НА ХРЕН! НА ХРЕН! НА ХРЕН! — прокричала она и запустила ацкой в стену.
     
Талисман отскочил от стены, упал на пол и раскололся. Сверкнула молния, и Полли увидела две волосатые ножки, появившиеся в трещине. Ацка разломилась на две половинки, из нее выполз маленький паучок и деловито посеменил в ванную. Другая молния осветила комнату, запечатлевая на полу свою изломанную длинную тень, как электрическую татуировку.
     
Полли спрыгнула с кровати и побежала за пауком. Его надо убить, и немедленно… потому что эта тварь росла буквально у нее на глазах. Паук напитался ядом, высосанным из ее тела, и теперь, освобожденный из своего заточения, он может достичь невероятных размеров.
     
Полли ударила по выключателю, и лампа дневного света над умывальником сонно заморгала. Паук направлялся к ванне. На пороге ванной он был не больше жука. Теперь же он стал размером с мышь.
     
Когда Полли вошла, паук развернулся и побежал к ней, отвратительно скрежеща ножками по плиткам. Полли успела подумать: эта тварь висела у меня на груди, я носила ее на себе, НОСИЛА ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ…
     
Тело паука было покрыто темно-коричневыми щетинками. Ими же заросли и тонкие ножки. Глаза, тусклые, как фальшивые рубины, таращились на нее… и она заметила два жала, торчавшие у него изо рта, как изогнутые вампирские клыки. Они сочились какой-то прозрачной жидкостью. Там, где капли попадали на пол, оставались маленькие, дымящиеся дырочки.
     
Полли завопила и схватила вантуз, стоявший рядом с унитазом. Ее руки вопили в ответ нестерпимой болью, но она заставила их обхватить деревянную ручку вантуза и со всей силы врезала им по пауку. Тот отступил, волоча сломанную ногу. Полли пустилась в погоню.
     
Раненый или нет, он по-прежнему продолжал расти. Теперь он стал величиной с крысу. Набрякшее тельце едва волочилось по кафельным плиткам пола, но на душевую занавеску эта тварь забралась с неожиданным проворством. Ножки барабанили по прозрачному пластику, как маленькие водяные капельки. Кольца на стальной перекладине, державшей занавеску, позвякивали от его перемещений.
     
Полли замахнулась вантузом, как бейсбольной битой, тяжелая резиновая чаша со свистом прорезала воздух и снова ударила по отвратительной твари. Мембрана покрыла большой кусок, но, к сожалению, не нанесла существенного урона. Занавеска легко подалась, и паук сочно шлепнулся в ванну.
     
В ту же секунду свет погас.
     
Полли стояла в темноте, держа наготове свое импровизированное оружие и прислушиваясь к паучьей возне. Во время очередной вспышки молнии она увидела, что его выпуклая, волосатая спинка приближается к краю ванны. Чудище, вылезшее из ацки величиной с наперсток, теперь было размером со взрослую кошку — чудовище, питавшееся кровью из ее сердца, хотя оно и утолило боль у нее в руках.
     
Конверт, который я оставила на заброшенной ферме… что было в нем?
     
Теперь, когда ацка больше не висела у нее на шее, когда боль проснулась и заставила руки молить о пощаде, она больше уже не могла убеждать себя, что ее задание не имело отношения к Алану.
     
Паучьи клыки щелкали по фаянсовому краю ванны, как будто кто-то нетерпеливо постукивал монеткой по твердой поверхности, пытаясь привлечь к себе внимание. Из-за края уже показались его лишенные выражения глаза тупой куклы.
     
Слишком поздно, говорили эти глаза. Поздно для Алана, поздно для тебя. Для всех. Слишком поздно.
     
Полли пошла в атаку.
     
— Что ты заставил меня сделать? — закричала она. — Что ты заставил меня сделать? Чудовище, ЧТО ТЫ ЗАСТАВИЛ МЕНЯ СДЕЛАТЬ?!
     
Паук поднялся на расставленных задних ногах, для равновесия цепляясь передними за занавеску. Он был готов к сражению.
    
    
     
      
5
     
     
Туз Мерилл сразу же зауважал дядьку, когда тот достал из кармана ключ и открыл замок ангара с большой красной надписью ВЗРЫВЧАТЫЕ ВЕЩЕСТВА на двери. Он зауважал его еще больше, когда, войдя внутрь, почувствовал прохладу, услышал ровный гул кондиционера и увидел штабели ящиков. Промышленный динамит. МНОГО промышленного динамита. Это, конечно, не оружейный склад, набитый «стингерами»… но все равно, есть где развернуться. О да…
     
В бардачке микроавтобуса они обнаружили среди прочих полезных инструментов великолепный фонарь на восемь батарей, и теперь — когда Алан уже почти доехал до Касл-Рока, Норрис Риджвик сидел на кухне, сооружая петлю из крепкой пеньковой веревки, а сон Полли Чалмерс про тетю Эвви подталкивал ее к озарению, — Туз водил лучом фонарика по ящикам и щурился в предвкушении. По крыше ангара барабанил дождь. Он лил с такой силой, что Тузу на миг показалось, будто он попал обратно в тюремные душевые.
     
