1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 
– Топографию?    

– Да,  но что вы сами делаете в платье горожанина?    

Д'Артаньян  понял, что он напрасно выказал свое удивление. Портос воспользовался этим,  чтобы на вопрос ответить вопросом.    

К  счастью, Д'Артаньян был к нему готов.    

– Но  ведь вы знаете, что я действительно горожанин.    

Это  платье соответствует моему общественному положению.    

– Полно,  полно, вы мушкетер.    

– Ошибаетесь,  дорогой друг: я подал в отставку.    

– Как?  Вы покинули службу?    

– Да.    

– Вы  покинули короля?    

– Навсегда.    

Портос  воздел к небу руки с видом человека, узнавшего нечто неслыханное.    

– Да  что же заставило вас решиться на это?    

– Я  был недоволен королем. Мазарини давно был мне противен, как вы знаете. И я на  все махнул рукой.    

– Но  ведь Мазарини умер.    

– Знаю.  Как раз перед его смертью я подал в отставку, и два месяца тому назад мою  отставку приняли. Тогда-то, чувствуя себя вполне свободным, я отправился в  Пьерфон, чтобы повидаться с моим милым Портосом. Я слышал, что вы хорошо  распределили время всех дней недели, и хотел немного пожить так, как вы.    

– Друг  мой, вы знаете, мой дом открыт для вас не на две недели, а на год, на десять  лет, навсегда.    

– Благодарю  вас, Портос.    

– Ах!  Не нужно ли вам денег? – спросил Портос, побрякивая полсотнею луидоров,  лежавших у него в кармане.    

– Нет,  мне ничего не нужно; я поместил свои сбережения к Планше, и он выплачивает мне  проценты.    

– Ваши  сбережения?    

– Да;  почему вы считаете, что у меня не может быть сбережений, как у всякого  человека?    

– Я?  Напротив, я всегда предполагал… Вернее, Арамис всегда предполагал, что у вас  есть сбережения. Видите ли, я не вмешиваюсь в эти дела, но думаю, что  сбережения мушкетера едва ли очень значительны.    

– Конечно,  по сравнению с вами, Портос, миллионером, я не богат. Но судите сами: у меня  было двадцать пять тысяч ливров.    

– Недурно, –  любезно ответил Портос.    

– А  затем, – продолжал мушкетер, – двадцать восьмого числа прошедшего  месяца я прибавил к ним двести тысяч ливров.    

Глаза  Портоса округлились, красноречиво спрашивая мушкетера: «Да у кого же ты украл такую  сумму, дорогой друг?»    

– Двести  тысяч ливров! – воскликнул он наконец.    

– Да,  таким образом, вместе с двадцатью пятью тысячами, которые у меня были, и с  деньгами, которые сейчас при мне, у меня теперь в общем двести сорок пять тысяч  ливров.    

– Ну!  Откуда же у вас это состояние?    

– Погодите,  я после расскажу всю эту историю. Но так как мне еще нужно сообщить вам многое,  отложим мое повествование до поры до времени.    

– Отлично, –  согласился Портос. – Значит, вы богаты! Но что же рассказывать?    

– Расскажите,  как Арамиса назначили…    

– Ваннским  епископом?    

– Да,  да, именно, – сказал д'Артаньян. – Наш милый Арамис! Он делает  карьеру!    

– Да,  да. Он и на этом не остановится.    

– Как?  Вы думаете, что он не удовольствуется лиловыми чулками, и ему захочется красной  шапки?    

– Тес!  Она ему обещана.    

– Королем?    

– Человеком  посильнее короля.    

– Ах,  Портос, друг мой, вы говорите просто невероятные вещи.    

– Почему  невероятные? Разве во Франции не бывало лиц, более могущественных, чем король?    

– Да,  конечно. Во времена Людовика Тринадцатого сильнее короля был герцог Ришелье. Во  времена регентства – кардинал Мазарини, во времена Людовика  Четырнадцатого – это господин…    

– Ну?    

