1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 
Будь  господь благоприятен,    

Величье  мне свое яви,    

Твой  образ, строг и благодатен,    

Пусть  светит мне лучом любви!    

     

Взволновавшаяся  толпа, забыв на минуту о своем страхе перед шпионами и мушарами, грозно  заревела:    

– Пощады!  Пощады!    

Оттягивая  время, секретарь медленно вычитывал:    

– Мишель  Жан Луи, барон Кастельно де Шалосс, повинный и уличенный в оскорблении  величества, ереси и покушении на особу короля.    

– Мои  судьи могут сами засвидетельствовать, что обвинение ложно! Нельзя признать  низвержение тирании Гизов оскорблением величества! – во весь голос крикнул  Кастельно и мужественно обратился к палачу: – А теперь делай свое дело!    

Но  палач, заметив легкое движение на трибунах, решил оттянуть время и сделал вид,  будто подправляет свой топор.    

– Топор  порядком затупился, господин барон, – сказал он ему вполголоса, – а  вы стоите того, чтобы помереть с первого удара… И кто знает, что может дать  одна минута… Сдается мне, что дела там складываются вам на пользу…    

Толпа  снова зашумела:    

– Пощады!  Пощады!    

В эту  минуту Габриэль, отбросив всякую осторожность, громко воззвал к Марии Стюарт:    

– Пощады,  королева!    

Мария  обернулась, увидела его пронизывающий взгляд, поняла всю силу его отчаяния и  бросилась на колени перед королем:    

– Государь,  на коленях молю вас! Спасите хоть одну единственную душу!    

– Государь! –  с другой стороны взывал герцог Немур. – Неужто мало пролито крови?  Привстаньте, государь! Достаточно одного вашего взгляда, чтоб помиловать его!    

Франциск  вздрогнул. Эти слова поразили его, и он решительно протянул королеве руку.    

Папский  нунций сурово одернул его:    

– Помните,  что вы христианнейший король из королей!    

– Вот  именно, христианнейший! – твердо сказал Франциск. – Да будет барон де  Кастельно помилован!    

Но  кардинал Лотарингский, услыхав первые же слова, торопливо махнул рукой палачу.    

И когда  Франциск произнес: «помилован», голова Кастельно уже катилась по ступеням  эшафота…    

На  следующий день принц Конде отбыл в Наварру.    

 XXX.    

ПОЛИТИКА НА ИНОЙ МАНЕР    

     

После  этой страшной церемонии состояние здоровья Франциска II, и без того не  блестящее, заметно ухудшилось.    

Месяцев  семь спустя, в конце ноября 1560 года когда по случаю созыва Генеральных штатов  двор находился в Орлеане, семнадцатилетний король слег.    

В ночь  на 4 декабря у постели короля разыгрывалась душераздирающая драма, развязка  которой зависела от исхода болезни сына Генриха II.    

В  нескольких шагах от забывшегося сном больного и стоявшей рядом заплаканной  Марии Стюарт сидели друг против друга мужчина и женщина.    

Это были  Карл Лотарингский и Екатерина Медичи. Екатерина Медичи, никому не прощавшая зла  и затаившаяся было поначалу, неожиданно пробудилась от своего недолгого сна.  Толчком к этому послужила Амбуазская смута.    

Все  растущая злоба против Гизов толкала ее в бурное море политики, и за эти семь  месяцев она уже успела заключить тайный союз с принцем Конде и Антуаном  Бурбонским и даже – опять же тайком – помирилась со старым  коннетаблем Монморанси. Во имя одной ненависти она забывала другую.    

Но Гизы  тоже не дремали. Они созвали в Орлеане Генеральные штаты и обеспечили себе этим  преданное большинство. На созыв Генеральных штатов они пригласили короля  Наваррского и принца Конде.    

Екатерина  Медичи тут же поспешила предупредить их о грозящей им опасности, но, когда  кардинал Лотарингский именем короля обещал им неприкосновенность, оба они все  же явились в Орлеан.    

В первый  же день их приезда Антуан Наваррский был подвергнут домашнему аресту, а принц  Конде брошен в темницу. Затем особо назначенная комиссия рассмотрела дело Конде  и под давлением Гизов вынесла ему смертный приговор.    

Для  приведения приговора в исполнение не хватало только подписи канцлера л'Опиталя.    

И в этот  поздний час, 4 декабря, должно было решиться, кто возьмет верх: либо партия  Гизов во главе с Франциском и Карлом Лотарингским, либо Бурбоны, которыми тайно  руководила Екатерина Медичи.    

Судьба тех  и других была в слабых руках этого задыхающегося от боли венценосного юноши.  Если Франциск II протянет еще хоть несколько дней, принц Конде будет казнен,  короля Наваррского подколют в какой-нибудь драке, Екатерину Медичи вышлют во  Флоренцию, и благодаря Генеральным штатам Гизы станут безграничными  властителями, а может быть, и коронованными повелителями.    

Если же  молодой король умрет раньше, чем оба его дражайшие дядюшки избавятся от своих  врагов, то борьба возобновится, но при обстоятельствах, далеко не благоприятных  для них.    

Таким  образом, в эту холодную декабрьскую ночь Екатерина Медичи и Карл Лотарингский  не находили себе места от беспокойства. Впрочем, волновала их не столько жизнь  или смерть молодого короля, сколько собственная победа или поражение. Одна лишь  Мария Стюарт, самоотверженно ухаживая за своим любимым супругом, не ломала себе  голову над тем, что сулит ей будущее.    

Но не  следует думать, будто взаимная глухая ненависть Екатерины и кардинала хоть в  какой-то мере отражалась в их поведении или в словах. Напротив, никогда они не  были столь учтивы и столь благожелательны друг к другу, как сейчас.    

И как  раз в ту минуту, когда Франциск заснул, они, давая пример нежнейшей дружбы,  вполголоса делились своими заветными, задушевными мыслями. Оба они придерживались  правил итальянской политики, образчики которой мы уже видели в действии:  Екатерина, как всегда, скрывала свои тайные мысли, а Карл Лотарингский, как  всегда, делал вид, будто он ни о чем не подозревает.    

Так они  и беседовали, уподобившись двум шулерам, которые играют по-своему честно, хотя  и пользуются краплеными картами.    

– Да,  государыня, – вздыхал кардинал, – да, этот бестолковый канцлер  л'Опиталь упорствует в своем нежелании подписать приговор принцу. До чего же  вы, государыня, были правы, когда полгода назад открыто противились его  назначению вместо Оливье!    

– Разве  так? И нет иной возможности преодолеть его сопротивление? – спросила  Екатерина, которая сама же внушила л'Опиталю мысль об этом сопротивлении.    

– Я  его запугивал, я перед ним заискивал, я всячески его улещал, – уверял Карл  Лотарингский, – но он остался непреклонен.    

– Но  почему не воздействует на него герцог?    

– Ничто  не может стронуть с места овернского мула! К тому же мой брат объявил, что не  намерен вмешиваться в это дело.    

– В  этом-то и главное препятствие! – заметила Екатерина, с трудом скрывая свою  радость.    

– Но  есть один способ, которым можно обойти всех канцлеров мира.    

– Есть  способ? Какой же?    

– Дать  подписать приговор королю!    

– Королю?  Разве король имеет на это право?    

– Да,  и в крайнем случае мы к нему прибегнем.    

– Но  что скажет канцлер? – заволновалась Екатерина.    

– Поворчит,  по своему обыкновению, погрозит, что вернет печать… – спокойно ответил  Карл Лотарингский.    

– А  если он действительно вернет ее?    

– Тем  лучше! Помимо всего, мы еще и избавимся от крайне неприятного надзора!    

Помолчав,  Екатерина спросила:    

– Когда,  по-вашему, должен быть подписан приговор?    

– В  эту же ночь, государыня.    

– А  когда он будет приведен в исполнение?    

– Завтра.    

Королеву  бросило в дрожь.    

– В  эту ночь! Завтра! И не думайте об этом! Король болен, слаб, он в полузабытьи,  он даже не способен понять, чего вы от него требуете…    

– Для  того чтобы подписать, понимать не нужно.    

– Но  он же пера в руке не удержит!    

