1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 
    
Теперь в воздухе стоял резкий и едкий запах свалки. В небо поднимался черный столб дыма. Землю по-прежнему покрывала густая растительность (за исключением тропы, по которой они шли), но среди зелени появлялось все больше мусора. Билл назвал его «свалочная перхоть», доставив несказанное удовольствие Ричи. Он смеялся чуть ли не до слез. «Ты должен это записать, Большой Билл, — изрек Ричи. — Это действительно классно».
    
Газеты, зацепившиеся за ветки, колыхались и хлопали, как уцененные флаги; в солнечных лучах поблескивали серебром жестяные банки, кучкой лежащие в зеленой ложбинке; куда как ярче солнце отражалось от осколков разбитой пивной бутылки. Беверли заметила куклу с такой ярко-розовой пластиковой «кожей», что она выглядела обожженной. Беверли подняла куклу и тут же отбросила с криком отвращения, увидев серовато-белых жучков, в большом количестве ползающих под заплесневевшей юбкой и по гниющим ногам. Вытерла пальцы о джинсы.
    
Они поднялись на гребень и посмотрели на свалку.
    
— Дерьмо, — пробормотал Билл и засунул руки в карманы.
    
Остальные столпились вокруг него.
    
Сегодня жгли северную часть свалки, но здесь, под ними, смотритель свалки (Армандо Фацио, Мэнди для друзей, холостяк, брат уборщика начальной школы Дерри) чинил «Д-9» времен Второй мировой войны, использовавшийся для того, чтобы сгребать мусор в кучи, которые потом поджигались. Рубашку он снял, а больший радиоприемник, который стоял на водительском сиденье под брезентовым навесом, транслировал развлекательную программу, предшествующую игре «Ред сокс» с «Сенаторами».
    
— Вниз нам не спуститься, — согласился Бен. Мэнди Фацио был человеком хорошим, но, увидев детей на свалке, тут же гнал их прочь — из-за крыс, из-за яда, который он регулярно разбрасывал, чтобы крыс не расплодилось слишком много, — потому что дети могли порезаться, удариться, обжечься, и еще по одной, самой главной причине: он свято верил, что свалка — не место для детей. «Вы же хорошие, да? — кричал он на подростков, которых свалка притягивала возможностью пострелять из духовушек по бутылкам (или крысам, или чайкам) и шансом найти что-нибудь полезное: механическую игрушку, которая еще работала, стул, который можно починить, телевизор с еще целой вакуумной трубкой — и она так классно взрывалась, если запустить в нее кирпичом. — Вы же хорошие дети, да? — орал Мэнди (орал он не от злости, а по причине глухоты, и слуховой аппарат носить не желал). — Разве родители не учили вас быть хорошими? Хорошие мальчики и девочки не играют на свалке! Идите в парк! Идите в библиотеку! Идите в Общественный центр и играйте в настольный хоккей! Будьте хорошими!»
    
— Это точно, — кивнул Ричи. — Свалка исключается.
    
Какое-то время они посидели, глядя сверху вниз на Мэнди, который возился с бульдозером, в надежде, что тот покончит со своим занятием и уйдет, но не особо в это веря: наличие радиоприемника предполагало, что Мэнди решил провести здесь всю вторую половину дня. «Такое разозлит и святого», — подумал Билл. Лучшего места, чем свалка, для поджога петард просто не было. Их клали под консервные банки, а потом, когда петарды разгорались, банки взлетали в воздух. А если петарду положить в бутылку, поджечь и убежать со всех ног, то бутылка взрывалась. Не всегда, но довольно часто.
    
— Жаль, что у нас нет М-80, — вздохнул Бен, не зная, как скоро один из таких фейерверков швырнут ему в голову.
    
— Моя мама говорит, что люди должны довольствоваться тем, что у них есть. — Слова эти Эдди произнес так серьезно, что все рассмеялись.
    
А когда смех стих, они вновь повернулись к Биллу.
    
Билл какое-то время сосредоточенно думал.
    
— Я з-знаю ме-есто. С-старый г-гравийный ка-арьер на к-краю Пу-устоши у-у г-грузового д-двора…
    
— Точно! — воскликнул Стэн, поднимаясь. — Я знаю это место. Ты гений, Билл.
    
— Там отличное эхо, — согласилась Беверли.
    
— Так пошли, — подвел итог Ричи.
    
Все шестеро — магическое число минус один — зашагали по гребню холма, опоясывающему свалку. Мэнди Фацио поднял голову, увидел их силуэты на фоне синего неба: прямо-таки индейцы в боевом походе. Хотел на них накричать — «Пустошь не место для детей» — но вместо этого вернулся к работе. На его-то свалку они не зашли.
    7
    
Майк Хэнлон пробежал мимо Церковной школы, не сбавив хода, и помчался на Нейболт-стрит к грузовому двору. Уборщиком в Церковной школе работал мистер Гендрон, глубокий старик, еще более глухой, чем Мэнди Фацио. К тому же большую часть летних дней он предпочитал проводить в подвале, спал рядом с бойлером, по случаю лета отключенным, вытянувшись на старом шезлонге и с «Дерри ньюс» на коленях. Майк бы еще барабанил в дверь и звал старика, когда Генри Бауэрс подскочил бы к нему и оторвал голову.
    
И Майк побежал дальше.
    
Но не сломя голову; пытаясь контролировать скорость, пытаясь следить за дыханием. Пока он еще не выдохся. Генри, Рыгало и Лось Сэдлер его не тревожили — даже полные сил они бежали, как хромающие буйволы, но Виктор Крисс и Питер Гордон были куда быстрее. Пробегая мимо дома, где Билл и Ричи видели клоуна — или оборотня, — он рискнул обернуться и обнаружил, что Питер Гордон практически догнал его. Питер радостно улыбался, во весь рот, во все тридцать два зуба, и Майк подумал: «Интересно, стал бы он так улыбаться, зная, что произойдет, если они меня поймают?.. Или он думает, что они просто собираются хлопнуть меня по спине, сказать: „Ты вода“, — и убежать?»
    
И когда на Майка надвинулись ворота с надписью на них: «ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН. НАРУШИТЕЛИ БУДУТ НАКАЗАНЫ» — он рванул изо всех сил. В боку пока не кололо, дыхание участилось, но находилось под контролем, однако Майк знал, что колоть начнет, если он и дальше будет бежать с такой скоростью. У полуоткрытых ворот он еще раз оглянулся и увидел, что вновь оторвался от Питера. Виктор отставал шагов на десять, остальные — на сорок, а то и на пятьдесят ярдов. Но даже с такого расстояния Майк разглядел черную ненависть на лице Генри.
    
Он проскочил в щель, развернулся, захлопнул ворота, услышал, как щелкнула задвижка. Мгновением спустя Питер Гордон врезался в сетчатые ворота, и тут же подбежал Виктор Крисс. Улыбка сползла с лица Питера — ее сменила обида. Он поискал рукоятку, которая поворачивала бы задвижку, но не нашел: задвижка закрывалась и открывалась только изнутри.
    
Не в силах поверить в случившееся, он крикнул:
    
— Парень, открой ворота! Так нечестно.
    
— А что, по-твоему, честно? — тяжело дыша, спросил Майк. — Пятеро на одного?
    
— Нечестно, — повторил Питер, словно не расслышал вопросов Майка.
    
Майк посмотрел на Виктора, увидел тревогу в его глазах. Виктор хотел что-то сказать, но тут к воротам подоспели и остальные.
    
— Открывай, ниггер! — проревел Генри и начал трясти ворота с такой силой, что Питер удивленно вытаращился на него. — Открывай! Открывай немедленно!
    
— Не открою, — ровным голосом ответил Майк.
    
— Открывай! — рявкнул Рыгало. — Открывай, гребаная обезьяна!
    
Майк попятился от ворот, сердце гулко стучало в груди. Он не помнил, чтобы когда-нибудь так боялся, так расстраивался. Они выстроились вдоль ворот, кричали, обзывали прозвищами, которых он никогда не слышал: ночная вошь, черножопый, обезьянья харя и всякими другими. Он не обратил внимания, как Генри достал что-то из кармана, потом чиркнул о ноготь деревянной спичкой… но когда что-то круглое и красное перелетело через ворота, инстинктивно отпрыгнул, поэтому «бомба с вишнями» разорвался слева от него, подняв облако пыли.
    
Взрыв заставил их на мгновение замолчать. Майк, не веря своим ушам, смотрел на них, они — на него. На лице Питера Гордона отражался шок, даже Рыгало, и тот, похоже, начал соображать, что пахнет жареным.
    
«Теперь они боятся Генри, — внезапно подумал Майк, и тут в нем заговорил новый голос, возможно, впервые, уже не ребенка, а взрослого. — Они боятся, но их это не остановит. Ты должен сматываться, Майки, а не то что-то случится. Не все они захотят, чтобы это случилось — Виктор не захочет, может, и Питер Гордон, — но это случится, потому что Генри постарается, чтобы случилось. Так что сваливай. И сваливай быстро».
    
Он попятился еще на два или три шага, а потом Генри Бауэрс сказал:
    
— Я убил твою собаку, ниггер.
    
Майк застыл с таким ощущением, будто ему в живот запустили шаром для боулинга. Он посмотрел в глаза Генри Бауэрса и увидел, что тот сказал чистую правду: он убил Мистера Чипса.
    
И этот момент истины растянулся для Майка чуть ли не на вечность — глядя в безумные, заливаемые потом глаза Генри, на его почерневшее от ярости лицо, он впервые понял так много: среди прочего и то, что Генри гораздо безумнее, чем Майк даже мог себе представить. А прежде всего он осознал, что мир жесток, и факт этот даже в большей степени, чем правда о смерти собаки, заставил его крикнуть:
    
— Ты вонючий белый мерзавец!
    
Генри завопил от ярости и атаковал ворота, полез наверх, демонстрируя ужасающую силу. Майк задержался еще на мгновение, чтобы убедиться, что тот взрослый голос — настоящий, и да, так оно и вышло: после недолгого колебания остальные рассредоточились и тоже полезли на забор.
    
Майк повернулся и помчался через грузовой двор, черная тень билась у его ног. Товарный поезд, который видели Неудачники, когда пересекали Пустошь, давно уже уехал, и не единого звука не долетало до ушей Майка, за исключением собственного дыхания да мелодичного позвякивания сетки забора, через который перелезали Генри и остальные.
    
Майк уже бежал через три ряда железнодорожных путей. Его кроссовки отбрасывали шлак, куски которого валялись между рельсами. Он споткнулся и упал, пересекая вторые пути, почувствовал, как боль вспыхнула в лодыжке. Поднялся и побежал дальше. Услышал грохот: Генри спрыгнул вниз с вершины забора.
    
— Щас я доберусь до тебя, ниггер! — проревел он.
    
Здравомыслящая часть Майка решила, что теперь его единственный шанс — Пустошь. Если он доберется туда, то сможет спрятаться в кустах, в бамбуке… или, если станет совсем уж плохо, залезть в одну из дренажных труб и переждать там.
    
Он мог все это сделать, да, возможно… но в груди разгорелась жаркая искра ярости, напрочь лишенная здравомыслия. Он мог понять, почему Генри при первой возможности гнался за ним, но Мистер Чипс?.. Убить Мистера Чипса? «МОЯ СОБАКА — не ниггер, ты, вонючий мерзавец», — на бегу думал Майк, и распиравшая его злость нарастала.
    
Теперь он слышал другой голос, голос своего отца: «Я не хочу, чтобы ты всегда и от всего убегал… И если дойдет до драки, ты должен обдумать свои действия. Должен спросить себя, стоит ли ради Бауэрса лезть на рожон…»
    
Майк бежал по прямой к складам-ангарам. За ними возвышался еще один проволочный забор, отделявший грузовой двор от Пустоши. Он намеревался перелезть через этот забор и спрыгнуть на другую сторону. Теперь же повернул направо, к гравийному карьеру.
    
Этот гравийный карьер примерно до 1935 года использовался как углехранилище — здесь уголь загружали в паровозы составов, которые следовали через станцию Дерри. Потом появились тепловозы, за ними — электровозы. Потом на протяжении долгих лет (остатки угля растащили местные жители, которые пользовались угольными печами) один из местных подрядчиков добывал здесь гравий, но он разорился в 1955 году, и с тех пор карьер пустовал. Железнодорожные пути по дуге подходили к карьеру, а потом уходили от него, но рельсы заржавели, и между гниющими шпалами вырос крестовник-желтуха. Те же растения росли и вокруг карьера, борясь за солнечные лучи с золотарником и подсолнечником. Среди растительности во множестве валялись куски спеченного шлака, так называемого клинкера.
    
