1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 
   
В тот вечер я был в отличной форме. Мне поднесли уже полдюжины кружек, а подвыпивший хранист в приступе щедрости бросил в мой футляр для лютни твердый пенни, и тот ярко блестел среди тусклых россыпей железа и меди. Симмон дважды прослезился, а новая подавальщица Анкера краснела и улыбалась мне так часто, что даже я обратил на это внимание. У нее были красивые глазки.
   
Я впервые в жизни чувствовал, что моя жизнь теперь по-настоящему в моих руках. В кошельке у меня водились деньги. Учеба шла на лад. Я получил доступ в архивы, и, несмотря на то, что мне приходилось работать в хранении, все знали, что Килвин ужасно мною доволен.
   
Для полного счастья недоставало только Денны.
   
Я дошел до последнего припева «Верной Виолетты» и теперь тщательно следил за своими руками. Я выпил чуточку больше, чем привык, и мне не хотелось сбиться. Не отрывая взгляда от струн, я услышал, как дверь трактира распахнулась и по залу пошел гулять пронизывающий зимний холод. Пламя подле меня заплясало и заметалось, по деревянному полу протопали тяжелые сапоги.
   
В зале царила тишина. Я пел:
   
    
     
Она сидит у окна
     
В простом домашнем уборе
     
И ждет, пока милый ее
     
Вернется с моря.
     
Кавалеры стучатся в двери,
     
Но она все ждет и все верит,
     
Верная Виолетта!
    
   
   
Отзвучал последний аккорд, но вместо ожидаемых громовых аплодисментов мне откликнулась лишь гулкая тишина. Я поднял голову — и увидел, что напротив очага стоят четверо высоких людей. Плечи их толстых плащей промокли от снега. Лица были мрачные.
   
Трое из них были в темных круглых шапках, какие носили констебли. А на случай, если этого было недостаточно, чтобы понять, кто они такие, у каждого из них имелась при себе длинная дубовая дубинка, окованная железом. Они смотрели на меня стальным взглядом коршунов.
   
Четвертый держался несколько особняком. На нем не было шапки констебля, и он был далеко не так высок и широк в плечах. Но, несмотря на это, он явно был исполнен несокрушимой властности. Лицо его было худощавым и угрюмым. Он достал свиток плотной бумаги, снабженный несколькими черными, официального вида печатями.
   
— Квоут, сын Арлидена, — прочел он на весь зал — голос у него был сильный и отчетливый, — перед всеми этими свидетелями я повелеваю тебе предстать пред судом железного закона. Ты обвиняешься в сотрудничестве с демоническими силами, злонамеренном применении темных наук, необоснованном нападении и малефиции.
   
Нетрудно догадаться, что я был застигнут врасплох.
   
— Чего-чего? — тупо переспросил я. Как я уже говорил, я крепко подвыпил в тот вечер.
   
Угрюмый человек не обратил внимания на мое блеянье и обернулся к одному из констеблей.
   
— Связать его!
   
Один из констеблей достал кусок лязгающей железной цепи. До сих пор я был слишком растерян, чтобы бояться по-настоящему, но вид этого мрачного дядьки, вытаскивающего из мешка пару черных железных наручников, наполнил меня таким ужасом, что кости мои обратились в воду.
   
Рядом с очагом появился Симмон. Он растолкал констеблей и встал перед четвертым пришельцем.
   
— Что здесь происходит? — осведомился Сим. Голос его звучал сурово и гневно. Это был единственный раз, когда я видел, чтобы он вел себя как настоящий сын герцога. — Извольте объясниться!
   
Человек со свитком спокойно смерил Симмона взглядом, потом сунул руку под плащ и достал прочный железный жезл с золотыми ободками с обоих концов. Сим слегка побледнел. Угрюмый человек вскинул жезл, продемонстрировав его всем присутствующим. Помимо того, что жезл был не менее увесистым, чем дубинки констеблей, он был еще и неоспоримым символом его власти. Этот человек был судебным вызывателем Содружества. И не просто рядовым вызывателем — золотые ободки говорили о том, что он имеет право потребовать призвать на суд железного закона любого: священника, государственного чиновника — даже аристократа до барона включительно.
   
В это время сквозь толпу пробрался сам Анкер. Они с Симмоном просмотрели бумагу вызывателя и убедились, что бумага выправлена по всей форме. Под нею стояли подписи и печати самых влиятельных людей в Имре. Делать было нечего. Мне придется предстать перед судом железного закона.
   
Все посетители Анкера смотрели, как меня сковали по рукам и ногам. Некоторые, похоже, были шокированы, иные растеряны, но большинство выглядели просто напуганными. Когда констебли поволокли меня через толпу к дверям, немногим из моих слушателей хватило решимости встретиться со мной взглядом.
   
Меня повели в Имре. Путь был неблизкий: через Каменный мост, по открытой мощеной дороге. И все это время зимний ветер студил кандалы у меня на руках и ногах, мерзлое железо жгло и морозило мне кожу.
   * * *
   
На следующее утро меня навестили Сим с Элкса Далом, и дело мало-помалу начало проясняться. Миновало несколько месяцев с тех пор, как я призвал имя ветра в Имре, после того как Амброз разбил мою лютню. Тогда магистры обвинили меня в злоупотреблении магией, то есть малефиции, и принародно высекли на площади. Это случилось так давно, что следы от кнута у меня на спине превратились в бледные серебристые шрамы. И я думал, что на этом дело и кончено.
   
А оказалось, что нет. Поскольку инцидент имел место в Имре, он подпадал под юрисдикцию судов Содружества.
   
Мы живем в цивилизованную эпоху, и мало на свете мест более цивилизованных, чем Университет и его окрестности. Однако отдельные статьи железного закона остаются пережитками куда более мрачных времен. Сотня лет миновала с тех пор, как кого-нибудь сжигали за сотрудничество с демонами или темные науки, однако законы-то никуда не делись. Чернила выцвели, но слова остались недвусмысленными.
   
И, разумеется, Амброз во всем этом напрямую замешан не был. Он для этого был чересчур хитер. Подобное судилище могло сильно испортить его репутацию в Университете. Если бы Амброз лично подал на меня в суд, магистры были бы в ярости. Они делали все, чтобы защитить доброе имя Университета вообще и арканума в особенности.
   
Так что Амброз к обвинению никакого отношения не имел. В суд Имре обратилась горстка влиятельных аристократов из Имре. Да, конечно, они были знакомы с Амброзом, но тут ничего предосудительного не было. В конце концов, Амброз был знаком со всеми, кто обладал властью, знатностью или деньгами по ту и по эту сторону реки.
   
Итак, мне предстояло подвергнуться суду по железному закону. Это отравило мне целых шесть дней. Учеба пошла псу под хвост, работа в артной встала, и вдобавок эта история окончательно похоронила мои надежды найти когда-нибудь покровителя среди местной знати.
   
То, что сначала казалось грозной опасностью, при ближайшем рассмотрении превратилось в нудное и помпезное мероприятие. Более сорока письменных показаний свидетелей было зачитано вслух, подтверждено и внесено в судебные протоколы. Целые дни уходили на произнесение долгих речей. На цитаты из железного закона. На всякие формальности. На официальные обращения. На старых крючкотворов, ссылающихся на старые книги.
   
Я защищался как мог в суде Содружества, потом в церковном суде. Арвил и Элкса Дал выступали в мою пользу. Точнее, писали письма, а потом зачитывали их вслух перед судом.
   
В конце концов меня оправдали. Мне казалось, будто я реабилитирован. Мне казалось, что я выиграл…
   
Но я все еще был чудовищно наивен во многих отношениях.
  
  
   
    
ГЛАВА 46
    
ИНТЕРЛЮДИЯ
    
НЕМНОЖКО МУЗЫКИ
   
   
Квоут медленно поднялся на ноги и быстро потянулся.
   
— Давайте пока на этом остановимся, — сказал он. — Сдается мне, что сегодня обедать придет больше народу, чем обычно. Пойду-ка посмотрю, как там суп, и приготовлю кое-что еще.
   