– Его  руку можно направить, – продолжал Карл Лотарингский, наслаждаясь ужасом,  который сквозил во взгляде его любезной собеседницы.    

– Прислушайтесь  к моему совету, кардинал, – многозначительно проговорила Екатерина. –  Конец моего несчастного сына ближе, чем вы предполагаете… Знаете ли вы, что мне  сказал Шапелен, главный врач? Чудом будет, если он доживет до завтрашнего  вечера!    

– Тем  больше причин у нас поторопиться, – холодно заметил кардинал.    

– Хорошо,  но если Франциска Второго завтра не станет, на престол взойдет Карл Девятый и  регентом при нем будет, вероятно, король Наваррский. Какой страшный счет он  предъявит вам за позорную гибель своего брата! Не придется ли вам на себе  узнать, что такое суд и приговор?    

– Э,  государыня, кто ничем не рискует, тот никогда не выигрывает! – горячо  воскликнул раздосадованный кардинал. – И потом, кто знает, будет ли Антуан  Наваррский регентом? Кто знает, не ошибся ли этот самый Шапелен? Король-то  все-таки жив!    

– Тише,  дядя! – замахала руками Мария Стюарт. – Вы разбудите короля… Глядите,  вы же его разбудили…    

– Мари…  Где ты? – раздался слабый голос Франциска.    

– Я  здесь, рядом с вами, государь.    

– Как  тяжело… Голова как в огне… А в ухе будто все время кинжалом вращают. Эх, все  кончено, со мною все кончено…    

– Не  говорите так! – разрыдалась Мария.    

– Бедная,  милая Мари! А где Шапелен?    

– В  соседней комнате. А здесь ваша матушка и мой дядя кардинал. Хотите на них  взглянуть?    

– Нет,  нет, только на тебя, Мари… Повернись немного в сторону… Вот так… Чтобы мне хоть  разок еще поглядеть на тебя…    

– Мужайтесь, –  заговорила Мария, – бог милостив…    

– Тяжело…  Я ничего не вижу… плохо слышу… Мари, где твоя рука?..    

– Вот  она… – всхлипнула Мария, припав головой к плечу мужа.    

– Душа  моя принадлежит богу, а сердце – тебе, Мари! Навсегда!.. И умереть в  семнадцать лет!..    

– Нет,  нет, вы не умрете! Боже, за что такая кара?    

– Не  плачь, Мари… Мы встретимся там… В этом мире я ни о чем не жалею, только о тебе…  Мне кажется, что без меня ты будешь страдать… ты будешь одинока… Бедная ты  моя… – Обессилев, король откинулся на подушки и погрузился в тяжелое  молчание.    

– Нет,  вы не умрете, вы не умрете, государь! – воскликнула Мария. –  Слушайте, еще есть одна последняя возможность, и я верю в нее…    

– Что  вы этим хотите сказать? – удивилась Екатерина.    

– Да, –  ответила Мария, – короля еще можно спасти, он будет спасен. Существует на  свете один знаменитый человек, тот самый, что спас в Кале жизнь моему дяде…    

– Метр  Амбруаз Парэ? – спросил кардинал.    

– Да,  метр Амбруаз Парэ! Могут сказать, что он окаянный еретик и что если он даже  согласится помочь королю, то доверять ему все равно нельзя…    

– Это  сущая правда, – перебила ее Екатерина Медичи.    

– А  если я ему доверяю? Я! – воскликнула Мария. – Истинный гений не  бывает предателем! Тот, кто велик, государыня, тот и благороден! Я послала за  ним надежного друга, который обещал сегодня же его привести.    

– И  кто же этот друг? – спросила Екатерина.    

– Это  граф Габриэль де Монтгомери.    

И не  успела Екатерина рта раскрыть от возмущения, как госпожа Дейелль, первая  статс-дама Марии Стюарт, вошла в комнату и доложила своей госпоже:    

– Граф  Габриэль де Монтгомери прибыл и ждет приказаний, государыня!    

– О,  пусть он войдет! Пусть войдет! – с надрывом крикнула Мария.    

 XXXI.    

ПРОБЛЕСК НАДЕЖДЫ    

     

– Погодите! –  властно отчеканила Екатерина Медичи. – Не впускайте этого человека, пока я  не уйду. Возможно, вы и жаждете доверить жизнь сына тому, кто лишил жизни его  отца, но я-то отнюдь не желаю снова видеть и слышать убийцу моего супруга! Все  это возмутительно, а посему я удаляюсь до его прихода. – И она вышла, даже  не взглянув на своего умирающего сына. Но зато, уходя в свои покои, она  намеренно не задернула портьеру и, захлопнув дверь, тут же жадно приникла к  замочной скважине, дабы слышать и видеть все, что произойдет в комнате короля.    

Габриэль  вошел в сопровождении госпожи Дейелль, преклонил колено, поцеловал руку  королеве и низко поклонился кардиналу.    

– Что  скажете? – нетерпеливо спросила Мария Стюарт.    

– Скажу,  государыня, что я уговорил метра Парэ. Он здесь.    

– Благодарю,  благодарю вас, преданный друг!    

– Но  разве королю стало хуже, государыня? – шепотом спросил Габриэль, с беспокойством  взглянув на бледного и неподвижного Франциска II.    

– Увы,  никакого улучшения! – всхлипнула королева. – Трудно вам было  уговорить метра Амбруаза?    

– Не  слишком, государыня. Его и раньше приглашали, но в таких выражениях, что ему  оставалось только отказаться. Ему заявляли, что он должен честью и головою  поручиться за жизнь короля, даже не осмотрев его. От него не скрывали, что он,  как протестант, опасен для гонителя протестантов. Словом, к нему проявили  столько недоверия, ему ставили такие жесткие условия, что он вынужден был  наотрез отказаться. Впрочем, посланцы не выказывали особой настойчивости!    

– Неужели  они в такой форме передали наши предложения господину Парэ? – усомнился  кардинал. – Но ведь мы лично, мой брат и я, два или три раза посылали к нему  людей, и всегда они возвращались с отказом, с непонятными отговорками. А мы-то  думали, что наши посланцы – вполне надежные люди!    

– Так  ли оно было, ваше преосвященство? – усмехнулся Габриэль. – Метр Парэ  принял иное решение после того, как я передал ему милостивые слова королевы. Он  убежден, что его намеренно, с преступной целью не желали допустить к больному  королю.    

– Тогда  я начинаю понимать! – ответил Карл Лотарингский и прибавил тихо: – Я  узнаю в этом милую ручку королевы Екатерины… И в самом деле: ей крайне не  выгодно спасти собственного сына…    

Между  тем Мария Стюарт, предоставив кардиналу разбираться в том, что случилось, снова  обратилась к Габриэлю:    

– Так  метр Парэ последовал за вами?    

– По  первому моему слову!    

– Он  здесь?    

– Он  ждет вашего разрешения войти.    

– Пусть  сейчас же войдет! Сейчас же!    

Габриэль  вышел и через мгновение вернулся вместе с хирургом.    

Спрятавшись  за дверью, Екатерина затаила дыхание.    

Мария  Стюарт подбежала к Амбруазу и, взяв его за руку, повела к постели больного,  отрывисто бросая на ходу:    

– Спасибо,  что вы пришли, метр… Я надеюсь на вашу преданность, так же как и на вашу науку…  Пойдемте скорее к постели короля…    

Не успел  Амбруаз Парэ опомниться, как уже стоял перед королем. Тот едва слышно стонал.  Хирург внимательно всмотрелся в его осунувшееся, словно иссушенное страданиями  лицо. Потом наклонился над тем, кто был для него только больным, и осторожно  прощупал опухоль.    

Король  почувствовал легкое прикосновение руки врача, но не смог приподнять отяжелевшие  веки.    

– Ох,  болит! – жалобно прошептал он. – Больно… Неужели вы не поможете  мне?..    

В  комнате было темновато, и Амбруаз жестом попросил Габриэля придвинуть к нему  светильник, но Мария опередила Габриэля и сама посветила хирургу.    

Тщательное  и молчаливое обследование длилось минут десять. Потом Амбруаз Парэ –  строгий, задумчивый – встал и задернул полог постели.    

Мария  Стюарт не смела нарушить его глубокое раздумье и только с тревогой следила за  выражением лица Амбруаза Парэ. Что-то он скажет? Каков будет приговор?    

