1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 
Они разговаривали шепотом, потом тюремщик, наклонившись к  подушке, отшатнулся.    

— Клянусь богом, он получил свободу! — воскликнул  тюремщик.    

Да, получил. Но при жизни он стал так похож на мертвеца, что  они не заметили, когда он умер.    

 Глава XLV,    

     

повествующая о свидании мистера Сэмюела Уэллера со своим  семейством. Мистер Пиквик совершает осмотр маленького мира, в котором обитает,  и принимает решение как можно меньше соприкасаться с ним в будущем     

     

Как-то утром, спустя несколько дней после своего заточения,  мистер Сэмюел Уэллер с величайшей заботливостью привел в порядок камеру хозяина  и, убедившись, что он комфортабельно расположился со своими книгами и бумагами,  удалился, чтобы провести час-другой с наибольшей приятностью. Утро было  прекрасное, и Сэмюелу пришло в голову, что пинта портера на свежем воздухе  поможет скоротать ему ближайшие четверть часа не хуже, чем всякое другое  развлечение, какое он мог себе позволить.    

Придя к такому выводу, он отправился в буфетную. Купив пиво  и получив вдобавок газету трехдневной давности, он пошел к кегельбану и, сев на  скамью, начал развлекаться очень степенно и методически.    

Прежде всего он освежился глотком пива, а потом поднял взор  к окну и платонически подмигнул молодой леди, которая чистила там картофель,  Затем он развернул газету, сложил ее так, чтобы судебная хроника была сверху, а  поскольку это дело очень трудное и раздражающее, если дует хотя бы легкий  ветерок, то Сэм, покончив с ним, снова хлебнул пива. Затем он прочел две строки  и оторвался от газеты, чтобы взглянуть на двух субъектов, игравших тут же  партию в мяч, по окончании которой он одобрительно крикнул: «Очень хорошо!» — и  окинул взглядом зрителей, чтобы узнать, согласны ли они с ним. Это повлекло за  собой необходимость взглянуть также и на окно; а так как молодая леди все еще  была там, то простая вежливость требовала подмигнуть снова и, прибегнув к  пантомиме, выпить за ее здоровье еще глоток пива, что Сэм и проделал. Состроив  свирепую гримасу мальчугану, который, широко раскрыв глаза, следил за этой  процедурой, он положил ногу на ногу и, держа обеими руками газету, начал читать  всерьез.    

Едва успел он сосредоточиться в надлежащей степени, как  вдруг ему почудилось, что где-то в коридоре выкрикивают его имя. И он не ошибся,  ибо оно быстро передавалось из уст в уста, и вскоре воздух огласился криками:  «Уэллер!»    

— Здесь! — громовым голосом гаркнул Сэм. — В  чем дело? Кто его спрашивает? Или прислали нарочного сказать, что его дача  горит?    

— Кто-то спрашивает вас в прихожей, — объяснил  стоявший поблизости человек.    

— Пожалуйста, присмотрите, старина, за этой-вот газетой  и кружкой, попросил Сэм. — Я сейчас приду. Ей-богу, если бы меня вызывали  в суд, так и то не могли бы поднять больше шума!    

Сопровождая эти слова деликатным щелчком по голове  вышеупомянутого молодого джентльмена, который, не подозревая о своем близком  соседстве с разыскиваемой особой, вопил во всю глотку: «Уэллер!» — Сэм поспешно  прошел по двору и взбежал по ступеням в прихожую. Здесь первое, что он увидел,  был его возлюбленный родитель, сидящий со шляпой в руке на нижней ступеньке  внутренней лестницы и через каждые полминуты оравший во все горло: «Веллер!»    

— Ну, чего вы орете? — быстро спросил Сэм, когда  старый джентльмен испустил еще один вопль. — Раскраснелся так, что  смахивает на сердитого стеклодува. В чем дело?    

— Ага! А то я уже начал побаиваться, Сэмми, —  отозвался старый джентльмен, — не отправился ли ты на прогулку в  Ридженси-парк.    

— Бросьте, — сказал Сэм, — нечего  поддразнивать жертву скупости, слезайте-ка со ступеньки. Чего вы тут расселись?  Я здесь не живу.    

— Я тебе покажу такую потеху, Сэмми, — начал  старший мистер Уэллер, вставая.    

— Постойте минутку, — перебил Сэм, — вы весь  белый сзади.    

— Правильно, Сэмми, сотри это, — сказал мистер  Уэллер, когда сын стал его чистить. — Здесь могут принять за личное  оскорбление, если человек будет разгуливать обеленным, а, Сэмми?    

Тут мистер Уэллер проявил столь недвусмысленные симптомы  сдавленного смеха, что Сэм поспешил положить этому конец.    

— Да успокойтесь! — сказал Сэм. — Отроду не  видывал такого старого чудака. Ну, чего вы надрываетесь?    

— Сэмми, — сказал мистер Уэллер, вытирая  лоб, — боюсь, как бы мне не дохохотаться до апоплексического удара, мой  мальчик.    

— Ну, так для чего же вы это делаете? —  полюбопытствовал Сэм. — Что вы можете на это ответить?    

— Как ты думаешь, Сэмивел, кто приехал сюда вместе со  мной? — спросил мистер Уэллер, отступая шага на два, сжимая губы и  поднимая брови.    

— Пелл? — предположил Сэм.    

Мистер Уэллер покачал головой, и его румяные щеки раздулись  от смеха, который пытался вырваться на велю.    

— Может быть, человек с пятнистым лицом? —  высказал догадку Сэм.    

Снова мистер Уэллер покачал головой.    

— Ну так кто же? — спросил Сэм.    

— Твоя мачеха! — сказал мистер Уэллер, и хорошо,  что он это сказал, иначе щеки неизбежно лопнули бы от неестественного  растяжения.    

— Твоя мачеха, Сэмми! — повторил мистер Уэллер. И  красноносый, сын мой, и красноносый! Хо-хо-хо!    

Тут с мистером Уэллером начались конвульсии от смеха. Сэм  созерцал его с широкой улыбкой, постепенно расплывшейся по всей физиономии.    

— Они пришли серьезно потолковать с тобой,  Сэмми, — сообщил мистер Уэллер, вытирая глаза. — Ни слова не говори  им о бессердечном кредиторе, Сэмми.    

— Как, разве они не знают, кто он такой? —  осведомился Сэм.    

— Понятия не имеют, — отвечал отец.    

— Где они? — спросил Сэм, на чьей физиономии  отражались все гримасы старого джентльмена.    

— В уютном местечке, — сообщил мистер Уэллер.  Попробуй залучить красноносого в такое место, где нет спиртного! Не удастся,  Сэмивел, не удастся! Мы сегодня очень приятно прокатились сюда от «Маркиза»,  Сэмми, — продолжал мистер Уэллер, когда почувствовал себя способным  изъясняться членораздельно. Я запряг старую пегую в эту повозку, что осталась  от первого муженька твоей мачехи, поставили кресло для пастыря, и будь я  проклят, — с глубоким презрением добавил мистер Уэллер, — и будь я  проклят, если не вынесли на дорогу перед нашей дверью лесенку, чтобы по ней  взобраться.    

— Да вы шутите! — воскликнул Сэм.    

— Я не шучу, Сэмми, — возразил отец, — жаль,  что ты не видел, как он цеплялся за край экипажа, словно боялся рухнуть с  высоты шести футов и разбиться на миллион частиц. Наконец, все-таки  вскарабкался, и мы поехали, и мне сдается, — я повторяю: мне сдается,  Сэмми, — что его малость потряхивало на поворотах.    

— А не налетали вы случайно разок-другой на  столбы? — предположил Сэм.    

— Боюсь, Сэмми, — отвечал мистер Уэллер,  подмигивая с наслаждением, боюсь, что я разок-другой за них зацепил; он всю  дорогу вылетал из кресла.    

Тут старый джентльмен покачал головой и испустил хриплое,  сдавленное бурчание, сопровождавшееся сильным распуханием физиономии и  растяжением всех черт лица, каковые симптомы не на шутку встревожили его сына.    

— Не пугайся, Сэмми, не пугайся, — сказал старый  джентльмен, когда после многих усилий и судорожного топанья ногой вновь обрел  голос. — Это я стараюсь смеяться потише.    

— Ну, если так, — отвечал Сэм, — то лучше не  старайтесь. Сами увидите, что это довольно опасная штука.    

— Тебе не нравится, Сэмми? — полюбопытствовал  старый джентльмен.    

— Совсем не нравится, — отвечал Сэм.    

— А все-таки эта штука, — сказал мистер Уэллер, а  слезы все еще струились у него по щекам, — была бы очень большим  подспорьем для меня, если бы я к ней привык, а иной раз сберегла бы немало слов  для твоей мачехи н для меня, но боюсь, что ты прав, Сэмми: она слишком сильно  клонит к апоплексии, слишком сильно, Сэмивел.    

Этот разговор привел их к двери «уютного местечка», куда  Сэм, приостановившись на секунду, чтобы бросить лукавый взгляд на почтенного  родителя, который все еще хихикал за его спиной, вошел сразу.    

— Мачеха, — сказал Сэм, вежливо приветствуя сию  леди, — очень вам благодарен за это посещение. Пастырь, как поживаете?    

— О Сэмюел! — возопила миссис Уэллер. — Это  ужасно!    

— Ничуть не бывало, мамаша, — отвечал Сэм. —  Не правда ли, пастырь?    

Мистер Стиггинс воздел руки и возвел очи горе, показывая  одни белки вернее, желтки, — но не дал никакого словесного ответа.    

— Не страдает ли этот-вот джентльмен каким-нибудь  мучительным недугом? — спросил Сэм, обращаясь за объяснением к мачехе.    

— Добрый человек скорбит, видя вас здесь,  Сэмюел, — пояснила миссис Уэллер.    

— О, вот оно что! — отозвался Сэм. — А я  боялся, на него глядя, не забыл ли он поперчить последний съеденный им огурец.  Садитесь, сэр, посидите — мы этого ни в коем случае не поставим вам в упрек,  как заметил король, когда разгонял своих министров.    

— Молодой человек, — торжественно произнес мистер  Стиггинс, — боюсь, что вас не смягчило заключение.    

— Прошу прощенья, сэр, — откликнулся Сэм. —  Что вы изволили заметить?    

— Я опасаюсь, молодой человек, что ваша натура  нисколько не смягчилась от этого наказания, — повысив голос, сказал  Стиггинс.    

— Сэр, — отвечал Сэм, — вы очень любезны.  Надеюсь, моя натура не из мягких, сэр. Очень вам признателен за доброе мнение,  сэр.    

Тут какой-то звук, до неприличия напоминающий смех, донесся  с того места, где восседал мистер Уэллер-старший, в ответ на что миссис Уэллер,  быстро взвесив все обстоятельства дела, сочла своим непреложным долгом  обнаружить склонность к истерике.    

— Уэллер, — сказала миссис Уэллер (старый  джентльмен сидел в углу), — Уэллер! А ну-ка поди сюда!    

— Очень тебе благодарен, моя милая, — отвечал  мистер Уэллер, — но мне и здесь хорошо.    

Миссис Уэллер залилась слезами.    

— Что случилось, мамаша? — осведомился Сэм.    

— О Сэмюел, — отвечала миссис Уэллер, — ваш  отец приводит меня в отчаяние. Неужели ничто не пойдет ему на пользу?    

— Вы слышите? — спросил Сэм. — Леди желает  знать, неужели ничто не пойдет вам на пользу?    

— Очень признателен миссис Уэллер за ее заботливость,  Сэмми, — отвечал старый джентльмен. — Я думаю, что трубка очень пошла  бы мне на пользу. Нельзя ли это как-нибудь наладить, Сэмми?    

Миссис Уэллер уронила еще несколько слезинок, а мистер  Стиггинс застонал.    

— Эх! Этот злополучный джентльмен опять  расхворался, — оглянувшись, сказал Сэм. — Что у вас болит,  сэр? — Все то же, молодой человек, — отвечал мистер Стиггинс. —  Все то же.    

— Что бы оно могло быть, сэр? — с величайшим  простодушием осведомился Сэм.    

— Боль у меня в груди, молодой человек, — пояснил  мистер Стиггинс, прижимая зонтик к жилету.    

Услыхав такой чувствительный ответ, миссис Уэллер, будучи не  в силах подавить волнение, громко разрыдалась и высказала уверенность, что  красноносый — святой человек, в ответ на что мистер Уэллер-старший осмелился  намекнуть вполголоса, что, должно быть, он представитель двух приходов, снаружи  — святого Симона, а внутри — святого Враля[152].    