Он кивнул Хронисту.
   
— Возможно, вам тоже стоит подготовиться.
   
Хронист остался сидеть.
   
— Погодите, погодите! — сказал он. — Это же был ваш суд в Имре?
   
Он растерянно уставился на страницу.
   
— И это все?
   
— И это все, — сказал Квоут. — Ничего особенно интересного там не было.
   
— Но это же самая первая история, которую я вообще услышал о вас, когда приехал в Университет! — запротестовал Хронист. — Про то, как вы за день выучили темью! Про то, что вся ваша защитная речь была составлена в стихах и, когда вы умолкли, вам зааплодировали! Про то, как…
   
— Ой, да ерунда все это, — небрежно сказал Квоут, возвращаясь за стойку. — Основное вы уже знаете.
   
Хронист снова посмотрел на страницу.
   
— В вашем изложении это выглядит чересчур коротко.
   
— Ну, если вам так уж нужно подробное изложение, можете получить его из других источников, — сказал Квоут. — На суде присутствовали десятки людей. Существуют целых два полных письменных отчета. Не вижу нужды добавлять к ним третий.
   
Хронист был неприятно удивлен.
   
— Так вы уже рассказывали об этом какому-то историку?
   
Квоут гоготнул.
   
— Вы говорите как обманутый любовник!
   
Он принялся доставать из-под стойки стопки мисок и тарелок.
   
— Не тревожьтесь, вы первый, кто узнает мою историю.
   
— Вы сказали, что существуют письменные отчеты, — начал Хронист. Затем он удивленно уставился на Квоута. — Вы хотите сказать, что написали воспоминания?
   
В голосе писца послышались странные нотки, что-то близкое к алчности.
   
Квоут нахмурился.
   
— Да нет вообще-то.
   
Он шумно вздохнул.
   
— Я затеял было писать нечто в этом духе, но потом бросил, решил, что это плохая идея.
   
— И вы дошли до самого суда в Имре? — спросил Хронист, глядя на лежащую перед ним страницу. Он только теперь обнаружил, что по-прежнему держит перо на весу над бумагой. Он отвернул латунный наконечник пера и принялся раздраженно протирать его тряпочкой. — Если у вас все это было записано, могли бы и избавить меня от того, чтобы я целых полтора дня трудил руку!
   
Квоут растерянно наморщил лоб.
   
— Что-что?
   
Хронист резкими движениями протирал перо, каждый его жест вопиял об оскорбленном достоинстве.
   
— Я мог бы и догадаться! — сказал он. — Все шло слишком гладко!
   
Он гневно зыркнул глазами.
   
— Да вы знаете, сколько мне стоила эта бумага?
   
Он сердито указал на портфель, где лежали исписанные листы.
   
Квоут сначала тупо смотрел на него, потом расхохотался — он сообразил, в чем дело.
   
— Да нет, вы не поняли! Я бросил писать через пару дней. И исписал всего несколько страниц. И того не будет.
   
Гнев Хрониста остыл, он выглядел сконфуженным.
   
— А-а!
   
— Нет, вы и в самом деле ведете себя как уязвленный любовник! — усмехнулся Квоут. — Боже милостивый, да успокойтесь вы! Моя история вполне девственна. Ваши руки коснутся ее первыми.
   
Он покачал головой.
   
— Записывать историю — это совсем не то, что ее рассказывать. Похоже, мне это не дается. Все выходило наперекосяк.
   
— Я бы с удовольствием взглянул на то, что вы написали, — сказал Хронист, откидываясь на спинку стула. — Даже если там всего несколько страниц.
   
— Да, это давно было, — сказал Квоут. — Я даже и не знаю, куда они делись-то, страницы эти.
   
— Они у тебя в комнате, Реши! — радостно напомнил Баст. — На столе лежат.
   
Квоут тяжело вздохнул.
   
— Баст, я просто пытался быть вежливым. По правде говоря, в них нет ничего такого, что бы стоило показывать людям. Если бы я написал что-нибудь, что стоило читать, я бы писать не бросил.
   
Он ушел на кухню, и из кладовки послышалась приглушенная деловитая возня.
   
— Неплохая попытка, — вполголоса сказал Баст. — Но это дохлый номер. Я уже пробовал.
   
— Не учи ученого! — буркнул Хронист. — Уж я-то знаю, как вытянуть из человека его историю.
   
С кухни донесся грохот, плеск воды, звук захлопнувшейся двери.
   
Хронист взглянул на Баста.
   
— Быть может, тебе следует ему помочь?
   
Баст пожал плечами и поудобнее устроился на стуле.
   
Через некоторое время Квоут вернулся с кухни с разделочной доской и миской свежевымытых овощей.
   
— Боюсь, я все-таки не понимаю, — сказал Хронист. — Откуда взялись два письменных отчета, если вы не писали ничего сами и не беседовали с историками?
   
— А я смотрю, вы никогда не судились, верно? — усмехнулся Квоут. — Суды Содружества всегда ведут очень подробные записи, а церковь — тем более. Так что если вам так уж нужны подробности, можете порыться в их протоколах и книгах записей, соответственно.
   
— Может, и так, — сказал Хронист. — Однако же ваш рассказ о суде…
   
— Выйдет ужасно нудно, — сказал Квоут. Он закончил чистить морковку и принялся ее резать. — Бесконечные официозные речи да цитаты из «Книги о Пути». Там было скучно, и рассказывать об этом скучно.
   
Он смахнул нарезанную морковку с доски в миску.
   
— К тому же мы, пожалуй, и так слишком надолго застряли в Университете, — сказал он. — Нам потребуется время на остальное. На то, чего никто не видел и не слышал.
   
— Реши, нет! — возопил Баст, вскинувшись на стуле. Он, скривившись, указал пальцем на стойку. — Это свекла?!
   
Квоут взглянул на темно-красный корнеплод на доске, как будто никак не ожидал увидеть его здесь.
   
— Реши, не клади в суп свеклу! — взмолился Баст. — Такая гадость!
   
— Многие любят свеклу, Баст, — возразил Квоут. — К тому же она очень полезная. Способствует кроветворению.
   
— Ненавижу свеклу! — жалобно сказал Баст.
   
— Ну, — спокойно возразил Квоут, — раз уж суп варю я, мне и решать, что в него класть!
   
Баст встал на ноги и угрюмо подошел к стойке.
   
— Ладно, давай я сам! — сердито сказал он, жестом прогоняя Квоута от стойки. — А ты сходи принеси колбасы и один из тех сыров с прожилками.
   
Он подтолкнул Квоута к лестнице, ведущей в погреб, и, бурча, ворвался на кухню. Вскоре оттуда послышались лязг и грохот.
   
Квоут взглянул на Хрониста и широко, лениво улыбнулся.
   * * *
   
В «Путеводный камень» потянулись посетители. Они приходили по двое, по трое. От них несло потом, лошадьми и свежескошенной пшеницей. Они хохотали, болтали и сорили мякиной на чистые деревянные полы.
   
Хронист взялся за работу. Люди садились рядом с ним, подавшись вперед, иногда бурно жестикулируя, иногда беседуя не спеша, с расстановкой. Лицо писца оставалось бесстрастным, перо бегало по бумаге, временами ныряя в чернильницу.
   
Баст и человек, называвший себя Коутом, трудились вместе, дружно и слаженно. Они подавали суп с хлебом. Яблоки, сыр и колбасу. Пиво, эль, свежую воду из колодца в саду. Для желающих имелась жареная баранина и теплые пирожки с яблоками.
   
Мужчины и женщины улыбались и отдыхали, радуясь возможности вытянуть ноги и посидеть в холодке. Трактир полнился негромким гулом разговоров. Люди судачили с соседями, которых знали всю жизнь. Обменивались привычными колкостями, мягкими и безобидными, как масло, друзья препирались из-за того, чья теперь очередь угощать пивом.
   
