1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 

– Никакой разницы. В данном случае она – человек, с которым тебе придется договариваться. Вот и учись переговорному процессу, в будущем очень пригодится. Пойдем, позавтракаешь с нами, а потом будешь убирать свою обитель свободы.

Наташа говорила с сыном спокойно и даже, как могло бы показаться, равнодушно, но на самом деле сердце ее разрывалось на части от жалости к девятнадцатилетнему парню, брошенному ею на растерзание двум закоренелым эгоисткам, привыкшим считать, что они – самые лучшие и самые необыкновенные на свете, а все окружающие – примитивные плебеи, которые должны им поклоняться и их обслуживать, поскольку больше ни на что все равно не годятся. Даже Наташе, битой жизнью и умудренной житейским опытом, было трудно сохранять разумное спокойствие при совместном существовании с ними, а мальчишке-то каково! Но ничего, она слишком долго держала сыновей в тепличных условиях, пусть взрослеют. Если бы Алешка сегодня заявил, что хочет жить один и возвращается в старую квартиру, она бы не моргнув глазом отпустила его на четвертый этаж. Хочешь свободы и бесконтрольности – плати. Бесплатный сыр, как известно, бывает только в мышеловке. А ошибки следует исправлять если не вовремя, то по крайней мере чем раньше – тем лучше.

К концу осени обстановка в квартире на четвертом этаже накалилась до такой степени, что из холодной войны превратилась в «Бурю в пустыне». Люся регулярно жаловалась Наташе на то, что ее сын недобросовестно убирает квартиру, оставляет в ванной на видном месте грязные носки и трусы и не гасит свет в местах общего пользования, платить за который им приходится, между прочим, поровну. Сын же, в свою очередь, заскакивая к матери поесть, обрушивал град упреков на сестру за то, что та по вечерам висит на телефоне и оставляет трубку в своей комнате, из-за чего Саша не может сделать нужных звонков ни поздно вечером, когда возвращается, ни рано утром, потому что Катька или уже спит, или еще спит. Кроме того, она упорно продолжает приводить к себе гостей точнехонько накануне его очереди убирать квартиру. И еще у нее есть вредная привычка заниматься на кухне, потому что Катька – жуткая обжора, ей постоянно надо или пить чай, или что-нибудь жевать, а поскольку все время ходить из комнаты в кухню ей лень, она устраивается поближе к холодильнику, раскладывает на всех столах свои книжки и конспекты и торчит на кухне, не давая Саше возможности приготовить поесть. А тетя Люся без конца делает ему замечания и учит жизни. И что самое мерзкое – постоянно говорит ему гадости про мать. То есть про Наташу. И нет у него никаких сил все это выносить.

Незадолго до Нового года, после очередного скандала, разгоревшегося из-за лампочки на кухне, на этот раз не выключенной Катей, Андрей решительно сказал:

– Их надо разводить по разным квартирам.

– То есть разменивать коммуналку? – испугалась Наташа. – И что будет?

– Ничего особенного. Четыре однокомнатные квартирки, для Иры, Саши, Алеши и Люси с Катей. Для Люси с Катей можно и двушку выменять, если подальше от центра. А если Иришка пропишется к мужу, то из вашей четырехкомнатной коммуналки можно сделать три очень приличные хаты в хороших домах и в хороших районах.

Наташа покачала головой. Ира ни за что не пропишется в квартиру к Мащенко, ей намного спокойнее жить, зная, что в случае чего есть куда уйти. Кроме того, она даже вопрос так поставить не может, чтобы муж и его родители не сочли ее корыстной хищницей, намеревающейся в случае развода претендовать на часть жилплощади. До тех пор пока Ира остается прописанной здесь, никто не даст разрешения на смену собственника квартиры, если не будет четко указано, куда выбывают все ее жильцы. Значит, при расселении необходимо получить квартиру и для Иришки.

– Ничего не выйдет, – сказала она, – Ирину нельзя оставлять без жилья.

– Хорошо, значит, будут четыре квартиры, но похуже. В любом случае этот узел надо развязывать, пока они там с ножами друг на друга не начали кидаться.

– Может быть, лучше уговорить Сашу жить с нами? – робко предложила Наташа. – Пусть Люся с Катей сами друг с другом разбираются. Мать и дочь уж как-нибудь договорятся.

– Тебе самой не смешно? – строго спросил Ганелин. – Ты готова оставить сестру с дочерью вдвоем в огромной четырехкомнатной квартире? Ради чего? Чем они заслужили такую благодать? Твои сыновья выросли, Наташенька, милая моя, пойми это наконец. Они скоро захотят жениться, им нужно собственное жилье. Или ты хочешь, чтобы Саша и Алеша приводили своих жен сюда и превращали эту квартиру в коммуналку? А Люся и ее дочь будут бродить по четырем комнатам?

– Знаешь, – слабо улыбнулась Наташа, – я бы, честно говоря, не возражала, если бы мои мальчики со своими женами жили у нас. Я привыкла жить в большой семье, мне это было бы в радость.

– Тебе – да, не сомневаюсь. А им? Ты уверена, что мальчики к этому стремятся? Ты уверена, что их женам это понравится?

– Ты прав, Андрюша, ты во всем прав, но…

– Что – но? Я чего-то не учел? Поправь меня.

– Я не знаю, что тебе сказать. Я только чувствую, что моя жизнь разрушается. Моя жизнь – это большая квартира, где живут мои родные и люди, которых я искренне люблю. Они все рядом со мной, я могу о них заботиться, и они тоже позаботятся обо мне, если что случится. Сначала умер папа. Потом Иринка вышла замуж. Потом умерла мама. Потом я переехала к тебе, но все равно оставалась рядом с сыном, с сестрой, с племянницей и с Бэллой Львовной. Потом умерла Бэллочка. Потом ты уволил Тамару и лишил меня ощущения, что я продолжаю заботиться о тех, кто остался на четвертом этаже, что благодаря моей опеке они накормлены и ухожены. А теперь ты хочешь, чтобы все разрушилось окончательно, чтобы мы все оказались в разных домах, на разных улицах, в разных концах города. Я не смогу так жить, Андрюша. Это будет уже не моя жизнь, не та, к которой я привыкла и в которой нормально себя чувствую.

Ганелин сел рядом с ней, обнял за плечи.

– Наташенька, я хочу кое-что тебе сказать, только сначала ты ответь на мои вопросы, хорошо?

– Хорошо, спрашивай.

– Тебе нравится тот сериал, который ты сейчас заканчиваешь?

Наташа отстранилась и удивленно взглянула на Андрея:

– Какое это имеет отношение к размену квартиры? Ты хочешь сменить тему?

– Нет, это как раз по теме. Так нравится или нет? Только честно.

– Честно? Андрюша, это добросовестная работа на твердую четверку. Вот и все, что я могу сказать.

– А почему не на пятерку?

– Не знаю. Я делала все, что могла, но я чувствую, что чего-то не хватает. Этот сериал такой же, как «Соседи», в точности такой же по уровню, по актерам, по операторской работе. Он ничуть не хуже. Но ведь «Соседи» – это был мой первый сериал, и понятно, что в чем-то я ошибалась, где-то мне не хватало опыта. А сейчас я делаю картину точно такого же уровня и понимаю, что это неправильно. Новый сериал должен быть лучше, потому что я же должна была чему-то научиться на «Соседях». А выходит, что я ничему не научилась, потому что он не лучше, он такой же. Поэтому я не могу оценить его на пятерку.

– Очень хорошо, – удовлетворенно сказал Андрей. – Следующий вопрос: ты помнишь, как отказывалась снимать детективный сериал?

– Еще бы, – усмехнулась Наташа. – Южаков был в полном недоумении, по сегодняшним вкусам детектив – самое выигрышное дело. Потом, правда, проект похоронили из-за нехватки денег, но теперь, я слышала, его отрыли из руин и собираются все-таки делать. А что?

– Я бы хотел, чтобы ты сформулировала причины своего отказа.

– Андрюша, ну чего тут формулировать? Все же понятно, детектив – это не мое, я его не люблю, не чувствую. Мне бы про жизнь, про любовь снимать, я это всегда любила.

– Хорошо. Еще вопрос: сколько времени ты в разводе?

– Господи, да ты что? Что за вопросы такие странные?

– И все-таки.

– Ты сам прекрасно знаешь. Вадим ушел в августе девяносто шестого, а зимой девяносто седьмого мы оформили развод. Объясни, пожалуйста, что означают твои вопросы. Ты мне совершенно голову заморочил. То мы обсуждаем расселение квартиры, то мой развод. Где поп, а где приход? Какая связь?

– Прекрасно, – констатировал Ганелин, пропуская мимо ушей ее тираду, – стало быть, если сейчас у нас конец девяносто девятого года, то можно считать, что ты уже три года как развелась. При этом с восемьдесят четвертого года ты знакома со мной, с восемьдесят седьмого, это я точно помню, ты знаешь, что я тебя люблю, поскольку я сам тебе об этом заявил, с девяносто шестого ты свободна, с этого же времени ты ответила, наконец, на мою любовь, и вот уже полтора года как мы с тобой живем вместе в этой квартире. И ты по-прежнему отказываешься регистрировать наш брак. Ты можешь мне внятно ответить, почему?

– Не могу, – призналась Наташа. – Просто я не вижу, что изменится в нашей жизни, если мы распишемся. Мы ведь и так живем вместе, нас все воспринимают как мужа и жену, даже мои дети. К чему формальности?

– А я бы сформулировал по-другому. Ты боишься, что в жизни что-то изменится. Ты цепляешься за свою привычную жизнь обеими руками. На каком-то этапе это, наверное, правильно. Но всегда рано или поздно наступает момент, когда это начинает мешать. Ты побоялась браться за экранизацию детективов. Ты взялась за привычное «про жизнь, про любовь» и уперлась лбом в стену, потому что не можешь взлететь выше, чем можешь. Тебя держит твоя старая жизнь. Ты боишься второй раз выходить замуж. Ты боишься отпускать своих близких от своей юбки. Признайся себе, ты ведь не думаешь, что они без тебя пропадут. Да ничего с ними не случится, они все здоровые, нормальные, самостоятельные люди. Это ты без них пропадешь, потому что таков твой образ жизни: собрать вокруг себя всех любимых и дорогих и опекать их, как наседка цыплят. Наташенька, милая моя, надо уметь делать шаг вперед. Ты погрязла в прошлом по самые уши, у тебя ведь даже идеология осталась из семидесятых годов. Ты думаешь, я не понимаю, почему ты не хочешь выходить за меня замуж?

– Ой, Андрюшенька, да я и сама этого не понимаю. Просто не вижу…

– Это я уже слышал. И могу предложить тебе свою версию. Ты в первый раз выходила замуж за молодого лейтенанта, которому определили место службы за Полярным кругом. Зарплата у него в тот момент была не очень большая, жить вы должны были вдали друг от друга. Вот это было то, что надо, это было не стыдно. Военный. Разлука. Трудности. Вполне в духе идеологии того времени. А я? Богатый москвич, с которым не нужно жить в разлуке. И тебе совестно. Ну как это ты со своим комсомольско-партийным прошлым, со своей верой в светлое будущее – и вдруг выйдешь замуж за предпринимателя? Немыслимо. Вот ты и не мыслишь.

– Но я же все-таки нашла в себе силы уйти от военного, – слабо улыбнулась Наташа.

– Э, ласточка моя, не хитри, – засмеялся Андрей, – ты ушла не от военного, а от продавца в частной торговой фирме, то есть от такого же служащего негосударственной структуры, как я, только мелкого. Ну так как, милая, у тебя в голове не прояснилось?

– Пока не очень. То есть нутром я что-то такое начала понимать, но не отчетливо.

– Ладно, перейдем к конкретике, – со вздохом произнес он. – Я считаю, что, если ты хочешь снимать кино на пятерку, а не на четверку, ты должна найти в себе силы сделать шаг в другую жизнь. Если же ты будешь продолжать цепляться за старое и привычное, ты не продвинешься вперед. Ты навсегда останешься режиссером, снявшим «Соседей», но не более того. Наташенька, тебе в феврале исполнится только сорок пять, ты еще очень молода и можешь еще очень много сделать. Но у тебя никогда не выйдет ничего путного, если ты не расстанешься со старой жизнью. Она всю тебя опутала веревками и не дает двигаться вперед.

Наташа вытянула ноги на диване и уютно устроила голову на коленях Андрея. Неужели он прав? Неужели ее привязанность к семье, к близким мешает ей жить? Да нет же, так не бывает, семья – это одна из вечных ценностей, а вечные ценности не могут мешать никому и ничему, это абсурд! Разве может помешать любовь? Или честность? Или верность? Нет, нет, Андрюша чего-то недопонимает, он видит все в искаженном свете…

– Нет, не верю, – твердо сказала. – Ты не можешь быть прав. Никогда такого не было, чтобы любовь к близким мешала профессиональному росту.

– Ты передергиваешь, – мягко ответил Ганелин. – Я говорил вовсе не об этом.

– А о чем же?

– О необходимости преодолеть страх перемен. Это прекрасно, что ты любишь своих близких. Но ты посмотри, во что это превратилось! Ты держишь их возле себя, вынуждая жить в непереносимой обстановке взаимной ненависти. Ты душишь их своей любовью. Им плохо рядом друг с другом, но зато тебе-то как хорошо! Они рядом, на два этажа поднялась – и вот они во всей своей красе. Ты терпеть не можешь свою сестрицу…

– Неправда, – перебила его Наташа, приподнимая голову, – я люблю Люсю. Конечно, она стерва та еще, но все равно она остается моей родной сестрой, и мне ее ужасно жалко, потому что она очень несчастна и одинока. И Катюшу я люблю. Я ругаюсь с ними, потому что они этого заслуживают, но от этого они не перестают быть моими близкими родственниками, о которых я должна позаботиться.

– Вот и позаботься. Дай им возможность жить спокойно. Дай своему сыну и сестре с племянницей отдельное жилье, раздели их наконец, чтобы они не действовали друг другу на нервы. Оторвись от них. Перестань бояться жизни без Саши, Люси и Катерины. Как только ты преодолеешь этот страх, все остальное постепенно встанет на место. Ты перестанешь бояться снимать другое кино. Ты перестанешь бояться выйти за меня замуж. Ты вырвешься на свободу из этих своих веревок, которые тебе мешают.

Андрей был очень убедителен. Наташа долго размышляла над его словами, мысленно спорила с ним, приводила свои аргументы и где-то недели через две сдалась, признав его правоту. Ганелин тут же связался со знакомым риэлтором и дал ему задание заняться расселением квартиры на четвертом этаже. Сын и сестра с племянницей не скрывали своей радости по этому поводу, и Наташе с грустью пришлось признать, что они вовсе не страдают от предстоящей разлуки с ней.

Новогодняя ночь прошла в бурном обсуждении неожиданного ухода в отставку Президента Ельцина, январь и февраль – в поисках квартир и в оформлении необходимых документов, в марте Ганелин пригнал грузовички и развез Люсю с Катей и Сашу по их новым квартирам. Ира заранее сказала, что никакую мебель из своей комнаты перевозить на новое место не собирается, все это давно пора выбросить на помойку. Она приехала, перебрала оставшиеся в квартире вещи, и все, что сочла нужным оставить, уместилось всего в две коробки, которые она увезла на своем красном «Форде». Наташа с трудом сдерживала слезы, глядя на пустеющую по мере выноса мебели и вещей квартиру. Здесь прошла почти вся ее жизнь. Здесь выросла она сама и ее дети. Здесь жил Марик, которого она любила. Здесь ходили и дышали ее мама, отец и Бэллочка, которых уже нет в живых. Здесь вся ее душа, ее сердце, ее слезы и ее радости. Здесь была маленькая Ксюша. Здесь был Вадим – огромный кусок ее жизни, который невозможно, да и не нужно вычеркивать из памяти. А завтра сюда придут рабочие, снесут внутренние перегородки и начнут делать евроремонт для нового владельца. И это будет уже совсем другая квартира, в которой не останется ничего от Наташиной жизни. Она даже не подозревала, что ей будет так больно…

В апреле она заканчивала озвучание фильма и целыми днями пропадала в тон-ателье. В один из таких дней ей на работу позвонила Ира.

– Я улетаю в Кемерово, – проговорила она срывающимся голосом.

– Что случилось? Почему в Кемерово? – не поняла Наташа.

– Они травят Бориса Ивановича. Я не могу молчать. Я не буду молчать.

И бросила трубку.

Ирина

Она сидела в салоне самолета, летящего в Кемерово, и, прикрыв глаза, твердила про себя: «Я не буду молчать. Пусть все узнают, как все было на самом деле. Пусть от меня все отвернутся, пусть меня больше никто никогда не будет снимать, но я не позволю, чтобы Бориса Ивановича обвиняли в том, чего он не делал. Подонки! Сволочи! И Руслан – первый из подонков!»

