1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 
– Да,  ты прав, за тысячу пятьсот франков дают столько же, как за пятнадцать тысяч.    

– С  той лишь разницей, что хитрец себе думает: когда я выйду из тюрьмы, эти  пятнадцать тысяч франков помогут мне очень прилично устроиться.    

– Да,  не глупо!    

– Но  что ни говорите, за этим что-то кроется.    

– И  подумать только: Жермен всегда защищал патрона, когда мы называли его иезуитом!    

– Да,  это правда. «Почему наш патрон не имеет права ходить к мессе? – говорил  он. – Ведь вы имеете право не появляться в церкви!..»    

– Смотри-ка,  Шаламель возвращается, вот кто сейчас удивится!    

– Чему  это, друзья? Что еще стряслось? Есть какие-нибудь новости о несчастной Луизе?    

– Ты  бы уже знал об этом, лентяй, если бы не ходил по поручениям столько времени!    

– Послушайте,  может, вы думаете, что отсюда до дворца Шайо один куриный шаг!    

– Ну  ловкач! Ну хитрюга!    

– Так  что с этим знаменитым виконтом де Сен-Реми?    

– Разве  он еще не приходил?    

– Нет.    

– Удивительно!  Карета была готова, и он передал через слугу, что тотчас приедет. Правда,  сказал слуга, он, кажется, чем-то недоволен… Ах, друзья, если бы видели его  прелестный маленький дом! Какая роскошь! Можно сказать, один из тех дворянских  особняков, о которых сказано в Фобласе… О, этот Фоблас! Он мой герой, он мне  служит примером, – продолжал Шаламель, ставя в угол свой зонтик и  стаскивая калоши.    

– Наверное,  у него долги, за которые могут арестовать. У этого виконта?    

– Вексель  на тридцать четыре тысячи франков; судебный пристав передал его сюда, потому  что кредитор предпочел, чтобы он был оплачен у нас в конторе. А почему – этого  я не знаю.    

– Лучше  ему сразу все оплатить, этому красавцу виконту, потому что он и так просрочил  три дня, прятался от судебных приставов в деревне и вернулся только вчера  вечером.    

– Но  почему до сих пор не описали его дом?    

– Не  так уж он глуп. Дом не принадлежит ему, обстановка – его камердинера, который  якобы от чьего-то имени сдает его виконту внаем со всей мебелью; точно так же  лошади и кареты записаны на его кучера, и тот утверждает, будто сдает виконту  напрокат эти великолепные выезды за столько-то в месяц. Хитер этот Сен-Реми. Но  о чем это вы тут говорили? Что еще случилось?    

– Представь  себе, часа два назад влетает наш патрон вне себя от ярости. «Где Жермен?» –  кричит он. «Не знаем, сударь». – «Так вот, он вчера украл семнадцать тысяч  франков!»    

– Жермен?  Украл? Да полно вам.    

– Лучше  послушай!..    

– «Как,  сударь, вы уверены? Это невозможно», – говорим мы ему наперебой.    

– А  я говорю: «Вчера я оставил в ящике кассы пятнадцать ассигнаций по тысяче  франков и еще две тысячи франков золотом в маленькой шкатулке, и все похищено».  В этот момент вбегает папаша Марритон, швейцар, и кричит: «Хозяин, полицейские  сейчас придут!»    

– А  что Жермен?    

– Подожди  немного. Патрон говорит швейцару: «Когда появится господин Жермен, пошли его  сюда, в контору, но ничего не говори…» Так приказал патрон. «Я хочу уличить его  перед вами всеми, господа…» Примерно через четверть часа приходит бедняга  Жермен как ни в чем не бывало; мамаша Серафен только что принесла нам свою  похлебку; он спокойно здоровается с патроном и со всеми. «Жермен, вы хотите с  нами позавтракать?» – спрашивает Ферран. «Нет, сударь, я не голоден». –  «Вы сегодня опоздали». – «Да, сударь, мне пришлось сегодня утром отправиться  в Бельвиль». – «Наверняка, чтобы спрятать деньги, которые вы у меня  украли!» – закричал господин Ферран страшным голосом.    

– И  что Жермен?    

– Несчастный  побледнел как смерть и тут же забормотал: «Сударь, умоляю, не губите меня…»    

– Он  в самом деле украл?    

– Да  подождите вы, Шаламель! «Не губите меня», – говорит он патрону. «Значит,  ты признаешься, негодяй?» – «Да, сударь… Но вот деньги, которых недостает. Я  надеялся вернуть их рано утром, пока вы не встали, но, к несчастью, той дамы,  которая была мне должна эту маленькую сумму, не оказалось вчера дома; она уже  два дня находилась в Бельвиле, и мне пришлось отправиться туда с утра. И этим и  объясняется мое опоздание… Сжальтесь, сударь, не погубите меня! Когда я брал  эти деньги, я знал, что смогу вернуть их утром. Вот тысяча триста франков  золотом». – «Какие тысяча триста? – закричал Ферран. – При чем  здесь тысяча триста франков? Вы украли у меня из ящика стола на втором этаже  пятнадцать ассигнаций по тысяче франков в зеленой папке и еще две тысячи  франков золотом!» – «Я? Да ничего подобного! – воскликнул ошеломленный  Жермен. – Я взял у вас тысячу триста франков золотом… и ни сантима больше.  Никакой зеленой папки я не видел, там было только две тысячи франков золотом в  шкатулке». – «О, какая гнусная ложь! – закричал патрон. – Вы  украли тысячу триста франков, значит, могли украсть и больше. Суд решит… О, я  буду беспощаден!.. Так злоупотреблять моим доверием!.. Пусть это будет уроком  для всех». И тогда, мой бедный Шаламель, явились полицейские с секретарем  полиции, чтобы составить протокол, и нашего Жермена схватили и увели. Вот  так-то!    

– Неужели  это возможно? Жермен честнейший из честных!    

– Нам  это тоже показалось очень странным.    

– Надо,  впрочем, сказать, что Жермен был со странностями: он никому не говорил, где он  живет.    

– Да,  это правда.    

– У  него всегда был такой таинственный вид…    

– Но  это не причина, чтобы он вдруг взял и украл семнадцать тысяч франков.    

– Это  конечно.    

– Я  об этом и говорю.    

– Действительно,  хорошенькая новость… Прямо как дубиной по голове… Жермен… Жермен такой с виду  честный! Да ему бы любой доверился как на исповеди!    

– Похоже,  он предчувствовал, что его поджидает беда…    

– Почему  ты так думаешь?    

– Последнее  время что-то его грызло, беспокоило…    

– Может  быть, это из-за Луизы?    

– Из-за  Луизы?    

– Я  только повторяю слова мамаши Серафен. Она говорила утром…    

– Что  она говорила? О чем?    

– О  том, будто он любовник Луизы… и отец ее ребенка.    

– Подумать  только! Вот лицемер!    

– Неужто  правда? Вот это да!    

– Да  не верю!    

– Не  может этого быть!    

– Откуда  ты это знаешь, Шаламель?    

– Недели  две назад Жермен по секрету признался мне, что безумно влюблен, просто сходит с  ума от одной маленькой портнишки. Он, познакомился с ней в доме, где недавно  жил. Когда он говорил о ней, на глазах у него были слезы.    

– Браво,  Шаламель! Ура, Шаламель! Да из какой старой оперы ты явился?    

– И  еще говорил, что его герой – Фоблас! А сам, как малый ребенок, как невинная  девица, как простак акционер, не понимает, что можно любить одну и быть  любовником другой! Потеха!    

– А  я вас уверяю, что Жермен говорил вполне серьезно…    

В этот  момент в контору вошел старший клерк.    

– Вы  уже здесь, Шаламель? – спросил он. – Исполнили все поручения?    

– Да,  господин Дюбуа. Я был у виконта Сен-Реми, он сейчас должен приехать и все заплатить.    

– А  у графини Мак-Грегор?    

– Да,  вот ее ответ.    

– А  у графини д’Орбиньи?    

– Она  благодарит патрона, она только вчера утром приехала из Нормандии и не ждала так  скоро нашего ответа: вот ее письмо. Я также посетил управляющего маркиза  д’Арвиля, как он меня просил, чтобы оплатить расходы за договор, который я  недавно составил у него дома.    

– Вы  сказали, что это не спешно?    

– Сказал,  но тем не менее управляющий пожелал рассчитаться немедля. Вот деньги. Ах, чуть  не забыл, там внизу была визитная карточка у швейцара с надписью  карандашом, – ну конечно, на карточке, а не на швейцаре, ха-ха! Какой-то  господин спрашивал патрона и оставил ее.    

– «Вальтер  Мэрф», – прочитал старший клерк, и ниже – карандашную строчку: – «Вернусь  через три часа по делу чрезвычайной важности». Я не знаю этого имени, –  пробормотал старший клерк.    

– Да,  еще забыл! – воскликнул Шаламель. – Бадино сказал, что согласен, что  господин Ферран может поступать по своему усмотрению, и он уверен, что все  будет хорошо.    

