1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 
— Нет, я не завидую ее жизни. И не сужу ее. — Тирада словно самого его удивила и опустошила. Деоч не поднимал на меня глаз, продолжая говорить: — При всем при этом я помог бы ей, если бы она позволила. — Он поднял взгляд и выдавил досадливую печальную улыбку. — Но она не из тех, кто остается в долгу. Ни на йоту. Даже на волосок. — Он вздохнул и поровну разлил по стаканам остатки вина.
   
— Ты показал мне ее в новом свете, — честно признался я. — Мне стыдно, что я сам этого не увидел.
   
— Ну, я-то тебя на голову обогнал, — легко возразил он. — Да и знаком с ней дольше.
   
— Все равно спасибо. — Я поднял бокал.
   
Деоч поднял свой:
   
— За Дианай, — сказал он. — Прекраснейшую.
   
— За Денну, полную очарования.
   
— Юную и несгибаемую.
   
— Яркую и светлую.
   
— Всегда влекущую и всегда одинокую.
   
— Такую мудрую и такую глупую, — сказал я. — Такую веселую и такую печальную.
   
— Боги моих отцов, — благоговейно добавил Деоч. — Храните ее всегда такой: неизменной, непонятной и свободной от беды.
   
Мы оба выпили и поставили бокалы на стол.
   
— Позволь, я куплю следующую бутылку, — сказал я. Конечно, это уменьшило бы мой медленно растущий кредит в баре, но мне все больше нравился Деоч, а мысль, что я не могу быть с ним на равных, была слишком горькой.
   
— Камень, небо и река, — ругнулся он, потирая лицо. — Я не решусь. Еще одна бутылка, и мы будем барахтаться в реке, прежде чем сядет солнце.
   
Я сделал знак служанке и бодро ответил:
   
— Ерунда. Надо просто перейти с вина на что-нибудь не такое слезливое.
   
   
Возвращаясь в Университет, я не заметил, что за мной идут. Возможно, голова моя была так полна Денной, что на другое места почти не оставалось. А может, я уже так долго вел цивилизованную жизнь, что наработанные за тарбеанские годы рефлексы начали слабеть.
   
Ежевичный бренд, возможно, тоже имел к этому некоторое отношение. Мы с Деочем говорили долго и выпили полбутылки этого пойла. Я унес остатки с собой, поскольку знал, что Симмон питает к нему слабость.
   
Полагаю, не так уж важно, почему я их не заметил, — результат был один. Я шел по слабо освещенной части Новодомной улицы, и вдруг что-то тяжелое ударило по моему затылку, и меня, бесчувственного, поволокли в ближайший переулок.
   
Меня оглушило только на мгновение, но когда я пришел в себя, мой рот зажимала тяжелая рука.
   
— Слышь, парень, — прошипел мне в ухо здоровяк за спиной. — У меня тут ножик. Будешь трепыхаться — прирежу, и все. — Я почувствовал легкий укол в ребра под левой рукой. — Проверь искатель, — сказал он своему подельнику.
   
Высокая фигура — единственное, что я мог разглядеть в тусклом освещении переулка, — наклонила голову, глядя себе на руку:
   
— Не могу понять.
   
— Тогда зажги спичку. Надо быть уверенными.
   
Мое беспокойство расцвело в полноценную панику. Это не просто уличный грабеж: они даже не вывернули мои карманы. Тут что-то другое.
   
— Да мы и так знаем, что это он, — нетерпеливо сказал высокий. — Давай уже все сделаем и покончим с этим. Я замерз.
   
— Хрена с два. Проверь сейчас, пока он у нас в руках. Мы уже дважды его теряли. Промахнемся еще, как в Анилене.
   
— Ненавижу это, — сказал высокий, копаясь в карманах: вероятно, в поисках спички.
   
— Ты идиот, — огрызнулся стоявший за моей спиной. — Так чище получается. Проще. Никаких неразборчивых описаний. Никаких имен. Никаких сложностей с маскировкой. Идешь себе за иголкой, находишь своего человека, и все кончено.
   
Будничный тон их голосов привел меня в ужас. Эти люди были профессионалами. Я понял с внезапной уверенностью: Амброз наконец решил удостовериться, что я его больше никогда не побеспокою.
   
Мгновение мои мысли метались как бешеные, а потом я сделал единственное, что смог придумать: уронил полупустую бутылку с брендом. Она разлетелась по мостовой, и ночной воздух внезапно наполнился запахом ежевики.
   
— Круто, — прошипел высокий. — Может, еще дашь ему в колокольчик позвонить?
   
Человек за моей спиной крепче ухватил меня за шею и резко встряхнул — как капризного щенка.
   
— Прекрати, — раздраженно потребовал он.
   
Я обмяк, надеясь усыпить его бдительность, потом сосредоточился и пробормотал заклинание из-под его жесткой ручищи.
   
— Крепкие сиськи, — ругнулся он. — Если ты наступил на стекло, это твоя клятая… в-и-и!
   
Он испустил испуганный вопль, когда лужа вокруг наших ног загорелась.
   
Я воспользовался тем, что он ослабил хватку, и вывернулся из его рук. Но я оказался недостаточно быстр — его нож успел прочертить по моим ребрам жаркую полосу боли. Я отпрыгнул и побежал прочь по переулку.
   
Но мое бегство было недолгим: переулок уткнулся в сплошную кирпичную стену. Не было ни дверей, ни окон — ничего, за что можно спрятаться или зацепиться, чтобы перелезть. Я попал в ловушку.
   
Я повернулся и увидел, что эти двое перегораживают вход в проулок. Здоровяк яростно топал ногой, пытаясь ее потушить.
   
Моя левая нога тоже горела, но я не потратил на нее и единой мысли. Небольшой ожог будет наименьшей из проблем, если я не сделаю что-нибудь прямо сейчас. Я снова оглянулся, но переулок был прискорбно чист — даже никакого приличного мусора, который можно превратить в оружие. Я неистово зашарил по карманам плаща, пытаясь придумать хоть какой-нибудь план. Пара кусков медной проволоки бесполезны. Соль — может, бросить им в глаза? Нет. Сушеное яблоко, перо и чернила, шлифовальный шарик, бечевка, воск…
   
Здоровяк наконец сбил пламя, и они медленно пошли ко мне. Свет от лужи горящего бренда мерцал на клинках их ножей.
   
Проверяя карманы, я нащупал какой-то незнакомый сверток. Потом вспомнил: это был мешочек с бассаловыми стружками, которые я купил для симпатической лампы.
   
Бассал — легкий серебристый металл, входящий в некоторые сплавы, нужные мне для лампы. Манет, мой внимательный учитель, подробно описывал опасности каждого материала, которым мы пользовались. Бассал, если его достаточно нагреть, горит ярким белым и очень горячим пламенем.
   
Я поспешно развязал мешочек. Проблема была в том, что я не знал, смогу ли это провернуть. Вещи вроде свечного фитиля или спирта легко поджечь. Им нужна всего лишь сфокусированная вспышка жара. Но бассал не таков. Чтобы воспламениться, ему нужно большое количество тепла, вот почему я не беспокоился, нося его в кармане.
   
Двое подошли на несколько неторопливых шагов ближе, и я швырнул в них по высокой дуге горсть бассаловых стружек. Я пытался попасть им в лицо, но не особенно надеялся. Стружки почти ничего не весили — я как будто бросал пригоршню сухого рыхлого снега.
   
Поднеся одну руку к огню, лижущему мою ногу, я сфокусировал алар. Широкая лужа горящего бренда мигнула и погасла за спинами головорезов, оставив переулок в угольной черноте. Но тепла все еще было недостаточно. В отчаянии я коснулся кровоточащего бока, сосредоточился и почувствовал, как ужасный холод ворвался в меня, когда я вытянул тепло из собственной крови.
   
Вспыхнул белый свет, ослепительный в темноте переулка. Я закрыл глаза, но даже сквозь веки горящий бассал был жгуче-ярким. Один из нападающих взвизгнул, тонко и испуганно. Открыв глаза, я увидел только пляску синих теней на белом фоне.
   
Визг перешел в стон, и я услышал удар, как будто один из убийц запнулся и упал. Высокий начал бормотать, его голос звучал как перепуганный плач.
   
— О господи. Тэм, мои глаза. Я ослеп.
   
Мое зрение уже достаточно приспособилось к свету, чтобы различить смутные очертания переулка и темные тени обоих нападавших. Один стоял на коленях, закрыв лицо руками, второй неподвижно распростерся на земле немного дальше. Выглядело так, будто он воткнулся в низкий брус стропил на входе в переулок и потерял от удара сознание. Разбросанные по камням, остатки бассала потрескивали и гасли крошечными бело-голубыми звездочками.
   
Человек на коленях был просто ослеплен вспышкой, но это продлится несколько минут: достаточно, чтобы я успел убраться отсюда подальше. Я медленно обошел его, стараясь ступать неслышно. Мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди, когда он снова заговорил.
   
— Тэм? — Голос звучал тонко и испуганно. — Клянусь, Тэм, я ослеп. Парень спустил на меня молнию. — Я увидел, что он встал на четвереньки и начал шарить вокруг руками. — Ты верно говорил, не надо было сюда приходить. Ничего хорошего не выходит, когда водишься с таким народом.
   
Молния. Ну конечно! Он ничегошеньки не знает о настоящей магии. Это навело меня на мысль.
   
Я сделал глубокий вдох, успокаивая нервы.
   
— Кто тебя послал? — потребовал я своим лучшим таборлиновским голосом. Получилось не так хорошо, как у моего отца, но все же достаточно прилично.
   
Здоровяк издал жалкий стон и прекратил ощупывать мостовую.
   
— О сэр, не делайте этого…
   
— Я не стану спрашивать дважды, — зло оборвал его я. — Скажи, кто тебя послал. Если солжешь, я узнаю.
   
— Я не знаю имени, — быстро сказал он. — Нам просто дали половинку монетки и волос. Мы не знаем имен. Мы даже не встречались. Клянусь…
   
Волос. Штука, которую они называли «искатель», была, вероятно, чем-то вроде магического компаса. Хотя я сам еще не мог сделать такую сложную штуку, но примененные принципы знал прекрасно. Если у них есть мой волос, искатель укажет на меня, куда бы я ни убежал.
   
