1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 
     

Зажав ему бока меж средних ног,    

Передними он в плечи уцепился    

И вгрызся духу в каждую из щек;    

     

     55    

     

А задними за ляжки ухватился    

И между них ему просунул хвост,    

Который кверху вдоль спины извился.    

     

     58    

     

Плющ, дереву опутав мощный рост,    

Не так его глушит, как зверь висячий    

Чужое тело обмотал взахлест.    

     

     61    

     

И оба слиплись, точно воск горячий,    

И смешиваться начал цвет их тел,    

Окрашенных теперь уже иначе,    

     

     64    

     

Как если бы бумажный лист горел    

И бурый цвет распространялся в зное,    

Еще не черен и уже не бел.    

     

     67    

     

«Увы, Аньель, да что с тобой  такое? –    

Кричали, глядя, остальные два. –    

Смотри, уже ты ни один, ни двое».    

     

     70    

     

Меж тем единой стала голова,    

И смесь двух лиц явилась перед нами,    

Где прежние мерещились едва.    

     

     73    

     

Четыре отрасли[335] – двумя руками,    

А бедра, ноги, и живот, и грудь    

Невиданными сделались частями.    

     

     76    

     

Все бывшее в одну смесилось муть;    

И жуткий образ медленной походкой,    

Ничто и двое, продолжал свой путь.    

     

     79    

     

Как ящерица под широкой плеткой    

Палящих дней, меняя тын, мелькнет    

Через дорогу молнией короткой,    

     

     82    

     

Так, двум другим кидаясь на живот,    

Мелькнул змееныш лютый,[336]  желто-черный,    

Как шарик перца; и туда, где плод    

     

     85    

     

Еще в утробе влагой жизнетворной    

Питается, ужалил одного;[337]    

Потом скользнул к его ногам,  проворный.    

     

     88    

     

Пронзенный не промолвил ничего    

И лишь зевнул, как бы от сна совея    

Иль словно лихорадило его.    

     

     91    

     

Змей смотрит на него, а он – на змея;    

Тот – язвой, этот – ртом пускают дым,    

И дым смыкает гада и злодея.    

     

     94    

     

Лукан да смолкнет там, где назван им    

Злосчастливый Сабелл или Насидий,    

И да внимает замыслам моим.[338]    

     

     97    

     

Пусть Кадма с Аретузой пел Овидий    

И этого – змеей, а ту – ручьем    

Измыслил обратить, – я не в  обиде:[339]    

     

     100    

     

Два естества, вот так, к лицу лицом,    

Друг в друга он не претворял телесно,    

Заставив их меняться веществом.    

     

     103    

     

У этих превращенье шло совместно:    

Змееныш хвост, как вилку, расколол,    

А раненый стопы содвинул тесно.    

     

     106    

     

Он голени и бедра плотно свел,    

И, самый след сращенья уничтожа,    

Они сомкнулись в нераздельный ствол.    

     

     109    

     

У змея вилка делалась похожа    

На гибнущее там, и здесь мягка,    

А там корява становилась кожа.    

     

     112    

     

Суставы рук вошли до кулака    

Под мышки, между тем как удлинялись    

Коротенькие лапки у зверька.    

     

     115    

     

Две задние конечности смотались    

В тот член, который человек таит,    

А у бедняги два образовались.    

     

     118    

     

Покамест дымом каждый был повит    

И новым цветом начал облекаться,    

Тут – облысев, там – волосом  покрыт, –    

     

     121    

     

Один успел упасть, другой –  подняться,    

Но луч бесчестных глаз был так же  прям,    

И в нем их морды начали меняться.    

     

     124    

     

Стоявший растянул лицо к вискам,    

И то, что лишнего туда наплыло,    

Пошло от щек на вещество ушам.    

     

     127    

     

А то, что не сползло назад, застыло    

Комком, откуда ноздри отросли    

И вздулись губы, сколько надо было.    

     

     130    

     

Лежавший рыло вытянул в пыли,    

А уши, убывая еле зримо,    

Как рожки у улитки, внутрь ушли.    

     

     133    

     

Язык, когда-то росший неделимо    

И бойкий, треснул надвое, а тот,    

Двойной, стянулся, – и не стало  дыма.    