– Он  не дал письменного ответа?    

– Нет,  он сказал, что очень торопится.    

– Прекрасно.    

– Днем  зайдет Шарль Робер поговорить с патроном, кажется вчера он дрался на дуэли с  герцогом де Люсене.    

– Он  ранен?    

– Не  думаю, мне об этом сказали бы слуги.    

– Смотрите-ка!  Подъехала карета.    

– Ох,  какие прекрасные кони! Так и рвутся из постромок! А этот толстый кучер-англичанин  в белом парике, в коричневой ливрее с серебряными галунами и эполетами – ну просто  настоящий полковник!    

– Или  какой-нибудь посол.    

– А  посмотрите на лакея на запятках! Сколько на нем серебряного шитья!    

– И  какие усищи!    

– Да  ведь это ж карета виконта де Сен-Реми, – сказал Шаламель.    

– Значит,  это его стиль? Ну, спасибо.    

Через  минуту виконт це Сен-Реми уже входил в контору.    

 Глава XV

  ВИКОНТ ДЕ СЕН-РЕМИ    

     

Мы уже  описали прекрасное лицо, изысканную элегантность и обворожительные манеры  виконта де Сен-Реми, приехавшего накануне с фермы д’Арнувиль, собственности  герцогини де Люсене, где он скрывался от судебных приставов Маликорна и  Бурдена.    

Господин  де Сен-Реми быстро вошел в контору, не снимая шляпы, с гордым и дерзким видом,  полуприкрыв глаза и ни на кого не глядя; он надменно спросил:    

– Нотариус  у себя?    

– Господин  Ферран работает в своем кабинете. Если вы соблаговолите немного подождать, он  примет вас.    

– То  есть как это – подождать?    

– Но  послушайте, сударь…    

– Не  может быть никаких «но»! Ступайте и скажите, что приехал виконт де Сен-Реми. Я  вообще не понимаю, как этот нотариус может держать меня в этой прихожей… здесь  печка дымит, угореть можно…    

– Соблаговолите  пройти с соседнюю комнату, – сказал старший клерк. – Я тотчас доложу  о вас господину Феррану.    

Сен-Реми  пожал плечами и последовал за старшим клерком.    

Через  четверть часа, которые показались ему бесконечными и превратили досаду в  ярость, его допустили в кабинет нотариуса.    

Прелюбопытнейший  был контраст между этими двумя людьми, каждый из которых был опытным  физиономистом и обычно безошибочно судил с первого взгляда, с кем он имеет  дело.    

Виконт  де Сен-Реми видел Жака Феррана впервые. Он был поражен видом этого бескровного  лица, сурового, невозмутимого, его огромными зелеными очками, за которыми  прятались глаза, его лысым черепом под низко надвинутым старым колпаком черного  шелка.    

Нотариус  сидел за своим столом в кожаном кресле; сзади, в обветшалом камине, полном  золы, едва дымились две черные головешки. Ободранные шторы зеленого перкалина,  прикрепленные к маленьким железным угольникам над окнами, закрывали стекла,  пропуская в темный кабинет зловещий и мрачный зеленоватый полумрак. Полки  черного дерева с помеченными шифрами папками, несколько стульев вишневого  дерева с сиденьями, крытыми желтым утрехтским бархатом, большие часы красного  дерева, пожелтевшие, влажные и холодные плитки пола, растрескавшийся потолок,  затянутый паутиной, – таково было логово, святая святых Жака Феррана.    

Виконт  не сделал и двух шагов в этом кабинете, не произнес ни слова, а нотариус его  уже возненавидел, хотя и знал о нем только понаслышке. Прежде всего он увидел в  нем, так сказать, соперника в подлости, а поскольку сам Ферран страдал от своей  гнусной и низменной внешности, он ненавидел у других изящество, красоту и  молодость, особенно когда эти невыносимые преимущества сочетались с дерзостью.    

Нотариус  обычно разговаривал со своими клиентами сурово и резко, почти грубо, и производил  на них желаемое впечатление: они еще больше уважали его за мужицкие манеры. И  он пообещал себе быть особенно грубым с виконтом.    

А тот,  тоже зная о Жаке Ферране только по слухам, ожидал увидеть перед собой эдакого  писаря-замарашку, добродушного и чудаковатого. Виконт всегда представлял себе  почти идиотами таких исключительно честных людей, образцом которых был, по  слухам, Жак Ферран. Но, столкнувшись лицом к лицу с этим писарем-простаком,  виконт испытал невыразимое чувство – наполовину страх, наполовину ненависть,  хотя у него не было особых причин бояться его или ненавидеть. Поэтому, по  своему решительному характеру, виконт де Сен-Реми повел себя еще более дерзко и  вызывающе, чем обычно.    

Нотариус  сидел в своем колпаке, виконт не снял шляпу и с порога закричал гневно и возмущенно:    

– Что  это такое, черт побери! Очень странно, сударь, что вы заставляете меня приходить  сюда, вместо того чтобы послать ко мне за деньгами, которые я должен по  векселям этому Бадино и за которые этот субъект преследует меня по судам… Но  мне, правда, сказали, что вы имеете мне сообщить нечто важное… Пусть будет так,  однако вы могли бы не заставлять меня ждать целых четверть часа в вашей  прихожей. Это не очень-то вежливо, сударь!    

Ферран  невозмутимо закончил свои подсчеты, неторопливо вытер перо о влажную губку, на  которой стояла выщербленная фаянсовая чернильница, и обратил к своей жертве  землистое, сизое, курносое лицо, наполовину скрытое очками.    

Оно было  похоже на череп, в котором пустые орбиты заменили огромные мертвые глаза,  мутные и зеленые.    

С минуту  он молча смотрел на виконта, затем грубо и резко спросил:    

– Где  деньги?    

Такое  хладнокровие вывело де Сен-Реми из себя. Он, виконт, кумир всех дам, образец  для всех мужчин, желанный гость в лучших салонах Парижа, прославленный дуэлист,  которого все боялись, – и такое пренебрежение со стороны какого-то жалкого  нотариуса! Это было постыдно, отвратительно. И хотя он находился один на один с  Жаком Ферраном, его тщеславие и гордость были уязвлены.    

– Где  векселя? – спросил он так же резко.    

Нотариус  молча постучал одним пальцем, поросшим рыжей шерстью, по кожаной папке у себя  на столе.    

Решив не  говорить ни одного лишнего слова, но внутренне дрожа от гнева, виконт вынул из  кармана своего редингота маленький кошелек русской кожи с золотыми застежками,  извлек из него сорок ассигнаций по тысяче франков и показал их нотариусу.    

– Сколько? –  спросил тот.    

– Сорок  тысяч франков.    

– Давайте  сюда.    

– Возьмите,  и покончим с этим побыстрее, сударь. Делайте, что вам положено, берите деньги и  верните мне мои векселя, – сказал виконт, нетерпеливо бросив пачку  ассигнаций на стол.    

Нотариус  взял их, поднялся, осмотрел их одну за другой у окна, поворачивая и переворачивая  с таким тщанием и такой осмотрительной внимательностью, что виконт де Сен-Реми  бледнел от ярости.    

Нотариус,  словно догадываясь о его чувствах, покачал головой, повернулся к нему и произнес  невыразительным тоном:    

– Да,  мы и такое видали…    

Смешавшись  на миг, де Сен-Реми сухо спросил:    

– О  чем вы говорите?    

– О  фальшивых банкнотах, – ответил нотариус, продолжая внимательно  рассматривать ассигнации.    

– Почему  вы говорите об этом со мной, сударь?    

Жак  Ферран прервал на миг свое занятие, пристально посмотрел на виконта сквозь свои  зеленые очки, затем чуть пожал плечами и продолжал изучать ассигнации, не  говоря ни слова.    

– Черт  меня побери! – вскричал де Сен-Реми, разъяренный спокойствием  нотариуса. – Когда я спрашиваю, я привык, чтобы мне отвечали!    

– Ну  эти-то вот настоящие, – проговорил нотариус, возвращаясь к столу; взял  тоненькую пачку бумаг с гербовыми марками, с двумя приколотыми к ней векселями.    

Затем  положил на папку с документами одну ассигнацию в тысячу франков и три пачки по  сто франков и сказал виконту, показывая пальцем на деньги и векселя:    

– Вот  все, что вам остается от сорока тысяч франков. Мой клиент поручил мне взыскать  с вас за расходы.    

Виконт  едва сдерживался, пока Жак Ферран производил свои расчеты. Вместо того чтобы  ответить ему и взять деньги, он воскликнул дрожащим от ярости голосом:    

– Я  спрашиваю вас, сударь, почему вы сказали о тех банковских билетах, которые я  вам передал, что видели такие же фальшивые?    

– Почему?    

– Да,  почему?    

– Потому  что я попросил вас прибыть сюда… в связи с одним делом, сходным…    

И  нотариус уставился на виконта сквозь свои зеленые очки.    