— Боюсь, мамаша, — сказал Сэм, — что у этого  джентльмена потому такая кривая физиономия, что он чувствует жажду при виде  печального зрелища. Верно, мамаша?    

Достойная леди вопросительно посмотрела на мистера  Стиггинса. Сей джентльмен закатил глаза, сжал себе горло правой рукой и силился  что-то проглотить, давая понять, что его томит жажда.    

— Боюсь, Сэмюел, что на него подействовало  волнение, — горестно заметила миссис Уэллер.    

— Какой напиток вы предпочитаете, сэр? — спросил  Сэм.    

— О мой милый молодой друг, — отвечал мистер  Стиггинс, — все напитки суета сует!    

— Святая истина, святая истина, — изрекла миссис  Уэллер, подавляя стон и одобрительно покачивая головой.    

— Пожалуй, это верно, сэр, — отвечал Сэм, —  но какую суету вы предпочитаете? Какая суета вам больше пришлась по вкусу, сэр?    

— О мой молодой друг! — отозвался мистер  Стиггинс. — Я презираю их все. Если есть среди них одна менее ненавистная,  чем все остальные, то это напиток, именуемый ромом. Горячий ром, мой милый  молодой друг, и три кусочка сахару на стакан.    

— Очень печально, сэр, — сказал Сэм, — но как  раз эту суету не разрешают продавать в этом учреждении.    

— О, жестокосердие этих черствых людей! — возопил  мистер Стиггинс. — О, нечестивая жестокость бесчеловечных гонителей!    

С этими словами мистер Стиггинс снова закатил глаза и ударил  себя в грудь зонтом; и нужно отдать справедливость преподобному джентльмену —  его негодование казалось очень искренним и непритворным.    

Когда миссис Уэллер и красноносый джентльмен выразили самое  резкое осуждение этому бесчеловечному правилу и осыпали множеством  благочестивых проклятий того, кто его придумал, красноносый высказался в пользу  бутылки портвейна, подогретого с небольшим количеством воды, пряностями и  сахаром как средства, благотворного для желудка и менее суетного, чем многие  другие смеси. Соответствующее распоряжение было дано. Пока шли приготовления,  красноносый и миссис Уэллер смотрели на Уэллера-старшего и стонали.    

— Ну, Сэмми, — сказал этот джентльмен, —  надеюсь, ты приободришься после такого веселенького визита. Очень живой и  назидательный разговор, правда, Сэмми?    

— Вы закоснели в грехе, — отвечал Сэм, — и я  бы хотел, чтобы вы больше не обращались ко мне с такими неподобающими  замечаниями.    

Отнюдь не умудренный этой уместной отповедью, мистер Уэллер  тотчас же расплылся в широкую улыбку, а так как это возмутительное поведение  заставило и леди и мистера Стиггинса смежить веки и в смятении раскачиваться,  сидя на стульях, то он позволил себе еще несколько мимических жестов,  выражающих желание поколотить упомянутого Стиггинса и дернуть его за нос,  каковая пантомима, казалось, принесла ему великое облегчение. При этом старый  джентльмен едва не попался, ибо мистер Стиггинс встрепенулся, когда принесли  вино, и коснулся головой кулака, которым мистер Уэллер в течение нескольких  минут изображал в воздухе фейерверк на расстоянии двух дюймов от его уха.    

— Что это вы набрасываетесь на стаканы? —  воскликнул Сэм, проявляя удивительную сообразительность. Вы не видите, что  ударили джентльмена?    

— Я это сделал нечаянно, Сэмми, — сказал мистер  Уэллер, слегка смущенный таким неожиданным инцидентом.    

— Попробуйте принять лекарство внутрь, сэр, —  посоветовал Сэм красноносому джентльмену, который мрачно потирал голову. —  Как вы находите эту горячую суету, сэр?    

Мистер Стиггинс не дал словесного ответа, но его поведение  говорило само за себя. Он отведал содержимое стакана, который подал ему Сэм,  положил зонт на пол, отведал еще раз, благодушно поглаживая рукой живот, затем  выпил все залпом, причмокнул и протянул стакан за новой порцией.    

Да и миссис Уэллер не замедлила воздать должное смеси.  Сначала славная леди заявила, что не может проглотить ни капли, потом  проглотила маленькую капельку, потом большую каплю, потом великое множество  капель: а так как ее чувства отличались свойством тех веществ, на которые  сильно действует спирт, то каждую каплю горячего вина она провожала слезой и  таяла до тех пор, пока не прибыла, наконец, в юдоль печали и плача.    

Мистер Уэллер-старший наблюдал эти признаки и симптомы с  явным неудовольствием, а когда после второго кувшина того же напитка мистер  Стиггинс начал печально вздыхать, мистер Уэллер дал знать о своем  недоброжелательном отношении ко всему происходящему, сердито забормотав  невнятные фразы, в которых можно было разобрать одно только слова «кривляние»,  повторявшееся несколько раз.    

— Я тебе скажу, в чем тут дело, Сэмивел, мой  мальчик, — прошептал на ухо своему сыну старый джентльмен после долгого и  упорного созерцания своей супруги и мистера Стиггинса. — Мне кажется, у  твоей мачехи во внутренностях что-то неладно, да и у красноносого также.    

— Что вы хотите сказать? — спросил Сэм.    

— А вот что, Сэмми, — отвечал старый  джентльмен, — они пьют, а это не дает им питания, и все превращается в  теплую воду и вытекает у них из глаз. Можешь поверить мне на слово, Сэмми, в  нутре у них неладно.    

Мистер Уэллер подкрепил эту научную теорию многочисленными  кивками и хмурыми взглядами, которые заметила миссис Уэллер и, заключив, что  они выражают порицание ей самой, или мистеру Стиггинсу, или им обоим, уже  собралась почувствовать себя еще хуже, как вдруг мистер Стиггинс, кое-как  поднявшись со стула, начал произносить поучительную речь в назидание  присутствующим и в особенности мистеру Сэмюелу, коего он в трогательных  выражениях заклинал быть на страже в этом вертепе, куда он брошен,  воздерживаться от лицемерия и гордыни сердца и строго следовать во всем его  (Стиггинса) примеру. В таком случае он может рано или поздно прийти к  утешительному заключению, что, подобно мистеру Стиггинсу, он будет самым  почтенным и безупречным человеком, а все его знакомые и друзья останутся  безнадежно заблудшими и распутными негодяями, каковая мысль, добавил мистер  Стиггинс, не может не доставить ему живейшего удовлетворения.    

Далее он заклинал его избегать прежде всего пьянства, и сей  порок сравнил с мерзкими привычками свиньи и с пристрастьем к тем ядовитым  снадобьям, о которых говорят, что они, будучи съедены, отбивают память. В этом  месте своей речи преподобный и красноносый джентльмен начал выражаться на  редкость бессвязно и, возбужденный собственным красноречием, пошатнулся и рад  был ухватиться за спинку стула, чтобы сохранить вертикальное положение.    

Мистер Стиггинс не предостерегал своих слушателей против тех  лжепророков и жалких плутов от религии, которые, не обладая ни умом, чтобы  излагать первоначальные доктрины, ни сердцем, чтобы их почувствовать, являются  более опасными членами общества, чем заурядные преступники, ибо, конечно, они  влияют на самых слабых и несведущих, вызывают гневное презрение к тому, что  должно считаться самым священным, и до известной степени дискредитируют  множество добродетельных и почтенных людей, возглавляющих многие превосходные  секты. Но так как мистер Стиггинс долго стоял, перегнувшись через спинку стула,  и, закрыв один глаз, упорно подмигивал другим, то следует предположить, что он  обо всем этом думал, но хранил про себя.    

Во время этой речи миссис Уэллер всхлипывала и проливала  слезы после каждой фразы, а Сэм, усевшись верхом на стул и облокотившись о  верхнюю перекладину спинки, очень учтиво и любезно взирал на оратора, изредка  бросая многозначительный взгляд на старого джентльмена, который сначала был в  восторге, но на середине речи заснул.    

— Браво, очень мило! — воскликнул Сэм, когда  красноносый, закончив речь, натянул рваные перчатки, причем так далеко просунул  пальцы в дыры, что показались суставы. — Очень мило!    

— Надеюсь, это принесет вам пользу, Сэмюел, —  торжественно произнесла миссис Уэллер.    

— Думаю, что принесет, мамаша, — отвечал Сэм.    

— О, если бы я могла надеяться, что это принесет пользу  вашему отцу! промолвила миссис Уэллер.    

— Благодарю тебя, моя дорогая, — отозвался мистер  Уэллер-старший. — А как ты себя чувствуешь, моя милая?    

— Зубоскал! — воскликнула миссис Уэллер.    

— Во мраке пребывающий, — добавил преподобный  мистер Стиггинс.    

— Достойное создание! — сказал мистер  Уэллер-старший. — Если я не увижу другого света, кроме ночного мрака  этой-вот болтовни, то похоже, что я так и останусь ночной каретой, пока  окончательно не уберусь с дороги. Ну-с, миссис Уэллер, если пегий долго будет  стоять на извозчичьем дворе, он на обратном пути ни за что не остановится, и  как бы это кресло с пастырем в придачу не перелетело через изгородь.    

Услышав о такой возможности, преподобный мистер Стиггинс с  нескрываемым ужасом подхватил свою шляпу и зонт и предложил отправиться в путь  немедленно, на что миссис Уэллер дала согласие. Сэм проводил их до ворот и  почтительно распрощался.    

— Адью, Сэмивел, — сказал старый джентльмен.    

— Что это за адью? — осведомился Сэмми.    

— Ну, тогда до свиданья, — сказал старый  джентльмен.    

— А, так вот вы куда целитесь! — сообразил Сэм.  Ну, до свиданья.    

— Сэмми! — прошептал мистер Уэллер, осторожно  озираясь. — Поклон твоему хозяину, и скажи ему, чтобы он дал мне знать, если  что-нибудь затеет насчет этого-вот дела. Мы с одним хорошим столяром придумали  план, как его отсюда вытащить. Пьяно, Сэмивел, пьяно! — добавил мистер  Уэллер, хлопнув сына в грудь и отступая шага на два.    

— Что это значит? — спросил Сэм.    

— Фортепьяно, Сэмивел! — отвечал мистер Уэллер с  сугубой таинственностью. — Его можно взять напрокат, по играть на нем  нельзя будет, Сэмми.    

— А какой же тогда прок от него? —  полюбопытствовал Сэм.    

— Пусть он пошлет за моим приятелем столяром, чтобы тот  взял его обратно, Сэмми, — отвечал мистер Уэллер. — Теперь смекаешь?    

— Нет, — сказал Сэм.    

— В нем нет никакой машины, — зашептал отец. Он  там свободно поместится и в шляпе и в башмаках, а дышать будет через ножки, они  внутри выдолбленные. Нужно запастись билетами в Америку. Американское  правительство ни за что не выдаст его, когда узнает, что он при деньгах, Сэмми.  Пусть хозяин живет там, пока не помрет миссис Бардл иди пока не повесят Додсона  и Фогга (мне кажется, Сэмми, что это случится раньше), а тогда пусть  возвращается и пишет книгу про американцев. Это окупит все расходы с излишком,  если он им хорошенько всыплет!    

Мистер Уэллер с большим возбуждением изложил шепотом суть  заговора, затем, словно из боязни ослабить дальнейшими речами эффект  потрясающего сообщения, по-кучерски отсалютовал и скрылся.    

Сэм едва успел обрести свое обычное спокойствие, которое  было в значительной мере нарушено секретным сообщением почтенного родителя, как  к нему обратился мистер Пиквик.    

— Сэм! — сказал сей джентльмен.    

— Сэр? — откликнулся мистер Уэллер.    

— Я собираюсь прогуляться по тюрьме и хочу, чтобы вы  меня сопровождали. А вон идет сюда арестант, которого мы знаем, Сэм, —  добавил мистер Пиквик.    

— Который, сэр? — осведомился мистер Уэллер.  Джентльмен с копной волос на голове или чудной узник в чулках?    

— Ни тот, ни другой, — отвечал мистер Пиквик. Это  один из ваших более старых друзей, Сэм.    

— Моих, сэр? — воскликнул мистер Уэллер.    

— Думаю, что вы прекрасно помните этого джентльмена,  Сэм, — отозвался мистер Пиквик, — если память на старых знакомых у  вас не хуже, чем я предполагал. Тише! Ни слова, Сэм, ни звука. Вот он.    

