1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
– Ты  что, одурел или на тебя порчу навели? – спросил брат Жан. – Глядите,  глядите, да у него изо рта пена! Слышите, слышите, как он рифмоплетствует?  Право, он бесноватый. Глаза под лоб закатил, ни дать ни взять дохлая коза. Не  лучше ли ему удалиться? Покакать где-нибудь в укромном месте? Поесть собачьей  травы, чтобы очистить желудок? А не то по монастырскому обычаю засунуть в рот  руку по локоть на предмет облегчения селезенки? А может, вышибить клин клином?    

Тут в  речь брата Жана вклинился Пантагрюэль:    

     

– Лишь уступая Бахусовым чарам,    

Лишь отуманив мозг хмельным угаром,    

Он сделался завзятым рифмачом:    

Ведь если тот,    

Кто в свой живот,    

Как воду, льет    

Вино ковшом,    

Поет, орет,    

Танцует, врет    

И чушь плетет    

О том о сем,    

То за столом    

Он языком    

Других забьет.    

Но помня, что он полн душевным жаром,    

И почитая винопийцу в нем,    

Над ним смеяться счел бы я грехом*.    

     

– Как! И  вы тоже заговорили в рифму? – воскликнул брат Жан. – Крест истинный,  мы все захмелели. Посмотрел бы на нас теперь Гаргантюа! Ей-богу, не знаю,  начать мне тоже подбирать рифмы или нет. Я человек темный, но ведь нас всех  сейчас так и тянет на рифму! Клянусь Иоанном Предтечей, рифмач из меня выйдет  не хуже всякого другого, ручаюсь. А уж коли не угожу, так не обессудьте.    

     

Господь! Простую воду    

Вином ты делал встарь.    

Дай, чтоб мой зад народу    

Мог заменить фонарь*.    

     

После  него снова заговорил Панург:    

     

– Треножник Пифии самой,    

Столь чтимой греческой землей,    

Вовеки не давал ответа    

Мудрей, чем прорицанье это.    

Сдается мне: не в Дельфах он,    

А здесь в часовне водружен.    

Когда б Плутарх, подобно нам,    

Явился тринкнуть в этот храм,    

Он всех побил бы в древнем споре    

О том, зачем, как рыбы в море,    

Оракул в Дельфах стал безгласен.    

Такой вопрос любому ясен:    

Треножник вещий навсегда    

Из Дельф перенесен сюда.    

Он тут стоит, он тут вещает.    

Ведь Афиней нам сообщает,    

Что всем, кто бил пред ним поклоны,    

Треножник жрицы Аполлона    

Бутыль с вином напоминал.    

Ей-богу, правду я сказал!    

Истолковать грядущий рок    

Еще никто верней не мог,    

Чем звук Божественной Бутылки.    

Брат Жан! Поверь, я жажду пылко,    

Чтоб ты, пока еще мы тут,    

Просить не посчитал за труд    

У трисмегистовской Бутылки,    

Чтоб нам слова ее открыли,    

Не нужно ль и тебя женить.    

А чтоб ее не раздражить    

Бесцеремонностью такою,    

Посыпь скорей фонтан мукою*.    

     

На это  брат Жан в сердцах ему ответил:    

     

– Святого Бенуа туфлею    

Клянусь, что подтвердит любой,    

Кому знаком характер мой,    

Что будет мне сто крат милей,    

Простившись с рясою моей,    

Расстригою бездомным стать,    

Чем дать себя жене взнуздать.    

Жениться? Сделаться рабом?!    

Свободу заменить ярмом?!    

С одной и той же спать всегда?!    

Но я же не смогу тогда    

Ни Александра, ни Помпея    

Затмить отвагою своею!    

Мне брак страшнее, чем кончина!*    

     

Тут  Панург распахнул накидку и все свое мистическое облачение и так ответил брату  Жану:    

     

– Так знай, нечистая скотина,    

Что ты пойдешь в огонь геенны,    

А я, как камень драгоценный,    

По смерти заблещу в раю,    

Откуда я на плешь твою,    

Распутник, буду испражняться,    

Но ты послушай: может статься,    

Что, будучи рукой Господней    

Низвергнут в пламя преисподней,    

Приглянешься ты Прозерпине    

И с позволения богини    

Уйдешь с ней в темный уголок,    

Где б оседлать ее ты мог.    