Однако, несмотря на все это, в трактире присутствовало напряжение. Чужак этого бы даже не заметил, но оно присутствовало, темное и молчаливое, как подземная жила. Никто не говорил о налогах, об армии, о том, что в городке стали запирать двери по ночам. Никто не говорил о том, что случилось в трактире накануне вечером. Никто не смотрел на пятно свежевыскобленного пола, где не осталось никаких следов крови.
   
Звучали лишь шутки да байки. Молодуха чмокнула своего муженька, прочие присутствующие одобрительно засвистели и заулюлюкали. Старина Бентон ухитрился приподнять своей клюкой подол вдовы Криль, та отвесила ему оплеуху, старик захихикал. Две девчушки, визжа и хохоча, играли в салочки между столов, взрослые смотрели на них и тепло улыбались. Это отчасти помогало. Это было все, что можно было сделать.
   * * *
   
Трактирная дверь с грохотом распахнулась. Вошли Старый Коб, Грейм и Джейк, заслонив спинами яркий полуденный свет.
   
— Привет, Коут! — поздоровался Старый Коб, окинув взглядом кучку людей, рассеянных по залу. — Ну и народищу у тебя сегодня!
   
— Это ты еще самую толпу не застал, — ответил Баст. — Народу было — только успевай поворачиваться!
   
— А для нас, опоздавших, что-нибудь найдется? — спросил Грейм, опускаясь на табурет.
   
Не успел он получить ответ, как мужик с массивными бычьими плечами брякнул на стойку пустую тарелку и аккуратно положил рядом вилку.
   
— Пирожок, сука, хорош! — пробасил он.
   
— Не бранись, Элиас! — пронзительным голосом сказала стоявшая рядом тощая остролицая тетка. — Опять ты ругаешься без повода!
   
— Да ладно, лапушка, не переживай, — сказал здоровяк. — Суко — это ж сорт яблок такой, не?
   
Он ухмыльнулся соседям, сидящим вокруг стойки.
   
— Иноземные яблоки такие в Атуре растут. Называются в честь барона Суко, если я правильно помню.
   
Грейм ухмыльнулся в ответ.
   
— Да, как же, помню, слышал про такие яблоки!
   
Тетка обвела их гневным взором.
   
— Эти яблоки я у Бентонов купил, — скромно заметил трактирщик.
   
— А-а! Ну что ж, значит, ошибочка вышла, — с улыбкой сказал здоровяк. Он взял с тарелки кусочек прилипшей к ней корочки и принялся задумчиво жевать. — И все же могу поклясться, что это был пирожок суко. Может, у Бентонов растут яблоки суко, а они и не знают?
   
Его жена фыркнула, потом увидела, что Хронист сидит у себя за столом без дела, и утащила мужа прочь.
   
Старый Коб проводил их взглядом и покачал головой.
   
— Даже и не знаю, чего этой бабе не хватает для счастья, — заметил он. — Надеюсь, она это выяснит прежде, чем заклюет старину Эли насмерть.
   
Джейк и Грейм неопределенно хмыкнули в знак согласия.
   
— Приятно видеть, когда в трактире полно народу.
   
Старый Коб взглянул на рыжеволосого человека за стойкой.
   
— Ты вкусно готовишь, Коут. И пиво у тебя самое лучшее на тридцать километров в округе. Людям нужен только повод, чтобы к тебе заглянуть.
   
Старый Коб задумчиво постучал себя по крылу носа.
   
— Знаешь что, — сказал он трактирщику, — а заведи-ка ты себе певца или вроде того, чтобы пел по вечерам. Черт, да даже вон парнишка Оррисонов умеет немножко играть на батькиной скрипке. Могу поручиться, он с удовольствием будет играть тут у тебя за пару кружек пива!
   
Он окинул трактир взглядом.
   
— Да, если тут чего и не хватает, так это немножко музыки!
   
Трактирщик кивнул. Выражение его лица было таким непринужденным и дружелюбным, как будто его, выражения, не было вовсе.
   
— Да, пожалуй, ты прав, — ответил Коут. Его голос был абсолютно спокоен. Абсолютно нормальный голос, бесцветный и прозрачный, как оконное стекло.
   
Старый Коб открыл было рот, но прежде, чем он успел сказать что-нибудь еще, Баст резко стукнул костяшками пальцев по стойке.
   
— Ну что, пива? — спросил он у мужчин, сидящих у стойки. — Я так понимаю, все вы не откажетесь немного выпить, прежде чем мы принесем вам поесть!
   
Они не отказались, и Баст засуетился за стойкой, разливая пиво в кружки и раздавая их в протянутые руки. Через некоторое время трактирщик тоже молча присоединился к своему помощнику и принялся сновать на кухню и обратно: за супом. За бутербродами. За сыром. За яблоками.
  
  
   
    
ГЛАВА 47
    
ИНТЕРЛЮДИЯ
    
ПЕНЬКОВЫЕ СТИХИ
   
   
Хронист, улыбаясь, подошел к стойке.
   
— Целый час трудился не покладая рук! — с гордостью сказал он, садясь. — Там для меня на кухне ничего не осталось?
   
— А не осталось ли тех пирожков, про которые говорил Эли? — с надеждой спросил Джейк.
   
— Я тоже хочу пирожка! — заявил Баст и сел рядом с Джейком, налив и себе кружку пива.
   
Трактирщик улыбнулся, вытер руки фартуком.
   
— Ну, я, кажется, отложил несколько штук, как раз на случай, если вы трое припозднитесь.
   
Старый Коб потер руки.
   
— Я уж и не помню, когда последний раз ел свежие пирожки с яблоками! — сказал он.
   
Трактирщик вернулся на кухню, достал из плиты противень и аккуратно разложил пирожки на тарелки. К тому времени, как он собрался нести их в зал, оттуда уже доносились взбудораженные голоса.
   
— Нет, Джейк, это тоже был демон! — сердито говорил Старый Коб. — Я тебе это уже говорил вчера вечером и еще сто раз повторю. Я не из тех, кто меняет свои взгляды, как прочие люди меняют носки!
   
Он вскинул палец.
   
— Он призвал демона, демон укусил этого мужика и высосал его, точно сливу. Я о таких делах слышал от мужика, который знал одну бабу, которая такое своими глазами видела. Вот почему констебль с помощниками пришел и увел его прочь. Потому что в Амари считается противозаконным водиться с темными силами.
   
— А я говорю, люди просто подумали, будто это был демон! — настаивал Джейк. — Знаешь же, как оно бывает.
   
— Да уж знаю! — насупился Старый Коб. — Чай, подольше твоего, Джейкоб, на свете живу! И историю эту я тоже хорошо знаю.
   
За стойкой воцарилось напряженное молчание. Наконец Джейк отвел глаза.
   
— Да я чего, я просто так сказал, — пробубнил он.
   
Трактирщик придвинул к Хронисту тарелку с супом.
   
— В чем дело, что случилось?
   
Писец лукаво взглянул на трактирщика.
   
— Коб нам тут рассказывает про суд над Квоутом в Имре, — сказал он с ноткой самодовольства в голосе. — Помните? Он вчера вечером принялся было рассказывать эту историю, но дошел только до середины.
   
— Так вот, — Коб обвел слушателей грозным взглядом, как бы говоря: только попробуйте перебить! — Дело было плохо. Квоут понимал, что, если его признают виновным, его вздернут повыше, да так и оставят болтаться.
   
Коб провел рукой поперек шеи, как будто держа петлю, и свесил голову набок.
   
— Но Квоут начитался в Университете разных умных книжек и знал немало хитрых уловок.
   
Старый Коб прервался, отломил кусочек пирога и, зажмурившись, принялся жевать.
   
— Ох, господь и владычица! — сказал он себе под нос. — Вот это пирог так пирог! Лучше, чем моя маманя, бывало, пекла, честное слово! Она-то вечно сахару недокладывала.
   
Он откусил еще кусочек, и по его обветренной физиономии расплылось блаженное выражение.
   
— Так вы говорите, Квоут знал немало хитрых уловок? — напомнил Хронист.
   
