1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 
 101      

       

 Увы, читатель, слава номинальна,      

 И номиналы славных имена:      

 Невоскресимый прах молчит печально,      

 Ему, наверно, слава не нужна.      

 Все погибает слепо я фатально -      

 Ахилл зарыт, и Троя сожжена,      

 И будущего новые герои      

 Забудут Рим, как мы забыли Трою.      

       

 102      

       

 Сметает время даже имена      

 Великих дел; могилу ждет могила.      

 Весну сменяет новая весна,      

 Века бледнеют, все теряет силы,      

 Бесчисленных надгробий имена      

 Становятся безжизненно - унылы      

 С теченьем лет, и так же, как живых,      

 Пучина смерти поглощает их.      

       

 103      

       

 Нередко я вечернею порою      

 Смотрю на холм с надломленной колонной      

 И вспоминаю юношу - героя:      

 Как умер он, прекрасно вдохновленный      

 Своею славой. Как он жил борьбою      

 Равенны, благородно - возмущенной!      

 О, юный де Фуа! И он - и он      

 На скорое забвенье обречен!      

       

 104      

       

 Обычно все могилу посещают,      

 Где Данта прах покоится смиренно;      

 Ее священным нимбом окружает      

 Почтенье обитателей Равенны,      

 Но будет время - память обветшает,      

 И том терцин, для нас еще священный,      

 Утонет в Лете, где погребены      

 Певцы для нас безгласной старины      

       

 105      

       

 Все памятники кровью освящаются,      

 Но скоро человеческая грязь      

 К ним пристает - и чернь уж их чуждается.      

 Над собственною мерзостью глумясь!      

 Ищейки за трофеями гоняются      

 В болоте крови. Славы напилась      

 Земля на славу, и ее трофеи      

 Видений ада Дантова страшнее!      

       

 106      

       

 Но барды есть! Конечно, слава - дым,      

 Хоть люди любят запах фимиама:      

 Неукротимым склонностям таким      

 Поют хвалы и воздвигают храмы.      

 Воюют волны с берегом крутым      

 И в пену превращаются упрямо.      

 Так наши мысли, страсти и грехи,      

 Сгорев, преображаются в стихи.      

       

 107      

       

 Но если вы немало испытали      

 Сомнений, приключений и страстей,      

 Тревоги и превратности познали      

 И разгадали с горечью людей,      

 И если вы способны все печали      

 Изобразить в стихах, как чародей, -      

 То все же не касайтесь этой темы;      

 Пускай уж мир лишается поэмы!      

       

 108      

       

 О вы, чулки небесной синевы,      

 Пред кем дрожит несмелый литератор,      

 Поэма погибает, если вы      

 Не огласите ваше "imprimatur"*.      

 В обертку превратит ее, увы,      

 Парнасской славы бойкий арендатор!      

 Ах, буду ль я обласкан невзначай      

 И приглашен на ваш Кастальский чай?      

       

 {* Разрешение к печати; буквально:      

 "Да будет напечатано" (лат.).}      

       

 109      

       

 А разве "львом" я быть не в силах боле?      

 Домашним бардом, баловнем балов?      

 Как Йорика скворец, томясь в неволе,      

 Вздыхаю я, что жребия мой суров;      

 Как Вордсворт, я взропщу о грустной доле      

 Моих никем не читанных стихов;      

 Воскликну я: "Лишились вкуса все вы!"      

 Что слава? Лотерея старой девы!      

       

 110      

       

 Глубокой, темной, дивной синевой      

 Нас небеса ласкают благосклонно -      

 Как синие чулки, чей ум живой      

 Блистает в центре каждого салона!      

 Клянусь моей беспечной головой,      

 Подвязки я видал того же тона      

 На левых икрах знатных англичан;      

 Подвязки эти - власти талисман!      

       

 111      

       

 За то, что вы, небесные созданья,      

 Читаете поэмы и стишки,      

 Я опровергну глупое преданье,      

 Что носите вы синие чулки!      

 Не всякую натуру портит знанье,      

 Не все богини нравом столь жестки:      

 Одна весьма ученая девица      

 Прекрасна и... глупа, как голубица.      