Во время этого разговора подошел Джингль. В поношенном  костюме, выкупленном с помощью мистера Пиквика у ростовщика, он казался не  таким жалким, как раньше. Мистер Джингль надел чистое белье и подстриг волосы.  Однако он был очень бледен и худ, а когда медленно плелся, опираясь на палку,  легко было заметить, что он жестоко пострадал от болезни и нищеты и до сих пор  еще не набрался сил. Джингль снял шляпу, когда мистер Пиквик с ним поздоровался,  и казался очень смущенным и взволнованным при виде Сэма Уэллера.    

За ним по пятам шел мистер Джоб Троттер, в списке пороков  которого во всяком случае не значилось отсутствие верности и дружеской  привязанности. Он был по-прежнему ободран и грязен, но лицо его слегка  пополнело за несколько дней, прошедших после первой встречи с мистером  Пиквиком. Кланяясь нашему мягкосердечному старому другу, он пролепетал какие-то  отрывистые слова благодарности и что-то забормотал о том, что он спасен от  голодной смерти.    

— Хорошо, хорошо! — нетерпеливо перебил мистер  Пиквик. — Ступайте с Сэмом. Я хочу поговорить с вами, мистер Джингль.  Можете вы идти, не опираясь на его руку?    

— Конечно, сэр, — к вашим услугам — не очень  быстро — ноги ненадежны — в голове неладно — все кружится — похоже на  землетрясение — весьма.    

— Возьмите-ка меня под руку, — сказал мистер  Пиквик.    

— Нет, нет, — возразил Джингль, — право же,  не надо — нет.    

— Вздор! — сказал мистер Пиквик. — Обопритесь  на мою руку, прошу вас, сэр.    

Видя, что он смущен, взволнован и не знает, что делать,  мистер Пиквик быстро разрешил вопрос, взяв больного актера под руку, и увел его  с собою без дальнейших разговоров.    

Все это время физиономия мистера Сэмюела Уэллера выражала  самое безграничное и неописуемое изумление, какое только можно вообразить. В  глубоком молчании переводя взгляд с Джоба на Джингля и с Джингля на Джоба, он  мог выговорить только: «Ах, черт побери!» Эти слова он повторил по крайней мере  раз двадцать, и после этого усилия, казалось, окончательно лишился дара речи, а  затем снова стал смотреть сперва на одного, потом на другого в безмолвном  замешательстве и недоумении.    

— Где вы, Сэм? — оглянувшись, сказал мистер  Пиквик.    

— Иду, сэр, — отозвался мистер Уэллер, машинально  следуя за своим хозяином.    

Он все еще не сводил глаз с мистера Джоба Троттера, который  молча шел рядом.    

Джоб сначала не поднимал глаз. Сэм, будучи не в силах  оторваться от физиономии Джоба, налетал на проходивших мимо людей, падал на  маленьких детей, цеплялся за ступеньки и перила, казалось вовсе этого не  замечая, пока Джоб, украдкой взглянув на него, не сказал:    

— Как поживаете, мистер Уэллер?    

— Это он! — воскликнул Сэм; он окончательно  установил личность Джоба, хлопнул себя по ляжке и пронзительно свистнул, давая  исход своим чувствам.    

— Мои обстоятельства изменились, сэр, — заметил  Джоб.    

— Похоже на то, что изменились, — подхватил мистер  Уэллер, с нескрываемым удивлением созерцая лохмотья своего спутника. —  Изменение, пожалуй, к худшему, мистер Троттер, как сказал джентльмен, когда ему  разменяли полкроны на два фальшивых шиллинга и шесть пенсов.    

— Совершенно верно, — согласился Джоб, покачивая  головой. — Теперь уже без обмана, мистер Уэллер. Слезы, — добавил  Джоб с мимолетно блеснувшим лукавством, — слезы — не единственный  показатель несчастья, да и не самый лучший.    

— Что правда, то правда, — выразительно произнес  Сэм.    

— Они могут быть притворными, мистер Уэллер, —  добавил Джоб.    

— Знаю, что могут, — согласился Сэм. — Есть  люди, у которых они всегда наготове, нужно только вытащить пробку.    

— Вот именно! — подтвердил Джоб. — Но эти  вещи не так легко подделать, мистер Уэллер, операция мучительная, пока их  получишь.    

Тут он указал на свои желтые, впалые щеки и, засучив рукав  куртки, обнажил руку: кость могла переломиться от одного прикосновения — такой  тонкой и хрупкой казалась она под тонким покровом мускулов.    

— Что это вы с собой сделали? — отшатнувшись,  воскликнул Сэм.    

— Ничего, — отвечал Джоб. — Вот уже много  недель я ничего не делаю, пояснил он, — а ем и пью почти столько же.    

Сэм выразительным взглядом окинул худое лицо и жалкую одежду  мистера Троттера, потом схватил его за руку и потащил за собой.    

— Куда вы, мистер Уэллер? — спросил Джоб, тщетно  пытаясь вырваться из могучих рук своего бывшего врага.    

— Идем! — сказал Сэм. — Идем!    

Он не удостоил его дальнейших объяснений, пока они не  добрались до буфетной, где он потребовал кружку портера.    

— Ну, выпейте все до последней капли, а потом  опрокиньте крышку вверх дном, — сказал Сэм, — я хочу посмотреть, как  вы приняли лекарство.    

— Но, право же, дорогой мистер Уэллер… — начал Джоб.    

— До дна! — повелительно сказал Сэм.    

После такого увещания мистер Троттер поднес кружку к губам и  постепенно, почти незаметно, перевернул вверх дном. Один-единственный раз он  приостановился, чтобы перевести дыхание, но не отрывал кружки от губ, а через  несколько секунд уже держал ее перевернутою в вытянутой руке. Ничего не  вылилось, только клочья пены отрывались от края и лениво падали на пол.    

— Чистая работа! — одобрил Сэм. — Ну, как вы  себя чувствуете теперь?    

— Лучше, сэр. Как будто лучше, — ответил Джоб.    

— Ну, конечно, — внушительно произнес Сэм. —  Это все равно, что накачать газу в воздушный шар. Я простым глазом вижу, что вы  потолстели после этой операции. Что скажете о второй кружке таких же размеров?    

— Я бы отказался, очень вам признателен, сэр, —  отвечал Джоб, — я бы предпочел отказаться.    

— Ну, а что вы скажете о чем-нибудь более  существенном? — осведомился Сэм.    

— Благодаря вашему достойному хозяину, сэр, —  сообщил мистер Троттер, в три часа без четверти мы получили половину бараньей  ноги, зажаренной вместе с картофелем.    

— Как! Это он о вас позаботился? — с ударением  спросил Сэм.    

— Да, сэр, — ответил Джоб. — Больше того,  мистер Уэллер: мой хозяин был очень болен, а он дал нам камеру — раньше мы жили  в конуре — и заплатил за нее, сэр, и приходил ночью к нам, когда его никто не  мог видеть. Мистер Уэллер, — сказал Джоб, на этот раз с непритворными  слезами на глазах, — я готов служить этому джентльмену до тех пор, пока не  свалюсь мертвый к его ногам.    

— Вот как! — воскликнул Сэм. — Я вас должен  огорчить, мой друг. Это не пройдет.    

У Джоба Троттера был недоумевающий вид.    

— Молодой человек, говорю вам: это не пройдет! —  решительно повторил Сэм. — Никто не будет ему служить, кроме меня. И раз  уж мы об этом заговорили, я вам открою еще один секрет, — добавил Сэм,  расплачиваясь за портер. Я никогда не слыхал, заметьте это, и в книжках не  читал и на картинках не видал ни одного ангела в коротких штанах и гетрах — и,  насколько я помню, ни одного в очках, хотя, может быть, такие и бывают, —  но заметьте мои слова, Джоб Троттер: несмотря на все это, он — чистокровный  ангел, и пусть кто-нибудь посмеет мне сказать, что знает другого такого ангела!    

Бросив этот вызов, мистер Уэллер спрятал сдачу в боковой  карман и, подкрепив свои слова многочисленными кивками и жестами, немедленно  отправился разыскивать того, о ком говорил.    

Они нашли мистера Пиквика в обществе Джингля, с которым тот  очень серьезно беседовал, не обращая внимания на людей, собравшихся для игры в  мяч во дворе. Это были весьма разношерстные люди, и на них стоило посмотреть  хотя бы из праздного любопытства.    

— Хорошо, — говорил мистер Пиквик, когда Сэм со  своим спутником подошел ближе, — подождите, пока поправитесь, а теперь  подумайте об этом. Скажите мне свое решение, когда окрепнете, и мы обсудим это  дело. А сейчас идите в свою комнату. Вы устали и слишком слабы, чтобы долго  оставаться на воздухе.    

Мистер Альфред Джингль, утративший последние проблески  своего прежнего оживления и даже ту мрачную веселость, какую он на себя  напустил, когда мистер Пиквик впервые увидел его в бедственном положении, молча  отвесил низкий поклон и, знаком приказав Джобу не следовать за ним, медленно  поплелся прочь.    

— Любопытная сцена, не правда ли, Сэм? — сказал  мистер Пиквик, добродушно оглядываясь.    

— Очень даже любопытная, сэр, — отвечал  Сэм. — Чудесам никогда конца не будет, — добавил он, разговаривая сам  с собою, — я жестоко ошибаюсь, если этот-вот Джингль не прибег к помощи  чего-нибудь вроде водокачки.    

Пространство, обнесенное стеною в той части Флита, где стоял  мистер Пиквик, было достаточно велико и служило хорошей площадкой для игры в  мяч; с одной стороны возвышалась, конечно, стека, а с другой — та часть тюрьмы,  окна которой смотрели на собор св. Павла или, вернее, должны были смотреть, не  будь здесь стены. Во всевозможных позах, усталые и праздные, сидели или  слонялись многочисленные должники; большинство ожидало в тюрьме вызова в Суд по  делам о несостоятельности, тогда как другие отбывали свои сроки и по мере сил  старались убить время. Одни были ободраны, другие хорошо одеты, многие грязны,  очень немногие опрятны, но все они шатались, слонялись и бродили здесь так же  вяло и бесцельно, как дикие звери в зверинце.    

Из окон, выходивших во двор, высовывались люди, которые  громко разговаривали со своими знакомыми внизу, или перебрасывались мячом с  предприимчивыми игроками на дворе, или наблюдали за игрою в мяч, или следили за  мальчишками, выкрикивавшими результаты игры. Грязные женщины в стоптанных  башмаках сновали взад и вперед, направляясь в кухню, находившуюся в углу двора;  дети кричали, дрались и играли в другом углу. Стук кеглей и возгласы игроков  сливались с сотней других звуков, везде шум и суета — везде, за исключением  маленького, жалкого сарая в нескольких ярдах от этого места, где в ожидании  пародии на следствие лежало неподвижное и посиневшее тело канцлерского  арестанта, который умер прошлой ночью! Тело! Таков юридический термин для  обозначения беспокойного, мятущегося клубка забот и тревог, привязанностей,  надежд и огорчений, из которых создан живой человек. Закон получил его тело, и  здесь лежало оно, облаченное в саван, — жуткий свидетель милосердия  закона.    

— Не желаете ли заглянуть в свистушку, сэр? —  осведомился Джоб Троттер.    

— Что вы имеете в виду? — в свою очередь спросил  мистер Пиквик.    

— Свистушка — там свищут, сэр, — вмешался мистер  Уэллер.    

— Что это такое, Сэм? Там продают птиц? —  полюбопытствовал мистер Пиквик.    

— Что вы, сэр, господь с вами! — сказал Джоб. В  свистушке продают спиртные напитки, сэр.    

Мистер Джоб Троттер кратко объяснил, что под угрозой большого  штрафа запрещено проносить в долговую тюрьму спиртные напитки, а так как этот  товар высоко ценится леди и джентльменами, здесь заключенными, то некоторые  расчетливые тюремщики решили из корыстных побуждений смотреть сквозь пальцы на  двух-трех арестантов, получающих прибыль от розничной торговли излюбленным  напитком — джином.    

— Такой порядок, сэр, постепенно ввели во всех долговых  тюрьмах, добавил мистер Троттер.    

— И он имеет одно большое преимущество, — вставил  Сэм, — тюремщики изо всех сил стараются поймать контрабандистов, кроме  тех, кто им платит, а когда об этом печатается в газетах, их хвалят за  бдительность. Отсюда две выгоды: прочим неповадно заниматься торговлей, а  тюремщики пользуются хорошей репутацией.    

— Совершенно верно, мистер Уэллер, — подтвердил  Джоб.    

— Но разве никогда не обыскивают этих камер, чтобы  узнать, не спрятан ли там спирт? — спросил мистер Пиквик.    

— Конечно, обыскивают, сэр, — отвечал Сэм, —  но тюремщики узнают заранее и предупреждают свистунов, а потом можете свистеть  сколько угодно все равно ничего не найдете.    