Ужель тогда, признайся нам,    

По лучшим адским кабакам    

Тобой на поиски вина    

Не будет послан сатана    

И фляжку ты не выпьешь махом    

В честь той, что так добра к  монахам?*    

     

– Пошел  ты к черту, старый дурак! – сказал брат Жан. – Не стану я больше  рифмовать – от рифмоплетства у меня язык заплетается. Поговорим-ка лучше о том,  как нам здесь всех отблагодарить.    

     Глава XLVII

  О том, как, простившись с Бакбук, мы покинули оракул Бутылки    

     

– Ни о  какой благодарности не может быть и речи, – сказала Бакбук, – если вы  останетесь довольны, это уже будет для нас награда. Здесь, под землей, в  областях околоцентральных, мы полагаем высшее благо не в том, чтобы брать и  принимать, а в том, чтобы оделять и давать, и мы почитаем себя блаженными не  тогда, когда мы много берем и принимаем от других, как, по всей вероятности,  предписывают ваши секты, а тогда, когда мы многим оделяем других и много им  даем. Я прошу вас об одном: запишите имена ваши и название вашей страны вот  здесь, в ритуальной книге.    

С этими  словами она раскрыла большую красивую книгу, и в этой книге под нашу диктовку  один из мистагогов Бакбук, делая вид, что пишет, золотым стилем провел  несколько линий, однако ж никаких письмен после этого не выступило.    

Тогда  она наполнила три меха необыкновенной своей водой и, передав их нам из рук в  руки, молвила:    

– Идите,  друзья мои, и да хранит вас та интеллектуальная сфера, центр которой везде, а  окружность нигде, и которую мы называем Богом; когда же вы возвратитесь к себе,  то засвидетельствуйте, что под землею таятся сокровища несметные и дива дивные.  Ведь недаром Церера, которую чтит весь свет за то, что она открыла искусство  земледелия, обучила ему людей и благодаря изобретению хлебных злаков избавила  род человеческий от такой грубой пищи, как желуди, недаром она так сокрушалась,  когда ее дочь увезли в подземные наши области: она, разумеется, предвидела, что  под землею дочь ее обнаружит больше благ и всяких превосходных вещей, нежели  она сама сотворила наверху.    

Во что  превратилось у вас искусство вызывать молнию и низводить с неба огонь, некогда  изобретенное мудрым Прометеем? Вы его, уж верно, утратили; на вашем полушарии  оно исчезло, меж тем как здесь, под землей, оно по-прежнему применяется.  Напрасно вы изумляетесь при виде того, как молния и эфирный огонь сжигают и  испепеляют ваши города, – вам невдомек, от кого, через кого и откуда  исходит это потрясение, на ваш взгляд ужасное, нам же, однако, привычное и даже  полезное. Философы ваши ропщут, что все уже описано древними, а им-де нечего  теперь открывать, но это явное заблуждение. Все, что является вашему взору на  небе и что вы называете феноменами, все, что вам напоказ выставляет земная  поверхность, все, что таят в себе моря и реки, несравнимо с тем, что содержат в  себе недра земли.    

Вот  почему имя подземного владыки почти на всех языках обозначается словом,  указывающим на богатство. Когда придут к концу и увенчаются успехом труды и  усилия найти Вседержителя-Бога, которого некогда египтяне называли сокровенным,  утаенным, скрытым и, этими именами именуя его, молили объявиться и показаться  им, то Бог, снизойдя к мольбам людей, расширит их знания и о себе самом и о  своих творениях, а в руководители даст добрый фонарь, ибо все философы и  древние мудрецы, дабы благополучно и беспечально пройти путь к богопознанию и к  мудрости, почли необходимым, чтобы вожатаем их был Бог, а сопутником – человек.    

