1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 
Золото, платье и все, что дал Менелай Телемаху,    

И, ободряя его, слова окрыленные молвил:    

"Ну‑ка, всходи поскорей на корабль, и товарищи также,    

Раньше, чем, в дом воротясь, обо всем старику расскажу я.    

Я хорошо это знаю – и сердцем и духом я знаю:    

Очень он духом настойчив, тебя ни за что не отпустит,    

Явится сам приглашать и навряд ли к себе возвратится    

В дом без тебя. Но сердиться во всяком он случае будет".    

Так сказавши, погнал Писистрат лошадей густогривых    

В город пилосцев обратно и до дому скоро доехал.    

А Телемах, побуждая товарищей, так приказал им:    

"На корабле нашем черном готовьте, товарищи, снасти,    

Сами ж взойдем на корабль. Пора отправляться в дорогу".    

Так говорил он. Охотно приказу они подчинились,    

Быстро взошли на корабль и на лавки к уключинам сели.    

Он пред кормой корабельной молился Афине и жертву    

Ей приносил. В это время к нему подошел незнакомец,    

Муж чужедальний. Бежал он из Аргоса, мужа убивши.    

Был прорицателем. Род же свой вел от Мелампа, который    

В овцепитательном Пилосе некогда жил, выдавался    

Между пилосцев других и богатством и домом прекрасным.    

Скоро в другую страну он уехал, бежав из отчизны    

Прочь от лихого Нелея, славнейшего между живущих.    

Многим его достояньем Нелей в продолжение года    

Силой в то время владел, как Меламп у Филака в жилище    

В тяжких оковах лежал, большим подвергаясь страданьям:    

Дочь Нелея решил он добыть в ослеплении тяжком,    

Вложенном в сердце ему эриннией, грозной богиней.    

Керы, однако, избег он и в Пилос пригнал из Филаки    

Громко мычащих коров. Отомстил он владыке Нелею    

За нехороший поступок его. Привел и супругу    

Брату любимому, сам же в другую страну удалился,    

В Аргос конебогатый: судьбой предназначено было    

Жить ему в этой стране повелителем многих аргосцев.    

Там он женился и дом себе выстроил с кровлей высокой.    

Мощных сынов, Антифата и Мантия, на свет родил он.    

У Антифата же сын Оиклей родился крепкодушный.    

Амфиарай, возбудитель сражений, рожден Оиклеем.    

Всяческой был он любовью сердечно любим и Кронидом    

И Аполлоном. Однако не смог он достигнуть порога    

Старости: в Фивах его златолюбье жены погубило.    

Сына два у него родилось, Амфилох и Алкмаон.    

Мантий двух сыновей породил, Палифейда и Клита.    

Клит был похищен с земли златотронною Эос богиней    

Из‑за его красоты, чтобы жил он в собраньи бессмертных.    

А Палифейда надменного сделал гадателем славным    

После смерти отца Аполлон, дальнострельный владыка.    

Он в Гипересию жить переехал, с отцом не поладив.    

Там обитая, давал предсказания смертным он людям.    

Сын‑то его к Телемаху тогда и приблизился. Было    

Феоклимен ему имя. Свершал Телемах в это время    

Перед кормой корабля возлиянье и жарко молился.    

Громко странник ему слова окрыленные молвил:    

"Так как, друг, приносящим тут жертву тебя застаю я,    

То ради жертвы молю, молю ради бога, а также    

Ради твоей головы и голов твоих спутников верных, –    

Дай мне ответ на вопросы мои, ничего не скрывая:    

Кто ты? Родители кто? Из какого ты города родом?"    

Феоклимену в ответ Телемах рассудительный молвил:    

"Странник, отверну на это тебе совершенно правдиво.    

Я на Итаке рожден. Мой отец – Одиссей богоравный.    

Был им когда‑то. Теперь же он гибелью злою постигнут.    

Вот почему в корабле чернобоком, товарищей взявши,    

Прибыл сюда я, чтоб вести собрать об отце запропавшем".    

Феоклимен боговидный в ответ Телемаху промолвил:    

"Так вот и я из отчизны, убив соплеменного мужа,    

В Аргосе конебогатом и братьев и сродников много    

Есть у него, и могущество их велико средь ахейцев.    

Гибель и черная Кера меня через них ожидала.    

Я убежал. И теперь мне судьба между смертных скитаться.    

Я умоляю тебя, возьми беглеца на корабль свой!    