Тем временем Джоб постучался в дверь, которую открыл  джентльмен с растрепанной шевелюрой; он запер ее, как только они вошли, и  ухмыльнулся; в ответ ухмыльнулся Джоб, а также Сэм; мистер Пиквик, предполагая,  что этого ждут и от него, не переставал улыбаться до конца свидания.    

Джентльмен с растрепанной шевелюрой был, казалось, вполне  удовлетворен такой молчаливой манерой вести дела и, достав из-под кровати  плоскую глиняную флягу, вмещавшую около двух кварт, наполнил три стакана  джином, с которым Джоб Троттер и Сэм расправились мастерски.    

— Еще? — спросил джентльмен-свистун.    

— Хватит! — ответил Джоб Троттер.    

Мистер Пиквик расплатился, дверь открылась, и они вышли;  растрепанный джентльмен дружески кивнул мистеру Рокеру, случайно проходившему  мимо.    

Затем мистер Пиквик отправился бродить по всем галереям и  лестницам и еще раз обошел весь двор. Большинство обитателей тюрьмы, казалось,  состояло из Майвинсов, Сментлей, священников, мясников и шулеров, встречавшихся  снова, и снова, и снова. Во всех закоулках, и лучших и худших, была все та же  грязь, та же суета и шум. Вся тюрьма как будто была охвачена беспокойством и  тревогой, а люди толпились и шныряли, как тени в тревожном сне.    

— Я видел достаточно, — сказал мистер Пиквик,  бросаясь в кресло в своей маленькой камере. — У меня голова болит от этих  сцен и сердце тоже болит. Отныне я буду пленником в своей собственной камере.    

И мистер Пиквик твердо держался этого решения. В течение  трех долгих месяцев он целыми днями сидел взаперти, выходя подышать воздухом  только ночью, когда большинство его товарищей по тюрьме спали или пьянствовали  в своих камерах. Его здоровье начало страдать от такого сурового заключения.  Но, несмотря на непрерывные мольбы Перкера и друзей и еще более неотступные предостережения  и увещания мистера Сэмюела Уэллера, он ни на йоту не изменил своего  непоколебимого решения.    

 Глава XLVI    

     

сообщает о трогательном и деликатном поступке, не  лишенном остроумия, задуманном и совершенном фирмою «Додсон и Фогг»     

     

За неделю до конца июля на Госуэлл-стрит показался быстро  катившийся наемный кабриолет, номер которого остался нам неизвестен. В него  были втиснуты трое, кроме кэбмена, сидевшего на собственном отдельном сиденье  сбоку. Поверх фартука экипажа свисали две шали, принадлежавшие, по всей  вероятности, двум маленьким сварливым на вид леди, прикрытым фартуком; между  ними, сжатый как только возможно, вдвинут был джентльмен, неповоротливый и  смиренный, которого резко обрывали то одна, то другая из упомянутых сварливых  леди при любой его попытке сделать какое-либо замечание. Две сварливые леди и  неповоротливый джентльмен давали кэбмену противоречивые указания, преследующие  одну общую цель, а именно: он должен был остановиться у подъезда миссис Бардл,  причем неповоротливый джентльмен, явно бросая вызов сварливым леди, утверждал,  что дверь зеленая, а не желтая.    

— Кучер, остановитесь у дома с зеленой дверью, —  сказал неповоротливый джентльмен.    

— Вот несносное создание! — воскликнула одна из  сварливых леди. Кучер, остановитесь вон там, у дома с желтой дверью.    

Кэбмен, собиравшийся остановиться у дома с зеленой дверью,  так резко дернул лошадь, что она едва не въехала задом в кабриолет, после чего  он позволил ей снова опустить передние ноги на землю и затормозил.    

— Ну, где же мне остановиться? — спросил кэбмен.  Решайте. Я только хочу знать — где?    

Спор возобновился с новым пылом, а так как лошади досаждала  муха, садившаяся ей на нос, то кэбмен, воспользовавшись досугом, хлестал ее по  голове, руководствуясь принципом противоположных раздражений.    

— Решает большинство голосов, — сказала, наконец,  одна из сварливых леди. — Кучер, дом с желтой дверью!    

Но когда кабриолет с шиком подъехал к дому с желтой дверью,  «произведя больше шуму, чем собственный экипаж», как заметила с торжеством одна  из сварливых леди, и когда кэбмен соскочил, чтобы помочь дамам выйти из  экипажа, маленькая круглая голова юного Томаса Бардла высунулась из окна дома с  красной дверью, расположенного дальше.    

— Возмутительно! — воскликнула только что  упомянутая сварливая леди, бросив уничтожающий взгляд на неповоротливого  джентльмена.    

— Моя милая, я не виноват, — сказал неповоротливый  джентльмен.    

— Молчи, болван! — отрезала леди. — Кучер, к  дому с красной дверью! О, если случалось когда-нибудь женщине иметь дело с  грубияном, которому приятно оскорблять свою жену при каждом удобном случае в  присутствии посторонних, то эта женщина — я!    

— Вы бы постыдились, Редль, — сказала вторая  маленькая женщина — не кто иная, как миссис Клаппинс.    

— Что же я сделал? — осведомился мистер Редль.    

— Молчи, болван, молчи, или я забуду, что я женщина, и  поколочу тебя! воскликнула миссис Редль.    

Пока длился этот диалог, кэбмен весьма позорно вел лошадь  под уздцы к дому с красной дверью, которую уже открыл юный Бардл. Поистине это  был недостойный и унизительный способ подъезжать к дому друзей! Рысак не  подкатил бешено к подъезду, кэбмен не соскочил с козел и не забарабанил в  дверь, не откинул фартука в самый последний момент, дабы леди не сидели на  ветру, и не передал им шалей, как это делает кучер «собственного экипажа»!  Никакого шика; это было вульгарнее, чем прийти пешком.    

— Ну, Томми, — сказала миссис Клаппинс, — как  здоровье твоей бедной мамочки?    

— Она совсем здорова, — отвечал юный Бардл. Она  готова и ждет в гостиной. И я тоже готов.    

Тут юный Бардл засунул руки в карманы и начал прыгать с  нижней ступеньки подъезда на тротуар и обратно.    

— А еще кто-нибудь едет с нами, Томми? — спросила  миссис Клаппинс, поправляя пелерину.    

— Миссис Сендерс едет, — отвечал Томми. — И я  тоже еду.    

— Дрянной мальчишка, — пробормотала миссис  Клаппинс. — Он только о себе и думает. Послушай, милый Томми…    

— Что? — отозвался юный Бардл.    

— Еще кто-нибудь едет, миленький? — вкрадчиво  осведомилась миссис Клаппинс. — Миссис Роджерс едет, — отвечал юный  Бардл, тараща глаза.    

— Как! Леди, которая сняла комнату? — воскликнула  миссис Клаппинс.    

Юный Бардл глубже засунул руки в карманы и кивнул ровно  тридцать пять раз, давая понять, что речь идет о леди жилице и ни о ком другом.    

— Ах, боже мой, — сказала миссис Клаппинс, —  да это настоящий пикник.    

— А если бы вы знали, что припрятано в буфете! —  подхватил юный Бардл.    

— А что там, Томми? — ласково спросила миссис  Клаппинс. — Я уверена, что мне ты скажешь, Томми.    

— Нет, не скажу, — возразил юный Бардл, покачав  головой и снова взбираясь на нижнюю ступеньку. — Противный ребенок! —  пробормотала миссис Клаппинс. — Какой упрямый, скверный мальчишка! Ну,  Томми, скажи же своей дорогой Клаппи.    

— Мама запретила говорить! — ответил юный  Бардл. — И мне тоже дадут, и мне тоже!    

Вдохновленный такой перспективой, скороспелый ребенок с  удвоенным рвением занялся своей утомительной игрой.    

Вышеприведенный допрос невинного младенца происходил, пока  мистер и миссис Редль и кэбмен препирались из-за денег. Когда спор окончился в  пользу кэбмена, миссис Редль подошла нетвердыми шагами к миссис Клаппинс.    

— Ах, Мэри-Энн! Что случилось? — спросила миссис  Клаппинс.    

— Я вся дрожу, Бетси, — отвечала миссис Редль.  Редль — не мужчина, он все взваливает на меня.    

Вряд ли это было справедливо по отношению к злосчастному  мистеру Редлю, ибо добрая супруга отстранила его в самом начале спора и властно  приказала держать язык за зубами. Впрочем, он не имел возможности оправдаться,  так как у миссис Редль обнаружились недвусмысленные симптомы приближающегося  обморока. Заметив это из окна гостиной, миссис Бардл, миссис Сендерс, жилица и  служанка жилицы поспешно вышли и проводили ее в дом, болтая без умолку и  всемерно выражая жалость и сострадание, словно она была несчастнейшей из  смертных. В гостиной ее уложили на диван, и жилица со второго этажа, сбегав к  себе, вернулась с флаконом нашатырного спирта, каковой она, крепко обняв миссис  Редль за шею, прижимала со всей женственной заботливостью и жалостью к ее носу  до тех пор, пока эта леди, долго отбивавшаяся, не вынуждена была заявить, что  чувствует себя гораздо лучше.    

— Ах, бедняжка! — воскликнула миссис Роджерс. Я  слишком хорошо понимаю ее чувства.    

— Ах, бедняжка! Я тоже! — подхватила миссис  Сендерс.    

И тогда все леди застонали хором и объявили, что они-то  понимают, в чем тут дело, и жалеют ее от всего сердца. Даже маленькая служанка  жилицы, тринадцати лет и трех футов росту, выразила шепотом сочувствие.    

— Но что же случилось? — спросила миссис Бардл.    

— Вот именно! Что расстроило вас, сударыня? —  осведомилась миссис Роджерс.    

— Меня сильно взволновали, — укоризненным тоном  произнесла миссис Редль.    

В ответ на это леди устремили негодующий взгляд на мистера  Редля.    

— Дело вот в чем, — сказал злополучный джентльмен,  выступая вперед. Когда мы сошли у подъезда, начался спор с кучером кабриоле…    

Громкий вопль его жены, вызванный этим последним словом,  заглушил дальнейшие объяснения.    

— Вы бы лучше нас оставили, Редль, пока мы не приведем  ее в чувство, сказала миссис Клаппинс. В вашем присутствии она никогда не  оправится.    

Все леди были того же мнения. Поэтому мистера Редля  вытолкали из комнаты и предложили ему прогуляться по двору.    

Он прогуливался около четверти часа, после чего миссис Бардл  с торжественным видом объявила ему, что теперь он может войти, но должен быть  очень осторожен в обращении с женой. Миссис Бардл знает, что у него не было  дурных намерений, но Мэри-Энн очень слаба, и если он не остережется, то может  потерять ее, когда меньше всего этого ждет, что впоследствии явится для него  весьма мучительным воспоминанием, и так далее. Мистер Редль выслушивал все это с  большим смирением и вскоре вернулся в гостиную сущей овечкой.    

— Ах, миссис Роджерс, сударыня! — воскликнула  миссис Бардл. — Да ведь я вас еще не познакомила! Мистер Редль, сударыня,  миссис Клаппинс, сударыня, миссис Редль, сударыня.    

— Сестра миссис Клаппинс, — добавила миссис  Сендерс.    

— О, в самом деле! — благосклонно сказала миссис  Роджерс, ибо она была жилицей и прислуживала всем ее служанка, и потому, по  своему положению, она держала себя скорее благосклонно, чем  непринужденно. — В самом деле?    

Миссис Редль сладко улыбнулась, мистер Редль поклонился, а  миссис Клаппинс заявила, что «она радуется случаю познакомиться с такой леди,  как миссис Роджерс, о которой она слышала столько хорошего». Этот комплимент  был принят вышеупомянутой леди с изысканным благоволением.    

— Знаете, мистер Редль, — сказала миссис  Бардл, — вам должно быть очень лестно: вы и Томми — единственные  джентльмены, которые будут сопровождать леди к «Испанцу» в Хэмстед. Не правда  ли, миссис Роджерс, не правда ли, сударыня?    

— О, конечно, сударыня! — отозвалась миссис  Роджерс, после чего все остальные леди ответили:    

— О, конечно!    

— Разумеется, я это чувствую, — сказал мистер  Редль, потирая руки и обнаруживая поползновение развеселиться. — Сказать  вам правду, я говорил, когда мы ехали сюда в кабриоле…    

При этих словах, пробуждавших столько мучительных  воспоминаний, миссис Редль снова приложила носовой платок к глазам и испустила  приглушенный вопль, после чего миссис Бардл грозно посмотрела на мистера Редля,  давая понять, что лучше бы он помолчал, и с достоинством попросила служанку  миссис Роджерс «подать вино».    