— Чего? Ах да! — опомнился Коб. — Ну да, конечно. Понимаете, в «Книге о Пути» есть две особые строчки, и если ты сможешь прочитать их вслух на древней темье, которую знают только священники, тогда, по железному закону, положено обходиться с тобой как со священником. А значит, суд Содружества с тобой ничегошеньки поделать не может. Так что, если прочтешь эти строчки, тебя будет судить церковный суд.
   
Старый Коб отломил еще кусок пирога и неторопливо прожевал его.
   
— Эти две строчки называются «пеньковыми стихами», потому как, если ты их знаешь, пеньковая веревка тебе уже не грозит. Церковный-то суд человека повесить не может, понимаете?
   
— И что же это за строчки? — спросил Баст.
   
— Да кабы я знал! — скорбно вздохнул Старый Коб. — Но я-то темью не учил. Да Квоут и сам ее не знал. Однако стихи эти заранее выучил наизусть. Потом сделал вид, что читает их, и пришлось суду Содружества его отпустить.
   
Квоут знал, что у него остается два дня до тех пор, пока тейлинский трибунал доберется до Амари. И принялся он учить темью. Он читал книги и упражнялся весь день и всю ночь напролет. И он был такой способный, что под конец мог говорить на темье лучше, чем большинство людей, которые учили ее всю жизнь.
   
А потом, на второй день, перед тем как прибыл трибунал, Квоут сготовил себе зелье. Он сварил его из меда, и особого камня, который находят в голове змеи, и травы, которая растет лишь на дне моря. И когда он выпил тот напиток, голос его сделался столь сладок, что всякий, кто его слушал, только и мог, что соглашаться со всем, что он ни скажет.
   
И потому, — Старый Коб хихикнул, — когда трибунал наконец прибыл, весь суд занял никак не больше четверти часа. Квоут произнес великолепную речь на безупречной темье, все с ним согласились и разошлись восвояси.
   
— Ага, и жил он счастливо до конца своих дней, — негромко добавил рыжеволосый человек за стойкой.
   * * *
   
Сидящие у стойки как-то притихли. На улице было жарко и сухо, дорога пылила, пахло мякиной. Солнечный свет был ярок и жёсток, как золотой слиток.
   
А в «Путеводном камне» было сумрачно и прохладно. Гости не торопясь доели пироги, в кружках у них оставалось еще по паре глотков пива. И они не спешили расходиться, тянули время с виноватым видом людей, слишком гордых, чтобы быть по-настоящему ленивыми.
   
— Мне лично истории про Квоута никогда особо не нравились, — заметил трактирщик между делом, собирая пустые тарелки.
   
Старый Коб оторвался от своей кружки.
   
— Чегой-то?
   
Трактирщик пожал плечами.
   
— Ну, если уж речь идет о магии, мне подавай настоящего волшебника. Таборлина Великого, к примеру, или там Серафу, или Хрониста.
   
Писец, сидевший в конце стойки, не вздрогнул и не поперхнулся. Однако помедлил долю секунды, прежде чем снова зачерпнуть супа из своей второй миски.
   
В трактире снова воцарилась уютная тишина. Трактирщик собрал пустую посуду и направился было на кухню. Но прежде, чем он переступил порог, молчание нарушил Грейм.
   
— Хронист? — переспросил он. — А я про такого даже и не слышал.
   
Трактирщик изумленно обернулся.
   
— В самом деле?!
   
Грейм покачал головой.
   
— Да не может быть! — сказал трактирщик. — Ну, тот, что носит при себе огромную книгу, и что он в ту книгу ни запишет, все непременно сбывается.
   
Он выжидающе обвел взглядом всех присутствующих. Джейк тоже покачал головой.
   
Трактирщик обернулся к писцу в конце стойки — тот деловито хлебал свой суп.
   
— Ну уж вы-то про него наверняка слыхали, — сказал Коут. — Его зовут Владыкой Историй, и если он узнает одну из твоих тайн, то может написать про тебя в своей книге все, что захочет.
   
Он взглянул на писца.
   
— Неужто не слышали?
   
Хронист опустил глаза и покачал головой. Он обмакнул в суп корку хлеба и молча ее сжевал.
   
Трактирщик выглядел удивленным.
   
— Когда я был мальчишкой, мне истории про Хрониста нравились даже больше, чем про Таборлина и остальных. У него в жилах течет примесь крови фейе, и оттого он проницательнее обычных людей. Он способен видеть на сто километров в непогожий день и расслышать шепот за толстой дубовой дверью. Он способен выследить мышь в лесу в безлунную ночь.
   
— Я, я про него слышал! — возбужденно сказал Баст. — Меч его зовется Сноп, и сделан он из листа бумаги. Он легок как перышко, но так остер, что, если он тебя рассечет, ты увидишь кровь прежде, чем почувствуешь боль!
   
Трактирщик кивнул.
   
— А если он узнает твое имя, он может написать его на клинке своего меча и убить тебя за тысячу километров.
   
— Однако для этого ему придется написать его своей собственной кровью, — добавил Баст. — И места на мече не так уж много. Он уже написал на нем семнадцать имен, и теперь места осталось еще меньше.
   
— Он служил при дворе верховного короля в Модеге, — сказал Коут. — Но влюбился в дочку верховного короля.
   
Грейм и Старый Коб дружно кивали. Это все уже были знакомые им места.
   
Коут продолжал:
   
— И когда Хронист попросил ее руки, верховный король разгневался и дал Хронисту поручение, дабы тот доказал, что достоин ее руки…
   
Трактирщик выдержал театральную паузу.
   
— Хронисту будет дозволено жениться на ней, только если он найдет что-то драгоценнее принцессы и принесет это верховному королю!
   
Грейм одобрительно крякнул:
   
— Да уж, вот это задал задачу! Что же ему было делать? Нельзя же принести человеку какое-то сокровище и сказать: смотри, мол, вот это стоит дороже твоей дочурки!
   
Трактирщик кивнул с серьезным видом.
   
— И вот с тех пор Хронист и скитается по свету, разыскивая древние сокровища и старинные заклятья, надеясь отыскать что-то, что можно было бы принести королю.
   
— А отчего же он просто не напишет о короле в своей волшебной книге? — осведомился Джейк. — Взял бы да написал: «И тогда король бросил дурить и разрешил нам пожениться!»
   
— Да потому, что он не знает никаких тайн короля, — объяснил трактирщик. — К тому же верховный король Модега владеет магией и способен себя защитить. А главное, ему известно слабое место Хрониста. Он знает, что, если обманом заставить Хрониста выпить чернил, он вынужден будет выполнить три твоих желания. И еще важнее то, что он знает: Хронист не имеет над тобой власти, если ты сумеешь спрятать свое имя в надежном месте. Имя верховного короля записано в стеклянной книге и спрятано в медной шкатулке, а шкатулка эта заперта в большом железном сундуке, где до нее никто добраться не может.
   
На время воцарилась тишина — все обдумывали это. Потом Старый Коб задумчиво закивал.
   
— Да, вот теперь вроде как припоминаю, — медленно произнес он. — Я, кажется, помню историю про то, как этот самый Хронист отправился искать волшебное яблоко. Кто съест это яблоко, тот узнает имена всех вещей и обретет могущество, как у Таборлина Великого.
   
Трактирщик потер подбородок и медленно кивнул.
   
— Кажется, эту историю я тоже слышал, — сказал он. — Но это было давным-давно, и не могу сказать, что помню ее во всех подробностях…
   
— Ну, — сказал Старый Коб, допив свое пиво и со стуком поставив кружку на стойку, — тут, Коут, стыдиться нечего. У некоторых людей память хорошая, а у некоторых похуже. Пироги ты печешь на славу, но все мы знаем, кто тут хороший рассказчик.
   
Старый Коб неуклюже сполз с табурета и махнул Грейму и Джейку.
   
— Пошли, до двора Байрсов вместе дойдем. Я как раз успею рассказать эту историю. Этот Хронист, он ростом высок, лицом бледен и тощ, как жердина, а волосы у него черные, как чернила…
   
Дверь «Путеводного камня» с грохотом захлопнулась.
   
— Боже великий, к чему все это было? — осведомился Хронист.
   