– Но  какое я имею отношение к фальшивкам?    

Минуту  помолчав, Ферран ответил ему печально и сурово:    

– Вы  себе представляете, сударь, какие обязанности выполняет нотариус?    

– Подсчитать  и понять несложно! Только что у меня было сорок тысяч франков, а сейчас  осталось всего тысяча триста…    

– Вы  большой шутник, сударь… Скажу вам, поверьте мне, что нотариус в мирских делах –  все равно что исповедник в духовных… И по своей обязанности и профессии он  узнает иногда постыдные тайны.    

– Что  же дальше?    

– Ему  приходится иногда иметь дело с проходимцами…    

– Ну  и что?    

– Он  должен, по мере возможности, защищать достойные и честные имена от позора.    

– Но  какое мне до всего этого дело?    

– Ваш  отец оставил вам славное имя, которое вы позорите, сударь.    

– Да  как вы смеете?    

– Если  бы не мое уважение к этому имени, почитаемому всеми честными людьми, я бы не  говорил с вами здесь, а вы бы отвечали перед судом.    

– Я  вас не понимаю.    

– Два  месяца назад вы с помощью некоего посредника учли заемное письмо на пятьдесят  восемь тысяч франков торговым домом «Мелаерт и компания» в Гамбурге на имя  некоего Уильяма Смита с оплатой через три месяца у парижского банкира  Гримальди.    

– Ну  и что из того?    

– Так  этот вексель – фальшивка.    

– Это  неправда…    

– Вексель  – фальшивка! Торговый дом «Мелаерт» никогда не выдавал заемного письма Уильяму  Смиту; он его просто не знает.    

– Неужели  это правда? – вскричал де Сен-Реми с изумлением и возмущением. –  Значит, меня ужасно обманули, потому что я принял этот документ как чистые  деньги.    

– От  кого?    

– От  самого мистера Уильяма Смита. Торговый дом «Мелаерт» всем известен, и я был так  уверен в честности мистера Уильяма Смита, что без колебаний принял от него этот  вексель в оплату суммы, которую он был мне должен…    

– Уильям  Смит никогда не существовал… Это выдуманная личность.    

– Сударь,  вы меня оскорбляете!    

– Подпись  поддельная, и, наверное, все остальное тоже.    

– Повторяю  вам, Уильям Смит существует, но я несомненно стал жертвой… Так подло  злоупотребить моим доверием!    

– Бедный,  доверчивый юноша…    

– Объясните,  чего вы хотите?    

– В  немногих словах: теперешний владелец этого векселя утверждает, что вы его  просто подделали.    

– Как  вы можете?!    

– Он  утверждает, что у него есть все доказательства. Позавчера он попросил меня  вызвать вас сюда и предложить вернуть вам этот фальшивый вексель, разумеется  возместив все расходы. До сих пор все было вполне законно. Но далее – не все  очень законно, и я просто сообщаю вам это как посредник: он требует сто тысяч  франков, золотом… и сегодня же. Иначе завтра в полдень фальшивый вексель будет  передан королевскому прокурору.    

– Но  это же подлость!    

– И  к тому же бессмыслица… Вы разорены, вас преследовали судейские приставы за тот  долг, который вы мне только что вернули, уж не знаю из каких доходов… Я  объяснил это все моему поручителю… Но он ответил, что некая богатая дама  выручит вас из беды…    

– Довольно,  сударь, довольно!    

– Еще  одна подлость и еще одна бессмыслица с его стороны, я совершенно с вами согласен.    

– Так  чего же, наконец, он хочет?    

– Бесчестно  нажиться на бесчестном поступке. Я согласился довести до вашего сведения это  предложение, от всей души порицая его, как любой честный человек. Теперь дело  за вами. Если вы виновны, выбирайте: или суд присяжных, или уплата выкупа,  которого от вас требуют… я со своей стороны официально выполнил поручение и  больше не желаю вмешиваться в такое грязное дело. Имя третьего лица,  посредника, Пти-Жан, торговец оливковым маслом; он живет на берегу Сены,  набережная Билли, дом десять. Договаривайтесь с ним. Вы найдете общий язык…  если вы действительно подделали вексель, как он это утверждает.    

Виконт  де Сен-Реми вошел к нотариусу с высоко поднятой головой и дерзкими словами на  устах. Хотя он и совершил в жизни несколько постыдных поступков, в нем еще  оставалась некая дворянская гордость и природная храбрость, которых никто не  смел отрицать. В начале этого разговора он смотрел на нотариуса как на  недостойного его противника и в душе издевался над ним.    

Но когда  Жак Ферран заговорил о подлоге, виконт почувствовал себя раздавленным. Нотариус  в свою очередь взял над ним верх.    

Если бы  виконт не отличался высочайшим самообладанием, ему бы не удалось скрыть, в  какой ужас повергло его это неожиданное разоблачение, ибо оно могло привести к  самым непредсказуемым последствиям, о которых нотариус даже не подозревал.    

После  минуты молчаливых размышлений виконт, такой гордый, вспыльчивый и тщеславно  храбрый, решился уговаривать этого грубого мужлана, который так сурово говорил  с ним на языке неподдельной честности.    

– Сударь,  вы доказали, что относитесь ко мне с сочувствием, и я вас благодарю за  это, – сказал де Сен-Реми самым сердечным тоном. – Прошу извинить  меня за некоторую резкость в начале нашей встречи…    

– Я  вам нисколько не сочувствую! – грубо оборвал его нотариус. – Ваш отец  был образцом честности, и я просто не хотел, чтобы его имя трепали на суде, вот  и все.    

– Повторяю  вам, сударь, я не способен на подлость, в которой меня обвиняют.    

– Вот  и скажите это Пти-Жану.    

– Однако  признаюсь, отсутствие Уильяма Смита, который так недостойно обманул меня…    

– Подумайте,  каков негодяй!    

– Отсутствие  мистера Смита ставит меня в крайне тяжелое положение. Я ни в чем не виноват, и,  если меня обвинят, я смогу оправдаться, но подобные обвинения всегда наносят  ущерб имени благородного человека.    

– Что  же дальше?    

– Будьте  настолько великодушны и передайте сумму, что я вам вернул, человеку, в руках у  которого тот вексель, чтобы хотя бы частично удовлетворить его.    

– Эти  деньги не мои, а моего клиента, и они священны!    

– Но  я возмещу их через два-три дня.    

– Вы  не сумеете этого сделать.    

– У  меня есть возможности.    

– Никаких…  во всяком случае, явных и честных. Вы сами говорите, что ваш дом, обстановка,  лошади принадлежат не вам, что уже само по себе бессовестный обман.    

– Вы  слишком жестоки, сударь. Но, даже если допустить, что все это так, разве я не  превращу все в деньги при таких отчаянных обстоятельствах? Но только я не успею  собрать к завтрашнему полудню сто тысяч франков. Поэтому заклинаю вас:  употребите те деньги, что я вам передал, на выкуп злосчастного векселя. Или,  может быть, – ведь вы так богаты – сами сможете одолжить мне необходимую  сумму, чтобы выручить из крайнего положения?    

– Поручиться  за вас на сто тысяч франков? Да вы с ума сошли!    

– Сударь,  умоляю вас, во имя моего отца, о котором вы говорили… будьте великодушны.    

– Я  великодушен к тем, кто этого заслуживает, к честным людям, – грубо ответил  нотариус. – А мошенников я ненавижу и с удовольствием погляжу, как одного  из этих молодчиков без веры и без чести, нечистых и развратных, привяжут к  позорному столбу на пример и устрашение другим… Но мне кажется, я слышу стук  копыт… Ваши лошади застоялись, господин виконт, – добавил нотариус,  обнажая в ухмылке края своих черных зубов.    

В этот  момент в дверь кабинета постучали.    

– Кто  там? – спросил Жак Ферран.    

– Госпожа  графиня д’Орбиньи, – доложил старший клерк.    

– Попросите  ее подождать минуту.    

– Это  же мачеха маркизы д’Арвиль! – воскликнул виконт де Сен-Реми.    

– Совершенно  верно. У меня с ней назначена встреча. Так что прошу покорно…    

– Ни  слова ей обо всем этом! – с угрозой проговорил де Сен-Реми.    

– Я  уже сказал вам, сударь, что нотариус умеет хранить тайны так же, как  исповедник.    

Жак  Ферран позвонил, появился клерк.    

– Позовите  графиню д’Орбиньи! – Затем, обращаясь к виконту, проговорил: – А вы возьмите  эти тысячу триста франков, может быть, они пригодятся как аванс господину  Пти-Жану.    

Госпожа  д’Орбиньи, в прошлом г-жа Ролан, вошла в кабинет и столкнулась в дверях с виконтом  де Сен-Реми; лицо его было искажено от бешенства из-за того, что он без всякой  пользы так унижался перед нотариусом!    