Это послужило сигналом для извлечения сокровищ, скрытых в  буфете, откуда появилось несколько тарелок с апельсинами и бисквитами, бутылка  доброго старого портвейна за шиллинг десять пенсов и бутылка прославленного  хереса из Ост-Индии за четырнадцать пенсов. Все это было подано в честь жилицы  и доставило беспредельное удовольствие всем присутствовавшим. К великому ужасу  миссис Клаппинс, Томми сделал попытку рассказать, как его допрашивали по поводу  буфета (к счастью, попытка была пресечена в корне рюмочкой старого портвейна,  который попал ему «не в то горло» и на секунду подверг опасности его жизнь),  после чего компания отправилась на поиски хэмстедской кареты. Она была вскоре  найдена, и часа через два они благополучно прибыли в «Испанские сады», где  первый же поступок злосчастного мистера Редля едва не вызвал нового обморока у  его дражайшей супруги, ибо он ни больше ни меньше как заказал чай на семерых,  тогда как (это мнение высказывали все леди) проще всего было, чтобы Томми пил  из чьей-нибудь чашки или из всех чашек, когда официант отвернется, что  сэкономило бы порцию чаю, и от этого чай был бы ничуть не хуже!    

Однако делать было нечего, и поднос появился с семью чашками  и блюдцами, а также с хлебом и маслом на семерых. Миссис Бардл единогласно была  избрана председательницей, миссис Роджерс поместилась по правую руку от нее, а  миссис Редль — по левую, и пиршество началось очень весело.    

— Как очаровательна деревня! — вздохнула миссис  Роджерс. — Мне бы хотелось всегда там жить.    

— О, вам бы не понравилось, сударыня! — с  некоторой поспешностью отозвалась миссис Бардл, ибо, принимая во внимание  сдаваемую ею квартиру, отнюдь не следовало поощрять подобное расположение  духа. — Вам бы не понравилось, сударыня.    

— Мне кажется, вы не удовольствовались бы деревней,  сударыня; вы такая веселая, все ищут знакомства с вами, — подхватила  маленькая миссис Клаппинс.    

— Быть может, сударыня, быть может, — прошептала  жилица бельэтажа.    

— Для одиноких людей, у которых нет никого, кто бы их  любил и о них заботился, или для тех, кто изведал горе или что-нибудь в этом  роде, — для них хороша деревня, — заметил мистер Редль, слегка  приободряясь и поглядывая вокруг. — Деревня, как говорится, приют для  раненой души…    

Из всех замечаний, какие мог сделать злополучный человек,  это было наименее удачным. Конечно, миссис Бардл залилась слезами и попросила  позволения тотчас же встать из-за стола; вслед за нею не преминул жалобно  зареветь и ее чувствительный отпрыск.    

— Кто бы поверил, сударыня, — гневно воскликнула  миссис Редль, обращаясь к жилице бельэтажа, — что женщина может выйти  замуж за такое бесчеловечное существо, которое ежеминутно оскорбляет женские  чувства, сударыня!    

— Милая моя! — запротестовал мистер Редль. —  Милая моя, у меня и в мыслях этого не было!    

— У тебя в мыслях не было, — сердито и  презрительно повторила миссис Редль. — Уйди! Видеть тебя не могу,  чудовище!    

— Тебе не следует волноваться, Мэри-Энн, —  вмешалась миссис Клаппинс. Право же, ты должна беречь себя, моя дорогая, а  этого ты никогда не делаешь. Да уйдите же, Редль, будьте так добры, ведь вы ее  только раздражаете!    

— В самом деле, сэр, вы бы лучше взяли свой чай и  удалились, — сказала миссис Роджерс, снова прибегая к своему флакону.    

Миссис Сендерс, которая, по обыкновению, приналегала на хлеб  с маслом, высказала то же мнение, и мистер Редль потихоньку удалился.    

Затем юный Бардл, хотя он был уже несколько велик для таких  объятий, торжественно был водружен на колени матери, во время каковой процедуры  его башмаки очутились на чайном подносе, произведя некоторый беспорядок среди  чашек и блюдец. Так как истерические припадки, заразительные в дамском  обществе, редко затягиваются, то, расцеловав юного Бардла и немножко всплакнув  над ним, миссис Бардл оправилась, спустила его с колен, подивилась, как это она  могла быть такой глупышкой, и налила себе еще чаю.    

В этот самый момент раздался стук подъезжающего экипажа, и  леди, подняв глаза, увидели наемную карету, остановившуюся у ворот сада.    

— Еще кто-то приехал, — заметила миссис Сендерс.    

— Это джентльмен, — сказала миссис Редль.    

— Как! Да ведь это мистер Джексон, молодой человек из  конторы Додсона и Фогга! — воскликнула миссис Бардл. — Ах, боже мой!  Неужели мистер Пиквик уплатил убытки?    

— Или согласился на брак! — подхватила миссис  Клаппинс.    

— Ах, какой медлительный джентльмен! — воскликнула  миссис Роджерс. Почему он не поторопится?    

Когда леди произнесла эти слова, мистер Джексон отошел от  кареты, сделав предварительно какое-то замечание обтрепанному человеку в черных  гамашах и с толстой ясеневой палкой, только что вышедшему из экипажа, и,  закручивая при этом волосы под полями шляпы, направился к тому месту, где  сидели леди.    

— В чем дело? Что-нибудь случилось, мистер  Джексон? — взволнованно осведомилась миссис Бардл.    

— Решительно ничего, сударыня, — ответил мистер  Джексон. — Как поживаете, леди? Я должен просить прощения за то, что  вторгаюсь в вашу компанию, но закон, леди… закон.    

Принеся извинения, мистер Джексон улыбнулся, отвесил общий  поклон и снова закрутил волосы. Миссис Роджерс шепнула миссис Редль, что он  очень элегантный молодой человек.    

— Я зашел на Госуэлл-стрит, — продолжал  Джексон, — и, узнав от служанки, что вы здесь, нанял карету и приехал. Нам  нужно видеть вас в городе, миссис Бардл.    

— Ах! — воскликнула эта леди, встрепенувшись от  неожиданного сообщения.    

— Да, — подтвердил Джексон, покусывая губы. —  Это очень важное и срочное дело, не терпящее отлагательства. Именно так  выразился Додсон, а также и Фогг. Я задержал карету, чтобы отвезти вас назад.    

— Как странно! — удивилась миссис Бардл.    

По мнению всех леди, это было действительно очень странно,  но они единогласно пришли к тому заключению, что дело, должно быть, очень  важное, иначе Додсон и Фогг не прислали бы за нею, и что дело это срочное, а  посему следует немедленно ехать к Додсону и Фоггу.    

Есть основания гордиться и важничать, когда тебя с такой  чудовищной поспешностью вызывают твои адвокаты, и миссис Бардл испытывала  некоторое удовольствие, главным образом потому, что это должно было повысить ей  цену в глазах жилицы бельэтажа. Она как-то глупо улыбнулась, притворилась очень  недовольной и колеблющейся и, наконец, пришла к тому заключению, что, кажется,  нужно ехать.    

— Не хотите ли освежиться после поездки, мистер  Джексон? — предложила миссис Бардл.    

— Право же, нельзя терять время, — ответил  Джексон. — И я здесь с приятелем, — добавил он, посмотрев на человека  с ясеневой палкой.    

— Попросите своего приятеля пожаловать сюда,  сэр, — сказала миссис Бардл. — Пожалуйста, пригласите своего  приятеля.    

— Благодарю вас, не стоит, — возразил мистер  Джексон, слегка замявшись. — Он не привык к обществу леди и будет  стесняться. Если вы прикажете лакею подать ему стаканчик чего-нибудь покрепче,  вряд ли он откажется выпить — можете его испытать!    

Мистер Джексон игриво покрутил пальцами вокруг носа, давая  понять слушателям, что он говорит иронически.    

Лакей был немедленно отправлен к застенчивому джентльмену, и  застенчивый джентльмен выпил, мистер Джексон тоже выпил, и леди выпили — за  компанию. Затем мистер Джексон объявил, что пора ехать, после чего миссис  Сендерс, миссис Клаппинс и Томми (которые должны были сопровождать миссис  Бардл, тогда как прочие остались на попечении мистера Редля) разместились в  карете.    

— Айзек, — сказал Джексон, когда миссис Бардл  собиралась последовать за ними, и посмотрел на человека с ясеневой палкой,  сидевшего на козлах и курившего сигару.    

— Что?    

— Это миссис Бардл.    

— Я давным-давно догадался, — ответил тот.    

Миссис Бардл влезла в карету, мистер Джексон влез вслед за  ней, и они уехали. Миссис Бардл невольно призадумалась над тем, что сказал  приятель мистера Джексона. Ну, и проницательный народ эти джентльмены  законники! Господи помилуй, как они знают людей.!    

— Печальная история с издержками нашей фирмы, не правда  ли? — сказал мистер Джексон, когда миссис Сендерс и миссис Клаппинс  заснули. — Я имею в виду ваш счет.    

— Очень жаль, что они не получили по счету, —  отозвалась миссис Бардл. — Но если вы, господа юристы, ведете такие дела  на свой риск, приходится, знаете ли, терпеть иногда убытки.    

— Мне говорили, что после процесса вы выдали им  обязательство на сумму издержек по вашему делу? — осведомился Джексон.    

— Да. Пустая формальность, — ответила миссис  Бардл.    

— Разумеется, — сухо подтвердил Джексон. —  Только пустая формальность.    

Они продолжали путь, и миссис Бардл заснула. Спустя немного  она проснулась, когда остановилась карета.    

— Ах, боже мой! — воскликнула эта леди. — Мы  уже приехали в Фрименс-Корт?    

— Нам не нужно было ехать так далеко, — возразил  Джексон. — Будьте добры, выходите.    

Миссис Бардл, еще не успев хорошенько проснуться,  повиновалась. Это было странное место: высокая стена, посередине ворота, за  которыми был виден свет газового фонаря.    

— Ну-с, леди! — крикнул человек с ясеневой палкой,  заглядывая в карету и встряхивая миссис Сендерс, чтобы ее разбудить. —  Пожалуйте!    

Растормошив свою приятельницу, миссис Сендерс вышла из  экипажа. Миссис Бардл, опираясь на руку Джексона и ведя Томми, уже вошла в  ворота. Приятельницы последовали за ней.    

Комната, в которой они очутились, показалась еще более  странной. Сколько здесь толпилось мужчин! И как они таращили глаза!    

— Где мы? — останавливаясь, спросила миссис Бардл.    

— В одном из наших общественных учреждений, —  ответил Джексон, поспешно увлекая ее к двери и оглядываясь, чтобы узнать,  следуют ли за ним остальные. Смотрите в оба, Айзек.    

— Будьте благонадежны, — отозвался человек с  ясеневой палкой.    

Дверь тяжело захлопнулась за ними, и они спустились с  нескольких ступенек.    

— Ну, вот мы и прибыли. Все в порядке и все на месте,  миссис Бардл! воскликнул Джексон, с торжеством озираясь вокруг.    

— Что это значит? — осведомилась миссис Бардл, у  которой замерло сердце.    

— Узнаете! — отвечал Джексон, отводя ее в  сторону. — Не пугайтесь, миссис Бардл. Не бывало еще на свете человека  более деликатного, чем Додсон, сударыня, и более гуманного, чем Фогг. С деловой  точки зрения они обязаны были задержать вас в обеспечение своих издержек, но  они хотели щадить по мере сил ваши чувства. Сколь утешительно будет для вас  подумать о том, как это было сделано! Это Флит, сударыня. Желаю вам спокойной  ночи, миссис Бардл. Спокойной ночи, Томми!    

Когда Джексон убежал в сопровождении человека с ясеневой  палкой, другой человек с ключом в руке, наблюдавший эту сцену, повел  ошеломленную женщину ко второй короткой лестнице, ведущей к двери. Миссис Бардл  пронзительно взвизгнула, Томми заревел, миссис Клаппинс съежилась, а миссис  Сендерс молча обратилась в бегство, ибо перед ними стоял оклеветанный мистер  Пиквик, совершавший вечернюю прогулку, и за ним — Сэмюел Уэллер, который при  виде миссис Бардл насмешливо снял шляпу, в то время как его хозяин с  негодованием повернулся на каблуках.    

— Не надоедайте этой женщине, — сказал тюремщик  Уэллеру, — она только что доставлена.    

— Арестована! — воскликнул Сэм, быстро надевая  шляпу. — Кто истец? По какому делу? Да говорите же, старина!    

— Додсон и Фогг, — ответил тот. — Арестована  на основании обязательства уплатить все их издержки.    