Квоут искоса взглянул на Хрониста и улыбнулся ехидной улыбочкой.
   
— Ну что, — осведомился он, — каково это — знать, что о тебе рассказывают байки?
   
— Обо мне не рассказывают баек! — воскликнул Хронист. — Это все чушь!
   
— Ну почему же чушь? — возразил Квоут, явно несколько обиженный. — Может, оно и неправда, но это не обязательно чушь!
   
Он взглянул на Баста.
   
— Про бумажный меч мне очень понравилось.
   
Баст просиял.
   
— И про королевское задание здорово вышло, Реши! А вот про кровь фейе — я даже и не знаю…
   
— Ну, с демонской кровью вышло бы слишком мрачно, — сказал Квоут. — Тут нужно было что-то этакое.
   
— По крайней мере, мне не придется слушать, как он это рассказывает, — угрюмо сказал Хронист, ковыряя ложкой картофелину.
   
Квоут посмотрел на него и мрачно хохотнул.
   
— А ты так ничего и не понял, да? Свежая история вроде этой, да еще в день уборки урожая! Они ухватятся за нее, как ребенок за новую игрушку. Пока они кладут скирды и пьют воду в теньке, Старый Коб успеет рассказать про Хрониста как минимум десятку слушателей. Сегодня вечером, на поминках по Шепу, про Владыку Историй услышат люди из десяти соседних городков. Байка разлетится, как пожар по полю!
   
Хронист обвел их взглядом, на лице его отразился легкий ужас.
   
— Но зачем?
   
— Это подарок, — сказал Квоут.
   
— Вы думаете, мне этого хочется? — недоверчиво переспросил Хронист. — Вы думаете, я хочу славы?
   
— Это не слава, — угрюмо ответил Квоут. — Это новая точка зрения. Вы роетесь в чужих жизнях. Вы ловите слухи и являетесь раскапывать неприятную правду, лежащую в основе занятных баек. И полагаете, будто у вас есть на это право. А у вас нету такого права.
   
Он посмотрел писцу в глаза.
   
— Когда кто-то рассказывает вам кусок собственной жизни, он отдает вам ее в дар, а вы это принимаете как должное.
   
Квоут вытер руки чистой полотняной тряпицей.
   
— Я вам рассказываю свою историю как есть, со всеми неприглядными подробностями. Выкладываю на свет божий все свои ошибки и глупости. И раз уж я решил обойти какую-то мелочь оттого, что мне она представляется скучной, я тут в своем праве. И вам не удастся заставить меня передумать с помощью побасенок какого-то крестьянина. Я не дурак.
   
Хронист потупился, глядя в свою миску с супом.
   
— Это вышло неловко, да?
   
— Да, весьма неловко, — кивнул Квоут.
   
Хронист со вздохом поднял глаза и смущенно улыбнулся.
   
— Ну что же, вы ведь не станете винить меня в том, что я хотя бы попробовал?
   
— Стану, — возразил Квоут. — Но, полагаю, я сумел донести до вас свою мысль. И заранее извиняюсь за все неприятности, которые это вам причинит. Хотя вам от моих извинений ни холодно, ни жарко.
   
Он указал на дверь, вслед ушедшим крестьянам.
   
— Возможно, я слегка перегнул палку. Я всегда нервно реагировал на манипуляции.
   
Квоут вышел из-за стойки и направился к столу возле очага.
   
— Ладно, идите сюда, продолжим. Так вот, сам по себе суд был довольно скучным. Но он имел серьезные последствия.
  
  
   
    
ГЛАВА 48
    
МОЛЧАНИЕ НЕ ПРОСТО ТАК
   
   
Я участвовал в экзаменационной лотерее и, на свое счастье, вытянул один из поздних жребиев. Я был рад, что у меня есть лишнее время: из-за суда мне некогда было готовиться к экзамену.
   
Однако я все равно не особенно тревожился. У меня было время на занятия и доступ в архивы. А главное, я впервые за все время с тех пор, как пришел в Университет, не чувствовал себя нищим. В кошельке у меня лежало тринадцать талантов. И даже после того, как я выплачу Деви проценты с долга, у меня все равно хватит денег на уплату за обучение.
   
А главное, за долгие часы, проведенные в поисках схемы грэма, я многое узнал об архивах. Быть может, я знал их хуже опытного храниста, и тем не менее я познакомился со множеством потайных уголков и безмолвных секретов. И потому во время подготовки к экзамену я даже позволял себе роскошь читать постороннюю литературу.
   * * *
   
Я закрыл книгу, над которой корпел. Подробную, тщательно составленную историю атуранской церкви. Она оказалась такой же бесполезной, как и все прочие.
   
Вилем услышал, как захлопнулась обложка, и поднял голову.
   
— Опять ничего? — спросил он.
   
— Даже хуже, — ответил я.
   
Мы вдвоем занимались в одной из читальных норок четвертого этажа, куда более тесной, чем наше обычное место на третьем этаже, но, учитывая, что экзамены были на носу, нам вообще повезло, что удалось найти отдельную норку.
   
— Слушай, отчего бы тебе не бросить это дело? — поинтересовался Вилем. — Ты пинаешь эту историю амир, точно павшую лошадь, уже… Сколько, два оборота?
   
Я кивнул, не желая признаваться, что мои исследования амир на самом деле начались задолго до того, как пари привело нас к Кукле.
   
— Ну и что тебе удалось отыскать?
   
— Целые полки книг, — сказал я. — Десятки повествований. Упоминания о них в сотнях исторических трудов.
   
Он пристально взглянул на меня.
   
— И это изобилие информации тебя бесит.
   
— Нет, — ответил я. — Меня беспокоит отсутствие информации. Ни в одной из этих книг нет надежных сведений об амир.
   
— Так-таки ни в одной? — скептически переспросил Вилем.
   
— О, любой историк за последние триста лет считал своим долгом поболтать о них! — сказал я. — Они рассуждают о том, как амир повлияли на упадок империи. Философы говорят об отдаленных этических последствиях их деяний.
   
Я указал на книги.
   
— Это многое говорит о том, что люди думают об амир. Но совершенно ничего не говорит о самих амир.
   
Вилем нахмурился, глядя на мою стопку книг.
   
— Не может быть, чтобы все это были историки и философы!
   
— Да нет, есть еще и рассказы, — сказал я. — Поначалу это рассказы о том, как они исправили ту или иную великую несправедливость. Позднее — рассказы о том, какие злодеяния они творили. Один амир убивает продажного судью в Ренере. Другой подавляет крестьянское восстание в Джанпуе. Третий отравляет половину городской знати в Мелити.
   
— А это все надежные сведения? — поинтересовался Вилем.
   
— Серединка на половинку, — сказал я. — Из вторых, из третьих рук. Три четверти всего этого вообще слухи. Никаких серьезных доказательств нигде нет. Почему об этом продажном судье ничего не говорится в церковных книгах? Его имя должно присутствовать в каждом деле, которое он разбирал. Где дата этого крестьянского восстания и почему о нем не упоминается ни в одном другом историческом источнике?
   
— Ну, это же было триста лет тому назад! — укоризненно возразил Вилем. — Нельзя же рассчитывать, что все эти мелкие подробности должны были уцелеть!
   
— Я рассчитываю, что хотя бы какие-то мелкие подробности не могли не уцелеть. Ты же знаешь, как тщательно тейлинцы ведут все свои записи, — сказал я. — У нас на втором нижнем уровне хранятся судебные протоколы за тысячу лет из сотни разных городов. Целые комнаты, битком набитые…
   
Я умолк и махнул рукой.
   
— Ладно, забудем даже о мелких подробностях. Есть крупные вопросы, на которые я не могу найти ответа. Когда основан орден амир? Сколько их было всего? Кто им платил и сколько именно? Откуда брались эти деньги? Где их обучали? Как они сделались частью тейлинской церкви?
   
— Ну, об этом-то написано у Фелтеми Рейса, — сказал Вилем. — Они произошли от нищенствующих судей.
   
Я наугад взял одну книгу и брякнул ее перед ним на стол.
   