— Приступаем, — глухо сказал Бастер.
     
— Погоди, отец, — сказал Туз. — Сделаем перерыв. — Он вручил Бастеру фонарь и достал пластиковый пакет, который дал ему мистер Гонт. Отсыпав понюшку кокаина в углубление между основанием большого пальца и тыльной стороной ладони, он быстро втянул ее носом.
     
— Это что еще? — подозрительно спросил Бастер.
     
— Южноамериканский суперпорошок, вкусный, как я не знаю что.
     
— Ха, — поморщился Китон. — Кокаин. Они продают кокаин.
     
Тузу не нужно было спрашивать, кто такие они. Этот дядька всю дорогу только о них и болтал, и, судя по всему, еще прожужжит ему все уши.
     
— Неправда, отец, — сказал Мерилл. — Они его не продают. Они-то как раз хотят оставить весь марафет для себя. — Он отсыпал еще чуть-чуть порошка и протянул руку. — Попробуй сам и скажи, что я прав.
     
Китон посмотрел на него со смесью сомнения, любопытства и подозрительности.
     
— А чего ты меня постоянно отцом называешь? Я еще не такой старый, чтобы годиться тебе в отцы.
     
— Хм. Я сомневаюсь, что ты читал комиксы андеграунда, но есть один парень по имени Р. Крамб, — сказал Туз. — Так вот, он делает комиксы про парня по имени Зиппи. А ты мне напоминаешь Зиппиного папашу.
     
— А это хорошо? — спросил Бастер.
     
— Не то слово, — уверил его Туз. — Если хочешь, могу звать тебя мистер Китон. — Он подумал секунду и добавил: — Как они.
     
— Нет, — быстро ответил Бастер. — Все нормально. Естественно, если это не оскорбление.
     
— Конечно, нет, — сказал Туз. — Давай попробуй. Капелька этой дряни, и ты будешь петь «Хей-хо, хей-хо, уж в шахту мы идем»[36] до рассвета.
     
Бастер снова взглянул на него с нескрываемым подозрением, но потом все же вдохнул предложенный кокаин. Расчихался, закашлялся и замахал руками перед носом. Потом недобро уставился на Туза слезящимися глазами.
     
— Жжет!
     
— Только в первый раз, — радостно уверил его Туз.
     
— Так я все равно ничего не чувствую. Ладно, хватит дурачиться, давай грузить ящики в машину.
     
— Как скажешь, отец.
     
На погрузку у них ушло меньше десяти минут. Поставив последний ящик, Бастер сказал:
     
— Слушай, а эта твоя штуковина и впрямь пробирает. Еще угостишь?
     
— Без вопросов, отец, — ухмыльнулся Туз. — И даже составлю компанию.
     
Они нюхнули еще по одной и направились обратно в город. Бастер вел машину и теперь выглядел уже не как Зиппин папа, а как мистер Жаба из диснеевского «Ветра в ивах». В глазах главы городской управы появился новый, дикий блеск. Удивительно, как быстро прошли его страхи; теперь он разгадал все их намерения — каждый план, каждую задумку, каждую махинацию. Все это он объяснял Тузу, который сидел в глубине кузова, скрестив ноги, и развлекался тем, что подключал к взрывателям таймеры. На какое-то время Бастер напрочь забыл про Алана Пангборна, их руководителя. Его полностью захватила идея взорвать весь Касл-Рок — ну, пусть не весь, а сколько получится, — к чертям собачьим.
     
Уважение Туза к этому человеку переросло в безусловное восхищение. Старик явно сбрендил, а Туз любил ненормальных — всегда любил. Рядом с ними он себя чувствовал очень уютно. К тому же, как и большинство людей, впервые попробовавших кокаин, отец сейчас витал в межзвездных глубинах. Он не мог закрыть рот. Все, что нужно было делать Тузу, это время от времени поддакивать: «Ага!» или «Точно, отче!» или «Ну дык, отец!»
     
Пару раз он чуть было не назвал Китона мистером Жабой, но вовремя удержался. Это было бы непростительной ошибкой.
     
Проехав Оловянный мост (Алан в этот момент находился милях в трех от того места), они остановились и вылезли под проливной дождь. Туз обнаружил старую тряпку в одном из многочисленных кармашков на внутренней стенке микроавтобуса и завернул в нее связку динамита, уже оснащенную таймером и взрывателем.
     
— Помощь нужна? — нервно осведомился Бастер.
     
— Отец, предоставь это мне. Ты еще свалишься в воду, а мне тебя потом вылавливать, время терять. Просто сиди — не зевай, и все будет путем.
     
— Хорошо, Туз… а давай-ка еще нюхнем этого твоего порошка?
     
— Не сейчас, — снисходительно улыбнулся Туз, похлопав Бастера по мясистому плечу. — Это же очищенная дрянь, концентрат. Ты что, хочешь взорваться?
     
— Я — нет, — сказал Бастер. — Все остальное — сколько угодно, но я — извините. — Он залился хохотом счастливого идиота. Туз тоже расхохотался.
     
— Кайфуешь, отец?
     