— Джоб, сюда, Джоб! — кричал Сэм, бросаясь в  коридор. — Бегите к мистеру Перкеру, Джоб! Он нужен мне немедленно. От  этого нам будет прок. Вот так потеха! Ура! Где командир?    

Но никакого ответа не последовало, ибо Джоб, получив  поручение, мгновенно бросился бежать сломя голову, а миссис Бардл упала в  обморок, на этот раз по-настоящему.    

 Глава XLVII    

     

посвящена преимущественно деловым вопросам и временной победе  Додсона и Фогга. Мистер Уинкль появляется вновь при необычайных  обстоятельствах. Доброта мистера Пиквика одерживает верх над его упрямством      

     

Джоб Троттер, не замедляя шага, мчался по Холборну то  посреди мостовой, то по тротуару, то по водосточной канаве — в зависимости от  того, где легче было проскользнуть среди мужчин, женщин, детей и экипажей,  двигавшихся по этой улице; преодолевая все препятствия, он ни на секунду не  останавливался, пока не добежал до ворот Грейз-Инна. Но, несмотря на развитую  им скорость, он опоздал: ворота были заперты за полчаса до его прихода; а когда  он отыскал прачку мистера Перкера, которая проживала с замужней дочерью,  удостоившей своей руки приходящего лакея, обитавшего в каком-то доме на  какой-то улице по соседству с каким-то пивоваренным заводом где-то за  Грейз-Инн-лейном, осталось не больше четверти часа до закрытия тюрьмы на ночь.  Затем пришлось извлекать мистера Лаутена из задней комнаты «Сороки и Пня». Едва  Джоб успел справиться с этой задачей и передать поручение Сэма Уэллера, как  пробило десять часов.    

— Ну вот, — сказал Лаутен, — теперь уже  слишком поздно. Вы не попадете сегодня в тюрьму. Придется вам ночевать на  улице, приятель.    

— Обо мне не беспокойтесь, — сказал Джоб. — Я  могу спать где угодно. Но не лучше ли повидать мистера Перкера сегодня, чтобы  завтра утром отправиться первым делом в тюрьму?    

— Ну, что ж, — подумав, отвечал Лаутен, —  если бы речь шла о ком-нибудь другом, мистер Перкер был бы не в восторге, явись  я к нему на дом, но раз это касается мистера Пиквика, я, пожалуй, могу нанять  кэб за счет конторы.    

Избрав такую линию поведения, мистер Лаутен надел шляпу и,  попросив собравшуюся компанию выбрать заместителя председателя на время его  отсутствия, отправился к ближайшей стоянке экипажей. Наняв наилучший кэб, он  приказал ехать к Рассел-скверу, Монтегю-плейс.    

У мистера Перкера был в этот день званый обед, о чем  свидетельствовали освещенные окна гостиной, доносившиеся оттуда звуки  настроенного большого рояля и не поддающегося настройке маленького голоса, а  также одуряющий запах жаркого на лестнице и в вестибюле. Дело в том, что два  превосходных провинциальных агентства приехали в город одновременно, и по этому  случаю собралось приятное маленькое общество, в состав которого входили мистер  Сникс, глава общества страхования жизни, мистер Прози, известный адвокат, три  поверенных, один уполномоченный конкурсного управления по имуществу каких-то  банкротов, юрист из Темпля, его ученик — самоуверенный молодой джентльмен с  маленькими глазками, написавший увлекательную книжку о праве передачи имущества  с великим множеством примечаний и сносок, и еще несколько именитых и важных  особ. От этой-то высокопросвещенной компании и оторвался маленький Перкер,  когда ему шепотом доложили о приходе его клерка.    

В столовой он застал мистера Лаутена и Джоба Троттера,  казавшихся очень тусклыми и призрачными при свете кухонной свечи, которую  поставил на стол джентльмен, снизошедший до того, чтобы появляться в коротких  плюшевых штанах и бумажных чулках, за жалованье, выплачиваемое по третям, и  соответственно своему положению презиравший клерка и все, что имело отношение к  «конторам».    

— Ну, Лаутен, что случилось? — сказал маленький  мистер Перкер, закрывая дверь. — Получено какое-нибудь важное  письмо? — Нет, сэр, — ответил Лаутен. — Вот посланный от мистера  Пиквика, сэр.    

— От мистера Пиквика? — переспросил маленький  человек, быстро поворачиваясь к Джобу. — В чем дело?    

— Додсон и Фогг засадили миссис Бардл за неуплату  судебных издержек, сообщил Джоб.    

— Не может быть! — воскликнул Перкер, засовывая руки  в карманы и прислоняясь к буфету.    

— Верно, — подтвердил Джоб. — Кажется, они  выудили у нее сейчас же после суда обязательство уплатить все их издержки.    

— Здорово! — заявил Перкер, вынимая руки из  карманов и выразительно постукивая суставами правой руки по ладони  левой. — Самые хитрые мерзавцы, с какими я когда-либо имел дело.    

— Умнейшие дельцы, каких я только знаю, сэр, —  заметил Лаутен.    

— Умнейшие! — подтвердил Перкер. — Не знаешь,  куда нырнут.    

— Совершенно верно, сэр, не знаешь, — согласился  Лаутен.    

Засим оба — и патрон и клерк — погрузились на несколько  секунд в размышления, и лица у них были такие оживленные, словно дело касалось  какого-нибудь прекрасного и гениального открытия в умозрительной сфере.    

Когда они несколько оправились от восторженного транса, Джоб  Троттер изложил вторую половину данного ему поручения. Перкер задумчиво кивнул  головой и достал часы.    

— Ровно в десять я буду там, — сказал маленький  человек. — Сэм совершенно прав. Так и передайте ему. Не хотите ли стакан  вина, Лаутен?    

— Нет, благодарю, сэр.    

— Кажется, вы хотели сказать «да», — возразил  маленький человек, доставая из буфета графин и стаканы.    

Так как Лаутен действительно хотел сказать «да», то больше  он ничего по этому поводу не говорил и, обратившись к Джобу, спросил театральным  шепотом, не отличается ли портрет Перкера, висевший против камина,  поразительным сходством с оригиналом, на что Джоб, конечно, ответил  утвердительно. Стаканы были наполнены, Лаутен выпил за здоровье миссис Перкер и  деток, а Джоб — за здоровье Перкера. Джентльмен в коротких плюшевых штанах и  бумажных чулках, считая, что в его обязанности отнюдь не входит провожать  людей, приходящих из конторы, упорно не являлся на звонок, и они обошлись без  провожатого. Поверенный направился к своим гостям, клерк — в «Сороку и Пень», а  Джоб — на Ковент-Гарденский рынок, несомненно с целью переночевать в  какой-нибудь корзине из-под овощей.    

На следующее утро, ровно в назначенный час, добродушный  маленький поверенный постучался в дверь к мистеру Пиквику, которую Сэм Уэллер  тотчас поспешно распахнул перед ним.    

— Мистер Перкер, сэр, — сказал Сэм, докладывая о  посетителе мистеру Пиквику, сидевшему в задумчивой позе у окна. — Очень  рад, что вы случайно заглянули к нам, сэр. Кажется, хозяин хочет кое о чем с  вами поговорить, сэр.    

Перкер бросил многозначительный взгляд на Сэма, давая  понять, что не заикнется о вызове, и, поманив его к себе, шепнул ему что-то на  ухо.    

— Может ли это быть, сэр? — воскликнул Сэм,  попятившись от изумления.    

Перкер кивнул и улыбнулся.    

Мистер Сэмюел Уэллер посмотрел на маленького адвоката, потом  снова на мистера Пиквика, потом на потолок, потом снова на Перкера,  ухмыльнулся, расхохотался и, наконец, схватив свою шляпу, лежавшую на ковре,  исчез без лишних слов.    

— Что это значит? — осведомился мистер Пиквик, глядя  с удивлением на Перкера. — Почему Сэм пришел в такое необычайное  состояние?    

— Ничего, ничего! — отозвался Перкер. — Итак,  уважаемый сэр, придвиньте кресло к столу. Я должен сообщить вам кое-что.    

— Что это за бумаги? — полюбопытствовал мистер  Пиквик, когда маленький поверенный положил пачку документов, перевязанных  красной тесьмой.    

— Бумаги по делу Бардл — Пиквик, — ответил Перкер,  развязывая узелок зубами.    

Мистер Пиквик с шумом отодвинул кресло и, откинувшись на  спинку, скрестил на груди руки и посмотрел сурово — насколько мистер Пиквик мог  смотреть сурово — на своего приятеля юриста.    

— Вам неприятно слышать об этом деле? — спросил  Перкер, все еще распутывая узелок.    

— Да, неприятно, — заявил мистер Пиквик.    

— Очень печально, — продолжал Перкер, — ибо  оно послужит предметом нашего разговора.    

— Я бы хотел, Перкер, чтобы об этом предмете никогда не  было между нами речи, — с живостью перебил мистер Пиквик.    

— Ну, что вы, что вы, уважаемый сэр! — сказал  маленький поверенный, развязывая сверток и искоса бросая зоркий взгляд на  мистера Пиквика. — О нем-то и пойдет речь. С этой целью я пришел сюда.  Ну-с, готовы вы слушать то, что я имею сказать, уважаемый сэр? Дело не к спеху,  если не готовы — я могу подождать. Я захватил с собой утреннюю газету. Можете  располагать моим временем. Я к вашим услугам.    

С этими словами маленький поверенный положил ногу на ногу и  сделал вид, будто принялся за чтение с великим спокойствием и вниманием.    

— Ну хорошо, — сказал мистер Пиквик, вздыхая, но в  то же время расплываясь в улыбку. — Говорите то, что хотели сказать.  Должно быть, старая история?    

— С некоторыми изменениями, уважаемый сэр, с некоторыми  изменениями, возразил Перкер, спокойно сложив газету и снова спрятав ее в  карман. Миссис Бардл, истица по нашему делу, находится в этих стенах, сэр.    

— Я это знаю, — произнес мистер Пиквик.    

— Отлично, — сказал Перкер. — И, вероятно,  вам известно, как она сюда попала, то есть на каком основании?    

— Да. Во всяком случае, я слышал доклад Сэма, —  отозвался мистер Пиквик с напускным равнодушием.    

— Смею сказать, что доклад Сэма был совершенно  правильный, — заметил Перкер. — Теперь, уважаемый сэр, я вам задам  первый вопрос: останется эта женщина здесь?    

— Останется ли здесь? — повторил мистер Пиквик.    

— Останется ли здесь, уважаемый сэр? — подтвердил  Перкер, откидываясь на спинку стула и пристально глядя на своего клиента.    

— Почему вы мне задаете такой вопрос? — сказал сей  джентльмен. — Все зависит от Додсона и Фогга, вы это прекрасно знаете.    

— Этого я отнюдь не знаю, — решительно возразил  Перкер. — Это не зависит от Додсона и Фогга: вы знаете их обоих не хуже,  чем я, уважаемый сэр. Это зависит полностью, всецело и исключительно от вас.    

— От меня? — воскликнул мистер Пиквик, нервически  привстав с кресла и тотчас же усевшись снова.    

Маленький поверенный дважды щелкнул по крышке своей  табакерки, открыл ее, взял солидную понюшку, закрыл табакерку и повторил:    

— От вас. Я говорю, уважаемый сэр, — сказал  маленький поверенный, которому понюшка как будто придала решимости, — я  говорю, что скорое ее освобождение или пожизненное заключение зависит от вас, и  только от вас. Выслушайте меня, пожалуйста, уважаемый сэр, и не расходуйте  столько энергии, потому что пользы от этого никакой нет и вы только вспотеете.  Я говорю, — продолжал Перкер, отсчитывая свои доводы по пальцам, — я  говорю, что никто, кроме вас, не может освободить ее из этого гнусного притона,  и только вы можете это сделать, уплатив судебные издержки — и за истца и за  ответчика — этим акулам из Фрименс-Корта. Будьте добры, не волнуйтесь,  уважаемый сэр!    

Во время этой речи мистер Пиквик самым изумительным образом  менялся в лице и, казалось, готов был взорваться от негодования, но по мере сил  обуздывал свой гнев. Перкер, подкрепив свои ораторские способности новой  понюшкой табаку, продолжал:    

— Я видел эту женщину сегодня утром. Уплатив судебные  издержки, вы можете полностью освободить себя от уплаты вознаграждения за  убытки, и далее — знаю, уважаемый сэр, для вас это имеет гораздо большее  значение — вы получаете добровольное, за ее подписью, показание в форме письма  ко мне, что с самого начала это дело было затеяно, раздуто и проведено этими  субъектами Додсоном и Фоггом, что она глубоко сожалеет о причиненном вам  беспокойстве и взведенной на вас клевете и просит меня ходатайствовать перед  вами и вымолить у вас прощение.    