Она никогда особенно не интересовалась политикой, тем более на региональном уровне, но, если складывалась возможность посидеть перед телевизором вдвоем с Виктором Федоровичем, Ира никогда ее не упускала, какая бы передача ни шла в этот момент. Она готова была смотреть и «Зеркало», и «Итоги», и ежедневные информационные программы, и даже футбол с хоккеем, в которых не понимала ровным счетом ничего. Вчера Лизавета ускакала проведать захворавшую приятельницу, Игорь еще не вернулся с работы, и она тихо коротала вечер вдвоем со свекром, радуясь тому, что он есть на свете, что он рядом, что она может его видеть и даже иногда словно случайно прикасаться к его руке. По телевизору шла очередная информационная программа, и Ира делала вид, что добросовестно слушает новости, то и дело слегка поворачивая голову, чтобы увидеть профиль Виктора Федоровича. И вдруг услышала:

– В ходе избирательной кампании в Сибири разгорелся новый скандал. На этот раз жертвой неожиданных разоблачений стал кандидат в губернаторы одной из областей Борис Бахтин. Некоторое время назад в местной прессе высказывалось сомнение в том, что человек, совершивший убийство, признанный судом виновным и приговоренный к восьми годам лишения свободы, может стать руководителем крупного региона в Кузбассе. И вот сегодня кемеровская газета опубликовала статью журналиста Руслана Нильского, в которой он обвиняет кандидата в губернаторы Бориса Бахтина еще в целом ряде преступлений, за которые он не понес наказания. В частности, пишет Руслан Нильский, есть все основания полагать, что Бахтин совершил девять убийств молодых девушек. Преступления остались нераскрытыми, а преступнику в свое время удалось избежать наказания…

Диктор говорила что-то еще, но Ира уже не слышала ее слов. Как же так? Ведь Борис Иванович звонил ей несколько раз и всегда говорил, что у него все в порядке. Правда, в первый раз он позвонил, кажется, лет десять назад, ну да, правильно, в девяностом году, спустя шесть лет после того, что случилось. Но все равно он ничего не говорил о том, что его осудили и отправили в тюрьму. И Ира все эти шестнадцать лет пребывала в абсолютной уверенности, что для него все обошлось. Никто не узнал о том, что он убил человека, никто его не тронул. А выходит, что тронули, да еще как! Но ее саму никуда не вызывали, и к ней никто из милиции не приходил, и это однозначно свидетельствовало о том, что Борис Иванович свое намерение осуществил. Представил все как пьяную драку, а об Ире ни слова не сказал. И теперь этот придурок, этот настырный журналюга Руслан Нильский смеет обвинять Бахтина!

Она выскочила из комнаты, не сказав Виктору Федоровичу ни слова, и убежала к себе дозваниваться в справочную аэропорта, чтобы узнать, когда завтра утром самый первый рейс на Кемерово и есть ли билеты. Ей хотелось избежать разговоров с Игорем, который в последнее время стал намного более общительным и находил удовольствие в том, чтобы поболтать с женой на ночь глядя. И вообще объясняться по поводу своей поездки ей не хотелось. Ира предупредила Виктора Федоровича, что принимает снотворное и ложится спать, потому что назавтра ей предстоит тяжелый день, и нырнула в постель, не дожидаясь прихода мужа. Утром она дождалась, пока все уйдут на работу, оставила на видном месте записку со словами о том, что срочно уезжает на несколько дней и непременно позвонит, покидала в небольшую дорожную сумку самое необходимое и помчалась в аэропорт.

В самолете Ирина снова и снова вспоминала тот август восемьдесят четвертого года. Сначала была деревня в Оренбургской области, где жила отцова тетка со своей многочисленной семьей, в которой никто друг за другом не следил и никогда не известно было, кто где находится. Была большая компания, состоявшая из местных и приезжих ребят, в которой на восемь парней приходилось три девчонки. Ира была самой младшей, всего четырнадцать, остальным – по семнадцать-восемнадцать, но ее держали за ровню, потому что выглядела она, рослая и крупная, с пышной грудью, куда старше своих лет, с удовольствием пила и самогонку, и дешевое вино, курила взатяг и не отказывала в интимных радостях. Сперва развлекались на местном уровне, потом у кого-то из ребят возникла идея отправиться за две тысячи километров на реку Томь, где у этого парня живут родичи и полно свободного места. Сказано – сделано, родители никого особо не удерживали, да и были они только у местных, приезжие ребята – перекати-поле – сами собой распоряжались. Купили самые дешевые билеты, сели в поезд и отправились в новое место с намерением как следует погулять, развлечься, покататься на лодках. Сначала все шло хорошо, весело и дружно, провели пару дней у родича, потом закинули на спину рюкзаки с палатками и двинулись вдоль реки Томь. По пути воровали картошку на чужих участках, ловили рыбу, готовили на костре нехитрую еду, которой закусывали спиртное. А потом начали назревать конфликты. Поводов было много, и на них в принципе можно было и внимания не обращать, будь они постарше. Но Ира в свои четырнадцать воспринимала все слишком серьезно, разругалась со своей компанией в пух и прах, наговорила ребятам много обидных слов, еще больше выслушала в свой адрес, гордо развернулась и ушла в чем была. Первые часа два она шла быстрым шагом, кипя от негодования и мысленно продолжая прерванную ссору. Потом сообразила, что вообще-то не знает, куда идти, не представляет, где находится, и денег у нее нет. И решила идти вдоль дороги в надежде на помощь какого-нибудь сердобольного автомобилиста.

И помощь не заставила себя ждать. Он был симпатичный, темноволосый, худой, лет двадцати, так ей, во всяком случае, показалось. Назвался Михаилом. Посадил в машину, с сочувствием выслушал ее сбивчивый рассказ и предложил не расстраиваться, а вместо этого приятно провести время. Против приятного времяпрепровождения Ирка Маликова никогда не возражала. Она и не думала сообщать новому знакомому о том, сколько ей на самом деле лет, наоборот, искренне радовалась, что он обращается с ней как со взрослой, покупает выпивку и, не стесняясь, намекает на сексуальные утехи, обещает какие-то невероятные изыски и острые ощущения. Она совершенно не боялась. А чего бояться-то? В первый раз, что ли?

Михаил завез ее на опушку леса, они вместе распили бутылку водки, потом прямо здесь же, на травке, приступили к делу. Сначала все было как обычно, и Ира даже разочарованно заскучала, ведь Миша ей что-то такое невозможное и невероятное обещал, и она сгорала от любопытства, а где оно, это невероятное? А потом он достал нож. Лицо его исказилось до неузнаваемости и сильно побледнело, на висках выступил пот, крупными каплями стекавший на ее тело, глаза потемнели и превратились в какие-то страшные пятна на мертвенно-белом лице. Он резал ее осторожно, аккуратно, стараясь не задеть жизненно важные органы, чтобы она, не дай бог, не умерла раньше времени. Об этой своей тактике он ей сам сообщил, сделав очередной надрез. Ира кричала что было сил, но Михаилу звуковое сопровождение быстро надоело, он оторвал кусок ткани от ее рубашки-ковбойки и засунул ей в рот вместо кляпа.

– Зря стараешься, – ласково приговаривал он, примериваясь ножом к очередному месту, где собирался сделать надрез, – тебя никто не услышит. Здесь никого не бывает, глушь, безлюдье. И вообще, чего ты орешь? Тебе должно быть приятно, а ты визжишь как ненормальная.

В какой-то момент она потеряла сознание от боли, но ее мучителя это, по всей видимости, не устроило, потому что она очнулась от того, что Михаил лил ей на лицо холодную воду из канистры.

– Ты чего? – недовольно говорил он. – Я еще не кончил, а ты уже в осадок выпадаешь. Рано, погоди, успеешь умереть, я тебе потом помогу. А пока доставь мне удовольствие, я тебя резать буду, а ты будешь дергаться. Хорошо, что я водой запасся, как знал, что пригодится.

У нее темнело в глазах, из горла вырывались низкие хриплые звуки, она пыталась собраться с силами и сбросить его с себя, но ничего не выходило, от острой боли она быстро слабела. И вдруг увидела совсем рядом с собой чьи-то ноги. Чья-то рука потянулась к ножу, лезвие которого уже нацеливалось на новый участок ее тела, рядом с ключицей. Мгновение – и нож оказался в этой незнакомой руке, а потом в груди Михаила.

– Ах ты ж мразь, – с ненавистью произнес чей-то голос.

Над ней склонилось приятное лицо мужчины лет тридцати пяти. Он осторожно извлек кляп из ее рта.

– Ты как, жива?

У нее не было сил говорить, она только издала в ответ нечленораздельное бульканье. Мужчина легко, как пушинку, подхватил Иру на руки и куда-то понес. В тот момент ей было совершенно все равно, кто ее несет и куда, она понимала, что хуже, чем только что было, уже не будет. Ее принесли в деревянный дом, где знакомо пахло сушеными травами и грибами, точь-в-точь как у отцовой тетки в деревне. На протяжении двух дней Ира то впадала в забытье, то приходила в себя и неизменно видела рядом того мужчину, который заботливо держал ее за руку. Сквозь болезненный туман она чувствовала, как он чем-то промывает порезы, смазывает их, перебинтовывает. Боль в ранах то утихала, то становилась сильнее, ее лихорадило, но через два дня Ира все-таки оклемалась.

– Меня зовут Борисом Ивановичем, – представился мужчина. – А тебя? И откуда ты тут взялась?

– Я – Ира из Москвы, – послушно ответила она и зачем-то добавила: – Ира Маликова.

– Ну а я, стало быть, Бахтин Борис Иванович. Давай, Ира из Москвы, выкладывай, как эта петрушка с тобой случилась.

Заливаясь слезами стыда и раскаяния, она без утайки все рассказала. Какой смысл врать человеку, который ради тебя на убийство пошел? А может, тот парень не умер?

– Вы его убили? – робко спросила Ира, закончив свое повествование.

– К сожалению, да, – очень серьезно ответил Борис Иванович. – Пока ты спала, я сходил проверил. Он умер.

– Вас теперь в милицию заберут и в тюрьму посадят?

– Не обязательно. Может, все и обойдется. Но нам с тобой надо решить одну важную проблему. Если все сложится очень плохо, если меня найдут и обвинят в убийстве, я должен буду как-то это объяснить. Ведь согласись, странно, если окажется, что я ни с того ни с сего взял и убил незнакомого человека, которого видел в первый раз в жизни. У меня будет два выхода: или сказать правду, или солгать. Если я скажу правду, к тебе придут люди из милиции и заставят рассказывать, как ты отправилась в поход с ребятами, как поссорилась с ними, как этот парень, Михаил, тебя подобрал на дороге, как ты согласилась с ним поехать, как вы вместе пили водку. И про все остальное тоже. Ну… ты понимаешь, о чем я. Ты будешь это рассказывать много раз в присутствии разных мужчин. Кроме того, тебя отправят на медицинскую экспертизу, снова заставят все подробно рассказывать и будут задавать вопросы. А потом тебе придется все это повторять в суде, где уже будет не один следователь или эксперт, а много людей. Судья, два народных заседателя, секретарь, представитель прокуратуры, адвокат, родственники убитого, их может оказаться много. Ну и я, само собой, на скамье подсудимых. И опять снова-здорово, во всех деталях, как уложил на траву, как снял с тебя белье, как расстегнул брюки, как спустил трусы и далее – везде. И при всем при том каждый, заметь себе, каждый из тех, с кем ты будешь иметь дело, обязательно начнет тебе рассказывать, какая ты дрянь, как плохо ты себя ведешь в своем нежном возрасте, пьешь водку и соглашаешься на близость с совершенно незнакомым человеком. И это в четырнадцать-то лет! Они из тебя всю душу вынут. И испортят тебе всю оставшуюся жизнь, потому что вынесут все подробности из зала суда и будут рассказывать о них на каждом углу. И называть твое имя и фамилию. Тебе до самой смерти придется нести на себе это клеймо. Нравится?

– Нет. А какой второй вариант?

– Если меня привлекут за это убийство, я скажу, что познакомился с Михаилом случайно, шел мимо, он вышел из машины, начал ко мне приставать, потому что был сильно пьян, а он ведь и в самом деле был пьян. Разгорелась ссора. Михаил достал нож, собрался меня ударить, но я, как бывший десантник, сумел его обезоружить и первым нанес удар. А тебя здесь вообще не было. Я тебя не видел и имени твоего не знаю. Через несколько дней ты чуть-чуть окрепнешь, и я отправлю тебя поездом в Москву. Лучше бы, конечно, самолетом, но аэропорт далеко, и с билетами могут быть проблемы, сейчас лето, все летят на юг через Москву. У меня, конечно, есть связи, я любой билет могу достать, но в этом случае слишком много людей узнают о том, что я отправлял самолетом в Москву какую-то девушку, которая выглядела очень больной. И если дело дойдет до милиции, они и до этого докопаются. Ведь в регистрации останется твое имя. Так что придется тебе ехать поездом, станция не очень далеко, я тебя отвезу и посажу в вагон, а с проводницей договорюсь, чтобы присматривала за тобой. В Москве есть кому тебя встретить?

– Есть, – кивнула Ира. – Наташка меня встретит.

– Это кто? Подружка или сестра?

– Соседка. Мы в одной квартире живем.

– Добро. Дашь мне ее номер телефона, я как посажу тебя в поезд, так сразу же ей позвоню, сообщу, когда тебя встречать. Согласна?

– Спасибо вам, – Ира снова расплакалась. – Вы такой добрый.

Она попыталась поднести к губам и поцеловать темную от загара сильную руку, ласково сжимавшую ее пальцы, но Борис Иванович сердито отдернул ладонь:

– Еще что выдумала! Ты как себя чувствуешь?

– Хорошо. Почти, – уточнила Ира, стараясь быть честной.

– Побудешь одна часика два-три?

– А вы куда? – испугалась она. – Вы меня бросаете?

– Ну не насовсем же, – рассмеялся тот. – Надо пойти привести там все в порядок.

– Где? – не поняла Ира.

– Ну там, где все случилось. Этот подонок тебя резал, там твоей крови натекло… Если милиционеры это увидят, мой рассказ о пьяной драке не пройдет. Надо на том месте, где твоя кровь, костер развести, пусть огнем все повыжжет. Заодно и посмотрю, не осталось ли твоих вещей. Рюкзачок твой я тогда еще захватил, но, может, выпало что-нибудь. А так, с кострищем-то, будет полная иллюзия, что Михаил приехал на опушку отдохнуть, развел костер, посидел рядом с ним, водочки выпил, потом меня увидел и драку затеял. И все будет тип-топ. Но это я так, на всякий случай, будем надеяться, что все сойдет гладко и никто мне это убийство шить не станет.

Ира пробыла в домике у Бориса Ивановича еще три дня. Он лечил ее, перевязывал изрезанное тело, кормил кашами и супами из концентратов, поил какими-то отварами из трав. И на протяжении всех трех дней не переставал повторять:

– Ирочка, только не вздумай наделать глупостей, я тебя заклинаю, не считай себя конченым человеком из-за того, что случилось. Сейчас ты находишься в шоке, ты болеешь, но потом, когда придешь в себя, тебе в голову могут прийти разные мысли.

– Какие мысли? – спросила Ира, когда Борис Иванович впервые заговорил об этом.

– О том, чтобы покончить с собой. Я знаю, такие мысли приходят в голову многим девушкам, которые попадают в руки насильников. Некоторые с ними справляются и гонят от себя прочь, а некоторым, к сожалению, это не удается. Девочка моя, всегда помни, что Михаил собирался тебя убить. Я взял грех на душу, прикончил гаденыша, чтобы ты осталась жива. Поверь, мне очень тяжело, это я перед тобой хорохорюсь, чтобы ты духом не падала, а на самом деле у меня на душе черно. Я ведь человека убил. И если ты не будешь жить, если сделаешь какую-нибудь глупость, получится, что я напрасно взял грех на душу и напрасно теперь страдаю. Ты меня понимаешь?

– Понимаю.

– Ты даешь мне слово, что будешь жить?

– Даю, Борис Иванович.

Много о чем они говорили за эти три дня. Потом Бахтин на своей машине отвез ее на станцию, купил билет и посадил в поезд.

С тех пор Ира видела его только один раз, когда приезжала в Кемерово вместе с Наташей. Он пришел на презентацию фильма, и Ира даже зажмурилась, не веря своим глазам, до того он был хорош, стройный, широкоплечий, в прекрасно сидящем смокинге. И рядом – молодая красотка. Они столкнулись прямо перед буфетной стойкой, за которой официант разливал напитки. Борис Иванович глянул на нее в упор и тут же отвернулся, продолжая разговор со спутницей. Но Ира не сомневалась: он ее узнал. И снова нахлынули воспоминания, нестерпимо захотелось выпить, чтобы снять напряжение. Она уже потянулась было к коньяку, как подскочила Наташа, которая, узнав про присутствующего здесь Бахтина, взашей вытолкала ее из кинотеатра и велела немедленно отправляться в гостиницу и сидеть там тихо, как мышка, пока Ира не сумеет справиться с собой. На всякий случай, зная буйный нрав воспитанницы, даже деньги у нее отобрала, только на троллейбусный билет пятачок оставила, чтобы Ирка не сорвалась и не напилась.