– Господин  Фуке?    

– Верно!  Как вы сразу догадались!    

– Значит,  Фуке обещал сделать Арамиса кардиналом?    

Лицо  Портоса стало сдержанным и строгим.    

– Сохрани  меня боже, друг мой, вмешиваться в чужие дела, а главное выдавать тайны, которые  людям желательно сохранить. Когда вы увидитесь с Арамисом, он скажет вам, что  найдет нужным доверить.    

– Правда,  Портос, вы хранилище тайн. Вернемся же к вам.    

– Хорошо, –  согласился Портос.    

– Итак,  вы мне сказали, что изучаете здесь топографию?    

– Именно.    

– Ого,  друг мой, вы пойдете далеко!    

– Почему?    

– Да  ведь эти укрепления великолепны!    

– Вы  находите?    

– Конечно,  Бель-Иль неприступен, если не вести правильную осаду.    

– Я  тоже так думаю, – сказал Портос, потирая руки.    

– Кто  же так укрепил остров?    

Портос  принял важный, самодовольный вид.    

– А  вы не догадываетесь?    

– Нет,  я могу только сказать, что это сделал человек, изучивший все системы и  выбравший лучшую.    

– Тес, –  произнес Портос, – пощадите мою скромность, милый мой д'Артаньян.    

– Как! –  воскликнул мушкетер. – Так это вы… О!    

– Смилуйтесь,  мой друг!    

– Это  вы придумали, распланировали, соорудили все эти бастионы, редуты, куртины, полумесяцы,  это вы подготовляете этот крытый ход?    

– Прошу  вас!    

– О  Портос, вы достойны преклонения! Но вы всегда скрывали от нас свои таланты. Надеюсь,  мой друг, вы все подробно покажете мне.    

– Это  очень просто. Вот мой план.    

– Покажите.    

Портос  подвел д'Артаньяна к камню, служившему ему столом, на котором был развернут  план. Внизу было написано ужасающим почерком Портоса, почерком, о котором мы  уже имели случай упоминать:    

     

«Вместо  квадрата или прямоугольника, как это делалось до сих пор, придайте площади вид  правильного шестиугольника. Этот многоугольник имеет то преимущество, что в нем  больше углов, чем в четырехугольнике. Каждую сторону вашего шестиугольника  (размер которого вы определите на месте) разделите пополам. От средней точки вы  проведете перпендикуляр к центру многоугольника; он будет равняться длине  шестой части периметра.    

От  крайних точек каждой стороны многоугольника вы проведете две диагонали, которые  пересекут перпендикуляр. Эти две прямые образуют линии обороны…»    

     

– Ого! –  заметил д'Артаньян, дочитав до этого места. – Да это целая система,  Портос!    

– Да,  полная, – сказал тот. – Хотите читать дальше?    

– Нет,  я прочел достаточно. Но, дорогой Портос, раз именно вы руководите работами, то  зачем вы письменно изложили свою систему?    

– А  смерть, дорогой друг?    

– Как  смерть?    

– Ну  да. Все мы смертны.    

– Правда, –  вздохнул д'Артаньян, – у вас на все найдется ответ.    

И он  положил план на камень.    

Хотя  д'Артаньян продержал его в руках очень недолго, тем не менее под крупным  почерком Портоса он разглядел гораздо более мелкие буквы, напоминавшие ему  почерк, который он в молодости видел в письмах к Мари Мишон; только над этими  буквами так усердно поработала резинка, что для всякого человека, менее  проницательного, нежели наш мушкетер, следы стертых строк были бы незаметны.    

– Поздравляю,  мой друг, поздравляю! – сказал д'Артаньян.    

– А  теперь, не правда ли, вы знаете все, что хотели знать? – важно произнес  Портос.    

– О  да! Только, пожалуйста, дорогой друг, окажите мне последнюю любезность.    