— Если я заплачу за нее издержки! — с негодованием  воскликнул мистер Пиквик. — Нечего сказать ценный документ!    

— В данном случае нет никаких «если», уважаемый  сэр, — с торжеством заявил Перкер. — Вот то самое письмо, о котором я  говорю. Какая-то женщина принесла его мне в контору сегодня в девять часов —  клянусь честью, раньше, чем я пришел сюда или имел возможность переговорить с  миссис Бардл.    

Отыскав письмо в пачке бумаг, маленький законовед положил  его перед мистером Пиквиком и в продолжение двух минут угощался табаком, даже  глазом не моргнув.    

— Это все, что вы имеете мне сказать? — спокойно  осведомился мистер Пиквик.    

— Не совсем, — возразил Перкер. — В данный  момент я не берусь утверждать, что текст признания издержек, природа  подразумеваемого основания сделки и доказательства, какие нам удастся собрать  об обстоятельствах этого дела, покажут наличие сговора. Боюсь, что нет,  уважаемый сэр, мне кажется, они слишком хитры для этого. Однако я утверждаю,  что всех этих фактов, вместе взятых, будет вполне достаточно, чтобы оправдать  вас в глазах здравомыслящих людей. А теперь, уважаемый сэр, рассудите сами. Эти  сто пятьдесят фунтов или сколько бы там ни было — возьмем круглую цифру — для  вас ничто. Присяжные решили не в вашу пользу. Их приговор несправедлив — не  спорю, но, вынося его, они считали, что судят по совести, и обвинили вас.  Сейчас вам представляется случай без труда занять весьма выгодную позицию,  какой вы никогда не займете, оставаясь здесь, ибо, останься вы здесь, люди, вас  знающие, припишут это тупому, злостному, жестокому упрямству — поверьте мне,  уважаемый сэр. Как можете вы колебаться, когда речь идет о том, чтобы вернуться  к вашим друзьям, вашим прежним занятиям и развлечениям, позаботиться о  здоровье, а также освободить верного и преданного слугу, которого вы в  противном случае обрекаете на пожизненное заключение, и — что важнее всего — вы  получаете возможность отомстить великодушно, — знаю, уважаемый сэр, такая  месть вам по душе, — отомстить, избавив женщину от зрелища нищеты и разврата,  на которое, будь моя воля, не обрекали бы и мужчин, а такая кара является для  женщины еще более страшной и варварской. Теперь я вас спрашиваю, уважаемый сэр,  не только как ваш поверенный, но как преданный друг: неужели вы упустите случай  достигнуть всех этих целей и сделать столько добра? Неужели вас остановит  мысль, что эти жалкие несколько десятков фунтов перейдут в карманы двух  негодяев; для которых эта сумма может сыграть одну только роль: чем больше они  заработают, тем большего будут домогаться и, стало быть, тем скорее совершат  какую-нибудь мошенническую проделку, которая неизбежно приведет к катастрофе. Я  представил вам эти доводы, уважаемый сэр, очень туманно и неискусно, но тем не  менее я вас прошу обсудить их. Подумайте и, пожалуйста, не спешите. Я буду  терпеливо ждать вашего ответа.    

Не успел мистер Пиквик ответить, не успел Перкер угоститься  одной двадцатой той понюшки, какую настоятельно требовала столь пространная  речь, как в коридоре послышались тихие голоса, а затем нерешительный стук в  дверь.    

— Ах, боже мой! — воскликнул мистер Пиквик,  который был явно возбужден речью своего друга. — Как раздражают эти стуки!  Кто там?    

— Я, сэр! — откликнулся Сэм Уэллер, заглядывая в  дверь.    

— Сейчас мне некогда разговаривать с вами, Сэм, —  сказал мистер Пиквик. — Я занят, Сэм.    

— Прошу прощенья, сэр, — возразил мистер  Уэллер, — но тут одна леди, сэр, говорит, что должна сообщить что-то очень  важнее.    

— Я не могу принять никакой леди, — заявил мистер  Пиквик, перед которым встал образ миссис Бардл.    

— Не очень-то я в этом уверен, сэр, — настаивал  мистер Уэллер, покачивая головой. — Знай вы, кто тут находится поблизости,  сэр, я думаю, вы запели бы другую песенку, как сказал, посмеиваясь, ястреб,  услышав, как малиновка распевает за углом.    

— Кто же это? — осведомился мистер Пиквик.    

— Угодно вам принять ее, сэр? — спросил мистер  Уэллер, придерживая дверь рукой, словно за этой дверью скрывалось какое-то  диковинное животное.    

— Пожалуй, придется принять, — сказал мистер  Пиквик, посматривая на Перкера.    

— Ну, значит, все — на сцену, начинается! —  крикнул Сэм. — Гонг! Занавес поднимается, входят два заговорщика.    

С этими словами Сэм Уэллер распахнул дверь, и в комнату  стремительно ворвался мистер Натэниел Уинкль, ведя за руку ту самую молодую  леди, которая в бытность свою в Дингли Делле носила сапожки, опушенные мехом, а  сейчас, очаровательно раскрасневшаяся и смущенная, в лиловом шелке, изящной  шляпе и нарядном кружевном вуале была прелестнее, чем когда бы то ни было.    

— Мисс Арабелла Эллен! — воскликнул мистер Пиквик,  вставая с кресла.    

— Нет! — отвечал мистер Уинкль, падая на  колени. — Это миссис Уинкль! Простите, дорогой друг, простите!    

Мистер Пиквик глазам своим не верил и, быть может, так и не  поверил бы, если бы их свидетельство не подтверждалось улыбающейся физиономией  Перкера и присутствием на заднем плане Сэма с хорошенькой горничной, которые,  казалось, созерцали эту сцену с живейшим удовольствием.    

— О мистер Пиквик! — тихим голосом сказала  Арабелла, как будто встревоженная его молчанием. — Можете ли вы простить  мой опрометчивый поступок?    

Мистер Пиквик не дал никакого словесного ответа на эту  мольбу, но с большой поспешностью снял очки и, взяв молодую леди за обе руки,  поцеловал ее много раз — больше, пожалуй, чем было необходимо, а затем, все еще  удерживая одну ее руку в своей, назвал мистера Уинкля дерзким сорванцом и  предложил ему встать. Мистер Уинкль, который вот уже несколько секунд  сокрушенно тер себе нос полями своей шляпы, повиновался, после чего мистер  Пиквик похлопал его по спине и горячо пожал руку Перкеру. Тот, дабы не запоздать  с поздравлениями, приветствовал от всего сердца и новобрачную и хорошенькую  горничную, дружески пожал руку мистеру Уинклю и закончил изъявления своей  радости понюшкой, от которой расчихались бы на всю жизнь полдюжины человек с  заурядными носами.    

— Дорогая моя, — начал мистер Пиквик, — как  же это произошло? Присаживайтесь и расскажите мне все. Какая она хорошенькая,  не правда ли, Перкер? — добавил мистер Пиквик, с такой гордостью и  восхищением всматриваясь в лицо Арабеллы, словно она была его дочерью.    

— Очаровательна, уважаемый сэр! — отвечал  маленький поверенный. — Не будь я женат, я бы мог позавидовать вам,  счастливчик.    

Сделав такое заявление, маленький законовед ткнул мистера  Уинкля пальцем в грудь, сей джентльмен ответил тем же, и оба расхохотались  очень громко, хотя и не так громко, как мистер Сэмюел Уэллер, который только  что успокоил свои чувства, поцеловал миловидную горничную под прикрытием дверцы  шкафа.    

— Не знаю, как благодарить вас, Сэм, — сказала  Арабелла с обворожительнейшей улыбкой. — Я никогда не забуду услуг,  которые вы нам оказали в саду в Клифтоне.    

— Не стоит говорить об этом, сударыня, — отвечал  Сэм. — Я только помогал природе, сударыня, как сказал доктор матери одного  мальчика, которого уморил кровопусканием.    

— Мэри, милая, присядьте, — сказал мистер Пиквик,  прерывая обмен любезностями. — Ну, теперь рассказывайте, давно вы  сочетались браком?    

Арабелла застенчиво посмотрела на своего господина и  повелителя, а тот ответил:    

— Всего три дня.    

— Всего три дня? — повторил мистер Пиквик. — Да  что же вы делали целых три месяца?    

— Совершенно верно! — подхватил Перкер. —  Ну-ка, чем вы объясните такую проволочку? Видите, Пиквик удивляется только  тому, что это не случилось давным-давно.    

— Дело вот в чем, — начал мистер Уинкль,  посматривая на свою зардевшуюся молодую жену, — я долго не мог уговорить  Беллу бежать со мной. А когда я ее уговорил, пришлось долго ждать удобного  случая. Мэри должна была предупредить за месяц о своем уходе семейство, где она  служила по соседству, а без ее помощи мы никак не могли обойтись.    

— Честное слово, вы действовали как будто по  плану! — воскликнул мистер Пиквик, который к тому времени надел очки и  переводил взгляд с Арабеллы на Уинкля, а с Уинкля на Арабеллу, причем на его  физиономии отражалась такая радость, какую может почувствовать только добрый и  сердечный человек. А ваш брат знает о свершившемся факте, моя дорогая?    

— О нет! — отвечала Арабелла, меняясь в лице.  Милый мистер Пиквик, он должен узнать об этом только от вас, только из ваших  уст. Он так вспыльчив, так предубежден и… и так хлопотал за своего друга,  мистера Сойера, — потупившись, добавила Арабелла, — что я ужасно  боюсь последствий.    

— Да, это верно, — серьезно заметил Перкер. —  Ради них вы должны уладить это дело, уважаемый сэр. К вам молодые люди отнесутся  с почтением, тогда как никого другого не станут слушать. Вы должны  предотвратить несчастье, уважаемый сэр. Горячая кровь, горячая кровь.    

И маленький законовед подкрепил свое предостережение новой  понюшкой и опасливо покачал головой.    

— Вы забываете, моя милочка, что я под арестом, —  мягко сказал мистер Пиквик.    

— Нет, об этом я всегда помню, дорогой сэр, —  возразила Арабелла. — Я этого никогда не забывала. Я постоянно думала о  том, как вы должны страдать в таком ужасном месте. Но я надеялась, что забота о  нашем счастье побудит вас сделать то, чего бы вы никогда не сделали ради самого  себя. Если мой брат узнает об этом от вас, я не сомневаюсь, что мы с ним  помиримся. Он единственный в мире близкий мне родственник, мистер Пиквик, и  если вы за меня не заступитесь, я могу его потерять. Я поступила нехорошо,  очень, очень нехорошо, я это знаю!    

Бедная Арабелла закрыла лицо носовым платком и горько  расплакалась.    

На мистера Пиквика сильно подействовали эти слезы, а когда  миссис Уинкль вытерла глаза и принялась умолять его и улещивать самым нежным  тоном, он пришел в сильнейшее волнение и, явно не зная, как поступить, начал  нервически потирать очки, нос, штаны, голову и гетры.    

Воспользовавшись этими симптомами нерешительности, мистер  Перкер (к которому, как выяснилось, молодая чета заезжала утром) начал  доказывать с юридической точностью и проницательностью, что мистер  Уинкль-старший до сих пор не знает о том важном шаге, какой сделал его сын на  жизненной стезе; что будущность вышеупомянутого сына зависит всецело от того,  чтобы вышеупомянутый Уинкль-старший продолжал относиться к нему с прежней  любовью и симпатией, а это весьма сомнительно, если от него будут скрывать  великое событие; что мистер Пиквик, отправляясь в Бристоль на свидание с  мистером Элленом, мог бы с таким же основанием отправиться в Бирмингем к  мистеру Уинклю-старшему и, наконец, что мистер Уинкль-старший имеет все права и  основания считать мистера Пиквика как бы опекуном и наставником своего сына, и,  стало быть, долг и обязанность мистера Пиквика — познакомить вышеупомянутого  Уинкля-старшего при личном свидании со всеми обстоятельствами дела и с тою  ролью, какую он сам сыграл.    

Мистер Тапмен и мистер Снодграсс явились весьма кстати на  этой стадии увещаний, и так как необходимо было объяснить им все происходящее  вместе с различными доводами за и против, то все рассуждения были повторены с  начала до конца, после чего каждый из присутствующих начал развивать каждый  довод по-своему и на свой лад. Наконец, мистер Пиквик, который от доводов и  увещаний растерял все свои решения и подвергался неминуемой опасности потерять  рассудок, заключил Арабеллу в объятия и заявил, что она — очаровательное  создание, что он полюбил ее с первого взгляда, что у него не хватит духу  препятствовать счастью молодых людей и они могут делать с ним все, что им  угодно.    