– О,  добрый день, господин де Сен-Реми, – поздоровалась с ним г-жа  д’Орбиньи. – Что-то мы давно с вами не виделись…    

– В  самом деле, сударыня, со дня свадьбы д’Арвиля, на которой я был свидетелем; с  тех пор не имел этой чести, – ответил де Сен-Реми, усилием воли придавая  лицу любезное выражение и вежливо улыбаясь. – Вы теперь все время живете в  Нормандии?    

– Увы!  Граф д’Орбиньи теперь может жить только в деревне, но я люблю все, что любит  он… Так что перед вами настоящая провинциалка… И в Париже не была ни разу после  свадьбы моей падчерицы с этим превосходным д’Арвилем… Кстати, вы с ним часто  видитесь?    

– Д’Арвиль  сделался каким-то нелюдимым и очень угрюмым и почти не бывает в свете, – ответил  де Сен-Реми с некоторым нетерпением – этот разговор был ему невыносим, потому  что задерживал его еще больше и потому что нотариуса он явно забавлял.    

Но  мачеха маркизы д’Арвиль, очарованная встречей со светским щеголем, была вовсе  не из тех женщин, которые легко расстаются со своей добычей.    

– А  моя дорогая падчерица, – продолжала она, – надеюсь, не такая  нелюдимая, как ее супруг?    

– Госпожа  д’Арвиль, сейчас в большей моде и всегда окружена поклонниками, как и подобает  красивой женщине. Но боюсь, сударыня, что я злоупотребляю вашим временем…    

– Да  нет, что вы, уверяю вас! Для меня такое счастье встретить самого элегантного  кавалера, законодателя столичной моды. Благодаря вам я за десять минут узнаю о  Париже все, как будто и не уезжала отсюда….. Как поживает ваш дорогой друг де  Люсене, который был с вами свидетелем на свадьбе д’Арвиля?    

– Оригинален,  как никогда: отправился путешествовать на Восток и вернулся как раз вовремя,  чтобы получить вчера укол шпагой, впрочем, вполне невинный.    

– Бедный  герцог! А его жена по-прежнему прекрасна и обворожительна?    

– Вы  знаете, сударыня, что я имею честь быть одним из ее лучших друзей, так что мое  свидетельство будет пристрастным… Надеюсь, по возвращении в Обье вы не забудете  меня и засвидетельствуете мое почтение графу д’Орбиньи.    

– Уверяю  вас, он будет очень тронут – это очень мило, что вы его помните. А он о вас часто  вспоминает, интересуется вашими успехами… Он всегда говорит, что вы ему  напоминаете герцога де Лозена.    

– Одно  это сравнение уже выше всех похвал, но, к несчастью для меня, в нем больше доброжелательности,  чем истины. Прощайте, сударыня, потому что я не смею надеяться, что вы окажете  мне честь принять меня до вашего отъезда.    

– Право,  я была бы огорчена, если бы вы решились навестить меня, потому что я кое-как  устроилась на несколько дней в меблированных комнатах. Но если летом или осенью  вы окажетесь поблизости от нас, по дороге в один из модных замков, где щеголихи  будут соперничать между собой за счастье пригласить вас… Подарите нам несколько  дней, хотя бы из любопытства и любви к контрастам и чтобы отдохнуть у бедных  сельских жителей от оглушительной суеты, ибо там, где вы, всегда начинается  праздник!    

– Сударыня…    

– Мне  нет необходимости говорить вам, как мы с д’Орбиньи будем счастливы принять вас.  Однако прощайте, виконт. Я боюсь, что этот добрый ворчун, – она кивнула на  нотариуса, – уже устал от нашей болтовни.    

– О  нет, сударыня, совсем наоборот, – возразил Ферран со скрытой издевкой, что  удвоило еле сдерживаемое бешенство виконта де Сен-Реми.    

– Признайтесь,  что Ферран – ужасный человек, – продолжала г-жа д’Орбиньи с шаловливым  кокетством. – И берегитесь! Поскольку он, к счастью для вас, занимается  вашими делами, он все время будет вас ругать и распекать. Это человек  безжалостный! Но что я говорю? Наоборот! Для такого вертопраха, как вы, иметь  своим нотариусом Феррана, – да это просто счастье, это свидетельство о  вашем полном благополучии, ибо все знают, что он никогда не дает своим клиентам  совершить безумства, иначе он от них отказывается… Он вовсе не хочет быть нотариусом  кого попало, не так ли, Ферран? А знаете, господин пуританин, вы совершили  благое дело, наставив на путь истинный этого великолепного светского льва,  законодателя мод.    

– Да,  поистине это было благое дело, сударыня… виконт уходит из моего кабинета совсем  другим человеком.    

– Я  же говорю: вы творите чудеса, и в этом нет ничего удивительного, потому что вы –  святой.    

– Ах,  что вы, вы мне льстите, – сокрушенно возразил Жак Ферран.    

Виконт  де Сен-Реми низко поклонился г-же д’Орбиньи и, прежде чем покинуть нотариуса,  решил сделать последнюю попытку разжалобить его.    

– Дорогой  господин Ферран, – проговорил он как будто небрежно, но с плохо скрытым  волнением, – может быть, вы передумаете и окажете мне услугу, о которой я  вас прошу?    

– Несомненно,  какой-нибудь каприз? – со смехом воскликнула г-жа д’Орбиньи. – Не уступайте,  мой пуританин, будьте непоколебимы!    

– Вы  слышали, сударь? Разве я могу перечить такой прекрасной даме?    

– Дорогой  господин Ферран, поговорим серьезно… о серьезных вещах, а это дело, вы знаете,  очень важное. Вы решительно мне отказываете? – спросил виконт с дрожью в  голосе.    

Нотариус  не мог отказать себе в жестокой шутке и сделал вид, что колеблется. У виконта  на миг зародилась надежда.    

– Как,  вы, железный человек, собираетесь уступить? – со смехом воскликнула мачеха  маркизы д’Арвиль. – Значит, вы тоже поддались очарованию этого красавца?    

– Право  же, сударыня, я действительно чуть не уступил, как вы сами заметили, –  проговорил Ферран. – Но вы заставили меня устыдиться своей слабости. –  И, обращаясь к виконту, продолжал в таких выражениях, которые не оставляли ни  тени сомнения: – Увы, отвечаю вам очень серьезно, – он подчеркнул  последние два слова, – это совершенно невозможно… Я не потерплю, чтобы вы  из каприза совершили подобную неосторожность… Господин виконт, я считаю себя  опекуном моих клиентов, у меня нет другой семьи, и я бы никогда не простил  себе, если бы позволил им совершать всякие безумства.    

– Вот  видите? Вот что значит настоящий пуританин! – воскликнула г-жа д’Орбиньи.    

– А  впрочем, повидайтесь с господином Пти-Жаном. Но я уверен, он ответит вам точно  так же, как я, он вам скажет «нет»!    

Виконт  де Сен-Реми вышел в полном отчаянии.    

После  минутного размышления он сказал себе: «Ничего не поделаешь, надо». А лакею, открывшему  перед ним дверцу кареты, приказал:    

– К  особняку де Люсене.    

Пока  виконт де Сен-Реми едет к герцогине, давайте послушаем, о чем беседуют наедине  Жак Ферран и мачеха маркизы д’Арвиль.    

 Глава XVI

  ЗАВЕЩАНИЕ    

     

Читатель,  наверное, уже позабыл портрет мачехи г-жи д’Арвиль, обрисованный ее падчерицей.  Напомним, что г-жа д’Орбиньи была маленькой, тоненькой блондинкой с почти  белыми ресницами и круглыми голубыми глазами; речь ее слащава, взгляды  лицемерны, манеры вкрадчивые и завлекающие. Изучая ее насквозь фальшивую и  коварную физиономию, можно обнаружить в ней какую-то подлую скрытую жестокость.    

– Какой  очаровательный молодой человек, этот де Сен-Реми, – сказала г-жа д’Орбиньи  Жаку Феррану после ухода его жертвы.    

– Да,  очаровательный. Но поговорим о делах, сударыня. Вы мне написали из Нормандии,  что хотели бы посоветоваться по важному вопросу.    

– Разве  вы не были всегда моим советчиком с тех пор, как наш добрый доктор Полидори  направил меня к вам?.. Кстати, как он поживает? – спросила г-жа д’Орбиньи  самым невинным тоном.    

– После  отъезда из Парижа он ни разу мне не написал, – так же безразлично ответил  нотариус.    

Предупредим  читателя, что эти два человека бесстыдно лгали друг другу.    

Нотариус  недавно виделся с Полидори, одним из двух своих сообщников, и предложил ему  отправиться в Аньер к Марсиалям, этим речным пиратам, о которых мы еще  поговорим, появиться у них под именем доктора Венсана и отравить Луизу Морель.    

А мачеха  маркизы д’Арвиль приехала в Париж специально для тайных переговоров с этим  мерзавцем, который, как она уже знала, давно скрывался под именем Сезара  Брадаманти.    