– Говорите,  я здесь хозяин.    

– Скажите,  что это за господин прогуливается вон там, за линией солдат?    

– Это  господин Жетар.    

– А  кто такой господин Жетар, мой друг?    

– Это  наш домашний архитектор.    

– Какого  же дома?    

– Дома  господина Фуке.    

– Ага! –  воскликнул д'Артаньян. – Вы, значит, тоже службе у господина Фуке,  Портос? – Я? Почему? – спросил топограф, краснея до кончиков ушей.    

– Но,  говоря об архитекторе Бель-Иля, вы сказали: наш домашний архитектор, словно  речь шла о замке Пьерфон.    

Портос  закусил губу.    

– Мой  дорогой, – сказал он, – ведь Бель-Иль принадлежит господину Фуке, как  Пьерфон мне. Вы были Пьерфоне?    

– Я  только что говорил вам, что побывал там месяца два тому назад.    

– Не  встречали ли вы там господина, который разгуливал с линейкой в руке?    

– Нет.  Но если он действительно расхаживал там, я мог бы его встретить.    

– Ну,  так это был господин Буленгрен.    

– А  кто такой господин Буленгрен?    

– Если  кто-нибудь встретит его, когда он идет с линейкой в руке, и спросит меня: «Кто  такой господин Буленгрен?», я отвечу: «Это наш домашний архитектор». Так вот,  Жетар – такой же Буленгрен для господина Фуке.    

Но он не  касается укреплений, вы понимаете. Решительно не имеет к ним ни малейшего отношения,  крепостными работами руковожу я.    

– Ах,  Портос! – воскликнул д'Артаньян, опуская руку, как побежденный, отдающий  свою шпагу. – Ах, мой дорогой, да вы не только великий топограф, но и  первоклассный диалектик.    

– Не  правда ли? – ответил Портос. – Это было отличное рассуждение.    

И он  надулся, как морской угорь, который сегодня утром выскользнул из рук  д'Артаньяна.    

– Ну, –  продолжал мушкетер, – а другой господин, который ходит с Жетаром, тоже  служит у Фуке?    

– О, –  презрительно ответил Портос, – это Жюпене или Жюпоне[14], поэтишка.    

– Я  думал, что у господина Фуке достаточно поэтов в Париже: Скюдери, Лоре, Пелисон,  Лафонтен. Сказать правду, Портос, этот поэт не делает вам чести.    

– Эх,  друг мой, нас спасает то, что он живет здесь не в качестве поэта.    

– А  в качестве кого?    

– Наборщика.  И вы сейчас кстати напомнили мне, что я должен сказать два слова этому грубияну.    

– Говорите.    

Портос  знаком подозвал Жюпене, который, узнав д'Артаньяна, не хотел подходить. Это заставило  Портоса повторить приглашение более энергично.    

Жюпене  приблизился.    

– А! –  заметил Портос. – Вы здесь со вчерашнего дня, а уже выкидываете свои  штуки!    

– Как  так, господин барон? – дрожа, спросил Жюпене.    

– Ваш  станок скрипел всю ночь, мешая мне спать.    

– Сударь… –  робко возразил Жюпене.    

– Вам  еще ничего не поручали печатать: не следовало пускать станок.    

Что вы  печатали сегодня ночью?    

– Маленькое  стихотворение, сочиненное мною.    

– Маленькое!  Бросьте. Станок так скрипел, что его становилось жалко.    

Чтобы  это больше не повторялось! Слышите?    

– Да,  господин барон.    

– Хорошо,  на сей раз я вам прощаю. Идите.    

Поэт  ушел так же смиренно, как и явился на зов.    

– Ну,  теперь, когда мы задали головомойку этому чудаку, позавтракаем.    

– Хорошо, –  согласился мушкетер, – позавтракаем.    