Услыхав об этой уступке, мистер Уэллер первым делом направил  Джоба Троттера к блистательному мистеру Пеллу с просьбой выдать посланному  заверенную расписку об уплате долга, которую его осторожный родитель  предусмотрительно оставил у этого ученого джентльмена на случай, если она вдруг  понадобится. Вслед за сим он незамедлительно вложил весь свой наличный капитал  в приобретение двадцати пяти галлонов легкого портера, который он самолично  распределил во дворе между всеми желающими. Покончив с этим, он стал кричать  «ура» во всех отделениях тюрьмы и кричал, пока не охрип; но затем постепенно  обрел свое привычное спокойствие и философическое расположение духа.    

В три часа дня мистер Пиквик в последний раз окинул взглядом  свою маленькую камеру и начал пробираться сквозь толпу должников, которые  теснились вокруг, стараясь пожать ему руку, и провожали его до привратницкой.  Здесь он остановился, чтобы обозреть окруживших его, и лицо его просияло: в  этой толпе бледных, изнуренных людей не было ни одного человека, чьей участи не  облегчил бы он своим сочувствием и помощью.    

— Перкер, вот это мистер Джингль, о котором я вам  говорил, — сказал мистер Пиквик, поманив из толпы молодого человека.    

— Прекрасно, уважаемый сэр, — отозвался Перкер,  пристально всматриваясь в Джингля. — Завтра мы с вами увидимся, молодой  человек. Надеюсь, вы запомните и оцените то, что я имею вам сообщить, сэр.    

Джингль почтительно поклонился, задрожал, пожимая протянутую  руку мистера Пиквика, и удалился.    

— Джоба вы, кажется, знаете? — осведомился мистер  Пиквик, представляя этого джентльмена Перкеру.    

— Знаю мошенника! — добродушно отозвался  Перкер. — Позаботьтесь о своем друге и будьте готовы завтра в час,  слышите? Ну-с, остались еще какие-нибудь дела?    

— Никаких, — сказал мистер Пиквик. — Сэм, вы  передали вашему старому сожителю маленький сверток, который я вам оставил?    

— Передал, сэр, — отвечал Сэм. — Он  расплакался, сэр, говорит о том, какой вы добрый и щедрый, и жалеет только, что  вы не могли привить ему скоротечную чахотку, потому что его старый друг,  который так долго здесь жил, теперь помер и ему негде искать другого.    

— Бедняга! — вздохнул мистер Пиквик. — Да  благословит вас бог, друзья мои!    

Когда мистер Пиквик произнес эти прощальные слова, толпа  разразилась громкими криками. Многие проталкивались вперед, чтобы еще раз  пожать ему руку. Потом он взял под руку Перкера и поспешно вышел из тюрьмы; в  этот момент он был гораздо пасмурнее и меланхоличнее, чем в тот день, когда  впервые вступил в нее. Увы, сколько страждущих и несчастных оставалось в ее  стенах!    

Счастливый выдался вечер, по крайней мере для одной компании  в «Джордже и Ястребе», и веселы и беззаботны были два человека, вышедшие на  следующее утро из гостеприимной гостиницы. Эти двое были мистер Пиквик и Сэм  Уэллер. Первого быстро усадили в удобную дорожную карету с маленьким сиденьем  сзади, на которое проворно взобрался второй.    

— Сэр! — окликнул мистер Уэллер своего хозяина.    

— Что, Сэм? — отозвался мистер Пиквик, высовываясь  из окна.    

— Хотел бы я, сэр, чтобы эти лошади три с лишним месяца  просидели во Флите.    

— Зачем же, Сэм? — полюбопытствовал мистер Пиквик.    

— А как же, сэр! — воскликнул мистер Уэллер,  потирая руки. — Ну уж и помчались бы они теперь!    

 Глава XLVIII,    

     

повествующая о том, как мистер Пиквик с помощью Сэмюела Уэллера  пытался смягчить сердце мистера, Бенджемина Эллена и укротить гнев мистера  Роберта Сойера     

     

Мистер Бен Эллен и мистер Боб Сойер сидели в маленьком  кабинете за аптекой, занимаясь рубленой телятиной и видами на будущее, и,  наконец, их разговор коснулся практики вышеупомянутого Боба и имеющихся у него  шансов добиться независимого положения с помощью почтенной профессии, которой  он себя посвятил.    

— И мне кажется, — заметил мистер Боб Сойер,  обсуждая предмет беседы, мне кажется, Бен, что они довольно-таки сомнительны!    

— Что сомнительно? — осведомился мистер Бен Эллен,  прочищая свои мозги солидным глотком пива. — Что сомнительно?    

— Да мои шансы, — ответил мистер Боб Сойер.    

— А я и забыл о них, — сказал мистер Бен Эллен.  Пиво мне напомнило об этом, Боб. Да, что и говорить, они сомнительны.    

— Удивительно, как обо мне пекутся бедняки, —  задумчиво продолжал мистер Боб Сойер. — Они стучатся ко мне во все часы  ночи; лекарства принимают в невероятном количестве; мушки и пиявки они ставят с  упорством, достойным лучшего применения; прибавления семейства поистине  устрашающие. Шесть вызовов в один и тот же день, Бен, и все обращаются ко мне!    

— Это чрезвычайно приятно, — изрек мистер Бен  Эллен, пододвигая тарелку к рубленой телятине.    

— О, чрезвычайно! — отозвался Боб. — Но было  бы еще приятнее, если бы мне доверяли пациенты, которые могут уделить один-два  шиллинга. Эта лавочка была превосходно изображена в объявлении, Бен: практика,  обширная практика и больше ничего.    

— Боб! — сказал мистер Бен Эллен, опуская нож и  вилку и устремляя взор на своего друга. — Боб, я вам скажу, что надо  делать.    

— А что? — полюбопытствовал мистер Боб Сойер.    

— Вы должны как можно скорее сделаться обладателем  тысячи фунтов Арабеллы.    

— Трехпроцентные консоли, занесенные на ее имя в книгах  Управляющего и Компании Английского банка, — добавил Боб Сойер, обращаясь  к юридической терминологии.    

— Вот именно, — подтвердил Бен. — Она получит  этот капитал, как только достигнет совершеннолетия или выйдет замуж. До  совершеннолетия ей остается год, а если вы смело возьметесь за дело — не  пройдет и месяца, как она будет замужем.    

— Она — очаровательное, прелестное созданье, —  отчеканил мистер Роберт Сойер. — Насколько мне известно, у нее есть один  только недостаток. К сожалению, этим единственным недостатком является  отсутствие вкуса. Я ей не нравлюсь, Бен.    

— По-моему, она сама не знает, что ей нравится, —  презрительно заметил мистер Бен Эллен.    

— Возможно, — согласился мистер Боб Сойер. —  Но, по-моему, она знает, что ей не нравится, а это куда важнее.    

— Хотел бы я знать, — начал мистер Бен Эллен,  сжимая зубы и напоминая скорее дикаря, пожирающего сырое волчье мясо, которое  он разрывает руками, чем миролюбивого молодого джентльмена, приступающего с  ножом и вилкой к рубленой телятине, — хотел бы я знать, не замешался ли  тут какой-нибудь негодяй и не добивается ли он ее расположения. Мне кажется, я  бы его убил, Боб!    

— Я бы всадил в него пулю, попадись он мне  только! — добавил мистер Сойер, прихлебывая пиво и злобно выглядывая из-за  кружки. — А если бы это на него не подействовало, я бы ее извлек так,  чтобы он умер при операции.    

Мистер Бенджемин Эллен молча и задумчиво созерцал своего  друга в течение нескольких минут и затем спросил:    

— Боб, вы никогда не делали ей предложения?    

— Нет. Видел, что все равно никакого толку не  будет, — ответил мистер Роберт Сойер.    

— Вы его сделаете не позже, чем через двадцать четыре  часа, — объявил Бен с убийственным хладнокровием. — Она его примет,  или я узнаю причину отказа. Я воспользуюсь своим правом.    

— Ладно, — сказал мистер Боб Сойер, — посмотрим.    

— Да, посмотрим, мой друг! — грозно ответил мистер  Бен Эллен. Он помолчал, потом снова заговорил голосом, прерывающимся от  волнения: — Мой друг, вы с детства ее любили. Любили, когда мы вместе ходили в  школу, и уже тогда она капризничала и оскорбляла ваше юное чувство. Помните,  как вы в порыве детской любви просили ее принять два маленьких бисквита с  тмином и сладкое яблоко — круглый пакетик, аккуратно завернутый в листок из  тетради?    

— Помню, — отозвался Боб Сойер.    

— Кажется, она это отвергла? — спросил Бен Эллен.    

— Отвергла! — подтвердил Боб. — Она сказала,  что я очень долго таскал сверток в кармане штанов и яблоко согрелось, а это  неприятно.    

— Припоминаю, — мрачно сказал мистер Эллен. После  этого мы сами его съели, откусывая по очереди.    

Боб Сойер меланхолически нахмурился, давая понять, что не  забыл этого последнего обстоятельства, и оба друга на время погрузились в  размышления.    

Пока происходила эта беседа между мистером Бобом Сойером и  мистером Бенджемином Элленом и пока мальчик в серой ливрее, удивляясь, почему  так затянулся обед, тревожно посматривал на стеклянную дверь, томимый мрачными  предчувствиями относительно того количества телятины, которое в конце концов  уцелеет для удовлетворения его аппетита, — по улицам Бристоля степенно  катил собственный одноконный экипаж темно-зеленого цвета, влекомый откормленной  бурой лошадью и управляемый хмурым человеком, который ниже пояса напоминал  своим костюмом грума, а выше — кучера. Такого вида экипажи обычно принадлежат  старым леди, склонным к экономии; и в этом экипаже действительно сидела старая  леди, его хозяйка и владелица.    

— Мартин! — крикнула из переднего окошка старая  леди, обращаясь к хмурому человеку.    

— Что прикажете? — отозвался хмурый человек,  притронувшись к шляпе.    

— К мистеру Сойеру, — сказала старая леди.    

— Туда я и еду, — ответил хмурый человек.    

Старая леди кивнула, очень довольная такай  сообразительностью хмурого человека, а хмурый человек хлестнул бичом  раскормленную лошадь, и они направились к мистеру Бобу Сойеру.    

— Мартин! — сказала старая леди, когда экипаж  остановился у двери мистера Роберта Сойера, преемника Нокморфа.    

— Что прикажете? — отозвался Мартин.    

— Попросите мальчика выйти и присмотреть за лошадью.    

— Я и сам за ней присмотрю, — сказал Мартин,  положив свой бич на крышу экипажа.    

— Я этого никак не могу разрешить, — возразила  старая леди. — Ваши показания совершенно необходимы, и вы должны войти в  дом вместе со мной. Вы ни на шаг не должны отходить от меня, пока я буду  разговаривать. Слышите?    

— Слышу, — отозвался Мартин.    

— Ну, так о чем же выдумаете?    

— Ни о чем, — ответил Мартин.    

С этими словами хмурый человек спустился с колеса, на  котором стоял на пальцах правой ноги, окликнул мальчика в серой ливрее,  распахнул дверцу экипажа, откинул подножку и, просунув руку в темной замшевой  перчатке, вытащил старую леди с такой бесцеремонностью, словно это была  картонка для шляпы.    

— Ах, боже мой, Мартин! — воскликнула старая  леди. — Теперь, когда мы здесь, я так волнуюсь, что вся дрожу.    

Мистер Мартин кашлянул, прикрывшись темной замшевой перчаткой,  но не выразил никакого сочувствия.. Старая леди, успокоившись, засеменила к  двери мистера Боба Сойера, а мистер Мартин последовал за ней.    

Как только старая леди вошла в аптеку, мистер Бенджемин  Эллен и мистер Боб Сойер, которые поспешили спрятать виски и воду и разлить  вонючее лекарство, чтобы заглушить запах табачного дыма, бросились к ней  навстречу с изъявлениями радости и любви.    

— Дорогая тетушка! — воскликнул мистер Бен  Эллен. — Как мило с вашей стороны, что вы заглянули к нам! Мистер Сойер,  тетушка; мой друг мистер Боб. Сойер, о котором я вам говорил по поводу… вы  знаете, тетушка, по какому поводу.    

Тут мистер Бен Эллен, бывший в данный момент не слишком  трезвым, добавил одно слово: «Арабелла», воображая, будто говорит шепотом, но  этот шепот был таким громким и таким внятным, что при всем желании невозможно  было его не расслышать.