На пути к карьеру Майк снял рубашку. Подбежав к склону, он оглянулся. Генри бежал через пути. Остальные следовали за ним. Возможно, это и был оптимальный вариант. Используя рубашку как мешок, Майк накидал в нее увесистые куски клинкера. И побежал к забору, держа рубашку в руках, но карабкаться не стал, привалился к нему спиной. Вытряс клинкер из рубашки, наклонился, поднял несколько кусков.
    
Генри клинкера не видел; он видел только ниггера, попавшего в ловушку, прижавшегося спиной к забору. И с ревом помчался к нему.
    
— Это тебе за мою собаку, мерзавец! — крикнул Майк, не подозревая, что по щекам полились слезы, и со всего размаха швырнул клинкер в Генри. Удар с громким «бонг» пришелся в лоб. А потом клинкер отскочил в сторону. Генри упал на колени. Руки поднялись к голове. Сквозь пальцы тут же проступила кровь, как у фокусника в аттракционе.
    
Остальные остановились, на их лицах читалось полнейшее изумление. Они просто не верили своим глазам. Генри завопил от боли, вскочил, все еще держась за голову. Майк бросил еще один клинкер. Генри увернулся. Шагом двинулся на Майка, а когда Майк бросил третий клинкер, оторвал руку от рваной раны на лбу и небрежно отбил его рукой. Генри ухмылялся.
    
— Тебя ждет сюрприз, — прорычал он. — Такой… гр-р-р… — Четвертый кусок спеченного угля угодил Генри точно в кадык. Генри вновь плюхнулся на колени. Питер Гордон таращился на него. Лось Сэдлер хмурил брови, словно пытался решить сложную арифметическую задачу.
    
— Чего ждете? — удалось выдавить из себя Генри. Кровь сочилась между пальцев. Он не говорил — хрипел. — Хватайте его! Хватайте этого маленького членососа!
    
Майк не стал смотреть, послушают они Генри или нет. Он бросил рубашку, развернулся к забору и начал карабкаться. Чьи-то руки схватили его за ступню. Он глянул вниз и увидел искаженное лицо Генри Бауэрса, измазанное кровью и углем. Майк дернул ногой. Кроссовка осталась в руке Генри. Голой стопой он резко двинул вниз, в лицо Генри. Почувствовал, как что-то хрустнуло. Генри опять закричал, отшатнулся, теперь держась за нос, из которого хлестала кровь.
    
Другая рука — Рыгало Хаггинса — ухватила Майка за брючину, но он сумел вырваться. Перебросил ногу через забор, и тут что-то с оглушающей силой ударило его по щеке. Потекла теплая струя. Что-то еще угодило в бедро, потом в руку. Они бросали в Майка его же камни.
    
Он повис на руках, потом спрыгнул, дважды перекатился. Заросшая кустами земля уходила вниз, и, возможно, только это спасло Майку зрение, а может, и жизнь. Генри Бауэрс вновь подошел к забору и зашвырнул через него «М-80». Фейерверк разорвался с жутким грохотом и выжег участок травы.
    
Майк, у которого звенело в ушах, перекувырнулся и не без труда поднялся на ноги. Теперь он стоял в высокой траве, на краю Пустоши. Он протер рукой правую щеку, и ладонь окрасилась кровью. Кровь Майка не испугала; он знал, что из такой передряги без единой царапины ему не выбраться.
    
Генри метнул «бомбу с вишнями», но Майк вовремя заметил опасность и отскочил в сторону.
    
— Хватаем его! — проревел Генри и полез на забор.
    
— Черт, Генри, я не знаю… — Для Питера Гордона все зашло слишком далеко, сложившаяся ситуация определенно ему не нравилась. Уж до крови-то дело никак дойти не могло — во всяком случае, по части его команды — с учетом того, как все складывалось в их пользу.
    
— А надо бы знать. — Генри посмотрел на Питера, зависнув на середине забора, напоминая раздувшегося ядовитого паука в человеческом образе. Его злобные глаза не отрывались от Питера. Кровь стекала по лицу. Майк ударом ноги сломал Генри нос, но тот пока этого не осознавал. — Тебе лучше знать, а не то я разберусь с тобой, гребаный ублюдок.
    
Другие тоже полезли на забор, Питер и Виктор с явной неохотой, Рыгало и Лось — энергично, как и всегда.
    
Майк не стал их дожидаться, повернулся и бросился в кусты.
    
— Я тебя найду, ниггер! — проорал вслед Генри. — Я тебя найду!
    8
    
Неудачники добрались до края гравийного карьера, который теперь превратился в гигантскую, заросшую сорняками оспину на теле земли. Последний автомобиль с гравием уехал отсюда три года назад. Они все сгрудились вокруг Стэна, опасливо глядя на коробку с петардами, и тут прогремел первый взрыв. Эдди подпрыгнул — он все еще размышлял о пираньях, которых вроде бы видел в реке (он не знал, как выглядят настоящие пираньи, но склонялся к тому, что не похожи они на зубастых золотых рыбок-переростков).
    
— Не беспокойтесь, Эдди-сан. — Ричи заговорил Голосом китайского кули. — Всего лись длугие мальсики взлывают фейелвелки.
    
— Вы-ыходит х-хреново, Ри-и-ичи, — осадил его Билл. Все рассмеялись.
    
— Я буду стараться, Большой Билл. Чувствую, что ты одаришь меня своей любовью, если все-таки станет получаться. — И начал посылать ему воздушные поцелуи. Билл наставил на него палец-пистолет. Бен и Эдди, стоявшие бок о бок, улыбались.
    
— «Я так молод, а ты так стара, — вдруг запел Стэн Урис, на удивление точно имитируя Пола Анку,[259] — так, дорогая моя…»
    
— Он могет пе-е-еть! — заверещал Ричи Голосом Пиканинни. — Падумать только, этот малчык могет петь! — И тут же продолжил Голосом диктора кинохроники: — Хочу, чтобы ты немедленно здесь расписался, парень, где отмечено пунктиром. — Ричи обнял Стэна за плечи и ослепительно улыбнулся. — Мы отрастим тебе волосы, парень. Мы дадим тебе гитару. Мы…
    
Билл дважды ткнул Ричи в плечо, быстро и легонько. Им всем не терпелось поджечь петарды.
    
— Вскрывай коробку, Стэн, — выразила общее желание Беверли. — Спички у меня есть.
    
Они вновь сгрудились и смотрели, как Стэн осторожно вскрывает коробку с петардами. На черной этикетке вились затейливые китайские иероглифы, с которыми соседствовала отрезвляющая надпись на английском: «Не держите в руке с зажженным фитилем», — заставившая Ричи рассмеяться.
    
— Как хорошо, что сказали. Я-то всегда держал их в руке после того, как зажигал фитиль. Думал, что это лучший способ избавиться от ногтей.
    
Очень осторожно, чуть ли не с благоговением, Стэн удалил красную целлофановую обертку и выложил блок картонных трубок — синих, и красных, и зеленых — на ладонь. Их фитили заплели в китайскую косичку.
    
— Я развяжу их… — начал Стэн, и тут раздался второй взрыв, куда более громкий. Эхо медленно прокатилось по Пустоши. Облако чаек поднялось с восточной стороны свалки, они пронзительно кричали, выражая свое недовольство. Неудачники подпрыгнули от неожиданности. Стэн выронил петарды, и ему пришлось их поднимать.
    
— Взорвали динамит? — нервно спросила Беверли. Она смотрела на Билла, который стоял, подняв голову, широко раскрыв глаза. Она подумала, что никогда он не выглядел таким красивым — но в посадке головы читалось что-то напряженное, что-то тревожное. Он напоминал оленя, учуявшего запах пожара.
    
— Думаю, взорвали М-80, — спокойно заметил Бен. — В прошлом году на Четвертое июля я пришел в парк, и старшеклассники взорвали пару штук. Одну бросили в железный мусорный контейнер. Грохнуло так же.
    
— В контейнере пробило дыру, Стог? — спросил Ричи.
    
— Нет, но одну стенку выперло наружу. Будто кто-то продавил ее своим задом. Они убежали.
    
— Эту взорвали ближе, — указал Эдди. Он тоже смотрел на Билла.
    
— Будем взрывать петарды или нет? — спросил Стэн. Он уже отсоединил фитили десятка петард, а остальные аккуратно положил обратно в вощеную бумагу.
    
— Конечно, — кивнул Ричи.
    
— У-убери и-их.
    
Все вопросительно посмотрели на Билла, в тревоге: резкий тон сказал им гораздо больше, чем слова.
    
— У-убери и-их, — повторил Билл, лицо его перекосило — так он старался выдавить из себя слова. С губ летела слюна. — Ч-что-то се-ейчас с-случится.
    
Эдди облизнул губы, Ричи большим пальцем сдвинул очки вверх по потному носу, Бен, не отдавая себе отчета в том, что делает, шагнул к Беверли.
    
Стэн открыл рот, собрался что-то сказать, но раздался еще взрыв, послабее.
    
— Ка-амни.
    
— Что, Билл? — переспросил Стэн.
    
— Ка-а-амни. С-снаряды. — И Билл начал собирать камни, рассовывая по карманам, пока они не оттопырились. Все остальные смотрели на него, как на психа… а потом Эдди почувствовал, как на лбу выступил пот. И внезапно понял, какие ощущения возникают при приступе малярии. Он ощутил нечто такое, что ощущал в тот день, когда они с Биллом познакомились с Беном (только Эдди, как и остальные, теперь называл для себя Бена исключительно Стогом), в тот день, когда Генри Бауэрс походя расквасил ему нос… только ощущение это было очень уж сильным. Будто Пустоши предстояло превратиться во вторую Хиросиму.
    
Бен начал собирать камни, потом Ричи, двигаясь быстро, молча. Очки сползли с носа, упали на землю. Он рассеянно сложил их, сунул за пазуху.
    
— Зачем ты это делаешь, Ричи? — высоким испуганным голосом спросила Беверли.
    
— Не знаю, детка, — ответил Ричи, продолжая собирать камни.
    
— Беверли, может, тебе на какое-то время лучше вернуться к свалке, — предложил Бен, набрав полные руки камней.
    
— Хрен тебе, — фыркнула Беверли. — Хрен тебе, Бен Хэнском. — И принялась собирать камни.
    
Стэн задумчиво смотрел, как они собирали камни, словно фермеры-лунатики. Потом последовал их примеру, губы его сжались в тонкую, осуждающую полоску.
    
Эдди почувствовал знакомые ощущения — горло начало сжиматься, превращаясь в соломинку.
    
«Не сейчас, черт побери, — внезапно подумал он. — Не сейчас, когда я нужен моим друзьям. Как и сказала Беверли, хрен тебе».
    
И занялся тем же, что и его друзья.
    9
    
Генри Бауэрс за очень уж короткий срок стал слишком большим, чтобы оставаться быстрым и проворным при обычных обстоятельствах, но сложившиеся обстоятельства кардинально отличались от обычных.
    
Боль и ярость терзали его, и на пару превратили Генри, пусть на короткое время, в гения силы, начисто лишенного духа. Связность мыслей ушла. Его сознание чем-то напоминало травяной пожар, случившийся поздним летом в опускающихся сумерках: все розово-красное и дымно-серое. Он мчался за Майком Хэнлоном, как бык — за красной тряпкой. Майк бежал по едва заметной тропе, протоптанной по краю карьера, которая со временем привела бы к свалке, а Генри уже не разбирал, тропа перед ним или не тропа. Ломился напрямик, сквозь высокую траву и кусты, с шипами и без, не замечая ни царапин, которые оставляли на его коже шипы, ни ударов веток по лицу, шее, рукам. Значение имело только одно: курчавая голова ниггера, расстояние до которой неуклонно сокращалось. В правой руке Генри держал М-80, в левой — спичку. Догнав ниггера, он собирался чиркнуть спичкой, зажечь фитиль и засунуть фейерверк ниггеру в штаны.
    
Майк знал, что Генри приближается, а остальные наступают ему на пятки. И пытался прибавить скорости. Теперь он уже ощущал жуткий страх и только невероятным усилием воли сдерживал панику. На железнодорожных путях он подвернул лодыжку сильнее, чем ему поначалу показалось, и теперь заметно прихрамывал. А грохот и треск, с которыми Генри ломился сквозь кусты, вызывали неприятное чувство, что гонится за ним не человек, а пес-убийца или разъяренный медведь.
    
Тропа нырнула в гравийный карьер, и Майк скорее упал, чем сбежал вниз. Скатился по склону на дно, вскочил, пробежал полкарьера, и лишь тогда увидел шестерых подростков. Они стояли в ряд, и на лицах всех читалось одинаково странное выражение. Только потом, когда у Майка появилась возможность обдумать случившееся, он понял, что в их лицах показалось ему таким странным: казалось, они его ждали.
    