В тот единственный раз Борис Иванович выглядел холеным, благополучным и довольным жизнью. Приехал на дорогой машине, привел с собой дорогую девушку, да и одет был соответствующим образом. Ире и в голову не пришло, что он отсидел срок за убийство. Разве так выглядят вышедшие на свободу осужденные? Они выглядят как Егор Прокудин из «Калины красной». А Борис Иванович Бахтин был совсем не таким.

В последний раз он звонил после того, как по телевизору показывали «Соседей». Звонил, как обычно, в квартиру Наташи, это был единственный номер телефона, который он знал. Просил передать Ире, что видел сериал и что счастлив за нее. У нее все получилось, она стала актрисой, и он гордится тем, что она оправдала его надежды.

Она до сих пор помнила прикосновения его пальцев к своему телу, и ту ноющую боль, которая растекалась по коже, и ослепляющее жжение, которое стихало от звуков его голоса. Из памяти полностью стерлось, что и как он делал, но воспоминания о том, что она при этом чувствовала, не делались с годами тусклыми и размытыми, наоборот, эти воспоминания, то и дело возвращаясь к ней, становились все ярче и вызывали отвращение к себе самой, острое чувство вины и желание заплакать и напиться.

И вот теперь Бориса Ивановича обвиняют в том, чего он не совершал. В убийстве каких-то девяти девушек. Что это за девушки? Откуда взялся этот бред? Ну ничего, через два часа самолет приземлится в Кемерове, Ира без труда найдет редакцию той газеты, в которой работает Руслан, разыщет этого очкастого придурка и потребует ответить на все ее вопросы. А потом поедет к Борису Ивановичу. Наверняка Руслан знает, где его искать.

От аэропорта Ира взяла такси. Где находится редакция нужной ей газеты, водитель понятия не имел, и Ира предложила остановиться у первого же киоска «Роспечати». Купив газету, она без труда нашла адрес.

Пройти в редакцию беспрепятственно ей не удалось, внизу за столиком сидел охранник, который учинил Ирине строгий допрос: к кому пришла, ждут ли ее, заказан ли пропуск. Кипящая праведным гневом Ира быстро потеряла терпение:

– Нильский меня не ждет, я только что прилетела из Москвы и с ним не созванивалась. Передайте ему, что пришла Ирина Савенич, – потребовала она, нервно теребя в руках паспорт. – Просто снимите трубку и позвоните, больше от вас ничего не требуется. Если Нильский не захочет со мной встречаться, я уйду.

– А вы, конечно, уверены, что он захочет, – нагло ухмыльнулся охранник.

– Конечно, уверена, – дерзко передразнила она. – Вы сначала позвоните, а там посмотрим.

– Я не телефонистка. Вон на стенке телефон висит, сами звоните.

– Тогда скажите номер.

Охранник неохотно полез в ящик стола за справочником и невнятно пробурчал цифры внутреннего номера. Сначала очень долго было занято, но Ира терпеливо раз за разом нажимала кнопки, пока ей не ответили.

– Руслана Андреевича? Да, минутку.

Слава богу, он здесь. Только сейчас Ира начала осознавать все возможные последствия своего импульсивного поступка. Ринуться в другой город, даже не выяснив, где находится Руслан! А вдруг он в командировке и вернется не скоро? У нее никого здесь нет, ни друзей, ни знакомых, она даже о гостинице не побеспокоилась. Вот всегда у нее так получается, сначала делает и только потом думает. Вечно у нее ноги впереди головы бегут.

– Это Ира Савенич, – волнуясь проговорила она, когда в трубке послышался голос Нильского.

– Ира?! – обрадовался он. – А почему по внутреннему? Ты что, здесь, в редакции?

– Да, я внизу. Мне очень нужно с тобой поговорить.

– Сейчас я спущусь, подожди.

Через несколько минут в людном холле появилась знакомая невысокая фигура. Лицо Руслана сияло приветливостью и удивлением.

– Какими судьбами, Ира? Давно ты в Кемерове?

Вместо ответа она внезапно подняла руку и изо всей силы ударила Нильского по лицу. Руслан покачнулся, охранник выскочил из-за стола и бросился к ним, но журналист проявил чудеса реакции, схватил Иру за руку и потащил к выходу.

– Руслан Андреевич, – начал было охранник, но Руслан жестом остановил его:

– Все в порядке, мы сами разберемся.

Он буквально силой стащил ее со ступенек крыльца и увлек за угол.

– Что ты вытворяешь? Ты что, с ума сошла? Объясни, что происходит, – разъяренным голосом потребовал он.

– Нет уж, дружочек, это ты с ума сошел! И это ты мне объясни, что происходит! По какому праву ты обвиняешь Бориса Ивановича Бахтина в убийстве каких-то девяти девушек?

От изумления у Руслана даже ярость прошла. Брови поднялись над оправой очков, глаза округлились.

– А какое отношение это имеет к тебе? Ты за что меня ударила? За Бахтина, что ли?

– Именно за Бахтина.

– Ты с ним знакома?

– Представь себе, знакома. Откуда взялась эта мерзость про девять убитых девушек?

– Ну, раз ты с ним знакома, то должна знать, что он в восемьдесят четвертом году убил человека.

– Я знаю.

– И был за это осужден на восемь лет, из которых отсидел пять с половиной. В том же восемьдесят четвертом году в нашей области орудовал маньяк, который насиловал и резал ножом молодых девушек. И как только Бахтина арестовали и посадили, убийства девушек прекратились. Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Абсолютно ни о чем, – резко ответила Ира. – В восемьдесят четвертом году, наверное, не одного Бахтина арестовали и посадили. Были и другие преступники. С какого, извини, перепугу ты решил свалить этих девушек на него? У тебя что, фантазия больная?

– А в статье на этот счет все сказано. Ты же сама читала, чего ж теперь спрашиваешь.

– Я не читала статью, я вчера по телевизору услышала про нее. Это все вранье, это твои идиотские выдумки. Ты должен немедленно дать мне возможность реабилитировать Бахтина.

– Успокойся, – Руслан крепко взял Иру под руку, – пойдем сядем вон на ту скамейку и поговорим. Я, правда, замерз, без куртки выскочил. Хочешь, поднимемся к нам в редакцию?

– Нет, будем здесь разговаривать. Можешь сходить за курткой, если тебе холодно. Я подожду.

– Да ладно, – Руслан махнул рукой, – на самом деле не так уж и холодно. Садись.

Ира села на скамейку, стараясь не разволноваться еще больше. Значит, тот парень, Михаил, был маньяком. До нее он таким же образом затащил в лес и убил девятерых девушек. И она, Ирина, должна была стать десятой. И стала бы, если бы не Борис Иванович Бахтин. Господи, она была в руках настоящего убийцы-маньяка! Она по глупости и легкомыслию связалась с парнем, который, оказывается, не случайно, не в приступе усиленной алкоголем похоти достал нож, а убивал регулярно и методично. Ее спасло чудо.

– Так откуда ты знаешь Бахтина? – Руслан пытливо заглянул ей в лицо.

– Не твое дело. Знаю, и все. И знаю, что он никаких девушек не убивал. Ты оболгал его, оклеветал на всю страну! И теперь ты обязан это исправить. Я приехала, чтобы добиться этого от тебя. У тебя есть связи, сделай так, чтобы мне дали сегодня же выступить по местному телевидению. Я не уйду отсюда, пока ты это не устроишь, слышишь, подонок? Я на шаг от тебя не отойду, пока ты сам, лично, не приведешь меня за ручку в телестудию, где мне дадут выступить в прямом эфире.

– Ну допустим, – Руслан скептически покачал головой, – допустим, я это устрою. И что ты собираешься сказать? С чем ты собираешься выступать? Будешь говорить, что я подонок, а Бахтин святой? Так не пойдет, нужны доказательства. У меня они есть, а у тебя?

– Какие у тебя доказательства? – закричала она, теряя самообладание. – Ну какие? Ты что, был там? Ты своими глазами видел?

– Я там не был и ничего не видел, но я читал материалы уголовного дела. Это все написано в статье, но для тебя в виде любезности повторю вкратце основные моменты. В восемьдесят четвертом году Бахтин убил человека. Якобы в пьяной драке. Экспертиза утверждает, что убитый был сильно пьян, а я точно знаю, что он не пил и никогда ни с кем не дрался, это был тихий и очень добрый человек. Зато другая экспертиза говорит о том, что на ноже присутствуют следы крови не только убитого, но и еще чьи-то. Этим ножом Бахтин раньше уже воспользовался при совершении другого преступления, а потом просто убрал свидетеля. Я много лет искал это предыдущее преступление, я собрал, проверил и перелопатил неимоверное количество информации, пока наконец не узнал о маньяке. И тогда все сложилось в цельную картину. Эту картину я могу отстаивать с аргументами и доказательствами в руках. А ты? Что ты собираешься этому противопоставить? Если ты собираешься просто с пеной у рта кричать, что «этого не может быть, потому что не может быть никогда», ты превратишься в посмешище.

– Я собираюсь рассказать правду.

– Какую правду, Ирочка? Ну какую такую правду ты можешь рассказать?

– Я там была и все видела, – медленно произнесла Ира, тупо уставившись на прыгающего у ее ног воробья. – Я расскажу, как все было на самом деле. Я много лет молчала, потому что Борис Иванович убедил меня, что так будет лучше для меня же самой. Больше я молчать не буду.

Она стала рассказывать, не глядя на Руслана. Ей отчего-то было легче, когда она смотрела на беззаботного воробышка, доверчиво крутившегося рядом в попытках собрать клювиком все до единой крошки от булочек из редакционного буфета. Крошек здесь было в изобилии, и краешком сознания Ира совсем некстати подумала, что сотрудники газеты, наверное, частенько посиживают здесь с булочкой, бутылкой пепси-колы и сигареткой.

– Он убил маньяка, понимаешь? И представил это как пьяную драку, чтобы меня не впутывать. Чтобы меня не таскали к следователям и судьям, чтобы я не рассказывала всем, какая я дура и шлюха. И еще он очень боялся, что я захочу покончить с собой. Все время меня уговаривал постараться это пережить достойно и не делать глупостей. Я тогда многого не понимала и не знала, а он мне не объяснил, что если рассказать в милиции правду, то ему вообще могли срок не дать или назначить условное наказание. А он добровольно пошел в тюрьму, потому что спасал меня, мое никому не нужное достоинство и мою никому не нужную репутацию. Он спасал мою дурацкую никчемную жизнь, потому что боялся, что, если меня начнут допрашивать про всякие подробности, я не вынесу позора и руки на себя наложу. А ты посмел поливать его грязью. Ты теперь понимаешь, что наделал?

Руслан молчал, и Ира осторожно повернула голову, чтобы понять его реакцию. Лицо журналиста было землисто-серым, глаза за толстыми стеклами очков казались неживыми.

– Руслан, – она осторожно коснулась пальцем его руки.

Ладонь была ледяной. Наверное, парень и в самом деле замерз. 

– Руслан, тебе плохо? Может, врача позвать?

– Это был мой брат, – еле шевеля губами, выдавил он.

– Кто?

– Михаил. Тот, кого убил Бахтин. Если то, что ты сейчас рассказала, неправда, я убью тебя, собственными руками задушу.

– Это правда. Я бы не примчалась сюда из Москвы, если бы это все было не так. Мне очень жаль, Руслан. Я не знала, что это твой брат. Значит, ты из мести все это затеял? Ты просто мстишь Бахтину за убийство брата, потому и придумываешь про него всякие небылицы? Это низко. Я понимаю, что тебе сейчас тяжело, но Борису Ивановичу еще хуже. И мы должны немедленно сделать так, чтобы все узнали правду. Слышишь? Руслан, – она принялась тормошить его за плечи, – ты меня слышишь?! Ну что ты сидишь как каменный! Вставай, поехали на телевидение!

Нильский резко сбросил ее руки и вскочил со скамейки.

– Правду?! Ты хочешь, чтобы все узнали правду? А что же ты шестнадцать лет молчала со своей правдой? Я шестнадцать лет бился над тайной смерти моего родного брата, я шестнадцать лет землю носом рыл, карьеру делал в журналистике, чтобы получить доступ к милицейской информации и разобраться, как и почему погиб Мишка! А ты? Человек из-за твоей пьяной дури в тюрьму сел, срок мотал, а ты молчала. Тебе было удобно в своей теплой квартирке в сытой обеспеченной Москве. Почему ты раньше-то не призналась?!

– Я не знала, что его посадили. Я вообще об этом только вчера узнала. Уверена была, что все обошлось.

– Ах, ты не знала?! А ты хотела знать? Не хотела ты ничего знать. Тебе удобно было думать, что все обошлось, вот ты и думала. Если бы ты захотела выяснить, все ли в порядке, ты бы это сделала. Или твоя Наталья Александровна. Но вы обе приняли все как есть и спрятали голову в песок. Меньше знаешь – лучше спишь! Так, да? Ты поступила трусливо и малодушно, а теперь я у тебя получился виноватым во всех грехах.

– Руслан, не кричи, – попросила Ира. – Ты прав, и я не собираюсь с тобой спорить. Я поступила трусливо и малодушно. А ты злобно и мстительно оболгал человека. Мы оба нанесли вред Борису Ивановичу. И мы должны, мы обязаны это исправить. Если в тебе еще есть остатки совести, ты мне поможешь. Я расскажу, как все произошло на самом деле, а ты публично опровергнешь свою мерзкую статью и принесешь Бахтину извинения. Мы будем выступать вместе.

Эта идея родилась в ее голове только что. Еще пять минут назад у нее и в мыслях не было заставить Руслана сделать публичное опровержение. Она хотела только одного: дать ему по морде, высказать в глаза все, что думает о нем, и потребовать, чтобы он устроил ей выступление на телевидении.

Руслан отступил от скамейки на пару шагов, посмотрел на нее, сощурив глаза.

– Все сказала?

– Нет еще. Ты знаешь, где найти Бахтина? Я хочу с ним увидеться. Он здесь, в Кемерове?

– Да, недавно переехал из Ленинска-Кузнецкого.

– Отвезешь меня к нему?

Руслан неопределенно пожал плечами:

– Пойду схожу за курткой.

Ира смотрела ему вслед, крепко обхватив себя руками в попытке унять внутреннюю дрожь. Ее бил озноб, а лицо пылало, и руки были горячими. Бедный Руслан! Каково это, узнать, что твой любимый старший брат – маньяк, насильник и убийца. Столько лет верить в то, что Михаил – тихий добрый парень, который мухи не обидит, столько лет бороться за восстановление его доброго имени, и вдруг такое… Врагу не пожелаешь. И все равно он не имел права клеветать на Бориса Ивановича. Мало ли какие там факты у него в картинку улеглись, если включить фантазию, так из любых фактов можно что угодно состряпать, притягивая их друг к другу за уши, Игорь сколько раз об этом говорил! Он часто любил повторять, что если два факта буквально тянутся друг к другу, то проверять надо не только сами факты, но и природу силы притяжения между ними.

Что же Руслана так долго нет? Испугался и смылся, оставив ее здесь дожидаться второго пришествия? Ничего, ничего, все будет хорошо, все еще можно поправить, сейчас они с Русланом поедут на телевидение, он там обо всем договорится, она выступит в прямом эфире, расскажет всем правду о Бахтине, а потом отправится к самому Борису Ивановичу. И сделает то, что ей не удалось сделать шестнадцать лет назад: поцелует ему руку. При всех. Сколько бы народу рядом ни было. Поблагодарит за все. Попросит прощения…

Из-за угла вынырнул Руслан. В куртке, на голове кожаная кепка, через плечо – сумка на широком длинном ремне. Ира стремительно вскочила ему навстречу.

– Поехали?

– Бахтин в больнице, – сказал он подавленно. – Инфаркт.

– Как… – задохнулась она. – Когда?

– Еще утром. Я только что узнал. В редакции сказали.

– Поехали в больницу, – решительно скомандовала Ира.

– Погоди. Я позвонил на телевидение, сказал, что из Москвы приехала актриса Ирина Савенич, которая хочет сделать сенсационное заявление. Мне поверили. Через пятьдесят минут у них информационный выпуск, они готовы дать тебе три минуты, не больше. Под мою личную гарантию, что дело того стоит. Если ты хочешь выступить в прямом эфире, то надо ехать, другой возможности не будет.

– Да как же ехать, когда Борис Иванович в больнице! – возмутилась она. – Надо срочно к нему. Это ты довел его до инфаркта своей статьей! Надо немедленно успокоить его, он должен знать, что я приехала, что я здесь и собираюсь рассказать правду. Никто больше не посмеет думать о нем плохо и называть убийцей! Он должен об этом знать, это лучше всякого лекарства. – Ира бросила взгляд на часы – еще только начало шестого. – А выступить можно и в следующем информационном выпуске.

– Ира, следующий выпуск будет в час ночи, когда все уже спят и тебя никто не услышит, – устало сказал Руслан. – Ты забыла о разнице во времени. У нас уже вечер. Если не выступать сейчас, то имеет смысл отложить до завтра. Делать сенсационные заявления в ночном выпуске – глупость.

– Ладно, – решилась Ира, – поехали на телевидение. И оттуда сразу в больницу. Ты на машине?