— Если я еще увижу кого-нибудь из вас, то сотворю кое-что похуже огня и молнии, — угрожающе заявил я, подбираясь к выходу из переулка.
   
Если я смогу получить их искатель, мне больше не надо будет беспокоиться, что они снова выследят меня. Здесь темно, а на мне был капюшон. Они, может, даже не узнают, как я выгляжу.
   
— Спасибо, сэр, — пролепетал он. — Клянусь, ноги нашей больше здесь после этого не будет. Спасибо…
   
Я посмотрел на упавшего: его бледная рука на камнях была пуста. Я огляделся, раздумывая, не уронил ли он искатель. Нет, скорее просто убрал. Я подошел чуть ближе и задержал дыхание. Ощупал плащ, ища карманы, но плащ придавило телом. Я легонько приподнял лежащего за плечо и медленно потянул из-под него плащ…
   
Тут головорез испустил тихий стон и самостоятельно перекатился на спину. Его рука захлопала по камням и ударилась о мою ногу.
   
Хотел бы я сказать, что просто отступил на шаг, — ведь высокий наверняка был еще почти слеп и оглушен. Я хотел бы сказать, что сохранил полное спокойствие и напугал их еще сильнее или, на худой конец, произнес что-нибудь пафосное или остроумное, прежде чем уйти.
   
Но это не будет правдой. На самом деле я бросился прочь, как испуганный олень. Я пробежал с полкилометра, а потом темнота и затуманенное зрение подставили меня, и я воткнулся прямо в коновязь, больно ударившись. Весь в крови и синяках, полуослепший, я упал и только тогда понял, что за мной никто не гонится.
   
Я с трудом поднялся на ноги, ругая себя на чем свет стоит. Если бы я сохранил самообладание, то забрал бы их магический компас, обеспечив себе безопасность. Но раз уж вышло иначе, придется принять другие меры предосторожности.
   
Я отправился к Анкеру, но, когда пришел, окна трактира были темны, а дверь заперта. Полупьяный и раненый, я пробрался к своему окну, отодвинул защелку и потянул… Окно не открылось.
   
Прошел по меньшей мере оборот с тех пор, как я возвращался в трактир так поздно, чтобы пользоваться окном. Неужели защелки заржавели?
   
Прижавшись спиной к стене, я вытащил ручную лампу и поставил на самый слабый свет. Только тогда я увидел что-то в щели оконной рамы. Неужели Анкер запер мое окно?
   
Но когда я потрогал это, то понял, что это не дерево, а клочок бумаги, сложенный во много раз. Я вытащил его, и окно легко распахнулось. Я залез внутрь.
   
Моя рубашка превратилась в лохмотья, но, сняв ее, я вздохнул с облегчением. Порез был не особенно глубоким — болезненным и кровоточащим, но менее серьезным, чем следы кнута. Плащ Фелы тоже порвался, и это меня ужасно разозлило. Впрочем, его залатать уж точно проще, чем мою почку. Я сделал мысленную заметку поблагодарить Фелу за выбор такой прекрасной толстой ткани.
   
Зашивание могло подождать. Наверняка те двое уже очухались от испуга, который я на них нагнал, и снова принялись выслеживать меня.
   
Я ушел через окно, оставив плащ внутри, чтобы на него не попала моя кровь. Я надеялся, что поздний час и моя природная ловкость позволят мне остаться незамеченным. Я не мог даже представить, какие слухи поползут, если кто-нибудь увидит меня бегущим по крышам поздно ночью: окровавленного и голого по пояс.
   
Забираясь на крышу конюшни, выходящей на двор наказаний около архивов, я прихватил горсть сухих листьев.
   
В тусклом лунном свете я видел темные размытые тени листьев, кружащих над серыми камнями внизу. Выдернув из головы несколько волосков, я наковырял ногтями смолы из просмоленного шва крыши и прилепил волосы к листу. Я повторил это десять раз, бросая листья с крыши и глядя, как ветер подхватывает их и носит в безумном танце туда-сюда по двору.
   
Я улыбнулся при мысли, что если кто-то сейчас выслеживает меня, то ему придется разбираться в десятке противоречащих сигналов — листья разлетелись в десяти разных направлениях.
   
Я пришел именно в этот двор, потому что ветер здесь вел себя странно. Я заметил это только осенью, когда начали падать листья. Они вились по камням в сложном хаотическом танце — то так, то эдак, но всегда непредсказуемо.
   
Однажды заметив странные завихрения ветра, потом я уже не мог не обращать на них внимания. По правде говоря, с крыши, где я сейчас сидел, зрелище это оказывало почти гипнотическое воздействие. Так удерживает взгляд текущая вода или огонь костра.
   
Я смотрел на листья — ночью, усталый и раненый — и постепенно успокаивался и расслаблялся. Чем дольше я наблюдал за этим танцем, тем менее хаотичным казался он мне. Я вроде бы даже начинал видеть некий смутный узор, который ветер выписывал по двору. Его движение только выглядело хаотическим — из-за огромности и поразительной сложности узора. Кроме того, он как будто все время менялся. Это была невероятная изменчивая картина, сотканная из меняющихся узоров. Это было…
   
— Ты ужасно поздно учишься, — произнес спокойный голос за моей спиной.
   
Грубо вырванный из созерцания, я весь напрягся, готовый дать деру. Как кто-то ухитрился забраться сюда незаметно для меня?
   
Это был Элодин, магистр Элодин, одетый в заплатанные штаны и свободную рубаху. Он рассеянно махнул в мою сторону, сполз и уселся, скрестив ноги, на краю крыши так непринужденно, словно мы встретились выпить в баре.
   
Он смотрел вниз на двор.
   
— Сегодня особенно хорош.
   
Я безуспешно попытался прикрыть голую окровавленную грудь и только тогда заметил, что кровь на моих руках уже засохла. Сколько же я просидел здесь, неподвижно наблюдая за ветром?
   
— Магистр Элодин, — начал я и запнулся, не представляя, что сказать в такой ситуации.
   
— Да ладно, здесь мы все друзья. Не стесняйся, зови меня просто по имени: магистр. — Элодин лениво ухмыльнулся и снова уставился на двор.
   
Он что, не заметил, в каком я состоянии? Или просто изображает вежливость? Может… Я потряс головой: с ним гадать бесполезно. Я-то уж лучше, чем кто-либо, знал, что Элодин чокнутый.
   
— Давным-давно, — сказал Элодин, словно продолжая беседу, — когда люди говорили по-другому, это называлось Квоян Хайель. Потом его назвали Залом вопросов, и студенты долго развлекались: пишешь вопрос на бумажке и пускаешь его тут летать. По слухам, можно было угадать ответ по тому, как твоя бумажка покинет двор. — Магистр поочередно указал на дорожки между серыми зданиями: — Да. Нет. Может быть. В другом месте. Скоро.
   
Он пожал плечами.
   
— Однако они ошибались. Плохой перевод. Они думали, что «квоян» — старинный корень слова «кветентан»: «вопрос». Но это не так. «Квоян» значит «ветер». Правильно называть это место Чертогом Ветра.
   
Я подождал минуту, не продолжит ли он дальше. Поскольку ничего больше не последовало, я медленно встал.
   
— Очень интересно, магистр… — Я заколебался, не зная, насколько серьезно он говорил до этого. — Но мне надо идти.
   
Элодин рассеянно кивнул и взмахнул рукой, не то прощаясь, не то отпуская меня. Его взгляд не отрывался от двора внизу, следуя за вечно изменчивым ветром.
   
   
Вернувшись в свою комнату у Анкера, я долго сидел на кровати в темноте, пытаясь решить, что мне делать теперь. Мысли будто вязли в грязи. Я был утомлен, ранен и все еще немного пьян. Адреналин, державший меня раньше, выветривался, и мой бок немилосердно жгло и дергало.
   
Я глубоко вздохнул и попытался сосредоточиться. До сих пор я действовал инстинктивно, но теперь пора обдумать ситуацию более тщательно.
   
Могу ли я пойти за помощью к магистрам? На мгновение в груди затеплилась надежда, но тут же умерла. Нет. У меня нет доказательств виновности Амброза. Кроме того, если я расскажу им всю историю, то мне придется признаться, что я использовал симпатию, чтобы ослепить и обжечь напавших на меня. Самозащита это или нет, но то, что я сделал, — бесспорное злоупотребление магией. Студентов исключали и за меньшие проступки, только чтобы сохранить репутацию Университета.
   
Нет, я рисковать не мог. А если я пойду в медику, будет слишком много вопросов — да еще слухи поползут. Значит, Амброз узнает, насколько был близок к успеху. Лучше создать впечатление, что я ушел невредимым.
   
Я не представлял, как давно нанятые Амброзом убийцы висят у меня на хвосте. Один из них сказал: «Мы уже дважды теряли его». Значит, они могли знать, что я живу здесь, у Анкера. Возможно, здесь мне тоже небезопасно.
   
Заперев окно, я задернул занавеску и включил лампу. Свет выхватил позабытый клочок бумаги, который был заткнут в мое окно. Я развернул его и прочел:
   
    
Квоут!
    
Залезать сюда так же забавно, как ты демонстрировал. Я не обнаружила тебя дома и надеюсь, ты не огорчишься, что я позаимствовала у тебя бумагу и чернила для этой записки. Поскольку ты не играешь внизу и не спишь мирным сном в своей постели, персона циническая могла бы заинтересоваться, чем ты занят в столь поздний час и не затеваешь ли чего-нибудь дурного. Увы, придется мне возвращаться домой среди ночи без твоего надежного сопровождения и приятной компании.
    
Мы не встретились с тобой в поверженье в «Эолиане», но, несмотря на это, мне улыбнулась удача, и я познакомилась с одним довольно интересным человеком. Он весьма необычная личность, и я жажду рассказать тебе то немногое, что из него выжала, когда мы встретимся в следующий раз.
    
Я сейчас снимаю комнату в трактире «Лебедь и топь» (или выпь?) в Имре. Пожалуйста, загляни ко мне до 23-го числа этого месяца, и мы наконец запоздало пообедаем. После этого я уеду по делам.
    
