1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 
    Стужа северной земли.    

    Это ласточки малютку    

    Унесли.    

        

    Жалобный недвижим венчик,    

    Нежных век недвижен край.    

    Спи, дитя. Спи, Божий птенчик.    

    Баю-бай.    

        

    12 июля 1914    

       

            4. «Война,  война! — Кажденья у киотов…»    

        

    Война, война! — Кажденья у киотов    

    И стрекот шпор.    

    Но нету дела мне до царских счетов,    

    Народных ссор.    

        

    На, кажется, — надтреснутом — канате    

    Я — маленький плясун.    

    Я тень от чьей-то тени. Я лунатик    

    Двух темных лун.    

        

    Москва, 16 июля 1914    

               5. «При  жизни Вы его любили…»    

        

    При жизни Вы его любили,    

    И в верности клялись навек,    

    Несите же венки из лилий    

    На свежий снег.    

        

    Над горестным его ночлегом    

    Помедлите на краткий срок,    

    Чтоб он под этим первым снегом    

    Не слишком дрог.    

        

    Дыханием души и тела    

    Согрейте ледяную кровь!    

    Но, если в Вас уже успела    

    Остыть любовь —    

        

    К любовнику — любите братца,    

    Ребенка с венчиком на лбу, —    

    Ему ведь не к кому прижаться    

    В своем гробу.    

        

    Ах, он, кого Вы так любили    

    И за кого пошли бы в ад,    

    Он в том, что он сейчас в могиле —    

    Не виноват!    

        

    От шороха шагов и платья    

    Дрожавший с головы до ног —    

    Как он открыл бы Вам объятья,    

    Когда бы мог!    

        

    О женщины! Ведь он для каждой    

    Был весь — безумие и пыл!    

    Припомните, с какою жаждой    

    Он вас любил!    

        

    Припомните, как каждый взгляд вы    

    Ловили у его очей,    

    Припомните былые клятвы    

    Во тьме ночей.    

        

    Так и не будьте вероломны    

    У бедного его креста,    

    И каждая тихонько вспомни    

    Его уста.    

        

    И, прежде чем отдаться бегу    

    Саней с цыганским бубенцом,    

    Помедлите, к ночному снегу    

    Припав лицом.    

        

    Пусть нежно опушит вам щеки,    

    Растает каплями у глаз…    

    Я, пишущая эти строки,    

    Одна из вас —    

        

    Неданной клятвы не нарушу    

    — Жизнь! — Карие глаза твои! —    

    Молитесь, женщины, за душу    

    Самой Любви.    

        

    30 августа 1914    

               6.  «Осыпались листья над Вашей могилой…»    

        

    Осыпались листья над Вашей могилой,    

    И пахнет зимой.    

    Послушайте, мертвый, послушайте, милый:    

    Вы все-таки мой.    

        

    Смеетесь! — В блаженной крылатке дорожной!    

    Луна высока.    

    Мой — так несомненно и так непреложно,    

    Как эта рука.    

        

    Опять с узелком подойду утром рано    

    К больничным дверям.    

    Вы просто уехали в жаркие страны,    

    К великим морям.    

        

    Я Вас целовала! Я Вам колдовала!    

    Смеюсь над загробною тьмой!    

    Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала —    

    Домой.    

        

    Пусть листья осыпались, смыты и стерты    

    На траурных лентах слова.    

    И, если для целого мира Вы мертвый,    

    Я тоже мертва.    

        

    Я вижу, я чувствую, — чую Вас всюду!    

    — Что ленты от Ваших венков! —    

    Я Вас не забыла и Вас не забуду    

    Во веки веков!    

        

    Таких обещаний я знаю бесцельность,    

    Я знаю тщету.    

    — Письмо в бесконечность. — Письмо    

    в беспредельность —    

    Письмо в пустоту.    

        

    4 октября 1914    

               7. «Милый  друг, ушедший дальше, чем за море…»    

        

    Милый друг, ушедший дальше, чем за море!    

    Вот Вам розы — протянитесь на них.    

    Милый друг, унесший самое, самое    

    Дорогое из сокровищ земных.    

        

    Я обманута и я обокрадена, —    

    Нет на память ни письма, ни кольца!    

    Как мне памятна малейшая впадина    

    Удивленного — навеки — лица.    