       

 112      

       

 Скиталец мудрый Гумбольдт, говорят      

 (Когда и где - потомству неизвестно),      

 Придумал небывалый аппарат      

 Для измеренья синевы небесной      

 И плотности ее. Я буду рад      

 Измерить - это очень интересно -      

 Вас, о миледи Дафна, ибо вы      

 Слывете совершенством синевы!      

       

 113      

       

 Но возвращаюсь к нашему рассказу.      

 В Константинополь пленников привез      

 Пиратский бриг. На якорь стал он сразу.      

 Ему местечко в гавани нашлось.      

 Чумы, холеры и другой заразы      

 В столицу он как будто не занес,      

 Доставив на большой стамбульский рынок      

 Черкешенок, славянок и грузинок.      

       

 114      

       

 Иных ценили дорого: одна      

 Черкешенка, с ручательством бесспорным      

 Невинности, была оценена      

 В пятнадцать сотен долларов. Проворно      

 Ей цену набавляли, и цена      

 Росла; купец накидывал упорно,      

 Входя в азарт, пока не угадал,      

 Что сам султан девицу покупал.      

       

 115      

       

 Двенадцать негритянок помоложе      

 Довольно высоко ценились тут.      

 Увы, освобожденных чернокожих,      

 На горе Уилберфорсу продают,      

 Притом теперь значительно дороже!      

 (С пороком воевать - напрасный труд!      

 Порок больших расходов не боится.      

 А добродетель чахнет - и скупится!)      

       

 116      

       

 У каждого особая судьба:      

 Кого купил паша, кого - евреи,      

 Кто примирился с участью раба,      

 Кто утвердился в должности лакея,      

 А женщины - ведь женщина слаба -      

 Надеялись достаться поскорее      

 Нестарому визирю и мечтать      

 Его женой или рабыней стать!      

       

 117      

       

 Но позже все подробно расскажу я,      

 Все приключенья точно передам.      

 Пока перо на время отложу я;      

 Глава длинна, я понимаю сам;      

 Я сам на многословье негодую,      

 Но докучаю вежливым друзьям.      

 Теперь пора: оставим Дон-Жуана,      

 Как Оссиан, "до пятого дуана".      

       

  ПЕСНЬ ПЯТАЯ      

       

 1      

       

 Когда прелестно и медоточиво      

 Поют поэты о любви своей      

 И спаривают рифмы прихотливо,      

 Как лентами Киприда - голубей, -      

 Не спорю я, они красноречивы;      

 Но чем творенье лучше, тем вредней:      

 Назон и сам Петрарка, без сомнений,      

 Ввели в соблазн десятки поколений.      

       

 2      

       

 Но я и не хочу изображать      

 Любовные дела в приятном свете,      

 Я буду строго факты излагать,      

 Имея поучение в предмете;      

 Моралью буду я опровергать      

 Мечты и страсти пагубные эти,      

 И (только бы не выдал мой Пегас!)      

 Я критиков порадую не раз.      

       

 3      

       

 Реки морской живые берега,      

 Дворцами испещренные богато,      

 Софии купол, гордые снега      

 Олимпа, и военные фрегаты,      

 И рощи кипарисов, и луга -      

 Я эти страны пел уже когда - то:      

 Они уже пленяли, не таю,      

 Пленительную Мэри Монтегю.      

       

 4      

       

 Ax, я пристрастен к имени "Мария"!      

 Мне был когда - то дорог этот звук;      

 Я снова вижу дали золотые      

 В тумане элегических разлук,      

 Оно живит мои мечты былые,      

 Оно меня печалит, милый друг, -      

 А я пишу рассказ весьма холодный,      

 От всяческой патетики свободный.      

       

 5      

       

 Играли волны, ветер пробегал,      

 Торжественно вдали синели горы,      

 От Азии Европу отделял      

 Поток могучий пенного Босфора,      

 И открывалась за грядою скал      

 Седая даль эвксинского простора      

 И злой прибой. Из всех морских пучин      

 Опаснейшая - все - таки Эвксин!      

       

 6      

       

 Стояла осень; ночи нарастают      

 В такую пору и темнеют дни,      

 И беспощадно Парки обрывают      

 Рыбачьи жизни. О, не мы одни,      

 Когда нас буря в море настигает,      

 Исправиться клянемся искони!      

 Но мертвый клятвы выполнить не в силах"      

 А спасшийся, глядишь, - и позабыл их.      