— Помогите, — выдохнул Майк и, хромая, поспешил к ним. Интуитивно обращался он к высокому рыжеволосому мальчишке. — Парни… большие парни…
    
Тут в карьер ворвался Генри. Увидел шестерых подростков и, притормозив, остановился. На мгновение на лице его отразилось сомнение, потом он оглянулся. Увидел свои войска, и уже ухмылялся, когда вновь посмотрел на Неудачников (Майк теперь стоял рядом и чуть позади Билла Денбро, тяжело дыша).
    
— Я тебя знаю, сопляк, — сказал он Биллу. Посмотрел на Ричи: — И тебя тоже знаю. Где твои очки, очкарик? — Но прежде чем Ричи успел ответить, Генри увидел Бена. — Твою мать! Жирдяй и еврей тоже здесь! А это твоя телка, жирдяй?
    
Бен подпрыгнул, словно его внезапно шлепнули по заду.
    
В этот момент к Генри подтянулся Питер Гордон. За ним — Виктор Крисс, который занял место с другой стороны Генри. Последними прибыли Рыгало и Лось. Они встали рядом с Питером и Виктором, так что теперь две группы напоминали армии, изготовившиеся к бою.
    
Тяжело дыша, больше напоминая быка, чем человека, Генри продолжил:
    
— Я бы с удовольствием врезал вам всем, но сегодня мне не до вас. Мне нужен этот ниггер. Брысь отсюда, мелюзга!
    
— И побыстрее! — самодовольно поддакнул Рыгало.
    
— Он убил мою собаку! — выкрикнул Майк пронзительным, дрожащим голосом. — Он сам сказал!
    
— А ты поди сюда, — прорычал Генри, — и тогда, может, я тебя не убью.
    
Майка трясло, но он не сдвинулся с места.
    
За всех ответил Билл. Спокойно и четко.
    
— Пу-устошь наша. А в-вы, де-етки, у-уходите о-отсюда.
    
Глаза Генри широко раскрылись. Будто ему внезапно отвесили оплеуху.
    
— И кто меня заставит? Ты, лошадиная жопа?
    
— М-мы, — ответил Билл. — Т-ты н-нас до-остал, Ба-ауэрс. П-проваливай.
    
— Заикающийся урод! — рявкнул Генри. Наклонил голову и бросился вперед.
    
Билл держал в левой руке пригоршню камней. Они все держали по пригоршне камней, за исключением Майка и Беверли, которая сжимала один камень в правой руке. Билл начал бросать камни в Генри, не торопясь, всякий раз со всей силы прицеливаясь. Первый, правда, пролетел мимо, но второй угодил Генри в плечо. Если бы третий не попал в цель, Генри врезался бы в Билла и свалил на землю. Но он угодил в наклоненную голову Генри.
    
От боли тот вскрикнул, поднял голову… и в него разом ударили четыре камня: брошенный Ричи Тозиером попал в грудь, Эдди — в плечо, Стэном Урисом — в голень, Беверли (это был ее единственный камень) — в живот.
    
Он вытаращился на них, не веря своим глазам, и внезапно воздух наполнился свистящими снарядами. Генри повалился на спину, на лице его читались боль и изумление.
    
— Ко мне, парни! — прокричал он. — Помогите!
    
— А-а-атакуем их, — тихо приказал Билл и, не дожидаясь, последуют за ним или нет, побежал вперед.
    
Они последовали, бросая камни не только в Генри, но и в остальных. Большие парни нагибались, чтобы тоже вооружиться, но прежде чем они успели это сделать, их засыпало камнями. Питер Гордон вскрикнул от боли, когда камень, брошенный Беном, отлетел от скулы, разбив ее в кровь. Он отступил на пару шагов, бросил камень-другой… а потом убежал. С него хватило — на Западном Бродвее в такие игры не играли.
    
Генри сгреб камни с земли. К счастью для Неудачников, в основном маленькие. Бросил тот, что побольше, и поранил Беверли руку. Она вскрикнула.
    
Бен с ревом бросился на Генри Бауэрса. Тот успел повернуть голову и увидеть его, но на шаг в сторону времени уже не хватило. Не сумел он и принять боевую стойку. Бен весил больше ста пятидесяти фунтов, почти сто шестьдесят. Так что схватки не получилось. Бауэрс не распластался на земле — взлетел. Приземлился на спину, и его еще протащило пару футов. Бен побежал к нему, и только смутно почувствовал боль в ухе, в которое угодил брошенный Рыгалом Хаггинсом камень размером с мяч для гольфа.
    
Генри, еще не придя в себя, поднимался на колени, когда Бен сблизился с ним и ударил ногой, крепко приложившись кроссовкой к левому бедру Генри. Тот тяжело рухнул на спину. Его глаза зажглись злобой.
    
— Нельзя бросаться камнями в девочек! — проорал Бен. Никогда раньше не испытывал он такой ярости. — Нельзя… — Тут он увидел пламя в левой руке Генри: тот зажег деревянную спичку, поднес огонек к толстому фитилю М-80 и швырнул фейерверк Бену в лицо. Но Бен автоматически, не думая, что делает, отбил фейерверк ладонью, как бадминтонная ракетка отбивает волан. М-80 полетел вниз. Генри увидел это, глаза его округлились, и он, крича, откатился в сторону. Мгновением позже фейерверк взорвался, покрыв копотью рубашку на спине Генри и вырвав из нее здоровенный клок.
    
Тут же камень, брошенный Лосем Сэдлером, угодил в Бена, и тот рухнул на колени. Зубы лязгнули, прикусив язык. Бен моргал, утратив ориентацию. Лось двинулся на него, но прежде чем добрался до стоящего на коленях Бена, Билл зашел сзади и превратил спину большого парня в мишень. Лось развернулся, проревев: «Ты напал на меня со спины, трус! Так нечестно, твою мать!»
    
Но не успел он пойти в атаку, как Ричи присоединился к Биллу. Риторика Лося насчет того, что честно, а что — нет, Ричи не впечатлила; он видел, как пятеро больших парней гнались за одним испуганным и маленьким — едва ли такой поступок ставил их в один ряд с королем Артуром и рыцарями Круглого стола. Один из камней Ричи рассек Лосю кожу над левой бровью, и Лось взвыл от боли.
    
Эдди и Стэн подскочили к Ричи и Биллу. К ним подошла и Беверли. По руке ее текла кровь, глаза сверкали. Летели камни. Рыгало Хаггингс вскрикнул, когда один угодил ему в локоть. Он неуклюже запрыгал, потирая ушиб. Генри поднялся. На спине рубашка висела лохмотьями, но кожу ему каким-то чудом не обожгло. Прежде чем он успел повернуться, камень, брошенный Беном Хэнскомом, угодил Генри в затылок, заставив вновь плюхнуться на колени.
    
Наибольший урон в тот день причинил Неудачникам Виктор Крисс, отчасти потому, что был неплохим питчером, а в основном — парадоксально — потому, что не испытывал никаких эмоций. Находиться здесь ему хотелось все меньше и меньше. Битва камней грозила серьезными травмами: участнику могли пробить череп, вышибить несколько зубов, даже глаз. Но раз уж он попал сюда, то намеревался не отступать, а постоять за себя.
    
Подобное хладнокровие позволило ему выждать тридцать лишних секунд и набрать пригоршню подходящего размера камней. Один он швырнул в Эдди, когда Неудачники вновь выстроились в боевую цепь, и попал тому в подбородок. Эдди упал, плача, потекла кровь. Бен повернулся к Эдди, но тот уже поднимался, кровь ярко выделялась на бледной коже, глаза превратились в щелочки.
    
Виктор метнул камень в Ричи и попал в грудь. Ричи бросил камень в Виктора, но тот легко увернулся и следующий камень швырнул в Билла. Билл наклонил голову — недостаточно быстро: камень порвал щеку.
    
Тут Билл повернулся к Виктору. Их взгляды встретились, и в глазах заики Виктор увидел нечто такое, что до смерти напугало его. Как ни странно, с его губ едва не сорвались слова: «Я больше не буду», — да только такого не говорят какому-то сопляку. Не говорят, если не хочешь, чтобы друзья перестали держать тебя за человека.
    
Билл двинулся на Виктора, Виктор — на Билла. Одновременно, словно по какому-то телепатическому сигналу, они принялись швыряться друг в друга камнями, сокращая разделявшее их расстояние. А вокруг камни летать перестали: остальные опустили руки, наблюдая за этой парой; даже Генри повернул голову.
    
Виктор нагибался, уворачивался — Билл ничего такого не делал. Камни Виктора попадали ему в грудь, в плечо, в живот. Один задел ухо. Словно не замечая боли, Билл размеренно бросал камень за камнем, вкладывая в каждый бросок всю силу. Третий угодил Виктору в коленную чашечку, и он издал сдавленный стон. Камней у него больше не осталось, тогда как Билл сжимал в руке гладкий кусок белого кварца размером с утиное яйцо. И Виктору Криссу камень этот казался очень большим и твердым. Разделяло их менее пяти футов.
    
— У-у-убирайся о-о-отсюда, — услышал Виктор, — и-или я п-проломлю те-ебе го-олову. Я н-не шу-учу.
    
Заглянув в глаза Билла, Виктор понял, что так оно и есть. Он молча развернулся и последовал за Питером Гордоном.
    
Рыгало и Лось нерешительно переглянулись. Струйка крови текла у Лося из уголка рта. Текла кровь и по щеке Рыгала из рваной раны на голове.
    
Генри шевелил губами, но с них не срывалось ни звука. Билл повернулся к нему:
    
— У-у-убирайся.
    
— А если не уберусь? — Голос Генри вроде бы звучал воинственно, но в глазах его Билл видел совсем другое. Генри боялся, а потому уже смирился с тем, что придется уйти. Казалось бы, Биллу следовало радоваться, даже торжествовать, но он чувствовал лишь усталость.
    
— Е-если н-не у-у-уберешься, м-мы в-вас до-обьем. Ду-умаю, м-мы в-вшестером о-отправим в-всех в бо-ольницу.
    
— Всемером, — поправил его Майк Хэнлон, присоединившись к ним. В обеих руках он держал по камню размером с мяч для софтбола. — Иди сюда, Бауэрс. Я с удовольствием врежу тебе.
    
— Ты гребаный ниггер! — взвизгнул Генри, голос дрогнул, в нем послышались слезы. И этот вопль начисто лишил Рыгало и Лося желания продолжать борьбу. Камни выпали из разжавшихся пальцев. Рыгало огляделся, словно не понимая, где он и как сюда попал.
    
— Убирайтесь из нашего места! — крикнула Беверли.
    
— Молчи, манда, — огрызнулся Генри. — Ты… — Четыре камня полетели одновременно, ударив Генри в четыре места. Он вскрикнул и повалился на заросшую сорняками землю. Заплясали лохмотья рубашки. Лежа, он переводил взгляд с суровых, совсем взрослых лиц этих сопляков на испуганные лица Рыгало и Лося. Эти двое ему не помогут. Никто ему не поможет. Лось даже отвернулся.
    
Генри поднялся, всхлипывая, втягивая сопли сломанным носом.
    
— Я убью вас всех! — крикнул он и побежал к тропе. Через несколько мгновений он скрылся из виду.
    
— У-уходите. — Билл повернулся к Рыгало. — У-убирайтесь. И бо-ольше н-не п-приходите сю-юда. Пу-устошь на-аша.
    
— Не следовало тебе сердить Генри, пацан, — ответил Рыгало. — Пошли, Лось.
    
И они ушли, опустив головы, не оглядываясь. Семеро подростков стояли неровным полукругом, все в крови. Апокалиптическая битва камней длилась менее четырех минут, но Билл чувствовал себя так, словно прошел всю Вторую мировую войну, от первого до последнего дня, отвоевал на обоих театрах боевых действий, без единой увольнительной.
    
Тишину нарушала только отчаянная, свистящая борьба Эдди Каспбрэка, который пытался протолкнуть воздух в легкие. Бен направился к нему, почувствовал, что три булочки с кремом и четыре шоколадных пирожных, которые он съел по дороге к Пустоши, зашевелились и принялись жечь желудок, пробежал мимо Эдди в кусты и проблевался как можно тише, не привлекая к себе внимания.
    
Так что к Эдди подошли Ричи и Бев. Беверли обняла его за тонкую талию, а Ричи достал ингалятор из кармана.
    
— Кусай, Эдди, — предложил он, и когда Эдди попытался втянуть в себя воздух, нажал на клапан.
    
— Спасибо, — наконец-то выдавил он.
    
Бен вернулся из кустов, раскрасневшийся, вытирая рот рукой. Беверли подошла к нему, взяла его руки в свои.
    
— Спасибо, что заступился за меня.
    
Бен кивнул, не отрывая глаз от своих грязных кроссовок.
    
— Всегда готов, детка.
    