Иначе будет мне смерть. За мною, как видно, погоня".    

Так на это ему Телемах рассудительный молвил:    

"Раз ты желаешь, отказа не будет тебе. Поднимайся    

К нам на корабль. А приедем, радушно приму тебя дома".    

Феоклимену ответивши так, Телемах от скитальца    

Принял копье и его положил на помост корабельный,    

Также и сам поднялся на быстрый корабль мореходный,    

Сел на корме корабельной, а возле него поместился    

Феоклимен. Отвязали они судовые причалы.    

Тут Телемах, ободряя товарищей, им приспособить    

Снасти велел, и они приказанью его подчинились.    

Мачту еловую разом подняли, внутри утвердили    

В прочном гнезде и ее привязали канатами к носу.    

Белый потом натянули ремнями плетеными парус.    

Благоприятный им ветер послала Паллада Афина.    

С бурною силой он дул сквозь эфир, чтоб как можно скорее    

Путь свой корабль совершал соленою влагою моря.    

Круны они миновали и ясные струи Халкиды.    

Солнце меж тем закатилось, и тенью покрылись дороги.    

Зевсовым ветром гонимый, шел к Феям корабль Телемаха    

Мимо Элиды священной, которой владеют епейцы.    

На острова Телемах корабль свой оттуда направил.    

Плыл к островам он и думал, погибнет ли там иль спасется.    

Оба, меж тем, Одиссей и с ним свинопас богоравный    

В хижине ужинать сели, а с ними мужи остальные.    

После того как желанье питья и еды утолили,    

Их спросил Одиссей, испытать свинопаса желая,    

Примет ли он его здесь и радушно предложит остаться    

В хижине или ему предоставит отправиться в город:    

"Слушай, Евмей, и послушайте все вы, товарищи! В город    

Завтра с рассветом хочу я пойти собирать подаянье,    

Чтобы не делать тебе и товарищам лишних убытков.    

Ты ж научи на дорогу и спутника дай мне, который    

В город меня проводил бы. А там уже волей‑неволей    

Буду бродить я один – не даст ли мне кто‑нибудь хлеба    

Или глоточка вина. Я к дому пойду Одиссея.    

Много л мог бы вестей сообщить Пенелопе разумной.    

Я бы там и в толпу женихов замешался надменных.    

Яств у них много. Когда бы они пообедать мне дали,    

Я бы им тотчас прислуживать стал, в чем они пожелают.    

Я тебе прямо скажу – послушай меня и запомни:    

Благоволеньем Гермеса‑вожатого, бога, который    

Прелесть и славу дает всевозможным трудам человека,    

Мало нашлось бы людей, кто б со мною поспорил в искусстве    

Дров для топки сухих натаскать, топором наколоть их,    

Мясо разрезать, поджарить, напиток разлить из кратера –    

Все, что для знатных мужей худородные делают люди".    

В гневе сильнейшем ему, Евмей свинопас, ты ответил:    

"Что это, странник? Ну, как у тебя появилась такая    

Дикая мысль? Или хочешь ты там непременно погибнуть?    

Что вдруг тебе пожелалось в толпу женихов замешаться,    

Наглость которых, насилья к железному небу восходят!    

Знай, не такие, как ты, им служат, а все молодые;    

В новые все превосходно одеты плащи и хитоны;    

Головы смазаны маслом обильно, и лица прекрасны.    

Вот какие им служат. Столы же блестящие прямо    

Ломятся в доме от хлеба, от мяса, от вин медосладких.    

Нет, оставайся у нас. Собой никого не стеснишь ты.    

Будем и я и другие товарищи все тебе рады.    

После ж того как обратно воротится сын Одиссеев,    

Сам он и плащ тебе даст и хитон, чтобы мог ты одеться,    

И отошлет, куда тебя дух понуждает и сердце".    

Так на это ему Одиссей многостойкий ответил:    

"О, если б стал ты, Евмей, родителю Зевсу настолько ж    

Милым, как мне, что скитанья и муки мои прекратил ты!    

Нет ничего для людей ужасней скитальческой жизни.    

Много тяжелых страданий дает нам проклятый желудок    

В дни, когда к нам скитанья, печали и беды приходят.    

Раз ты здесь оставляешь меня, чтоб я ждал Телемаха,    

То расскажи мне про мать Одиссея, подобного богу,    

И про отца: на пороге он старости был им покинут.    