Твой друг и ученик-взломщик,
    
Денна.
    
P. S. Пожалуйста, не думай, что я заметила прискорбное состояние твоих простыней и буду судить по ним о тебе.
   
   
Сегодня было двадцать восьмое. На письме не стояло даты, но оно, вероятно, ждало здесь не меньше полутора оборотов. Денна наверняка оставила его всего через пару дней после пожара в артной.
   
Я попытался разобраться, что чувствую по этому поводу. Польщен ли я, что она пыталась найти меня? Или в ярости, что не нашел записку до сих пор? А эта «личность», которую встретила Денна…
   
Разбираться во всем прямо сейчас я — усталый, раненый и все еще не пришедший в себя после выпитого — не стал. Вместо этого я как мог наскоро промыл в умывальнике неглубокий порез. Стоило бы наложить на него несколько стежков, но я не мог так изогнуть руку. Рана снова начала кровоточить, и я отрезал от погибшей рубашки более или менее чистый кусок и сотворил неуклюжую повязку.
   
Кровь. У людей, которые пытались меня убить, все еще есть магический компас, а я несомненно оставил на ноже свою кровь. Кровь куда более эффективна в магическом компасе, чем простой волос; значит, если они и не знают до сих пор, где я живу, то смогут найти меня, несмотря на все предпринятые меры предосторожности.
   
Я быстро обошел комнату, запихивая все ценное в дорожную сумку, поскольку не знал, когда можно будет безопасно вернуться сюда. Под стопкой бумаги я нашел маленький складной нож, о котором совсем забыл, — я выиграл его у Сима в уголки. В драке он не будет стоить почти ничего, но это все же лучше, чем пустые руки.
   
Потом я схватил лютню и тихонько спустился в кухню, где мне посчастливилось найти пустую широкогорлую флягу из-под велегенского вина. Невеликая удача, но я был рад и ей.
   
Я отправился на восток и пересек реку, но до самого Имре не дошел. Вместо этого я спустился немного южнее к берегу широкой реки Омети, где вокруг доков сгрудилась горстка домов и сомнительный трактирчик. То был маленький порт, обслуживавший Имре, — слишком маленький, чтобы иметь собственное имя.
   
Я запихал свою окровавленную рубашку во флягу и запечатал симпатическим воском. Потом бросил ее в реку Омети и наблюдал, как она медленно плывет по течению. Если они ищут меня с помощью крови, им покажется, будто я бегом направляюсь на юг. Будем надеяться, они последуют за ней.
  
  
   
    
ГЛАВА СЕМИДЕСЯТАЯ ЗНАКИ
   
   
Я проснулся ранним утром следующего дня и спросонья не понял, где нахожусь, только смутно ощутил, что не там, где надо. Что-то пошло не так. Я прячусь. Кто-то за мной охотится.
   
Я лежал на одеяле в углу крошечной комнатенки, в плаще и свернувшись клубком. Это трактир… все медленно возвращалось ко мне. Я снял комнату в трактире около доков Имре.
   
Я встал и осторожно потянулся, стараясь не растревожить рану. Вчера я задвинул единственную дверь комнаты шкафом и завязал оконную раму веревкой, несмотря на то, что окно было совсем маленьким и взрослый человек пролезть бы в него не смог.
   
Увидев в холодном голубом свете раннего утра свои предосторожности, я пришел в некоторое замешательство. Я не мог припомнить, почему лег спать на полу: из боязни убийц или клопов. В любом случае, было ясно, что под конец вчерашней ночи рассуждал я не слишком четко.
   
Взяв сумку и лютню, я направился вниз по лестнице. Надо было составить какой-нибудь план, но сначала мне требовались завтрак и ванна.
   
   
Несмотря на бурно проведенную ночь, я проснулся сразу после восхода и поэтому в баню попал легко. Помывшись и заново перевязав рану, я почувствовал себя почти человеком. После тарелки яичницы, пары сосисок и жареной картошки я уже был способен рационально обдумать свое положение. Просто поразительно, насколько легче думается на сытый желудок.
   
Сидя в дальнем углу прибрежного трактирчика, я попивал из кружки свежий яблочный сидр. Я больше не волновался, что откуда-нибудь выскочат наемные убийцы и набросятся на меня, но все же сел спиной к стене, чтобы лучше видеть дверь.
   
Вчерашнее нападение потому так потрясло меня, что застало врасплох. Живя в Тарбеане, я каждый день был готов к тому, что могу быть убитым. Цивилизованная атмосфера в Университете внушила ложное ощущение безопасности. Меня бы ни за что не взяли тепленьким год назад. И конечно, само нападение тогда не стало бы чем-то необычным.
   
Теперь кровью добытые тарбеанские инстинкты понуждали меня бежать. Покинуть это место, оставить позади Амброза с его вендеттой. Но эта дикая часть меня заботилась только о безопасности. У нее не было никакого плана.
   
Я не мог сбежать. Я слишком много вложил сюда. Моя учеба, мои тщетные надежды найти покровителя и более реальные — получить доступ в архивы. Драгоценные немногочисленные друзья. Денна…
   
В трактир начали заходить за утренней едой моряки и докеры, зал медленно заполнялся негромким гулом голосов. В отдалении послышался неясный звон колокола, и до меня дошло, что через час начнется моя смена в медике. Арвил заметит, если меня не будет, а он таких вещей не прощает. Я подавил первый порыв бежать в Университет: было прекрасно известно, что прогульщики наказываются более высокой платой за обучение в следующей четверти.
   
Чтобы пока занять себя чем-нибудь, я вытащил иголку с ниткой и плащ. Нож проделал в нем прямой разрез в две ладони длиной. Я начал зашивать его крошечными стежками, чтобы шов получился незаметным.
   
Мои руки работали, а мысли метались туда-сюда. Могу ли я противостоять Амброзу? Угрожать ему? Вряд ли. Он знает, что я не в силах так просто свести с ним счеты. Но может быть, мне удастся убедить кого-нибудь из магистров, рассказав, что на самом деле произошло. Килвин придет в ярость от мысли, что магический компас используют наемные убийцы, и, возможно, Амброз…
   
— …все синим пламенем. Все они мертвы, разбросаны, как тряпичные куклы, а дом вокруг них рассыпался на кусочки. Я прям рад, что с этим местом покончено. Так-то вот.
   
Мои чуткие уши выловили эти слова из общего шума, и я от неожиданности уколол палец. В паре столиков от меня за пивом беседовали двое мужчин. Один был высокий и лысоватый, а второй тучный, с рыжей бородой.
   
— Да ты как бабка старая, — заржал толстяк. — Веришь каждой сплетне.
   
Высокий покачал головой.
   
— Я был в трактире, когда пришли с новостями. Собирали людей с повозками, чтобы перевезти тела. Вся свадьба мертва как подметка.
   
Больше тридцати человек выпотрошены, точно свиньи, и все сгорело синим пламенем. И это было еще не самое странное… — Он понизил голос, и я не расслышал его слов за шумом зала.
   
Сглотнув внезапную сухость в горле, я медленно сделал последний стежок, завязал узелок, заметил кровь на пальце и рассеянно сунул его в рот. Сделал глубокий вдох. Отхлебнул сидра.
   
Потом подошел к столику, где сидели те двое.
   
— Вы, джентльмены, случайно, не вниз по реке едете?
   
Они подняли головы, явно раздраженные вмешательством.
   
«„Джентльмены“ было ошибкой, — понял я, — надо было сказать „ребята, ребя“».
   
Лысый кивнул.
   
— Вы из Марроу едете? — спросил я, наугад выбрав город к северу.
   
— Нет, — ответил толстяк. — Из Требона.
   
— О, здорово, — сказал я, быстро сочиняя правдоподобную ложь. — У меня семья там, думал съездить к ним.
   
Но ум отключился, когда я попытался придумать, как перевести разговор на то, что я подслушал.
   
Ладони вспотели.
   
— Там еще готовятся к празднику урожая или я уже все пропустил? — неуклюже закончил я.
   
— Пока готовятся, — сказал лысый, демонстративно поворачиваясь ко мне боком.
   
— Я слышал, в тех краях была какая-то беда со свадьбой…
   
Лысый резко повернулся ко мне.
   
— Вот уж не знаю, как ты об этом услышал. Вчера ночью вести были свежие, а мы причалили только десять минут назад. — Он смерил меня тяжелым взглядом. — Не знаю, чего ты продаешь, парень, но я не покупаю. Вали отседа, а то щас врежу.
   
Я ушел к своему месту, понимая, что наделал безобразную кучу глупостей. Сел, положил руки на стол перед собой, чтобы они не дрожали. Группа людей жестоко убита. Синий огонь. Странность…
   
Чандрианы.
   
Меньше дня назад чандрианы были в Требоне.
   
   
Я почти автоматически прикончил сидр, потом встал и направился к стойке.
   
Ситуацию я оценил быстро. После стольких лет у меня наконец появилась возможность узнать что-нибудь о чандрианах. И не просто найти упоминание о них, втиснутое между страниц книги из архивов, а шанс увидеть их работу воочию. Такая возможность могла никогда больше не представиться.
   
Но мне нужно попасть в Требон быстро, пока все происшедшее еще свежо в людской памяти. Пока любопытный и суеверный городской народ не разрушил все оставшиеся свидетельства и доказательства. Я не очень представлял, что надеюсь там найти, но все, что я смогу узнать о чандрианах, будет больше, чем я знаю сейчас. И если я собираюсь раскопать что-нибудь полезное, мне надо попасть туда как можно скорее. Сегодня.
   
Утренняя толпа отвлекала трактирщицу, так что мне пришлось звякнуть о стойку железным драбом, прежде чем женщина вообще обратила на меня внимание. После оплаты отдельной комнаты прошлой ночью, а также завтрака и мытья этим утром драб представлял собой изрядную долю моих земных богатств, так что я придерживал его пальцем.
   
— Чего хотите? — спросила она, подойдя ко мне.
   
— Как далеко отсюда до Требона? — спросил я.
   
— По реке-то? Пара дней.
   