Он молча кивнул и повел ее к припаркованным перед зданием редакции «Жигулям». На телестудию ехали молча, у Иры было неплохое чувство времени, и она в уме складывала слова во фразы, стараясь составить свое выступление, которое должно уложиться в три минуты. С чего лучше начать? «Здравствуйте, меня зовут Ирина Савенич, я актриса…» Или не надо про актрису? Какое значение имеет, кто она такая? С другой стороны, люди у нас привыкли больше доверять известным персонам, нежели дядям с улицы. Конечно, большой известности у нее нет, но все-таки если назвать свое имя и добавить насчет актрисы, то кое-кто, может быть, вспомнит, что видел ее в телесериале. Хорошо, представилась. Что дальше? Объяснять, почему приехала сюда из Москвы? Или сразу брать быка за рога и приступать к истории, случившейся шестнадцать лет назад? Да, так, наверное, будет лучше. Все объяснения можно сделать потом, в конце. Было так-то и так-то, потом она узнала, что Бахтина необоснованно обвиняют совсем в другом, и прилетела, чтобы восстановить справедливость. Спасибо за внимание. Никаких эмоций, одни голые факты. Эмоции могут иметь место, только если останется время. Эх, была бы на местном телевидении такая же программа, как «Герой дня» на НТВ! Двадцать минут в прямом эфире, да если еще с хорошим ведущим…

– Руслан, у вас есть что-нибудь типа «Героя дня»? – спросила она, прерывая молчание.

– Есть, по пятницам. Ты хочешь остаться до пятницы?

Сегодня вторник. Нет, пожалуй, не выйдет. Она сможет вернуться домой только в субботу. А может быть, остаться? Ладно, она решит это позднее, когда сначала поговорит с Борисом Ивановичем, а потом позвонит домой и узнает, как отнеслись к ее внезапному и ничем не мотивированному отъезду.

На телевидении их уже ждали. Смазливая девчушка лет двадцати с небольшим приветливо замахала рукой, едва машина Руслана остановилась возле подъезда.

– Ты выйди, я поищу, где машину поставить, а то здесь все забито, – сказал он.

Ира вышла, девушка тут же подлетела к ней.

– Здравствуйте, меня зовут Алена, я администратор информационных программ, – начала она с деловым видом и тут же сбилась на совсем девический тон. – Ой, а вы в жизни гораздо красивее, чем в кино. Я с таким удовольствием смотрела «Соседей»! Руслан сказал, что у вас срочное сообщение.

– Да. Я хочу рассказать правду о том убийстве, за которое был когда-то осужден Борис Иванович Бахтин.

– Он что, действительно маньяк? – Алена понизила голос до шепота.

– Нет. Он убил маньяка, когда тот насиловал очередную жертву. Руслан сказал, что вы даете мне три минуты.

– Две с половиной, – уточнила Алена.

– Он сказал – три! – настойчиво повторила Ира.

– Всего три. Две с половиной вам и тридцать секунд ему. Больше никак не получается, блок новостей мы сокращать не можем, ваше выступление мы ставим вместо репортажа. У нас вся программа – десять минут. Третья часть ваша. Это очень много, просто беспрецедентно, мы на это пошли только ради Руслана. Нильский – это имя.

Подошел Руслан, и они все вместе двинулись в студию. Дальше все происходило в бешеном темпе. Бегом в гримерную, оттуда – галопом в студию, на Иру нацепили микрофон и скороговоркой объяснили, куда смотреть, когда начинать говорить и как следить за временем. Рядом усадили Руслана.

– Десять секунд до эфира! – раздалось в студии.

Ведущая информационной программы поерзала на стуле, расправила плечи, приготовила лицо. На экране появилась заставка. Ира с удивлением отметила, что совершенно не нервничает. Все волнение, выбивавшее ее из колеи во время разговора с Русланом, куда-то пропало. Наверное, обстановка в студии напомнила ей съемочную площадку. Режиссер, камеры, операторы, звукооператоры, администраторы, свет, заготовленный текст. Только главные действующие лица перед камерами не актеры, а дикторы. Обстановка показалась ей привычной, и она успокоилась.

– В нашем информационном выпуске вы не увидите репортажа, – говорила диктор. – Вместо него мы предоставляем слово нашим гостям – актрисе Ирине Савенич и журналисту Руслану Нильскому.

– Здравствуйте, – начала Ира, – меня зовут Ирина Савенич, я приехала из Москвы, чтобы восстановить правду, которая была когда-то нарушена по моей вине.

Вот черт возьми, она же не хотела так начинать! Готовилась, готовилась, продумывала текст выступления и сделала все наоборот. Ну что она за дура такая!

– В августе тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года…

Она смотрела прямо в камеру, над которой горел красный огонек, краем глаза отмечая цифры, сменяющие друг друга на табло электронных часов. Молодец, уложилась, все главное сказала, осталось еще шесть секунд.

– Борис Иванович, дорогой, если я сегодня жива, то только благодаря вам. Спасибо вам за все, что вы для меня сделали.

Огонек над камерой погас, Ира поняла, что ее лица больше нет на экране, теперь наступила очередь Руслана. Она внезапно снова начала волноваться и вдруг осознала, что не понимает ни единого слова журналиста. Никак не может сосредоточиться и послушать его выступление, вместо этого мысленно повторяет свои слова и проверяет, все ли сказала правильно.

– Я виноват перед вами, Борис Иванович. Хочу надеяться, что вы меня поймете и простите.

Это было единственное, что она сумела понять. Снова заговорила диктор, зачитала новости спорта и прогноз погоды. Все. Камеры выключены, микрофоны сняты, можно уходить. Вокруг лица, изумленные, потрясенные, осуждающе-брезгливые. Самые разные. Но ни одного равнодушного.

– Мы повторим это в записи завтра в утреннем эфире, а предварительно дадим несколько анонсов, – сказал, прощаясь, кто-то из сотрудников телевидения.

– Спасибо, – поблагодарила она и потащила Руслана к выходу. Скорее в больницу, к Бахтину. Он, наверное, уже знает о выступлении, наверняка в этой больнице кто-то смотрел новости. Ему сразу скажут, и Борису Ивановичу должно стать полегче. Пусть знает, что с этого момента никто не посмеет верить опубликованным в газете подозрениям и ложным обвинениям журналиста Нильского.

Моросил холодный дождь, неровный асфальт покрылся грязными лужами. Дорога до больницы заняла около двадцати минут, на протяжении которых Руслан не проронил ни слова. Он избегал не только разговаривать с Ириной, но и смотреть на нее. Пока ехали, она достала из сумки мобильный телефон, включила его, прослушала автоответчик. Всего два звонка, оба от Лизаветы. «Ирочка, что случилось? Немедленно позвони домой, мы волнуемся». Поколебавшись несколько секунд, Ира набрала московский номер. Не рискнув объясняться со свекровью, она позвонила Игорю сначала на работу, потом, когда там никто не снял трубку, на мобильник.

– Ирка, что за фокусы? – недовольно спросил он, едва услышав ее голос. – Ты что, с любовником смылась?

– Нет, я по делу. Вернусь как только смогу.

– Какие дела у тебя могут быть в Кемерове?

– Я все расскажу, когда приеду. Позвони родителям, скажи, что я объявилась и со мной все в порядке. Целую.

Игорь еще что-то возмущенно говорил, но она уже нажала кнопку и отсоединилась.

Здание больницы стояло в глубине огороженной забором территории, въезд на которую разрешался только санитарным машинам. Руслан остановил «Жигули» на улице возле ворот рядом с белым «Мерседесом».

– Между прочим, это машина Бахтина, – бросил он, запирая дверцу. – Наверное, его молодая жена здесь.

Они пошли под дождем по выложенной плиткой дорожке, вдоль которой стояли горящие фонари. Время посещений больных давно закончилось, врачи, кроме дежурных, разошлись по домам, да и погода к прогулкам не располагала. На всем пути от ворот до входа в корпус им не встретился ни один человек.

Ира издалека заметила одинокую женскую фигуру на освещенном крыльце. Туго перехваченный поясом плащ, поникшие плечи, мокрые, прилипшие к голове волосы. Даже на расстоянии от женщины веяло такой безысходностью и печалью, что у Иры сердце сжалось. «Наверное, потеряла кого-то из близких, – сочувственно подумала она, – и теперь не представляет, как идти домой, как рассказывать об этом, как дальше жить с этой болью».

– Это жена Бахтина, – негромко произнес Руслан, когда они подошли ближе.

– Ты же говорил, он на молодой женился, – удивилась Ира.

– Это первая жена, Алла Григорьевна. Они уже лет десять как развелись.

Сделав еще несколько шагов, они поравнялись с женщиной, которая, казалось, их не замечала. Обеими руками прижимая к горлу широкие лацканы плаща, она смотрела себе под ноги.

– Алла Григорьевна, – тихонько окликнул ее Руслан.

Та медленно подняла голову, в ее глазах стояли слезы.

– Вы кто? – почти равнодушно спросила она.

– Я Нильский, Руслан Нильский. Я как-то приходил к вам, помните?

– Помню. Сначала вы пришли ко мне, а потом написали этот пасквиль.

– Алла Григорьевна, я только что с телевидения. Я публично признал свою ошибку и извинился перед Борисом Ивановичем.

– Теперь все это уже не имеет значения. Борис умер. Час тому назад.

– Нет! – помимо воли вырвалось у Иры. – Не может быть… Мы же все объяснили, мы все рассказали, – залепетала она, – я хотела, чтобы Борис Иванович знал, что больше никто не сможет говорить о нем… подозревать… Как же так? Почему?

– У смерти не спрашивают, почему она приходит. Она сама решает, когда и к кому являться, – медленно проговорила Алла Григорьевна. – А вы, наверное, Ирина?

– Вы меня знаете?

– Я все знаю. Я была единственным человеком, кроме вас и Бориса, который все знал. Потому и не стала с ним разводиться, когда его посадили. Ждала его. Преклонялась перед величием его жертвы. Впрочем, это неважно… Заберите меня отсюда, – вдруг попросила она жалобным голосом. – Я больше не могу здесь находиться.

Втроем они вернулись к машине и забрались в сухой, не успевший остыть салон.

– Куда вас отвезти, Алла Григорьевна? – спросил Руслан.

– Мне все равно. Везите куда-нибудь, только подальше отсюда.

– Где ты остановилась? – обратился он к Ире.

– Нигде. Я сразу из аэропорта примчалась к тебе в редакцию.

– Устроить тебя в гостиницу?

– Не надо. Отвези прямо в аэропорт и помоги улететь ближайшим рейсом, – попросила она.

– Давайте поедем в аэропорт, – неожиданно вмешалась Бахтина. – Там люди, там жизнь… Мне будет легче.

– Как скажете, – коротко бросил Руслан.

В аэропорту выяснилось, что последний рейс на Москву задерживается до четырех часов утра и билеты на него пока есть. Ира купила билет, и Руслан повел их в бар. Усадив женщин за столик в углу, принес, не спрашивая, три рюмки коньяку, три чашки кофе и бутерброды с сыром и с копченой рыбой.

– Помянем Бориса Ивановича, – сказал он, поднимая рюмку и глядя прямо перед собой. – Мы все виноваты в том, что случилось. И я, и Ира, и вы, Алла Григорьевна. Если бы вы рассказали мне все, когда я к вам приходил…

Выпили не чокаясь.

– Борис запрещал мне рассказывать. Я дала ему слово. Сейчас это уже не имеет значения. Там, в больнице, был телевизор в коридоре. Я слышала ваше выступление. Вы сами все рассказали. Борис уже не услышал. Теперь тайны нет. Теперь и мне можно рассказывать.

Бахтина говорила короткими фразами. Казалось, составление длинного предложения потребовало бы от нее огромного усилия. В шестьдесят шестом году, когда Борису Бахтину было семнадцать лет, он совершил поступок, который в конечном итоге перевернул всю его жизнь. Он провожал свою подружку-одноклассницу после школьного вечера. Шли через опустевший городской парк, то и дело останавливаясь и целуясь. Когда их окружили четверо здоровенных лбов, выдыхающих на три метра перед собой запах перегара, Борис сразу понял, что шансов уцелеть у них нет. Его начали бить, девочку схватили и поволокли в кусты. После первого же удара Борис упал, и насильники им больше не занимались, в их глазах он ни малейшей угрозы не представлял. Он поднялся и побежал к выходу из парка, оставляя все дальше и дальше за спиной сдавленные крики одноклассницы. Он мог позвать на помощь. Мог позвонить в милицию из телефона-автомата или из любого стоящего рядом с парком дома. Мог найти что-нибудь тяжелое, камень или железный прут, и вернуться, чтобы помочь девочке. Но ничего этого Боря Бахтин не сделал. Он испугался. Испугался до помрачения рассудка, до потери сознания. Он прибежал домой, быстро разделся и забился в постель, укрывшись одеялом с головой и прижав колени к груди. Родителей не было, они уехали навестить родственников в деревне.

Избитая и изнасилованная девочка вернулась домой глубокой ночью. Насильников задержали на следующий же день, они накануне были настолько пьяны, что даже не сочли нужным скрываться после совершения преступления, ибо вообще не понимали, что сделали что-то нехорошее. Бориса вызвали в милицию. В школе сказали, что девочка ушла с вечера именно с ним, а успевшие с утра опохмелиться и оттого не особенно запиравшиеся преступники, в свою очередь, и не скрывали, что вместе с потерпевшей был парнишка, которому пришлось пару раз вмазать, чтобы не мешался под ногами. Следователю Боря сказал, что его ударили, он упал и потерял сознание, а когда пришел в себя, в парке никого уже не было. Он несколько раз обошел все вокруг, но ни подружки своей, ни приставших к ним парней не обнаружил и вернулся домой. И только на следующий день узнал об изнасиловании. Почему сразу не пошел в милицию? Потому что был без сознания и не знал, что девочку изнасиловали. Думал, что все ограничилось только тем, что его побили, а насчет себя заявлять не собирался.

По-видимому, его показания не противоречили показаниям преступников, потому что больше следователь к этому вопросу не возвращался. Да, они ударили его, да, он упал и не поднялся сразу. После этого они занялись девушкой, а про ее кавалера вообще забыли.

Еще через три дня девочка покончила с собой. Повесилась у себя дома. После того трагического вечера и вплоть до смерти девочки Борис ни разу с ней не разговаривал. В школу она не ходила, а он сам ее не навещал. Он боялся посмотреть ей в глаза. Он боялся, что она скажет: «Ты не был без сознания. Я видела, как ты убегал. Почему ты не позвал на помощь? Почему бросил меня там, с ними?»

На похоронах Борис был вместе со всем классом и слушал возникавшие то и дело разговоры о том, что несчастная не вынесла позора, что на нее начали показывать на улице пальцем, дескать, нечего поздним вечером по паркам шляться и вступать в разговоры с пьяными незнакомыми парнями. Общественное мнение провинциального сибирского городка твердо стояло на позициях абсолютной виновности женщины в подобных печальных исходах. Считалось, что если женщина не захочет, то никто ничего с ней сделать не может. Сидела бы по вечерам дома, беды бы не случилось. Группа женщин среднего возраста, скорбно качая головами в черных платках, обсуждала другую сторону вопроса. Изнасилованную девушку никто потом замуж бы не взял, так и прокуковала бы до самой смерти. Какой же нормальный мужик женится на порченой, когда порядочных девок вокруг – пруд пруди? А если еще, не приведи господи, она бы забеременела от этого случая, тогда вообще пиши пропало. Ребенку, рожденному неизвестно от кого, хорошей жизни не видать. Опять же аборт в семнадцать лет – тоже пятно на биографии.

От стоявших особняком близких подруг девочки Борис узнал, что она очень болезненно переживала допросы у следователя, которому должна была во всех деталях и подробностях рассказывать о самом изнасиловании. Ведь преступников четверо, и нужно до малейшего шага восстановить, что конкретно делал каждый из них. Кто разорвал кофточку, кто схватил за грудь, кто толкнул на землю. Кто сделал это первым, и кто именно в это время держал ее за руки, а кто – за ноги. Кто был вторым. Кто третьим. И так далее… Эта смертная мука вкупе с косыми, а то и откровенно насмешливыми и презрительными людскими взглядами и толкнула десятиклассницу на страшный шаг.

Борис шел за гробом в толпе людей и думал о том, что, если бы не боялся ее страдающих глаз и ее вопросов-упреков, если бы все эти дни был рядом с ней, держал за руку и повторял, что будет любить ее несмотря ни на что, она, может быть, не захотела бы умереть. Он дважды струсил, и теперь смерть этой девочки целиком на его совести.

Когда через год крепкого широкоплечего Бориса призвали в армию и направили в воздушно-десантные войска, юноша был твердо намерен изжить из себя любую, даже самую микроскопическую возможность снова испытать панический, лишающий разума страх. «Я больше никогда и ничего не буду бояться», – исступленно твердил он себе каждое утро, едва проснувшись, и каждый вечер, ложась на жесткую солдатскую койку.