– Только, –  прибавил Портос, – замечу вам, мой друг, что завтраку мы можем уделить  всего два часа.    

– Что  делать! Постараемся хорошенько распорядиться этим временем. Но почему у вас только  два часа?    

– Потому  что в час начинается прилив, а с приливом я отправляюсь в Ванн. Однако я завтра  же вернусь, а потому останьтесь здесь, мой друг, и будьте как дома. У меня  хороший повар, отличный погреб.    

– Нет, –  ответил д'Артаньян, – я придумал еще лучше… Вы отплываете в Ванн, чтобы  повидать Арамиса?    

– Да.    

– Ну,  так я, нарочно приехавший из Парижа, чтобы встретиться с Арамисом, поеду с  вами.    

– Прекрасная  мысль!    

– Мне  следовало начать с того, чтобы повидать Арахиса, а потом вас.    

Но  человек предполагает, а бог располагает. Я начал с вас, а кончу Арамисом.    

– Отлично.    

– А  долго ехать до Ванна?    

– О,  всего шесть часов: три часа морем отсюда до Сарзо и три часа по дороге от Сарзо  до Ванна.    

– Как  удобно! И вы часто бываете в Ванне? Ведь до епископства так близко.    

– Да,  раз в неделю. Подождите, я захвачу с собою план.    

Портос  взял план, тщательно сложил его и спрятал в объемистый карман.    

– Недурно, –  прошептал про себя д'Артаньян. – Кажется, я теперь знаю, какой инженер в  действительности укрепляет Бель-Иль.    

Через  два часа с приливом Портос и д'Артаньян отплыли в Сарзо.    

 Глава 23. КРЕСТНЫЙ ХОД  В ГОРОДЕ ВАННЕ    

     

Переправа  от Бель-Иля к Сарзо заняла немного времени благодаря одному из тех быстроходных  каперов, предназначенных для погони за неприятелем, о которых д'Артаньяну  говорили рыбаки. Они стояли на рейде в Локмария, и один из них, с командой  вчетверо меньшей, чем полный экипаж военного времени, поддерживал связь между  Бель-Илем и материком.    

Д'Артаньян  еще раз успел убедиться, что Портос, отличный инженер и топограф, плохо посвящен  в государственные тайны.    

«Конечно, –  подумал он, – в Ванне я за полчаса узнаю больше, чем Портос узнал в  Бель-Иле за два месяца. Но чтобы узнать кое-что, надо, чтобы Портос не  прибегнул к единственной военной хитрости, которую я оставил в его  распоряжении. Надо помешать ему предупредить Арамиса о моем появлении».    

Теперь  все заботы мушкетера заключались в том, чтобы присматривать за Портосом.    

Надо  заметить, однако, что Портос совсем не заслуживал такого недоверия. Он и не  помышлял о худом. Может быть, в первую минуту своего появления д'Артаньян и  внушил ему некоторое подозрение; но почти тотчас же Д'Артаньян снова занял в  его добром и мужественном сердце то место, которое он занимал в нем всегда, и  ни малейшая тень не омрачала взгляда Портоса, когда он с нежностью устремлял  глаза на своего друга.    

Когда  они высадились, Портос спросил, ждут ли его лошади; действительно, они ждали на  перекрестке дороги, которая, огибая Сарзо, идет к Ванну.    

Лошадей  было две: одна для дю Баллона, другая для его конюшего.    

С той  поры как Мушкетон передвигался только в тележке, Портос завел себе конюшего.    

Д'Артаньян  ждал, что Портос предложит послать конюшего за лошадью, и собирался отказаться  от этой любезности… Но ничего подобного не случилось. Портос просто приказал  слуге сойти с седла и ждать его возвращения в Сарзо, а д'Артаньяну предложил  сесть на лошадь конюшего.    

Тот так  и сделал.    

– Ну,  вы человек предусмотрительный, Портос, – сказал мушкетер своему другу,  садясь на лошадь.    

