1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 
Нужды и  бедствий, завершили так    

Сврй  славный век бесславною кончиной.    

Как враг  людской бессчетные личины    

Принять  готов, так для трагедий сих    

Берут  размером разнородный стих;    

Обычный  же размер для них – гексаметр, [126]    

Длиною  он в шесть стоп… Хотя вы сами    

Трагедий  строй легко определите,    

Коль  вслушаетесь в них. Итак, внемлите.    

Но  прежде чем рассказывать начну,    

Заметить  надобно, что не одну    

Из былей  тех о славных королях,    

О папах,  императорах, царях    

Вы,  может быть, не раз уже слыхали, -    

Так чтоб  меня потом не упрекали    

За то,  что их кой-как расположу    

И что  придет на ум, то расскажу    

Вперед,  а что запамятую – после.    

Мысль в  них одна, их слушай вместе, врозь ли»    

 Рассказ Монаха    

Здесь начинается  рассказ Монаха    

     

     Люцифер    

     

Трагедии  начну я с Люцифера,    

Хоть не  был он одним из смертных чад.    

Средь  ангелов другого нет примера    

Столь  жалкой гибели. За грех был снят    

Он с  высоты своей и ввергнут в ад.    

О  Люцифер, светлейший ангел! Ныне    

Ты –  сатана; тебе пути назад    

Заказаны  к господней благостыне.    

     Адам    

     

А вот  Адам, что создан дланью божьей    

Вблизи  Дамаска был, а не зачат    

От мужа  женщиной на грязном ложе.    

Без  древа одного весь райский сад    

Ему  принадлежал, – он был богат,    

Как из  людей никто во всей вселенной.    

Но,  провинившись перед богом, в ад    

Он  послан был сквозь муки жизни бренной.    

     Олоферн    

     

Военачальника  тогдашний свет    

Не знал  удачливей, смелей, грознее,    

Чем  Олоферн. В теченье многих лет    

Крушил  народы он, и все, бледнея,    

Внимали  имя этого злодея,    

Судьба  ему давала торжество,    

Он был  обласкан, зацелован ею, -    

И вдруг  слетела голова его.    

Не  только достоянье и свободу    

Он  отнимал у всех, палач и вор;    

Он  каждому повелевал народу    

Считать,  что бог – Навуходоносор.    

Все  области на этот шли позор,    

Забыв о  вере, ужасом томимы;    

Лишь  Ветилуя, [127]  та дала отпор,    

Приняв  совет жреца Элиакима.    

     

Послушайте,  как кончил век злодей.    

Напившись  допьяна, средь ночи темной    

В  палатке он покоился своей.    

Но,  несмотря на рост его огромный,    

Рука  Юдифи, горожанки скромной,    

С плеч  голову его отсекла прочь;    

И с  головой в руках, тропой укромной,    

Юдифь к  своим вернулась в ту же ночь.    

     Крез [128]    

     

Лидийским  царством правил Крез богатый;    

Был  мощью даже Киру страшен он,    

Но,  наконец, в полон врагами взятый,    

Был на костер  спесивец возведен.    

Вдруг  полил дождь, гася со всех сторон    

Огонь  костра, и царь спасен был роком,    

Но был  ему конец определен:    

В петле  повиснуть на столбе высоком.    

     

Когда он  спасся, тотчас же в поход    

Он вновь  отправился в том убежденье,    

Что  рядом с ним Фортуна в бой пойдет,    

Которой  он спасен был от сожженья;    

Считал  он невозможным пораженье, -    

Недаром  ведь ему приснился сон,    

Питавший  гордость в нем и самомненье.    

Он всей  душой был к мести устремлен.    

     

Ему  приснилось, что в листве древесной    

Ему  Юпитер моет плечи, грудь    

И  полотенце с высоты небесной    

Бог Феб  спешит, склонившись, протянуть.    

Крез,  сновиденья не поняв ничуть,    

Спросил  у дочери своей ученой,    

В чем  вещего его виденья суть,    

И  услыхал ответ определенный:    

     

«На  виселице ты свой кончишь век, -    

В том  сомневаться было бы напрасно.    

Юпитер  означает дождь и снег,    

Феб с  полотенцем – солнца жар ужасный!…    

Им  предстоит твой труп томить всечасно,    

Чтоб то  он высыхал, то снова мок».    

Так дочь  Фания рассказала ясно,    

Какой  удел отцу готовит рок.    