Прославленный  целитель низко опустил голову, и королеве почудился в этом смертельный  приговор.    

– Ну  что? – прошептала она, не в силах совладать со своею тревогой. –  Неужели никакой надежды?    

– Только  одна и осталась, государыня, – ответил Амбруаз.    

– Но  одна все-таки есть!    

– Да,  есть, но увы, она тоже не бесспорна, и если бы… если бы…    

– Что –  если бы?    

– Если  бы тот, кого я должен спасти, не был королем…    

– Спасите  его, обращайтесь с ним, как с простым смертным! – воскликнула Мария.    

– А  если у меня не получится? – возразил Амбруаз. – Один господь  всемогущ. Не обвинят ли меня в сознательном убийстве? Ведь я гугенот…    

– Послушайте, –  перебила его Мария, – если он выживет, я буду всю свою жизнь благословлять  вас, если же он… если погибнет, я буду защищать вас до самой своей смерти!  Попытайтесь! Умоляю вас! Вы говорите, что это последняя возможность. Боже мой,  было бы преступлением отказаться от нее!    

– Вы  совершенно правы, государыня. Я попытаюсь… если мне позволят… Если вы сами  дадите мне согласие, ибо не скрою от вас – способ, о котором я говорю,  нов, необычен и может со стороны показаться чересчур смелым!    

– В  самом деле? – ужаснулась Мария. – И нет никакого другого?    

– Никакого,  государыня. И есть еще время его применить. Через сутки, даже через двенадцать  часов будет поздно. В голове короля образовался гнойник, и если немедленно его  не вскрыть, то гной попадет в мозг – и смерть наступит мгновенно.    

– И  вы хотите сделать эту операцию сейчас же, на месте? – спросил  кардинал. – Этой ответственности я на себя взять не могу!    

– Вот  вы уже и сомневаетесь! – усмехнулся Амбруаз. – Нет, для этого мне  нужен дневной свет, а кроме того, я должен все хорошенько обдумать, проверить  свою руку, проделать кое-какие опыты. Но завтра в девять часов я могу быть  здесь. При операции можете присутствовать вы, государыня, вы, монсеньер  главнокомандующий, ну и, возможно, еще несколько человек, исключительно  преданных королю! Лишних никого, в особенности врачей! Утром я расскажу вам,  что и как намерен предпринять, и тогда, если вы дадите согласие, я с божьей  помощью использую эту последнюю возможность.    

– А  до завтра с королем ничего не случится? – спросила королева.    

– Ничего,  государыня… Но особенно важно, чтоб король хорошо отдохнул и набрался сил перед  операцией. Вот здесь, на столе, освежительное питье, я к нему прибавлю две  капли эликсира. Пусть король сейчас же это примет, и вы увидите, что сон его  станет спокоен и глубок. А вы следите… по возможности сами следите, чтоб никто  не потревожил его сон.    

– Не  беспокойтесь, метр. Я всю ночь не отойду от него, – заверила хирурга  Мария.    

– Это  очень существенно, – заключил Амбруаз Парэ. – Теперь мне здесь больше  делать нечего, и я, с вашего позволения, государыня, удалюсь.    

– Идите,  метр, идите, я заранее благодарю и благословляю вас! До завтра! – ответила  Мария.    

– До  завтра, государыня, – сказал Амбруаз. – Надейтесь!    

– Я  все время буду молиться! А вас, граф, – обратилась Мария к  Габриэлю, – я еще раз благодарю! Завтра будьте непременно здесь!    

– Непременно,  государыня, – отозвался Габриэль и, поклонившись королеве и кардиналу, удалился  вместе с хирургом.    

«Но я, я  тоже там буду! – подумала Екатерина Медичи, все еще стоявшая за  дверью. – Да, я буду там! Этот Парэ – смелый человек. Он, пожалуй, и  впрямь спасет короля и тем самым погубит и свою партию, и принца Конде, и меня  заодно! Вот сумасшедший! Я тоже буду там!»    

 XXXII.    

КАК НУЖНО ОХРАНЯТЬ СОН    

     

Екатерина  Медичи постояла еще немного за дверью, хотя в спальне короля, кроме кардинала и  Марии Стюарт, никого не было и подслушивать, в сущности, было нечего. Мария  Стюарт дала Франциску успокоительное снадобье, и он, как обещал Амбруаз Парэ,  погрузился в спокойный сон.    

Наконец  в спальне настала глубочайшая тишина: кардинал, размышляя, сидел в кресле,  Мария, преклонив колени, молилась.    

Тогда  Екатерина Медичи потихоньку вернулась к себе, чтобы, как и кардинал,  поразмыслить о делах.    

А между  тем, если б она задержалась хоть на несколько мгновений, то узнала бы некоторые  вещи, поистине достойные ее внимания. Помолившись, Мария Стюарт обратилась к  кардиналу:    

– Вам,  дядя, стоит хоть немного отдохнуть, а если будет нужно, я вас позову.    

– Нет, –  возразил кардинал, – герцог де Гиз сказал мне, что перед отъездом лично  проведает короля, и я обещал подождать его здесь. Кстати, не он ли идет?    

– О,  только бы он не разбудил короля! – воскликнула Мария и бросилась к двери.    

Герцог  де Гиз вошел бледный, возбужденный. Даже не поклонившись королеве и не спросив  о здоровье короля, он сразу же подошел к брату, отвел его к окну и начал без  предисловий:    

– Ужасная  новость!    

– Что  случилось? – забеспокоился Карл Лотарингский.    

– Коннетабль  де Монморанси во главе полутора тысяч всадников покинул Шантильи! Чтобы скрыть  свое продвижение, он миновал Париж, и от Экуэна и Корбейля двинулся на Питивье  через Эссонскую долину. Завтра он будет со своим отрядом у ворот Орлеана.    

– Это  и в самом деле ужасно! – произнес ошеломленный кардинал. – Старый  проходимец хочет спасти своего племянника! Держу пари, что его вызвала  Екатерина Медичи.    

– Нужно  думать не о ней, а о себе, – зло усмехнулся герцог. – Что теперь  делать?    

– Выступить  с нашими силами навстречу коннетаблю!    

– И  вы сможете удержаться в Орлеане, если меня не будет?    

– Увы,  на это трудно рассчитывать. Жители Орлеана – народ грубый, да, кстати, еще  и гугеноты. Они тянутся к Бурбонам… Хорошо, что хоть за нас Генеральные штаты.    

– Но  против нас л'Опиталь, имейте в виду. Трудное положение! А как король? –  спросил герцог, вспомнив в минуту опасности о последней своей надежде.    

– Королю  худо, – ответил кардинал. – Но Амбруаз Парэ прибыл в Орлеан по  приглашению королевы и берется завтра утром произвести какую-то отчаянную, но  совершенно необходимую операцию, которая может привести к счастливому исходу.  Будьте здесь к девяти часам, чтобы поддержать Амбруаза, если понадобится.    

Герцог  кивнул головой:    

– Конечно,  это единственная наша надежда: наше влияние кончится вместе с жизнью Франциска  Второго! А для нас было бы неплохо отправить навстречу коннетаблю прелестный  подарок – голову его племянника Конде. Это бы его устрашило, а может, и  заставило бы пойти на попятную.    

– Да,  это было бы весьма убедительно, – поразмыслив, заявил кардинал.    

– Но  проклятый л'Опиталь всему мешает!    

– Если  бы вместо его подписи на приговоре стояла подпись короля, – продолжал Карл  Лотарингский, – все бы стало на свои места! Приговор был бы приведен в  исполнение завтра же утром, еще до прибытия Монморанси.    

– Это  было бы не слишком законно, но вполне реально.    

И Карл  Лотарингский горячо подхватил:    

– Тогда,  брат, вам нечего здесь делать, а отдохнуть вам необходимо. Скоро пробьет два  часа. Идите! Я попытаю счастья!    

– Что  вы затеяли? – спросил герцог. – Вы, любезнейший братец, не делайте  ничего непоправимого, не посоветовавшись со мной.    

– Не  беспокойтесь! Если я добьюсь своего, то еще до света разбужу вас, чтобы все  уладить!    

