1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 
Что штоф вина поставили    

(Винцо-то он любил).    

Да черт его со временем    

Нанес-таки на барина:    

Везет Агап бревно    

(Вишь, мало ночи глупому,    

Так воровать отправился    

Лес – среди бела дня!),    

Навстречу та колясочка    

И барин в ней: «Откудова    

Бревно такое славное    

Везешь ты, мужичок?..»    

А сам смекнул откудова.    

Агап молчит: бревешко-то    

Из лесу из господского,    

Так что тут говорить!    

Да больно уж окрысился    

Старик: пилил, пилил его,    

Права свои дворянские    

Высчитывал ему!    

     

Крестьянское терпение    

Выносливо, а временем    

Есть и ему конец.    

Агап раненько выехал,    

Без завтрака: крестьянина    

Тошнило уж и так,    

А тут еще речь барская,    

Как муха неотвязная,    

Жужжит под ухо самое…    

     

Захохотал Агап!    

«Ах шут ты, шут гороховый!    

Никшни!» – да и пошел!    

Досталось тут Последышу    

За дедов и за прадедов,    

Не только за себя.    

Известно, гневу нашему    

Дай волю! Брань господская    

Что жало комариное,    

Мужицкая – обух!    

Опешил барин! Легче бы    

Стоять ему под пулями,    

Под каменным дождем!    

Опешили и сродники,    

Бабенки было бросились    

К Агапу с уговорами,    

Так он вскричал: «Убью!..    

Что брага, раскуражились    

Подонки из поганого    

Корыта… Цыц! Никшни!    

Крестьянских душ владение    

Покончено. Последыш ты!    

Последыш ты! По милости    

Мужицкой нашей глупости    

Сегодня ты начальствуешь,    

А завтра мы Последышу    

Пинка – и кончен бал!    

Иди домой, похаживай,    

Поджавши хвост, по горницам,    

А нас оставь! Никшни!..»    

     

«Ты – бунтовщик!» – с хрипотою    

Сказал старик; затрясся весь    

И полумертвый пал!    

«Теперь конец!» – подумали    

Гвардейцы черноусые    

И барыни красивые;    

Ан вышло – не конец!    

     

Приказ: пред всею вотчиной,    

В присутствии помещика,    

За дерзость беспримерную    

Агапа наказать.    

Забегали наследники    

И жены их – к Агапушке,    

И к Климу, и ко мне!    

«Спасите нас, голубчики!    

Спасите!» Ходят бледные:    

«Коли обман откроется,    

Пропали мы совсем!»    

Пошел бурмистр орудовать!    

С Агапом пил до вечера,    

Обнявшись, до полуночи    

Деревней с ним гулял,    

Потом опять с полуночи    

Поил его – и пьяного    

Привел на барский двор.    

Все обошлось любехонько:    

Не мог с крылечка сдвинуться    

Последыш – так расстроился…    

Ну, Климке и лафа!    

     

В конюшню плут преступника    

Привел, перед крестьянином    

Поставил штоф вина:    

«Пей да кричи: помилуйте!    

Ой, батюшки! ой, матушки!»    

Послушался Агап,    

Чу, во́пит! Словно музыку,    

Последыш стоны слушает;    

Чуть мы не рассмеялися,    

Как стал он приговаривать:    

«Ка-тай его, раз-бой-ника,    

Бун-тов-щи-ка… Ка-тай!»    

Ни дать ни взять под розгами    

Кричал Агап, дурачился,    

Пока не допил штоф.    

Как из конюшни вынесли    

Его мертвецки пьяного    

Четыре мужика,    

Так барин даже сжалился:    

«Сам виноват, Агапушка!» –    

Он ласково сказал…    

     

«Вишь, тоже добрый! сжалился», –    

Заметил Пров, а Влас ему:    

– Не зол… да есть пословица:    

Хвали траву в стогу,    

А барина – в гробу!    

Все лучше, кабы Бог его    

Прибрал… Уж нет Агапушки…    

     

«Как! умер?»    

– Да, почтенные:    

Почти что в тот же день!    

Он к вечеру разохался,    

К полуночи попа просил,    

К белу свету преставился.    

Зарыли и поставили    

Животворящий крест…    

С чего? Один Бог ведает!    

Конечно, мы не тронули    

Его не только розгами –    

И пальцем. Ну а все ж    

Нет-нет – да и подумаешь:    

Не будь такой оказии,    

Не умер бы Агап!    

Мужик сырой, особенный,    

Головка непоклончива,    

А тут: иди, ложись!    

Положим, ладно кончилось,    

А все Агап надумался:    

Упрешься – мир осердится,    

А мир дурак – доймет!    

Все разом так подстроилось:    

Чуть молодые барыни    

Не целовали старого,    

Полсотни, чай, подсунули,    

А пуще Клим бессовестный,    

Сгубил его, анафема,    

Винищем!..    

Вон от барина    

Посол идет: откушали!    

Зовет, должно быть, старосту,    

Пойду взгляну камедь!    

     

     III    

     

Пошли за Власом странники;    

Бабенок тоже несколько    

И парней с ними тронулось;    

Был полдень, время отдыха,    

Так набралось порядочно    

Народу – поглазеть.    