     

И был  повешен Крез, тиран спесивый,    

Ему  престол роскошный не помог.    

Где б  для трагедии была пожива,    

Для  плача где б она нашла предлог,    

Когда б  земные царства грозный рок    

Не рушил  что ни день рукой могучей?    

К  уверенным в своей звезде он строг,    

От них  свой лик скрывает он за тучей.    

     Педро Жестокий [129]    

     

Ты,  Педро, лучший цвет испанской славы,    

Был  милостями рока так богат!    

Те, что  теперь тебя жалеют, – правы.    

Тебя из  края выгнал кровный брат,    

Потом,  подвергнув злейшей из осад,    

К себе в  палатку заманил обманом    

И  заколол своей рукою, кат,    

Чтоб  завладеть добром твоим и саном.    

     

На сук  багровый пойманный орел, [130]    

Чернеющий  на белоснежном поле, -    

Вот кто  владыку к гибели привел.    

«Гнездовье  зла» [131]  в его повинно доле.    

Не Карла  Оливер, умом и волей    

Примерный  муж, а Оливер другой,    

Что с  подлым Ганелоном сходен боле,    

Бретонский  Оливер всему виной.    

     Петро Кипрский [132]    

     

О  славный Петро, Кипра властелин,    

Под чьим  мечом Александрия пала!    

Тем, что  сразил ты столько сарацин,    

Ты  приобрел завистников немало.    

За  доблесть ратную твои ж вассалы    

Сон  утренний прервали твой навек.    

Изменчив  рок, и может от кинжала    

Счастливейший  погибнуть человек.    

     Варнава Висконти [133]    

     

Милана  славный государь, Варнава    

Висконти,  бог разгула без препон    

И бич  страны! Кончиною кровавой    

Твой бег  к вершине власти завершен.    

Двойным  сородичем (тебе ведь он    

Был и  племянником и зятем вместе)    

В  узилище ты тайно умерщвлен, -    

Как и  зачем, не знаю я, по чести.    

     Уголино [134]    

     

Рассказ  о бедном графе Уголино    

У  каждого исторгнет плач и стон, -    

Так  жалостна была его кончина;    

Он был  близ Пизы в башню заключен    

С тремя  детьми, – год пятый завершен    

Был лишь  недавно старшим из малюток.    

Как  птица в клетке, в башне без окон    

Они  томились. Их удел был жуток.    

     

Епископ  Роджер злобной клеветой    

Достиг  того, что, в башню заточенный,    

Несчастный  граф там век окончить свой    

Был  обречен толпою возмущенной.    

И дни  его текли в тоске бездонной    

Средь  мрачных стен, как я уже сказал…    

Заплесневелый  хлеб с водой зловонной    

В обед  злосчастный узник получал.    

     

И вот  однажды, в час, когда обычно    

Ему обед  тюремщик приносил,    

У двери  звук раздался непривычный:    

Тюремщик  наглухо ее забил.    

Граф  понял все и в ужасе застыл.    

«Голодной  смерти призрак перед нами, -    

Подумал  он, – сколь жребий мой постыл!»    

И  залился обильными слезами.    

     

Тут  младший сын, трехлетний мальчуган,    

Спросил  отца: «Что плачешь ты? Скорее    

Обед бы  нам тюремщиком был дан!    

От  голода, смотри, я коченею;    

Дай мне  лепешку, и засну я с нею.    

О, если  бы навек уснуть я мог,    

Чтоб  голода не знать! Всего милее    

Мне  хлеба, хоть бы черствого, кусок».    

     

Так он  томился день-другой, стеная,    

Потом на  грудь отцовскую прилег.    

Сказал:  «Прощай, отец, я умираю!»    

И дух  свой испустил чрез краткий срок.    

Граф это  зрелище стерпеть не мог;    

В  отчаянье себе кусая руки,    

Он  закричал: «Тебя, проклятый рок,    

Виню за  все мои страстные муки».    

     

А дети,  думая, что он себе    

Кусает  руки, голодом нудимый,    

Воскликнули:  «Мы плоть свою тебе    

Отдать  готовы, наш отец родимый, -    

О, если  б накормить тебя могли мы!»    

Их  слушая, он плакал без конца,    

А через  день, в тоске невыразимой,    

Они  скончались на руках отца.    