– В  час добрый, – произнес герцог. – Если вы так обещаете, я, пожалуй,  пойду, потому что действительно чертовски устал. Но будьте осторожны!    

И на сей  раз, обратившись к Марии Стюарт, произнес несколько соболезнующих слов и вышел,  стараясь ступать как можно тише.    

Тем  временем кардинал, подсев к столу, написал копию судебного приговора, встал и  направился к постели короля.    

Но Мария  Стюарт стала перед ним и остановила его жестом.    

– Куда  вы идете? – тихо и властно спросила она.    

– Государыня,  необходимо, чтоб король подписал вот эту бумагу…    

– Единственное,  что необходимо, – это дать покой королю!    

– Требуется  только его имя на краю бумаги, и я не стану больше его тревожить.    

– Но  для этого вам придется его разбудить, а этого я не допущу!… Притом в таком  состоянии он не удержит пера в руке.    

– Я  подержу перо за него!    

Но Мария  Стюарт властно оборвала:    

– Я  уже сказала: я не позволю!    

Кардинал  был поражен: такого препятствия он никак не предвидел, но тем не менее  вкрадчиво продолжал:    

– Выслушайте  меня, государыня. Тут дело идет о вашей и нашей жизни! Слушайте хорошенько:  нужно, чтобы эта бумага была подписана королем до восхода солнца, иначе мы все  погибнем!    

Но Мария  спокойно возразила:    

– Это  меня не касается.    

– Наоборот!  Наша гибель – это ваша гибель, поймите же!    

– Не  все ли мне равно? Ваши честолюбивые расчеты меня не волнуют! У меня один  расчет: спасти того, кого я люблю! Метр Парэ доверил мне охранять покой короля,  и я запрещаю вам его нарушать! Я запрещаю! Пока в короле теплится еще дыхание,  я буду оберегать последний его вздох от ваших коварных придворных интриг! Я  содействовала укреплению вашей власти, дядюшка, пока Франциск был на ногах, но  я готова лишить вас этой власти теперь, когда нужно беречь его покой. И никто в  мире ни под каким предлогом не лишит его благодатного отдыха!    

– Но  если основания столь важны…    

– Нет  на свете такого предлога, чтобы нарушить сон короля!    

– И  все-таки нужно! – воскликнул Карл Лотарингский. Ему стало в конце концов  досадно тратить столько времени на препирательства со своей юной  племянницей. – Интересы государства превыше вашей чувствительности, мне  нужна подпись короля незамедлительно, и я ее получу!    

– Вы  ее не получите, кардинал!    

Кардинал  сделал еще один шаг к постели короля, и тогда Мария Стюарт стала перед ним  вплотную, преграждая дорогу.    

Охваченные  гневом, королева и министр смотрели друг другу в глаза.    

– Я  пройду, – глухо бросил Карл Лотарингский.    

– И  вы осмелитесь поднять руку на меня!    

– Но  вы моя племянница!    

– Я  не ваша племянница. Я – ваша королева! Это было сказано так твердо, с  таким достоинством, что кардинал отступил.    

– Да,  ваша королева, – повторила Мария, – и если вы посмеете сделать хоть  шаг, хоть движение, я тут же позову стражу, и вы, дядя, будете по моему приказу  арестованы! Я, королева, обвиню вас в оскорблении величества!    

– Какой  позор! – пробормотал потрясенный кардинал.    

– А  кто из нас его вызвал?    

Огненный  взгляд, раздутые ноздри, прерывистое дыхание Марии – все показывало, что  она приведет свою угрозу в исполнение.    

Но  вместе с тем она была так прекрасна, так благородна и в то же время так  трогательна, что даже каменное сердце кардинала дрогнуло.    

Государственные  интересы были сломлены голосом сердца. Кардинал глубоко вздохнул.    

– Ну  что ж, я подожду, когда он проснется.    

– Благодарю  вас, – грустно сказала Мария.    

– Но  только лишь он проснется… – начал было Карл Лотарингский.    

– Если  он сможет выслушать и отвечать вам, дядюшка, я не стану противиться.    

Кардиналу  пришлось довольствоваться этим обещанием. Он вернулся к столу. Мария же снова  подошла к аналою. Он ждал, она надеялась.    

В  течение долгих часов бессонной ночи Франциск ни разу не проснулся. Амбруаз Парэ  не обманул. Первый раз за время болезни король провел всю ночь в глубоком и  спокойном сне. Правда, время от времени он ворочался, жалобно стонал, бормотал  что-то и снова впадал в забытье… Кардинал каждый раз торопливо поднимался с  места и каждый раз разочарованно усаживался в кресло. И, сжимая в руке  бесполезный приговор, он смотрел, как тускнеют и догорают свечи, как холодный  декабрьский рассвет уже белеет в окнах.    

Наконец,  когда пробило восемь часов, король очнулся, открыл глаза и позвал:    

– Мари?  Ты здесь, Мари?    

– Я  здесь, – ответила Мария.    

Карл  Лотарингский подошел с бумагой в руке.    

Время  еще было: долго ли поставить эшафот? Но в это же время вошла в королевскую  спальню Екатерина Медичи.    

«Слишком  поздно! – подумал кардинал. – Судьба от нас отвернулась! Теперь, если  Амбруаз не спасет короля, нам смерть!»    

 XXXIII.    

СМЕРТНЫЙ ОДР КОРОЛЕЙ    

     

Екатерина  Медичи тоже в эту ночь не тратила даром времени. Она отправила к королю  Наваррскому кардинала Турнонского и заключила с Бурбонами письменное  соглашение. Затем до рассвета она приняла канцлера л'Опиталя, который сообщил  ей о предстоящем приезде в Орлеан ее союзника – коннетабля. Она рассказала  л'Опиталю все, что происходило в спальне короля, и тот обещал ей к девяти часам  прибыть в большой зал ратуши, находившийся рядом с королевскими покоями, и  привести с собой сторонников Екатерины. Наконец, она вызвала к половине  девятого Шапелена и еще двух-трех королевских врачей, которые в силу  собственной их посредственности ненавидели гениального Амбруаза Парэ.    

Когда  все предосторожности были приняты, она раньше всех появилась в комнате короля,  который только что проснулся. Она сначала подошла к постели сына, постояла  несколько мгновений, поникнув головой, как и подобает скорбящей матери,  поцеловала его повисшую руку, уронила несколько слезинок и села в кресло с  таким расчетом, чтобы не спускать с него глаз.    

Герцог  де Гиз вошел сразу же за ней. Обменявшись несколькими словами с Марией, он  подошел к брату и спросил:    

– Вы  успели что-нибудь сделать?    

– Увы,  я ничего не добился.    

– Счастье  против нас. Сегодня с утра в приемной Антуана Наваррского толпится народ.    

– Что  слышно о Монморанси?    

– Ничего.  Очевидно, он подходит к городским воротам.    

– Если  Амбруазу Парэ не удастся операция, прощай наше счастье, – уныло заметил  Карл Лотарингский.    

В это  время появились врачи, приглашенные Екатериной Медичи.    

Екатерина  самолично подвела их к постели больного, у которого возобновились боли. Врачи  один за другим обследовали больного, а потом отошли в угол комнаты  посоветоваться между собой. Шапелен предлагал некую припарку, чтобы вытянуть  гной наружу, двое других настаивали на том, чтобы влить в ухо какую-то  микстуру.    

Они как  раз собирались остановиться на последнем средстве, когда вошел в сопровождении  герцога де Гиза Амбруаз Парэ.    

Обследовав  состояние больного, Парэ присоединился к своим коллегам.    

Амбруаз  Парэ был личным врачом герцога де Гиза, его научная слава уже упрочилась, и с  таким авторитетом, как у него, нельзя было не считаться. Врачи ему сообщили о  своем решении.    

– Тут  лекарства бесполезны, – громко заявил Амбруаз Парэ, – надо спешить,  ибо гной вот-вот проникнет в мозг.    

– Так  поторопитесь же, ради всего святого! – воскликнула Мария Стюарт, расслышав  его слова.    

Екатерина  Медичи и оба брата Лотарингские подошли к врачам и включились в разговор.  Шапелен обратился к Парэ:    

– Можете  ли вы предложить, метр, другие средства? Более верные, чем наши?    

– Могу.    

– Какие  именно?    

– Нужно  сделать трепанацию черепа.    

– Трепанацию  черепа – королю? – в ужасе воскликнули все трое.    

– А  в чем она состоит? – спросил герцог де Гиз.    

– Эта  операция еще малоизвестна, ваша светлость, – отвечал Амбруаз. – Дело  в том, чтобы неким инструментом проделать в боковой части черепной коробки  небольшое отверстие, величиной с мелкую монету.    

– Боже  милосердный! – с негодованием вскрикнула Екатерина Медичи. – И вы  осмелитесь занести нож над головой короля?!    

– Осмелюсь,  государыня!    

– Но  это же убийство! – продолжала Екатерина.    

– Государыня, –  доказывал ей Амбруаз, – пробуравить череп осторожно, по правилам  науки, – это не то, что раздробить его тяжелым палашом! А разве мы не  умеем залечивать раны!    

– Но  можете ли вы, метр, ручаться за жизнь короля? – спросил кардинал.    

– Один  бог волен в жизни и в смерти нашей. Вы это, господин кардинал, знаете лучше  меня. Я могу вас заверить в другом: иного выхода нет! Это единственная  возможность, но она, конечно, только возможность.    

– Но,  однако, вы говорите, что ваша операция может пройти удачно! Не так ли,  Амбруаз? – обратился к нему герцог де Гиз. – Скажите, вам уже  приходилось делать ее? И с каким успехом?    

– Да,  монсеньер. Совсем недавно я оперировал так господина де ла Бретеш, что  проживает по улице Гарпий, под Красной Розой, а если угодно вашей светлости  вспомнить, такую же операцию я сделал господину де Пьенн во время осады Кале…    

Должно  быть, Амбруаз Парэ не без умысла вспомнил об осаде Кале, ибо герцог де Гиз не  мог остаться равнодушным к этому факту.    

– А  ведь и в самом деле… – сказал герцог де Гиз. – Ну что ж, теперь я уже  не могу колебаться… На операцию я согласен!    

– И  я, – заявила Мария Стюарт.    

– Но  только не я! – воскликнула Екатерина.    

– Государыня,  но ведь вам говорят, что это последняя возможность! – возразила ей Мария.    

– А  кто говорит? – переспросила Екатерина. – Амбруаз Парэ – еретик!  Другие врачи так не думают!    

– Вот  именно, государыня, – подтвердил Шапелен, – мы все возражаем против  предложения метра Парэ.    

– Вот  видите! – торжествовала Екатерина.    

Тогда  герцог де Гиз, вне себя от бешенства, подошел к Екатерине, отвел ее в сторону и  сдавленным шепотом сказал ей:    

– Слушайте,  государыня, ведь вы хотите, чтобы ваш сын умер и чтобы уцелел ваш принц Конде!  Вы столковались с Бурбонами, с Монморанси! Сделка состоялась! Я знаю все!  Берегитесь!    

Но  Екатерина была не из тех, кого можно запугать. Герцог де Гиз просчитался. Она  поняла, что тут нужна решительность, если уж герцог стал играть в открытую. Она  бросила на него испепеляющий взгляд, затем метнулась к двери и распахнула ее  настежь:    

– Канцлер,  сюда!    

Канцлер  л'Опиталь, согласно приказанию, ожидал и соседнем зале; при нем были все  сторонники Екатерины Медичи, каких ему удалось собрать.    

Услышав  возглас Екатерины, он двинулся вперед. У открытой двери столпились любопытные  придворные.    

– Господин  канцлер, – повысила голос Екатерина, – над особой короля желают  произвести операцию, тяжелую и безнадежную. Метр Парэ намеревается просверлить  ему голову каким-то инструментом. Я, мать короля, и со мною три врача… мы не  допустим этого преступления. Учтите это, господин канцлер!    

– Закрыть  дверь! – крикнул герцог де Гиз.    

Несмотря  на ропот придворных, Габриэль все же захлопнул дверь. Канцлер остался в  королевской спальне.    

– Господин  канцлер, – обратился к нему герцог де Гиз, – примите к сведению, что  операция эта необходима и что мы, королева и я, ручаемся если не за исход ее,  то за мастерство хирурга.    

– А  я, – воскликнул Амбруаз Парэ, – беру на себя всю ответственность,  какая падет на меня! Да, я отдам свою жизнь, если не сумею спасти жизнь короля!  Но время проходит! Посмотрите на короля!    

И в  самом деле, Франциск II лежал бледный, неподвижный. Казалось, что он уже ничего  не видит, ничего не слышит. Он даже не отвечал на слова Марии, обращенные к  нему.    

– Так  поторопитесь же, – сказала Мария Амбруазу, – поторопитесь, во имя  господа! Попытайтесь спасти жизнь короля!    

Канцлер  невозмутимо заявил:    

– Я  не могу вам препятствовать, но мой долг велит мне учесть пожелание королевы  Екатерины.    

– Господин  л'Опиталь, вы больше не канцлер, – холодно произнес герцог де Гиз и  обратился к хирургу: – Действуйте, Амбруаз!    

– Тогда  мы, врачи, удаляемся, – сказал Шапелен.    

– Пусть  так, – отвечал Амбруаз. – Но теперь я требую абсолютной тишины. С  вашего позволения, господа, лучше бы всем вам выйти. Если я здесь хозяин, мне  одному за все и отвечать.    

За эти  минуты Екатерина Медичи не проронила ни слова. Она неподвижно стояла у окна и  смотрела на двор ратуши, откуда доносился какой-то шум. Но в комнате на этот  шум никто не обратил внимания.    

Все  напряженно следили за Амбруазом Парэ, который с завидным самообладанием готовил  инструменты.    

Но едва  он наклонился над постелью Франциска, шум снаружи усилился и докатился до  соседнего зала. Злобная, торжествующая улыбка пробежала по бледным устам  Екатерины. Дверь с силой распахнулась, и коннетабль Монморанси в полном  вооружении показался на пороге.    

– Вовремя! –  вскричал он.    

– Что  это значит? – произнес герцог де Гиз, хватаясь за клинок.    

Амбруаз  Парэ поднял голову и остановился. Двадцать дворян, сопровождавших Монморанси,  ворвались вместе с ним в королевскую спальню. Вполне понятно, что в этих  условиях удалить их из комнаты было просто невозможно.    

– Если  так, – с досадой буркнул Амбруаз Парэ, – я отказываюсь от операции!    

– Метр  Парэ! – вскричала Мария Стюарт. – Я королева! Я вам приказываю  подготовить операцию!    

– Государыня,  я же говорил: основное условие – полная тишина, а здесь сейчас… – и хирург  указал на коннетабля с его свитой.    

– Господин  Шапелен, – потребовал коннетабль, – примените ваше средство.    

– Сию  же минуту, – засуетился Шапелен. – У меня все готово.    

И с  помощью двух своих собратий он немедленно влил микстуру в ухо королю.    

Мария  Стюарт, Гизы, Габриэль, Амбруаз ничего не смогли поделать. Растерянные,  окаменевшие от ужаса и собственного бессилия, они молчали. Зато говорил  коннетабль:    

– Вот  и хорошо! И подумать только: без меня вы успели бы раскроить череп королю! Нет,  уж предоставьте королям Франции умирать на полях сражений и пусть разит их меч  врага, но только не нож хирурга!    

Потом,  упиваясь смятением герцога де Гиза, он добавил:    

– Я  прибыл, благодарение господу, как раз вовремя! Вы хотели, как мне сказали,  отрубить голову принцу Конде, моему милейшему племяннику! Но вы разбудили  старого льва в его логовище – и вот он здесь! Я освободил принца,  договорился с запуганными вами Генеральными штатами и, как коннетабль, снял  часовых, которых вы поставили у ворот Орлеана! С каких это пор охраняют у нас  короля от собственных его верноподданных!    

– О  каком короле вы говорите? – спросил Амбруаз Парэ. – Скоро у нас будет  другой король – Карл Девятый! Посмотрите, господа, – обратился он к  врачам, – несмотря на вашу знаменитую микстуру, гной прорвался внутрь и  теперь проникает в мозг…    

По  скорбному виду Амбруаза Екатерина поняла – все кончено.    

– Вот  и конец вашему царствованию! – не сдержавшись, сказала она герцогу де  Гизу.    

Франциск  II в это мгновение резко привстал, широко открыл испуганные глаза, беззвучно  произнес чье-то имя и тяжело рухнул на подушку.    

Он был  мертв.    

Горестный  жест Амбруаза Парэ подтвердил это.    

– Это  вы, государыня, убили свое дитя! – В ужасе и отчаянии Мария Стюарт  бросилась к Екатерине.    

Но та,  впившись в свою невестку ледяным взглядом, злобно ответила:    

– Вы,  моя милая, не имеете больше права так разговаривать! Вы больше не королева! Ах,  впрочем, вы королева Шотландии! Так мы и отправим вас туда. Царствуйте себе на  здоровье среди ваших туманов.    

После  бурного порыва скорби силы вдруг изменили Марии, и с рыданиями она упала к  подножию постели, на которой покоился король.    

– Госпожа  де Фиеск. – совершенно спокойно приказала Екатерина, – извольте  немедленно разыскать герцога Орлеанского. А вы, господа, – обратилась она  к герцогу де Гизу и кардиналу, – знайте, что Генеральные штаты, которые  еще четверть часа назад были на вашей стороне, сейчас стоят за нас! Мы с  герцогом Бурбонским постановили: я буду правительницей, он –  главнокомандующим! Господин де Гиз, поскольку вы еще в должности великого  магистра, извольте исполнять ваш долг: объявите о смерти короля Франциска  Второго.    

– Король  скончался, – глухо произнес герцог. И герольд повторил на пороге большого  зала, как требовал обычай:    

– Король  скончался! Король скончался! Король скончался! Молите господа о спасении его  души!    

И тотчас  же первый придворный сановник воскликнул:    

– Да  здравствует король!    

Тогда  госпожа де Фиеск подвела маленького герцога Орлеанского к королеве Екатерине, и  та, взяв его за руку, вывела в залу и показала придворным.    

– Да  здравствует наш добрый король Карл Девятый! – раздались их крики. Кардинал  и герцог остались одни.    

– Так  и кончилось наше счастье! – печально покачал головой кардинал.    

Честолюбивый  герцог возразил:    

– Наше –  возможно, но не нашего дома! Мы еще проложим дорогу для моего сына.    

– Как  бы нам снова сговориться с королевой Екатериной? – озабоченно спросил Карл  Лотарингский.    

– Подождем,  когда она рассорится со своими Бурбонами и гугенотами.    

И,  продолжая разговор, они покинули комнату через потайную дверь.    

Мария Стюарт  в это время целовала восковую руку Франциска:    

– Увы!  Никто, кроме меня, не плачет над тобой! Бедный ты мой, ты так любил меня!    

– Но  я тоже здесь, государыня, – с глазами, полными слез, сказал Габриэль де  Монтгомери, все время державшийся в стороне.    

– О,  благодарю вас! – признательно взглянула на него Мария.    

– Но  я не только буду оплакивать его, – прошептал Габриэль, следя издали, как  важно выступает Монморанси рядом с Екатериной Медичи. – Вполне возможно,  что я отомщу не только за него! Если коннетабль снова стал всемогущ, мы еще с  ним поборемся!    

 XXXIV.    

ПРОЩАЙ, ФРАНЦИЯ!    

     

Восемь  месяцев спустя после кончины Франциска II, 15 августа 1561 года, Мария Стюарт  готовилась к отплытию из Кале в Шотландию.    

В  течение этого времени она каждый день и каждый час противилась настояниям не  только Екатерины Медичи, но даже и своих дядюшек, жаждавших удалить ее из  Франции. Мария никак не могла решиться расстаться с этой милой ее сердцу  страной, где она была счастлива и любима.    

Несмотря  на свою скорбь, она побывала по приглашению своего дядюшки кардинала  Лотарингского в Реймсе и там, в Шампани, оставалась до весны. Потом, когда  религиозная смута докатилась до Шотландии, она наконец решилась на отъезд. В  решении этом сыграла свою определенную роль и ненависть Екатерины Медичи,  преследовавшая ее всюду.    

Итак, в  июле она простилась со двором в Сен-Жермене.    

В  качестве вдовстующей королевы она получила ренту в двадцать тысяч ливров от  доходов Турени и Пуату. Кроме того, при ней было множество драгоценностей.  Такая добыча вполне могла бы соблазнить какого-нибудь «джентльмена удачи».  Можно было также опасаться какого-либо выпада со стороны Елизаветы Английской,  уже видевшей в молодой шотландской королеве свою соперницу. Поэтому несколько  человек из дворян вызвались проводить Марию до ее резиденции. Прибыв в Кале,  она увидела там не только своих дядюшек, но и многих блестящих придворных.    

В порту  уже стояли наготове две галеры, но тем не менее она провела в Кале еще шесть  дней, ибо все провожавшие ее никак не могли с нею расстаться. Отплытие  назначили на 15 августа. День выдался какой-то грустный, серый, хотя дождя и  ветра не было. На берегу Мария, желая поблагодарить всех провожающих, каждому  протянула руку для прощального поцелуя. И все подходили и почтительно,  преклонив колено, касались губами этой прелестной руки. Последним подошел  какой-то человек, следовавший за Марией от самого Сен-Жерменского предместья.  Закутавшись в плащ и надвинув шляпу, он ехал позади всех и ни с кем не  разговаривал.    

Но когда  он преклонил колено и обнажил голову, Мария узнала Габриэля де Монтгомери.    

– Как,  граф, это вы? Верный друг, я счастлива видеть вас! Как бы мне хотелось выразить  свою признательность не только словами, но – увы! – здесь у меня нет  другой возможности. Если бы вы согласились последовать со мной в бедную мою  Шотландию…    

– Таково  и мое желание, – порывисто воскликнул Габриэль, – но одна важная  причина удерживает меня во Франции. Есть некая особа, которая мне дорога и  священна… я не встречался с ней два года, и она в это время…    

– Неужели  вы говорите о Диане де Кастро? – перебила его Мария.    

– О  ней, государыня. В прошлом месяце, в Париже, я получил от нее письмо. Она  назначила мне свидание в Сен-Кантене 15 августа. Однако я смогу прибыть туда  только завтра. Не знаю, зачем она меня призывает, но убежден: она не станет  упрекать меня за то, что я хотел проститься с вами.    

– Милая  Диана! – задумчиво молвила Мария. – И она меня тоже любила, и она мне  была сестрой. Возьмите и передайте ей от меня этот перстень. И поскорей  поезжайте к ней. Возможно, она нуждается в вашей помощи. Прощайте! И вы, друзья  мои, прощайте! Меня ждут.    

Она  решительно ступила на сходни. За нею поднялись на борт судна те, кто  отправлялся с нею в Шотландию. Отирая слезы, она махала платком родным и  друзьям, остававшимся на берегу. Наконец, когда галера вышла в открытое море,  она заметила какое-то большое судно, входившее в порт. Но вдруг судно это ни с  того ни с сего наклонилось вперед и, будто напоровшись на подводный камень,  стало быстро погружаться в море. Это произошло так стремительно, что с галеры  даже не успели спустить шлюпку. Через минуту морская пучина поглотила судно со  всей его командой.    

– Всемогущий  боже! – воскликнула Мария. – Какое ужасное предзнаменование!    

В это  время ветер посвежел, и галера пошла под парусами. Берег таял на глазах у  Марии, и она, опершись о перила, смотрела в сторону гавани, без конца повторяя:    

– Прощай,  Франция! Прощай, Франция!    

Так она  простояла до самой темноты, а когда ее пригласили к ужину, она в порыве  отчаяния безудержно зарыдала:    

– Прощай,  моя дорогая Франция! Я не увижу тебя никогда!    

Потом,  отказавшись от ужина, она ушла в свою каюту, попросив рулевого разбудить ее  утром, если покажется берег.    

На сей  раз судьба улыбнулась Марии ветер стих, судно еле двигалось на веслах, и  поэтому, когда день занялся, Франция была еще видна.    

Когда  рулевой постучал в каюту королевы, она была уже одета и, сидя на постели,  смотрела в раскрытое окно на далекий, дорогой ее сердцу берег. Но радость ее  была непродолжительна: ветер окреп, и вскоре Франция скрылась из виду. На море  лег густой, плотный туман. Пришлось плыть наудачу, стараясь держаться нужного  курса. И когда на третий день туман рассеялся, выяснилось, что вокруг судна  громоздились скалы и если бы оно продвинулось еще на два кабельтова, то  непременно бы разбилось. Лоцман, измерив глубину, определил, что они находятся  у берегов Шотландии, и галера, искусно лавируя между скал, наконец бросила  якорь в одном из портов, неподалеку от Эдинбурга.    

Среди  свиты Марии были остроумцы, которые говорили, что под покровом тумана она  прибыла в страну, полную смут и смятений. Марию никто не ждал, и, чтобы  добраться до Эдинбурга, ей вместе со свитой пришлось трусить на деревенских  лошаденках. При виде этих кляч Мария невольно вспомнила породистых скакунов, на  которых она гарцевала во время королевской охоты. Она уронила еще несколько  скудных слезинок, сравнивая покинутую страну с той, в какой она теперь  находилась. Но вот она улыбнулась сквозь слезы и сказала:    

– Нужно  запастись терпением тому, кто меняет рай на преисподнюю.    

Так прибыла  Мария Стюарт в Англию, которая, словно роковой палач, лишит ее впоследствии  жизни.    

     

 ЭПИЛОГ    

     

Лишь на  следующий день, 16 августа, Габриэль прибыл в Сен-Кантен. У городских ворот он  увидел поджидавшего его Жана Пекуа.    

– Вот  и вы, господин граф! – обрадовался ткач. – Я так и думал, что вы  приедете. Жаль только, что опоздали. Жаль!    

– Опоздал?..  Но почему? – встревожился Габриэль.    

– Да  разве госпожа де Кастро не звала вас приехать пятнадцатого?    

– Звала,  но она отнюдь не настаивала именно на этом числе и совсем не сообщила, для чего  я ей нужен.    

– Так  вот, господин граф, – объявил Жан Пекуа, – именно вчера, пятнадцатого  августа, госпожа де Кастро постриглась в монахини.    

У  побледневшего Габриэля вырвался болезненный стон.    

– Да,  и если бы вы поспели вовремя, – продолжал Жан Пекуа, – вы бы как раз  и помешали тому, что произошло.    

– Нет, –  еще больше помрачнел Габриэль, – я бы не смог это сделать, я бы сам не  захотел помешать этому. Очевидно, само провидение задержало меня в Кале! Если  бы я был здесь, то она, вручая себя богу, страдала бы от моего присутствия еще  сильнее, чем от полного одиночества в эту торжественную минуту.    

– Ну,  одинокой-то она все-таки не была, – заметил Жан Пекуа.    

– Конечно, –  согласился Габриэль, – с нею были вы, Бабетта, ее друзья…    

– Не  только мы, – перебил его Жан Пекуа, – при ней находилась также и ее  матушка.    

– Что?  Госпожа де Пуатье? – вскричал Габриэль.    

– Да,  господин граф, госпожа де Пуатье, она самая… Получив письмо от дочери, она  поспешила сюда и уже вчера присутствовала при обряде… Она, наверно, и сейчас с  новопостриженной.    

Габриэль  остолбенел от ужаса.    

– Почему  же она позвала к себе эту женщину?    

– Но,  ваша милость, ведь эта женщина – как-никак ее мать…    

– Какая  ерунда! – разъярился Габриэль. – Теперь я вижу, что мне действительно  надо было быть здесь! Госпожа де Пуатье явилась сюда явно не для доброго дела!  Я иду в Бенидиктинский монастырь. Мне нужно во что бы то ни стало видеть  госпожу де Кастро. Думается, что и она нуждается во мне! Идемте скорей!    

Габриэля  де Монтгомери ждали со вчерашнего дня и поэтому тут же пропустили в приемную  монастыря. Там уже находилась Диана со своею матерью. Габриэль вновь увидел ее  после долгой разлуки и, словно сраженный неодолимым вихрем, рухнул на колени  перед решеткой, разделявшей их.    

– Сестра  моя… сестра моя… – только и мог он сказать.    

И  услышал в ответ ее ласковый голос:    

– Брат  мой!    

Одинокая  слеза медленно скатилась по ее щеке, хотя на губах ее и играла отрешенная  улыбка.    

Повернув  голову, Габриэль заметил и другую Диану – госпожу де Пуатье. Она смеялась,  и это был сатанинский смех.    

Габриэль  ответил ей лишь презрительным взглядом и снова обернулся к сестре Бени,  тоскливо повторяя:    

– Сестра  моя…    

Тогда  Диана де Пуатье холодным и бесстрастным тоном спросила:    

– Полагаю,  что вы разумеете свою сестру во Христе, обращаясь к той, кого еще вчера  называли герцогиней де Кастро?    

– Что  вы хотите сказать? Боже правый, что вы хотите сказать? – вздрогнул  Габриэль.    

Диана де  Пуатье, не отвечая ему, обратилась к своей дочери:    

– Дитя  мое, кажется, настало время открыть вам тайну, на которую я вчера лишь  намекала, а сегодня не должна и не могу больше скрывать от вас.    

– О  чем вы говорите? – обезумев, вскрикнул Габриэль.    

– Дитя  мое, – так же спокойно продолжала госпожа де Пуатье, – я приехала  сюда из уединения, в котором по милости господина де Монтгомери пребываю два  года… да, я приехала сюда не только для того, чтобы вас благословить… Сегодня,  дитя мое, я нарушаю свое молчание! По скорби и по пылкости господина де  Монтгомери ясно видно, что он без ума от вас. Так пусть же он забудет вас! Если  он будет лелеять надежду на то, что вы – дочь графа де Монтгомери, то  мысли его всегда будут возвращаться к вам… И это было бы преступлением.  Преступлением, в котором я не хочу быть соучастницей! Итак, знайте, Диана: вы  не сестра графа, а вы дочь короля Генриха Второго.    

– О  боже! – закрыла лицо руками Диана.    

– Вы  лжете! – гневно вскричал Габриэль. – Где доказательства?    

– Вот! –  И Диана де Пуатье, вынув из-за корсажа записку, протянула ему ее.    

Габриэль  судорожно схватил записку.    

Между  тем госпожа де Пуатье продолжала как ни в чем не бывало:    

– Это  письмо, как вы можете убедиться, было написано вашим отцом за несколько дней до  его заточения. В нем он жалуется на то, что я была слишком неприступна, но тем  не менее примиряется с этим, ибо верит, что скоро я стану его женой. О, в  подлинности этого письма усомниться невозможно: ведь это его выражения, его  почерк, не считая уже даты, которой оно помечено. Теперь вы видите, господин де  Монтгомери, насколько преступны были ваши мечты о сестре Бени! Вы ни единой  каплей крови не связаны с той, кто отныне Христова невеста!.. Теперь мы вполне  в расчете, граф. Больше мне нечего вам сказать!    

Прочитав  письмо, Габриэль сам убедился: здесь не могло быть никакой ошибки. Габриэлю  казалось, будто голос его отца из глубины могилы вещает ему истину.    

Когда же  он оторвал от письма воспаленный взгляд, то увидел, что Диана де Кастро,  потеряв сознание, лежит у подножия аналоя. Он бросился к ней, но лишь  натолкнулся на железные прутья решетки. Тогда он обернулся и увидел Диану де  Пуатье. Она удовлетворенно улыбалась.    

Теряя  рассудок, он поднял на нее руку… Но, опомнившись, ударил себя по лбу и как  безумный пустился бежать, на ходу восклицая: «Прощай, Диана, прощай!» Он  боялся, что если задержится хоть на мгновение, то раздавит, как ядовитую змею,  эту бесчестную мать!..    

У ворот  монастыря его ждал обеспокоенный Жан Пекуа.    

– Не  расспрашивай меня! Не говори со мной! – воскликнул Габриэль в каком-то  исступлении.    

Однако  Пекуа смотрел на него с таким горестным сочувствием, что Габриэль тут же  смягчился:    

– Простите  меня, я и в самом деле близок к помешательству. О, лучше мне ни о чем не  думать!.. Да, да… для этого я скроюсь, я убегу в Париж… Проводите меня, если  хотите, до городских ворот. И сделайте милость, не расспрашивайте меня, а расскажите  лучше о своих делах…    

Жану  Пекуа очень хотелось отвлечь Габриэля от мрачных мыслей, и он поведал, что  Бабетта чувствует себя превосходно и недавно подарила ему великолепного бутуза,  что их брат Пьер собирается открыть новую оружейную мастерскую в Сен-Кантене и,  наконец, что один пикардийский солдат, возвращавшийся к себе на родину,  рассказывал о Мартен-Герре, который счастливо живет со своей умиротворенной  Бертрандой.    

Впрочем,  Габриэль, ослепленный своим горем, слушал его плохо. Когда они подошли к парижской  заставе, он сердечно пожал руку Жану Пекуа:    

– Прощайте,  друг мой, и спасибо за ваше доброе отношение. Передайте от меня привет всем,  кто вам дорог. Я рад, что вы счастливы. Вспоминайте же хоть ненароком обо мне.    

И,  заметив, что в глазах Жана Пекуа блеснули слезы, Габриэль, не дожидаясь ответа,  вскочил в седло и ускакал.    

На  следующий день он явился к адмиралу Колиньи.    

– Адмирал, –  сказал он, – я знаю, что религиозные гонения и войны незамедлительно  возобновятся, несмотря на все попытки их предотвратить. Прошу учесть, что  отныне я могу отдать делу Реформации не только свою мысль, но и шпагу. В ваших  рядах мне будет легче защититься от одного из моих врагов и покарать другого…    

Габриэль  подразумевал Екатерину Медичи и коннетабля.    

Нужно ли  говорить, с какой радостью принял Колиньи товарища по оружию, доблесть и  энергия которого были проверены им не раз. С того времени история жизни графа  совпадает с историей религиозных войн, которые залили страну кровью при Карле  IX.    

В этих  войнах Габриэль де Монтгомери обрел славу неустрашимого и грозного воина, и  недаром при получении известия о каком-нибудь важном сражении Екатерина Медичи  всегда бледнела, услыхав его имя.    

Общеизвестно,  что после резни в Васси[68]  в 1562 году Руан и вся Нормандия открыто присоединились к гугенотам. Главным  виновником этого грандиозного мятежа по праву считали графа Монтгомери.    

В том же  году он участвовал в битве под Дрё, где проявил чудеса храбрости.    

Говорили,  будто именно он выстрелом из пистолета ранил главнокомандующего коннетабля Монморанси  и прикончил бы его, если бы принц де Порсиен не выручил коннетабля, взяв его в  плен.    

Известно  также, что месяц спустя после этого сражения герцог де Гиз, вырвавший победу из  неловких рук коннетабля, был коварно убит под Орлеаном неким фанатиком по имени  Польтро. Тем самым Монморанси избавился от соперника, но в то же время потерял  и союзника, и в битве под Сен-Дени в 1567 году ему уже не удалось отделаться  легким испугом, как под Дрё.    

Шотландец  Роберт Стюарт вызвал его на дуэль, в ответ на что коннетабль ударил его эфесом  шпаги прямо в лицо. Но в тот же момент кто-то выстрелил сбоку, и смертельно  раненный коннетабль свалился с коня. В кровавом облаке, застилавшем ему глаза,  он успел еще различить Габриэля де Монтгомери.    

На  следующий день коннетабль скончался.    

Теперь у  Монтгомери не было больше прямых врагов, но он не смягчил свои удары. Он  казался непобедимым и неуловимым.    

Когда  Екатерина Медичи спросила, кто вернул Беарн под власть королевы Наваррской и  сделал принца Беарнского генералиссимусом гугенотов, ей ответили:    

– Граф  де Монтгомери!    

Когда на  следующий день после Варфоломеевской ночи, в 1572 году, ненасытная в своей  жажде мести Екатерина расспрашивала не о тех, кто погиб, а о тех, кто уцелел,  первое имя, которое ей назвали, было именем графа де Монтгомери.    

Монтгомери  вместе с Лану бросился в Ла-Рошель. Ла-Рошель выдержала девять приступов, а  королевская армия потеряла сорок тысяч человек убитыми и ранеными. Она почетно  капитулировала, и Габриэль вышел оттуда цел и невредим.    

Затем он  помчался в Сансерр, осажденный губернатором Берри. В деле осады крепостей, как  мы помним, Габриэль кое-что смыслил. Горсть сансеррцев, не имевших никакого  оружия, кроме железных палок, в течение четырех месяцев противостояла  шеститысячному корпусу. Они сдались лишь при одном условии: им были, как и  ларошельцам, сохранены свобода совести и личная безопасность. Екатерина Медичи  с возрастающей яростью видела, как ускользает от нее давнишний неуловимый враг.    

Монтгомери  покинул пылающий Пуату и явился в только что успокоившуюся Нормандию, дабы  снова разжечь в ней пожар войны.    

Выехав  из Сен-Ло, он в течение трех дней взял Карантан и завладел валонским арсеналом.  Все нормандское дворянство стало под его знамена.    

Екатерина  Медичи и король немедленно снарядили в путь три армии и объявили в Мане и Перше  призыв двух возрастов. Во главе королевских войск стал герцог де Матиньон.    

На этот  раз, создав армию на манер королевской, Габриэль сам не командовал, а смешался  с простыми протестантами и искал только одного – встречи с Карлом IX. Он  составил замечательный план, суливший протестантам блестящую победу.  Предоставив Матиньону со своим войском осаждать Сен-Ло, он тайком выбрался из  города и направился в Домфрон, куда Франциск де Гелло должен был привести под  его начало все дворянство Бретани и Анжу. С этими соединенными силами он  собирался неожиданно обрушиться на королевские войска под Сен-Ло и полностью  уничтожить их.    

Но  измена губит и непобедимых. Какой-то шпион оповестил Матиньона о тайном отъезде  Монтгомери в Домфрон во главе отряда из сорока всадников.    

Матиньону  не так было важно взять Сен-Ло, как захватить Монтгомери. Он поручил осаду  Сен-Ло одному из своих лейтенантов, а сам, захватив с собой два полка, шестьсот  всадников и сильную артиллерию, ринулся к Домфрону.    

В таких  условиях всякий другой сдался бы без боя, но Габриэль де Монтгомери со своими  людьми решил помериться силами с этой армией.    

Двенадцать  дней сопротивлялся Домфрон, семь яростных вылазок сделал граф де Монтгомери…  Наконец, когда неприятель ворвался в стены города, Габриэль укрылся в башне,  носившей имя «Гилльо де Беллем», чтобы там сопротивляться до конца.    

Теперь с  ним было не больше тридцати человек. Матиньон бросил на штурм башни целую  батарею из пяти пушек крупного калибра, сотню кирасиров, семьсот мушкетеров и  сотню пикейщиков.    

Штурм  длился пять часов, шестьсот ядер выпущено было по старому замку. К вечеру у  Габриэля осталось шестнадцать человек, но он еще держался. Ночью он вместе с  остальными забивал проломы в стенах, как простой каменщик.    

Утром  штурм возобновился. За ночь Матиньон получил подкрепление.    

Мужества  у осажденных было хоть отбавляй, но порох кончился.    

Монтгомери,  чтобы не попасть живым в руки врагов, хотел было пронзить себя шпагой, но  Матиньон отправил к нему парламентера, который поклялся от имени своего  начальника, что ему будет сохранена жизнь и дана возможность удалиться.    

Монтгомери  поверил клятве. А жаль. Надо было бы ему вспомнить про Кастельно! В тот же день  его заковали в цепи и отправили в Париж.    

Наконец-то  Екатерина Медичи держала его в своих руках! Пусть ценой измены, но не все ли  равно! Карл IX только что умер, Генрих III еще не вернулся из Польши, и власть  ее как королевы-регентши была безгранична. Монтгомери предстал перед судом и 26  июня 1574 года был приговорен к смерти.    

27 июня  граф де Монтгомери после изощренных пыток был обезглавлен.    

При  казни присутствовала Екатерина Медичи.    

Так  кончил свою жизнь незаурядный человек, одна из самых сильных и благородных душ,  какие видел XVI век.    

Диана де  Кастро об этой смерти не узнала. Сестра Бени, настоятельница бенедиктинского  монастыря в Сен-Кантене, скончалась за год до этого печального события.