       

 7      

       

 На рынке было множество рабов      

 Различных наций. Сумрачно стояли      

 Продрогшие бедняги у столбов,      

 Друзей, родных, свободу вспоминали,      

 Кляли свой плен со скрежетом зубов,      

 Лишь негры, как философы, молчали      

 И огорчались меньше всех других:      

 Семь шкур уже не раз спускали с них -      

       

 8      

       

 Мой Дон-Жуан, по молодости лет,      

 Превратности встречать бы должен смело,      

 Но грустно он глядел на белый свет      

 И смахивал слезинки то и дело.      

 Он ослабел от раны, спору нет,      

 А может быть, душа его болела:      

 Объятья милой на ярмо раба      

 Сменить - едва ль завидная судьба!      

       

 9      

       

 Такое бы и стоика сломало,      

 А он держался твердо как - никак,      

 И вся его осанка подтверждала,      

 Что он и дворянин и не бедняк.      

 Притом его одежда привлекала      

 Барышников и попросту зевак:      

 Прикидывали опытные люди,      

 Что выкуп за него хороший будет.      

       

 10      

       

 Итак, базар невольничий пестрел      

 То белыми, то черными телами,      

 И, выбирая кто и что хотел,      

 Купцы как будто рылись в старом хламе.      

 Герой мой молча в сторону смотрел,      

 Но тут мужчина с серыми глазами,      

 Лет тридцати, еще в расцвете сил,      

 Его вниманье - вдруг остановил.      

       

 11      

       

 Имел он статный рост и крупный нос,      

 Румянец свежий при отличной коже,      

 Красивый отблеск вьющихся волос,      

 Хороший лоб, и рот, и зубы тоже.      

 Он, видимо, немало перенес      

 И ранен был, но не утратил все же      

 Того sang-froid*, с которым истый бритт      

 Бесстрастно на вселенную глядит.      

       

 {* Хладнокровие (франц.).}      

       

 12      

       

 Он тоже сразу обратил вниманье      

 На юношу, прекрасного собой,      

 И, ощутив подобье состраданья,      

 Чужой тотчас же занялся судьбой.      

 Он пригляделся к этому созданью,      

 Еще не искушенному борьбой,      

 И угадал живых страстей кипенье      

 И полнее отсутствие терпенья.      

       

 13      

       

 "Послушайте-ка, юноша! Сейчас      

 В толпе рабов, несчастной и презренной,      

 Куда судьба забросила и нас, -      

 Одни лишь мы, пожалуй, джентльмены!      

 А потому в такой опасный час      

 Должны мы быть знакомы непременно.      

 Я буду вам полезен, может быть.      

 Вы кто по крови, я хотел спросить?"      

       

 14      

       

 Жуан сказал: "Испанец!" Тот ответил:      

 "Я так и знал, что вы не жалкий грек, -      

 Ваш гордый взгляд я сразу же заметил.      

 Что ж! На фортуну жаловаться грех,      

 Причудница играет всем на свете:      

 Сейчас - удар, а через час - успех.      

 Она со мной не лучше поступила,      

 Но, признаюсь, меня не удивила!"      

       

 15      

       

 Простите, сэр, - Жуан его спросил, -      

 Что привело вас в это состоянье?"      

 "Шесть турок, цепь и превосходство сил!"      

 "Простите мне нескромное желанье      

 Узнать, откуда вы?" - "О, я служил      

 В войсках у русских: получил заданье      

 Суворова взять Видин, а взамен,      

 Как видите, был взят врагами в плен".      

       

 16      

       

 "А есть у вас друзья?" - "Помилуй бог!      

 Они меня покамест не тревожат!      

 Ну вот, я рассказал вам все, что мог,      

 Теперь и вы расскажете, быть может?"      

 "Увы, исполнен горестных тревог      

 Рассказ мой долгий! Боль мне сердце гложет!"      

 "Тогда молчите: горестный рассказ,      

 Коль долог он, печальней во сто раз.      

       

 17      

       

 Не падайте же духом! В ваши годы      

 Фортуна, как любовница, мила;      

 Взвалить на вас все беды и невзгоды      

 Она никак надолго не могла.      

 Нельзя сердиться на закон природы;      

 Превратны наши судьбы и дела!      

 Смиримся же; таков рассудка голос:      

 Серпа желаньям не перечит колос!"      