Бастер с удивлением обнаружил, что это правда. Его депрессия после… после того, что случилось с Миртл… прошла без следа. Теперь все это казалось таким далеким. Он чувствовал, что теперь они с его новым чудесным другом Тузом Мериллом держат их там, где им самое место — в своем кулаке.
     
— Еще как, — ответил он и помог Тузу, прижимавшему к животу заряд динамита, замотанный в тряпку, спуститься по мокрому травянистому склону правее моста.
     
Под мостом было относительно сухо; хотя это было не так уж и важно — и динамит, и взрыватели не боялись воды. Туз уложил свою ношу на стык, образованный двумя распорками, потом воткнул провода, идущие от взрывателя — заранее оголенные, — в динамитные шашки. Потом выставил на 40 большой белый циферблат. Таймер затикал.
     
Туз выбрался из-под моста и вскарабкался по скользкому склону.
     
— Ну? — встревоженно спросил Бастер. — Как думаешь, взорвется?
     
— Взорвется, — уверенно заявил Туз и забрался в машину. Он промок до нитки, но это его не пугало.
     
— А если они найдут? Найдут бомбу и отсоединят провода до…
     
— Отец, — сказал Туз. — Послушай. Высунь наружу башку и прислушайся.
     
Бастер так и сделал. Очень слабо, сквозь раскаты грома, до них доносились отдаленные крики и вопли. А потом раздался ясный, хоть и приглушенный, звук пистолетного выстрела.
     
— Мистер Гонт нашел им занятие, — объяснил Мерилл. — Он хитрющий сукин сын. — Высыпав немного кокаина в ямочку на тыльной стороне ладони, он со свистом втянул в себя веселящий порошок и протянул руку Бастеру. — Давай, папаша, время пить «Херши».
     
Бастер наклонился и шмыгнул носом.
     
Они отъехали от моста минут за семь до того, как его пересек Алан Пангборн. Черная стрелка таймера стояла на тридцати.
    
    
     
      
6
     
     
Туз Мерилл и Дэнфорд Китон — он же Бастер, он же Зиппин папа, он же Жаба из Жабс-холла — медленно ехали под проливным дождем по Главной улице, оставляя тут и там маленькие пакетики с «подарками»; ну прям — Санта-Клаус и его маленький эльф-помощник. Дважды мимо них с ревом проносились машины полиции штата, совершенно не обращая внимания на еще одних «этих телевизионщиков», болтающихся под ногами. Как Туз и говорил, мистер Гонт нашел им занятие.
     
Они оставили пять шашек и таймер на входе в похоронное бюро Сэмюэлса рядом с парикмахерской. Туз обернул локоть платком и высадил витрину парикмахерской. Он сильно сомневался, что тут стоит сигнализация… а если даже и стоит, вряд ли полиция поедет по этому вызову. Бастер подал ему свежеприготовленную бомбу — под одним из сидений машины они нашли моток провода и воспользовались им для того, чтобы приматывать таймеры и взрыватели к динамитным шашкам, — и Туз запустил ее в дыру. Они зачарованно смотрели, как она подкатилась к креслу № 1. Начало отсчета на таймере было установлено на отметке 25.
     
— Тут еще долго никто не побреется, — выдохнул Туз. Бастер беззвучно захихикал.
     
Потом они разделились. Туз заминировал «Галаксию», а Бастер подложил адскую машинку в дежурное окошко банка. Когда они вернулись к машине, в который раз промокшие насквозь, небо вспорола мощная молния. Старый вяз рухнул в реку с предсмертным скрежетом. Оба диверсанта на секунду застыли на месте, думая об одном и том же: взрывчатка на мосту сработала на двадцать минут раньше, чем надо. Но с другой стороны, ни всполохов, ни пламени не было видно.
     
— Молния, наверное, — сказал Туз. — В дерево попала.
     
Они отъехали от тротуара — теперь за рулем сидел Туз.
     
Мимо них проехала машина Алана Пангборна. Дождь стоял сплошной стеной, так что они даже не заметили друг друга.
     
Подъехав к закусочной Нан, Туз снова разбил локтем дверное стекло и закинул внутрь динамит с таймером, установленным на 20 минут. Пакет приземлился около кассы. Когда он садился в машину, невероятно яркая вспышка осветила город и сразу следом за ней погасли все огни.
     
— Электричество! — радостно завопил Бастер. — Подстанцию вырубило! Фантастика! Поехали к муниципалитету! Давай разнесем его!
     
— Пап, там полиции столько, что они скоро друг друга начнут арестовывать! Ты что, сам не видел?!
     
— Да ну, они за собственными хвостами гоняются, — нетерпеливо отмахнулся Бастер. — А когда сработают наши сюрпризы, они будут ловить свои хвосты в два раза быстрее. К тому же сейчас темно, и мы можем зайти со стороны суда. У меня есть ключи.
     
— Слышь, отец, у тебя яйца не то что стальные, они какие-то твердосплавные. Завидую.
     
Бастер натянуто улыбнулся:
     
— Не скромничай, Туз, не скромничай.
    
    
     
      
7
     
     
Алан припарковался у «Нужных вещей», выключил зажигание и пару минут просто сидел, глядя на магазин мистера Гонта. На табличке, висевшей на двери, теперь было написано:
     
      
You say hello
      
I say goodbye goodbye goodbye
      
I don't khow why you say hello
      
I say goodbye
     
     
В электрической вспышке молнии окно на миг стало похоже на мертвый, пустой глаз.
     
Однако инстинкт подсказывал Алану, что даже при том, что на первый взгляд «Нужные вещи» закрыты, это еще не значит, что там внутри никого нет. Да, конечно, мистер Гонт мог воспользоваться суматохой и смыться из города — сейчас, когда бушует гроза и полицейские носятся по улицам, как петухи с отрубленными головами, это не составило бы проблемы. Но образ мистера Гонта, сложившийся в голове Алана в ходе долгой поездки из Бриджстонского госпиталя, походил на Джокера, извечного соперника Бэтмена. Ему казалось, что сейчас он имеет дело с человеком, который считает вершиной остроумия установить в унитазе приятеля мощный насос, способный залить дерьмом небольшой город. Разве может такой тип — из тех, что для смеха подкладывают кнопки на стул или прячут спички тебе в туфли, — разве может он уехать раньше, чем ты сядешь на стул или обнаружишь, что у тебя горят носки и уже занимаются брюки? Конечно, нет! Так не интересно!
     
Ты где-то здесь, подумал Алан. Собираешься насладиться представлением. Да, сукин ты сын?
     
Он сидел, глядя на магазин с зеленым навесом над дверью и пытаясь проникнуть в замыслы человека, который смог выстроить и привести в действие такую сложную цепь ловушек и интриг. Он так сильно задумался, что не обратил внимания, что машина, стоявшая слева от него, была довольно старая, хотя и сконструированная весьма изящно, по-современному обтекаемо. Вообще-то это был «таккер талисман» мистера Гонта.
     
Как ты все это провернул? У меня, конечно, много вопросов, но на сегодня мне бы хватило и этого. Как ты умудрился? Как ты умудрился столько узнать о всех нас за такое короткое время?
     
Брайан сказал, что мистер Гонт — вообще не человек.
     
При свете дня Алан посмеялся бы над этими словами, как посмеялся над тем, что талисман Полли имеет какую-то волшебную оздоровительную силу. Но сейчас, темной ночью, зажатой в кулаке взбесившейся бури, он сидел, глядя в витрину, превратившуюся в слепое бельмо, и эта мысль казалась совсем не смешной. Он вспомнил день, когда подъехал к «Нужным вещам» специально для того, чтобы встретиться и поговорить с мистером Гонтом, вспомнил то странное ощущение, которое охватило его, когда он попытался всмотреться в темноту сквозь стекло витрины. Он почувствовал, что за ним наблюдают, хотя в магазине явно никого не было. Причем наблюдают со злостью, с ненавистью. Ощущение было настолько сильным, что он даже принял свое собственное отражение за недоброе (и призрачное) лицо кого-то другого.
     
Ощущение было сильным… очень сильным.
     
Алан вспомнил еще кое-что — слова, которые в детстве слышал от бабушки: Речи дьявола сладки.
     
Брайан сказал…
     
Как мистеру Гонту удалось так тонко почувствовать здешнюю ситуацию? И что, во имя всего святого, ему понадобилось в этом Богом забытом местечке, в Касл-Роке?
     
…что мистер Гонт — вообще не человек.
     
Внезапно Алан нагнулся и принялся шарить на полу под пассажирским сиденьем. Он уже было решил, что вещь, которую он искал, вывалилась из машины — в течение этого долгого дня пассажирская дверца открывалась не раз, — но когда он уже отчаялся, пальцы натолкнулись на металлический цилиндр. Он закатился далеко под кресло. Алан вытащил его оттуда, поднял… и тут голос депрессии, молчавший с тех пор, как Алан вышел из палаты Шона Раска (или он просто был слишком занят, чтобы обращать на это внимание), снова заговорил. Голос был бодр и подозрительно счастлив.
     
Привет, Алан! Здравствуй! Извини, я тут пропал ненадолго, но теперь я снова с тобой! Что у тебя там? Банка с орехами? He-а… так только кажется. Это последний «сюрприз», купленный Тоддом в магазине в Оберне, да? Фальшивая банка, вместо орехов там зеленая змея, жатая бумага, обернутая вокруг пружины. И когда он принес ее тебе, его глаза горели, и он радостно улыбался, а ты сказал, чтобы он положил эту дурацкую штуку обратно, да? Он сразу сник, а ты сделал вид, что не заметил этого, и сказал… сейчас, секундочку. Что ты ему сказал?
     
— Что дурак и деньги расходятся быстро, — медленно проговорил Алан. Он повертел банку в руках, вспоминая лицо Тодда. — Именно так я и сказал.
     
Аааа, тоооочно! — согласился голос. Как же я мог забыть? Так ты хотел поговорить о злых, черствых людях? Ёжкин кот! Хорошо, что напомнил! Хорошо, что ты нам ОБОИМ напомнил, правда? Только Энни сумела спасти ситуацию. Она сказала, что ему можно купить игрушку. Она сказала… сейчас, секундочку. Что она сказала?
     
— Она сказала, что это забавно, и что Тодд точно такой же, как я, и что детство бывает раз в жизни. — Голос Алана стал хриплым и дрогнул. Он снова заплакал… а почему бы и нет? Черт подери, почему бы и нет?! Старая боль вернулась и ходила кругами у сердца, как голодная крыса.
     
Больно? — спросил голос депрессии, виноватый, ненавидящий сам себя. Спросил с сочувствием, которое Алан (остальной Алан) считал абсолютно наигранным. Слишком больно, да? Это как жить в грустной песне про то, как ушла любовь и умерли дети. То, что причиняет такую боль, вряд ли на что-нибудь пригодится, приятель. Забудь об этом. На следующей неделе, когда кончится вся эта кутерьма, ты купишь себе вагон таких милых приколов. Такие шутки веселят только детей либо людей вроде этого мистера Гонта. Забудь об этом. Забудь…
     
Алан оборвал голос на полуслове. До последнего момента он не знал, что будет делать, а эта задумка казалась ему интересной и правильной, она могла бы пригодиться на будущее… если у него вообще было будущее. Он присмотрелся к банке, вертя ее в руках, присмотрелся нормально и увидел в ней не только сентиментальное напоминание о погибшем сыне, но и инструмент для отвлечения внимания, вроде дурацкой волшебной палочки, шелкового цилиндра с двойным дном или бумажного букета, все еще спрятанного у него под часами.
     
Магия… разве не в этом все дело? Злая, черная магия; волшебство, которое, вместо того чтобы заставлять людей удивляться и радоваться, превращает их в разъяренных быков… но все равно волшебство. А в чем главный секрет любой магии? Обман! Пятифутовая змея в банке из-под орехов… или, подумал он, имея в виду Полли, болезнь, притворившаяся исцелением.
     
Он открыл дверцу и вышел под дождь, держа в левой руке банку с сюрпризом. Теперь, избежав опасной ловушки сантиментов, он с некоторым удивлением вспоминал, что когда-то не захотел купить эту вещицу. Всю свою жизнь он увлекался фокусами, и, разумеется, в детстве прикол со «змеей в банке» вызвал бы у него дикий восторг. Почему же он так холодно говорил с Тоддом, когда мальчик захотел ее купить? Почему притворился, что не заметил обиды ребенка? Завидовал его юности и восторгу? Способности удивляться простым вещам? В чем причина?
     
Алан не знал. Зато он знал, что это был как раз такой трюк, какой бы понравился мистеру Гонту, и хотел немедленно устроить представление.
     
Он влез обратно в машину, вытащил фонарь из небольшого ящика с инструментами, валявшегося на заднем сиденье, и, обогнув бампер «таккера талисмана» мистера Гонта (так и не обратив на него внимания), зашел под темно-зеленый навес над входом в «Нужные вещи».
    
    
     
      
8
     
     
Ну, вот я и тут. Наконец-то.
     
Сердце у Алана билось быстро, но ровно. Лица сына, жены и Шона Раска почему-то слились в его сознании воедино. Он посмотрел на табличку и подергал дверь. Закрыто. Ткань навеса у него над головой хлопала под порывами ветра.
     
Банку с «орехами» он положил в карман куртки. Теперь, касаясь ее правой рукой, он получал странную, но тем не менее реальную подпитку.
     
— Ладно, — прошептал он. — Я иду искать. Кто не спрятался, я не виноват.
     
Он повернул фонарик и его рукояткой пробил дырку в стекле. Приготовился услышать вой сигнализации, но его не было. То ли мистер Гонт ее не включил, то ли ее там не было вообще. Алан просунул руку сквозь ощерившееся осколками отверстие и отпер дверь. Она открылась, и Алан Пангборн впервые вошел в «Нужные вещи».
     
Первое, что его поразило, — запах, затхлый и пыльный. В новом магазине так пахнуть не должно; так пахнет в помещении, которое много лет простояло пустым. Держа в правой руке пистолет, а в левой — фонарь, Алан обследовал комнату. Голый пол, голые стены, несколько стеклянных шкафов. Шкафы абсолютно пустые. Все покрыто толстым слоем пыли.
     
Здесь уже очень давно никого не было.
     
Но как такое возможно, если он сам видел людей, всю неделю входивших и выходивших через эту дверь?
     
Потому что он не человек вовсе. Потому что речи дьявола сладки.
     
Алан сделал еще два шага вперед, вдыхая висевшую в воздухе музейную пыль. Оглянувшись назад, он увидел при отблеске молнии цепочку своих собственных следов. Потом он снова направил фонарик вперед, провел им справа налево вдоль стеклянного прилавка… и остолбенел.
     
Там стояли видеомагнитофон, а рядом — переносной телевизор «Сони», новая модель со скругленными углами и ярко-красного цвета, как пожарная машина. Шнур с вилкой накручен вокруг телевизора. На самом видаке лежит что-то похожее на книгу, но Алан сомневался, что это книга.
     
Он подошел поближе и сначала осмотрел телевизор. Как и все остальное, он был покрыт толстым слоем пыли. Алан осветил предмет, лежавший на видеомагнитофоне. Это оказалась видеокассета в черной коробке без надписей.
     
Рядом с ней лежал пыльный белый конверт с надписью:
     
      
ВНИМАНИЮ ШЕРИФА АЛАНА ПАНГБОРНА
     
     
Он положил пистолет и фонарь на прилавок, взял конверт, открыл его и вынул сложенный листок. Чтобы прочесть короткое послание, ему пришлось снова взять фонарь и нацелить световой кружок на бумагу.
     
     
     
     
[37]
     
     
Алан медленно убрал листок обратно в конверт.
     
— Мерзавец! — прошептал он.
     
Он еще раз осветил технику фонарем и увидел, что шнур питания видеомагнитофона проходит вдоль прилавка, а вилка лежит на полу в нескольких футах от ближайшей розетки. Да и какая, собственно, разница, если сейчас во всем городе нет электричества?!
     
Ну и что? — подумал Алан. Это не важно. Если включить телевизор и вставить кассету в видак, все и так заработает. Потому что нельзя делать то, что делал Гонт, нельзя знать того, что он знал… будучи человеком. Речи дьявола сладки, Алан, и не стоит смотреть эту кассету, которую он оставил тебе. Не стоит.
     
Но он все равно отложил фонарь и взял в руки антенный кабель. Помяв его в руках, Алан вставил его в соответствующее гнездо телевизора. При этом банка со змеей выскочила из кармана. Он успел ее поймать у самого пола и поставил на прилавок рядом с видеомагнитофоном.
    
    
     
      
9
     
     
Норрис Риджвик проехал уже половину пути до «Нужных вещей», когда осознал, что было бы глупо — даже глупее, чем он вел себя до того, а вел он себя, прямо скажем, по-идиотски, — тягаться с мистером Гонтом в одиночку.
     
Он схватил микрофон рации.
     
— Номер два вызывает базу. Это Норрис, прием.
     
Он отпустил кнопку. Ничего, кроме бешеных завываний статики. Гроза бушевала прямо над Касл-Роком.
     
— А ну ее, — сказал он и свернул к зданию муниципалитета. Алан должен быть там; а если нет, то там по крайней мере знают, где он. Алан придумает, что делать… и в любом случае выслушает его исповедь: он проткнул покрышки на машине Хью Приста и отправил человека на смерть, потому что он, Норрис Риджвик, хотел заиметь такую же базуновскую удочку, какая была у его любимого папочки.
     
Он подъехал к зданию муниципалитета, когда таймер бомбы, заложенной под мостом, стоял уже на отметке «5 минут», и припарковался прямо за ярко-желтым микроавтобусом. Судя по виду, он принадлежал телевизионщикам.
     
Норрис выскочил под проливной дождь и поспешил в управление, очень надеясь застать там Алана.
    
    
     
      
10
     
     
Полли сделала еще один выпад вантузом в сторону паука, вставшего на дыбы, но на этот раз тварь не стала уворачиваться. Ее щетинистые лапы вцепились в ручку, и несчастные руки Полли буквально взвыли от боли, приняв на себя дополнительный вес. Ее хватка ослабла, вантуз опустился, и паук тут же вскарабкался по ручке, как толстяк по канату.
     
Она сделала вдох, чтобы закричать, но тут его передние лапки коснулись ее плеч, словно шаловливые пальцы наемного танцора. Его тусклые глазки смотрели ей прямо в глаза. Клыкастая пасть разверзлась, и Полли почувствовала его дыхание — смесь ароматов горьких пряностей и гниющего мяса.
     
Она открыла рот, чтобы закричать, и одна из паучьих лапок зацепилась за ее губу. Грубые, отвратительные щетинки прошлись по ее зубам и языку. Паук радостно запищал.
     
Полли подавила первый позыв выплюнуть эту кошмарную, пульсирующую штуку. Она отпустила вантуз и схватилась за ногу паука, одновременно прикусив изо всех сил ту, что была у нее во рту. Что-то хрустнуло, и рот наполнился холодной горечью — будто она отхлебнула остывшего крепкого чаю, который простоял в чашке с утра до вечера. Паук издал болезненный вопль и попытался вырваться. Щетинки яростно царапали Поллины кулаки, но она успела сжать руки, которые разрывались болью… и выкрутила его лапу, как куриную ножку. Раздался глухой хруст. Паук снова заверещал.
     
Он все еще пытался удрать. Выплюнув горькую жидкость и понимая, что пройдет еще не один день, прежде чем она избавится от этого привкуса, Полли притянула его обратно. Она и сама удивилась этой демонстрации силы, но в душе она знала, в чем дело. Ей было страшно, она возмущалась… но больше всего она злилась.
     
Мной воспользовались, вдруг подумалось ей. Я продала жизнь Алана вот за это чудовище.
     
Паук попытался вцепиться в нее своими жвалами, но его задние ноги ослабили хватку, и он упал бы… если бы Полли ему позволила.
     
Она обхватила его жаркое, извивающееся тело и сжала со всей силы, подняв его так, что он корчился, суча и дергая лапками, прямо у нее над головой. Из него сочилась кровь и еще какая-то черная жидкость. Все это текло по ее рукам обжигающими струйками.
     
— ХВАТИТ! — закричала Полли. — ХВАТИТ! ХВАТИТ! ХВАТИТ!
     
Она отшвырнула паука прочь. Он шлепнулся о выложенную кафелем стену позади ванны и распластался там среди подтеков склизкого гноя. Повисев так какое-то время, удерживаемый собственными вывалившимися внутренностями, он шмякнулся в ванну.
     
Полли снова схватила свой экскалибур-вантуз и бросилась вперед. Она попыталась добить паука, как женщины обычно бьют веником мышь, но это не сработало. Паук лишь содрогнулся и пытался уползти, скребя лапками по резиновому коврику, украшенному желтыми маргаритками. Полли развернула вантуз и заработала ручкой, как копьем.
     
Ей удалось найти жизненный центр у этой злобной, уродливой твари, и она налегла на него всем телом. Раздался громкий хруст, паучьи внутренности лопнули и вонючим потоком понеслись к стоку. Тварь судорожно выгнулась, тщетно царапая ручку, вонзившуюся в ее сердце… и наконец затихла.
     
Полли отступила назад, закрыла глаза и почувствовала, что все вокруг плывет. Она уже теряла сознание, когда у нее в голове ослепительным фейерверком взорвалось имя Алана. Она сжала кулаки и уперла их друг в друга, косточку в косточку. Боль была сильной, резкой и отрезвляющей. Мир вернулся обратно холодной вспышкой.
     
Она открыла глаза, подошла к ванне и заглянула в нее. Сначала она не увидела вообще ничего. Но потом, рядом с резиновой чашкой вантуза, она заметила паучка. Размером он был не больше ноготка у нее на мизинце и совсем-совсем мертвый.
     
И больше ничего не было. Все остальное — лишь твое воображение.
     
— Хрена с два, — сказала Полли тихим, срывающимся голосом.
     
Но паук был уже неактуален. Сейчас главное — Алан. Ему грозила опасность, и виновата в этом была она. Нужно немедленно найти его, пока не поздно.
     
Если уже не поздно.
     
Надо ехать в полицейский участок. Там знают, где…
     
Нет, вмешался голос тети Эвви. Не туда. Так ты опоздаешь. Ты знаешь, куда надо ехать. Ты знаешь, где он.
     
Да.
     
Она знала.
     
Полли побежала к двери с одной-единственной мыслью, бьющейся в голове, словно крылья трепещущего мотылька: Боже, пожалуйста, пусть он ничего там не покупает… Боже, прошу тебя, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пусть он ничего там не покупает.
    
   
   
    
     
Глава двадцать третья
    
    
     
      
1
     
     
Часовой механизм под мостом через реку Касл, с незапамятных времен известным всем жителям Касл-Рока как Оловянный мост, достиг нулевой отметки в 7.38 вечера во вторник 15 октября в год 1991-й от Рождества Христова. Слабый электрический импульс, который должен был привести в действие звонок, лизнул контакты реле девятивольтовой батареи, питавшей адскую машинку. Звонок прозвенел, но он — как и весь таймер — разлетелся на куски через долю секунды после того, как ток прошел через взрыватель, подорвавший динамит.
     
Лишь немногие в Касл-Роке приняли взрыв за раскат грома. Гром был как небесная тяжелая артиллерия, а взрыв походил на выстрел из гигантского ружья. Южная сторона моста, который, само собой, был построен не из олова, а из старого, ржавого железа, слетела с быков сплюнутым огненным шаром. Она поднялась в воздух футов на десять, превратившись в слегка изогнутый пандус, и рухнула обратно в хрусте крошащегося бетона и стоне рвущейся стали. Противоположный конец моста тоже сдвинулся с места, и все сооружение косо сползло в практически вышедший из берегов поток. Южный край лег на срубленный молнией вяз.
     
На Касл-авеню, где католики и баптисты — и еще около дюжины полицейских — усердно продолжали свои дебаты, драка на миг замерла. Все сражавшиеся уставились на огненный гриб у реки. Альберт Гендрон и Фил Бургмайер, который до этого увлеченно его мутузил, теперь стояли плечом к плечу, всматриваясь в пламя. По лицу Альберта текла кровь из раны на виске, рубашка Фила была вся разорвана.
     
Рядом, верхом на отце Брайхеме, тучным и белым (из-за своего платья, похожего на униформу) грифом сидела Нан Робертс. Вцепившись в волосы святого отца, она ритмично долбала его головой об асфальт. Тут же распростерся и преподобный Роуз. Он лежал без сознания в результате яростных поучений отца Брайхема.
     
Генри Пейтон, успевший после прибытия в Касл-Рок потерять зуб (не говоря уже об иллюзиях о достижении в Америке религиозной гармонии), замер, так и не отодрав Тони Мислабурски от баптистского дьякона Фреда Меллона.
     
Они все застыли, как дети в игре «морские фигуры».
     