— Я не спрашивал, как долго. Мне нужно знать, как далеко… — сказал я, акцентируя последнее слово.
   
— Грубить-то не надо, — заметила она, вытирая руки о не слишком чистый фартук. — Вверх по реке шестьдесят километров или около того. Больше двух дней может выйти, смотря на барже идти или на гребной лодке, да еще какая погода будет.
   
— А по дороге сколько? — спросил я.
   
— Обожги меня, если знаю, — буркнула трактирщица, потом крикнула куда-то вдоль стойки: — Радд, как далеко до Требона по дороге?
   
— Три или четыре дня, — сказал обветренный, видавший виды мужчина, не поднимая взгляда от кружки.
   
— Я спросила, как далеко, — рявкнула она. — Дольше, чем рекой?
   
— Да куда как дольше. Около двадцати пяти лиг по дороге. Да еще дорога тяжелая, в гору.
   
Господне тело, ну кто в наши дни меряет расстояния в лигах? В зависимости от того, где вырос этот парень, лига может быть какой угодно: от четырех до пяти с половиной километров. Мой отец всегда заявлял, что лига — это вообще не единица измерения, просто способ для фермеров привязать хоть какие-то цифры к своим грубым представлениям о местности.
   
Однако это сказало мне, что Требон находится где-то в ста — ста тридцати километрах к северу. Лучше рассчитывать на худшее, но все равно не меньше ста километров.
   
Женщина за стойкой снова повернулась ко мне:
   
— Ну вот тебе. Теперь принести что-нибудь?
   
— Мне нужна фляга, если у вас есть, или бутыль с водой, если нет. И немного еды, которую можно взять в дорогу. Твердая колбаса, сыр, лепешка…
   
— Яблоки? — спросила она. — Сегодня есть чудные «рэд дженни». Хороши в дороге.
   
Я кивнул.
   
— И что у вас еще есть дешевого и непортящегося.
   
— На драб далеко не уедешь… — сказала она, бросив взгляд на стойку.
   
Я вытащил кошелек и с удивлением увидел в нем четыре драба и медный полпенни, на который не рассчитывал. Да я почти богат!
   
Трактирщица сгребла мои деньги и отправилась на кухню. Я поборол укол боли от полного разорения и стал быстро припоминать, что еще у меня с собой в сумке.
   
Трактирщица вернулась с двумя лепешками, толстой твердой колбасой, благоухающей чесноком, небольшой головкой сыра, запечатанной в воск, бутылкой воды, пятком роскошных ярко-красных яблок и мешочком моркови и картошки. Я сердечно поблагодарил ее и запихал припасы в сумку.
   
Сто километров. Я смогу попасть туда сегодня, если найду хорошую лошадь. Но хорошие лошади стоят денег…
   
   
Я вдохнул запах прогорклого жира и постучал в дверь Деви. Целую минуту я ждал, едва не подпрыгивая от нетерпения. Я понятия не имел, спит ли еще Деви в такой ранний час, но рискнуть стоило.
   
Деви приотворила дверь и улыбнулась.
   
— Вот так приятный сюрприз. — Она открыла дверь пошире. — Заходи, садись.
   
Я выдал ей свою лучшую улыбку:
   
— Деви, я просто…
   
Она нахмурилась.
   
— Заходи, — сказала она решительнее. — Я не обсуждаю дела на пороге.
   
Я вошел, и она закрыла за мной дверь.
   
— Садись. Если только не желаешь прилечь. — Она игриво кивнула на громадную кровать с балдахином в углу комнаты. — Ты не поверишь, какую историю я услышала сегодня утром, — сказала она, чуть не смеясь.
   
Я заставил себя расслабиться, несмотря на свое нетерпение. Деви не из тех, кого можно взять наскоком, и если я попытаюсь, то только разозлю ее.
   
— И что же ты слышала?
   
Она села по другую сторону стола и сложила руки.
   
— Прошлой ночью пара хулиганов попыталась облегчить кошелек юного студента. К их большому разочарованию, оказалось, что парень — новый Таборлин, хоть и еще учится. Он призвал на них огонь и молнию. Ослепил одного и отвесил другому такой тумак, что тот до сих пор в себя не пришел.
   
С минуту я сидел молча, впитывая информацию. Час назад это были бы лучшие новости, какие я только мог представить. Теперь они всего лишь задержка. Однако, несмотря на срочность моего нового дела, я не мог упустить шанс получить немного информации о ситуации из первых рук.
   
— Они не просто пытались ограбить меня, — сказал я.
   
Деви рассмеялась:
   
— Я так и знала, что это ты! Они ничего не знали о нем, кроме того, что у него рыжие волосы. Но для меня этого было достаточно.
   
— Я действительно ослепил одного? — спросил я. — А другой все еще без сознания?
   
— Честно говоря, не знаю, — призналась Деви. — Новости распространяются быстро, но в основном это сплетни.
   
Мой разум тут же завертелся вокруг нового плана.
   
— А ты могла бы запустить свою сплетню? — спросил я.
   
— Может, и да. — Она неприятно осклабилась. — Это ужасно интересно.
   
— Запусти мое имя, — сказал я. — Пусть все точно узнают, кто это был. Пусть узнают, что я абсолютно безумен и убью следующих, кто придет за мной. Я убью их самих, тех, кто их нанял, посредников, их семьи, их собак — в общем, всех.
   
Восхищение на лице Деви померкло и превратилось во что-то вроде отвращения.
   
— Слишком мрачно, тебе не кажется? Я ценю, что ты так привязан к своему кошельку, — она бросила на меня кокетливый взгляд, — и у меня в нем есть свой интерес. Но нет…
   
— Это были не воры, — сказал я, — Их наняли убить меня. — Деви смерила меня скептическим взглядом. Я отогнул воротник рубашки и показал повязку. — Я серьезно. Могу показать, куда один из них ткнул меня, когда я вырвался.
   
Нахмурившись, она встала и обошла стол.
   
— Ладно, покажи.
   
Я заколебался, потом решил, что лучше удовлетворить ее любопытство, поскольку еще придется просить об услуге. Я снял рубашку и положил ее на стол.
   
— Повязка грязная, — заявила Деви, словно это было для нее личным оскорблением. — Сними. — Она подошла к шкафчику в задней части комнаты и вернулась с черной сумкой медика и тазиком. Вымыв руки, она осмотрела мой бок. — Ты даже его не зашил? — недоверчиво спросила она.
   
— Я был слишком занят, — сказал я. — Убегал и прятался всю ночь.
   
Деви пропустила мои слова мимо ушей и принялась промывать рану с бесстрастной деловитостью, которая давала понять, что она училась в медике.
   
— Рана неприятная, но неглубокая, — сказала она. — Не во всех местах даже кожу разрезало. — Она встала и вытащила что-то из сумки, — Но все равно надо зашить.
   
— Я бы сделал это сам, — сказал я, — но…
   
— …но ты идиот, который даже не убедился, что хорошо промыл рану, — закончила она. — Если будет заражение, то так тебе и надо.
   
Она промыла мой бок и сполоснула руки в тазике.
   
— Хочу, чтоб ты знал: я делаю это потому, что у меня слабость к хорошеньким мальчикам, умственно неполноценным и людям, которые должны мне деньги. Я считаю это защитой капиталовложений.
   
— Да, мэм. — Я со свистом втянул воздух, когда Деви смазала рану антисептиком.
   
— Я думала, из тебя не должна идти кровь, — сухо заметила она. — Еще одна легенда оказалась ложью.
   
— Это как посмотреть… — Стараясь как можно меньше двигаться, я достал из сумки книжку и положил ей на стол. — Я принес тебе обратно «Особенности брачных игр драккусов обыкновенных». Ты была права, гравюры много к ним добавляют.
   
— Я знала, что тебе понравится. — Секунда молчания, и Деви принялась зашивать меня. Когда она снова заговорила, игривости в ее голосе почти не осталось. — Так эти парни действительно были наняты, чтобы убить тебя, Квоут?
   
Я кивнул:
   
— У них был магический компас и мой волос. Так они и узнали, что я рыжий.
   
— Лорды-леди, разве одно это не приведет Килвина в бешенство? — Она покачала головой. — Ты уверен, что их наняли не просто попугать тебя? Немного пощипать перышки, чтоб научить тебя уважать вышестоящих? — Она сделала паузу в зашивании и посмотрела на меня. — Ты же не был настолько глуп, чтобы одалживать денег у Хеффрона и его ребят?
   
Я покачал головой.
   
— Ты мой единственный ястреб, Деви, — улыбнулся я. — На самом деле именно поэтому я и зашел сегодня…
   
— О, а я-то думала, тебе просто нравится мое общество, — сказала она, возвращаясь к работе. Мне почудилась нотка раздражения в ее голосе. — Давай сначала покончим с этим.
   
Я обдумывал то, что она недавно сказала, довольно долго. Высокий сказал: «Давай покончим с этим», — но это могло означать что угодно.
   
— Возможно, они не пытались убить меня, — медленно согласился я. — Но у него был нож. Не нужен нож, если хочешь только поколотить человека.
   
Деви фыркнула:
   
— Мне не нужна кровь, чтобы заставить людей платить долги. Но она помогает.
   
Я поразмыслил и об этом, пока она закрепляла нитку и накладывала чистую повязку. Возможно, это должно было быть простым избиением — анонимное послание от Амброза, советующее мне уважать вышестоящих. Возможно, это просто попытка напугать меня и заставить сбежать. Я вздохнул, пытаясь не делать лишних движений.
   
— Я бы хотел верить, что дело обстоит именно так, но на самом деле… Кишками чую, они хотели крови.
   
Лицо Деви стало серьезным.
   
— В таком случае я пущу сплетню, — сказала она. — Не знаю, как насчет собак, но кое-что на мельницу слухов я капну, так что люди дважды подумают, прежде чем браться за такую работу. — Она хмыкнула, как-то горлом. — На самом деле они уже думают после прошлой ночи. Это заставит их трижды подумать.
   
— Очень тебе признателен.
   