       

 18      

       

 "О, я грущу не о судьбе своей! -      

 Вздохнул Жуан. - Я плачу о любимой!"      

 И в темной глубине его очей      

 Блеснула боль тоски неутолимой.      

 "О, как сильна печаль души моей!      

 О, как жесток мой рок неумолимый!      

 Я перенес такое, видит бог,      

 Чего никто бы вынести не мог!      

       

 19      

       

 Я страшную утрату испытал!.."      

 И он умолк, расплакаться не смея.      

 "Я так и думал, - друг его скачал, -      

 Что ваш печальный случай связан с нею:      

 Я тоже слезы лил и трепетал,      

 А посему сочувствовать умею.      

 Одна моя супруга умерла,      

 Другая убежала, в чем была.      

       

 20      

       

 А третья..." - "Как, - Жуан воскликнул, -      

 третья?      

 Вы в тридцать лет имели уж троих?"      

 "А много ли для нашего столетья?      

 Ведь только две, как видите, в живых!      

 Притом успел сердечно пожалеть я      

 И осчастливить каждую из них!"      

 "Ну, третья что ж? Она сбежала тоже?"      

 "Нет, тут уж я сбежал, прости мне боже!"      

       

 21      

       

 "Вы хладнокровны, сэр!" - сказал Жуан.      

 "А как же! - Англичанин усмехнулся. -      

 Вначале всех нас манит океан,      

 Но кто потом на берег не вернулся?      

 Я знал восторгов сладостный обман,      

 Но от него я вовремя очнулся.      

 Былых иллюзий я не узнаю -      

 Они, как змеи, сняли чешую.      

       

 23      

       

 Согласен я, что чешуя другая      

 Бывает и пестрен, но каждый раз      

 Она сползает, медленно линяя,      

 И новая уже ласкает глаз.      

 Сперва любовь нас ловит, ослепляя,      

 Но не одна любовь прельщает нас;      

 Злопамятство, упрямство, жажда славы -      

 Приманок много для любого нрава".      

       

 23      

       

 Жуан вздохнул: "Вы правы, может быть:      

 Но умные слова и размышленья      

 Не в силах нашу долю изменить!"      

 "Нет, юный друг мой, я иного мненья.      

 Оказал британец, - нужно находить      

 Осмысленную цель в любом явленье;      

 Нас обучает рабства тяжкий гнет,      

 Как исполнять честнее роль господ!"      

       

 24      

       

 Жуан вздохнул: "Увы! Я все усвоил      

 И выдержать экзамен был бы рад!"      

 "Ну что ж! - его британец успокоил. -      

 Изменчива фортуна, говорят:      

 Вполне "возможно, что еще с лихвою      

 Нас боги через год вознаградят.      

 Мне только надоел ярлык на шее,      

 И я 6 хотел быть проданным скорее!      

       

 25      

       

 Сейчас, конечно, нам не повезло,      

 Но в этом и возможность улучшенья;      

 Мы все рабы, коли на то пошло, -      

 Рабы страстей, капризов, наслажденья.      

 Со временем душевное тепло      

 И доброта в нас гибнут, к сожаленью.      

 Искусство жить, коль правду вам оказать,      

 В том, чтоб о наших ближних не страдать".      

       

 26      

       

 Меж тем старик, на вид немного странный,      

 Из тех, кого прозвали "третий пол",      

 Разглядывая пристально Жуана,      

 К приятелям вплотную подошел.      

 Так на чужих коней глядят цыганы,      

 Портной - на ткани, на овцу - орел,      

 Служители тюрьмы - на арестанта,      

 На деньги - ростовщик, на женщин - франты.      

       

 27      

       

 Нет, на рабов глядят еще смелей!      

 Себе подобных покупать отрадно.      

 Но если приглядеться почестней -      

 И Власть, и Красота до денег жадны      

 И нет непродающихся людей:      

 Наличный счет - хозяин беспощадный!      

 Всяк получает за своя грешки -      

 Иной короны, а иной пинки.      

       

 28      

       

 Но евнух их рассматривал недаром      

 И, наконец, прицениваться стал      

 Барышник торговался с истым жаром,      

 Божился, клялся, в сторону плевал      

 И цену набивал своим товарам,      

 Как будто бы скотину продавал.