     

Сам  Уголино тоже там скончался,    

Навек  покинув этот бренный свет,    

Где  некогда он славой красовался, -    

Подробностей  в трагедии сей нет;    

Всем  любознательным даю совет    

К поэме  обратиться бесподобной,    

В  которой Дант, Италии поэт,    

Все это  рассказал весьма подробно. [135]    

     Здесь Рыцарь и Трактирщик  преры вают рассказ монаха    

 Пролог Монастырского  капеллана    

     

    

     

«Сэр, –  рыцарь тут воскликнул, – пощадите!    

Трагедиями  нас не бремените!    

Гнетет  нас этих бедствий страшный груз.    

К  примеру, я хоть на себя сошлюсь:    

Мне  тяжко слышать, что глубоко пал    

Герой,  который в славе пребывал,    

И с  облегченьем, с радостью я внемлю    

Тому,  как наполняют славой землю,    

Как  низкий званьем славен и велик    

Стал и  пребыл. Его победный клик    

Бодрит  мне душу и дает отраду.    

Об этом  и рассказывать бы надо».    

Трактирщик  тож: «Клянусь колоколами    

Святого  Павла. Ишь как перед нами    

Он  раззвонился: «Туча, мол, сокрыла    

От них  злой рок». И что еще там было    

В  «трагедиях» его. Да просто срам    

Так  плакаться и сокрушаться нам    

Над тем,  что уж невесть когда случилось.    

И прав  сэр рыцарь, сердце омрачилось,    

Вас  слушая. Увольте, сэр монах,    

Уныние  нагнали вы и страх    

На всю  компанию. Побойтесь бога,    

Что  портить вашим спутникам дорогу!    

В  рассказах этих нету ни красы,    

Ни  радости. Хотел бы попросить    

Вас, сэр  монах, иль как вас там, сэр Питер,    

Быть  веселей, как весел ваш арбитр.    

Ведь  если б не бренчали бубенцы    

Уздечки  вашей, прежде чем концы    

Сведете  вы трагедии с концами,    

Клянусь  Фомы преславными мощами,    

Заснул  бы я и носом прямо в грязь    

Свалился  бы, чего я отродясь    

Не  позволял себе. А для чего    

Когда  рассказчику и мастерство?    

Клянусь  я небом, правы мудрецы те,    

Что  заповедали нам: «Братья, бдите:    

Кто не  обрел внимающих ушей,    

Не  соберет плодов своих речей».    

А  я, – недаром стреляный я волк, -    

В  историях уж я-то знаю толк.    

Что ж,  сэр монах, потешьте доброхота    

И  расскажите вы нам про охоту».    

«Ну  нет, – сказал монах, – пускай другой    

Вас  тешит, я ж рассказ окончил свой».    

Хозяин  наш ругнул его в сердцах,    

Крест  помянул и прах его отца    

И к  капеллану с речью обратился:    

«Друг,  сделай так, чтоб дух наш ободрился.    

А ну-ка,  сэра Питера позли    

И всю  компанию развесели.    

Не  унывай, что под тобою кляча,    

А что  уродлива она – тем паче.    

Везет  тебя кобыла – ну и ладно,    

Лишь  было б только на сердце отрадно».    

«Согласен,  сэр. – тут капеллан сказал. -    

Изволь,  хозяин, чтоб ты не скучал,    

Припомню  сказку, но коль скучно будет,    

Ты не  бранись, – другие нас рассудят».    

И с этим  за рассказ принялся он,    

Наш  простодушный, добрый наш сэр Джон. [136]    

 Рассказ Монастырского  капеллана    

     

Близ  топкой рощи, на краю лощины,    

В лачуге  ветхой, вместе со скотиной    

Жила  вдова; ей было лет немало.    

Она с  тех пор, как мужа потеряла,    

Без  ропота на горе и невзгоды    

Двух  дочерей растила долги годы.    

Какой в  хозяйстве у вдовы доход?    

С детьми  жила она чем бог пошлет.    

Себя она  к лишеньям приучила,    

И за  работой время проходило    

До ужина  иной раз натощак.    

Гуляли  две свиньи у ней и хряк,    

Две  телки с матерью паслись на воле    

И  козочка, любимица всех, Молли.    

Был  продымлен, весь в саже, дом курной, [137]    

Но пуст  очаг был, и ломоть сухой    

Ей  запивать водою приходилось -    

Ведь  разносолов в доме не водилось.    

Равно  как пища, скуден был наряд.    