— Невелика работа, — презрительно сказала Деви, вставая и отряхивая колени — Маленькая услуга, помощь другу. — Она вымыла руки в тазике и небрежно вытерла их о рубашку. — Что ж, давай послушаем твое дело, — сказала она, усаживаясь за стол и надевая на лицо деловую маску.
   
— Мне нужны деньги на быструю лошадь, — сказал я.
   
— Покинуть город? — Она изогнула бледные брови. — От меня ты так не уйдешь.
   
— Я не убегаю, — возразил я. — Но мне нужно проделать большой путь. Сто километров до вечера.
   
Деви чуть расширила глаза.
   
— Лошадь, которая сможет проделать такой путь, должна много стоить, — сказала она. — Почему не купить почтовую бумагу и не менять лошадей по дороге? Быстрее и дешевле.
   
— Там, куда я еду, нет почтовых станций, — объяснил я. — Вверх по реке, потом в горы. Маленький городок под названием Требон.
   
— Ладно, — сказала она. — Сколько ты хочешь?
   
— Мне нужны деньги, чтобы купить быструю лошадь, не особенно торгуясь. Плюс жилье, еда, может быть, подкуп… Двадцать талантов.
   
Деви фыркнула, потом, взяв себя в руки, прикрыла рот рукой.
   
— Нет. Прости, но нет. У меня, конечно, есть слабость к очаровательным юношам вроде тебя, но она не распространяется на голову.
   
— У меня есть лютня, — сказал я, ногой выдвигая футляр вперед. — В залог. Плюс что угодно из того, что здесь есть — Я поставил на стол сумку.
   
Она набрала воздуха, словно чтобы отказать мне, потом пожала плечами и полезла в сумку. Вытащила «Риторику и логику» и, мгновением позже, мою ручную симпатическую лампу.
   
— Опа, — с любопытством сказала Деви, передвигая выключатель и направляя свет на стену. — А вот это интересно.
   
Я поморщился.
   
— Все, кроме этого, — сказал я. — Я обещал Килвину, что никогда не выпущу ее из рук. Я дал слово.
   
Она посмотрела мне в глаза.
   
— Ты когда-нибудь слышал выражение: «Просящие не выбирают»?
   
— Я дал слово, — повторил я. Я отстегнул свои серебряные талантовые дудочки и подтолкнул их через стол, к «Риторике и логике». — Такие нелегко достать, сама знаешь.
   
Деви посмотрела на лютню, на книгу, на дудочки и испустила долгий глубокий вздох.
   
— Квоут, видимо, это важно для тебя, но цифры просто не складываются. Ты недостаточно хорош для таких денег. Ты едва дотягиваешь до четырех талантов, которые мне должен.
   
Ее слова задели меня, тем более что я знал: это правда.
   
Деви обдумала все еще секунду, потом решительно покачала головой.
   
— Нет, один только процент… Через два месяца ты будешь должен мне тридцать пять талантов.
   
— Или что-то равноценное взамен, — сказал я.
   
Она одарила меня мягкой улыбкой.
   
— А что у тебя есть, что стоит тридцати пяти талантов?
   
— Доступ в архивы.
   
Деви выпрямилась. Легкая покровительственная улыбка застыла на ее лице.
   
— Ты врешь.
   
Я покачал головой.
   
— Я знаю, туда есть другой путь. Я его еще не нашел, но найду.
   
— Слишком много «если».
   
Голос Деви был полон скепсиса. Но в ее глазах загорелось нечто большее, чем просто желание, — нечто, похожее на голод или жажду. Я понял, что она хочет попасть в архивы так же отчаянно, как и я. А может, и больше.
   
— Это то, что я предлагаю, — сказал я. — Если смогу отдать тебе долг, я это сделаю. Если нет, то, когда найду вход в архивы, поделюсь с тобой.
   
Деви посмотрела на потолок, словно подсчитывая вероятности в голове.
   
— При таком залоге и возможности доступа в архивы я могу одолжить тебе десяток талантов.
   
Я встал и забросил сумку на плечо.
   
— Боюсь, мы здесь не торгуемся, — сказал я. — Я просто информирую тебя об условиях ссуды. — Я улыбнулся. — Двадцать талантов или ничего. Прости, что не пояснил с самого начала.
  
  
   
    
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ
    
СТРАННОЕ ПРИТЯЖЕНИЕ
   
   
Тремя минутами позже я подошел к дверям ближайших конюшен. Хорошо одетый сильдиец улыбнулся и сделал шаг вперед, приветствуя меня.
   
— О, юный сэр, — сказал он, протягивая мне руку. — Мое имя Каэрва. Могу я спросить…
   
— Мне нужна лошадь, — сказал я, быстро пожимая его руку. — Здоровая, отдохнувшая и накормленная. Такая, которая осилит шесть часов тяжелой скачки.
   
— Конечно, конечно, — сказал Каэрва, потирая руки и кивая. — Все возможно по воле божьей. Я был бы рад…
   
— Послушайте, — снова перебил его я. — Я спешу, так что нам придется пропустить церемонии. Я надеюсь, вы не будете терять мое время демонстрацией кляч и пони. Если я не куплю лошадь в течение десяти минут, я уйду и куплю ее в другом месте. — Я поймал его взгляд: — Лхинсатва?
   
Сильдиец пришел в ужас.
   
— Сэр, но покупка лошади никогда не совершается столь поспешно. Вы даже жену за десять минут не выберете, а в дороге лошадь куда важнее жены. — Он конфузливо улыбнулся. — Даже сам господь не…
   
Я снова оборвал его:
   
— Он сегодня лошадь не покупает. Покупаю я.
   
Тощий сильдиец замолчал и попытался собраться с мыслями.
   
— Ладно, — сказал он мягко, больше себе, чем мне. — Лхин, пойдемте и посмотрим, что у нас есть.
   
Он провел меня вокруг стойл в маленький загон и показал в направлении ограды:
   
— Вот эта кобылка в яблоках столь надежна, что на лучшую и надеяться нельзя. Она отвезет вас…
   
Я проигнорировал его и оглядел полдесятка кляч, понуро стоящих у ограды. Хотя у меня не было ни средств, ни причины держать лошадь, я мог отличить хорошую от плохой. Ни одна из тех, что я там увидел, даже не приближалась к моим требованиям.
   
Понимаете, бродячие артисты живут и умирают рядом с лошадьми, которые тянут их фургоны, и родители не пренебрегали моим образованием в этой области. Уже к восьми годам я мог оценить лошадь и узнать хорошую. Горожане регулярно пытались сбыть нам полудохлую или загнанную клячу, зная, что к тому времени, как мы обнаружим ошибку, мы будем в километрах и днях пути от них. Уйма неприятностей ожидала человека, продавшего соседу больную хромоногую клячу, но что за беда обдурить одного из этих грязных вороватых руэ?
   
Я повернулся к лошаднику и нахмурился:
   
— Вы только что потеряли две драгоценные минуты моего времени, полагаю, вы все еще не понимаете ситуацию. Я буду предельно ясен: мне нужна быстрая лошадь, готовая к тяжелой поездке сегодня. За это я заплачу быстро, твердой монетой и без жалоб. — Я вытащил свой снова потяжелевший кошелек и потряс его, давая хозяину послушать звон чистого сильдийского серебра внутри. — Если вы продадите мне лошадь, которая потеряет подкову и захромает или пугается теней, я упущу важную возможность. Практически неповторимую. Если это произойдет, я не стану возвращаться и требовать назад деньги. Я приду пешком в Имре этой же ночью и подожгу ваш дом. И когда вы выбежите из передней двери в ночной рубашке и колпаке, я вас убью, зажарю и съем. Прямо здесь, на вашем газоне, под взглядами соседей.
   
Я смерил его смертельно серьезным взглядом.
   
— Вот такое у меня к вам деловое предложение, Каэрва. Если вам оно не нравится, скажите, и я пойду куда-нибудь в другое место. В противном случае прекращайте этот парад кляч и покажите мне настоящую лошадь.
   
Маленький сильдиец посмотрел на меня больше ошарашенно, чем испуганно. Я видел, как он пытается на ходу разобраться в ситуации. Он наверняка решил, что я либо сумасшедший и брежу, либо я сын какого-нибудь важного вельможи. Либо и то и другое.
   
— Очень хорошо, — сказал он, убирая из голоса льстивость и подобострастие. — Когда вы сказали «тяжелая поездка», насколько тяжелую вы имели в виду?
   
— Очень тяжелую, — ответил я. — Мне надо проехать за сегодня сто километров. По грунтовым дорогам.
   
— Седло и сбруя вам тоже понадобятся?
   
Я кивнул.
   
— Никакой роскоши, ничего нового.
   
Он глубоко вздохнул:
   
— Ладно, и как много вы готовы потратить?
   
Я покачал головой и изобразил суровую улыбку.
   
— Покажите мне лошадь и назовите цену. Вольдер прекрасно подойдет. Пусть даже он будет немного диковатым, если это просто от избытка энергии. Хорошая вольдерская помесь может подойти или кхершаенская дальнобежная.
   
Каэрва кивнул и повел меня обратно, к широким дверям конюшен.
   
— У меня есть кхершаенец. Только чистокровный. — Он указал на одно из стойл. — Выведи нашего черного красавца, быстро-быстро.
   
Мальчик бросился исполнять.
   
Лошадник повернулся ко мне:
   
— Роскошное животное. Я его погонял, прежде чем купить, просто чтобы удостовериться. Скакал галопом больше километра и даже не вспотел, аллюр самый гладкий, какой я вообще видел, и я не лгу вашей светлости на этот счет.
   
Я кивнул: чистокровный кхершаенец великолепно подходил для моих нужд. Они обладают легендарной выносливостью, но и от цены никуда не уйдешь. Хорошо обученная дальнобежная лошадь стоила десяток талантов.
   
— Сколько ты просишь за него?
   
— Я хочу две полные марки, — ответил он без тени смущения или подобострастия в голосе.
   
Тейлу милосердный, двадцать талантов. Подковы у него, что ли, серебряные, раз он столько стоит?
   
— Я не в настроении долго торговаться, Каэрва, — коротко сказал я.
   
— Вы прекрасно донесли эту мысль, милорд, — сказал он. — Я говорю честную цену. Вот сейчас увидите почему.
   