– Но  речь пойдет вовсе не о нашем добром докторе, – продолжала мачеха маркизы  д’Арвиль. – Я очень встревожена. Мой муж плохо себя чувствует. Здоровье  его становится все хуже и хуже: Я не поддаюсь страхам, но его состояние  беспокоит меня, вернее, его самого беспокоит, – проговорила г-жа  д’Орбиньи, вытирая платочком чуть повлажневшие глаза.    

– В  чем, собственно, дело?    

– Он  все время говорит о последних распоряжениях о завещании.    

Тут г-жа  д’Орбиньи на несколько минут уткнулась лицом в свой платочек.    

– Разумеется,  все это печально, – продолжал нотариус, – однако в самой такой  предосторожности нет ничего плохого… Каковы же намерения вашего супруга,  сударыня?    

– Господи,  откуда мне знать? Вы понимаете, когда он начинает говорить на эту тему, я стараюсь  его поскорее отвлечь.    

– Но,  в конце концов, неужели он не сказал вам по это му поводу ничего  положительного?    

– Мне  кажется, – отвечала г-жа д’Орбиньи с совершенно незаинтересованным  видом, – кажется, он собирается оставить мне не только все то, что  позволяет закон, но также… Ах, я не могу! Прошу вас, не будем больше об этом  говорить?    

– Тогда  о чем нам говорить?    

– Увы,  как всегда, вы правы, безжалостный человек! Мне все же придется вернуться к печальной  теме, которая привела меня к вам. Так вот, граф д’Орбиньи выказал такую  доброту, что пожелал… продать часть своих владений и отказать мне… значительную  сумму.    

– Но  его дочь? Как же его дочь? – сурово воскликнул Ферран. – Я обязан  объявить вам, что год назад маркиз д’Арвиль поручил мне вести его дела.  Последний раз я убедил его купить великолепное поместье. Вы знаете мою  беспощадность в делах, и не важно, что маркиз д’Арвиль мой клиент: я прежде  всего стремлюсь к справедливости, и, если ваш муж задумал обездолить свою дочь  маркизу д’Арвиль, решение, по-моему, недостойное, то скажу вам сразу: на мое  содействие не рассчитывайте! Действовать четко и прямо, таково всегда было мое  правило.    

– И  мое тоже! Поэтому я без конца повторяю мужу то же самое, что вы мне сказали:  «Ваша дочь во многом виновата перед вами, пусть это правда, но это не причина  лишать ее наследства».    

– Очень  хорошо, прекрасно сказано! И что он ответил?    

– Он  ответил: «Я оставлю дочери двадцать пять тысяч франков ренты. Она унаследовала  от матери более миллиона. У ее мужа свое огромное состояние. Неужели я не могу  подарить остальное вам, моей нежной подруге, единственной моей опоре и  утешительнице, ангелу-хранителю моей старости?» Я повторяю вам эти слишком  лестные для меня слова, – продолжала г-жа д’Орбиньи, скромно вздохнув, –  чтобы показать, насколько мой супруг добр ко мне. Однако, несмотря на все это,  я всегда отказывалась от его дара. Видя это, он решился попросить меня, чтобы я  обратилась к вам.    

– Но  я не знаю графа д’Орбиньи.    

– Зато  он, как и все на свете, знает о вашей безупречной честности.    

– Но  как он вас ко мне направил?    

– Чтобы  разом покончить с моими отказами, сомнениями и колебаниями, он сказал мне: «Я  не прошу вас обращаться к моему нотариусу, вы подумаете, что он слишком предан  мне, а потому пристрастен. Но я абсолютно уверен в законности решения одного  человека, чья справедливость и беспристрастность вошли в поговорку, – это  Жак Ферран. Если он решит, что мое предложение для вас неприемлемо, не будем  больше об этом говорить, вы от него просто откажетесь». – «Хорошо, я  согласна», – сказала я моему супругу. Таким образом он избрал вас нашим  арбитром. «Если он одобрит мое решение, – добавил муж, – я пришлю ему  полную доверенность на мои ренты и прочие ценности; всю вырученную сумму я  отдам ему на хранение, а когда меня не станет, моя нежная подруга, вы сможете,  по крайней мере, вести достойное вас существование».    

Вот  когда Жаку Феррану пригодились его зеленые очки! Если бы не они, г-жу д’Орбиньи  поразил бы огонь, загоревшийся в глазах нотариуса при словах: «всю сумму… ему  на хранение».    

Тем не  менее он ответил ворчливым тоном:    

– Просто  надоело… вот уже сколько раз меня выбирали в арбитры… и каждый раз под  предлогом моей честности… Только и слышишь: честность, честность! А что мне с  этого? Одни неприятности и беспокойство.    

– Мой  добрый Ферран, не отказывайте мне так сурово! Вы напишете графу, он ждет вашего  письма и сразу отправит вам доверенность… чтобы вы могли реализовать эту сумму.    

– Сколько  там примерно?    

– Он,  кажется, говорил о четырехстах или пятистах тысячах франков.    

– Не  такая уж большая сумма, как я думал. В конечном счете вы целиком посвятили себя  господину д’Орбиньи… Дочь его и без того богата, – а у вас нет ничего… Да,  я могу вас ободрить; мне кажется, вы можете принять это предложение, и оно  будет вполне законным.    

– Правда?  Вы так думаете? – обрадовалась г-жа д’Орбиньи.    

Она, как  и все прочие, была одурачена легендарной честностью нотариуса, в чем ее, разумеется,  не стал разубеждать Полидори.    

– Вы  можете принять этот дар, – повторил Жак Ферран.    

– В  таком случае, я согласна, – со вздохом сказала г-жа д’Орбиньи.    

Старший  клерк постучал в дверь.    

– Кто  там еще? – спросил Ферран.    

– Графиня  Мак-Грегор.    

– Пусть  немножко подождет.    

– Итак,  я покидаю вас, дорогой господин Ферран, – сказала г-жа д’Орбиньи. –  Вы напишете моему мужу, ибо это его воля, и завтра он вышлет вам полную  доверенность.    

– Да,  я напишу…    

– Прощайте,  мой достойный и добрый советчик!    

– Ах,  вы, светские люди, просто не знаете, как сложно и неприятно порой брать  подобные суммы на сохранение. Ведь это такая ответственность! Откровенно скажу  вам, нет ничего хуже репутации искреннего и честного человека, которая  навлекает на тебя только лишние заботы!    

– И  восхищение всех добрых людей!    

– Помилуй  бог! Я надеюсь получить награду, которую, может быть, заслужил, не от людей, а  от всевышнего, – ответил Ферран с ханжеским смирением.    

Едва  графиня д’Орбиньи удалилась, ее место заняла Сара Мак-Грегор.    

 Глава XVII

  ГРАФИНЯ МАК-ГРЕГОР    

     

Сара  вошла в кабинет нотариуса с обычным своим хладнокровием и уверенностью. Жак  Ферран не знал ее, не знал цели ее визита и рассматривал ее особенно  пристально, надеясь одурачить еще одну жертву. Он смотрел на графиню очень  внимательно и, несмотря на холодную невозмутимость этой женщины с мраморным  лицом, заметил легкое подрагивание бровей, которое, видимо, выдавало сдержанное  смущение.    

Нотариус  поднялся со своего кресла, пододвинул стул, жестом пригласил Сару сесть и сказал:    

– Вы  просили принять вас сегодня, сударыня; вчера я был очень занят и смог ответить  вам только утром. Тысячу раз прошу прощения.    

– Я  хотела встретиться с вами по делу чрезвычайной важности. Ваша репутация  честного, доброго и отзывчивого человека позволяет мне надеяться, что мой  приход к вам будет не напрасным…    

Нотариус  слегка поклонился.    

– Я  знаю, сударь, что ваша скромность не требует доказательств. Вы умеете хранить  тайны.    

– Это  мой долг, сударыня.    

– Вы  человек суровый и неподкупный.    

– Да,  сударыня.    

– И  тем не менее, если бы я вам сказала: от вас, сударь, зависит вернуть жизнь, да  что жизнь… вернуть рассудок несчастной матери, найдется у вас смелость  отказаться?    

– Уточните  факты, и я вам отвечу.    

– Примерно  пятнадцать лет назад, в конце декабря тысяча восемьсот двадцать четвертого  года, один человек, тогда еще молодой, в глубоком трауре, пришел к вам и  предложил взять на сохранение сумму в сто пятьдесят тысяч франков, которую  хотели поместить на безымянный счет в пользу трехлетнего ребенка, родители  которого желали остаться неизвестными.    

– Что  же дальше? – спросил нотариус, избегая утвердительного ответа.    

– Вы  согласились взять эти деньги и распорядиться ими так, чтобы ребенку была  обеспечена пожизненная рента в восемь тысяч франков; половину этой суммы  следовало пустить в оборот, чтобы затем вернуть ее девочке, когда она достигнет  совершеннолетия, другую половину следовало вручить тому, кто о ней будет  заботиться.    

– Далее,  сударыня?    

– Примерно  через два года, – говорила Сара, с трудом сдерживая волнение, –  двадцать восьмого ноября тысяча восемьсот двадцать шестого года ребенок умер.    