Так,  персиянин Зороастр, создавая таинственную свою философию, взял себе в спутники  Аримаспа; египтянин Гермес Трисмегист избрал Эскулапа; фракиец Орфей – Мусея;  троянец Аглаофем – Пифагора; афинянин Платон сначала избрал Диона из Сиракуз  Сицилийских, а когда тот умер – Ксенократа; Аполлоний – Дамида. И вот когда  ваши философы, ведомые Богом и сопровождаемые каким-либо светлым фонарем,  всецело отдадутся тщательным изысканиям и исследованиям, как то сродно человеку  (эти-то свойства и имеют в виду Геродот и Гомер, когда называют людей альфестами,  то есть изыскателями и изобретателями), то они постигнут,  насколько прав был мудрец Фалес, который на вопрос египетского царя Амазиса,  что на свете разумнее всего, ответил «Время», ибо только время открывало и  будет открывать все сокровенное, и вот почему древние называли Сатурна, то есть  Время, отцом Истины, Истину же – дочерью Времени. И, таким образом, философы  поймут, что все их знания, равно как знания их предшественников, составляют  лишь ничтожнейшую часть того, что есть и чего они еще не знают. Из этих трех  мехов, что я вам сейчас вручаю, вы почерпнете разумение и познание, ибо недаром  говорится пословица: «По когтям узнают льва». По мере разжижения налитой в них  воды, которое происходит под действием теплоты небесных тел и жара соленого  моря, а также естественного превращения элементов, там образуется в высшей  степени здоровый воздух, и это будет для вас светлый, тихий, благодатный ветер,  ибо ветер есть не что иное, как волнующийся и колышущийся воздух. С помощью  этого ветра вы прямой дорогой, если только не захотите где-нибудь остановиться,  доберетесь до гавани Олонн, что в Тальмондуа; вот только вы не забывайте  надувать паруса через это золотое поддувало, приделанное к мехам в виде  флейты, – тогда ветра хватит вам до конца неспешного вашего путешествия,  приятного и безопасного, от бурь огражденного. Бури вы не бойтесь и не думайте,  что она возникает и происходит от ветра, – напротив, сам ветер происходит  от бури, поднимающейся со дна моря. Не думайте также, что дождь – следствие  слабости сдерживающих сил неба и тяжести нависающих туч; дождь вызывают  подземные области, равно как под воздействием небесных тел он неприметно  возносится снизу вверх, – это засвидетельствовано царственным пророком,  который пел и вещал о том, что бездна бездну призывает. Из трех мехов два  наполнены водой, о которой я вам уже говорила, а третий извлечен из колодца  индийских мудрецов, именуемого бочкой браминов.    

Сверх  того, вы удостоверитесь, что корабли ваши в достаточной мере снабжены всем, что  еще может вам пригодиться и понадобиться на возвратном пути. Пока вы здесь  пребывали, я распорядилась все привести в надлежащий порядок. Итак, друзья мои,  с легким сердцем пускайтесь в путь, отвезите это письмо королю вашему Гаргантюа  и поклонитесь ему от нас, а также всем принцам и всем состоящим при его славном  дворе.    

С этими  словами верховная жрица вручила нам свернутую и запечатанную грамоту; мы  изъявили ей глубочайшую свою признательность, а затем она провела нас в смежную  с храмом прозрачную часовню и предложила задавать ей сколько угодно вопросов,  хотя бы они составили гору вдвое выше Олимпа. Когда же мы прошли край, полный  всяких утех, край приветный, с такой же умеренной температурой воздуха, как в  Темпах Фессалийских, с более здоровым климатом, нежели в той части Египта, что  обращена к Ливии, более обильный водой и более цветущий, нежели Темискира,  более плодородный, нежели та часть горы Тавр, что обращена к Аквилону, нежели  остров Гиперборей на море Иудейском и нежели Калигия, что на горе Каспии, такой  же благоуханный, мирный и приютный, как Турень, то увидели наконец в гавани  свои корабли.    

     

Конец  пятой книги героических деяний и речений    

доблестного  Пантагрюэля