Мальчик поспешно вывел громадного лоснящегося жеребца: по меньшей мере восемнадцать ладоней в холке, с гордо посаженной головой и черного от носа до кончика хвоста.
   
— Он любит бегать, — сказал Каэрва с искренним восхищением и провел рукой по гладкой черной шее. — И посмотрите на масть. Ни одного светлого волоска не найдете. Вот почему он стоит двадцатку, а не шима.
   
— Мне масть не важна, — рассеянно сказал я, оглядывая жеребца на предмет повреждений или признаков старости. Ничего такого не нашлось: он был молодой, сильный и весь лоснился. — Мне просто надо быстро ехать.
   
— Я понимаю, — извиняющимся тоном сказал лошадник. — Но я-то не могу не обращать внимания на масть. Если я подожду оборот-другой, какой-нибудь юный лорд заплатит за один только его шикарный вид.
   
Я понимал, что это правда.
   
— У него есть имя? — спросил я, медленно подходя к черному коню и позволяя ему обнюхать мои руки, привыкнуть ко мне. В сделке можно торопиться, но в знакомстве с лошадью — никогда. Только дурак портит первое впечатление от знакомства у горячего молодого кхершаенца.
   
— Такого, чтобы пристало к нему, нет.
   
— Как же тебя зовут, мальчик? — мягко спросил я, просто чтобы он привык к звуку моего голоса. Жеребец изящно обнюхал мою руку, внимательно рассматривая меня большим умным глазом. Он не отпрянул, но и не расслабился. Я продолжал говорить, подходя все ближе, надеясь, что он успокоится от звука моего голоса. — Ты заслуживаешь хорошего имени. Не хотел бы я, чтобы какой-нибудь лордик, заблуждающийся насчет своего ума, повесил на тебя дурацкую кличку вроде Полночь, Сажа или Новичок.
   
Я подошел еще ближе и положил руку жеребцу на шею. Его шкура дернулась, но руку он не сбросил. Мне нужно было прочувствовать его характер не меньше, чем энергию и выносливость. Я не мог позволить себе риск упасть с норовистой лошади.
   
— Кто-нибудь поумнее нарек бы тебя Смолой или Угольком — невзрачные, скучные имена. Или Графитом — малоподвижное имя. Сами небеса против того, чтобы ты получил кличку Черныш — совершенно неподходящее имечко для такого принца, как ты.
   
Мой отец всегда разговаривал с лошадьми таким образом: постоянной успокаивающей литанией. Я гладил коня по шее и продолжал говорить, совершенно не заботясь о том, что именно говорю. Слова для лошади ничего не значат — важен тон вашего голоса.
   
— Ты проделал долгий путь. У тебя должно быть гордое имя, чтобы народ не считал тебя обычной лошадью. Твой предыдущий хозяин был сильдийцем? — спросил я. — Be ваналои. Ту териам кета. Палан те?
   
Я почувствовал, как конь успокаивается от звуков знакомого языка. Я обошел его с другой стороны, так же тщательно оглядывая и давая ему привыкнуть к моему присутствию.
   
— Ту Кетха? — спросил я его. «Ты Уголь?» — Ту Махне? — «Ты Тень?»
   
Я хотел сказать «Сумрак», но не смог припомнить сиарского слова. Но я не запнулся и просто продолжал болтать, говоря что попало и осматривая его копыта: нет ли трещин или сколов.
   
— Ту Кетх-Селхан? — «Ты Начало Ночи?»
   
Огромный черный жеребец наклонил голову и обнюхал меня.
   
— Похоже, тебе понравилось? — сказал я со смешком, зная, что на самом деле конь учуял запах мешочка с сушеными яблоками, лежащего в одном из карманов моего плаща. Важно, что теперь он признал меня за своего. Если он достаточно освоился, чтобы обнюхивать меня в поисках еды, мы сможем хорошо поладить в тяжелой дневной поездке.
   
— Кетх-Селхан, кажется, ему подходит, — сказал я, снова поворачиваясь к Каэрве. — Еще что-нибудь, что мне нужно знать?
   
Каэрва вроде бы отчего-то смутился.
   
— Он немного пуглив с правой стороны.
   
— Немного?
   
— Совсем немного. Он может быть склонен шарахаться с этой стороны, но я никогда не видел, чтобы он это делал.
   
— Как он обучен? Короткие поводья или бродячий стиль?
   
— Короткие.
   
— Отлично. У вас есть еще минута, чтобы завершить эту сделку. Это хорошее животное, но я не стану платить за него двадцать талантов.
   
Я говорил с уверенностью в голосе, но без всякой надежды в сердце. Конь был роскошный, и масть делала его достойным по меньшей мере двадцати талантов. Однако надо было попытаться сбить цену хотя бы до девятнадцати — тогда у меня останутся деньги на еду и жилье в Требоне.
   
— Ладно, — сказал Каэрва. — Шестнадцать.
   
Только годы сценической подготовки не позволили мне разинуть рот от его внезапной скидки.
   
— Пятнадцать. — Я изобразил раздражение. — И это включая седло, упряжь и суму овса.
   
Я начал доставать деньги из кошелька, словно сделка уже совершилась.
   
Невероятно, но Каэрва кивнул и велел одному из мальчиков принести седло и упряжь.
   
Я отсчитывал деньги в его ладонь, пока помощник седлал черного великана. Сильдиец неловко отводил глаза.
   
Если б я не знал лошадей так хорошо, то подумал бы, что меня пытаются надуть. Возможно, лошадь краденая или торговец отчаянно нуждался в деньгах.
   
Мне было все равно, в чем причина, — мне просто перепала удача. К тому же это значило, что я могу продать коня с некоторой выгодой, после того как доеду до Требона. Честно говоря, мне все равно придется продать его при первой возможности, даже если я потеряю деньги на сделке. Конюшня, еда и уход для такого коня стоили бы мне пенни в день. Я не мог себе позволить содержать его.
   
Я сунул свою сумку в седельную суму, проверил подпругу и стремена, потом вскочил на спину Кетх-Селхана. Он немного протанцевал вправо, готовый двинуться в путь. Так мы с ним и поступили: я тряхнул поводьями, и мы отправились в дорогу.
   
   
Большинство проблем с лошадьми никак с ними самими не связаны — они растут из невежества всадника. Люди плохо подковывают своих лошадей, неправильно седлают, мало кормят, а потом жалуются, что им втюхали хромоногую клячу с провислой спиной и дурным нравом.
   
Я в этом деле разбирался. Родители научили меня ездить верхом и ухаживать за лошадьми. Хотя большая часть моего опыта относилась к более крепким породам, выведенным скорее для таскания повозок, чем для скачки, я хорошо представлял, как быстро покрыть большое расстояние.
   
Многие люди, торопясь, сами осложняют себе путешествие. Они с самого начала срываются в смертельный галоп, а потом обнаруживают, что их лошадь захромала или вообще едва жива после часа езды. Чистой воды идиотизм. Только дюжинноцветный гад может так обращаться с лошадью.
   
Но если быть полностью честным, я бы заездил Кетх-Селхана до смерти — лишь бы он вовремя довез меня до Требона. Бывают времена, когда мне хочется быть идиотом. Я бы целый десяток лошадей загнал, если бы это помогло мне собрать больше информации о чандрианах и о том, почему они убили моих родителей.
   
Но в конце концов, не было никакого смысла думать об этом. Мертвая лошадь не довезет меня до Требона — только живая.
   
Поэтому я для разогрева пустил Кетх-Селхана неторопливым шагом. Он был готов бежать быстрее, возможно, чуя мое собственное нетерпение, и это было бы прекрасно, если бы мне был нужен километр-другой. Но он был нужен мне на сто, а то и на все сто двадцать километров, а это означало терпение. Мне приходилось дважды возвращать его на шаг, прежде чем он с этим согласился.
   
После полутора километров я ненадолго пустил коня рысью. Его аллюр был ровен даже для кхершаенца, но на рыси всегда трясет, а мои свежие швы на боку нещадно дергало. Еще через полтора километра я пустил его легким галопом. Только когда мы отъехали от Имре на пять или шесть километров и вышли на ровный прямой участок дороги, я позволил ему скакать галопом.
   
Наконец дождавшись такой возможности, жеребец бросился вперед. Солнце еще только досушивало утреннюю росу, и фермеры, убиравшие пшеницу и ячмень, поднимали головы, когда мы с грохотом проносились мимо. Кетх-Селхан был быстр; настолько быстр, что ветер рвал с меня плащ и полоскал его за моей спиной, как флаг. Я знал, что наверняка выгляжу сейчас весьма театрально и внушительно, но быстро устал от напряжения в шее и снял плащ, запихав его в седельную суму.
   
Когда мы проезжали через рощицу, я притормозил Селхана до рыси. Так он мог немного отдохнуть, и мы не рисковали, завернув за угол, наткнуться на поваленное дерево или медленно двигающуюся телегу. Когда мы снова выехали на открытое пространство и смогли ясно видеть дорогу впереди, я снова дал коню волю, и мы почти полетели.
   
После полутора часов Селхан вспотел и стал тяжело дышать, но все же чувствовал себя лучше, чем я, совершенно стерший ноги. Я был молод и в хорошей форме, но не сидел в седле много лет. Верховая езда задействует иные мышцы, чем ходьба, а скакать галопом почти так же тяжело, как бежать, если только вы не хотите заставить лошадь работать вдвое больше.
   
Сказать, что я обрадовался следующей роще, будет некоторым преуменьшением. Я соскочил с седла и прошелся, давая нам обоим честно заслуженный отдых. Я разрезал одно яблоко и отдал большую часть коню. По моим подсчетам, мы проехали около пятидесяти километров, а солнце еще даже не подошло к зениту.
   
— Это легкая часть, — сказал я Селхану, любовно гладя его по шее. — Господи, да ты великолепен. Ты ведь еще и наполовину не выдохся.
   
Мы прошли около десяти минут, а потом нам посчастливилось наткнуться на небольшой ручей под деревянным мостом. Я дал коню попить, а потом увел прочь, пока он не выпил слишком много.
   