Из происшедшего он сделал несколько выводов. Быть трусом – позорно и непростительно. Быть изнасилованной – стыдно, кроме того, это может искалечить всю дальнейшую жизнь, ибо общественное мнение до сих пор нетерпимо относится к жертвам сексуального насилия, считая их виноватыми в случившемся. Прохождение через следственно-судебную процедуру по делу об изнасиловании – настолько мучительно, что некоторые не выдерживают и накладывают на себя руки. Он, Борис Бахтин, – трус, предатель и мерзавец, он поступил отвратительно и должен обязательно этот грех искупить. Как именно искупить, он не знал. Но о погибшей девочке не забывал никогда.

Эти выводы и предопределили его поведение в восемьдесят четвертом году. Одну душу он когда-то загубил, другую спасет. Когда Алле Григорьевне сообщили, что ее муж арестован за убийство, она забыла прежние обиды и прибежала к Борису в следственный изолятор. Ей единственной он рассказал, как все произошло на самом деле.

– Боря, я найду самых лучших адвокатов, – горячо говорила Алла Григорьевна, – я обзвоню всех твоих друзей, многие из них стали крупными партийными и советскими деятелями, у них наверняка есть связи, они помогут тебе.

– Не смей, – жестко ответил Бахтин. – Никаких адвокатов. Как только в дело вступит адвокат, он моментально вытянет всю историю. В деле есть нестыковки, говорящие в мою пользу, но следователь их не видит, потому что ему надо рапортовать о поимке убийцы. Любой адвокат эти нестыковки заметит, и тогда правда вылезет наружу. Я не хочу, чтобы девочка пострадала. Так или иначе, но я действительно убил человека. А больший срок мне припаяют или меньший, это уже значения не имеет. Срок в любом случае мотать придется, со мной в камере грамотные урки сидят, они мне все растолковали. Мне не обязательно было убивать подонка, достаточно было дать ему кулаком в челюсть и стащить с девочки, чтобы остановить насилие. Я – здоровый мужик, а он – хлипкий и худой, к тому же пьяный. Я превысил пределы необходимой обороны, поэтому должен понести уголовную ответственность. А то, что я впал в ярость, увидев, что он вытворяет с девчонкой, смягчающим обстоятельством не является. Чтобы вообще выйти сухим из этой истории, надо доказывать, что имело место превышение необходимой обороны в состоянии аффекта, а никакого аффекта у меня не было, были обыкновенные ярость и злоба. Видишь, какой я теперь стал грамотный! – грустно усмехнулся он. – Запомни, Алла, никаких адвокатов и никаких жалоб на приговор в вышестоящие инстанции. Мне не нужно, чтобы в моем деле копались с повышенным интересом. Я хочу спасти эту девочку, Иру, и сохранить ей нормальную полноценную жизнь. Кстати, запиши куда-нибудь ее московский телефон, пока я его еще помню. И не потеряй. Когда вернусь – попробую разыскать и узнать, как там она.

– Я буду тебя ждать, Боря, на сколько бы тебя ни посадили. Буду приезжать на свидания, привозить передачи.

– Спасибо, но это не обязательно. Ты собиралась разводиться со мной, – напомнил Бахтин.

– Я всегда успею это сделать, если надумаю. Но не раньше, чем ты вернешься домой. Когда тебе будет очень тяжело, ты просто вспомни, что у тебя есть дом, в котором тебя ждут жена и дети. Борис, я не знаю, люблю ли тебя до сих пор после всех твоих измен. Но после того, что ты мне рассказал, я не могу тебя не уважать.

Бахтина отправили в колонию усиленного режима на восемь лет, освободили досрочно как твердо вставшего на путь исправления. К этому времени частное предпринимательство быстро вставало на ноги и крепло, и сверх меры политизированные отделы кадров на государственных предприятиях уже не были единственными вершителями человеческих судеб. Исключенный из партии за совершение тяжкого преступления и отбывший срок Борис Бахтин при прежнем режиме вряд ли мог бы рассчитывать на что-то более интересное, чем рабочий на заводе или автопредприятии. Однако все изменилось, старые друзья активно включились в бизнес, где и для Бориса Ивановича нашлось место. А уж он, кандидат технических наук, бывший директор вычислительного центра, имел опыт руководства коллективом и решения финансово-хозяйственных вопросов. Дело у него пошло успешно, он закупал за границей и перепродавал в России компьютерную технику, и никого при этом не интересовала чистота его биографии.

Иногда, примерно раз в год, он звонил в Москву по тому телефону, который когда-то дала ему Ира, чтобы он предупредил некую Наталью Александровну о приезде девочки. Звонил, чтобы справиться, как она, в порядке ли, как учится, где работает. В девяносто первом году на презентацию фильма Натальи Вороновой Бахтин отправился, совершенно не подозревая, что встретит там Ирину.

– Вы его видели тогда?

– Да, – кивнула Ира. – Я тоже не ожидала с ним столкнуться. Борис Иванович только взглядом по мне скользнул и отвернулся. Я даже не была уверена, что он меня узнал.

– Узнал. Он в тот же день позвонил мне и сказал, что ты стала совсем взрослой, – Алла Григорьевна даже не заметила, что перешла на «ты». – Взрослой и очень красивой. А когда по телевидению показали сериал, где ты играла, он был счастлив. Мы в последние годы с Борисом совсем не общались, у него новая жена, много работы, много проблем, да и жили мы в разных городах. После первой же серии «Соседей» Борис мне позвонил впервые после долгого перерыва. Говорил, что гордится тобой. И еще говорил, что его жертва оказалась не напрасной, раз ты сумела выправиться, получить профессию и стать актрисой. Он мне много раз повторял, что очень боится, как бы ты не спилась. Знаешь, на него сильное впечатление произвел тот факт, что ты в четырнадцать лет ухитрилась сесть в машину к незнакомому мужчине, выпить с ним на пару бутылку водки без закуски и добровольно лечь с ним на травку. Борис переживал, как бы ты не скатилась по наклонной… Ничего, что я при нем об этом говорю? – Алла Григорьевна кивком головы указала на Руслана.

– Ничего, он в курсе, – скупо улыбнулась Ира.

– А когда вчера появилась статья в газете, Борис сразу же мне позвонил и сказал, чтобы я не смела даже пытаться его защитить и опровергнуть ту чушь, которая там написана.

При этих словах Руслан еще сильнее стиснул зубы, так, что желваки под тонкой кожей напряглись и задвигались.

– Он сказал, что ты теперь известная актриса, – продолжала Алла Григорьевна, – и ни в коем случае нельзя портить тебе репутацию, это может погубить твою карьеру. Тебя после такого позора никто не будет снимать. У многих наших актеров так было, скомпрометируют себя чем-нибудь – и все, больше никуда не зовут и нигде не снимают. Борис не хотел, чтобы с тобой тоже так получилось.

– Спасибо, – прошептала Ира, слизывая с губ слезы.

– Да мне-то за что? Это не я, это все Борис. После вчерашней статьи началась открытая травля. Все сразу поверили, что он убил и изнасиловал девятерых молодых девушек. Вы, господин Нильский, блестяще владеете пером и умеете так построить фразу, что все допущения, все эти «возможно», «не исключено» и «есть основания полагать» теряются среди других слов. Вас невозможно привлечь к судебной ответственности за клевету, потому что при рассмотрении текста под лупой можно увидеть, что вы ничего, собственно, и не утверждаете, вы просто выстраиваете в один ряд некоторые факты и предлагаете свою версию их истолкования. Но у рядового читателя такой лупы нет, он свято верит тому, что написано в газете. А без лупы он подпадает под власть ваших эмоций и вашего авторитета и видит в статье только одно: кандидат в губернаторы Борис Бахтин – тайный растлитель и сексуальный маньяк, убивший случайного свидетеля своих злодеяний и ловко избежавший ответственности за другие страшные преступления. Газета вышла вчера утром, а сегодня в три часа дня Борю увезли в больницу с инфарктом. Можете себе представить, что ему пришлось вытерпеть за эти полтора дня? Начиная от звонков по телефону, объяснений с теми, кто организует его избирательную кампанию, скандала, учиненного женой, которая ничего не знает, и заканчивая митингом перед подъездом его дома. Толпа людей держала плакаты соответствующего содержания и скандировала: «На-силь-ник! У-бий-ца! По-зор!» Еще хорошо, что Борис собирался стать губернатором не нашей области, а соседней и вчера находился здесь, в Кемерове. Если бы он был там, где проходит избирательная кампания, разъяренные избиратели просто разорвали бы его на куски.

Алла Григорьевна помолчала немного и поднялась:

– Мне пора. Спасибо, что привезли меня сюда. Я немножко отошла, теперь можно возвращаться домой.

– Вас отвезти? – спросил Руслан.

– Не нужно, я возьму такси. Останьтесь с Ирой, она здесь совсем одна, а у меня все-таки дочь дома. И еще, Руслан… Вряд ли вам нужны мои советы, но я все равно скажу. Вам не нужно заниматься журналистикой. Бог дал вам великий дар быть убедительным. Вы пишете так, что заставляете людей безоглядно верить в то, во что вы верите сами. Но вы, Руслан, не господь, вы человек и, как любой человек, часто ошибаетесь. А как журналист, имеющий работодателя, вы порой обязаны писать даже то, во что вы не верите. Ваш талант оборачивается злом, вольно или невольно вы заставляете людей верить в ложь. Если вы честный человек, вы должны уйти из этой профессии.

Она достала из сумки расческу, провела несколько раз по подсохшим крашенным в цвет красного дерева волосам. Положила руку на плечо Ирины:

– Рада была с тобой познакомиться. Ты славный человек. Спасибо, что примчалась на помощь. Жаль, что опоздала. Жаль, что Боря не узнал. Он бы гордился тобой еще больше. До свидания. Не провожайте меня.

Ее фразы снова стали короткими, словно рублеными. Усилие, с которым Алла Григорьевна произносила слова, было таким явным, что Ире показалось: женщина сейчас упадет в обморок. Но она повернулась и быстрым шагом вышла из бара. Ира смотрела ей вслед и по подрагивающим плечам Аллы Григорьевны поняла, что она плачет.

– Ну а ты что сидишь? – враждебно спросила она, обращаясь к Руслану. – Меня охранять не нужно, я не ребенок.

– Дождусь посадки на твой рейс, – хмуро ответил он.

– Так это еще пять часов ждать, и то если его опять не отложат. Собираешься всю ночь тут торчать?

– Слушай, не надо, а? – Нильский поднял на нее полные тоски глаза. – Мне и без того тошно.

– Ладно, – смягчилась Ира, – принеси еще кофе. И бутылку воды без газа.

– Выпьешь что-нибудь?

– Ты за рулем, тебе больше нельзя, одной рюмки хватит.

– Но тебе-то можно.

– Не надо. Я потерплю. Хотя больно… Господи, – простонала Ира, на мгновение теряя контроль над собой, – как же мне больно!

Руслан молча погладил ее по руке и отошел к барной стойке. Когда он поставил перед ней полуторалитровую пластиковую бутылку «Святого источника», Ира быстро открутила крышку и прямо из горлышка сделала несколько судорожных глотков. Спазм прошел, стало легче дышать.

– Знаешь, – задумчиво сказал Руслан, отпивая кофе, – я вообще-то не сторонник искать виноватых, но тебе следует знать одну вещь.

– Какую? – равнодушно спросила Ира.

– На этих выборах у Бахтина был конкурент, которого поддерживают из Москвы. Поддерживают те, на кого работает твой свекор. Они были заинтересованы в том, чтобы любыми путями скомпрометировать Бахтина. И информацию о нем я получил от Виктора Федоровича. А он, я так полагаю, от своего сына, то есть твоего мужа.

– Ты хочешь сказать, что Виктор Федорович через тебя «слил» компру на Бахтина? – Ира поставила чашку и внимательно посмотрела на журналиста. – Ты хочешь сказать, что тебя использовали втемную?

– Как ни противно это признавать, но, по всей видимости, именно так. И боюсь, что это было не в первый раз. Мащенко не рискнул бы делать на меня ставку, если бы ему не сказали, что со мной это пройдет. Кто-то ему сказал, что через Нильского можно «сливать» информацию. Значит, это уже делали и раньше. Только я, как полный кретин, этого не замечал.

– И что ты собираешься теперь делать?

– Я? Не знаю. Ничего. Алла Григорьевна права, я не должен работать в журналистике. Не знаю, насколько справедливы ее слова насчет дара и таланта, которые у меня есть, но после того, что сегодня произошло, я должен уйти.

– Куда?

– Не знаю. Какая разница? Дворником, плотником, шофером, фотографом. Или охранником, например, в салон мод, где работает Янка, моя жена.

– Да какой из тебя охранник? – усмехнулась Ирина. – Тебя соплей перешибить можно.

– Тоже верно. В журналисты я не гожусь, в охранники тоже не гожусь. Выходит, я совершенно никчемная личность.

В его голосе неожиданно зазвучала такая горечь, что Ире стало жалко Руслана.

– Ну что ты говоришь, почему ты никчемный? Ты талантливый, ты умный, – принялась она уговаривать Нильского, словно он был обиженным ребенком, которому соседский мальчишка не дал прокатиться на велосипеде. – И ты запросто найдешь занятие, которое будет тебе по душе. Ты же можешь стать писателем. А что? – оживилась она. – Классная идея, на сто пудов. Все признают, что у тебя замечательное перо и что ты невероятно убедителен и заставляешь безоглядно верить себе. Для журналиста это опасно, нагонит туфты, а все за чистую монету примут. А с писателя какой спрос? Все же понимают, что он из головы выдумывает.

Они сидели в круглосуточно работающем баре аэропорта и тихонько разговаривали. И пощечина, которую Ира подарила Руслану вместо приветствия, и тяжелый разговор на скамейке возле здания редакции, и выступление на телевидении, и смерть Бахтина – все это, казалось, было несколько веков назад. Не сегодня и даже не вчера. Это было так давно… А сейчас за столиком сидели двое глубоко несчастных тридцатилетних людей, и каждый из них переживал собственную ошибку и собственную вину.

Рейс больше не откладывали, и в половине третьего ночи Руслан проводил Ирину к стойке регистрации.

– Знаешь, у меня близнецы родились, – неожиданно сказал он на прощание. – Две девчонки. Такие трогательные, прямо до слез.

– Поздравляю, – тепло улыбнулась Ира. – Две девчонки – это замечательно.

– А ты? У тебя есть дети?

– Не сподобилась.

– Фигуру бережешь?

– Да нет, за грехи молодости расплачиваюсь. Ранние аборты, знаешь ли, до добра не доводят. Ладно, не будем о грустном. Мой домашний телефон ты знаешь, если что – звони.

– И ты звони, – Руслан печально помахал ей рукой. – Не пропадай. Без твоих появлений жизнь становится пресной. Это в порядке шутки.

– Если ты не уйдешь из журналистики, я снова приеду, и тогда уж тебе точно пресно не будет, – пообещала Ира. – Это серьезно.

Уходя, он несколько раз оборачивался и взмахивал рукой. Лицо его было грустным и каким-то отрешенным. С каждым шагом, который отдалял от нее Руслана, Ира чувствовала, как все тело наливается чугунной усталостью. Она почти совсем не спала предыдущей ночью в Москве, потом перелет, волнения, объяснения, выступление в прямом эфире, смерть Бориса Ивановича и еще одна бессонная ночь.

В самолете она откинула спинку сиденья и попыталась подремать, но ничего не вышло. Сидящий рядом толстый дядька, по-видимому коротавший долгие часы ожидания отложенного рейса в обнимку с бутылкой, заснул мгновенно и храпел прямо Ире в ухо.

Через несколько часов она вернется домой и… Что дальше? Они уже знают или еще нет? Наверняка к вечеру узнают. Как отреагируют? Укажут на дверь, мол, не оправдала доверия, скрывала темное прошлое? Или кинутся жалеть и сочувствовать? Да нет, это уж вряд ли. Скорее всего ее ждет холодное отчуждение. Конечно, сегодня она уже совсем не та, что была в юности, прошло много лет, но… Но ведь скрывала, более того, лгала, рассказывая о школьных годах, дескать, училась, может, и не очень хорошо, но старалась как могла, много читала, боролась с тяжелыми семейными обстоятельствами. А на самом деле какие уж тут старания, если ее даже в комсомол в свое время не приняли, потому что школу прогуливала и в поддатом состоянии учителям на глаза попадалась. Спасибо Наташке, хоть не исключили, дали аттестат получить, в котором, кроме троек, ничего не было. Черт его знает, как Мащенко себя поведут. Лизавета, поборница чистоты нравов, конечно, отвернется от нее. Игорю, пожалуй, будет все равно, его только одно интересует: чтобы его никто не трогал, чтобы не мешали ему жить, как ему нравится, а поскольку Ира ему не мешает, то он скорее всего будет корчить из себя благородного, оскорбленного обманщицей-женой, но великодушно простившего ее. Такое положение ему даже на руку, жена с комплексом вины для Игоря идеальный вариант, тогда она уж точно не станет ни по какому поводу на мозги капать и возникать. С виду он будет носить образ благородного мужа, а на самом деле будет жить как захочет, меняя баб раз в три-четыре месяца.

Виктор Федорович… Вот в ком самая главная проблема. Ежедневно видеть его, жить с ним бок и бок и знать, что ничего никогда не будет. Разговаривать с ним о повседневных пустяках и при этом знать, что он хотел устранить Бахтина, что он велел Игорю раздобыть сведения шестнадцатилетней давности, подтасовал их и преподнес на блюдечке Руслану Нильскому, дабы тот сварил из них омерзительное пойло. Виктор Федорович знал, что делает, ему большого труда не составило сопоставить имя, отчество и фамилию потерпевшего по тому делу с именем журналиста. Ну что ж, Виктор Федорович не зря получает зарплату в своем фонде с красивым названием. Это его работа, и он сделал ее хорошо. Он не виноват, что так вышло, он ведь не хотел смерти Бориса Ивановича, он стремился всего лишь устроить скандал, который лишит Бахтина изрядной доли избирателей. А в «сухом остатке» получается, что человек, которого она, Ирина, любит, оказался причастен к смерти человека, которому она обязана тем, что сегодня жива. И что ей со всем этим делать? Терпеть холодное презрение Лизаветы? Терпеть открытое хамство мужа? Мириться с невозможностью быть рядом с любимым человеком и одновременно все время помнить о его участии, пусть косвенном, в смерти Бахтина? Сколько же нужно иметь душевных сил, чтобы все это вытерпеть и со всем смириться! Хватит ли у нее этих сил?

«А почему, собственно, я должна это терпеть? – пришла неожиданная мысль. – Кто сказал, что я должна смириться и терпеть? Где это написано? Даже Наташка брала с меня слово, что я немедленно уйду из этой семьи, как только мне захочется. Правда, она говорила о любви и о другом мужчине… Но какая разница? Прошло восемь лет, и ничего не случилось. Никто не стал устраивать гонения на людей, сотрудничавших с КГБ. Никто не стал открывать архивы и выставлять их на всеобщее обозрение. Это случилось в Литве, но на Россию не перекинулось. Мое присутствие рядом с Виктором Федоровичем Наташке больше не нужно. Значит, я свободна принимать любое решение. Он все равно никогда не будет со мной, так зачем продлевать эту муку? Только себя истязать…»

Чем ближе самолет подлетал к Москве, тем тверже становилось ее решение. Сегодня же она соберет вещи, объяснится с Игорем и уйдет. Квартира у нее есть, на улице Ира не останется.

Когда она подъехала на такси к дому, в Москве было раннее утро. «Может, убраться отсюда, пока не поздно? – трусливо подумала Ира, глядя на стоящий рядом красный «Форд» и нащупывая в сумке ключи от машины. – Поехать куда-нибудь, хотя бы к Наташке, пересидеть часиков до десяти, пока они все на работу не уйдут, потом вернуться, собрать вещи, оставить записку и отчалить. Тихо-мирно, без всяких скандалов и объяснений».

Она решительно разжала пальцы, сжимавшие ключи, и закрыла сумку. Нет, так нельзя. С Игорем она, конечно, имеет полное право поступать как угодно, но ни Лизавета, ни Виктор Федорович не заслужили подобного хамства. Они всегда так по-доброму к ней относились, пытались, как могли, смягчить впечатление от поведения их драгоценного сынка, защищали, когда он уж совсем откровенно наглел, брали ее сторону. Даже если свекровь и ее муж намерены облить Иру презрением и отвращением, она не будет в претензии. Она это заслужила. Пусть не вчера, пусть много лет назад, но ведь она вела себя не самым лучшим образом и должна за это расплатиться. Она уже расплачивалась мучительным отвыканием от пьянства. Она расплатилась бесплодием. Но кто сказал, что она заплатила сполна? Кто сказал, что на этом все расчеты закончились? Теперь ей придется пройти через тяжелый разговор, разрыв с семьей и развод. Ну что ж, надо так надо, она готова. Это как операция, больно, страшно, но необходимо, как любит повторять Андрей Константинович.

Ира вошла в квартиру, стараясь не шуметь. Все еще спят, в комнатах стоит сонная убаюкивающая тишина. Пройдя на цыпочках в кухню, Ира притворила за собой дверь и поставила чайник. Она посидит здесь, пока они не встанут, выпьет кофе и еще раз все обдумает. Что им сказать. Как сказать. Просить ли прощения или просто признать свою вину и этим ограничиться? Погруженная в свои мысли, она не замечала хода времени и вздрогнула от неожиданности, когда открылась ведущая в коридор дверь и на пороге кухни возникла Лизавета в красивом халате, с розовым моложавым лицом и строгими глазами.

– Ты давно здесь? – спросила она тоном, предвещавшим мало хорошего.

– Час назад приехала. Вы уже знаете?

– Нам еще вчера вечером позвонили. Потом в ночных новостях передавали. Я не знаю, Ира, как мы с тобой будем жить дальше. Ты столько лет лгала нам всем, что мы теперь не сможем верить ни одному твоему слову. Можно понять и простить ошибку, тем более совершенную в ранней юности, в этом возрасте подростки вообще делают много неправильного, но ложь взрослого человека, причем ложь длительная и систематическая, непростительна. Как ты могла скрывать от нас? Рассказывать про эту историю с разбившейся машиной, делать из себя жертву чужого пьянства, вместо того чтобы признаться в своем. Как ты посмела врать, что старательно училась в школе и стремилась самостоятельно встать на ноги, несмотря на то что рано осиротела, жила в нищете и некому было тебя опекать, кроме пожилой соседки? Ты в наших глазах была героическим ребенком, достойно вынесшим все тяготы одинокого детства. А на самом деле ты была распущенной пьянчужкой. Почему ты не сказала нам правду? Почему не рассказала об истории с Бахтиным?

– Мне было стыдно. Елизавета Петровна, а вы сами стали бы рассказывать о себе такую правду?

– Со мной этого не могло случиться, – холодно ответила свекровь. – Я никогда в жизни не позволяла себе поступков, о которых мне было бы стыдно потом рассказывать. Ты вела себя дурно, так имей же смелость признаться в этом, а не корми нас на протяжении стольких лет сказками. Пойми, Ира, не то страшно, что ты в четырнадцать лет пила водку и шла на близость с мужчинами, я уже говорила тебе, что в юности многие люди делают ужасные глупости. Страшно, что ты восемь лет врала. Ты врала нам, людям, принявшим тебя в свою семью как дочь, любившим тебя, оберегавшим. И за все это ты платила нам ложью. Вот чего я не могу тебе простить. И не представляю, как мы будем жить дальше.

– Мы не будем жить дальше, – спокойно ответила Ира. – Я очень виновата перед вами и перед Виктором Федоровичем, я полностью признаю вашу правоту, поэтому я ухожу. Сегодня же. Не хочу будить Игоря, но, как только он встанет, я соберу вещи и уйду.

Такого поворота Лизавета явно не ожидала. Свою гневную речь она, совершенно очевидно, заготовила заранее, небось вчера еще фразы составляла. Уж больно гладко она говорила, тем более спросонья. И полагала, что Ира начнет оправдываться, грубить или, наоборот, просить прощения и клясться, что больше ни одного слова лжи они от невестки не услышат. Лизавета готовилась к долгому разговору, в ходе которого ей представится возможность реализовать свой недюжинный потенциал нравоучителя, воспитателя и морализатора. Святая Лизавета, всю жизнь прожившая с одним-единственным мужчиной, которого любила не столько потому, что он для нее самый лучший, а потому что так воспитана. Женщина не имеет права не любить своего мужа просто потому, что он – муж, и этим все сказано. А может, она и в самом деле до сих пор любит Виктора Федоровича с той же нежностью и страстью, как в молодости. Святая Лизавета, образец правильности и праведности. Что ж, она имеет право морализировать, во всяком случае, Ира за ней это право признает. Но выслушивать высокопарные, хотя по сути и правильные, слова она не обязана. И не будет.

– Я уверена, что так будет лучше для нас всех, – продолжала Ира, смело глядя на застывшую в дверях свекровь. – Я очень благодарна вам, Елизавета Петровна, и Виктору Федоровичу за все то хорошее, что вы для меня делали. И я не держу зла на Игоря за все то, что он себе позволял. Я прошу вас только об одном: давайте расстанемся по-доброму, без скандалов и взаимных упреков. Вы теперь все обо мне знаете, вы знаете, что я вас обманывала, и после этого мы не можем жить вместе, вы сами это признаете. Пожалуйста, давайте не будем ссориться.

Лизавета преодолела охвативший ее ступор, сделала шаг от порога и уселась за стол напротив Иры.

– Я рада, что ты оказалась разумным человеком, – произнесла она дрогнувшим голосом. – Мне пришлось выдержать длительную дискуссию с Виктором Федоровичем, я еще вчера сказала ему, что намерена настаивать на том, чтобы ты нас покинула. Виктор Федорович был против, он считал, что это дело твое и Игоря, если муж и жена хотят быть вместе, то никто не имеет права в это вмешиваться. А если ему и мне неприятно твое общество, то он готов приложить все усилия к тому, чтобы вы с Игорем жили отдельно. Если Игорь захочет, чтобы ты осталась с ним, Виктор Федорович сегодня же свяжется с риэлторами, чтобы подыскивали варианты размена.

Значит, Виктор Федорович не стал ее защищать. Он согласен с Лизаветой. Он готов сделать так, чтобы не жить с Ирой под одной крышей. Ну что ж, значит, она решила правильно. Ему тоже тяжело ее постоянное присутствие. К тому же он, скорее всего, давно уже остыл и сожалеет о том, что когда-то позволил себе увлечься. Да, Ира ему нравилась, очень нравилась, ее женское чутье знало об этом совершенно точно. Но то же самое чутье говорило, что у Виктора Федоровича это проходит. Или вообще уже прошло. Теперь ему неприятно вспоминать о своей слабости, он тяготится присутствием влюбленной невестки и готов даже роскошную квартиру разменивать, чтобы избавиться от Ирины. Да ладно, Виктор Федорович, к чему такие жертвы! Она все понимает. Она сама уйдет.

– Не нужно размена, Елизавета Петровна. Не думаю, чтобы Игорь стал цепляться за наш брак. Он давно мне изменяет, и вы прекрасно об этом знаете. Полагаю, он будет даже доволен, что снова станет свободным и останется с вами. Пройдет еще какое-то время, и вы подыщете ему очередную жену, с хорошей родословной и прекрасными рекомендациями. Ей он тоже будет изменять, потому что по-другому не может, он так устроен. Вряд ли она станет терпеть это так же долго и с таким же смирением, как я. Хотя как знать, все может быть… Налить вам кофе?

– Да, – рассеянно кивнула Лизавета, разглядывая пятнышко на пластиковой поверхности стола и пытаясь отскрести его наманикюренным ноготком. – С молоком и без сахара.

– Я помню, – улыбнулась Ира.

Она решила не затягивать процедуру, разбудила Игоря и, пока он принимал душ, брился и завтракал, уложила вещи в два больших чемодана. Поместилось все, кроме, разумеется, верхней одежды, которую можно просто сложить на заднее сиденье. Игорь, спокойно воспринявший ее решение об уходе, вызвался помочь отнести чемоданы в машину. Виктор Федорович еще не вставал, Лизавета сказала, что он накануне так разнервничался, что полночи не спал, а потом принял снотворное, и вряд ли целесообразно его сейчас будить. Убедившись, что невестка добровольно сдает позиции и уходит по собственной воле, избавляя их от необходимости разменивать квартиру, Елизавета Петровна подобрела и даже сама доставала из шкафа и выносила в прихожую убранные до следующей зимы теплые вещи Ирины – шубу, пальто и зимнюю куртку.

Один чемодан запихнули в багажник «Форда», другой поставили на пол между передними и задними сиденьями.

– В твоей квартире хотя бы мебель есть? – спросил Игорь, глядя, как она аккуратно складывает на сиденье верхнюю одежду.

– Нет пока. Но это ерунда, все можно купить.

– Дать тебе денег?

Она удивленно посмотрела на мужа. Откуда такое великодушие? Не иначе от радости, что она уходит и тем самым не дает повода для его постоянных разборок с матерью, которая небось еще вчера стала требовать от сына, чтобы тот выгнал из дому лгунью-жену.

– Спасибо, Игорек, не нужно.

– Но у тебя нет денег, – настаивал он. – Надо купить самое необходимое. Возьми, – он вытащил из кармана куртки бумажник и принялся отсчитывать купюры.

Ира осторожно, но твердо отстранила его руку.

– Я найду у кого одолжить, не беспокойся за меня.

– Зачем же искать, одолжи у меня.

– Вот видишь, – усмехнулась она, – ты уже со мной развелся. Я еще от дома отъехать не успела, а ты мне деньги одалживаешь. Мужья своим женам деньги не одалживают, они их так просто дают, безвозмездно. Спрячь бумажник, Игорек, мне ничего не нужно.

В девять утра Ира перетащила через порог своей новой квартиры два чемодана на колесиках, потом спустилась вниз и принесла остальные вещи из машины. Теперь ее дом будет здесь. Однокомнатная квартирка в Черкизове, требующая ремонта, поскольку прежние жильцы ее основательно загадили. Ничего, она справится, главное – поставить задачу, а уж силы воли, настойчивости и упорства ей не занимать. Найдет работу, не будет ждать милостей от кинорежиссеров, а станет зарабатывать чем-нибудь другим, обратится к Ганелину, он поможет, устроит ее куда-нибудь хотя бы секретарем. Она подкопит деньжат, сделает ремонт, потом купит мебель. Надо тщательно продумать, какие вещи необходимо приобрести прямо сейчас.

Ира медленно обошла квартиру, по ходу обрывая отклеивающиеся и свисавшие лохмотьями обои. Что является жизненно необходимым? Место, чтобы спать. Стол, хотя бы один, на кухню. Стул, желательно два. Шкафчик или полка для посуды. Зеркало. Шкаф для одежды. Впрочем, это дорогое удовольствие, белье, шерстяные вещи и трикотаж могут пока полежать в чемоданах, а то, что должно висеть на вешалке, можно разместить на какой-нибудь палке-перекладине. Надо попросить Алешу, у него мозги в конструкторском плане хорошо работают и руки из нужного места растут. Так, что еще? Утюг. Гладильную доску можно пока не покупать, гладить на полу, расстелив одеяло. Посуду какую-нибудь попроще, несколько тарелок и чашек, приборы, кухонные ножи, пару кастрюль и сковородку. Чайник.

Что-то много всего набирается. Знать бы, что так все обернется, она бы не стала выбрасывать старую мебель и утварь, когда освобождала комнату в коммуналке. Диванчик там был, конечно, аховый, но спать-то на нем вполне можно. Стулья были, табуретки, старые тарелки и чашки. Ах, как неосмотрительно она поступила всего месяц назад!

Телефона в квартире, естественно, не было. То есть у прежних жильцов он был, но при оформлении сделки Ира заявила, что в ближайшее время пользоваться этим жильем не будет, и не стала заниматься перерегистрацией номера на свое имя. Теперь придется заводить всю канитель с самого начала. Хорошо, что у нее мобильник есть, хотя пользоваться им постоянно – удовольствие не из дешевых. Короче, надо срочно устраиваться на работу и начинать новую жизнь. Ира достала из сумки телефон и набрала номер Наташи.

– Ты уже встала? – спросила она вместо приветствия. – Я могу к тебе приехать?

– Ты же вчера улетела в Кемерово, – удивленно ответила Наташа.

– Улетела, а сегодня вернулась. Ты еще ничего не знаешь?

– А что я должна знать?

– Ладно, приеду – расскажу, – заторопилась Ира. – Только не уходи никуда, я уже выезжаю.

Сунув в сумку телефон, она накинула легкую куртку и побежала вниз к машине.

Наталья

Она успела полностью доделать сериал к майским праздникам и предвкушала две недели заслуженного отдыха, в течение которых будет помогать Иринке обустраиваться на новом месте. Ганелин с готовностью взялся помочь подыскать ей работу, золотых гор, правда, не обещал, но сказал, что постарается найти что-нибудь подходящее с зарплатой долларов в семьсот-восемьсот. Если жить скромно и не транжирить, то к осени можно будет сделать хотя бы минимальный косметический ремонт.

История скандала и смерти Бориса Бахтина несколько дней не сходила со страниц газет, Иру разыскивали журналисты и брали у нее интервью. А перед самыми праздниками Наташе неожиданно позвонил знакомый режиссер по фамилии Ткач, начинающий снимать картину на «Мосфильме».

– Наталья, как мне найти Иру Савенич? – начал он с места в карьер. – Кинулся искать, и оказалось, что никто не знает ее телефона. В карточке указан номер, а там отвечают, мол, она здесь больше не живет. Может, ты знаешь, где она? Она же у тебя снималась.

Наташа насмешливо посмотрела на сидящую рядом Иру, которая теперь приезжала к ней каждый день с самого утра.

– Ну ты еще поищи, – весело посоветовала она, – а если не найдешь, приезжай ко мне домой, она тут сидит.

– Серьезно?! – обрадовался Ткач. – Ты не шутишь?

– Какие шутки, Володя, вот она, рядышком. Дать ей трубку?

– Погоди, – Ткач помялся немного. – Ты мне сама скажи: она в какой форме?

– В хорошей. А что, тебе напели, что она растолстела до восьмидесятого размера и очень плохо выглядит?

– Не в этом дело. Просто все эти интервью, эта история скандальная… Может, она в депрессии или запила?

– Да нет, она в полном порядке. У тебя есть конкретные предложения?

– Хочу позвать ее на пробы. В моей новой картине есть подходящая роль для нее. Но ты точно уверена…

– Точно, точно. Передаю ей трубку.

Наташа покривила душой, заверяя Ткача, что с Ирой все в полном порядке. Конечно, она не запила, но ее душевное состояние оставляло желать много лучшего. Она приезжала к Наташе каждый день с утра, уезжала вечером, а промежутки между этими двумя событиями заполнялись либо тяжелым молчанием в положении «лежа на диване лицом к стене», либо слезами, либо безостановочными причитаниями то в связи со смертью Бориса Ивановича, то по поводу невозможности жить, не видя Виктора Федоровича. От нервного напряжения Ира постоянно что-то жевала и за десять дней набрала четыре килограмма, то есть поправилась на один размер. При ее росте это было незаметно на глаз, но вещи таких глупостей не понимают, и пояса юбок и брюк кричат о наборе веса так громко, что невозможно не услышать.

– Ты должна собраться, сосредоточиться и сыграть как можно лучше, – твердила Наташа, провожая Ирину на пробы. – Это твой шанс. Ты актриса и должна сниматься, а не секретарем работать.

В глубине души она понимала, что Иру скорее всего утвердят на роль, даже если на пробах она сыграет из рук вон плохо. Володе Ткачу она нужна не как актриса, способная наилучшим образом сделать конкретную роль, чтобы украсить картину, а как приманка для зрителя. В качестве приманок используются звезды, если в фильме нет знаменитых актеров, его не будут смотреть. Но звезды стоят дорого, оплата их съемочных дней съедает львиную долю бюджета картины. А тут подворачивается прекрасная возможность снять актрису, про которую сегодня все говорят и на которую зрителю будет любопытно посмотреть, и в то же время платить ей совсем небольшие деньги. Но расхолаживать Иру не хотелось, поэтому Наташа не стала вслух делиться своими соображениями.

После проб Ира вернулась расстроенная и озадаченная.

– Ты знаешь, я сыграла неважно, а все так хвалили, – растерянно говорила она Наташе.

Ну точно, подумала Наташа, я угадала, неважно, как Ирка справится с ролью, важно, что ее будут смотреть из чистого любопытства.

– А Ткач что сказал?

– Что я молодец. После праздников сообщат, берут меня или нет. На эту роль еще несколько актрис пробуются.

– Почему же ты решила, что сыграла неважно? – допытывалась Наташа. – Все хвалили, и Ткач тоже.

– Ну я же чувствую, Натулечка, я же не чурка безмозглая! А знаешь, что потом было? Я иду по коридору, а мне навстречу Грановская плывет, как айсберг в океане, такая же величественная и холодная. Ну ты знаешь, она же первая никогда в жизни ни с кем не поздоровается, если это, конечно, не всенародно любимая звезда. И эта глыба льда вдруг улыбается мне и говорит: «А вы та самая Савенич? Вы сейчас у кого-нибудь снимаетесь? Ах, не снимаетесь, только на пробы приходили? Оставьте мне свой телефон, с вами свяжутся. Хочу вас прикинуть на одну роль…» Ты представляешь? У меня ноги к полу приросли, и язык во рту замерз от ужаса.

– Да почему же от ужаса-то? – засмеялась Наташа. – Грановская тебя не убьет и не съест, только попробует. Зато если ты у нее снимешься, слава тебе обеспечена. Наша Эльза Сергеевна дерьмо не снимает, у нее что ни фильм – то шедевр. Характер у нее действительно сложный, врать не стану, да об этом весь Союз кинематографистов знает. Но режиссер она безумно талантливый, и работать с ней – огромная удача.

– Я понимаю, Натуля. Но я знаешь о чем подумала? Вот Борис Иванович все боялся, что мои приключения так испортят мне репутацию, что я никогда не буду сниматься. И я тоже этого боялась. Примеров-то было вон сколько… А оказалось, что, пока я была примерной девочкой, меня никто, кроме тебя, не снимал. Никому я не была нужна. А как скандал – так сразу набежали, и никого моя репутация не испугала. Выходит, Борис Иванович ошибался? Выходит, он зря молчал, и жена его напрасно молчала, и я тоже. Сказали бы мы правду раньше, он бы не умер.

По ее лицу снова потекли слезы, губы задрожали.

– Получается, он такие жертвы принес – и все зазря.

Наташа обняла ее, прижала к себе.

– Ириша, он не знал и не мог знать, что все так переменится. Тогда, много лет назад, были жесткие правила на этот счет. Звезда должна быть безупречной. Если бы все осталось, как было, тебя на много лет вычеркнули бы из списков актеров, которых можно приглашать на роли. Тут он не ошибался. Тебя бы даже во ВГИК не приняли с теми характеристиками, которые написали бы в школе. А они бы обязательно написали, учитывая, что ты не комсомолка и что была участницей той истории. Но кто же мог знать, что изменится не только политика и экономика, но и мораль, да еще так кардинально! Когда я рассказывала профессору Мащенко про своих сокурсников, я тоже не предполагала, что мораль станет другой, а то, что я делаю, из полезного и нужного для страны превратится в позорное, отвратительное и глупое. Когда начался скандал вокруг Прунскене, который так живо и горячо обсуждался в нашей прессе, мне и в голову не могло прийти, что пройдет всего несколько лет, и сотрудничество с КГБ вообще перестанет кого бы то ни было интересовать, даже самых яростных демократов из числа бывших диссидентов. А уж теперь-то, когда у нас Президент из комитетчиков, этот вопрос даже в зародыше существовать не может. Помнишь, как я боялась, как переживала, ночей не спала, вырезки собирала из газет… Тебе жизнь испортила. А оказалось – все было напрасно. И мои страхи, и твоя жертва. Не зря древние китайцы считали, что самое тяжелое – это жить в эпоху перемен. Мы все – жертвы этих перемен. В том числе и ты, и я. И Бахтин тоже.

– Нет! – Ира вскинула голову и с гневом посмотрела на Наташу. – Не смей так говорить! Я тебе никаких жертв не приносила. Если бы не ты, я бы не встретила Виктора Федоровича. Я прожила рядом с ним самые счастливые годы своей жизни.

– Ирка, Ирка, – грустно рассмеялась Наташа. – Ты неисправима! Твои самые счастливые годы еще впереди, можешь мне поверить.

– Я его люблю и всегда буду любить, – упрямо твердила Ира. – Это не пройдет.

– Все проходит, девочка моя. И любовь тоже. Особенно неразделенная. Пройдет совсем немного времени, и ты успокоишься, научишься жить, не видя его, потом станешь все реже вспоминать, а потом, в один прекрасный день проснешься утром и страшно удивишься: и как это ты могла думать, что умрешь, если он не будет с тобой? Вот увидишь, все так и будет.

– А как же Андрей Константинович? Он столько лет любил тебя без всякой надежды на взаимность и не разлюбил же!

– Андрей – мудрый человек, в отличие от нас с тобой. Он знал, что нет ничего вечного, а значит, я в любой момент могу осознать, что не люблю Вадима. У Ганелина-то как раз была надежда, и она его все эти годы поддерживала. Как видишь, не напрасно, он своего дождался.

– Почему ты думаешь, что я своего не дождусь?

– Потому что Виктор Федорович тебя не любит, ты ему не нужна, и ты сама прекрасно это понимаешь. Ты говоришь мне об этом каждый день. Не в том дело, может он или не может разлюбить свою Лизавету, а единственно в том, что он не любит тебя. Ты молода, красива, откровенно влюблена в него, он увлекся на несколько месяцев, поддался обаянию твоего чувства, но этим все и закончилось. Между вами слишком большая пропасть, чтобы вы могли стать мужем и женой, понимаешь? Если бы он не удержался тогда, если бы дал себе волю, то очень скоро и тебе, и ему стало бы очевидно, что ему сладко с тобой спать, но скучно с тобой жить. Ты его любишь, но ты, Иришка, ему не пара.

Ира надулась и, расстроенная, привычно улеглась на мягкий диван в гостиной, уткнувшись лицом в спинку.

В первой декаде мая Наташа помогла Ире купить подешевле самые необходимые вещи для жизни в пустой квартире. До этого она отдала ей надувной матрас, на котором Ира спала, немного своей посуды и еще кое-какие мелочи. Постельное белье и полотенца у Иры были, остались от прежней жизни в коммуналке. Теперь же они обе с упоением ездили по рынкам и универмагам, выбирая все самое приличное из дешевых товаров и самое дешевое из приличных. Андрей в виде подарка к Ирининому тридцатилетию отвез в реставрационную мастерскую кое-что из мебели, оставшейся от Бэллы Львовны и хранившейся до поры до времени в пустующей квартире, предназначенной для Алеши. Сам Алешка с удовольствием и изобретательностью создал из найденных на свалке металлических труб оригинальный кронштейн, на котором разместилась на «плечиках» вся Иркина одежда.

В приятных хлопотах и дни бежали незаметно, и сама Ира понемногу приходила в себя после потрясений и перемен в своей жизни, а двенадцатого мая ей позвонил директор картины, которую должен снимать Ткач, сообщил, что Ирина Савенич утверждена на роль, и пригласил приехать для подписания контракта. Съемки начнутся в первых числах июля и продлятся до середины сентября. А двадцать пятого мая, как раз в день ее рождения, Ире позвонили от Грановской и пригласили на пробы.

– Иринка, ты должна очень постараться, – озабоченно сказала Наташа, – Грановская – это действительно путевка в жизнь, без всяких шуток. Даже если она не возьмет тебя на эту картину, ты должна сделать все возможное, чтобы ей понравиться и запомниться. Ее одобрение и рекомендация дорогого стоят. Только постарайся не разволноваться, тогда все получится. Сегодня твой день, сегодня все должно получиться.

Еще через две недели выяснилось, что Грановская ее на роль не утвердила, но темпераментная актриса с яркой внешностью оказалась нужна другому режиссеру, который осенью «запускался» с детективным сериалом, тем самым, от которого когда-то отказалась Наташа и который временно вообще прикрыли в связи с отсутствием денег. Теперь деньги нашлись, нашлась и большая, одна из главных, и очень интересная роль для Иры. Рекомендация Эльзы Сергеевны Грановской имела при этом немаловажное значение.

– Натулечка, неужели это происходит со мной? – с изумлением повторяла Ира, сидя на диване и разглядывая разложенные на журнальном столике два контракта. – Я сама себе не верю. Сначала съемки у Ткача, потом через месяц сериал. До этого за четыре года всего одна роль, а тут сразу две, и подряд! Я буду работать, Натулечка! И никакой не секретаршей! Я буду сниматься!

К съемкам у Ткача Ира готовилась со всей серьезностью. Она уже не приезжала к Наташе каждый день, усиленно занялась своей фигурой, сидела на диете, ходила на шейпинг, работала со сценарием. Наташа с облегчением перевела дух: кажется, Ирка и на этот раз справилась, выскочила из депрессии, не успев слишком глубоко в нее залезть.

Но передышка оказалась недолгой. Как-то теплым светлым июньским вечером Андрей взял Наташу за руку и очень серьезно сказал:

– Наталья, мне надо с тобой поговорить. Скажи-ка мне, только честно, Иринкина история с Бахтиным была единственным, чего я о тебе не знаю?

– Это так важно? – удивилась Наташа.

– Это очень важно. Видишь ли, есть кое-что, чего я тебе не рассказывал, но совесть меня не мучила, потому что я полагал, что каждый человек имеет право на свою темную комнату и на свой скелет в шкафу. Ты такое право имеешь, и я обязан его уважать. Но в то же самое время такое право есть и у меня. Мы храним друг от друга свои тайны, так сказать, на взаимной основе. Однако если у тебя больше нет темной комнаты, то и мне не пристало иметь свою. Ты понимаешь, о чем я?

– Смутно, – осторожно ответила Наташа, чувствуя неприятный холодок внутри. – Ты хочешь покаяться передо мной в каких-то грехах?

– Ну, смотря как это расценивать. Может показаться, что это грех, а может, и нет. Все зависит от точки зрения. Но я должен с тобой об этом поговорить.

– Погоди, – остановила его Наташа. – Это про женщин?

– Что ты, – расхохотался Андрей. – Ни в коем разе.

– У тебя внебрачный ребенок?

– Да бог с тобой, Наташенька, дорогая моя! Я бы никогда не стал от тебя этого скрывать.

– Тогда подожди с признаниями. У меня есть еще одна комната, чуланчик такой, где живет позорная тайна. Давай-ка я сперва расскажу тебе о ней, а потом выслушаю твои признания в грехах. Это будет честнее.

Она собралась с духом. Надо, наконец, рассказать Андрею.

– Андрюша, когда я училась в институте, у нас был профессор…

– Мащенко, – подсказал Андрей, не дожидаясь, пока она закончит фразу.

– Откуда ты знаешь? – встрепенулась Наташа.

– Догадался. Не нужно мне ничего рассказывать, милая, не мучай себя.

– Но я хочу, чтобы ты знал.

– Я и так знаю.

– Ты?! Откуда? Кто тебе сказал?

– Частично Виктор Федорович Мащенко, об остальном я сам догадался. Выслушай меня, Наталья.

Она слушала, не отрывая глаз от лица Андрея, который все время, пока говорил, крепко держал ее за руку. В восемьдесят шестом году он познакомился с Виктором Федоровичем и Елизаветой Петровной. У жены Мащенко были проблемы со здоровьем, Андрей ее проконсультировал, а потом и прооперировал. Чета Мащенко вела себя в точности так же, как все благодарные больные: цветы, коньяк, со вкусом выбранные сувениры, поздравления со всеми праздниками. А в конце восемьдесят седьмого года, едва разрешили частное предпринимательство, Виктор Федорович появился с весьма неожиданным предложением.

– Вы знакомы с Натальей Вороновой, – утвердительно заявил он, – более того, вы очень тепло к ней относитесь. Я не ошибся?

– Я люблю ее, – просто сказал Андрей. – И что из этого?

– Наталья Александровна очень талантливый человек, я хорошо ее знаю, она у меня училась. Сейчас появилась реальная возможность помочь ей. Она окончила сценарное отделение, а потом, насколько мне известно, высшие режиссерские курсы. То есть она вполне может самостоятельно снимать кино. Такое, какое захочет, а не такое, какое ей велят. Как вы считаете, Андрей Константинович, стоит такое дело определенных жертв?

– Смотря каких, – аккуратно ответил Ганелин.

– Как вы смотрите на то, чтобы оставить медицинскую практику и заняться частным бизнесом?

– Плохо смотрю, – резко сказал Андрей.

Но Виктор Федорович был убедителен. Частный бизнес сейчас, пока еще мало кто сообразил, что к чему, и развернулся в полную мощь, может принести очень высокие доходы, если застолбить правильно выбранную нишу. Есть люди, вполне компетентные и обладающие большими связями и возможностями, которые помогут начать дело и защитят от желающих погреть на нем руки, будь то тихий чиновничий рэкет или громкий бандитский, со стрельбой и страшилками. А рэкет обязательно появится и пышно расцветет, без этого на первых порах становления частного капитала обойтись невозможно. Так вот, уважаемый Андрей Константинович может не беспокоиться, как только такая неприятность начнет назревать, он будет от нее надежно защищен. Его не станут вовлекать ни в какие сомнительные сделки, ему не придется отмывать чужие «грязные» деньги. От него вообще ничего не требуется, кроме одного: зарабатывать капитал. Ведь это даст ему возможность оказать спонсорскую помощь талантливому человеку, который к тому же ему не безразличен. У самого Виктора Федоровича никаких корыстных целей при этом нет, ему ничего не нужно. Он просто благодарен доктору, удачно прооперировавшему его жену, и хочет быть полезным. А помощь и поддержку со стороны силовых структур он гарантирует.

– Как вы узнали про меня и Воронову? – спросил тогда Андрей.

– Я видел вас несколько раз вместе в Доме кино. Меня удивило, что Наталья Александровна ходит на все просмотры не с мужем, и я поинтересовался, кем является ее спутник. Нашлись любители все обо всех знать, они меня и просветили. И знаете, Андрей Константинович, я искренне порадовался, что два человека, которые мне глубоко симпатичны, оказались вместе. Вот и я подумал: раз вы так хорошо к ней относитесь, а я так хорошо отношусь к вам обоим, то просто грех не использовать имеющиеся у меня возможности.

Андрей попросил время подумать. С болью вспоминал, как Наташа делилась с ним замыслами и сетовала на то, что никому они не интересны, никто не ставит ее заявки в план, что сегодня выделяют средства только на документальные фильмы о борьбе с алкоголизмом, перестройке и новом мышлении, а человеческие чувства никого не интересуют. И решился.

Виктор Федорович ни в чем не обманул. Андрею помогли с юридическим и организационным оформлением фирмы «Центромедтехника», порекомендовали толкового и опытного бухгалтера, дали координаты людей, с которыми в любое время можно было проконсультироваться по любым вопросам. Способствовали установлению контактов с зарубежными фирмами-партнерами. Проверяли контрагентов на надежность. А впоследствии, когда предсказание Виктора Федоровича насчет рэкета сбылось, организовали надежную «крышу».

С такой поддержкой дело у Ганелина пошло с фантастической скоростью. Прошло не так уж много времени, и он смог профинансировать первый фильм Наташи – «Законы стаи». Потом и второй – «Что такое хорошо и что такое плохо». За все это время сам Виктор Федорович обратился к Андрею с просьбой только один раз, когда устраивал на работу бывшую жену своего сына. Они общались регулярно, Мащенко интересовался, нет ли проблем и не нужна ли еще какая помощь, и, кроме трудоустройства Веры Алексеевны, никогда ни о чем Ганелина не просил.

Андрей вырос в России, а не на Марсе и не верил в чистосердечные благодеяния со стороны незнакомых людей. Он долго выжидал, когда же Мащенко, наконец, откроет карты и потребует в обмен на помощь и поддержку чего-нибудь криминального. Ганелин с самого начала предполагал, что все это делается «не за просто так» и не за его прекрасные глаза, но ради того, чтобы помочь Наташе подняться и снять такое кино, какое ей хочется, готов был на любые жертвы. Однако ни Виктор Федорович, ни его супруга, ни кто бы то ни было от их имени к нему ни с какими требованиями не обращались.

Тогда Андрей перебрал список своих пациентов, знакомых и друзей и обнаружил среди них нескольких человек, имеющих доступ к самой разной информации, в том числе и комитетской. Через пару месяцев ему стало понятно, что скорее всего его никогда ни о чем не попросят, потому что сам он на фиг никому не нужен. Нужна Наталья Воронова. И не только она одна. В ходе реализации политики Горбачева произошли грандиозные кадровые перемены, в результате которых КГБ утратил значительные позиции, позволяющие влиять на умы и души населения. Было принято решение выбрать из числа наиболее способных и талантливых деятелей искусства тех, кому целесообразно сегодня оказать помощь, чтобы потом, буде такая надобность случится, в обмен на эту помощь потребовать лояльности. Духовные лидеры в нашей стране всегда были людьми искусства, чаще всего – литераторами или режиссерами. И надо заранее позаботиться о том, чтобы таких лидеров, пропагандирующих «правильные идеи», в нужный момент можно было выдвинуть из проверенных рядов.

Помощь тщательно выбранным кандидатам оказывали самыми разными способами, в том числе и тем, который использовали в случае Ганелина и Вороновой. Андрей, переварив полученную информацию, подумал о том, что выбор Наташи в качестве объекта финансовой помощи произошел не без помощи Виктора Федоровича Мащенко, а точнее, с его подачи. Дальше все сложилось само собой. Либо Наташа была любовницей Мащенко, либо он, работая на КГБ, использовал ее в своих целях, опираясь на ее искреннюю и безоглядную веру в идеалы коммунистического общества. Скорее второе, нежели первое, решил Андрей. Он слишком хорошо знал Наталью, чтобы поверить, что она могла вступить в интимные отношения с собственным преподавателем. Нет, не тот характер. Зато о ее идеализме и доверчивости, над которыми она в последние годы открыто насмехалась, он был наслышан от нее же самой.

– Значит, он все знал, – в ужасе пробормотала Наташа, выслушав Ганелина.

– Кто? Мащенко?

– Ну да. Господи, я так боялась все эти годы после истории с Прунскене! Сначала я просто переживала, чувствовала себя виноватой, обзывала себя низкой стукачкой. А потом начала бояться, что он всем расскажет про меня… Чем известнее становилась, тем больше боялась. Утешала себя тем, что Мащенко меня не идентифицирует, ведь я сменила фамилию, он меня знал еще Казанцевой. Радовалась, когда мне говорили, что внешне я изменилась до неузнаваемости. Ирка, бедная, бросилась меня спасать, познакомилась с сыном Мащенко, чтобы подобраться к отцу и выяснить, помнит он меня или нет. А он, оказывается, все эти годы помнил обо мне и не упускал из виду. Что же теперь будет, Андрюша?

– Ничего, – пожал плечами Ганелин.

– Как это ничего? Как – ничего?! – закричала она. – Они меня держат про запас, чтобы использовать! Это значит, что в любой момент ко мне могут прийти и потребовать, чтобы я распространяла какие-то их политические взгляды, какие-то их идеи! Как ты не понимаешь, они же могут сделать из меня марионетку! И я даже пикнуть не посмею.

– Не будет этого, Наташенька. В том ведомстве, о котором идет речь, сидят такие крутые профессионалы, какие тебе и не снились. Если они позволили этой информации выйти за пределы здания, значит, информация потеряла ценность. В противном случае я никогда не узнал бы об этом, можешь мне поверить. Ты им больше не нужна. Иначе твой «Голос» не позволили бы прикрыть, а тебе не дали бы снимать художественные фильмы.

– Ты думаешь? – Наташа с сомнением покачала головой.

– Уверен. На двести процентов.

Она помолчала, обдумывая услышанное. Похоже, Андрей прав, очень похоже, ведь с того момента, как она сняла свой второй фильм на его деньги, прошло девять лет. И за девять лет никто не попросил ее «отработать» за оказанную помощь. Большой срок, слишком большой, чтобы продолжать бояться. И вообще, сколько можно бояться, в конце-то концов! Сколько можно прятаться от Мащенко, вместо того чтобы открыто поговорить с ним и выяснить все раз и навсегда! Нельзя быть такой трусихой, надо иметь мужество поступать, как Иринка. Ни с чем не посчиталась, помчалась в Кемерово рассказывать правду про себя и Бахтина, чтобы спасти его репутацию. Разрушила этим свою семейную жизнь. Рисковала карьерой, но здесь, слава богу, все обошлось, нравы переменились, сегодня, чем громче скандал вокруг артиста, тем лучше. Но она ведь этого не знала, когда садилась в самолет, чтобы лететь в Кемерово, она сознательно шла на риск. Маленькая Иринка, которую Наташа привыкла считать младшей и, следовательно, по определению более глупой, более слабой и более легкомысленной, показала ей пример решительности и смелости. Иринка смогла. Так неужели она, Наташа, не сможет? Номер домашнего телефона Мащенко ей известен, надо только снять трубку, позвонить и договориться о встрече. Почему должно было пройти столько лет, почему нужно было маяться от страха и неизвестности, когда можно было давным-давно набраться мужества и сделать такую простую вещь… Встретиться и спросить. «Никогда не задавай вопрос, если не уверена, что готова услышать ответ». Теперь она готова.

– Ты меня презираешь? – тихо спросила она Андрея.

– Я тебя люблю, – так же тихо ответил он. – Других слов я не знаю. Я их забыл.

С Виктором Федоровичем Наташа встретилась через два дня в ГУМе. Он сам предложил ей это место.

– На первом этаже есть замечательное итальянское кафе «Боско ди Чильеджи», можно войти со стороны Красной площади, а можно через бутик «Марина Ринальди», – объяснил Виктор Федорович. – Давайте встретимся там, не будем изменять традициям.

Ей на мгновение стало неприятно, показалось, что Мащенко намекает на их давние встречи именно в ГУМе и на возможность продолжения отношений. Наташа пришла пораньше, поболталась по парфюмерным магазинам в поисках пудры нужного оттенка, купила две пары колготок и зашла в кафе. До условленного времени оставалась четверть часа, она выбрала столик на открытом воздухе, села спиной к магазину и лицом к Кремлю и заказала свежевыжатый апельсиновый сок.

– Рад вас видеть, – послышался прямо над ухом не забытый за много лет голос Мащенко. – А мне уж начало казаться, что вы меня избегаете. Вы хотите поговорить насчет Ирины?

– Почему Ирины? – испугалась Наташа. – Что с ней?

– Это я у вас хотел спросить, что с ней. Вы же самый близкий ей человек.

Почему этот сок такой сладкий? И такой оранжевый… И вообще все не так, все не так! Сначала выяснилось, что Мащенко помогал Андрею, чтобы в конечном итоге помочь ей самой. Теперь выясняется, что он прекрасно знал о близких отношениях Наташи с Ирой. Все оборачивается не так, как ей представлялось. Какое-то вывернутое наизнанку существование. Неужели она сходит с ума?

– Значит, вы об этом знали? – обреченно спросила она.

– Наталья Александровна… Впрочем, мне привычнее называть вас просто по имени. Вы не возражаете?

– Нет, пожалуйста.

– Наташенька, я знаю о вас если не все, то очень многое. Было бы наивным думать, что я выпустил вас из виду, как только вы получили диплом и устроились на телевидение. Мы так не работаем. Я с самого начала знал, что невеста моего сына – это ваша воспитанница. Но поскольку она никогда не упоминала вашего имени, я подумал, что это и к лучшему. Я постоянно отслеживал вашу жизнь и был осведомлен о юношеских шалостях Ирочки. Поэтому с трудом, честно признаться, удерживался от смеха, когда она рассказывала о своей учебе в школе, о том, как старалась, несмотря на все трудности, получить образование. Впрочем, я не о том. О чем вы хотели со мной поговорить?

– О себе. Виктор Федорович, я глубоко раскаиваюсь в том, что позволила когда-то заморочить себе голову. Я презираю себя за то, что сотрудничала с вами. Скажите мне честно, я могу считать себя свободной или вы собираетесь еще когда-нибудь до меня дотянуться? И еще вопрос: могу ли я спать спокойно и знать, что вы никогда не разгласите информацию о нашем с вами сотрудничестве?

– В этом я могу вас заверить, – он, казалось, ничуть не удивился ее вопросам. – Об этом никто никогда не узнает, если только вы сами не расскажете. У нас не принято разглашать подобные сведения. Информаторов, Наташенька, не сдают, это закон.

– Даже если это выгодно в целях политической борьбы? – не поверила она.

– Даже если. Их не сдают никогда и ни при каких обстоятельствах. Я имею в виду – не сдают целенаправленно и умышленно. А утечка информации по чьей-то халатности или за деньги – что ж, это может случиться всегда, тут никто не застрахован. Но это бывает крайне редко. Настолько редко, что вы лично можете ни о чем не тревожиться. Вы хотели узнать только это?

– Нет, я задам еще один вопрос: вы собираетесь меня использовать в дальнейшем или я могу считать себя свободной? – резко спросила Наташа, залпом допивая сок, который теперь отчего-то показался ей слишком кислым. Неужели она нервничает так сильно, что у нее начались вкусовые галлюцинации?

– Никто вас не тронет, живите спокойно. Я ответил на ваши вопросы?

– Да, спасибо.

– Тогда вы ответьте на мои. Откуда этот тон? Почему вы разговариваете со мной, как прокурор с преступником? И почему эти вопросы возникли у вас сегодня, а не десять и не пять лет назад? Что-то произошло? Что-то заставило вас волноваться?

Подошедший официант поставил перед Виктором Федоровичем маленькую чашечку эспрессо и стакан с яблочным соком.

– Еще что-нибудь желаете? – обратился он к Наташе.

– Кофе, пожалуйста, и апельсиновый сок, – попросила она. Напряжение понемногу отпускало ее, и она уже могла не только понимать, кто сидит перед ней, и не только слышать его голос, но и видеть лицо. Он по-прежнему красив, Виктор Федорович Мащенко, пожалуй, сейчас он даже интереснее, чем двадцать лет назад, когда Наташа видела его в последний раз. Ему, должно быть, около шестидесяти. Такой же стройный, как прежде, хорошо постриженные густые, сильно поседевшие волосы, холеное лицо с правильными чертами, белые ровные зубы. Звезда Голливуда в идеально сшитом дорогом костюме, а не агент КГБ.

– Я жду, – напомнил Виктор Федорович, когда официант отошел от столика.

– Ничего не случилось. Просто я устала бояться и решила покончить с неизвестностью.

– А вы боялись? – Он чуть приподнял брови.

– Безумно. С ума сходила от страха.

– Напрасно, Наташенька. Догадываюсь, что толчком к вашему решению встретиться со мной послужило некое событие… Вероятно, Андрей Константинович, я не ошибся?

– Да. Он мне рассказал о том, как вы помогали ему строить бизнес, чтобы он, в свою очередь, помогал мне. И испугалась, что вы меня не забыли и собираетесь снова использовать. Потому и позвонила.

– Вам следовало бы давно это сделать. Если бы Ирочка, уж не знаю из каких соображений, не скрывала, что хорошо вас знает, наша встреча состоялась бы много лет назад, и мы прояснили бы все вопросы. Что ж, вероятно, это не поздно сделать и сейчас. Наташенька, я всегда относился к вам с безграничным уважением. Информаторов, как правило, вербуют на компре. Тех, кто помогает на идейной основе, по внутреннему убеждению, единицы. Это редчайший случай. И если идейная основа меняется по тем или иным причинам, таких людей не трогают и не пытаются снова привлечь к работе. Мы организовывали помощь не только вам одной, но вы были единственной, к кому впоследствии не пришли бы просить отдать долги. Все остальные объекты такой помощи имеют за плечами разного калибра грешки, поэтому на них можно давить. На вас давить невозможно. Вы были изначально бесперспективны для этих целей.

– Тогда зачем? Зачем вы помогали Андрею? Зачем предложили ему помогать мне, если я для вас не представляла интереса?

– Чтобы помочь. Вы очень талантливый человек, Наташа. И я вас искренне и глубоко уважаю. Я никогда, слышите? – никогда не причинил бы вам вреда. Я немного злоупотребил своими возможностями, чтобы помочь двум людям, которые мне симпатичны. Это плохо?

– Не знаю, – прошептала она. Что такое хорошо и что такое плохо? Крошка сын пришел к отцу… Боже, какая дребедень лезет в голову!

– Вы сказали, что презираете себя. Вы не должны так думать. Вы не сделали ничего плохого, вы никому не причинили вреда.

– А Южаков? Валя Южаков, которого после нашей с вами встречи исключили из института якобы за прогулы и пьянство? Но мы-то с вами знаем, за что его исключили! Мы с вами исковеркали его жизнь, лишили возможности заниматься любимым делом… А потом он пришел к нам на телеканал, и я каждый раз, идя к нему в кабинет, замирала от ужаса, боясь, что в один прекрасный момент он узнает, по чьей милости был исключен, и устроит мне всемирный позор. Вы считаете, что за это я должна себя любить?

– Наташенька, – негромко засмеялся Мащенко, сверкая ослепительно белыми зубами, – выбросьте эту чушь из головы. Южаков был всего лишь исключен из института, а не отправлен за решетку, потому что его родители подняли свои связи и помогли ему. Валентина еще на первом курсе накрыли с запрещенной литературой, но не посадили, он отделался легким испугом. А потом он оказался замешан в незаконных валютных операциях, и ему грозил реальный срок. Его родители снова сумели отмазать сыночка от тюрьмы, но из института пришлось исключить, иначе вышли бы всякие недоразумения с милицией и прокуратурой. Вы к этому не имеете ни малейшего отношения, просто наша с вами встреча, когда вы информировали меня о Южакове, произошла накануне его ареста. По времени совпало, но связи никакой нет. Вы можете с чистой совестью приходить к Южакову и смотреть ему в глаза. Вы ни в чем не виноваты перед ним. А он, между прочим, очень хорошо к вам относится, вы об этом знаете?

– А вы откуда знаете? – ответила она вопросом на вопрос.

– От Южакова. Это я попросил его пригласить вас на публицистику.

– Вы?!

– Представьте себе, я. Я хотел, чтобы ваш талант раскрылся и с этой стороны. Мне ничего от вас не нужно, Наташенька, ровным счетом ничего. Мне просто хотелось вам помочь. Вы – редкий человек, штучная работа, я представлял себе, как вы с вашей нравственной цельностью и чистотой страдали и мучились, когда все переменилось и когда даже слепые котята стали понимать, что прежний режим их обманывал. Я понимал, как вам должно быть тяжело. И понимал, что наше с вами сотрудничество при вашем-то характере лежит на вашей чистой душе тяжким грузом. Мне хотелось хоть чем-нибудь облегчить вашу жизнь.

Все не так, все не так… Южаков был банальным валютчиком… Его исключили вовсе не из-за Наташи… Мащенко велел ему взять ее на проект «Голос»… Получается, что она прожила совсем другую жизнь. Думала, что прожила одну, а на самом деле прожила другую… У нее было такое ощущение, словно она шла по вагонам поезда и вдруг, перейдя из одного вагона в следующий, обнаружила, что каким-то немыслимым образом оказалась в поезде, идущем в противоположном направлении. И хода назад уже нет. Поезда стремительно расходятся в разные стороны, с каждой секундой расстояние между ними увеличивается, и ей ничего не остается как ехать в этом другом поезде, в другом направлении, потому что в первый поезд, в котором она ехала долгие годы и собиралась ехать до самого конца, ей не попасть уже никогда.