– Да,  но это любезность Арамиса. Моих лошадей здесь нет, и Арамис предоставил в мое  распоряжение свои конюшни.    

– Черт  возьми! Отличные лошади, хотя и епископские, – заметил Д'Артаньян. –  Впрочем, ведь Арамис не обыкновенный епископ.    

– Святой  человек, – гнусаво произнес Портос, воздев глаза к небу.    

– Значит,  он сильно переменился, ведь мы знали его нечестивцем.    

– На  него снизошла благодать.    

– Великолепно, –  воскликнул Д'Артаньян. – Теперь мне еще больше хочется его видеть.    

И он  пришпорил лошадь, ускорив ее шаг.    

– Ого, –  сказал Портос, – если мы поедем так, то будем на месте через час, а не  через два.    

– А  далеко это отсюда?    

– Четыре  с половиной лье.    

– Значит,  надо ехать быстро.    

– Знаете,  мой друг, – заметил немного погодя д'Артаньян, – ваша лошадь уже  вспотела.    

– Да,  очень жарко. Видите, показался Ванн?    

– Отлично  вижу; кажется, очень красивый город.    

– А  вы никогда не бывали в нем?    

– Никогда.    

– И  не знаете города?    

– Нет.    

– Так  смотрите, – сказал Портос, привставая на стременах, что заставило его  лошадь присесть на передние ноги. – Видите вон там залитый солнцем шпиль?    

– Вижу.    

– Это  собор святого Петра. Теперь смотрите: видите в предместье второй крест?    

– Вижу.    

– Это  Сен-Патерн, любимая приходская церковь Арамиса. По преданию, святой Патерн был  первым, ваннским епископом. Правда, Арамис говорит другое. Но ведь он такой  ученый, что, может быть, это только паро… пара…    

– Парадокс? –  подсказал Д'Артаньян.    

– Вот  именно. Благодарю. Язык плохо слушается меня. Очень жарко.    

– Продолжайте,  мой друг, – сказал Д'Артаньян, – продолжайте свои интересные  объяснения. Что это за огромное белое здание, в котором много окон?    

– А!  Это коллегия иезуитов. Вы попали в самую точку. Видите рядом с коллегией  большой дом с башенками прекрасного готического стиля, как говорит этот дурак  Жетар? Там живет Арамис.    

– Как?  Не в епископстве?    

– Нет,  епископский дом – развалина. Кроме того, он стоит в городе, Арамису же  больше нравится предместье. Оттого он больше и любит Сен-Патерн, что эта  церковь в пригороде. К тому же в предместье есть фехтовальный зал, площадка для  игры в мяч и доминиканский монастырь. Вот он, с колокольней до самого неба.  Предместье точно отдаленный город: стены, башни, рвы; даже набережная доходит  до него, и к ней пристают суда. Если бы наш капер не сидел на восемь футов в  воде, мы бы подплыли, распустив паруса, к самым окнам Арамиса.    

– Портос,  друг мой, – воскликнул д'Артаньян, – вы сущий кладезь премудрости,  источник глубоких и остроумных размышлений. Вы меня поражаете.    

– Вот  мы и приехали, – сказал Портос, с обычной скромностью меняя тему  разговора.    

«И  кстати, – подумал д'Артаньян, – лошадь Арамиса тает на глазах, словно  сделана из льда или снега».    

Они  въехали в предместье, но едва сделали шагов сто, как с изумлением увидели цветы  и листья, покрывавшие улицу. На древних ваннских стенах висели старинные,  редкие ковры. С железных балконов свешивались белые драпировки, усеянные  букетами. На улицах не было ни души: чувствовалось, что все население собралось  где-то в одном месте.    

Внезапно,  повернув за угол, д'Артаньян и Портос услышали пение. Разряженная  по-праздничному толпа виднелась сквозь дым ладана, который синеватыми клубами  поднимался к небу; целые тучи розовых лепестков взвивались до окон вторых  этажей. Над потоком голов виднелись кресты и хоругви, под сенью которых шли  молодые девушки в белых платьях и в венках из васильков.    