Один за другим они поворачивались к Майку, Майку с его черной кожей. Смотрели на него пристально, осторожно, раздумчиво. Майк сталкивался с подобным любопытством прежде — не было дня в его жизни, чтобы не сталкивался, — поэтому не отводил глаз.
    
Билл перевел взгляд с Майка на Ричи. Ричи посмотрел на него. И Билл буквально почувствовал, как что-то щелкнуло — какая-то последняя деталь встала на положенное ей место в машине неизвестного ему назначения. По спине словно рассыпались ледышки. «Теперь мы все вместе», — подумал он, мысль эта показалась ему очень точной, очень правильной, и на мгновение Биллу показалось, что он произнес эти слова вслух. Но, разумеется, озвучивать эту мысль необходимости не было; он видел это по глазам Ричи, Бена, Эдди, Беверли, Стэна.
    
«Теперь мы все вместе, — вновь подумал он. — И да поможет нам Бог. Теперь действительно все начинается. Господи, пожалуйста, помоги нам».
    
— Как тебя зовут, парень? — спросила Беверли.
    
— Майк Хэнлон.
    
— Хочешь повзрывать петарды? — спросил Стэн, и улыбка Майка вполне сошла за ответ.
   
   
    
     
Глава 14
     
Альбом
    
    1
    
Как выясняется, Билл не остается в одиночестве: они все приносят выпивку.
    
Билл — бурбон, Беверли — водку и пакет апельсинового сока, Ричи — упаковку из шести банок пива, Бен Хэнском — бутылку виски «Дикая индюшка», а у Майка упаковка с шестью банками пива стоит в маленьком холодильнике в комнате отдыха сотрудников библиотеки.
    
Эдди Каспбрэк входит последним, с небольшим пакетом из плотной, коричневой бумаги.
    
— Что ты принес, Эдди? — спрашивает Ричи. — «Зарекс» или «Кулэйд»?[260]
    
Нервно улыбаясь, Эдди достает из пакета сначала бутылку джина, потом бутылку сливового сока.
    
В повисшей оглушающей тишине Ричи говорит: «Кто-нибудь должен вызвать людей в белых халатах. Эдди Каспбрэк наконец-то свихнулся».
    
— Джин и сливовый сок очень полезны для здоровья, — виноватым голосом отвечает Эдди… и все дико хохочут, звуки их веселья разносятся по затихшей библиотеке, эхом отражаются от стен, волнами прокатываются по стеклянному коридору, соединяющему взрослую библиотеку с детской.
    
— Валяй, — говорит Бен, вытирая слезящиеся глаза. — Валяй, Эдди. Готов поспорить, этот коктейль способствует перемещению «почты».
    
Улыбаясь, Эдди наполняет на три четверти бумажный стаканчик соком, не торопясь добавляет две крышечки джина.
    
— Ох, Эдди, как я тебя люблю! — восклицает Беверли, и Эдди поднимает голову, ошарашенный, но улыбающийся. Она оглядывает стол. — Я вас всех люблю.
    
— М-мы тоже любим тебя, Б-Бев, — отвечает Билл.
    
— Да, — кивает Бен. — Мы любим тебя. — Его глаза открываются шире, он смеется. — Я думаю, мы по-прежнему любим друг друга… Вы знаете, сколь редко такое случается?
    
Возникает короткая пауза, и Майк не особо удивлен, заметив, что Ричи в очках.
    
— Контактные линзы начали жечь глаза, и мне пришлось их снять, — объясняет он, отвечая на вопрос Майка. — Не пора ли нам перейти к делу?
    
Они все смотрят на Билла, как и тогда, в гравийном карьере, и Майк думает: «Они смотрят на Билла, когда им нужен лидер, на Эдди — если требуется штурман. „Перейти к делу“, до чего противная фраза. Должен ли я им сказать, что убитые, найденные тогда и теперь, не подверглись сексуальному насилию, что тела не изувечили, а частично съели? Должен я им сказать, что я заготовил семь шахтерских касок с мощными электрическими фонарями и сейчас они лежат у меня дома, одна для Стэна Уриса, который не смог пришкандыбать, как мы раньше говорили? Или, может, просто предложить им разойтись по номерам и хорошенько выспаться, потому что завтра, днем или ночью, все закончится — либо для Оно, либо для нас?»
    
Ничего из этого говорить необходимости нет, и причина тому — только что произнесенные слова: они по-прежнему любят друг друга. За прошедшие двадцать семь лет многое изменилось, а взаимная любовь каким-то чудом — нет. «И это, — думает Майк, — наша единственная реальная надежда».
    
Единственное, что действительно остается — так это довести начатое до конца, завершить процесс соединения прошлого с настоящим, свернуть полоску существования в некое подобие колеса. «Да, — думает Майк, — сегодняшняя задача — соорудить это колесо; завтра мы посмотрим, вращается ли оно, как раньше… как вращалось, когда мы выгнали больших парней из гравийного карьера и из Пустоши».
    
— Ты помнишь остальное? — спрашивает Майк Ричи.
    
Ричи отхлебывает пива и качает головой.
    
— Я помню твой рассказ о птице… и дымовую яму. — Улыбка расползается по лицу Ричи. — Я вспомнил об этом вечером, когда шел сюда, следом за Бевви и Беном. Такая гребаная жуть тогда…
    
— Бип-бип, Ричи, — улыбается Беверли.
    
— Ну, вы знаете, — продолжая улыбаться, он сдвигает очки вверх по переносице характерным жестом того давнего Ричи. Подмигивает Майку. — Мы с тобой, так, Майки?
    
Майк коротко смеется, кивает.
    
— Мисс Скавлетт! Мисс Скавлетт! — пронзительно кричит Ричи Голосом Пиканинни. — В коптильне становится очень уж жавко, мисс Скавлетт!
    
Билл смеется.
    
— Еще один инженерный и архитектурный триумф Бена Хэнскома.
    
Беверли кивает:
    
— Мы рыли яму для клубного дома, когда ты, Майк, принес в Пустошь отцовский альбом с фотографиями.
    
— Господи! — Билл резко выпрямляется. — И фотографии…
    
Ричи мрачно кивает:
    
— Тот же фокус, что и в комнате Джорджи. Только на этот раз мы все это видели.
    
— Я вспомнил, что случилось с лишним серебряным долларом, — говорит Бен.
    
Они все поворачиваются к нему.
    
— Я отдал остальные три одному моему приятелю, прежде чем приехал сюда, — поясняет Бен. — Для его детей. Я помнил, что был четвертый, но не мог вспомнить, что с ним сталось. Теперь вспомнил. — Он смотрит на Билла. — Мы отлили из него серебряный кругляш, так? Ты, я и Ричи. Поначалу мы собирались отлить серебряную пулю…
    
— Ты практически не сомневался, что нам это удастся, — соглашается Ричи. — Но в конце…
    
— Мы с-струсили. — Билл медленно кивает. Воспоминание естественным путем занимает положенное ему место, и когда это происходит, Билл слышит все тот же тихий, но явственный щелчок. «Мы приближаемся», — думает он.
    
— Мы пошли на Нейболт-стрит, — добавляет Ричи. — Мы все.
    
— Ты спас мне жизнь, Большой Билл, — внезапно говорит Бен, и Билл качает головой. — Спас, точно, — настаивает Бен, и на этот раз Билл головой не качает. Подозревает, что, возможно, спас, только еще не помнит как… и он ли спасал? Он думает, что, возможно, Беверли… но не помнит. Пока, во всяком случае, не помнит.
    
— Прошу меня извинить. — Майк встает. — У меня упаковка пива в холодильнике комнаты отдыха.
    
— Возьми мое, — предлагает Ричи.
    
— Хэнлон не пить пиво белого человека, — отвечает Майк. — Особенно твое, Балабол.
    
— Бип-бип, Майки, — торжественно произносит Ричи, и Майк уходит за пивом под общий добродушный смех.
    
Включает свет в комнате отдыха, обшарпанной, с продавленными креслами, с кофеваркой «Сайлекс», которую давно следовало отмыть, информационной доской со старыми объявлениями, сведениями о расценках и часах работы, несколькими карикатурами из «Нью-йоркера», пожелтевшими, с загнувшимися углами. Майк открывает маленький холодильник и чувствует шок, ледяной и пробирающий до костей, как бывает в феврале, когда стоит мороз и кажется, что апрель не наступит никогда. Синие и оранжевые воздушные шарики выплывают из холодильника сплошным потоком, десятки шариков, новогодний букет из шариков, и сквозь страх, сковавший сознание Майка, вдруг прорывается бессвязная мысль: «Не хватает только Гая Ломбарде с его „Испокон веку“».[261] Шарики мимо лица Майка поднимаются к потолку. Он пытается кричать, не может кричать, увидев, что прикрывали шарики, что Оно засунуло в холодильник рядом с пивом, словно на ночную закуску, которая могла потребоваться ему после того, как все его никчемные друзья расскажут свои никчемные истории и разойдутся по арендованным постелям в своем родном городе, который уже и не родной.
    
Майк отступает на шаг, руки поднимаются к лицу, отсекая увиденное. Натыкается на стул, чуть не падает и убирает руки. Ничего не меняется, оторванная голова Стэна Уриса лежит рядом с упаковкой из шести банок пива «Бад лайт», голова не мужчины, а одиннадцатилетнего мальчика. Рот раскрыт в беззвучном крике, но Майк не видит ни зубов, ни языка, потому что рот набит перьями. Перья светло-коричневые и невероятно огромные. Он прекрасно знает, у какой птицы такие перья. Да. Да, конечно. Он видел эту птицу в мае 1958 года, и они все видели ее в начале августа 1958 года, и потом, годы спустя, навещая в больнице умирающего отца, он выяснил, что Уилл Хэнлон однажды тоже видел эту птицу, после того как сумел выбраться из горящего клуба «Черное пятно». Кровь с шеи Стэна, в бахроме лоскутков кожи, капала вниз и образовала лужу на нижней полке. Свернувшись, кровь стала темно-рубиновой и поблескивала в слабом свете лампочки, установленной в холодильнике.
    
— А… а… а… — удается выдавить из себя Майку, но никаких других звуков с его губ не слетает. Потом голова открывает глаза, и это ярко-серебряные глаза клоуна Пеннивайза. Они поворачиваются к Майку, и голова начинает корчиться с набитым перьями ртом. Она пытается говорить, возможно, хочет произнести пророчество, как оракул в греческой трагедии.
    
«Подумал, что надо бы присоединиться к вам, Майк, потому что без меня вам не победить. Вы не можете победить без меня, и ты это знаешь, так? У вас мог бы быть шанс, если бы собрались все, но мой типично американский рассудок не выдержал напряжения, если ты понимаешь, о чем я, придурок. Все, на что способны вы шестеро, — посудачить о прежних временах, а потом найти свою смерть. Я и подумал, что мне по силам сбить вас с этого пути. Сбить вас, сечешь, Майки? Сечешь, дружище? Сечешь, гребаный поганый ниггер?»
    
«Ты не настоящая!» — кричит Майк, но ничего не слышит; он словно становится телевизором с отключенным звуком.
    
Невероятно, абсурдно, голова подмигивает ему.
    
«Я настоящая, будь уверен. Настоящая, как капли дождя. И ты знаешь, о чем я говорю, Майки. То, что вы вшестером намереваетесь сделать, сродни попытке взлететь на реактивном самолете без посадочного шасси. Нет никакого смысла взлетать, если не сможешь приземлиться, так? И нет никакого смысла спускаться под землю, если не сможешь подняться обратно. Вам никогда не додуматься до правильных загадок и анекдотов. Вам никогда не рассмешить меня, Майки. Вы все забыли, как выворачивать ваши крики наизнанку. Бип-бип, Майки, и что ты скажешь? Помнишь птицу? Всего лишь воробей, но выглядит о'кей! Таких еще поискать надо, да? Большая, как амбар, большая, как эти тупые японские монстры, которые пугали тебя, когда ты был маленьким мальчиком. Дни, когда ты знал, как отогнать ту птицу от своего порога, ушли навсегда. Поверь в это, Майки. Если ты знаешь, как использовать свою голову по назначению, ты уедешь отсюда, уедешь из Дерри, немедленно. Если не знаешь, как ее использовать, она станет такой же, как эта. Сегодняшний указатель на великой дороге жизни — „Используй ее по назначению, прежде чем потеряешь, дорогой ты мой“».
    
Голова перекатывается на лицо (перья во рту мерзко шуршат) и вываливается из холодильника. Ударяется об пол и катится к нему, как отвратительный шар для боулинга, слипшиеся от крови волосы сменяются ухмыляющимся лицом; она катится к нему, оставляя на полу липкий след крови и ошметки перьев, губы шевелятся вокруг перьевого кляпа.
    
«Бип-бип, Майки! — кричит голова, а Майк в ужасе пятится от нее, выставив перед собой руки, будто этим может не подпустить ее к себе. — Бип-бип, бип-бип, бип-на-хрен-бип!»
    
Внезапно раздается громкий хлопок — звук пластмассовой пробки, вылетающей из бутылки дешевого шампанского. Голова исчезает. («Настоящая, — думает Майк, чувствуя тошноту. — Ничего сверхъестественного в этом хлопке нет, всего лишь воздух ворвался во внезапно освободившееся пространство… настоящая, Господи, настоящая»). Тонкая сеточка капель крови зависает в воздухе. Потом падает на пол. И нет никакой необходимости прибираться в комнате отдыха; Кэрол ничего не увидит, когда придет сюда завтра утром, даже если ей придется прокладывать путь сквозь воздушные шарики, чтобы добраться до кофеварки и налить себе первую чашку кофе. Как удобно. Майк пронзительно смеется.
    
Поднимает голову и видит, что воздушные шарики никуда не делись. На синих надпись: «НИГГЕРЫ ДЕРРИ — В АУТЕ». На оранжевых: «НЕУДАЧНИКИ ПО-ПРЕЖНЕМУ ПРОИГРЫВАЮТ, НО СТЭНЛИ УРИС НАКОНЕЦ-ТО ВЫРВАЛСЯ ВПЕРЕД». «Нет никакого смысла взлетать, если не сможешь приземлиться, — заверяла его голова. — Нет никакого смысла спускаться под землю, если не сможешь подняться обратно». Последняя фраза вновь наводит его на мысли о шахтерских касках. Голова сказала правду? И внезапно он вспоминает день, когда пришел в Пустошь впервые после битвы камней. 6 июля, через два дня после того, как на параде Четвертого июля он промаршировал в составе оркестра… через два дня после того, как впервые воочию увидел клоуна Пеннивайза. И после того дня в Пустоши, после того, как он прослушал их истории и, поколебавшись, рассказал собственную, он пришел домой и спросил отца, можно ли заглянуть в его альбом с фотографиями.
    
А почему он пошел в Пустошь шестого июля? Он знал, что найдет их там? Вроде бы знал — и не только, что они там будут, но и где именно. Они говорили о клубном доме, Майк это помнит, но ему показалось, что они говорили об этом, не зная, как поговорить о чем-то другом, более важном.
    
Майк, подняв голову, смотрит на воздушные шарики, но теперь их не видит, пытаясь вспомнить, что происходило в тот день, в тот жаркий-жаркий день. Внезапно осознает, что очень важно вспомнить все, каждый нюанс, даже состояние души.
    
Потому что тот день стал отправной точкой. Раньше остальные говорили о том, чтобы убить Оно, но не предпринимали никаких действий, не строили планов. С появлением Майка круг замкнулся, колесо начало вращаться. Именно в тот день, только позже, Билл, Ричи и Бен пошли в библиотеку и всерьез взялись за разработку идеи, высказанной Биллом за день до этого, или за неделю, или за месяц. Все началось…
    
— Майк? — зовет Ричи из зала справочной литературы, где собрались остальные. — Ты там не умер?
    
«Почти», — думает Майк, глядя на воздушные шарики, на кровь, на перья в холодильнике.
    
— Думаю, вам лучше прийти сюда, — кричит он в ответ.
    
Он слышит, как скрипят стулья, слышит их невнятные голоса, слышит восклицание Ричи: «Ну что теперь?» — а другое ухо, уже в его памяти, слышит, как Ричи говорит что-то еще, и внезапно он вспоминает то, что выискивал в памяти; более того, он понимает, почему это что-то ускользало от него. Реакция других, когда он вышел на поляну в самой темной, самой далекой, самой заросшей части Пустоши… не было никакой реакции. Ни удивления, ни вопросов, как он их нашел, ничего. Бен ел «Твинки», вспоминает он, Беверли и Ричи курили. Билл лежал на спине, заложив руки под голову, смотрел в небо. Эдди и Стэн с сомнением смотрели на веревки, натянутые на колышках, очерчивающие квадрат со стороной примерно в пять футов.
    
Ни удивления, ни вопросов, ничего. Он просто пришел, и его приняли в компанию. Словно, сами того не зная, они его ждали. И этим третьим ухом, ухом памяти, он слышит, как Ричи говорит Голосом Пиканинни, который уже звучал этим вечером: «Бозе, мисс Клозе, сюда…
    2
    
…опять пвишел этот чевный малчык. Я не знать, чего ему надо в Пустоши! Посмотви на эту кувчавую голову, Большой Билл! — Билл не шевельнулся, по-прежнему мечтательно глядя на тучные летние облака, проплывающие по небу. Обдумывал что-то важное. И пусть его обращение осталось без ответа, Ричи нисколько не обиделся. Просто продолжил: — От одного взгляда на эту кувчавую голову у меня возникает мысль о еще одном мятном джулепе! Пожалуй, я выпью его на веванде, где чуть прохлаже…»
    
— Бип-бип, Ричи, — оборвал его Бен с набитым «Твинки» ртом, и Беверли засмеялась.
    
— Привет, — нерешительно поздоровался Майк. Его сердце билось чуть сильнее, чем обычно, но он настроился довести дело до конца. Он должен их поблагодарить, и его отец говорил, что долги всегда надо отдавать… и по возможности быстрее, пока не наросли проценты.
    
Стэн оглянулся:
    
— Привет, — и вновь сосредоточился на огороженном веревками квадрате по центру поляны. — Бен, ты уверен, что получится?
    
— Получится, — заверил его Бен. — Привет, Майк.
    
— Хочешь сигарету? — спросила Беверли. — У меня остались две.
    
— Нет, благодарю. — Майк глубоко вдохнул. — Я хотел еще раз поблагодарить вас за то, что вы мне помогли в тот день. Эти парни хотели покалечить меня. Мне очень жаль, что некоторым из вас тоже досталось.
    
Билл махнул рукой, как бы говоря, что это ерунда.
    
— О-они в-весь г-год до-оставали н-нас. — Он сел, а потом вдруг пристально посмотрел на Майка. — Мо-огу я ко-ое-что у те-ебя с-спросить?
    
— Конечно. — Майк робко присел. С такими преамбулами он уже сталкивался. Этот Денбро намеревался спросить его, каково это — быть негром.
    
Но услышал совсем другой вопрос.
    
— Когда Л-л-ларсен[262] по-одавал не-еберущиеся подачи в «Ми-ировых се-ериях»,[263] к-как, по-о-твоему, е-ему п-просто ве-езло?
    
Ричи глубоко затянулся, закашлялся. Беверли добродушно похлопала его по спине.
    
— Ты пока новичок, Ричи. Еще научишься.
    
— Я думаю, все обрушится, Бен. — Эдди озабоченно смотрел на огороженный квадрат. — Не хочу хоронить себя заживо своими же руками.
    
— Не похоронишь ты себя заживо, — ответил Бен. — А если такое и случится, будешь сосать блинский старый ингалятор, пока кто-нибудь тебя не откопает.
    
Слова эти показались Стэнли Урису невероятно смешными. Он оперся о локти, запрокинул голову и хохотал, пока Эдди не пнул его в голень, предложив заткнуться.
    
— Везло, — наконец ответил Майк. — Я думаю, в подачах, которые не отбивают, больше везения, чем мастерства.
    
— Я-я то-оже, — кивнул Билл. Майк ждал продолжения, но Билл уже сказал все, что хотел. Он снова лег, подложив руки под голову, и принялся изучать проплывающие над ними облака.
    
— А что вы задумали? — Майк повернулся к квадрату земли, огороженному натянутыми на колышках веревками.
    
— У Стога это идея недели, — ответил Ричи. — В прошлый раз он затопил Пустошь, и получилось неплохо, но эта идея — высший класс. Нынче у нас месячник строительства нашего клубного дома. А следующий месяц…
    
— Х-хватит те-ебе на-аезжать н-на Бе-ена. — Билл по-прежнему смотрел в небо. — По-олучится хо-орошо.
    
— Ну что ты, Билл. Я же шучу.
    
— И-иногда ты шу-утишь с-слишком м-много, Ри-ичи.
    
Упрек Ричи снес молча.
    
— Я все-таки не понимаю, — покачал головой Майк.
    
— Все очень просто, — ответил Бен. — Они хотели шалаш на дереве, и мы можем его построить, но у людей есть дурная привычка ломать кости, когда они падают с дерева…
    
— Куки… Куки… одолжи мне косточки,[264] — пропел Стэн и вновь рассмеялся. Остальные вытаращились на него. Чувством юмора Стэн не отличался, и шутки его были весьма своеобразны.
    
— Вы сходить с ума, сеньор, — прокомментировал Ричи. — Эта, я думать, от жары.
    
— Короче, мы зароемся в землю примерно на пять футов в границах обозначенного мной квадрата. Глубже не получится, потому что доберемся до грунтовых вод. Здесь они довольно близки к поверхности. Потом мы укрепим стены, чтобы они не обвалились. — Он многозначительно посмотрел на Эдди, но Эдди тревожился.
    
— А что потом? — заинтересовался Майк.
    
— Потом настелим крышу.
    
— Как?
    
— Положим доски. Сделаем люк или что-то такое, чтобы входить и выходить, даже окна, если захотим…
    
— Нам по-онадобятся пе-етли, — вставил Билл, по-прежнему глядя на небо.
    
— Мы их сможем купить в «Скобяных товарах Рейнольдса», — тут же предложил Бен.
    
— И ка-арманные де-еньги в-всем вы-ыдали на не-еделю.
    
— У меня есть пять долларов, — сказала Беверли. — Заработала, оставаясь с соседскими детьми.
    
Ричи тут же пополз к ней на руках и коленях.
    
— Я люблю тебя, Бевви. — Он смотрел на нее по-собачьи преданными глазами. — Ты выйдешь за меня замуж? Мы будем жить в обшитом сосной бунгало…
    
— Где? — переспросила Беверли, а Бен наблюдал за ними с тревогой, озабоченностью, но и с улыбкой.
    
— Обшитом бусной сонгало, — ответил Ричи. — Пяти долларов хватит, сладенькая, ты, и я, и малышка заживем втроем…
    
Беверли засмеялась, покраснела и отошла от него.
    
— Мы ра-азделим ра-асходы, — указал Билл. — Потому-то мы и создаем клуб.
    
— Накрыв яму досками, мы скрепим их сверхпрочным клеем — «Тэнгл-Трэк», так он называется — и сверху положим дерн. Может, набросаем сосновых иголок. Будем сидеть внизу, а люди… такие, как Генри Бауэрс… будут ходить прямо над нами и не знать, что мы здесь.
    
— Ты подумал и об этом? — изумился Майк. — Это круто.
    
Бен улыбнулся. Пришла его очередь краснеть.
    
Билл внезапно сел и посмотрел на Майка:
    
— Хо-очешь по-омогать?
    
— Да… конечно, — ответил Майк. — Это будет весело.
    
Остальные переглянулись — Майк это почувствовал, не только увидел. «Нас семеро», — подумал он, и безо всякой на то причины по телу пробежала дрожь.
    
— И когда вы собираетесь зарыться в землю?
    
— О-очень с-скоро, — ответил Билл, и Майк знал — знал, — что Билл говорит не только о подземном клубном доме, задуманном Беном. И Бен это знал. Как и Ричи, Беверли, Эдди. Стэн Урис перестал улыбаться. — М-мы со-обираемся на-ачать э-этот п-проект о-очень с-скоро.
    
Последовала пауза, и Майк внезапно понял следующее: во-первых, они хотят что-то сказать, что-то ему сказать… а во-вторых, у него не было уверенности, что он хотел это услышать. Бен взял палку, принялся что-то чертить на земле, его волосы падали на лицо. Ричи грыз и без того обгрызенные ногти. Только Билл пристально смотрел на Майка.
    
— Что-то не так? — Майку стало не по себе.
    
— М-м-мы к-к-клуб, — очень медленно заговорил Билл. — Ты мо-ожешь быть в к-клубе, если хо-очешь, но те-ебе придется х-хранить наши секреты.
    
— Ты про клубный дом? — спросил Майк. Охватившая его тревога только нарастала. — Само собой…
    
— У нас есть и другой секрет, малыш. — Ричи по-прежнему не смотрел на Майка. — И Большой Билл говорит, что этим летом у нас более важное дело, чем рытье подземных клубных домов.
    
— В этом он прав, — добавил Бен.
    
Внезапно что-то пшикнуло. Майк подпрыгнул. Но это Эдди нажал на клапан ингалятора. Он виновато посмотрел на Майка, пожал плечами, потом кивнул.
    
— Что ж, не держите меня в неведении, — попросил Майк. — Расскажите мне.
    
Билл оглядывал остальных.
    
— К-кто-нибудь н-не хо-очет, ч-чтобы он во-ошел в к-клуб?
    
Никто не сказал ни слова, не поднял руки.
    
— К-кто хо-очет ра-ассказать? — спросил Билл.
    
Последовала долгая пауза, и на этот раз Билл ее не прерывал.
    
Наконец Беверли вздохнула и посмотрела на Майка.
    
— Детей убивают. Мы знаем, кто это делает, и это не человек.
    3
    
Они рассказали ему, один за другим: клоун на льду, прокаженный под крыльцом, кровь и голоса в сливном отверстии, мертвые мальчики в Водонапорной башне. Ричи поведал о том, что произошло, когда они с Биллом вернулись на Нейболт-стрит. Билл заговорил последним, рассказал о школьной фотографии, которая двигалась, и о фотографии, в которую он сунул руку. Закончил объяснением, что неведомое существо убило его брата, а Клуб неудачников решил убить этого монстра… кем бы он на самом деле ни был.
    
Позже, возвращаясь домой, Майк думал, что слушать ему следовало с нарастающим недоверием, переходящим в ужас, а потом удирать сломя голову, не оглядываясь, убежденному, что его или поднимает на смех компания белых подростков, которые не любят черных, или его занесло к шестерым психам, которые каким-то образом заразились этой дурью друг от друга, как целый класс может подцепить грипп от одного больного.
    
Но он не убежал, потому что, несмотря на ужас, испытывал какое-то удивительное спокойствие. Спокойствие — и что-то еще, что-то более важное: ощущение, что он дома. «Теперь нас семеро», — подумал он, когда Билл наконец-то закончил.
    
Он открыл рот, не уверенный в том, что сейчас скажет.
    
— Я видел клоуна.
    
— Что? — в унисон спросили Ричи и Стэн, а Беверли повернула голову так быстро, что хвост метнулся с левого плеча к правому.
    
— Я видел его Четвертого. — Майк говорил медленно, главным образом Биллу. Его глаза, ясные, сосредоточенные, не отрывались от глаз Майка, требовали, чтобы он продолжал. — Да, Четвертого июля… — На мгновение он замолчал, подумав: «Но я его узнал. Я узнал его, потому что увидел не в первый раз. И не в первый раз увидел что-то… что-то нехорошее».
    
Тут он подумал о птице, впервые действительно позволил себе подумать о птице — за исключением кошмаров — с мая. Он-то считал, что сходит с ума. Приятно выяснить, что ты все-таки не безумен… но облегчение это пугало. Он облизнул губы.
    
— Давай, — нетерпеливо бросила Бев. — Не тяни.
    
— Дело в том, что я участвовал в параде. Я…
    
— Я тебя видел, — вставил Эдди. — Ты играл на саксофоне.
    
— Если на то пошло, на тромбоне, — поправил его Майк. — Я играл в составе оркестра нейболтской Церковной школы. Так или иначе, я видел клоуна. Он раздавал воздушные шарики детям на перекрестке в центре города, где сходятся три улицы. Такой же, как и говорили Бен и Билл. Серебряный костюм, оранжевые пуговицы, белый грим на лице, большая красная улыбка. Я не знаю, помада это была или грим, но выглядело, как кровь.
    
Другие кивали, оживившись, только Билл продолжал пристально смотреть на Майка.
    
— О-оранжевые пу-учки во-олос? — спросил он Майка, а потом бессознательно коснулся головы пальцами.
    
Майк кивнул.
    
— Увидев его… я испугался. И пока я смотрел на него, он повернулся и помахал мне рукой, словно прочитал мои мысли, или мои чувства, или как это называется. И это… ну… испугало меня еще сильнее. Тогда я не знал почему, но он так испугал меня, что я пару минут не мог играть на тромбоне. Вся слюна у меня во рту пересохла, и я почувствовал… — Он коротко глянул на Беверли. Теперь он все вспомнил с невероятной четкостью: как слепило солнце, яростно отражалось от его тромбона и от хрома автомобилей, как громко играла музыка, каким ярко-синим было небо. Клоун поднял руку в белой перчатке (в другой он держал связку воздушных шариков) и медленно помахал из стороны в сторону, а его кровавая улыбка была слишком красной и слишком широкой — крик, вывернутый наизнанку. Он помнил, как кожа его мошонки начала сжиматься, как в кишках вдруг забурлило, и он испугался, что сейчас непроизвольно наложит в штаны. Но такого в присутствии Беверли он сказать не мог. В присутствии девушек такого не говорят, даже в присутствии тех девушек, при которых можно сказать «сука» или «мерзавец». — Я испугался, — закончил он, чувствуя, что этого недостаточно, просто не зная, как сказать остальное.
    
Но они все кивали, словно поняли, и Майк ощутил, как по нему прокатилась волна невероятного облегчения. Каким-то образом этот клоун посмотрел на него, улыбнулся ему своей красной улыбкой, его белая перчатка покачивалась из стороны в сторону… но боялся он клоуна больше, чем гнавшихся за ним Генри Бауэрса и его дружков. Гораздо больше.
    
— Потом мы прошли мимо, — продолжил Майк. — Поднялись по холму на Главную улицу. И я увидел его снова, он опять раздавал воздушные шарики детям. Только многие дети брать их не хотели. Некоторые, совсем маленькие, плакали. Я не мог понять, как он сумел добраться сюда так быстро. Даже подумал, что клоунов, наверное, два, понимаете, и одеты они одинаково. Команда. Но когда он повернулся ко мне и вновь помахал мне рукой, я понял, это он. Тот же самый человек.
    
— Он не человек, — возразил Ричи, и Беверли содрогнулась. Билл обнял ее, и она с благодарностью на него посмотрела.
    
— Он помахал мне рукой… а потом подмигнул. Как будто у нас был общий секрет. Или… или, возможно, он в курсе, что я его узнал.
    
Билл убрал руку с плеч Беверли.
    
— Ты его у-у-узнал?
    
— Думаю, да, — кивнул Майк. — Мне надо кое-что проверить, прежде чем ответить наверняка. У моего отца есть фотографии… он их собирает… послушайте, вы здесь часто играете, да?
    
— Конечно, — ответил Бен. — Потому-то мы и строим клубный дом.
    
Майк снова кивнул.
    
— Я проверю и посмотрю, прав ли я. Если прав, принесу эти фотографии.
    
— С-старые фотографии? — спросил Билл.
    
— Да.
    
— Ч-что еще?
    
Майк открыл рот и снова закрыл. В неуверенности огляделся, потом все-таки решился.
    
— Вы подумаете, что я чокнутый. Чокнутый или вру.
    
— Т-ты ду-умаешь, ч-что м-мы чо-окнутые?
    
Майк покачал головой.
    
— Можешь поспорить, что нет, — подал голос Эдди. — У меня много чего не так, но я не ку-ку. Думаю, что нет.
    
— Да, — согласился Майк. — Ты не чокнутый.
    
— И м-мы н-не ду-умаем, ч-что т-ты п-п-п-псих.
    
Майк еще раз оглядел всех, откашлялся.
    
— Я видел птицу. Два, три месяца тому назад. Я видел птицу.
    
Стэнли Урис повернулся к Майку:
    
— Что за птицу?
    
— Она выглядела, как воробей, — с явной неохотой заговорил Майк, — отчасти, но и как малиновка. С оранжевой грудкой.
    
— И что такого ты заметил в этой птице? — спросил Бен. — В Дерри птиц много. — Но, судя по голосу, ему было не по себе, и, взглянув на Стэна, Майк понял, что Стэн вспоминает случившееся с ним в Водонапорной башне, и то, как он переломил ход событий, начав выкрикивать названия птиц. Но Стэн напрочь забыл о своих воспоминаниях, стоило Майку продолжить.
    
— Эта птица была больше дома на колесах.
    
Он оглядывал их потрясенные, изумленные лица. Ждал смеха, но никто не засмеялся. Стэн выглядел так, будто его хватили по голове кирпичом. Лицо побледнело настолько, что обрело цвет приглушенных ноябрьских солнечных лучей.
    
— Клянусь, это правда. Это была гигантская птица, вроде тех птиц из фильмов ужасов, которые считаются доисторическими.
    
— Да, как в «Гигантском когте»,[265] — вставил Ричи. Он думал, что птица выглядит очень уж ненастоящей, но к тому времени, когда она добралась до Нью-Йорка, так разнервничался, что высыпал часть попкорна вниз, через ограждение балкона кинотеатра «Аладдин». За такое Фокси Фоксуорт мог бы вышвырнуть его из зала, но фильм все равно закончился. Иногда тебе дают под зад, но, как сказал Большой Билл, случается, пинка даешь ты.
    
— Но она не выглядела доисторической. И она не напоминала тех птиц, как-они-там-называются, о которых рассказывали истории древние греки и римляне.
    
— Ру-у-ух? — предположил Билл.
    
— Точно. Не такая была птица. Я же говорю, что-то среднее между воробьем и снегирем. Двумя самыми распространенными птичками. — И Майк нервно рассмеялся.
    
— Г-г-где…
    
— Расскажи нам, — попросила Беверли, и, собравшись с мыслями, Майк рассказал. Рассказывая, наблюдая, как на их лицах отражались тревога и испуг, но не недоверие или насмешка, он ощущал, будто тяжелая ноша скатывается с плеч. Как Бен с мумией, или Эдди с прокаженным, или Стэн с утонувшими мальчиками, он видел нечто такое, что свело бы взрослого с ума, не ужасом увиденного, а нереальностью происходящего, не поддающегося никакому логическому объяснению. С другой стороны, взрослые зачастую игнорируют неподдающееся объяснению. Лицо Илии сгорело дочерна от света Божьей любви, или Майк так понял; но Илия был стар, когда это случилось, и возможно, это все изменило. Разве еще один из библейских персонажей, молодой, почти ребенок не начал бороться с ангелом на равных?
    
Он увидел птицу и продолжил жить, как и прежде; встроил эти воспоминания в свой взгляд на мир. А в таком возрасте взгляд этот необычайно широк. Но случившееся с ним в тот день тем не менее затаилось в темных уголках его сознания, и иногда во сне он убегал от этой жуткой птицы, которая накрывала его своей тенью. Некоторые из этих снов он помнил, другие — нет, но сны не уходили, словно тени, которые двигались сами по себе.
    
Сколь мало он забыл и как сильно та история давила на него (когда он занимался повседневными делами: помогал отцу, ходил в школу, катался на велосипеде, выполнял поручения матери, ждал появления негритянских рок-групп в программе «Американская эстрада»), определилось прежде всего облегчением, которое он испытал, поделившись с другими. А рассказав все, Майк понял, что впервые позволил себе подумать об этом с того раннего утра у Канала, когда он увидел те странные бороздки… и кровь.
    4
    
Майк рассказал о птице на старом металлургическом заводе и о том, как залез в трубу, чтобы укрыться от нее. В тот же день, только позже, трое Неудачников — Бен, Ричи, Билл — шагали к публичной библиотеке Дерри. Бен и Ричи поглядывали по сторонам, опасаясь нарваться на Бауэрса и компанию, но Билл смотрел под ноги, хмурясь, поглощенный своими мыслями. Примерно через час после своего рассказа Майк ушел, сказав, что отец просил его прийти к четырем, чтобы собрать горох. Беверли, по ее словам, надо было зайти в магазин и приготовить обед отцу. У Эдди и Стэна тоже нашлись дела. Но прежде чем разойтись, они начали рыть то, чему предстояло стать — окажись Бен прав — их подземным клубным домом. Для Билла (он подозревал, что и для всех) первая отброшенная лопата земли стала чем-то символичным. Если им действительно предстояло что-то сделать группой, всем вместе — они начали.
    
Бен спросил Билла, верит ли он истории Хэнлона. Они миновали Общественный центр Дерри и уже подходили к библиотеке, каменному зданию, укрывшемуся в тени вязов, возраст которых перевалил за сотню лет. Каким-то чудом их пока не тронула голландская болезнь, которая в последние годы стала бичом этих деревьев.
    
— Да. Я ду-умаю, э-это п-правда. Г-г-глупо, но правда. А ты, Ри-и-ичи?
    
Ричи кивнул.
    
— Да. Мне противно в это верить, если вы понимаете, о чем я, но, пожалуй, я верю. Помните, что он сказал насчет языка птицы?
    
Билл и Бен кивнули. Оранжевые вздутия на нем.
    
— Это фирменный знак, — продолжил Ричи. — Как у любого злодея из комиксов. Лекса Лютора или Джокера, кого ни возьми. Эта тварь всегда оставляет свою метку.
    
Билл задумчиво кивнул. Все равно что злодей из комиксов. Потому что они так воспринимали это чудовище? Так о нем думали? Да, возможно. Детский лепет, но создавалось ощущение, что эта тварь на детском лепете и расцветала.
    
Они перешли улицу.
    
— Я с-с-спросил С-С-Стэна, с-слышал ли о-он о-о-о та-акой п-птице. Н-не о-обязательно та-акой бо-ольшой, к-как э-эта, н-но п-просто на-а…
    
— Настоящей? — подсказал Ричи.
    
Билл кивнул.
    
— О-он с-сказал, ч-что, во-озможно, та-акая п-птица мо-ожет б-быть в Ю-Южной А-Америке и-или в А-А-Африке, но то-олько н-не з-здесь.
    
— Так он в нее не поверил? — спросил Бен.
    
— О-он по-оверил, — ответил Билл. А потом рассказал им о том, что предположил Стэн, когда Билл провожал его к тому месту, где Стэн оставил велосипед. Идея Стэна состояла в следующем: никто из них не мог увидеть эту птицу, пока Майк не рассказал свою историю. Что-то еще — возможно, но не эту птицу, потому что она была личным монстром Майка Хэнлона. А теперь… теперь эта птица стала собственностью всего Клуба неудачников, так? По разумению Стэна, она могла выглядеть по-разному: вороной для Билла, ястребом для Ричи, золотистым орлом для Беверли, но теперь Оно могло быть птицей для них всех. Билл сказал Стэну, что теперь, если исходить из его идеи, любой из них мог увидеть прокаженного, мумию, а то и мертвых мальчиков.
    
«Это означает, что мы должны достаточно скоро перейти к делу, если хотим что-то предпринять, — ответил Стэн. — Оно знает…»
    
«Ч-что? — резко спросил Билл. — В-все, ч-что м-мы з-знаем?»
    
«Чел, если Оно это знает, нам крышка, — ответил Стэн. — Но, будь уверен, Оно знает, что мы знаем об Оно, и я думаю, Оно попытается нас кокнуть. Ты все еще думаешь о нашем вчерашнем разговоре?»
    
«Да».
    
«Мне хотелось бы пойти с тобой».
    
«Б-Бен и Ри-и-ичи по-пойдут. Бен действительно у-умный, и Ри-и-ичи тоже, когда не ду-урачится».
    
Они уже подошли к библиотеке, когда Ричи спросил Билла, зачем, собственно, они сюда пришли. Билл им рассказал, говорил медленно, чтобы не так сильно заикаться. Идея вертелась у него в голове последние две недели, но обрела конкретные очертания только благодаря рассказу Майка о птице.
    
Что ты делаешь, если хочешь избавиться от птицы?
    
Ты в нее стреляешь и убиваешь ее.
    
Что ты делаешь, если хочешь избавиться от монстра? Фильмы предполагают, что его можно убить, выстрелив серебряной пулей.
    
Бен и Ричи слушали с должным уважением. Потом Ричи спросил:
    
— И где ты возьмешь серебряную пулю, Большой Билл? Закажешь по почте?
    
— К-как с-смешно. Мы должны с-сделать ее.
    
— Как?
    
— Я думаю, для того мы и пришли в библиотеку, — ответил на вопрос Ричи Бен. Ричи кивнул и сдвинул очки вверх. Билл подумал, что в глазах за очками, помимо ума и интереса, читается сомнение. Он и сам сомневался. Но по крайней мере дурачиться Ричи определенно не собирался, а это уже шаг в нужную сторону.
    
— Ты думаешь об отцовском «вальтере»? — спросил Ричи. — Том самом, что мы брали на Нейболт-стрит?
    
— Да, — кивнул Билл.
    
— Даже если мы сможем отлить серебряные пули, где мы возьмем серебро? — спросил Ричи.
    
— Позвольте мне позаботиться об этом, — спокойно ответил ему Бен.
    
— Что ж… хорошо, — пожал плечами Ричи. — Мы позволим Стогу позаботиться об этом. А что потом? Опять Нейболт-стрит?
    
Билл кивнул:
    
— О-опять Не-ейболт-стрит. И мы с-снесем э-ту гребаную го-олову.
    
Все трое еще немного постояли, переглядываясь с очень серьезным видом, а потом вошли в библиотеку.
    5
    
— Будь я проклят, опять этот черный парень! — воскликнул Ричи Голосом ирландского копа.
    
Прошла неделя, приближалась середина июля, и строительство подземного клубного дома подходило к концу.
    
— Доброго вам утра, мистер О'Хэнлон, сэр! И каким прекрасным, прекрасным обещает быть этот день, прекрасным, как растущий картофель, так говорила мне моя старая матушка…
    
— Насколько мне известно, утро заканчивается в полдень, Ричи, — Бен появился из ямы, — а полдень уже два часа как миновал.
    
Они с Ричи обшивали стены ямы досками. Бен снял свитер — день жаркий, работа тяжелая, футболка посерела от пота и прилипла к груди и толстому животу. На свой внешний вид он сейчас внимания не обращал, но Майк подозревал, что Бен, заслышав приближающуюся Беверли, оказался бы в мешковатом свитере, прежде чем кто-либо успел бы сказать «щенячья любовь».
    
— Не придирайся, а то я перепутаю тебя со Стэном-Суперменом. — Из ямы Ричи вылез пять минут назад, сказав Бену, что пора перекурить.
    
«Вроде бы ты говорил, что сигарет у тебя нет», — удивился Бен.
    
«Нет, — согласился Ричи, — но это дело принципа».
    
Майк держал под мышкой отцовский альбом с фотографиями.
    
— Где народ? — спросил он. Майк знал, что Билл где-то неподалеку, потому что оставил свой велосипед под мостом рядом с Сильвером.
    
— Билл и Эдди полчаса назад двинули на свалку за досками, — ответил Ричи. — Стэнни и Беверли пошли в «Скобяные товары Рейнольдса» за петлями. Уж не знаю, какую хрень собрался установить там Стог, чтобы лазить снизу вверх и сверху вниз, ты понимаешь, но едва ли это будет что-то путное. За ним нужен глаз да глаз, знаешь ли. Между прочим, ты должен нам двадцать три цента, если хочешь остаться в клубе. Твой взнос на петли.
    
Майк перекинул альбом из правой руки в левую, залез в карман, отсчитал двадцать три цента (в его личной сокровищнице остался один десятицентовик) и протянул Ричи. Потом подошел к яме, заглянул в нее.
    
Только это была уже не яма. Стены аккуратно обшили досками. Каждую стену подперли. Доски, конечно, были самые разные, но Бен, Билл и Стэн подогнали их по размеру с помощью инструментов из мастерской Зака Денбро (Билл каждый вечер отвозил все инструменты домой, трепетно следя за тем, чтобы на место они возвращались такими же чистенькими, какими и брал их каждое утро). Между подпорками Бен и Беверли прибили перемычки. Яма все еще нервировала Эдди, впрочем, он всегда находил повод для волнений. С одной стороны от ямы аккуратно уложили квадратные куски дерна, которыми потом они собирались замаскировать крышу.
    
— Похоже, вы знаете, что делаете, — высказал свое мнение Майк.
    
— Само собой, — ответил Бен и указал на альбом: — Это что?
    
— Альбом моего отца о Дерри, — ответил Майк. — Он коллекционирует старые фотографии, открытки и газетные статьи о городе. Это его хобби. Я просматривал альбом пару дней назад… говорил вам, что, по-моему, видел клоуна раньше. И я видел. Здесь. Поэтому и принес альбом. — От стыда он не решился добавить, что не попросил у отца разрешения взять альбом. Боялся вопросов, к которым это могло привести, и утащил альбом из дома, как вор, пока отец окучивал картофель на западном поле, а мать развешивала выстиранное белье на заднем дворе. — Подумал, что вы тоже должны на него взглянуть.
    
— Так давай поглядим, — предложил Ричи.
    
— Я бы подождал, пока соберутся все. Думаю, так будет лучше.
    
— Хорошо. — По правде говоря, Ричи особо и не хотелось смотреть на фотографии Дерри еще и в этом альбоме. Особенно после того, что случилось в комнате Джорджи. — Хочешь помочь мне и Бену с обшивкой стен?
    
— Конечно. — Майк осторожно положил отцовский альбом подальше от строящегося клубного дома, чтобы на него случайно не попала земля, если ее будут выбрасывать снизу, и взял лопату Бена.
    
— Рой здесь, — указал Бен. — Углубись на фут. Потом я поставлю подпорку и буду ее держать, а ты забросаешь яму землей.
    
— Хороший план, чел, — глубокомысленно изрек Ричи, усевшись на краю ямы, свесив вниз ноги.
    
— А ты чего сидишь? — спросил Майк.
    
— Сил нет, — ответил Ричи.
    
— А как продвигается ваша задумка с Биллом? — Майк снял рубашку и начал копать. В яме было жарко, даже для Пустоши. В кустах сонно, словно летние часы, стрекотали цикады.
    
— Ну… неплохо, — ответил Ричи, и Майку показалось, что он бросил на Бена предостерегающий взгляд. — Пожалуй.
    
— А почему бы тебе не включить радио, Ричи? — спросил Бен. Он поставил доску в яму, которую вырыл Майк, и зафиксировал ее. Транзисторный приемник Ричи, как и всегда, висел на толстой ветке ближайшего дерева.
    
— Батарейки сели, — ответил Ричи. — Ты же взял мои последние двадцать пять центов на петли, помнишь? Это жестоко, Стог, очень жестоко. После всего, что я для тебя сделал. А кроме того, здесь я могу поймать только УАБИ, а они играют лишь слюнявый рок.
    
— Что? — переспросил Майк.
    
— Стог думает, что Томми Сэндс и Пэт Бун поют рок-н-ролл, но только потому, что он больной на голову. Элвис поет рок-н-ролл. Эрни К. Доу поет рок-н-ролл. Карл Перкинс поет рок-н-ролл. Бобби Дарин. Бадди Холли. «Ох, Пегги… моя Пегги…»
    
— Пожалуйста, Ричи, — попытался остановить его Бен.
    
— А также Фэтс Домино, — Майк оперся о лопату, — Чак Берри, Литл Ричард, «Шеп и Лаймлайтс», Лаверн Бейкер, «Фрэнки Лаймон и тинейджерс», «Хэнк Баллард и Миднайтерс», «Коастерс», «Айли бразерс», «Крестс», «Чордс», Стикс Макги…
    
Они таращились на него в таком изумлении, что Майк рассмеялся.
    
— После Литл Ричарда я от тебя отстал, — признал Ричи. Ему нравился Литл Ричард, но в то лето из всех рок-н-роллщиков его главным кумиром был Джерри Ли Льюис. Недавно мать Ричи вошла в гостиную в тот момент, когда Джерри Ли показывали в «Американской эстраде». Он как раз улегся на рояль и играл, свесив руки вниз, а волосы падали на лицо. При этом Джерри Ли пел «Секрет средней школы». Ричи испугался, что она сейчас грохнется в обморок. Не грохнулась, но получила от увиденного такую сильную эмоциональную травму, что за обедом в тот вечер предложила отправить Ричи в спортивный лагерь. Теперь же Ричи мотнул головой, чтобы волосы упали на глаза и запел: «Сегодня в школе танцуют рок, пора и тебе шагнуть за порог…»
    
Бен закружил по дну ямы, держась за толстый живот, делая вид, что его сейчас вырвет. Майк зажал нос, но смеялся так сильно, что из глаз брызнули слезы.
    
— В чем дело? — спросил Ричи. — Какая муха вас укусила? Я же хорошо спел! Действительно хорошо!
    
— Да ладно. — Майк так заливался смехом, что едва мог говорить. — Это ж так смешно. Я хочу сказать, правда смешно.
    
— У негров нет вкуса, — фыркнул Ричи. — Я думаю, так даже написано в Библии.
    
— Твоя мутер. — Майк засмеялся еще сильнее. А когда Ричи, в искреннем недоумении, спросил, что это значит, Майк уселся на землю и, качаясь взад-вперед, схватившись за живот, просто визжал от смеха.
    
— Ты, наверное, думаешь, что я завидую. — Ричи ничего не понимал. — Ты, наверное, думаешь, что я хочу быть негром.
    
Теперь уж Бен повалился на землю, безумно хохоча. Все его тело тряслось. Глаза вылезли из орбит.
    
— Хватит, Ричи, — сумел просипеть он. — Я наложу в штаны. Я с-сдохну, если ты не п-прекратишь.
    
— Я не хочу быть негром, — продолжил Ричи. — Кому охота носить розовые штаны, и жить в Бостоне, и покупать пиццу кусками? Я хочу быть евреем, как Стэн. Я хочу владеть ломбардом и продавать людям ножи с выкидными лезвиями, и пластмассовую собачью блевотину, и подержанные гитары.
    
Бен и Майк уже рыдали от смеха. И смех их разносился по зеленой заросшей ложбине, которую ошибочно называли Пустошью, заставляя птиц подниматься в воздух, а белок на мгновение замирать, прерывая свои дела. Это был смех беззаботной юности, пронзительный, веселый, полный жизни, чистый, свободный. И практически все живые существа, которые его слышали, реагировали одинаково, но одно существо вывалилось из бетонной дренажной трубы в Кендускиг, в его верхнем течении, уже неживым. День назад над Дерри разразился сильнейший ливень (будущий клубный дом практически не пострадал: как только начались земляные работы, Бен каждый вечер накрывал яму куском брезента, который Эдди реквизировал с задворок «Источника Уоллиса»; вонял брезент ужасно, но с отведенной ему функцией справлялся), и в дренажных трубах и тоннелях два или три часа бурлили потоки воды. Именно эта вода и вытолкнула труп на солнце, чтобы его скоренько нашли мухи.
    
Этого девятилетнего мальчика звали Джимми Каллум. От лица остался только нос. Все остальное превратилось в жуткое месиво. Голое мясо усеивали глубокие черные дыры, и, пожалуй, только Стэнли Урис смог бы определить, что дыры эти — от ударов клювом. Ударов очень большим клювом.
    
Вода перекатывалась через грязные хлопчатобумажные штаны Джимми Каллума. Его белые руки оставались на поверхности, как дохлые рыбы. Руки тоже исклевали, но не так сильно. Рубашка с огурцовым узором раздувалась и опадала, раздувалась и опадала, как мочевой пузырь.
    
Билл и Эдди, нагруженные досками, найденными на свалке, пересекли Кендускиг по выступающим из воды камням в каких-то сорока ярдах от тела. Они услышали, как заливаются смехом Ричи, Бен и Майк, улыбнулись сами и прибавили шагу, не заметив тела Джимми Каллума, чтобы посмотреть, что так развеселило их друзей.
    6
    
Они все еще смеялись, когда Билл и Эдди вышли на поляну, вспотев под тяжелым грузом. Эдди, обычно бледный как смерть, и то чуть раскраснелся. Они свалили доски на уже почти исчезнувшую кучу расходных материалов. Бен вылез из ямы, чтобы проинспектировать добычу.
    
— Отлично! — воскликнул он. — Bay! Круто!
    
Билл плюхнулся на землю.
    
— М-мне сейчас с-свалиться с и-инфарктом и-или чу-уть по-одождать?
    
— Подождать, — рассеянно ответил Бен. Он тоже принес в Пустошь кое-какой инструмент и теперь склонился над новыми досками, выбивая гвозди и выкручивая шурупы. Одну доску отбросил — треснутая. При постукивании по второй в трех местах обнаружились полости, так что Бен отбросил и ее. Эдди сидел на куче земли, наблюдая за ним. Пустил в рот струю из ингалятора, когда Бен вытаскивал из доски ржавый гвоздь, воспользовавшись молотком-гвоздодером. Гвоздь вылезал со скрипом, напоминавшим визг маленького неприятного зверька, которому не понравилось, что на него наступили.
    
— Ты подхватишь столбняк, если поранишься о ржавый гвоздь, — проинформировал Эдди Бена.
    
— Да? — переспросил Ричи. — Что такое сифняк? Звучит, как женская болезнь.
    
— Мозгов у тебя, как у птицы, — огрызнулся Эдди. — Не сифняк, а столбняк. И означает это сжатие челюстей. Вызывают болезнь особые микробы, которые живут в ржавчине. Понимаешь, если ты порежешься о ржавый гвоздь, они могут попасть в твое тело и… э… твоим нервам придет пипец. — Эдди покраснел еще сильнее и вновь прыснул из ингалятора в рот.
    
— Сжатие челюстей, господи. — Слова Эдди произвели впечатление на Ричи. — Не позавидуешь.
    
— Будь уверен. Сначала твои челюсти сцепляются так сильно, что ты не можешь их разжать даже для того, чтобы поесть. Тебе проделывают дырку в щеке и кормят жидкостью через трубку.
    
— Ух ты! — Майк стоял в яме, подняв голову, широко раскрыв глаза. Белки яркими пятнами выделялись на коричневом лице. — Правда?
    
— Мне сказала мама, — ответил Эдди. — А потом у тебя сжимается горло, и ты уже ничего не можешь есть, и умираешь от голода.
    
Они молча переваривали весь этот ужас.
    
— Это неизлечимо, — веско добавил Эдди.
    
И вновь ему ответило молчание.
    
— Поэтому я всегда остерегаюсь ржавых гвоздей и подобного дерьма, — подвел итог Эдди. — Однажды мне делали противостолбнячную прививку, и это действительно больно.
    
— Тогда почему ты ходишь на свалку с Биллом и тащишь сюда все это барахло? — спросил Ричи.
    
Эдди коротко глянул на Билла, смотревшего вниз, в яму, которой предстояло стать клубным домом, и любовь и обожание, читавшиеся в этом взгляде, вполне могли сойти за ответ, но Эдди тихонько сказал:
    
— Иной раз что-то нужно сделать, не считаясь с риском. Эта первая важная истина, которую я узнал не от мамы.
    
Опять последовало молчание, но не такое уж неловкое, потом Бен принялся выбивать ржавые гвозди, и вскоре к нему присоединился Майк Хэнлон.
    
Транзистор Ричи, лишенный голоса (по крайней мере до тех пор, пока родители не выдадут Ричи очередную порцию карманных денег на неделю, или он сам не найдет лужайку, которую надо выкосить), покачивался на нижней ветви под легким ветерком. У Билла появилось время подумать над тем, как все это странно, странно и замечательно, что этим летом они все собрались здесь. Знакомые ему дети уезжали к родственникам. Знакомые ему дети уезжали с родителями в отпуск в «Диснейленд» в Калифорнию или на Кейп-Код, или — в одном случае — в невообразимо далекое место с необычным и каким-то ускользающим названием — Гштаад. Дети уезжали в церковный лагерь, дети уезжали в скаутский лагерь, дети уезжали в лагеря для богатых детей, где их учили плавать и играть в гольф, где ты учился говорить: «Эй, отличный удар», — вместо «Чтоб ты сдох», — когда твой соперник в теннисе подавал на вылет; дети, родители которых просто увозили их КУДА ПОДАЛЬШЕ. Билл мог это понять. Некоторые знакомые ему дети хотели уехать КУДА ПОДАЛЬШЕ, напуганные монстром, бродившим в то лето по Дерри, но Билл подозревал, что родителей, которые боялись этого монстра, гораздо больше. Люди, которые планировали провести отпуск дома, внезапно принимали решение уехать КУДА ПОДАЛЬШЕ.
    
(Гштаад. Это в Швеции? В Аргентине? В Испании?)
    
Все это напоминало полиомиелитную панику в 1956 году, когда заразились четверо детей, которые пошли поплавать в Мемориальный бассейн О'Брайана. Взрослые — для Билла слово это было стопроцентным синонимом мам и пап — решили тогда, как и теперь, что уехать КУДА ПОДАЛЬШЕ лучше. Безопаснее. И все, кто мог уехать, уехали. Билл понимал, что такое «КУДА ПОДАЛЬШЕ», и он мог размышлять над удивительной притягательностью такого слова, как Гштаад, но притягательность эта тянула лишь на блеклую тень страсти; Гштаад — это КУДА ПОДАЛЬШЕ; Дерри — страсть.
    
«И никто из нас не уехал КУДА ПОДАЛЬШЕ, — думал Билл, наблюдая, как Бен и Майк выбивают гвозди из принесенных со свалки досок, тогда как Эдди направился в ближайшие кусты, чтобы отлить („Ты должен это делать, как только возникло желание, чтобы не растягивать мочевой пузырь, — однажды сказал он Биллу, — но нужно и остерегаться ядовитого плюща. Кому охота обжечь свой крантик“). — Мы все здесь, в Дерри. Никаких лагерей, никаких родственников, никаких отпусков родителей, никаких КУДА ПОДАЛЬШЕ. Мы все здесь. На месте, и можем рассчитывать друг на друга».
    
— На свалке есть дверь. — Эдди вышел из кустов, застегивая молнию ширинки.
    
— Надеюсь, ты стряхнул лишнее, Эдс, — обратился к нему Ричи. — Если ты этого не сделал, ты можешь заболеть раком. Моя мама мне так говорила.
    
На лице Эдди отразилось недоумение, потом тревога, наконец он заметил ухмылку Ричи. Сразил его (или попытался сразить) взглядом «да-кто-поверит-в-такую-чушь», а потом продолжил:
    
— Она такая большая, что вдвоем мы бы ее не унесли. Но Билл говорит, если мы все пойдем туда, то сможем дотащить.
    
— Конечно, все стряхнуть не удается никому. — Ричи тоже гнул свое. — Эдс, хочешь знать, что однажды сказал мне один умный человек?
    
— Не хочу, — ответил Эдди, — и я не хочу, чтобы ты называл меня Эдс, Ричи. Я серьезно. Я же не зову тебя Дик, как в «С тебя капает, Дик?»[266] — и не понимаю, почему…
    
— Этот умный человек сказал мне следующее. — Ричи словно и не услышал Эдди. — «Сколько ни тряси — последняя капля в трусы». Поэтому в мире так много больных раком, Эдди, любовь моя.
    
— В мире так много больных раком, потому что такие кретины, как ты и Беверли Марш, курят, — возразил Эдди.
    
— Беверли — не кретинка, — угрожающе заявил Бен. — Думай, что говоришь, Эдди.
    
— Эй, вы, бип-бип, — рассеянно ввернул Билл. — А е-если го-оворить о Бе-еверли, она си-ильная. И по-оможет нам притащить ту д-дверь.
    
Бен спросил, что это за дверь.
    
— К-красного де-ерева, ду-умаю.
    
— Кто-то выбросил дверь из красного дерева? — В голосе Бена слышалось изумление, но недоверие отсутствовало.
    
— Люди выбрасывают все, — пожал плечами Майк. — Это называют свалкой. Меня просто зло берет, когда я прихожу туда. Просто зло берет.
    
— Да, — согласился Бен. — Многие вещи можно так легко починить. А в Китае и Южной Америке у людей ничего нет. Так говорит моя мама.
    
— В Мэне тоже есть люди, у которых ничего нет, Санни Джим,[267] — мрачно заметил Ричи.
    
— Ч-что э-это? — спросил Билл, заметив лежащий на земле альбом, который принес Майк. Майк объяснил, добавив, что хочет показать им клоуна на картинках, когда Беверли и Стэн вернутся с петлями.
    
Билл и Ричи переглянулись.
    
— Что не так? — спросил Майк. — Вы увидели его на фотографии, когда были в комнате твоего брата, Билл?
    
— Да, — ответил Билл, но больше ничего не сказал.
    
Они по очереди работали в яме, пока не подошли Стэн и Беверли, неся по пакету из плотной коричневой бумаги. В пакетах лежали петли. И пока Майк говорил, Бен сидел, скрестив ноги, и мастерил окна, еще без стекол, которым предстояло открываться и закрываться, поворачиваясь на петлях, в двух длинных досках. Возможно, только Билл заметил, как быстро и легко двигались пальцы Бена; какими они были проворными и знающими, будто пальцы хирурга. Билл ими восхищался.
    
— Некоторым из этих картинок больше ста лет, говорил мой отец. — Альбом лежал у Майка на коленях. — Он находит их на распродажах, которые люди устраивают у себя во дворе, или в комиссионных магазинах. Иногда покупает или выменивает у других коллекционеров. Некоторые стереоскопические — их две на одной длинной карточке, а когда смотришь на них через специальное устройство, похожее на бинокль, то видишь одну картинку, только она трехмерная, как «Дом восковых фигур»[268] или «Тварь из Черной лагуны».
    
— С чего ему нравится весь этот хлам? — спросила Беверли. На ней были обычные «левисы», но она сделала что-то удивительное с манжетами, обшила верхние четыре дюйма каким-то ярким материалом с узором пейсли,[269] так что выглядели они, как брюки из фантазии какого-нибудь матроса.
    
— Да, — кивнул Эдди. — Дерри по большей части такой скучный город.
    
— Точно я не знаю, но думаю, дело в том, что он здесь не родился, — неуверенно ответил Майк. — Понимаете… ну, не знаю… для него здесь все новое, или как если бы войти в кинозал на середине фильма…
    
— Са-амо со-обой, — прервал его Билл, — ты хочешь знать, с чего все на-ачалось.
    
— Да, — кивнул Майк. — У Дерри богатая история, мне это тоже интересно. И я думаю, часть истории города как-то связана с той тварью… с Оно, если вы хотите так ее называть.
    
Он посмотрел на Билла, и Билл кивнул, в его глазах застыла задумчивость.