— Найди мне тут хоть одно доказательство этой теории. Найди хоть одну запись, в которой говорится о том, что нищенствующий судья был принят в ряды амир. Покажи хоть одну запись о том, что кто-то из амир служил в суде. Хоть один церковный документ, в котором сказано, что амир вел дело в суде!
   
Я воинственно скрестил руки на груди.
   
— Давай, я подожду!
   
Вилем не дотронулся до книги.
   
— Ну, возможно, амир было не так много, как предполагают люди. Быть может, их было всего ничего, а репутацией своей они обязаны своей огромной власти.
   
Он многозначительно взглянул на меня.
   
— Знаешь же, как оно бывает.
   
— Нет, — сказал я. — Это замалчивание не случайно. Иногда ничего не найти как раз и означает найти нечто.
   
— Ну, ты говоришь прямо как Элодин! — сказал Вилем.
   
Я насупился, но решил не поддаваться на подначку.
   
— Да нет, ты послушай. Почему об амир так мало фактической информации? Этому могут быть только три объяснения.
   
И я поднял три пальца:
   
— Раз: ничего не записывалось. Думаю, эту возможность можно отмести сразу. Амир были слишком важные птицы, чтобы ни историки, ни чиновники, ни церковь, одержимая своими записями, не упомянули о них ни словом.
   
И я загнул первый палец.
   
— Два: по какой-то странной случайности экземпляры книг, в которых имелись такие сведения, в архивы попросту не попали. Но это просто смешно. Немыслимо, чтобы за все эти годы ничто из написанного об амир не попало в величайшую библиотеку на свете.
   
И я загнул второй палец.
   
— И три! — я ткнул в Вилема оставшимся пальцем. — Кто-то изъял эти сведения, подменил или уничтожил их.
   
Вилем нахмурился.
   
— Кто же это мог сделать?
   
— Ну как кто? — сказал я. — Кому может быть выгодно уничтожить все сведения об амир?
   
Я сделал паузу, нагнетая напряжение.
   
— Кто, как не сами амир?
   
Я ожидал, что он с ходу отметет эту идею, но Вилем этого не сделал.
   
— Мысль интересная, — сказал он. — Но отчего ты предполагаешь, что за этим стоят именно амир? Не логичнее ли предположить, что за это ответственна сама церковь? Уж конечно, тейлинцы предпочли бы втихомолку подчистить все свидетельства жестокостей амир.
   
— Это верно, — признал я. — Но тут, в Содружестве, церковь не особенно сильна. А книги эти прибыли со всех концов мира. Сильдийский историк не постеснялся бы написать историю амир.
   
— Для чего бы сильдийскому историку писать историю какого-то еретического течения какой-то языческой церкви? — заметил Вилем. — А кроме того, каким образом дискредитированная горстка амир могла бы сделать нечто, что не под силу самой церкви?
   
Я подался вперед.
   
— Я думаю, что амир куда древнее тейлинской церкви! — сказал я. — Во времена Атуранской империи значительная часть их открытого влияния была связана с церковью, но они были не просто группкой странствующих судей.
   
— А что заставило тебя прийти к подобным выводам? — спросил Вил. По его лицу я видел, что скорее теряю его поддержку, чем приобретаю ее.
   
«Древняя ваза, — подумал я. — История, услышанная от старика в Тарбеане. Я это знаю потому, что чандрианы ненароком обмолвились об этом после того, как убили всех, кого я знал».
   
Я вздохнул и покачал головой, понимая, что если скажу правду, то меня примут за сумасшедшего. Потому, собственно, я и рылся в архивах. Мне нужны были осязаемые доказательства, которые подкрепили бы мою теорию, что-то, что не позволило бы окружающим поднять меня на смех.
   
— Я нашел копии судебных документов, относящихся ко временам, когда амир были объявлены вне закона, — сказал я. — Знаешь ли, сколько амир предстало перед судом тогда в Тарбеане?
   
Вил пожал плечами.
   
Я показал ему один палец.
   
— Один! Один-единственный амир во всем Тарбеане. И писарь, который вел протоколы суда, ясно дает понять, что человек, которого тогда судили, был простофилей, который вообще не понимал, что происходит.
   
Я видел, что Вилем по-прежнему сомневается.
   
— Нет, ну ты сам подумай! — взмолился я. — Судя по тем обрывкам, которые мне удалось обнаружить, до того, как орден был распущен, в империи было по меньшей мере три тысячи амир. Три тысячи хорошо обученных, тяжеловооруженных, богатых людей, мужчин и женщин, аб-со-лют-но преданных «благой цели»! И тут в один прекрасный день церковь объявляет их вне закона, распускает весь их орден и конфискует их собственность.
   
Я щелкнул пальцами.
   
— И что, три тысячи грозных, одержимых идеей справедливости фанатиков просто взяли и исчезли? Задрали лапки и решили предоставить позаботиться о благой цели кому-нибудь еще? Без возражений? Без сопротивления? Вот так запросто?
   
Я взглянул на него в упор и твердо покачал головой.
   
— Нет! Это идет вразрез с человеческой природой. И к тому же я не нашел ни одного отчета о том, как член ордена амир предстал перед церковным судом. Ни единого. Неужели так немыслимо представить, что они могли решить уйти в подполье и продолжать свои труды втайне? — А если это логично, — продолжал я прежде, чем Вилем мог успеть меня перебить, — не разумно ли так же предположить, что они могли попытаться сохранить свою тайну, тщательно подправляя историю на протяжении последних трехсот лет?
   
Повисло долгое молчание.
   
Вилем не стал отметать мои рассуждения с ходу.
   
— Интересная теория, — медленно произнес он. — Но это вынуждает меня задать еще один, последний вопрос.
   
Он с серьезным видом взглянул на меня.
   
— Сколько ты выпил?
   
Я сник на стуле.
   
— Нисколько.
   
Он поднялся на ноги.
   
— Тогда поди напейся. А то ты слишком засиделся за этими книжками. Тебе не помешает смыть пыль с мозгов.
   
И мы пошли и напились. Но мои подозрения остались со мной. Я еще испробовал эту идею на Симмоне, как только представился случай. Он принял ее легче, чем Вилем. Нет, это не значит, что он мне поверил, — он просто принял такую возможность. И сказал, что мне стоит поговорить об этом с Лорреном.
   
Я не стал этого делать. Каменнолицый магистр архивов по-прежнему пугал меня, и я старался избегать его при любой возможности, страшась, что подам ему повод изгнать меня из архивов. И уж меньше всего мне хотелось намекать ему, что его драгоценные архивы кто-то систематически подчищает на протяжении последних трехсот лет.
  
  
   
    
ГЛАВА 49
    
НЕВЕЖЕСТВЕННЫЙ ЭДЕМА РУЭ
   
   
Я увидел на противоположном конце двора Элксу Дала, который помахал мне рукой.
   
— Квоут! — он дружески улыбнулся. — Вас-то мне и надо! Нельзя ли вас на минуточку?
   
— Ну конечно! — ответил я. Магистр Дал мне нравился, однако мы мало общались за пределами аудитории. — Можно, я угощу вас пивом или обедом? Я все хотел как следует поблагодарить за то, что вы высказались в мою пользу на суде, но я был так занят…
   
— Да и я тоже, — сказал Дал. — На самом деле я уже давно собирался с вами поговорить, но время все бежит, бежит и убегает.
   
Он огляделся по сторонам.
   
— Пообедать я бы не отказался, а вот пить мне, пожалуй, не стоит. Мне меньше чем через час предстоит принимать экзамены.
   
Мы зашли в «Белого оленя». Я никогда не бывал внутри, для таких, как я, это заведение было дороговато.
   
Элкса Дал в своей черной магистерской мантии бросался в глаза, и хозяин несколько заискивал перед ним, провожая нас обоих к особому столику. Дал как ни в чем не бывало уселся за стол, а вот я нервничал все сильнее. Я никак не мог понять, для чего магистру симпатической магии понадобилось со мною беседовать.
   