Живы ль еще старики, сияние видят ли солнца    

Или уж умерли оба и в царство Аида спустились?"    

Снова ответил ему свинопас, над мужами начальник:    

"Я тебе, гость мой, на это скажу совершенно правдиво:    

Жив Лаэрт. Непрестанно в дому своем молит он Зевса    

В членах дух у него уничтожить. Тоскует ужасно    

Он об уехавшем сыне своем Одиссее, а также    

И о разумной супруге: она‑то всего его больше    

Смертью своей огорчила и в раннюю дряхлость повергли.    

Что ж до нее, то в печали по сыне своем знаменитом    

Жалкою смертью она умерла. О, пусть ни один здесь    

Так не умрет, кто мне мил и со мной хорошо поступает!    

Прежде, покамест жила – хоть и в горькой печали – царица,    

Нравилось мне иногда ее слушать и спрашивать, так как    

Ею воспитан я был с Ктименою длинноодежной,    

Девой цветущей, из всех дочерей ее самою младшей.    

С нею я вырос, и мать лишь чуть‑чуть меня меньше любила…    

После того же как оба достигли мы юности милой,    

Выдали в Зам ее и взяли бесчисленный выкуп.    

Мне же хитон подарила царица и плащ, чтоб одеться,    

Очень красивые также для ног подарила подошвы    

И отослала в деревню. И больше еще полюбила.    

Да, ничего уже этого нет!.. Но блаженные боги    

В деле, каким я тут занят, дают мне удачу. Чрез это    

Ем я, и пью, и с теми делюсь, кто достоин почтенья.    

Но от хозяйки теперь ни приветного слова, ни дела    

Мы уж не слышим с тех пор, как несчастие в дом наш упало,    

Люди надменные. Сильно невольникам всем бы хотелось    

Потолковать с госпожой, обо всем расспросить поподробней,    

Выпить винца и поесть у нее и с таким воротиться    

Чем‑нибудь, что доставляет всегда удовольствие слугам".    

Тут свинопасу в ответ сказал Одиссей многоумный:    

"Бедный Евмей свинопас! Так, значит, уж малым ребенком    

Начал скитаться вдали от родителей ты и отчизны!    

Вот что теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:    

Широкоуличный был ли разрушен врагами тот город,    

Где твой отец и почтенная мать обитали в то время,    

Или же был в одиночестве ты при коровах иль овцах    

Схвачен врагами, посажен в корабль и этому мужу    

Продан в дом, за тебя подходящую давшему плату?"    

Снова ответил ему свинопас, над мужами начальник:    

"Раз ты, гость мой, спросил и узнать пожелал, то узнай же.    

Слушай в молчаньи меня, сиди и вином услаждайся,    

Ночи теперь бесконечно длинны. И поспать мы успеем    

И с наслажденьем послушать рассказы. Ложиться до срока    

Не к чему вовсе тебе. И сон неумеренный в тягость.    

Все же другие, кого их сердце и дух призывают,    

Спать пусть идут, чтобы завтра, едва только утро настанет,    

В поле с господскими выйти свиньями, позавтракав дома.    

Мы же в хижине здесь, едой и питьем наслаждаясь,    

Тешиться будем с тобой, вспоминая о бедах друг друга.    

Радость даже в страданиях есть, раз они миновали,    

Для человека, кто много скитался и вытерпел много.    

Это ж тебе я скажу, что спросил и желаешь узнать ты.    

Остров есть, по названью Сирия, – ты, может быть,  слышал? –    

Выше Ортигии, где поворот совершает свой солнце.    

Он не чрезмерно людьми населен, но удобен для жизни,    

Тучен, приволен для стад, богат виноградом, пшеницей.    

Голода в этом краю никогда не бывает. Не знают    

Там ненавистных болезней бессчастные люди. Когда там    

Горькая старость приходит к какому‑нибудь поколенью,    

Лук свой серебряный взяв, Аполлон с Артемидой нисходят    

Тайно, чтоб тихой стрелой безболезненно смерть посылать им.    

Там два города. Все между ними поделены земли.    

В городе том и другом властителем был мой родитель,    

Ктесий, Орменом рожденный, подобный бессмертному богу.    

Как‑то причалили к нам финикийцы, народ плутоватый.    

Много красивых вещей привезли в корабле они черном.    

А у отца моего была финикиянка в доме,    

Стройная, редкой красы, в рукодельях искусная женских.    

Голову хитрые ей финикийцы искусно вскружили.    

Близ корабля их стирала она, и один финикиец    

С нею сошелся любовью и ложем. А слабому полу    

Голову это кружит, даже самой достойной из женщин.    

Начал ее он расспрашивать, кто она, родом откуда,    

Тотчас она указала на дом наш с высокою кровлей:    

– Родина мне, – похвалиться могу, – Сидон  многомедный.    

Был мне отцом Арибант. В великом он плавал богатстве.    

Но захватили меня пираты тафосские, – с поля    

Шла я тогда, – и сюда привезли, и этому мужу    

Продали в дом, за меня подходящую давшему плату. –    

Тут ей сказал человек, который с ней тайно сошелся:    

– Раз это так, отправляйся обратно на родину с нами!    

Дом родительский снова увидишь с высокою кровлей,    

Также родителей. Живы они и слывут богачами. –    

Женщина сызнова к ним обратилась с ответною речью:    

– Было б возможно и это, когда б, моряки, поклялись вы,    

Что невредимой меня вы доставите в землю родную. –    

Так сказала. И тотчас они поклялись, как велела.    

После того же как все поклялись и окончили клятву,    

Женщина сызнова к ним обратилась с ответною речь.:    

– Ну, так молчите! Пускай ни один из товарищей ваших    

Слова со мною не скажет, на улице ль где повстречавшись    

Иль у колодца, – чтоб кто не отправился в дом к господину    

И на меня не донес. А он, заподозривши, свяжет    

Крепкой веревкой меня, да и вам приготовит погибель.    

Помните, что я сказала, кончайте скорее торговлю.    

После ж того как товары погрузите все на корабль ваш,    

Весть об этом как можно скорее мне в дом передайте.    

Золота, сколько мне под руку там попадется, возьму я.    

А проездную бы плату охотно дала и другую:    

В доме у знатного мужа хожу за его я ребенком.    

Мальчик смышленый. Со мною всегда он выходит из дома.    

Я на корабль бы его привела, и огромную плату    

Вы б за него получили, в какую б ни продали землю. –    

Так сказала она и в прекрасный дворец удалилась.    

Целый год финикийцы у нас оставались и, много    

Наторговавши, на полый корабль погрузили товары.    

После ж того как корабль для отъезда они нагрузили,    

К женщине тотчас послали гонца, чтоб ее известил он.    

В дом отца моего пришел человек плутоватый.    

Он ожерелье из зерен принес золотых и янтарных.    

Мать подошла, сбежались рабыни и то ожерелье    

Начали щупать руками, глядели глазами, давали    

Цену. А он в это время рабыне мигнул тихомолком.    

После, мигнувши, к себе на полый корабль возвратился.    

За руку взявши меня, со мной она вышла из дома.    

Вдруг столы увидала и кубки в сенях, где пред этим    

Гости, отцу моему в делах помогавшие, ели;    

На заседанье совета они все ушли и на площадь.    

Быстро три кубка схватила она и, скрыв на груди их,    

Вынесла. Я же за нею последовал, глупый мальчишка.    

Солнце тем временем село, и тенью покрылись дороги.    

Вышедши быстро из дома, пришли мы в прекрасную гавань,    

Где находился корабль быстроходный мужей финикийских.    

Сели они в свой корабль и поплыли дорогою влажной,    

Нас захвативши. Попутный им ветер послал Громовержец.    

Шесть мы ехали суток, и ночи и дни непрерывно.    

После того же как день и седьмой уж прибавил Кронион,    

Женщина стрелолюбивой убита была Артемидой.    

В трюмную воду нырнула она, словно чайка морская.    

Труп ее бросили в море на пищу тюленям и рыбам,    

Я же остался средь них с печалью великою в сердце.    

Ветер и волны меж тем корабль наш пригнали к Итаке.    

Там приобрел меня куплей Лаэрт, Одиссеев родитель.    

Так‑то вот эту страну и пришлось мне увидеть глазами".    

Богорожденный тогда Одиссей свинопасу ответил:    

"Очень сильно, Евмей, в груди моей дух взволновал ты,    

Все рассказавши подробно, как много ты выстрадал духом!    

Все же тебе вот к дурному хорошее также прибавил    

Зевс, ибо, много страдавши, попал ты в жилище к благому    

Мужу, который тебе и еду и питье доставляет    

В полном обильи. Живешь ты хорошею жизныо. А я вот    

К вам прихожу, без приюта по многим странам  проскитавшись".    

Так Одиссей и Евмей вели меж собой разговоры.    

Спать наконец улеглись – совсем не на долгое время:    

Вскоре заря наступила. Меж тем Телемаховы люди,    

К суше пристав, паруса развязали и мачту спустили,    

Сели за весла и к пристани судно свое подогнали;    

Выбросив якорный камень, причальный канат укрепили,    

Сами же вышли на берег прибоем шумящего моря,    

Начали завтрак готовить, вино замешали в кратерах.    

После того как желанье питья и еды утолили,    

С речью такой Телемах рассудительный к ним обратился:    

"К городу правьте теперь, друзья, наш корабль чернобокий!    

Сам я здесь остаюсь пастухов моих в поле проведать,    

К вечеру в город сойду, владенья мои осмотревши,    

Завтра же утром я вам, в благодарность за нашу поездку,    

Пир устрою богатый, с вином медосладким и с мясом".    

Феоклимен боговидный в ответ Телемаху промолвил:    

"Сын мой, а я‑то куда же пойду? К какому мне дому    

На каменистой Итаке, к какому идти господину?    

Или же к матери прямо твоей мне отправиться в дом твой?"    

Феоклимену в ответ Телемах рассудительный молвил:    

"В прежнее время тебя, не задумавшись, я пригласил бы    

В дом наш, не скупо тебя угощал бы. Теперь же там будет    

Хуже тебе самому: я дома не буду, не сможет    

Мать моя видеть тебя. К женихам она сходит не часто Сверху.    

Там она ткет, чтоб от них находиться подальше.    

Есть, однако, другой. К нему ты отправиться мог бы.    

Имя ему Евримах. Разумного сын он Полиба.    

Смотрят теперь на него итакийцы совсем как на бога.    

Самый он знатный меж всех женихов, всех больше стремится    

Мать мою взять себе в жены и сан получить Одиссея.    

Знает, однако, лишь Зевс‑олимпиец, живущий в эфире,    

Не приготовит ли им он погибельный день вместо брака".    

Так говорил он. И вдруг по правую руку пронесся    

Сокол вверху, быстрокрылый посол Аполлона. Когтями    

Горного голубя рвал он, и сыпались перья на землю    

Прямо меж черной кормой корабля и самим Телемахом.    

В сторону Феоклимен отозвал Одиссеева сына,    

Взял его за руку, слово сказал и по имени назвал:    

"Верь, Телемах, не без бога та птица явилася справа!    

Сразу, увидев, я понял, что вещая птица пред нами.    

Царственней вашего нет ни единого рода другого    

В целой Итаке. Всегда вы могуществом будете сильны".    

Феоклимену в ответ Телемах рассудительный молвил:    

"О, если б слово твое я увидел свершившимся, странник!    

Много б тогда от меня получил ты любви и подарков,    

Так что всякий тебя, повстречавши, назвал бы счастливцем".    

После того он Пирею, товарищу верному, молвил:    

"Ты, Пирей, и всегда повинуешься мне наиболе    

Между товарищей всех, кто за мною последовал в Пилос.    

Сделай же так и теперь: отведи к себе в дом чужеземца,    

Будь с ним радушен, заботься о госте, пока не вернусь я".    

Сыну тогда Одиссея Пирей‑копьеборец ответил:    

"Если б ты там, Телемах, и на долгое время остался, –    

Буду его угощать, и даров он получит довольно".    

Так сказав и взойдя на корабль, приказал и другим он,    

Севши самим на корабль, развязать судовые причалы.    

Быстро они на корабль поднялись и к уключинам сели.    

Ноги обул между тем в сандалии сын Одиссея,    

Крепкое в руки копье с наконечником острым из меди    

С палубы взял корабельной. А те отвязали причалы    

И, оттолкнувши корабль от земли, поплыли на веслах    

К городу, как приказал рассудительный сын Одиссеев.    

Ноги несли Телемаха, шагавшего быстро, покуда    

Он ко двору не пришел, где свиней его было без счета    

И свинопас ночевал, о хозяйском добре беспокоясь.    

     

 ПЕСНЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ    

     

     

Встала заря. Одиссей же с подобным богам свинопасом    

Завтрак готовили рано поутру, огонь разложивши,    

Выслав вместе с свиными стадами других свинопасов.    