        

    Как мне памятен просящий и пристальный    

    Взгляд — поближе приглашающий сесть,    

    И улыбка из великого Издали, —    

    Умирающего светская лесть…    

        

    Милый друг, ушедший в вечное плаванье,    

    — Свежий холмик меж других бугорков! —    

    Помолитесь обо мне в райской гавани,    

    Чтобы не было других моряков.    

        

    5 июня 1915    

       

           «Не думаю, не  жалуюсь, не спорю…»    

       

   Не думаю, не жалуюсь, не спорю.    

   Не сплю.    

   Не рвусь ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,    

   Ни к кораблю.    

       

   Не чувствую, как в этих стенах жарко,    

   Как зелено в саду.    

   Давно желанного и жданного подарка    

   Не жду.    

       

   Не радуют ни утро, ни трамвая    

   Звенящий бег.    

   Живу, не видя дня, позабывая    

   Число и век.    

       

   На, кажется, надрезанном канате    

   Я — маленький плясун.    

   Я — тень от чьей-то тени. Я — лунатик    

   Двух темных лун.    

       

   13 июля 1914    

      

         «Я видела Вас  три раза…»    

       

   Я видела Вас три раза,    

   Но нам не остаться врозь.    

   — Ведь первая Ваша фраза    

   Мне сердце прожгла насквозь!    

       

   Мне смысл ее так же темен,    

   Как шум молодой листвы.    

   Вы — точно портрет в альбоме, —    

   И мне не узнать, кто Вы.    

       

   ………………………………..    

       

   Здесь всё — говорят — случайно,    

   И можно закрыть альбом…    

   О, мраморный лоб! О, тайна    

   За этим огромным лбом!    

       

   Послушайте, я правдива    

   До вызова, до тоски:    

   Моя золотая грива    

   Не знает ничьей руки.    

       

   Мой дух — не смирён никем он.    

   Мы — души различных каст.    

   И мой неподкупный демон    

   Мне Вас полюбить не даст.    

       

   — «Так что ж это было?» — Это    

   Рассудит иной Судья.    

   Здесь многому нет ответа,    

   И Вам не узнать — кто я.    

       

   13 июля 1914    

           БАБУШКЕ    

       

   Продолговатый и твердый овал,    

   Черного платья раструбы…    

   Юная бабушка! Кто целовал    

   Ваши надменные губы?    

       

   Руки, которые в залах дворца    

   Вальсы Шопена играли…    

   По сторонам ледяного лица —    

   Локоны в виде спирали.    

       

   Темный, прямой и взыскательный взгляд.    

   Взгляд, к обороне готовый.    

   Юные женщины так не глядят.    

   Юная бабушка, — кто Вы?    

       

   Сколько возможностей Вы унесли    

   И невозможностей — сколько? —    

   В ненасытимую прорву земли,    

   Двадцатилетняя полька!    

       

   День был невинен, и ветер был свеж.    

   Темные звезды погасли.    

   — Бабушка! Этот жестокий мятеж    

   В сердце моем — не от Вас ли?..    

       

   4 сентября 1914    

      

         ПОДРУГА    

       

            1. «Вы  счастливы? — Не скажете! Едва ли…»    

        

    Вы счастливы? — Не скажете! Едва ли!    

    И лучше — пусть!    

    Вы слишком многих, мнится, целовали,    

    Отсюда грусть.    

    Всех героинь шекспировских трагедий    

    Я вижу в Вас.    

    Вас, юная трагическая леди,    

    Никто не спас!    

    Вы так устали повторять любовный    

    Речитатив!    

    Чугунный обод на руке бескровной —    

    Красноречив!    

    Я Вас люблю. — Как грозовая туча    

    Над Вами — грех —    

    За то, что Вы язвительны и жгучи    

    И лучше всех,    

    За то, что мы, что наши жизни — разны    

    Во тьме дорог,    

    За Ваши вдохновенные соблазны    

    И темный рок,    

    За то, что Вам, мой демон крутолобый,    

    Скажу прости,    

    За то, что Вас — хоть разорвись над гробом! —    

    Уж не спасти!    

    За эту дрожь, за то — что — неужели    

    Мне снится сон? —    

    За эту ироническую прелесть,    

    Что Вы — не он.    