     

     136    

     

Душа в обличье гадины ползет    

И с шипом удаляется в лощину,    

А тот вдогонку, говоря, плюет.    

     

     139    

     

Он, повернув к ней новенькую спину,    

Сказал другому[340]: «Пусть теперь ничком,    

Как я, Буозо оползет долину».    

     

     142    

     

Так, видел я, менялась естеством    

Седьмая свалка;[341] и притом так странно,    

Что я, быть может, прегрешил пером.    

     

     145    

     

Хотя уж видеть начали туманно    

Мои глаза и самый дух блуждал,    

Те не могли укрыться столь нежданно,    

     

     148    

     

Чтоб я хромого Пуччо не узнал;    

Из всех троих он был один нетронут    

С тех пор, как подошел к подножью  скал;    

     

     151    

     

Другой был тот, по ком в Гавилле  стонут.[342]    

     

     

    

     

 Песнь двадцать шестая    

     

Круг  восьмой – Восьмой ров – Лукавые советчики    

     

     

     1    

     

Гордись, Фьоренца, долей величавой!    

Ты над землей и морем бьешь крылом,    

И самый Ад твоей наполнен славой!    

     

     4    

     

Я пять таких в собранье воровском    

Нашел сограждан, что могу стыдиться,    

Да и тебе немного чести в том.    

     

     7    

     

Но если нам под утро правда снится,    

Ты ощутишь в один из близких дней,    

К чему и Прато[343], как и все, стремится;    

     

     

    

     

     10    

     

Поэтому – тем лучше, чем скорей;    

Раз быть должно, так пусть бы  миновало!    

С теченьем лет мне будет тяжелей.    

     

     13    

     

По выступам, которые сначала    

Вели нас вниз, поднялся спутник мой,    

И я, влекомый им, взошел устало;    

     

     16    

     

И дальше, одинокою тропой    

Меж трещин и камней хребта крутого,    

Нога не шла, не подсобясь рукой.    

     

     19    

     

Тогда страдал я и страдаю снова,    

Когда припомню то, что я видал;[344]    

И взнуздываю ум сильней былого,    

     

     22    

     

Чтоб он без добрых правил не блуждал,    

И то, что мне дала звезда благая    

Иль кто-то лучший, сам я не попрал.    

     

     25    

     

Как селянин, на холме отдыхая, –    

Когда сокроет ненадолго взгляд    

Тот, кем страна озарена земная,    

     

     28    

     

И комары, сменяя мух, кружат,[345] –    

Долину видит полной светляками    

Там, где он жнет, где режет виноград,    

     

     31    

     

Так, видел я, вся искрилась огнями    

Восьмая глубь, как только с двух  сторон    

Расщелина открылась перед нами.    

     

     34    

     

И как, конями поднят в небосклон,    

На колеснице Илия вздымался,    

А тот, кто был медведями отмщен,    

     

     37    

     

Ему вослед глазами устремлялся    

И только пламень различал едва,    

Который вверх, как облачко,  взвивался,[346]  –    

     

     40    

     

Так движутся огни в гортани рва,    

И в каждом замкнут грешник утаенный,    

Хоть взор не замечает воровства.    

     

     43    

     

С вершины моста я смотрел,  склоненный,    

И, не держись я за одну из плит,    

Я бы упал, никем не понужденный;    

     

     46    

     

И вождь, приметив мой усердный вид,    

Сказал мне так: «Здесь каждый дух  затерян    

Внутри огня, которым он горит».    

     

     49    

     

«Теперь, учитель, я вполне  уверен, –    

Ответил я. – Уж я и сам постиг,    

И даже так спросить я был намерен:    

     

     52    

     

Кто в том огне, что там вдали возник,    

Двойной вверху, как бы с костра  подъятый,    

Где с братом был положен Полиник?»[347]    

     

     55    

     

«В нем мучатся, – ответил мой  вожатый, –    

Улисс и Диомед,[348] и так вдвоем,    

Как шли на гнев,[349] идут путем расплаты;    

     

     58    

     

Казнятся этим стонущим огнем    

И ввод коня, разверзший стены града,    

Откуда римлян вышел славный дом,[350]    

     

     61    

     

И то, что Дейдамия в сенях Ада    

Зовет Ахилла, мертвая, стеня,[351]    

И за Палладий[352] в нем дана награда».    