Затем снова сел в седло и постепенно разогнал коня до галопа. Мои ноги горели и болели, когда я склонялся над его шеей. Барабанная дробь копыт вторила бесконечной песне ветра, обжигающего мне уши.
   
Первое препятствие возникло около часа спустя: нам пришлось переходить широкий ручей. Он никак не был коварным, но мне пришлось расседлать коня и перенести все через поток, чтобы случайно не намочить. При мокрой сбруе я не смог бы проскакать еще несколько часов.
   
По другую сторону ручья я обтер Селхана своим одеялом и заново оседлал. Это заняло где-то с полчаса, а значит, он не только отдохнул, но и остыл. Так что мне опять пришлось его медленно разогревать: шаг, рысь и легкий галоп. В целом этот ручей стоил мне часа времени. Я тревожно думал, не будет ли еще одного — холод может проникнуть в мышцы Селхана, и, если это случится, сам Тейлу не сможет снова разогнать его до галопа.
   
Час спустя я проехал через маленький городок — едва ли больше, чем церковь да таверна, случайно оказавшиеся бок о бок. Здесь я остановился, только чтобы дать Селхану напиться из корыта. Я размял свои затекшие ноги и обеспокоенно посмотрел на солнце.
   
После этого поля и фермы встречались реже и располагались дальше друг от друга. Деревья стали гуще и толще. Сузившаяся дорога оказалась не в лучшем состоянии: местами она была усыпана камнями, местами размыта. Это заставляло ехать все медленнее и медленнее. Но, по правде говоря, ни в Селхане, ни во мне не осталось больше задора для галопа.
   
Наконец мы подошли к еще одному ручью, пересекавшему дорогу, — небольшому, не более тридцати сантиметров в самом глубоком месте. Вода имела острый неприятный запах, сказавший мне, что выше по течению стоит дубильня или очистительный заводик. Моста не было, и Кетх-Селхан медленно перешел ручей, осторожно ставя копыта на каменистое дно. Я мельком подумал, как ему, должно быть, приятно погружать ноги в воду после дневного перехода.
   
Ручей не слишком нас задержал, но в следующие полчаса пришлось пересекать его еще три раза, поскольку он извивался туда-сюда поперек дороги. Впрочем, это было не более чем неудобство — ручей нигде не бывал глубже полуметра. Каждый раз, как мы переходили его, едкий запах становился сильнее. Растворители и кислоты — если не очистительный завод, то по меньшей мере шахта. Я держал поводья в руках, готовый поднять голову Селхана, если он вдруг вздумает попить, но он был для этого слишком умен.
   
После долгого легкого галопа я выехал на холм и увидел внизу, в маленькой, заросшей травой долине, перекресток. Прямо под указательным столбом сидел лудильщик. Один из двух его ослов был так загружен тюками и сумками, что, казалось, готов откинуть копыта прямо здесь и сейчас. При этом второй, совершенно без груза, стоял у обочины грунтовой дороги и пасся, а рядом с ним громоздилась гора разнообразного хлама.
   
Лудильщик сидел на маленьком табурете, прямо на дороге, и выглядел удрученным. Когда он увидел, как я съезжаю по склону холма, его лицо просветлело.
   
Подъехав поближе, я прочитал знак. К северу лежал Требон, к югу — Темфолз. Приблизившись к лудильщику, я натянул поводья. Мы с Селханом оба могли здесь отдохнуть, а я не настолько спешил, чтобы не пообщаться с лудильщиком. Наверняка он мне скажет, сколько осталось ехать до Требона.
   
— Привет! — поздоровался лудильщик, поднимая голову и прикрывая глаза рукой. — У тебя вид паренька, которому что-то нужно.
   
Он был пожилой, лысый, с круглым дружелюбным лицом.
   
Я рассмеялся.
   
— Мне нужна куча всего, лудилыцик, но не думаю, что у тебя что-нибудь из этого завалялось в мешках.
   
Он радостно улыбнулся:
   
— А вот не стоит прям так спешить… — и умолк, на мгновение опустив глаза и раздумывая. Когда он снова встретился со мной взглядом, его лицо было все таким же дружелюбным, но куда более серьезным. — Послушай, буду с тобой честен, сынок. Моя ослица разбила себе переднее копыто и не может везти груз. Я застрял здесь, пока не найду какой-нибудь помощи.
   
— В обычный день ничто не могло бы осчастливить меня больше, чем помощь тебе, лудильщик, — сказал я. — Но мне нужно как можно быстрее попасть в Требон.
   
— Это дело невеликое. — Он кивнул на северный холм. — Ты всего в километре от него. Если б ветер дул на юг, ты б унюхал дым.
   
Я посмотрел в направлении, в котором он указал, и увидел дым, поднимающийся из-за холма. Меня накрыло огромной волной облегчения: еще только час пополудни, а я уже добрался до места.
   
Лудильщик продолжал:
   
— А мне надо попасть на Ивсдаунские пристани. — Он кивнул на восток. — Я договорился с кораблем ниже по реке и очень не хочу его упустить. — Он многозначительно оглядел моего коня: — Но мне нужно новое вьючное животное, чтобы везти поклажу…
   
Похоже, удача повернулась наконец ко мне лицом. Селхан — великолепная лошадь, но теперь, когда я уже добрался до Требона, он будет только поглощать мои ограниченные ресурсы.
   
Однако, если ты хочешь что-то продать, никогда не стоит этого показывать.
   
— Уж больно хорошая лошадь, чтоб ее навьючивать, — заявил я, похлопывая Кетх-Селхана по шее. — Это чистокровный кхершаенец, и могу сказать, что лучшего коня я не видел за всю жизнь.
   
Лудильщик скептически оглядел жеребца.
   
— Он выдохся, вот чего, — сказал он. — У него не осталось сил даже на один километр.
   
Я соскочил с седла и пошатнулся: нетвердые ноги чуть не подогнулись подо мной.
   
— Отдай ему должное, лудильщик. Он проехал сегодня весь путь от Имре.
   
Лудильщик хмыкнул:
   
— Ты неплохой враль, парень, но тебе пора бы знать, когда остановиться. Если приманка слишком велика, рыбка не клюнет.
   
Мне даже не пришлось изображать ужас.
   
— Прости, я не представился. — Я протянул руку. — Меня зовут Квоут, я бродячий актер из эдема руэ. Даже в самый черный день я не стал бы лгать лудильщику.
   
Он, немного ошеломленный, пожал мою руку.
   
— Ну, тогда мои искренние извинения тебе и твоей семье. Редко увидишь кого из вашего народа одного на дороге. — Он критически оглядел коня. — Весь путь из Имре, ты сказал? — Я кивнул. — Это что же, около ста километров? Адская скачка… — Он посмотрел на меня и понимающе заулыбался: — Как твои ноги?
   
Я ухмыльнулся в ответ.
   
— Лучше просто сказать, что я с удовольствием снова ими похожу. Конь, пожалуй, потянет еще километров пятнадцать, а вот о себе такого сказать не могу.
   
Лудильщик оглядел жеребца и испустил бурный вздох.
   
— Ну, как я уже сказал, ты на мели меня застал. Сколько ты за него хочешь?
   
— Ну-у, — начал я, — Кетх-Селхан — чистокровный кхершаенец, прекрасной масти, и это нельзя не заметить. На нем нет и пятнышка. Ни единого белого волоска…
   
Лудильщик расхохотался:
   
— Беру свои слова назад, — сказал он. — Ты ужасный враль.
   
— Не вижу, что тут смешного, — слегка натянуто отозвался я.
   
Лудильщик странно посмотрел на меня.
   
— Ни единого белого волоска, ага. — Он кивнул мимо меня на зад Селхана. — Ну, если он весь черный, то я — Орен Велсайтер.
   
Я повернулся и увидел, что на левой задней ноге Кетх-Селхана появился отчетливый белый носок, доходящий до скакательного сустава. Пораженный, я подошел и наклонился посмотреть. Носок был не совсем чисто белый — скорее уж застиранный серый. Я принюхался и уловил слабый запах ручья, который мы пересекали на последнем отрезке нашего пути… Растворители.
   
— Вот ведь шимов гад, — ошарашенно протянул я. — Он продал мне крашеную лошадь.
   
— Разве имя не предупредило тебя? — ухмыльнулся трактирщик. — Кетх-Селхан? Господи, парень, кто-то, вспоминая тебя, сейчас здорово веселится.
   
— Его имя означает «сумрак», — сказал я.
   
Лудильщик покачал головой:
   
— Твой сиару порядком заржавел. «Кетх-Селем» будет «начало ночи»! «Селхан» значит «носок». Его имя — «один носок».
   
Я припомнил реакцию барышника, когда выбирал имя. Неудивительно, что парень так разнервничался и запросто сбросил цену. Он решил, что я разгадал его маленький секрет.
   
При виде моего лица лудильщик расхохотался и похлопал меня по спине.
   
— Да не мучайся так, парень. Это время от времени случается даже с лучшими из нас. — Он отвернулся и начат рыться в своих тюках. — Думаю, у меня есть кое-что, что тебе понравится. Позволь предложить тебе сделку.
   
Он снова повернулся ко мне и протянул что-то черное и скрученное, как кусок обточенного водой дерева.
   
Я взял это у него и осмотрел. На ощупь оно было тяжелое и холодное.
   
— Кусок шлака? — спросил я. — У тебя кончились волшебные бобы?
   
Лудильщик показал булавку, зажатую в другой руке. Он поднес ее на пол-ладони к камню и отпустил. Вместо того чтобы упасть, булавка рванулась вбок и прилипла к гладкому куску черного металла.
   
Я уважительно присвистнул.
   
— Лоденник? Я никогда их не видел.
   
— Формально это требонник, — просто сказал он. — Поскольку вблизи Лодена он никогда не бывал, а Требон совсем радом. В Имре этой красотой многие могут заинтересоваться…
   
Я рассеянно кивнул, вертя камень в руках. Мне всегда хотелось увидеть тяговик — с самого детства. Я оторвал булавку, чувствуя странное притяжение, которое влекло ее к гладкому черному металлу. Поразительно: в моей руке кусочек звездного железа.
   
— Сколько, ты считаешь, он стоит? — спросил я.
   