    16 октября 1914    

               2. «Под  лаской плюшевого пледа…»    

        

    Под лаской плюшевого пледа    

    Вчерашний вызываю сон.    

    Что это было? — Чья победа? —    

    Кто побежден?    

    Все передумываю снова,    

    Всем перемучиваюсь вновь.    

    В том, для чего не знаю слова,    

    Была ль любовь?    

    Кто был охотник? — Кто — добыча?    

    Все дьявольски-наоборот!    

    Что понял, длительно мурлыча,    

    Сибирский кот?    

    В том поединке своеволий    

    Кто, в чьей руке был только мяч?    

    Чье сердце — Ваше ли, мое ли    

    Летело вскачь?    

    И все-таки — что ж это было?    

    Чего так хочется и жаль?    

    Так и не знаю: победила ль?    

    Побеждена ль?    

    23 октября 1914    

       

            3. «Сегодня  таяло, сегодня…»    

        

    Сегодня таяло, сегодня    

    Я простояла у окна.    

    Взгляд отрезвленней, грудь свободней,    

    Опять умиротворена.    

    Не знаю, почему. Должно быть,    

    Устала попросту душа,    

    И как-то не хотелось трогать    

    Мятежного карандаша.    

    Так простояла я — в тумане —    

    Далекая добру и злу,    

    Тихонько пальцем барабаня    

    По чуть звенящему стеклу.    

    Душой не лучше и не хуже,    

    Чем первый встречный — этот вот, —    

    Чем перламутровые лужи,    

    Где расплескался небосвод,    

    Чем пролетающая птица    

    И попросту бегущий пес,    

    И даже нищая певица    

    Меня не довела до слез.    

    Забвенья милое искусство    

    Душой усвоено уже.    

    Какое-то большое чувство    

    Сегодня таяло в душе.    

    24 октября 1914    

               4. «Вам  одеваться было лень…»    

        

    Вам одеваться было лень,    

    И было лень вставать из кресел.    

    — А каждый Ваш грядущий день    

    Моим весельем был бы весел.    

    Особенно смущало Вас    

    Идти так поздно в ночь и холод.    

    — А каждый Ваш грядущий час    

    Моим весельем был бы молод.    

    Вы это сделали без зла,    

    Невинно и непоправимо.    

    — Я Вашей юностью была,    

    Которая проходит мимо.    

    25 октября 1914    

       

            5.  «Сегодня, часу в восьмом…»    

        

    Сегодня, часу в восьмом,    

    Стремглав по Большой Лубянке,    

    Как пуля, как снежный ком,    

    Куда-то промчались санки.    

    Уже прозвеневший смех…    

    Я так и застыла взглядом:    

    Волос рыжеватый мех,    

    И кто-то высокий — рядом!    

    Вы были уже с другой,    

    С ней путь открывали санный,    

    С желанной и дорогой, —    

    Сильнее, чем я — желанной.    

    — Oh, je n’en puis plus,  j’etouffe![20] —    

    Вы крикнули во весь голос,    

    Размашисто запахнув    

    На ней меховую полость.    

    Мир — весел и вечер лих!    

    Из муфты летят покупки…    

    Так мчались Вы в снежный вихрь,    

    Взор к взору и шубка к шубке.    

    И был жесточайший бунт,    

    И снег осыпался бело.    

    Я около двух секунд —    

    Не более — вслед глядела.    

    И гладила длинный ворс    

    На шубке своей — без гнева.    

    Ваш маленький Кай замерз,    

    О, Снежная Королева.    

    26 октября 1914    

               6. «Ночью  над кофейной гущей…»    

        

    Ночью над кофейной гущей    

    Плачет, глядя на Восток.    

    Рот невинен и распущен,    

    Как чудовищный цветок.    

    Скоро месяц — юн и тонок —    

    Сменит алую зарю.    

    Сколько я тебе гребенок    

    И колечек подарю!    

    Юный месяц между веток    

    Никого не устерег.    

    Сколько подарю браслеток,    

    И цепочек, и серег!    

    Как из-под тяжелой гривы    

    Блещут яркие зрачки!    

    Спутники твои ревнивы? —    

    Кони кровные легки!    