— Что вам угодно? — осведомился высокий тощий трактирщик, когда мы расселись. — Что-нибудь выпить? Блюдо сыров? У нас сегодня превосходная форель с лимоном!
   
— Форель и сыр меня вполне устроят, — сказал Дал.
   
Хозяин обернулся ко мне.
   
— А вам?
   
— И мне, пожалуй, форель, — сказал я.
   
— Великолепно! — сказал трактирщик, потирая руки. — А пить что будете?
   
— Сидр, — сказал я.
   
— Феллоуское красное у вас есть? — нерешительно спросил Дал.
   
— А как же! — ответил трактирщик. — И, надо сказать, отличного урожая, можете мне поверить.
   
— Ну, тогда налейте мне чашечку, — попросил Дал, покосившись на меня. — Уж наверно, от одной-то чашечки голова мне не откажет?
   
Хозяин убежал, оставив меня наедине с Элксой Далом. Странно было сидеть с ним за одним столом. Я нервно поерзал на стуле.
   
— Ну что, как у вас дела? — непринужденно поинтересовался Дал.
   
— Более или менее, — ответил я. — Удачная выдалась четверть, если не считать… — я указал в сторону Имре.
   
Дал невесело хмыкнул.
   
— Прямо как в старые недобрые времена, а? — он покачал головой. — Сотрудничество с демоническими силами! Господи помилуй!
   
Трактирщик принес нам заказанные напитки и молча удалился.
   
Магистр Дал поднял широкую керамическую чашу.
   
— Ну, за то, чтобы суеверы не сожгли нас заживо! — сказал он.
   
Я невольно улыбнулся, невзирая на свое замешательство, и поднял свою деревянную кружку.
   
— Недурная традиция!
   
Мы оба выпили. Дал одобрительно крякнул.
   
И посмотрел на меня через стол.
   
— Тогда скажите, вы когда-нибудь задумывались о том, что станете делать со своей жизнью, когда покончите со здешними делами? Ну, когда получите гильдер.
   
— Об этом я пока что особо не задумывался, — честно признался я. — Мне кажется, до этого еще так далеко…
   
— При той скорости, с какой вы продвигаетесь, возможно, не так уж и далеко. Вы уже ре'лар, а ведь вам всего… сколько вам лет?
   
— Семнадцать, — уверенно соврал я. Я был очень чувствителен к упоминаниям о своем возрасте. Большинству студентов было уже лет по двадцать, когда они поступили в Университет, не говоря уже о том, когда они присоединились к аркануму.
   
— Семнадцать… — задумчиво произнес Дал. — Об этом легко забыть. Вы так уверенно держитесь…
   
Его взгляд слегка затуманился.
   
— Господь и владычица, я в семнадцать лет был в таком раздрае! Учился, пытался отыскать свое место в мире… А женщины…
   
Он медленно покачал головой.
   
— Знаете, потом станет лучше. Пройдет года три-четыре, и все понемногу устаканится.
   
Он приподнял свою чашку навстречу мне и отпил еще.
   
— Хотя у вас, похоже, все более или менее в порядке. В семнадцать лет уже ре'лар! Значительное достижение.
   
Я немного покраснел, не зная, что ответить.
   
Вернулся трактирщик, принялся расставлять по столу блюда. Дощечку с разложенными на ней ломтиками разнообразных сыров. Мисочку с поджаренными ломтиками хлеба. Мисочку с клубничным вареньем. Мисочку с черничным повидлом. Блюдечко с лущеными грецкими орехами.
   
Дал взял ломтик хлеба и ломтик крошащегося белого сыра.
   
— Вы весьма недурной симпатист, — сказал он. — Перед таким мастером, как вы, открывается немало возможностей.
   
Я намазал клубничным вареньем бутерброд из хлеба с сыром и сунул его в рот, чтобы оттянуть время и подумать. Что Дал имеет в виду? Он хочет, чтобы я сосредоточился на изучении симпатии? Быть может, он хочет выдвинуть меня в эл'те?
   
Ре'ларом меня сделал Элодин, но я знал, что это можно переменить. Магистры временами оспаривали друг у друга особенно многообещающих студентов. Мола, к примеру, была хранистом, прежде чем Арвил переманил ее в медику.
   
— Ну да, мне нравится заниматься симпатией, — осторожно ответил я.
   
— Это и так очевидно, — усмехнулся Дал. — Могу вас заверить, некоторые из ваших соучеников предпочли бы, чтобы она нравилась вам поменьше.
   
Он съел еще ломтик сыра и продолжал:
   
— При всем при том так недолго и перетрудиться. Не сказал ли Теккам: «Избыток учения портит студента»?
   
— Это Эртрам Мудрейший сказал, — заметил я. Книга Эртрама была одной из тех, которые магистр Лоррен выбрал для ре'ларов в этой четверти.
   
— Как бы то ни было, это правда, — сказал Дал. — Быть может, вам не помешает отдохнуть хотя бы одну четверть. Попутешествовать, погреться на солнышке…
   
Он отхлебнул еще вина.
   
— А то мне как-то не по себе, когда я вижу эдема руэ незагорелым.
   
Я не знал, что и сказать на это. Мысль о том, чтобы сделать перерыв в учебе и отдохнуть от Университета, никогда не приходила мне в голову. И потом, куда я поеду?
   
Трактирщик принес блюда с рыбой, исходящей паром и благоухающей лимоном и маслом. На некоторое время оба мы занялись едой. Я был рад поводу помолчать подольше. С чего бы Далу хвалить мои успехи и тут же советовать мне бросить учебу?
   
Через некоторое время Элкса Дал удовлетворенно вздохнул и отодвинул тарелку.
   
— Позвольте, я расскажу вам одну историю, — сказал он. — История эта называется «Невежественный эдема руэ».
   
Услышав это, я поднял глаза, медленно пережевывая рыбу, что была у меня во рту. Я очень старался ничем не выказать своих чувств.
   
Он приподнял бровь, как бы ожидая возражений.
   
Видя, что я молчу, он продолжал:
   
— Жил-был однажды ученый-арканист. Он знал все о симпатии, и о сигалдри, и об алхимии. В голове у него надежно хранилось десять дюжин разных имен, он владел восемью языками, и почерк его был безупречен. По правде говоря, единственное, чего ему не хватало, чтобы сделаться магистром, — это умения выбрать нужный момент, да еще любезности и общительности.
   
Дал отхлебнул вина.
   
— И вот этот человек некоторое время странствовал по свету, надеясь отыскать свое счастье. И как-то раз, по пути в Тинуэ, ему попалось озеро, которое надобно было пересечь.
   
Дал широко улыбнулся.
   
— По счастью, на берегу был лодочник из эдема руэ, который вызвался перевезти его на ту сторону. Арканист, видя, что поездка займет несколько часов, попытался завязать беседу.
   
«Что вы думаете о теории Теккама касательно того, что энергия является не столько свойством материи, сколько одной из изначальных субстанций?» — спросил он у лодочника.
   
Лодочник отвечал, что отродясь о таком не думал, да и впредь не собирается.
   
«Но ведь ваше образование, несомненно, включало в себя „Теофанию“ Теккама?»[2] — осведомился арканист.
   
«Да у меня и образования-то нету, ваша честь, — отвечал ему лодочник. — Я бы этого вашего Теккама и не признал, даже если бы он самолично явился продавать иголки моей женушке».
   
Арканисту сделалось любопытно. Он задал эдема руэ еще несколько вопросов, и тот признался, что понятия не имеет, кто такой Фелтеми Рейс и для чего надобен жар-винт. Арканист расспрашивал его добрый час, сначала с интересом, потом в смятении. Последней каплей стало, когда он обнаружил, что лодочник вообще не умеет ни читать, ни писать.
   
— Как же вы это, сударь! — ужаснулся арканист. — Ведь каждый человек обязан работать над собой, постигать новое. А человек, лишенный преимуществ образования, немногим лучше животного!
   
Дал ухмыльнулся.
   
— Ну, как вы можете догадаться, после этого разговор как-то увял. Еще около часа они плыли в напряженном молчании, но как раз когда вдали показался дальний берег, внезапно налетела буря. Утлую лодчонку начало заливать волнами, борта скрипели и стенали.
   