– Прежде  чем продолжать этот разговор, я должен спросить, какое отношение вы имеете к  этому делу?    

– Мать  этой маленькой девочки… моя сестра.[107]  В доказательство моих слов я имею свидетельство о смерти несчастной девочки,  письма человека, который о ней заботился, и обязательство одного из ваших  клиентов, которому вы ссудили пятьдесят тысяч экю, чтобы он вложил их в свое  дело.    

– Покажите  эти документы, сударыня.    

Предельно  удивленная, что ей не верят на слово, Сара вынула из сумочки многочисленные  бумаги, которые нотариус внимательно просмотрел.    

– Что  ж, чего вы теперь желаете? Свидетельство о смерти в полном порядке, а пятьдесят  тысяч экю перешли к моему клиенту, некоему Пти-Жану, после смерти ребенка: это  одно из условий риска по обеспечению пожизненной ренты, о чем я предупредил  господина, который поручил мне это дело. Что касается доходов с этой суммы, я  их регулярно выплачивал до смерти ребенка.    

– Вы  действовали по закону, и я рада это признать. Женщина, которой был доверен ребенок,  тоже имела все права на нашу признательность, она искренне заботилась о нашей  маленькой племяннице.    

– Это  святая истина. Меня так тронуло поведение этой женщины, что, когда она осталась  без места после смерти ребенка, я взял ее к себе, и она до сих пор служит у  меня.    

– Госпожа  Серафен служит у вас?    

– Вот  уже четырнадцать лет, она моя экономка. И я не могу ею нахвалиться.    

– В  таком случае, она может оказать нам большую помощь… если вы согласитесь удовлетворить  мою просьбу, которая может показаться вам странной, даже на первый взгляд  незаконной. Но когда вы узнаете причины…    

– Незаконная  просьба? Я думаю, вы на это не способны, точно так же, как и я не способен ее  выслушать.    

– Я  знаю, что вы далеко не тот человек, к которому можно обратиться с подобной просьбой,  но вся моя надежда… единственная надежда на ваше милосердие. В любом случае,  могу я рассчитывать на вашу скромность?..    

– Да,  сударыня.    

– Итак,  продолжаю. Смерть девочки была для матери таким страшным ударом, что она до сих  пор не может оправиться от горя и отчаяния, даже спустя четырнадцать лет.  Сначала мы боялись за ее жизнь, теперь – за ее рассудок.    

– Бедная  мать! – со вздохом сказал Ферран.    

– Да,  несчастная мать, ибо она могла только краснеть от стыда, пока не потеряла  своего ребенка. Но теперь обстоятельства изменились, и моя сестра, если бы ее  дочь осталась в живых, могла бы законным образом удочерить ее, никому не говоря  об этом, и больше не расставаться с нею. Тем более что к ее постоянным  угрызениям совести прибавились новые печали, и мы боимся, что она в любой  момент может утратить разум.    

– К  сожалению, тут ничего нельзя поделать.    

– Нет,  можно, сударь…    

– О  чем вы говорите?    

– Представьте,  что несчастной матери скажут: мы думали, ваша дочь умерла, но это не так, и  женщина, которая о ней заботилась, когда она была совсем маленькой, может это  подтвердить.    

– Такая  ложь была бы слишком жестокой, сударыня! Зачем внушать тщетную надежду  несчастной матери?    

– Но  представьте, что это не просто ложь! Представьте, что такая надежда может осуществиться!    

– Каким  чудом? Если бы для этого нужно было присоединить мои молитвы к вашим, я бы  помолился вместе с вами от чистого сердца, поверьте мне, сударыня… Но, к  сожалению, свидетельство о смерти составлено по всем правилам.    

– Ах,  я это знаю, ребенок умер. И все же, если вы согласитесь, это непоправимое  несчастье можно будет поправить.    

– Вы  говорите загадками, сударыня.    

– Хорошо,  я выскажусь яснее. Если моя сестра завтра вновь обретёт свою дочь, она не  только возродится к жизни, но и сможет выйти замуж за отца своей девочки, за  человека, который сегодня так же свободен, как и она. Моя племянница умерла в  возрасте шести лет. Родители расстались с ней, когда она была еще младенцем, и  не сохранили о ней никаких воспоминаний… Представьте, что мы найдем девушку  семнадцати лет, – моей племяннице сейчас было бы столько же. Девушку,  каких сейчас множество, сироту, оставленную родителями… И мы скажем моей  сестре: «Вот ваша дочь, ибо вас обманули, из каких-то важных соображений ее  выдали за умершую, но она осталась жива. Женщина, которая ее воспитала, и всеми  уважаемый нотариус могут подтвердить, что это она…»    

Жак  Ферран долго не прерывал графиню, но тут он вскочил и воскликнул с возмущенным  видом:    

– Довольно,  довольно, сударыня! О, какая низость!    

– Сударь!    

– И  вы осмелились предложить это мне, предложить мне… подмену ребенка, уничтожение  свидетельства о смерти… наконец, соучастие в преступлении! Первый раз в моей  жизни мне наносят подобное оскорбление… На я этого не заслужил, видит бог, и вы  это знаете!    

– Но  кому это повредит, сударь? Моя сестра и человек, за которого она хочет выйти  замуж, вдовеют, и у них нет детей… Оба горько сожалеют о погибшей дочери.  Обмануть их? Наоборот, это значит вернуть им счастье и жизнь, а заодно  обеспечить счастливую участь какой-нибудь бедной, покинутой девушке… Это  благородное и милосердное дело, а вовсе не преступление.    

– Поистине  невероятно! – вскричал нотариус с возрастающим возмущением. – Я  просто восхищаюсь, с какой ловкостью самые отвратительные планы маскируются под  самые добрые дела!    

– Однако  подумайте, сударь…    

– Повторяю,  все это низко и подло… Мне стыдно, что женщина ваших достоинств замышляет  подобные махинации, к которым ваша сестра, надеюсь, не причастна.    

– Сударь!..    

– Довольно,  сударыня, довольно! Я не галантный кавалер и скажу вам грубо, напрямик…    

Сара  бросила на нотариуса один из своих черных, страшных взглядов, пронизывающих  душу, и холодно спросила:    

– Значит,  вы отказываетесь?    

– Не  оскорбляйте меня больше.    

– Тогда  берегитесь…    

– Угрозы?    

– Да,  угрозы… И чтобы вы убедились, что они не напрасны, узнайте для начала: у меня  нет никакой сестры…    

– То  есть как это, сударыня?    

– Я  мать этого ребенка.    

– Вы?    

– Да,  я!.. Я придумала обходной маневр, чтобы достичь своей цели, придумала басню, чтобы  разжалобить вас, но вы безжалостны. Поэтому я сбрасываю маску… Вы хотите войны?  Что ж, будь по-вашему!    

– Война?  Потому что я отказываюсь участвовать в преступной махинации? Какая дерзость!    

– Слушайте  меня, сударь! Ваша репутация честного человека чиста и безупречна, огромна и  всеми признана… Такая репутация дорого стоит!    

– Потому  что она заслужена мною! Поэтому нужно потерять всякий разум, чтобы предлагать  мне подобную сделку…    

– Но  я лучше других знаю, как опасно доверять столь блистательной добродетели,  которая часто скрывает ветреность женщин и мошенничество мужчин…    

– Вы  осмеливаетесь говорить, сударыня…    

– С  самого начала нашего разговора… уж не знаю почему, я усомнилась в ваших достоинствах,  в вашем праве на уважение и почтение, которыми вы пользуетесь.    

– В  самом деле, сударыня? Эти сомнения делают честь вашей прозорливости.    

– Не  правда ли?.. Ибо это сомнение основано на пустяках… на моем инстинкте, на необъяснимых  предчувствиях. Но эти предчувствия редко меня обманывали.    

– Значит,  закончим этот разговор, сударыня.    

– Но  прежде узнайте мое решение… Для начала скажу вам с глазу на глаз, что я уверена  в смерти моей дочери… Но это не важно, все равно я буду утверждать, что она не  умерла; самые очевидные факты можно оспаривать… Сегодня вы в щекотливом  положении: у вас должно быть множество завистников, и они ухватятся за любую  возможность, набросятся на вас… А я им такую возможность предоставлю…    

– Вы?..    

– Да,  я, выдвинув против вас обвинение под каким-нибудь самым нелепым предлогом,  например, что свидетельство о смерти составлено не по закону… но это не важно.  Я буду утверждать, что моя дочь не умерла. А поскольку мне очень важно заставить  людей поверить, будто она жива, я могу проиграть дело, но этот процесс получит  огромную огласку и все равно послужит моим интересам. Мать, которая сражается  за свое дитя, всегда вызывает сочувствие. На моей стороне будут все ваши  завистники, все ваши враги, все чувствительные и романтичные души.    

– Это  непристойно и совершенно нелепо. Какой мне смысл утверждать, что ваша дочь  умерла, если бы она была в живых?    