Все стали в ряд почтительно    

Поодаль от господ…    

     

За длинным белым столиком,    

Уставленным бутылками    

И кушаньями разными,    

Сидели господа:    

На первом месте – старый князь,    

Седой, одетый в белое,    

Лицо перекошенное    

И – разные глаза.    

В петлице крестик беленький    

(Влас говорит: Георгия    

Победоносца крест).    

За стулом в белом галстуке    

Ипат, дворовый преданный,    

Обмахивает мух.    

По сторонам помещика    

Две молодые барыни:    

Одна черноволосая,    

Как свекла губы красные,    

По яблоку – глаза!    

Другая белокурая,    

С распущенной косой,    

Ай, косонька! как золото    

На солнышке горит!    

На трех высоких стульчиках    

Три мальчика нарядные,    

Салфеточки подвязаны    

Под горло у детей.    

При них старуха нянюшка,    

А дальше – челядь разная:    

Учительницы, бедные    

Дворянки. Против барина –    

Гвардейцы черноусые,    

Последыша сыны.    

     

За каждым стулом девочка,    

А то и баба с веткою –    

Обмахивает мух.    

А под столом мохнатые    

Собачки белошерстые.    

Барчонки дразнят их…    

     

Без шапки перед барином    

Стоял бурмистр.    

«А скоро ли, –    

Спросил помещик, кушая, –    

Окончим сенокос?»    

     

– Да как теперь прикажете:    

У нас по положению    

Три дня в неделю барские,    

С тягла: работник с лошадью,    

Подросток или женщина,    

Да полстарухи в день,    

Господский срок [96] кончается…    

     

«Тсс! тсс! – сказал Утятин  князь,    

Как человек, заметивший,    

Что на тончайшей хитрости    

Другого изловил. –    

Какой такой господский срок?    

Откудова ты взял его?»    

И на бурмистра верного    

Навел пытливо глаз.    

     

Бурмистр потупил голову,    

– Как приказать изволите!    

Два-три денька хорошие,    

И сено вашей милости    

Все уберем, Бог даст!    

Не правда ли, ребятушки?.. –    

(Бурмистр воротит к барщине    

Широкое лицо.)    

За барщину ответила    

Проворная Орефьевна,    

Бурмистрова кума:    

– Вестимо так, Клим Яковлич.    

Покуда вёдро держится,    

Убрать бы сено барское,    

А наше – подождет!    

     

«Бабенка, а умней тебя! –    

Помещик вдруг осклабился    

И начал хохотать. –    

Ха-ха! дурак!.. Ха-ха-ха-ха!    

Дурак! дурак! дурак!    

Придумали: господский срок!    

Ха-ха… дурак! ха-ха-ха-ха!    

Господский срок – вся жизнь раба!    

Забыли, что ли, вы:    

Я Божиею милостью,    

И древней царской грамотой,    

И родом и заслугами    

Над вами господин!..»    

     

Влас наземь опускается.    

«Что так?» – спросили странники.    

– Да отдохну пока!    

Теперь не скоро князюшка    

Сойдет с коня любимого!    

С тех пор, как слух прошел,    

Что воля нам готовится,    

У князя речь одна:    

Что мужику у барина    

До светопреставления    

Зажату быть в горсти!..    

     

И точно: час без малого    

Последыш говорил!    

Язык его не слушался:    

Старик слюною брызгался,    

Шипел! И так расстроился,    

Что правый глаз задергало,    

А левый вдруг расширился    

И – круглый, как у филина, –    

Вертелся колесом.    

Права свои дворянские,    

Веками освященные,    

Заслуги, имя древнее    

Помещик поминал,    

Царевым гневом, Божиим    

Грозил крестьянам, ежели    

Взбунтуются они,    

И накрепко приказывал,    

Чтоб пустяков не думала,    

Не баловалась вотчина,    

А слушалась господ!    

     

«Отцы! – сказал Клим Яковлич,    

С каким-то визгом в голосе,    

Как будто вся утроба в нем,    

При мысли о помещиках,    

Заликовала вдруг. –    

Кого же нам и слушаться?    

Кого любить? надеяться    

Крестьянству на кого?    

Бедами упиваемся,    

Слезами умываемся,    

Куда нам бунтовать?    

Все ваше, все господское –    

Домишки наши ветхие,    

И животишки хворые,    

И сами – ваши мы!    

Зерно, что в землю брошено,    

И овощь огородная,    

И волос на нечесаной    

Мужицкой голове –    

Все ваше, все господское!    

В могилках наши прадеды,    

На печках деды старые    

И в зыбках дети малые –    

Все ваше, все господское!    

А мы, как рыба в неводе,    

Хозяева в дому!»    

     

Бурмистра речь покорная    

Понравилась помещику:    

Здоровый глаз на старосту    

Глядел с благоволением,    

А левый успокоился:    

Как месяц в небе стал!    

Налив рукою собственной    

Стакан вина заморского,    

«Пей!» – барин говорит.    

Вино на солнце искрится,    

Густое, маслянистое.    

Клим выпил, не поморщился    

И вновь сказал: «Отцы!    