От  объеденья животы болят -    

Она ж  постом здоровье укрепила,    

Работой  постоянной закалила    

Себя от  хвори: в праздник поплясать    

Подагра  не могла ей помешать.    

И устали  в труде она не знала.    

Ей  апоплексия не угрожала:    

Стаканчика  не выпила она    

Ни  белого, ни красного вина.    

А стол  вдовы был часто впору нищим,    

Лишь  черное да белое шло в пищу:    

Все  грубый хлеб да молоко, а сала    

Иль хоть  яиц не часто ей хватало.    

Коровницей  та женщина была    

И, не  печалясь, с дочерьми жила.    

Плетнем  свой двор она огородила,    

Плетень  сухой канавой окружила,    

А по  двору, как гордый кавалер,    

Ходил  петух – красавец Шантиклэр.    

И поутру  он кукарекал рано    

Звончей  и громогласнее органа,    

Что  только в праздник голос подавал.    

Соперников  петух себе не знал.    

Его  стараньем были все довольны;    

Часы на  монастырской колокольне    

Запаздывали  против петуха.    

Вдова,  на что уже была глуха,    

Но  каждый час она его слыхала.    

Его  чутьем природа управляла:    

Когда  пятнадцать градусов пройдет    

В  подъеме солнце – Шантиклэр поет.    

Зубцам  подобен крепостного вала,    

Роскошный  гребень был красней коралла,    

А клюв  его был черен, что гагат;    

Лазоревый  на лапах был наряд,    

А епанча  – с отливом золотистым,    

А когти  крепкие белы и чисты.    

Чтобы от  праздности не заскучал он,    

Семь кур  во всем супругу угождало;    

И,  золотистой свитой окружен,    

Ходил он  меж сестер своих и жен,    

А та из  них, чьи перышки всех ярче,    

Кого из  жен супруг любил всех жарче,    

Была  прекрасная мадам Пертелот.    

Свободная  от всяческих забот,    

Общительна,  учтива, добродушна,    

С  супругом ласкова, мила, послушна -    

Она так  крепко мужа оплела,    

Что для  него единственной была.    

Хвалить  ее – вот в чем ему отрада,    

И  солнцем лишь окрасится ограда,    

Уж он  поет: «Где ты, моя девица?» [138]    

(В те  времена, по-видимому, птица    

По-человечьи  говорить могла.)    

В час  утренний, когда редела мгла,    

Спал  Шантиклэр, и с ним подруги вместе    

В  каморке на засиженной насести.    

А рядом  с ним сидела Пертелот.    

Вдруг  Шантиклэр спросонья как икнет    

И от  виденья заклохтал дурного.    

Она ж  толкнула мужа дорогого    

И  говорит: «О мой супруг, проснись!    

И лучше  уж со мной ты побранись,    

Чем так  клохтать». А он в ответ:    

«Мадам!  Не пожелаю я того врагам,    

Что мне  приснилось. Вы умерьте страх:    

Ведь это  сон. Но впредь в своих мольбах    

Просите  бога, въявь бы не случилось    

Того,  что только что мне вдруг приснилось.    

А  снилось мне, что будто по двору,    

Где я  гулял (ни чуточки не вру),    

Зверь  крадется, чтоб на меня напасть,    

Похожий  на собаку, только масть    

Мне  незнакомая. Но видел ясно    

Я мех  пушистый, длинный, желто-красный;    

Конец  хвоста и кончики ушей    

Противу  шкурки были потемней.    

А морда  острая, глаза колючи -    

Они  грозили смертью неминучей.    

Вот  отчего, должно быть, я стонал».    

«И ты от  этого так духом пал?    

Прочь от  меня! Стыдись, о малодушный,    

     

Такому  трусу быть во всем послушной,    

Терпеть,  чтоб мужа так пугали сны, -    

Какой позор  и горе для жены!    

Ведь мы  хотим, чтобы супруг был смел,    

Надежен,  мудр, скупиться бы не смел,    

Чтоб не  был хвастуном, глупцом, растяпой,    

Чтоб  испугать его когтистой лапой    

Не мог  бы кот или рычаньем пес.    

Какую ты  нелепицу понес!    

Подумать  только! Ты своей любимой    

Признался  в трусости неодолимой.    

О, стыд  какой! Махрами бороды    

Цыплячье  сердце прикрываешь ты!    

Так  испугаться мог ты снов каких-то!    