– Вы  правы, мотив отыскать затруднительно, к счастью, на то и существуют адвокаты!..  Кстати, я подумала, вот прекрасное объяснение: вы хотели поделить с вашим  клиентом деньги, предназначенные для выплаты пожизненной ренты моей дочери… и  она исчезла..    

Нотариус  невозмутимо пожал плечами.    

– Если  бы я решился на подобное преступление, она бы не исчезла, я бы ее просто убил!    

Сара  вздрогнула от изумления, замолкла на миг, затем с горечью продолжала:    

– Для  святого человека столь преступная мысль свидетельствует о немалом опыте… Я попала  в точку, хотя и целилась наугад?.. Тут есть над чем задуматься… и я подумаю.  Последнее слово. Вы видите, кто я такая… я раздавлю всякого, кто встанет у меня  на пути… Подумайте хорошенько. Завтра вы должны принять решение. Вы можете  выполнить мою просьбу, ничем не рискуя. Отец моей дочери будет вне себя от  радости и не станет сомневаться в подробностях ее воскрешения из мертвых, если  наш счастливый для него обман будет ловко отрепетирован. К тому же нет никаких  доказательств, что наша дочь умерла, кроме письма, которое я ему написала  четырнадцать лет назад, – мне будет нетрудно его убедить, что я обманула  его тогда, потому что была оскорблена им и ожесточилась… Я скажу ему, что в  отчаянии хотела порвать единственную связь, которая нас еще соединяла. Так что  вас никто не сможет заподозрить: только утверждайте и подтверждайте… безупречный  человек… что все было обговорено между вами, мною и госпожой Серафен, и вам  поверят. А что касается пятидесяти тысяч экю, помещенных на счет моей дочери,  то это уже мое личное дело. Они останутся у вашего клиента, который ничего обо  всем этом не должен знать. И наконец, вы сами назначите сумму вознаграждения.    

Жак  Ферран сохранял все свое хладнокровие, несмотря на всю странность этой столь необычной  и столь опасной для него ситуации.    

Графиня  была уверена, что ее дочь умерла, и тем не менее предлагала нотариусу объявить  живой ту самую девочку, которую он четырнадцать лет назад объявил умершей.    

Он был  слишком хитер и слишком хорошо знал все опасности своего положения, чтобы не  оценить, какую угрозу представляла для него Сара.    

Репутация  нотариуса, воздвигнутая с таким искусством и трудом, все же была построена на  песке. Публика легко отрекается от тех, кого восхваляет, чтобы с наслаждением  растоптать кумира, которого вчера превозносила до небес. Как оценить  последствия этой первой атаки против безупречной репутации Жака Феррана? Пусть  эта атака будет отчаянной, безумной, но дерзость ее породит сомнения…    

Прозорливость  Сары, ее ожесточенность пугали нотариуса. Эта мать не умилилась и на миг,  говоря о своей потерянной дочери; ее смерть для нее была только потерей оружия  в борьбе за свои интересы. Подобные люди беспощадны в своих замыслах и мщении.    

Пытаясь  выиграть время, обдумать, как отразить опасность, Ферран холодно сказал Саре:    

– Вы  дали мне отсрочку до завтрашнего полудня. А я вам даю отсрочку до послезавтра,  чтобы вы могли отказаться от своего замысла, последствия которого вы даже не  представляете. Если к этому времени я не получу от вас письма, что вы  отказываетесь от этой безумной и преступной мысли, вы убедитесь на своем  горьком опыте, что правосудие умеет защищать честных людей, которые не желают  быть участниками отвратительных махинаций, и умеет карать их зачинщиков.    

– Иными  словами, вы просите один день, чтобы подумать над моим предложением, не так ли?  Это добрый знак, я согласна… Послезавтра в это же время я приду к вам, и тогда  между нами либо мир, либо война… И, повторяю вам, война не на жизнь, а на  смерть, без жалости и пощады!    

И Сара  удалилась.    

«Все  пока идет хорошо, – говорила она себе. – Эта жалкая девчонка, которой  Родольф заинтересовался из каприза и отослал на ферму Букеваль, наверняка чтобы  сделать потом своей любовницей, – ее больше нечего бояться… потому что  одноглазая отдала ее в мою власть…    

Ловкость  Родольфа вызволила маркизу д’Арвиль из расставленной мной западни, но она  наверняка попадется в новую ловушку и будет навсегда потеряна для Родольфа.    

И тогда,  убитый горем, обескураженный, лишенный всякого сочувствия, он ослабеет и будет  счастлив принять за истину ту спасительную ложь, которую я ему преподнесу с  помощью нотариуса… А нотариус мне поможет, потому что я его испугала.    

Я легко  найду девушку-сироту, миленькую и бедную, и научу её сыграть роль нашей дочери,  которую Родольф так горько оплакивал. Я знаю величие и щедрость его души. Да,  несомненно, чтобы вернуть имя и положение своей вновь обретенной дочери, до сих  пор несчастной и покинутой, он вернется ко мне, и нас снова свяжут узы  супружества, которые я считала нерасторжимыми. И тогда наконец сбудется  предсказание моей кормилицы… Я на этот раз достигну высшей цели моей жизни –  короны!»    

Едва  Сара успела покинуть дом нотариуса, как к нему подкатил на самом элегантном кабриолете  Шарль Робер и как завсегдатай направился прямо в кабинет Жака Феррана.    

 Глава XVIII

  ШАРЛЬ РОБЕР    

     

Бесцеремонный  майор, как его называла г-жа Пипле, ворвался к нотариусу, который сидел в самом  мрачном и желчном настроении.    

– После  полудня я принимаю только моих клиентов, – грубо сказал ему Жак  Ферран. – Если хотите поговорить со мной, приходите с утра.    

– Дорогой  мой стряпчий! (Это была одна из шуточек господина Робера). Речь идет об очень  важном деле, а кроме того, я хотел первым вас успокоить, чтобы у вас не было  никаких опасений…    

– Каких  опасений?    

– Вы  ничего не знаете?    

– Чего  я не знаю?    

– О  моей дуэли…    

– Какой  дуэли? С кем?    

– С  герцогом де Люсене. Неужели вы ничего не слышали?    

– Ничего.    

– Вот  так так!    

– Из-за  чего была дуэль?    

– Страшное  оскорбление, которое можно было смыть только кровью. Представьте себе, что на  приеме в посольстве этот де Люсене позволил себе сказать мне в глаза, что я…  харкаю и брызжу слюной!    

– Что  такое?    

– Он  сказал, что я брызжу слюной, дорогой мой стряпчий! Будто у меня такой  неприятный порок!    

– И  вы из-за этого дрались на дуэли?    

– А  из-за чего же еще вызывают на дуэль? Вы, наверное, думаете, что можно вот так  просто… спокойно сказать, что я брызжу слюной? Что у меня харкотина? Да еще в  присутствии очаровательной дамы? Перед этой маленькой маркизой, которая…  Впрочем, хватит!.. Я не мог этого так оставить…    

– Да,  разумеется.    

– Мы  люди военные, вы понимаете, шпага всегда при нас. Мои секунданты назавтра отправились  договариваться с секундантами герцога. Я прямо заявил: дуэль, или он приносит извинения.    

– Извинения  за что?    

– За  харкотину, черт побери! За то, что я брызжу слюной, вот что он позволил себе  сказать!    

Нотариус  пожал плечами.    

– А  секунданты герцога сказали: «Мы с почтением относимся к уважаемому Шарлю Роберу,  однако герцог де Люсене не может, не должен и не хочет приносить никаких  извинений». – «Таким образом, господа, – ответили мои  секунданты, – герцог де Люсене упорствует, утверждая, будто мосье Шарль  Робер брызжет слюной?» – «Да, господа, но он не думал, что затрагивает этим  утверждением честь Шарля Робера». – «Пусть возьмет свои слова обратно,  извинится». – «Нет, господа, герцог де Люсене считает господина Робера  благородным человеком, но утверждает, что он брызжет слюной». Вы понимаете, что  не было другого выхода из такого запутанного положения?    

– Да,  выхода не было… Вас оскорбили в самых лучших ваших чувствах благородного человека.    

– И  вы так думаете? Итак, мы условились о месте и времени встречи: вчера утром в Венсенне.  Все произошло самым благородным образом: я нанес легкий укол шпагой в руку  герцога де Люсене; секунданты объявили, что моя честь восстановлена, и тогда  герцог громко заявил: «Я никогда не беру слов обратно перед дуэлью, но после  дуэли – другое дело. Поэтому мой долг, моя честь требуют, чтобы я сказал: я  напрасно заподозрил господина Шарля Робера в том, что у него харкотина и он  брызжет слюной. Господа, я признаю, что он не брызгал слюной, и утверждаю, что  он никогда не харкал и не будет харкать…» После этого герцог протянул мне руку  и спросил: «Теперь вы довольны?» – «Отныне мы с вами друзья на жизнь и на  смерть», – ответил я ему. И я действительно ему обязан… Он все решил  превосходно. Он мог вообще ничего не сказать или просто признать, что я не  брызжу слюной, но он объявил, что у меня не было и не будет подобного  иедостатка, а это с его стороны весьма деликатное замечание.    