Эдема пристально взглянул на тучи и промолвил: «Минут через пять станет совсем худо, потом еще хуже, а потом расчистится. Но моя лодчонка этого не выдержит. Надоть нам с вами пуститься вплавь». И, сказавши так, лодочник снимает с себя рубаху и принимается опоясываться ею.
   
«Но я же не умею плавать!» — восклицает арканист.
   
Дал допил вино, перевернул чашку вверх дном и твердо поставил ее на стол. И молча, выжидающе уставился на меня. Лицо у него сделалось несколько самодовольное.
   
— История недурна, — признал я. — Только вот эдема руэ у вас разговаривает чересчур уж простецки. Тут вы перегнули.
   
Дал склонился передо мной в коротком насмешливом поклоне.
   
— Учту на будущее, — сказал он, потом поднял палец и заговорщицки взглянул на меня. — Надо сказать, что история моя предназначена не только для развлечения: в ней сокрыто зерно истины, которое способен отыскать лишь умнейший из студентов.
   
Он сделал загадочное лицо.
   
— Ведь в сказках и историях содержатся все истины на свете, знаете ли.
   * * *
   
В тот же вечер я рассказал об этой встрече друзьям, сидя с ними за картами у Анкера.
   
— Да он же тебе намекал, тупица! — раздраженно сказал Манет. Нам с ним не везло нынче вечером, мы отставали уже на пять сдач. — Ты просто ничего не желаешь слушать!
   
— Он намекал, чтобы я на четверть забросил симпатию? — спросил я.
   
— Нет! — отрезал Манет. — Он тебе пытался сказать то, о чем я тебе уже два раза говорил. Если ты в этой четверти попрешься сдавать экзамены, это будет просто-таки царственная глупость.
   
— Чего? — спросил я. — Почему это?
   
Манет с подчеркнутым спокойствием положил карты на стол.
   
— Квоут. Ты неглупый малый, но ты решительно отказываешься слушать то, чего тебе не хочется слышать.
   
Он посмотрел налево, на Вилема, потом направо, на Симмона.
   
— Может, вы ему попробуете втолковать?
   
— Отдохни одну четверть, — сказал Вилем, не поднимая глаз от карт. И добавил: — Тупица.
   
— Тебе действительно стоит сделать перерыв, — серьезно сказал Сим. — В Университете до сих пор только и разговоров, что о суде. Об этом говорят все.
   
— О суде? — расхохотался я. — Но суд же кончился больше оборота тому назад! И разговоры идут о том, что меня признали совершенно невиновным. Я чист пред железным законом и пред самим Тейлу милосердным!
   
Манет громко фыркнул и снова опустил карты.
   
— Да лучше бы тебя по-тихому признали виновным, чем оправдать с таким шумом!
   
Он взглянул на меня.
   
— Знаешь ли ты, сколько времени прошло с тех пор, как кого-то из арканистов привлекали к суду по обвинению в сотрудничестве с демонами?
   
— Нет, — признался я.
   
— И я не знаю, — сказал Манет. — А это значит, что такого не бывало давным-давно. Ты невиновен. Это замечательно. Но сам этот суд бросил на Университет огромную черную тень. Он напомнил народу о том, что если ты, возможно, и не заслуживаешь костра, то некоторые арканисты его, возможно, заслуживают.
   
Он покачал головой.
   
— Можешь быть уверен, магистры злы на тебя, как облитая помоями кошка. Все как один.
   
— Да и студенты многие не в восторге, — мрачно добавил Вил.
   
— Но я же не виноват, что меня судили! — возмутился я, потом пошел на попятный: — Ну, может, отчасти и виноват. Но это же все Амброз затеял! Это он стоял за всей этой историей и хихикал себе в рукав.
   
— И тем не менее, — сказал Вил, — Амброзу хватило ума не ходить на экзамены в этой четверти.
   
— То есть как? — изумился я. — Он не пойдет на экзамены?
   
— Не пойдет, — сказал Вилем. — Он уехал к себе домой еще позавчера.
   
— Но ведь он не имеет никакого отношения к суду, — сказал я. — Зачем же ему уезжать?
   
— Да затем, что магистры не дураки, — сказал Манет. — Вы с ним грызлись, как бешеные псы, с первой же встречи.
   
Он задумчиво пошлепал губами и скроил преувеличенно невинную мину.
   
— Кстати, скажи, пожалуйста: что ты делал в «Золотом пони» в тот вечер, как загорелся номер Амброза?
   
— В карты играл, — ответил я.
   
— Ну да, конечно! — сказал Манет тоном, полным сарказма. — Короче, вы с ним целый год швырялись друг в друга камнями, и вот наконец один из камней угодил в осиное гнездо. Самое разумное сейчас — это смыться куда подальше и переждать, пока жужжание не затихнет.
   
Симмон застенчиво откашлялся.
   
— Мне неприятно присоединяться к общему хору, — виновато сказал он, — но ходят слухи, что видели, как ты обедаешь со Слитом. А Фела мне рассказывала, что ей говорили, будто ты… э-э… приударяешь за Деви.
   
— Но вы же знаете, что это неправда, насчет Деви, — сказал я. — Я ходил к ней просто затем, чтобы помириться. Ведь еще не так давно она почти мечтала сожрать меня с потрохами. А со Слитом я всего один раз и поговорил. И разговор этот длился никак не дольше четверти часа.
   
— Деви?! — с ужасом переспросил Манет. — Деви и Слит?! Одна — исключенная, второй — все равно что исключенный?
   
Он швырнул карты на стол.
   
— Зачем, спрашивается, тебя видели в их обществе? И, кстати, зачем меня видели в твоем обществе?
   
— Да ладно тебе! — я обвел взглядом Вила и Сима. — Что, все настолько плохо?
   
Вилем положил карты.
   
— Предрекаю, — спокойно произнес он, — что, если ты явишься на экзамены, тебе назначат плату никак не менее тридцати пяти талантов.
   
Он обвел взглядом Сима и Манета.
   
— Ставлю на это целую золотую марку. Кто готов побиться со мной об заклад?
   
Желающих не нашлось.
   
Я ощутил сосущую пустоту в животе.
   
— Но это же… — сказал я. — Это же…
   
Сим тоже положил карты. Мрачное выражение на его дружелюбном лице смотрелось совершенно неуместно.
   
— Квоут, — торжественно произнес он, — трижды тебе говорю: отдохни одну четверть.
   * * *
   
В конце концов я осознал, что мои друзья правы. К несчастью, это означало, что я остался не у дел. К экзаменам готовиться было не надо, а затевать новый проект в артной было бы глупо. Даже мысль о том, чтобы продолжать в архивах поиски сведений о чандрианах или амир, более меня не привлекала. Я и так искал слишком долго, а узнал слишком мало.
   
Я задумался о том, чтобы поискать где-нибудь еще. Конечно, на свете есть и другие библиотеки. В каждом знатном доме имеется хотя бы скромное собрание семейных преданий и историй, касающихся земель и рода. В большинстве церквей хранятся обширные записи, восходящие на сотни лет назад: протоколы судов, записи о браках, постановления… То же самое касается любого города, заслуживающего этого названия. Не могли амир уничтожить все следы своего существования.
   
Сами поиски не представляли бы трудности. Трудно будет получить доступ к этим библиотекам. Вряд ли я могу явиться в Ренере в лохмотьях, в дорожной пыли и попросить разрешения порыться в дворцовых архивах.
   
Вот еще один случай, где неоценимую помощь мог бы оказать покровитель. Покровитель написал бы мне рекомендательное письмо, перед которым откроются все двери. А главное, с помощью покровителя я мог бы обеспечить себе достойное существование во время путешествия. Во многих маленьких городках тебе даже в трактире выступить не дадут без рекомендаций от знатного покровителя.
   
Университет целый год был средоточием моей жизни. И теперь, столкнувшись с необходимостью уехать, я совершенно растерялся, понятия не имея, что мне с собой делать.