И  вздумал ими, трус, пугать других ты!    

Все эти  сны – один пустой обман:    

Обжорством  порождается дурман, [139]    

Или  излишком градусов в напитке,    

Иль  испарениями, что в избытке    

Накапливает  в животе завал.    

Тебе  любой расскажет коновал,    

Что сон  твой просто от прилива желчи,    

Но сны  такие надо видеть молча.    

От этой  желчи то ль еще увидишь!    

Приснятся  стрелы или в ад ты снидешь,    

Багровый  пламень, там багряный зверь    

Тебя  укусит, распахнется дверь    

И  грызться станут малые, большие    

Собаки с  волком. Ужасы иные    

От  черной желчи угнетают нас:    

Тебе  приснится черный дикобраз,    

И черный  бык, и черные медведи,    

И черти  черные, из темной меди    

Весь закоптелый  сатанинский чан    

И что ты  черным бесом обуян.    

Могла бы  я и прочих испарений    

Приметы  рассказать и сновидений    

Пример  привесть, но будет и того,    

Что ты  услышал. Вот Катон! Его    

Считают  мудрецом, а что сказал он:    

«Не  верьте снам». Иль и Катона [140]  мало?    

С  насести нашей, о супруг, спорхни,    

Слабительного  поскорей глотни -    

И,  выгнав желчь зловредную из крови,    

Без  недугов ты будешь жить, как внове.    

Для  этого не нужен и аптекарь,    

Сама  тебе я лучший буду лекарь:    

Траву  поносную я укажу,    

А также  рвотную, и освежу    

Я кровь  твою прочисткой в два конца,    

Трава  растет у самого крыльца,    

Искать  ее далеко не придется.    

Но не  забудь, что желчь в тебе мятется:    

Смотри,  чтобы горячих испарений,    

Как  зелья вредоносного курений,    

В тебе  не разогрело солнце. Пар    

Ударит в  голову, и тотчас жар    

Тебя  тогда охватит и горячка.    

И сядет  на язык тебе болячка,    

И ты  смертельно можешь захворать.    

Два дня  не нужно ничего вкушать, -    

Одних  червей, [141]  как самой легкой пищи.    

Тебя  тогда еще сильней просвищет    

От этих  трав. Лишь только страх откинь    

И у ворот  у нас поклюй полынь,    

А к ней  прибавишь стебель чистотела,    

Чтоб  испарения изгнать из тела,    

А также  мяты и ромашки цвет:    

От  ветров, рези – лучше средства нет:    

Запор  излечат ягоды крушины,    

И  перестанешь бредить без причины.    

Хоть  неказист и едок молочай,    

Но и его  нарви и принимай.    

И,  наконец, испробуй ты кизил -    

Чтобы во  сне поменьше голосил».    

Тут  бороду когтем он почесал    

И с  важностью жене своей сказал:    

«Мадам,  благодарю вас за советы,    

Но что  касается Катона, в этом    

Я с вами  не согласен. Знаменит,    

В том спору  нет, Катон, но говорит    

О снах  превратно. Чтя святых отцов    

И  древности преславных мудрецов,    

Которые  не менее Катона    

Себя  прославили во время оно,    

На них  сошлюсь, что сны полны значенья    

И нам  сулят то радость, то мученья.    

О вещих  снах не стану спорить зря,    

О них  рассказов сотни говорят.    

Вот,  например, великий Цицерон.    

В одной  из книг рассказывает он: [142]    

Два  друга собралися в путь-дорогу,    

Обет  свершая, данный ими богу,    

И в  городе, где надо б ночевать,    

Ночлега  не могли они сыскать    

Такого,  чтоб расположиться вместе:    

Стеснилися,  как мы тут на насести,    

Паломники  со всех концов земли.    

Друзья с  трудом себе приют нашли.    

Один,  что был к удобствам равнодушней,    

Устроился  в заброшенной конюшне.    

Бок о  бок с парой упряжных волов.    

Другой  нашел себе постель и кров    

В гостинице.  Судьба того хотела.    

А ведь  судьба всегда решает дело.    

Сквозь  сон услышал тот, кто в доме спал,    

Что  будто бы его другой позвал    

И  говорит: «Увы, в хлеву воловьем,    

В навоз  уткнувшись вместо изголовья,    

Сегодня  мертвым буду я лежать.    

Покинь  скорее теплую кровать -