– Вот  что значит храбрость, приносящая пользу!.. Но что вам от меня угодно?    

– Дорогой  мой архивариус! (Еще одна шутка Шарля Робера). Речь идет об очень важном для  меня дельце. Вам прекрасно известно, что по нашему соглашению, когда я одолжил  вам триста пятьдесят тысяч франков, чтобы вы могли покрыть ваши обязательства,  между нами было условлено, что, предупредив вас за три месяца, я могу изъять  эту сумму, за которую вы мне начисляете проценты…    

– Что  же дальше?    

– Ну  понимаете, – смутился Робер, – не знаю, как даже сказать…    

– Говорите  же!    

– Вы  можете подумать, что это прихоть, дорогой мой стряпчий… но мне захотелось стать  помещиком.    

– Говорите  яснее, мы теряем время!    

– Одним  словом, мне предложили выгодно купить поместье, и, если вы не имеете ничего  против, я хотел бы, то есть я желаю получить от вас вложенные мною деньги… Я  приехал заранее предупредить вас об этом, как мы договаривались.    

– Ха,  интересно.    

– Надеюсь,  вы на меня не сердитесь?    

– А  с чего мне сердиться?    

– Я  боялся, вы подумаете, что я поверил слухам…    

– Каким  слухам?    

– Да  нет, так, пустяки…    

– Говорите  же!    

– Я  вовсе не из-за всяких глупостей, которые говорят о вас…    

– Каких  глупостей?    

– Разумеется,  в этом нет ни слова правды, но завистники нашептывают, будто вы оказались  невольно замешаны в разных темных делишках. Конечно, все это полнейшая чепуха!  С тем же успехом можно говорить, что мы с вами заодно играли на бирже. Слухи  эти быстро угасли… но все же я бы хотел, чтобы вы и я были чисты, как агнцы  божьи.    

– Значит,  вы не верите больше, что ваши деньги в надежных руках?    

– Что  вы, помилуйте… но я бы хотел, чтобы они были в моих руках.    

– Подождите  здесь!    

Ферран  задвинул ящик своего стола и встал.    

– Куда  это вы, мой архивариус?    

– За  доказательствами, чтобы вы увидели, насколько справедливы слухи о моих денежных  затруднениях, – иронически ответил нотариус.    

Он  открыл потайную дверцу на маленькую лестницу, которая позволяла ему пройти в глубине  двора, минуя контору, во флигель, и исчез за нею.    

Едва он  вышел, постучался старший клерк.    

– Войдите, –  сказал Шарль Робер.    

– Господин  Ферран у себя?    

– Нет,  мой достойный бумагомарака… (Еще одна шутка Шарля Робера).    

– Пришла  дама под вуалью и хочет немедленно цереговорить с ним по очень срочному делу.    

– Достойный  бумагомарака, патрон сейчас вернется, и я ему об этом скажу. А что эта дама,  хорошенькая?    

– Трудно  догадаться: на ней такая густая, черная вуаль, что лица не различишь.    

– Ну  уж, так уж? Я ее прекрасно разгляжу, когда буду уходить. А Феррана я  предупрежу, как только он вернется.    

Клерк  вышел.    

«Какого  черта, куда подевался этот мой стряпчий? – проговорил про себя Шарль  Робер. – Наверное, проверяет свою кассу… Если эти слухи ложные, тем лучше!  В конечном счете, скорее всего сплетни, которые распространяют злые языки… У  таких достойных людей, как Ферран, столько завистников!.. Все равно, я  предпочитаю иметь свои деньги на руках… Я куплю замок, о котором мне говорили…  Там есть готические башенки времен Людовика XIV, в духе Ренессанса… Самый  настоящий стиль рококо… Это позволит мне выглядеть сеньором настоящим, а не  каким-нибудь траченным молью… Тогда уж мои чувства никто не отвергнет, как эта  недотрога д’Арвиль! Господи, как она меня провела! Как осрамила! Но нет, я еще  не сделал все мои покупки, как говорит эта дура привратница с улицы Тампль, с  ее париком под маленькую девочку… Эта шутка обошлась мне самое малое в тысячу  франков. Правда, мебель осталась за мной… И я еще найду способ  скомпрометировать маркизу… А вот и мой стряпчий!»    

Жак  Ферран вернулся, держа в руках ворох бумаг, которые тут же передал Шарлю  Роберу.    

– Вот  триста пятьдесят тысяч франков в ассигнациях государственного банка, –  сказал он. – Через несколько дней мы урегулируем все расчеты по процентам…  Пишите расписку.    

– Как? –  воскликнул пораженный Шарль Робер. – Но вы, по крайней мере, не  поверили?..    

– Я  ни во что не верю.    

– Однако…    

– Расписку!    

– Дорогой  мой архивариус…    

– Пишите  расписку и расскажите людям, которые болтают о моих денежных затруднениях, как  я отвечаю на их подозрения.    

– В  самом деле, когда об этом узнают, ваш кредит еще больше укрепится. Но возьмите  эти деньги, они мне сейчас ни к чему, я же сказал вам: через три месяца.    

– Господин  Робер, я не позволю, чтобы меня подозревали дважды.    

– Вы  сердитесь?    

– Расписку!    

– Гром  и молния! Пусть будет по-вашему, – ответил Шарль Робер.    

Закончив  писать расписку, он добавил:    

– Там  дожидается дама, вся под густой вуалью, хочет с вами говорить сейчас же, немедленно,  по очень, очень срочному делу… Постараюсь разглядеть ее мимоходом, вдруг она  мне понравится?.. Вот вам расписка. Надеюсь, все в порядке?    

– Прекрасно.  А теперь уходите по этой маленькой лестнице.    

– А  как же таинственная дама?    

– Именно  затем, чтобы вы ее не видели.    

Нотариус  позвонил старшему клерку и сказал:    

– Пригласите  даму… Прощайте, сударь!    

– Что  ж, значит, я ее так и не увижу… Но я не обижаюсь, мой стряпчий… Поверьте мне…    

– Хорошо,  хорошо! Прощайте…    

И  нотариус закрыл дверь за Шарлем Робером.    

Через несколько  мгновений старший клерк ввел в кабинет герцогиню де Люсене, одетую очень  скромно и закутанную в большую шаль; лицо ее полностью скрывала густая черная  кружевная вуаль, накинутая поверх муаровой шляпки того же цвета.    

 Глава XIX

  ГЕРЦОГИНЯ ДЕ ЛЮСЕНЕ    

     

Герцогиня  с некоторым смущением медленно приблизилась к нотариусу, который сделал  несколько шагов ей навстречу.    

– Кто  вы… и что вам от меня угодно? – грубо спросил Жак Ферран, чье настроение,  омраченное угрозами Сары, еще больше ухудшилось из-за дурацких и неприятных  подозрений Шарля Робера. К тому же герцогиня была одета так скромно, что  нотариус счел себя вправе обращаться с ней без церемоний. Она замедлила с  ответом, и он продолжал еще резче.    

– Может,  вы наконец объяснитесь, сударыня?    

– Сударь, –  заговорила она взволнованным голосом, стараясь спрятать лицо под складками  вуали. – Сударь, могу ли вам доверить очень важную тайну?    

– Мне  можно доверить все, но я должен знать и видеть, с кем я имею дело.    

– Может  быть, это не столь необходимо? Я знаю, что вы – воплощение чести и справедливости…    

– К  делу, к делу! Там… извините, меня ждут, сударыня! Кто вы?    

– Мое  имя вам ничего не скажет. Однако один из моих друзей, моих родственников,  только что был у вас.    

– Его  имя?    

– Флорестан  де Сен-Реми.    

– Ах,  вот как?    

Нотариус  испытующе и пристально посмотрел на герцогиню и продолжал:    

– Так  в чем дело?    

– Виконт  де Сен-Реми… рассказал мне все.    

– Что  же он вам рассказал?    

– Все!    

– А  точнее?    

– О  боже, вы ведь и сами все знаете.    

– Я  многое знаю о де Сен-Реми.    

– Увы,  сударь, это ужасно!..    

– Я  знаю много ужасного о де Сен-Реми.    

– Ах,  сударь, правду он говорил мне, вы не знаете жалости…    

– Да,  к мошенникам и хлыщам с фальшивыми векселями в кармане у меня нет жалости. Этот  Сен-Реми в самом деле вам родственник? Тогда вам следовало бы не признаваться в  этом, а стыдиться такого родства. Если вы пришли сюда плакаться, в надежде  смягчить меня, то пришли напрасно. Вы взялись за дело, недостойное честной  женщины… если вы… честная женщина…    

Этот  грязный намек возмутил герцогиню, оскорбил ее гордость, затронул честь ее  знатного рода. Она встала, откинула вуаль, выпрямилась во весь рост и твердым,  повелительным голосом ответила: