1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
Бурмистрова кума    

И побежала к барину,    

Бух в ноги: – Красно солнышко!    

Прости, не погуби!    

Сыночек мой единственный,    

Сыночек надурил!    

Господь его без разуму    

Пустил на свет! Глупешенек:    

Идет из бани – чешется!    

Лаптишком, вместо ковшика,    

Напиться норовит!    

Работать не работает,    

Знай скалит зубы белые,    

Смешлив… так Бог родил!    

В дому-то мало радости:    

Избенка развалилася,    

Случается, есть нечего –    

Смеется дурачок!    

Подаст ли кто копеечку,    

Ударит ли по темени –    

Смеется дурачок!    

Смешлив… что с ним поделаешь?    

Из дурака, родименький,    

И горе смехом прет!    

     

Такая баба ловкая!    

Орет, как на девишнике,    

Цалует ноги барину.    

«Ну, Бог с тобой! Иди! –    

Сказал Последыш ласково. –    

Я не сержусь на глупого,    

Я сам над ним смеюсь!»    

«Какой ты добрый!» – молвила    

Сноха черноволосая    

И старика погладила    

По белой голове.    

Гвардейцы черноусые    

Словечко тоже вставили:    

Где ж дурню деревенскому    

Понять слова господские,    

Особенно Последыша    

Столь умные слова?    

А Клим полой суконною    

Отер глаза бесстыжие    

И пробурчал: «Отцы!    

Отцы! сыны атечества!    

Умеют наказать,    

Умеют и помиловать!»    

     

Повеселел старик!    

Спросил вина шипучего.    

Высоко пробки прянули,    

Попадали на баб.    

С испугу бабы визгнули,    

Шарахнулись. Старинушка    

Захохотал! За ним    

Захохотали барыни.    

За ними – их мужья,    

Потом дворецкий преданный,    

Потом кормилки, нянюшки,    

А там – и весь народ!    

Пошло веселье! Барыни,    

По приказанью барина,    

Крестьянам поднесли,    

Подросткам дали пряников,    

Девицам сладкой водочки,    

А бабы тоже выпили    

По рюмке простяку…    

Последыш пил да чокался,    

Красивых снох пощипывал.    

( – Вот так-то! чем бы старому    

Лекарство пить, – заметил Влас, –    

Он пьет вино стаканами.    

Давно уж меру всякую    

Как в гневе, так и в радости    

Последыш потерял.)    

     

Гремит на Волге музыка.    

Поют и пляшут девицы –    

Ну, словом, пир горой!    

К девицам присоседиться    

Хотел старик, встал на ноги    

И чуть не полетел!    

Сын поддержал родителя.    

Старик стоял: притопывал,    

Присвистывал, прищелкивал,    

А глаз свое выделывал –    

Вертелся колесом!    

     

«А вы что ж не танцуете? –    

Сказал Последыш барыням    

И молодым сынам. –    

Танцуйте!» Делать нечего!    

Прошлись они под музыку.    

Старик их осмеял!    

Качаясь, как на палубе    

В погоду непокойную,    

Представил он, как тешились    

В его-то времена!    

«Спой, Люба!» Не хотелося    

Петь белокурой барыне,    

Да старый так пристал!    

     

Чудесно спела барыня!    

Ласкала слух та песенка,    

Негромкая и нежная,    

Как ветер летним вечером,    

Легонько пробегающий    

По бархатной муравушке,    

Как шум дождя весеннего    

По листьям молодым!    

Под песню ту прекрасную    

Уснул Последыш. Бережно    

Снесли его в ладью    

И уложили сонного.    

Над ним с зеленым зонтиком    

Стоял дворовый преданный,    

Другой рукой отмахивал    

Слепней и комаров.    

Сидели молча бравые    

Гребцы; играла музыка    

Чуть слышно… лодка тронулась    

И мерно поплыла…    

У белокурой барыни    

Коса, как флаг распущенный,    

Играла на ветру…    

     

«Уважил я Последыша! –    

Сказал бурмистр. – Господь с  тобой!    

Куражься, колобродь!    

Не знай про волю новую,    

Умри, как жил, помещиком,    

Под песни наши рабские,    

Под музыку холопскую –    

Да только поскорей!    

Дай отдохнуть крестьянину!    

Ну, братцы! поклонитесь мне,    

Скажи спасибо, Влас Ильич:    

Я миру порадел!    

Стоять перед Последышем    

Напасть… язык примелется,    

А пуще смех долит.    

Глаз этот… как завертится,    

Беда! Глядишь да думаешь:    

«Куда ты, друг единственный?    

По надобности собственной    

Аль по чужим делам?    

Должно быть, раздобылся ты    

Курьерской подорожною!..»    

Чуть раз не прыснул я.    

Мужик я пьяный, ветреный,    

В амбаре крысы с голоду    

Подохли, дом пустехонек,    

А не взял бы, свидетель Бог,    

Я за такую каторгу    

И тысячи рублей,    

Когда б не знал доподлинно,    

Что я перед последышем    

Стою… что он куражится    

По воле по моей…»    

     

Влас отвечал задумчиво:    

– Бахвалься! А давно ли мы,    

Не мы одни – вся вотчина…    

(Да… все крестьянство русское!)    

Не в шутку, не за денежки,    

Не три-четыре месяца,    

А целый век… да что уж тут!    

Куда уж нам бахвалиться,    

Недаром Вахлаки!    

     

Однако Клима Лавина    

Крестьяне полупьяные    

Уважили: «Качать его!»    

И ну качать… «Ура!»    

Потом вдову Терентьевну    

С Гаврилкой, малолеточком,    

Клим посадил рядком    

И жениха с невестою    

Поздравил! Подурачились    

Досыта мужики.    

Приели все, все припили,    

Что господа оставили,    

И только поздним вечером    

В деревню прибрели.    

Домашние их встретили    

Известьем неожиданным:    

Скончался старый князь!    

«Как так?» – Из лодки вынесли    

Его уж бездыханного –    

Хватил второй удар! –    

     

Крестьяне пораженные    

Переглянулись… крестятся….    

Вздохнули… Никогда    

Такого вздоха дружного,    

Глубокого-глубокого    

Не испускала бедная    

Безграмотной губернии    

Деревня Вахлаки…    

     

Но радость их вахлацкая    

Была непродолжительна.    

Со смертию Последыша    

Пропала ласка барская:    

Опохмелиться не дали    

Гвардейцы вахлакам!    

А за луга поемные    

Наследники с крестьянами    

Тягаются доднесь [98].    

Влас за крестьян ходатаем,    

Живет в Москве… был в Питере…    

А толку что-то нет!    

     

     

 ПИР – НА ВЕСЬ МИР    

     

Посвящается Сергею  Петровичу Боткину    

     

Вступление    

     

     

В конце села под ивою,    

Свидетельницей скромною    

Всей жизни вахлаков,    

Где праздники справляются,    

Где сходки собираются,    

Где днем секут, а вечером    

Цалуются, милуются, –    

Всю ночь огни и шум.    

     

На бревна, тут лежавшие,    

На сруб избы застроенной    

Уселись мужики;    

Тут тоже наши странники    

Сидели рядом с Власушкой;    

Влас водку наливал.    

«Пей, вахлачки, погуливай!» –    

Клим весело кричал.    

Как только пить надумали,    

Влас сыну-малолеточку    

Вскричал: «Беги за Трифоном!»    

С дьячком приходским Трифоном,    

Гулякой, кумом старосты,    

Пришли его сыны,    

Семинаристы: Саввушка    

И Гриша, парни добрые,    

Крестьянам письма к сродникам    

Писали; «Положение»,    

Как вышло, толковали им,    

Косили, жали, сеяли    

И пили водку в праздники    

С крестьянством наравне.    

Теперь же Савва дьяконом    

Смотрел, а у Григория    

Лицо худое, бледное    

И волос тонкий, вьющийся,    

С оттенком красноты.    

Тотчас же за селением    

Шла Волга, а за Волгою    

Был город небольшой    

(Сказать точнее, города    

В ту пору тени не было,    

А были головни:    

Пожар все снес третьеводни).    

Так люди мимоезжие,    

Знакомцы вахлаков,    

Тут тоже становилися,    

Парома поджидаючи,    

Кормили лошадей.    

Сюда брели и нищие,    

И тараторка-странница,    

И тихий богомол.    

     

В день смерти князя старого    

Крестьяне не предвидели,    

Что не луга поемные,    

А тяжбу наживут.    

И, выпив по стаканчику,    

Первей всего заспорили:    

Как им с лугами быть?    

     

Не вся ты, Русь, обмеряна    

Землицей; попадаются    

Углы благословенные,    

Где ладно обошлось.    

Какой-нибудь случайностью –    

Неведеньем помещика,    

Живущего вдали,    

Ошибкою посредника,    

А чаще изворотами    

Крестьян-руководителей –    

В надел крестьянам изредка    

Попало и леску.    

Там горд мужик, попробуй-ка    

В окошко стукнуть староста    

За податью [99] – осердится!    

Один ответ до времени:    

«А ты леску продай!»    

И вахлаки надумали    

Свои луга поемные    

Сдать старосте – на подати:    

Всё взвешено, рассчитано,    

Как раз – оброк и подати,    

С залишком. «Так ли, Влас?    

А коли подать справлена,    

Я никому не здравствую!    

Охота есть – работаю,    

Не то – валяюсь с бабою,    

Не то – иду в кабак!»    

     

– Так! – вся орда вахлацкая    

На слово Клима Лавина    

Откликнулась. – На подати!    

Согласен, дядя Влас?    

     

– У Клима речь короткая    

И ясная, как вывеска,    

Зовущая в кабак, –    

Сказал шутливо староста. –    

Начнет Климаха бабою,    

А кончит – кабаком! –    

     

«А чем же! Не острогом же    

Кончать ту? Дело верное,    

Не каркай, пореши!»    

     

Но Власу не до карканья.    

Влас был душа добрейшая,    

Болел за всю вахлачину –    

Не за одну семью.    

Служа при строгом барине,    

Нес тяготу на совести    

Невольного участника    

Жестокостей его.    

Как молод был, ждал лучшего,    

Да вечно так случалося,    

Что лучшее кончалося    

Ничем или бедой.    

И стал бояться нового,    

Богатого посулами,    

Неверующий Влас.    

Не столько в Белокаменной    

По мостовой проехано,    

Как по душе крестьянина    

Прошло обид… до смеху ли?..    

Влас вечно был угрюм.    

А тут – сплошал старинушка!    

Дурачество вахлацкое    

Коснулось и его!    

Ему невольно думалось:    

«Без барщины… без подати…    

Без палки… правда ль, Господи?»    

И улыбнулся Влас.    

Так солнце с неба знойного    

В лесную глушь дремучую    

Забросит луч – и чудо там:    

Роса горит алмазами,    

Позолотился мох.    

«Пей, вахлачки, погуливай!»    

Не в меру было весело:    

У каждого в груди    

Играло чувство новое,    

Как будто выносила их    

Могучая волна    

Со дна бездонной пропасти    

На свет, где нескончаемый    

Им уготован пир!    

Еще ведро поставили,    

Галденье непрерывное    

И песни начались.    

Так, схоронив покойника,    

Родные и знакомые    

О нем лишь говорят,    

Покамест не управятся    

С хозяйским угощением    

И не начнут зевать, –    

Так и галденье долгое    

За чарочкой, под ивою,    

Все, почитай, сложилося    

В поминки по подрезанным    

Помещичьим «крепям».    

     

К дьячку с семинаристами    

Пристали: «Пой „Веселую“!»    

Запели молодцы.    

(Ту песню – не народную –    

Впервые спел сын Трифона,    

Григорий, вахлакам,    

И с «Положенья» царского,    

С народа крепи снявшего,    

Она по пьяным праздникам    

Как плясовая пелася    

Попами и дворовыми, –    

Вахлак ее не пел,    

А, слушая, притопывал,    

Присвистывал; «Веселою»    

Не в шутку называл.)    

     

 Веселая    

     

     

«Кушай тюрю, Яша!    

Молочка-то нет!»    

– Где ж коровка наша? –    

«Увели, мой свет!    

Барин для приплоду    

Взял ее домой».    

Славно жить народу    

На Руси святой!    

     

– Где же наши куры? –    

Девчонки орут.    

«Не орите, дуры!    

Съел их земский суд;    

Взял еще подводу    

Да сулил постой…»    

Славно жить народу    

На Руси святой!    

     

Разломило спину,    

А квашня не ждет!    

Баба Катерину    

Вспомнила – ревет:    

В дворне больше году    

Дочка… нет родной!    

Славно жить народу    

На Руси святой!    

     

Чуть из ребятишек,    

Глядь, и нет детей:    

Царь возьмет мальчишек,    

Барин – дочерей!    

Одному уроду    

Вековать с семьей.    

Славно жить народу    

На Руси святой!    

     

и т.д.    

     

Потом свою вахлацкую,    

Родную, хором грянули,    

Протяжную, печальную,    

Иных покамест нет.    

Не диво ли? широкая    

Сторонка Русь крещеная,    

Народу в ней тьма тём,    

А ни в одной-то душеньке    

Спокон веков до нашего    

Не загорелась песенка    

Веселая и ясная,    

Как вёдреный денек.    

Не дивно ли? не страшно ли?    

О время, время новое!    

Ты тоже в песне скажешься,    

Но как?.. Душа народная!    

Воссмейся ж наконец!    

     

 Барщинная    

     

     

Беден, нечесан Калинушка,    

Нечем ему щеголять,    

Только расписана спинушка,    

Да за рубахой не знать.    

С лаптя до ворота    

Шкура вся вспорота,    

Пухнет с мякины живот.    

Верченый, крученый,    

Сеченый, мученый,    

Еле Калина бредет:    

В ноги кабатчику стукнется,    

Горе потопит в вине.    

Только в субботу аукнется    

С барской конюшни жене…    

     

«Ай песенка!.. Запомнить бы!..»    

Тужили наши странники,    

Что память коротка,    

А вахлаки бахвалились:    

«Мы барщинные! С наше-то    

Попробуй потерпи!    

Мы барщинные! выросли    

Под рылом у помещика;    

День – каторга, а ночь?    

Что сраму-то! За девками    

Гонцы скакали тройками    

По нашим деревням.    

В лицо позабывали мы    

Друг дружку, в землю глядючи,    

Мы потеряли речь.    

В молчанку напивалися,    

В молчанку цаловалися,    

В молчанку драка шла».    

– Ну, ты насчет молчанки-то    

Не очень! нам молчанка та    

Досталась солоней! –    

Сказал соседней волости    

Крестьянин, с сеном ехавший    

(Нужда пристигла крайняя,