Вдруг подошел Телемах. Не кинулись с лаем собаки,    

Стали хвостами вилять. Одиссей это тотчас заметил,    

Тотчас услышал и шум от шагов подходящего мужа.    

Он свинопасу поспешно слова окрыленные молвил:    

"Слышишь, Евмей, там идут, – из твоих ли товарищей  кто‑то    

Или знакомый другой: на пришельца собаки не лают,    

Только виляют хвостами. И шум я шагов его слышу".    

Кончить речь еще не успел он, как сын его милый    

В сени вошел. Свинопас вскочил в изумлении с места.    

Выпали наземь из рук сосуды, в которых мешал он    

Воду с искристым вином. Пошел он навстречу владыке,    

Голову стал целовать, глаза его ясные, руки,    

Ту и другую. Из глаз его слезы лилися обильно.    

Так же как старым отцом бывает любовно ласкаем    

Сын, на десятом году лишь прибывший домой издалека,    

Поздно рожденный, единственный, стоивший многих страданий,    

Так Телемаха тогда боговидного, тесно прильнувши,    

Крепко Евмей целовал, как будто избегшего смерти.    

Всхлипывал он и ему говорил окрыленные речи:    

"Сладкий мой свет, Телемах, воротился ты! Я уж не думал    

Снова тебя увидать с тех пор, как ты в Пилос уехал!    

Ну же, дитя дорогое, войди к нам сюда, чтобы мог я    

Всласть на тебя наглядеться! Ну, вот ты и дома! Приехал!    

К нам, пастухам, ведь не часто сюда ты в деревню приходишь,    

В городе больше живешь. Неужели тебе не противно    

Видеть всегда пред собой толпу женихов этих гнусных?"    

Тут свинопасу в ответ Телемах рассудительный молвил:    

"Так и будет, отец! Сюда ж для тебя я явился,    

Чтобы увидеть тебя самолично и вести услышать,    

Все ль еще мать моя дома находится или на ней уж    

Кто‑то женился другой, и постель Одиссея, пустуя,    

В спальне, забыта, стоит, покрытая злой паутиной?"    

Снова ответил ему свинопас, над мужами начальник:    

"Нет, упорно и твердо жена остается, как прежде,    

В доме своем. В бесконечной печали, в слезах непрерывных    

Долгие дни она там и бессонные ночи проводит".    

Так сказав, от него он копье медноострое принял.    

Внутрь вошел Телемах, через камни порога ступивши.    

С места поспешно вскочил отец Одиссей пред вошедшим,    

Но Телемах удержал Одиссея и громко промолвил:    

"Странник, сиди! Для себя и другое местечко найдем мы    

В хижине нашей. И вот человек, кто все мне устроит".    

Так он сказал. Одиссей воротился и сел. Свинопас же    

Веток зеленых подниз набросал и покрыл их овчиной.    

Там после этого сел возлюбленный сын Одиссеев.    

Быстро поставил на стол свинопас перед ними дощечки    

С жареным мясом, какое от прежней еды оставалось.    

Хлеба в корзины горой наложил, в деревянной же чаше    

В воду вина намешал, по сладости равного меду.    

Все это сделавши, он пред божественным сел Одиссеем.    

Руки немедленно к пище готовой они протянули.    

После того как желанье питья и еды утолили,    

Сын Одиссея спросил свинопаса, подобного богу:    

"Кто этот странник, отец? Откуда он? Как на Итаку    

К нам мореходцы его привезли, и кто они сами?    

Ведь не пешком же сюда, полагаю я, к нам добрался он".    

Тотчас в ответ Телемаху, Евмей свинопас, ты промолвил:    

"Полную правду тебе, сынок дорогой, сообщу я.    

Хвалится он предо мной, что из Крита пространного родом;    

Он уж немало людских городов посетил всевозможных,    

Странствуя: этот удел божество ему выпряло с нитью.    

Нынче, бежав с корабля феспротских мужей вероломных,    

В хижину прибыл ко мне он. Его я тебе поручаю.    

Делай, как хочешь. Но он о защите тебя умоляет".    

И свинопасу в ответ Телемах рассудительный молвил:    

"Речью своею, Евмей, жестоко ты сердце мне ранил.    

Странника этого как мне возможно принять в своем доме?    

Я еще молод, на руки свои не могу положиться,    

Что защищу человека, когда обижать его станут.    