     

     64    

     

«Когда есть речь у этого огня,    

Учитель, – я сказал, – тебя  молю я,    

Сто раз тебя молю, утешь меня,    

     

     67    

     

Дождись, покуда, меж других кочуя,    

Рогатый пламень к нам не подойдет:    

Смотри, как я склонен к нему,  тоскуя».    

     

     70    

     

«Такая просьба, – мне он в свой  черед, –    

Всегда к свершенью сердце расположит;    

Но твой язык на время пусть замрет.    

     

     73    

     

Спрошу их я; то, что тебя тревожит,    

И сам я понял; а на твой вопрос    

Они, как греки, промолчат, быть  может».    

     

     76    

     

Когда огонь пришел под наш утес    

И место и мгновенье подобало,    

Учитель мой, я слышал, произнес:    

     

     79    

     

«О вы, чей пламень раздвояет жало!    

Когда почтил вас я в мой краткий час,    

Когда почтил вас много или мало,    

     

     82    

     

Слагая в мире мой высокий сказ,[353]    

Постойте; вы поведать мне повинны,    

Где, заблудясь, погиб один из вас».[354]    

     

     85    

     

С протяжным ропотом огонь старинный    

Качнул свой больший рог; так иногда    

Томится на ветру костер пустынный,    

     

     88    

     

Туда клоня вершину и сюда,    

Как если б это был язык вещавший,    

Он издал голос и сказал: «Когда    

     

     91    

     

Расстался я с Цирцеей[355], год  скрывавшей    

Меня вблизи Гаэты,[356] где потом    

Пристал Эней, так этот край  назвавший, –    

     

     94    

     

Ни нежность к сыну, ни перед отцом    

Священный страх, ни долг любви  спокойный    

Близ Пенелопы с радостным челом    

     

     97    

     

Не возмогли смирить мой голод знойный    

Изведать мира дальний кругозор    

И все, чем дурны люди и достойны.    

     

     100    

     

И я в морской отважился простор,    

На малом судне выйдя одиноко    

С моей дружиной, верной с давних пор.    

     

     103    

     

Я видел оба берега, Моррокко,[357]    

Испанию, край сардов,[358]  рубежи    

Всех островов, раскиданных широко.    

     

     106    

     

Уже мы были древние мужи,    

Войдя в пролив, в том дальнем месте  света,    

Где Геркулес воздвиг свои межи,    

     

     109    

     

Чтобы пловец не преступал запрета;[359]    

Севилья справа отошла назад,    

Осталась слева, перед этим, Сетта[360].    

     

     112    

     

«О братья, – так сказал я, –  на закат    

Пришедшие дорогой многотрудной!    

Тот малый срок, пока еще не спят    

     

     115    

     

Земные чувства, их остаток скудный    

Отдайте постиженью новизны,    

Чтоб, солнцу вслед, увидеть мир  безлюдный![361]    

     

     118    

     

Подумайте о том, чьи вы сыны:    

Вы созданы не для животной доли,    

Но к доблести и к знанью рождены».    

     

     121    

     

Товарищей так живо укололи    

Мои слова и ринули вперед,    

Что я и сам бы не сдержал их воли.    

     

     124    

     

Кормой к рассвету, свой шальной полет    

На крыльях весел судно устремило,    

Все время влево уклоняя ход.[362]    

     

     127    

     

Уже в ночи я видел все светила    

Другого остья, и морская грудь    

Склонившееся наше заслонила.[363]    

     

     130    

     

Пять раз успел внизу луны блеснуть    

И столько ж раз погаснуть свет  заемный,[364]    

С тех пор как мы пустились в дерзкий  путь,    

     

     133    

     

Когда гора[365], далекой грудой темной,    

Открылась нам; от века своего    

Я не видал еще такой огромной.    

     

     136    

     

Сменилось плачем наше торжество:    

От новых стран поднялся вихрь, с  налета    

Ударил в судно, повернул его    

     

     139    

     

Три раза в быстрине водоворота;    

Корма взметнулась на четвертый раз,    

Нос канул книзу, как назначил Кто-то,[366]    

     

     142    

     

И море, хлынув, поглотило нас».