Лудильщик втянул воздух сквозь зубы.
   
— Ну, я считаю, что прямо здесь и сейчас он стоит как раз одного чистокровного кхершаенского вьючного мула…
   
Я повернул камень боком, оттянул булавку и позволил ей снова прилипнуть.
   
— Беда в том, лудильщик, что я влез в долги у опасной женщины, чтобы купить эту лошадь. Если я не продам ее хорошо, то попаду в отчаянное положение.
   
Он кивнул.
   
— Если ты возьмешь за кусок звездного железа такого размера меньше восемнадцати талантов, то прорежешь дыру в собственном кошельке. Его купят ювелиры или богатеи — как диковинку. — Он постучал себе по носу. — Но если ты отправишься в Университет, то поступишь еще лучше. Артефакторы просто обожают лоденники, и алхимики тоже. Если ты поймаешь кого-нибудь из них в хорошем настроении, получишь еще больше.
   
Это была хорошая сделка. Манет рассказывал, что лоденники высоко ценятся и их трудно достать. Не только из-за их гальванических свойств, но и потому, что кусочки небесного железа часто содержат примеси редких металлов. Я протянул руку.
   
— Буду рад заключить сделку.
   
Мы торжественно пожали руки, затем, когда лудильщик потянулся к поводьям, я спросил:
   
— А что ты дашь мне за седло и сбрую?
   
Я немного беспокоился, что лудильщик обидится на мое выманивание, но он расплылся в улыбке.
   
— Вот ушлый паренек, — хохотнул он. — Мне нравятся ребята, которые не боятся добиваться большего. А что ты хочешь? У меня здесь есть прекрасное шерстяное одеяло. Или хорошую веревку? — Он вытащил моток из одного из своих тюков. — Всегда полезно иметь при себе кусок веревки. Или как насчет этого? — Он повернулся ко мне с бутылкой в руках и подмигнул. — У меня есть немного великолепного авеннийского фруктового вина. Я отдам тебе все три бутылки за сбрую.
   
— Мне бы не помешало запасное одеяло, — признался я. Но тут мне пришла в голову мысль. — У тебя есть одежда примерно моего размера? За последнее время я поистратил кучу рубашек.
   
Старик помедлил, держа веревку и бутылку вина, потом пожал плечами и начал рыться в тюках.
   
— А ты слышал что-нибудь про свадьбу в этих краях? — спросил я. Лудильщики всегда в курсе всех событий.
   
— Про маутеновскую-то? — Он завязал один тюк и начал рыться в другом. — Не хочу тебя огорчать, но ты ее пропустил. Вчера была.
   
Мой желудок сжался от его небрежного тона. Если там случилось побоище, то лудильщик наверняка должен был об этом слышать. Я оцепенел от ужасной мысли: я влез в долги и проехал полпути до гор, гоняясь за призраками.
   
— А ты там был? Ничего странного не случилось?
   
— Ага, вот оно! — Лудильщик повернулся и протянул мне рубаху из простого домотканого холста. — Боюсь, не особенно роскошная, зато новая. Ну, почти.
   
Он приложил рубашку к моей груди, чтобы проверить, подходит ли она.
   
— Свадьба-то? — подсказал я.
   
— Что? А, нет, я там не был. Хотя вполне себе событие, насколько я понимаю. Единственная дочь Маутенов, и они хорошо ее провожали. Несколько месяцев планировали.
   
— Так ты не слышал, чтобы там произошло что-нибудь странное? — спросил я, чувствуя, как сердце мое падает.
   
Он пожал плечами.
   
— Да я уж сказал, что там не был. Я был около литейных заводов последнюю пару дней. — Он кивнул на запад. — Торговал с промывщиками и народом высоко в горах. — Он постучал себя по виску, словно вспомнив что-то. — Это напомнило мне: я нашел кое-что в холмах. — Он снова покопался в вещах и вытащил плоскую бутыль толстого стекла. — Если не хочешь вина, может, чего-нибудь покрепче?
   
Я начал было качать головой, но тут понял, что домашним брендом можно промыть бок сегодня вечером.
   
— А что… — сказал я. — Смотря по остальному предложению.
   
— Вот это серьезный юный джентльмен, — торжественно провозгласил он. — Я отдам тебе одеяло, обе бутылки и моток веревки.
   
— Ты щедр, лудильщик. Но я лучше возьму рубашку вместо веревки и вина. Они будут просто мертвым грузом в моей сумке, а мне еще надо много пройти.
   
Лудильщик немного скис, но пожал плечами.
   
— Твой выбор, конечно. Одеяло, рубашка, бренд и три йоты.
   
Мы пожали руки, и я помог ему загрузить Кетх-Селхана, смутно чувствуя, что обидел его, отвергнув предыдущее предложение. Десятью минутами позже лудильщик направился на восток, а я на север, через зеленые холмы — к Требону.
   
Я был рад пройти последние полкилометра пешком, разминая затекшие ноги и спину. Перевалив через холм, я увидел Требон, раскинувшийся внизу, зажатый в глубокой чаше между холмами. Городок оказался невелик по любым меркам — пожалуй, не больше сотни строений, раскиданных по сторонам десятка петляющих утоптанных земляных улочек.
   
Еще в детстве, в труппе, я научился оценивать города. Это очень похоже на «просчитывание» публики, когда играешь в таверне. Ставки, конечно, повыше: сыграй в таверне не ту песню, и тебя освищут, но недооцени целый город — и все может пойти куда хуже.
   
Итак, я оценивал Требон. Стоит в стороне от наезженных дорог, примерно посередине между фермерским и шахтерским городками. Вряд ли люди здесь сразу подозрительно относятся к незнакомцам, но город достаточно мал, поэтому все с первого взгляда поймут, что ты не из местных.
   
Я удивился, увидев, что люди выставляют у своих домов соломенные пугала. Это означало, что, несмотря на близость к Имре и Университету, Требон — действительно отсталая и захолустная община. В каждом городе есть какой-нибудь свой праздник урожая, но в наши дни большинство довольствуется зажиганием костра и обжираловкой. То, что здесь, в Требоне, люди следовали старой народной традиции, значило, что они более суеверны, чем я предположил поначалу.
   
Но все равно мне было приятно увидеть соломенные пугала. Я питаю склонность к традиционным праздникам урожая, суевериям и всему такому — это немного смахивает на театр.
   
Тейлинская церковь оказалась самым красивым зданием в городке; в три этажа высотой, она была сложена из блоков тесаного камня. Ничего странного, но такого огромного железного колеса, как прибитое над парадным входом высоко над землей, я, пожалуй, никогда раньше не видел. Кроме того, оно было из настоящего железа, а не из раскрашенного дерева, и при высоте в три метра наверняка весило не меньше тонны. В любом другом месте такая нарочитость встревожила бы меня, но, поскольку Требон был шахтерским городком, я предположил, что колесо является скорее городской гордостью, чем символом фанатичной веры.
   
Почти все прочие дома в городе — построенные из грубой древесины, с крышами из кедровой дранки — жались поближе к земле. Трактир, однако, выглядел весьма респектабельно: высотой в два этажа, с оштукатуренными стенами и красной глиняной черепицей на крыше. Там просто обязан был найтись кто-то, побольше знающий о свадьбе.
   
В трактире сидела лишь горстка людей — неудивительно, ведь страда была в самом разгаре и оставалось еще пять или шесть часов дневного света. Я напустил на лицо как можно более встревоженное выражение и направился к стойке, где был трактирщик.
   
— Извините, — сказал я. — Мне очень неприятно вас беспокоить, но я кое-кого ищу.
   
Темноволосый трактирщик отозвался привычно хмуро:
   
— И кого?
   
— Мою кузину, — объяснил я. — Она была здесь на свадьбе, и я слышал…
   
При слове «свадьба» хмурое лицо трактирщика совершенно закаменело. Двое мужчин, сидевших за стойкой чуть поодаль, отвернулись. Я чувствовал, как они стараются не смотреть в мою сторону. Значит, все правда: случилось что-то ужасное.
   
Трактирщик вытянул руку вперед и впечатал пальцы в стойку. Я целую секунду пытался понять, зачем это, пока не заметил, что он касается железной головки гвоздя, загнанного в доски стойки.
   
— Дурное дело, — коротко ответил он. — Больше ничего не скажу.
   
— Пожалуйста, — взмолился я, подпуская в голос еще тревоги. — Я навещал семью в Темфолзе, когда дошел слух о том, что случилась какая-то беда. Там все заняты уборкой последней пшеницы, так я пообещал, что схожу сюда и узнаю, что за беда такая.
   
Трактирщик смерил меня взглядом с ног до головы. Он мог выпроводить охотника за новостями, праздного зеваку, но не мог отказать мне в нраве узнать, что случилось с моей родственницей.
   
— Наверху есть одна из тех, кто там был, — коротко сказал он. — Не отсюда. Может быть, твоя кузина.
   
Свидетель! Я открыл рот, чтобы задать еще один вопрос, но трактирщик покачал головой.
   
— Я ни шиша об этом не знаю, — отрезал он. — И не собираюсь, так-то. — Он отвернулся, внезапно заинтересовавшись пробками своих пивных бочонков. — Наверху, в дальнем конце коридора, слева.
   
Я пересек зал и поднялся по лестнице, чувствуя, как все они отвернулись. Их молчание и тон трактирщика объяснили, что человек, сидевший наверху, был не одним из многих, а единственным. Единственным выжившим.
   
Я прошел в конец коридора и постучал в дверь, сначала тихо, потом громче. Затем открыл дверь — медленно, чтобы не напугать того, кто находился внутри.
   
Открылась узкая комната с узкой кроватью. На ней лежала женщина, одетая, с перевязанной рукой. Ее голова была повернута к окну, так что я видел только профиль.
   
И все же я узнал ее: Денна.
   
Должно быть, я издал какой-то звук, потому что она повернулась и посмотрела на меня. Ее глаза расширились, и впервые слов не нашлось у нее, а не у меня.
   
— Я прослышал, что ты в беде, — невозмутимо сообщил я. — И решил приехать помочь.
   
Глаза Денны снова расширились на мгновение, потом сузились.