— Господи Иисусе, это ж мост! — прошептал Дон Хемфилл.
     
Генри Пейтон решил воспользоваться заминкой. Он оттащил в сторону Тони Мислабурски, сложил ладони рупором и закричал:
     
— Так, слушайте все! Я из полиции штата! Я вам приказываю…
     
Но тут подала голос Нан. Долгие годы она тренировала глотку, переправляя заказы на кухню, причем перекрикивала любой шум. Ясное дело, она легко переорала Пейтона.
     
— ПРОКЛЯТЫЕ КАТОЛИКИ ИСПОЛЬЗУЮТ ДИНАМИТ! — проревела она.
     
Хотя ряды участников драки заметно поредели, эту нехватку они восполнили яростным энтузиазмом.
     
Бойня возобновилась с прежней силой, распавшись на мелкие локальные стычки по всему пятидесятиярдовому куску дороги.
    
    
     
      
2
     
     
Буквально за пару секунд до того, как взорвался мост, Норрис Риджвик ворвался в контору шерифа с воплем:
     
— Где шериф Пангборн? Мне нужен шериф Па…
     
Он заткнулся на полуслове. Кроме Ситона Томаса и какого-то молоденького салаги-полицейского, в конторе не было никого.
     
Куда все подевались? Там, снаружи, стоят чуть ли не шесть сотен патрульных машин полиции штата и всяких других фургончиков, джипов и микроавтобусов. В том числе и его «фольксваген», который наверняка получил бы первый приз на конкурсе раздербаненных машин. Он, кстати, так и лежал на боку, как его перевернул Бастер.
     
— Господи Иисусе! — выдохнул Норрис. — Да где же все?!
     
Юнец из полиции штата — ему, наверное, еще и выпивку не продавали — посмотрел на форму Норриса и сказал:
     
— Там где-то на улице идет драка… я не понял, то ли христиане против каннибалов, то ли еще хрень какая. Я тут остался, чтобы поддерживать связь, но из-за грозы рации не работают. — Он помолчал и подозрительно добавил: — А ты кто такой?
     
— Помощник шерифа Риджвик.
     
— Ага. А я Джо Прайс. Что у вас тут происходит, в городе? День открытых дверей в сумасшедшем доме?
     
Норрис пропустил вопрос мимо ушей и пошел прямо к Ситону Томасу. Лицо у Ситона было синюшным, и дышал он с большим трудом, прижимая морщинистые руки к груди.
     
— Сит, где Алан?
     
— Не знаю. — Ситон посмотрел на Норриса тусклым, испуганным взглядом. — Что-то недоброе происходит, Норрис. Что-то очень плохое. По всему городу. Все телефоны вырубились, хотя этого быть не должно, кабели вроде уже давно в землю упрятали. Но я даже рад, что они молчат. Рад потому, что не хочу ничего знать.
     
— Тебе надо в больницу, — сказал Норрис, с жалостью глядя на старика.
     
— Мне надо в Канзас, — угрюмо пошутил Сит. — А пока что я буду сидеть тут и ждать, пока все не кончится. И я…
     
Тут со стороны реки раздался взрыв, оборвав его на полуслове, — сухой вибрирующий грохот, когтем пропоровший ночь.
     
— Боже! — хором воскликнули Норрис и Джо Прайс.
     
— Во-во, — сказал Сит Томас своим усталым, испуганным и ворчливым, но почему-то вовсе не удивленным голосом. — Похоже, они весь город собрались поднять на воздух. И похоже, что так и будет.
     
Старик неожиданно расплакался.
     
— Где Генри Пейтон? — заорал Риджвик патрульному Прайсу. Тот не удостоил его ответом — он побежал к двери, чтобы посмотреть на взрыв.
     
Норрис глянул на Ситона Томаса, но тот мрачно таращился в никуда. Слезы медленно катились по его лицу, капая на руку, прижатую к середине груди. Норрис последовал за патрульным Прайсом и наткнулся на него на стоянке при здании муниципалитета, где давным-давно, тысячу лет назад, Норрис оштрафовал красный «кадиллак» Бастера Китона. Столб умирающего пламени был виден в ночи отчетливо и ясно, и в его свечении было видно, что Оловянного моста больше нет. Светофор в конце улицы был повален на землю.
     
— Матерь Божия, — потрясенно прошептал патрульный Прайс. — Слава Богу, что это не мой город. — Отблески огня окрасили его щеки розовым и зажгли глаза лихорадочным блеском.
     
Норрис понимал, что надо как можно скорее найти Алана. Он решил, что лучше всего взять машину и сначала попробовать разыскать Генри Пейтона. Если там и вправду происходит что-то серьезное, то он наверняка сейчас там. Кстати, вполне вероятно, что и Алан тоже.
     
Он уже собирался садиться в машину, когда в свете молнии увидел две фигуры, которые показались из переулка из-за угла здания суда. Они направлялись к желтому телевизионному микроавтобусу. Насчет одного из них Норрис не был уверен, кто это, но что касается второго — упитанного и чуть кривоногого, — тут ошибки быть не могло. Это был Дэнфорд Китон.