    6 декабря 1914    

       

            7. «Как  весело сиял снежинками…»    

        

    Как весело сиял снежинками    

    Ваш — серый, мой — соболий мех,    

    Как по рождественскому рынку мы    

    Искали ленты ярче всех.    

    Как розовыми и несладкими    

    Я вафлями объелась — шесть!    

    Как всеми рыжими лошадками    

    Я умилялась в Вашу честь.    

    Как рыжие поддевки — парусом,    

    Божась, сбывали нам тряпье,    

    Как на чудных московских барышень    

    Дивилось глупое бабье.    

    Как в час, когда народ расходится,    

    Мы нехотя вошли в собор,    

    Как на старинной Богородице    

    Вы приостановили взор.    

    Как этот лик с очами хмурыми    

    Был благостен и изможден    

    В киоте с круглыми амурами    

    Елисаветинских времен.    

    Как руку Вы мою оставили,    

    Сказав: «О, я ее хочу!»    

    С какою бережностью вставили    

    В подсвечник — желтую свечу…    

    — О, светская, с кольцом опаловым    

    Рука! — О, вся моя напасть! —    

    Как я икону обещала Вам    

    Сегодня ночью же украсть!    

    Как в монастырскую гостиницу    

    — Гул колокольный и закат —    

    Блаженные, как имянинницы,    

    Мы грянули, как полк солдат.    

    Как я Вам — хорошеть до старости —    

    Клялась — и просыпала соль,    

    Как трижды мне — Вы были в ярости! —    

    Червонный выходил король.    

    Как голову мою сжимали Вы,    

    Лаская каждый завиток,    

    Как Вашей брошечки эмалевой    

    Мне губы холодил цветок.    

    Как я по Вашим узким пальчикам    

    Водила сонною щекой,    

    Как Вы меня дразнили мальчиком,    

    Как я Вам нравилась такой…    

    Декабрь 1914    

               8. «Свободно  шея поднята…»    

        

    Свободно шея поднята,    

    Как молодой побег.    

    Кто скажет имя, кто — лета,    

    Кто — край ее, кто — век?    

    Извилина неярких губ    

    Капризна и слаба,    

    Но ослепителен уступ    

    Бетховенского лба.    

    До умилительности чист    

    Истаявший овал.    

    Рука, к которой шел бы хлыст,    

    И — в серебре — опал.    

    Рука, достойная смычка,    

    Ушедшая в шелка,    

    Неповторимая рука,    

    Прекрасная рука.    

    10 января 1915    

       

            9. «Ты  проходишь своей дорогою…»    

        

    Ты проходишь своей дорогою,    

    И руки твоей я не трогаю.    

    Но тоска во мне — слишком вечная,    

    Чтоб была ты мне — первой встречною.    

    Сердце сразу сказало: «Милая!»    

    Все тебе — наугад — простила я,    

    Ничего не знав, — даже имени! —    

    О, люби меня, о, люби меня!    

    Вижу я по губам — извилиной,    

    По надменности их усиленной,    

    По тяжелым надбровным выступам:    

    Это сердце берется — приступом!    

    Платье — шелковым черным панцирем,    

    Голос с чуть хрипотцой цыганскою,    

    Все в тебе мне до боли нравится, —    

    Даже то, что ты не красавица!    

    Красота, не увянешь за лето!    

    Не цветок — стебелек из стали ты,    

    Злее злого, острее острого    

    Увезенный — с какого острова?    

    Опахалом чудишь, иль тросточкой, —    

    В каждой жилке и в каждой косточке,    

    В форме каждого злого пальчика, —    

    Нежность женщины, дерзость мальчика.    

    Все усмешки стихом парируя,    

    Открываю тебе и миру я    

    Все, что нам в тебе уготовано,    

    Незнакомка с челом Бетховена!    

    14 января 1915    

               10. «Могу  ли не вспомнить я…»    

        

    Могу ли не вспомнить я    

    Тот запах White-Rose[21] и  чая,    

    И севрские фигурки    

    Над пышащим камельком…    

    Мы были: я — в пышном платье    

    Из чуть золотого фая,    

    Вы — в вязаной черной куртке    

    С крылатым воротником.    

    Я помню, с каким вошли Вы    

    Лицом — без малейшей краски,    

    Как встали, кусая пальчик,