Мать же моя между двух все время колеблется мыслей:    

Вместе ль со мной оставаться и дом содержать свой в порядке,    

Ложе супруга храня и людскую молву уважая,    

Иль наконец за ахейцем последовать, кто наиболе    

Знатен среди женихов и всех на подарки щедрее?    

Странника ж этого, раз уж прибыл в твое он жилище,    

Я в прекрасное платье одену, и в плащ, и в рубашку,    

Дам подошвы для ног и меч привешу двуострый,    

И отошлю, куда его дух понуждает и сердце.    

Если же хочешь, оставь его здесь на своем попеченьи.    

Платье сюда я пришлю и пищу различного рода,    

Чтобы не делать тебе и товарищам лишних убытков.    

В город идти к женихам я б ему ни за что не позволил,    

Больно уж наглы они и в буйстве не знают предела:    

Станут глумиться над ним и в безмерную скорбь меня ввергнут.    

Сам же я их укротить не смогу: против многих и самый    

Сильный бессилен, когда он один. А их ведь немало!"    

Так Телемаху в ответ Одиссей многостойкий промолвил:    

"Если, друг, мне на это позволено будет ответить, –    

Сердце в груди у меня разрывается, слыша, как много    

Всяких, по вашим рассказам, творят женихи беззаконий    

В собственном доме твоем, с таким, как ты, не считаясь.    

Вот что скажи: добровольно ль ты им поддался иль в народе    

Все ненавидят и гонят тебя по внушению бога?    

Или ты, может быть, братьев винишь, на которых бы вправе    

Всякий рассчитывать в битве, хотя бы и самой ужасной?    

Если б я молод, как ты, при собственном сделался духе,    

Если б я сын Одиссея отважного был или сам он, –    

Он из скитаний вернется. надежда еще не пропала! –    

Первому встречному голову мне я отсечь бы позволил,    

Если б я всем наглецам этим злою бедой не явился,    

В зал высокий войдя Одиссея, Лаэртова сына.    

Пусть бы даже меня одного все они одолели    

Множеством, – в собственном доме б моем предпочел я  погибнуть    

Чем непрерывно смотреть на творимые там непотребства, –    

Как моих обижают гостей, как позорно бесчестят    

Женщин‑невольниц моих в покоях прекрасного дома,    

Как истребляют запасы вина и всяческой пищи, –    

Так, не платя ничего и о главном не думая деле!"    

Снова на это ему Телемах рассудительный молвил:    

"Странник, на это тебе я вполне откровенно отвечу.    

Не ненавидит меня весь народ и вражды не питает.    

Также и братьев винить не могу, на которых бы вправе    

Всякий рассчитывать в битве хотя бы и самой ужасной.    

Весь наш род одиночным создал промыслитель Кронион:    

Только лишь сына Лаэрта родил когда‑то Аркесий,    

Только опять Одиссея родил и Лаэрт, Одиссей же,    

Только меня породив, не к добру меня дома покинул:    

Ведь потому‑то так много врагов и набилося в дом к нам.    

Первые люди по власти, что здесь острова населяют –    

Заму, Дулихий и Закинф, покрытый густыми лесами,    

И каменистую нашу Итаку, – стремятся упорно    

Мать принудить мою к браку и грабят имущество наше.    

Мать же и в брак ненавистный не хочет вступить и не может    

Их притязаньям конец положить, а они разоряют    

Дом мой пирами и скоро меня самого уничтожат.    

Это, однако, лежит в коленях богов всемогущих…    

Вот что, отец! Отправляйся скорей к Пенелопе разумной    

И сообщи, что из Пилоса я невредимым вернулся,    

Сам же пока остаюсь у тебя. Возвращайся обратно,    

Ей лишь одной сообщив, Пусть это для прочих ахейцев:    

Тайной останется. Многие зло на меня замышляют".    

Так Телемаху в ответ, Евмей свинопас, ты промолвил:    

"Знаю все, понимаю. И сам уж об этом я думал.    

Вот что, однако, скажи, и скажи мне вполне откровенно:    

Нужно ли мне по пути и к Лаэрту несчастному с вестью    

Этой зайти? Хоть о сыне жестоко скорбел он, но все же    

Раньше и в поле смотрел за работами, также с рабами    

Пил в своем доме и ел, когда его духу желалось.    

С той же самой поры, как в Пилос ты морем уехал,    

Он, говорят, уже больше не ест и не пьет, как бывало,    

И за работами больше не смотрит. Сидит и тоскует,    

Охая, плача. И тело с костей его сходит все больше".