Живем за вашей милостью,    

Как у Христа за пазухой:    

Попробуй-ка без барина    

Крестьянин так пожить!    

(И снова, плут естественный,    

Глотнул вина заморского.)    

Куда нам без господ?    

Бояре – кипарисовы,    

Стоят, не гнут головушки!    

Над ними – царь один!    

А мужики вязовые –    

И гнутся-то, и тянутся,    

Скрипят! Где мат крестьянину,    

Там барину сполагоря:    

Под мужиком лед ломится,    

Под барином трещит!    

Отцы! руководители!    

Не будь у нас помещиков,    

Не наготовим хлебушка,    

Не запасем травы!    

Хранители! радетели!    

И мир давно бы рушился    

Без разума господского,    

Без нашей простоты!    

Вам на роду написано    

Блюсти крестьянство глупое,    

А нам работать, слушаться,    

Молиться за господ!»    

     

Дворовый, что у барина    

Стоял за стулом с веткою,    

Вдруг всхлипнул! Слезы катятся    

По старому лицу.    

«Помолимся же Господу    

За долголетье барина!» –    

Сказал холуй чувствительный    

И стал креститься дряхлою,    

Дрожащею рукой.    

Гвардейцы черноусые    

Кисленько как-то глянули    

На верного слугу;    

Однако – делать нечего! –    

Фуражки сняли, крестятся.    

Перекрестились барыни.    

Перекрестилась нянюшка,    

Перекрестился Клим…    

     

Да и мигнул Орефьевне:    

И бабы, что протискались    

Поближе к господам,    

Креститься тоже начали,    

Одна так даже всхлипнула    

Вподобие дворового.    

(«Урчи! вдова Терентьевна!    

Старуха полоумная!» –    

Сказал сердито Влас.)    

Из тучи солнце красное    

Вдруг выглянуло; музыка    

Протяжная и тихая    

Послышалась с реки…    

     

Помещик так растрогался,    

Что правый глаз заплаканный    

Ему платочком вытерла    

Сноха с косой распущенной    

И чмокнула старинушку    

В здоровый этот глаз.    

«Вот! – молвил он торжественно    

Сынам своим наследникам    

И молодым снохам. –    

Желал бы я, чтоб видели    

Шуты, врали столичные,    

Что обзывают дикими    

Крепостниками нас,    

Чтоб видели, чтоб слышали…»    

     

Тут случай неожиданный    

Нарушил речь господскую:    

Один мужик не выдержал –    

Как захохочет вдруг!    

     

Задергало Последыша.    

Вскочил, лицом уставился    

Вперед! Как рысь, высматривал    

Добычу. Левый глаз    

Заколесил… «Сы-скать его!    

Сы-скать бун-тов-щи-ка!»    

     

Бурмистр в толпу отправился;    

Не ищет виноватого,    

А думает: как быть?    

Пришел в ряды последние,    

Где были наши странники,    

И ласково сказал:    

«Вы люди чужестранные,    

Что с вами он поделает?    

Подите кто-нибудь!»    

Замялись наши странники,    

Желательно бы выручить    

Несчастных вахлаков,    

Да барин глуп: судись потом,    

Как влепит сотню добрую    

При всем честном миру!    

«Иди-ка ты, Романушка! –    

Сказали братья Губины. –    

Иди! ты любишь бар!»    

– Нет, сами вы попробуйте! –    

И стали наши странники    

Друг дружку посылать.    

Клим плюнул: «Ну-ка, Власушка,    

Придумай, что тут сделаем?    

А я устал; мне мочи нет!»    

     

– Ну да и врал же ты! –    

     

«Эх, Влас Ильич! где враки-то? –    

Сказал бурмистр с досадою. –    

Не в их руках мы, что ль?..    

Придет пора последняя:    

Заедем все в ухаб [97],    

Не выедем никак,    

В кромешный ад провалимся,    

Так ждет и там крестьянина    

Работа на господ!»    

     

– Что ж там-то будет, Климушка?    

     

«А будет, что назначено:    

Они в котле кипеть,    

А мы дрова подкладывать!»    

     

(Смеются мужики.)    

     

Пришли сыны Последыша:    

«Эх! Клим-чудак! до смеху ли?    

Старик прислал нас; сердится,    

Что долго нет виновного…    

Да кто у вас сплошал?»    

     

– А кто сплошал, и надо бы    

Того тащить к помещику,    

Да все испортит он!    

Мужик богатый… Питерщик…    

Вишь, принесла нелегкая    

Домой его на грех!    

Порядки наши чудные    

Ему пока в диковину,    

Так смех и разобрал!    

А мы теперь расхлебывай! –    

«Ну… вы его не трогайте,    

А лучше киньте жеребий.    

Заплатим мы: вот пять рублей…»    

     

– Нет! разбегутся все…    

     

«Ну, так скажите барину,    

Что виноватый спрятался».    

– А завтра как? Забыли вы    

Агапа неповинного?    

     

«Что ж делать?.. Вот беда!»    

     

– Давай сюда бумажку ту!    

Постойте! я вас выручу!    

Вдруг объявила бойкая