По обеим  сторонам улицы двигалась процессия, шли солдаты гарнизона с букетами в дулах  ружей и на концах пик.    

Это был  крестный ход.    

Пока  д'Артаньян с Портосом, скрывая свое нетерпение, почтительно смотрели на  процессию, к ним приблизился роскошный балдахин. Перед ним шло сто иезуитов и  сто доминиканцев, а позади два архидьякона, казначей, исповедник и двенадцать  каноников.    

Под  балдахином взору друзей представилось благородное бледное лицо, обрамленное черными  с проседью волосами, с тонкими, строго сжатыми губами и узким, выдающимся  вперед подбородком. Эта гордая голова была увенчана митрой, благодаря которой  лицо епископа казалось не только величественным, но и аскетически  сосредоточенным.    

– Арамис! –  невольно вскрикнул мушкетер при виде столь знакомого лица.    

Прелат  вздрогнул. Казалось, этот голос произвел на него такое же впечатление, как  голос Спасителя на воскрешаемого мертвеца. Он медленно поднял глаза и посмотрел  туда, откуда раздалось восклицание.    

Невдалеке  от себя он сразу заметил Портоса и д'Артаньяна.    

Благодаря  остроте своего взгляда д'Артаньян в несколько секунд увидел очень и очень многое.  Образ прелата навсегда запечатлелся в его памяти.    

Больше  всего д'Артаньяна поразило одно обстоятельство.    

Узнав  его, Арамис покраснел, потом мгновенно потупил мелькнувшее в его пламенных глазах  властное выражение и почти неуловимую дружескую нежность. Было очевидно, что  Арамис мысленно спросил себя: «Как это д'Артаньян очутился тут с Портосом и  зачем он явился в Ванн?»    

Арамис  понял все происходившее в душе д'Артаньяна, видя, что тот не опустил перед ним  своего взгляда. Он знал ум и проницательность своего друга и боялся, что  удивление и краска, залившая его лицо, выдадут его секреты. Это был прежний  Арамис, постоянно скрывавший какую-нибудь тайну.    

Чтобы  освободиться наконец от этого пытливого взгляда, Арамис, точно генерал, прекращающий  огонь ненужной уже батареи, протянул свою красивую белую руку, украшенную аметистовым  пастырским перстнем, рассек воздух знамением креста и сразил своих друзей  благословением.    

Быть  может, рассеянный мечтатель д'Артаньян, который был безбожником вопреки собственной  воле, не склонился бы под этим святым благословением, если бы Портос не заметил  его невнимания и не положил дружески руку на плечо своего товарища. Это  ласковое прикосновение пригнуло мушкетера к земле.    

Д'Артаньян  пошатнулся: еще немного, и он упал бы ничком.    

Тем  временем Арамис проследовал дальше.    

Едва  д'Артаньян коснулся земли, как он, подобно Антею, пришел в себя и сердито  повернулся к Портосу. Но в благих намерениях доброго Геркулеса нельзя было  усомниться: им руководило только чувство религиозного приличия. И это  подтвердили слова Портоса, всегда служившие ему не для того, чтобы скрыть  мысль, а для того, чтобы ее дополнить.    

– Как  мило с его стороны, – сказал он, – что он особо благословил нас. Он  положительно святой человек, и притом славный товарищ.    

Менее  убежденный, нежели Портос, в правильности такой оценки, д'Артаньян промолчал.    

– Видите,  дорогой друг, – продолжал Портос, – он нас заметил, и вместо того,  чтобы двигаться обычным шагом как раньше, смотрите, как он торопится. Процессия  идет вдвое быстрее. Наш милый Арамис хочет поскорее встретиться с нами, обнять  нас.    

– Правда, –  громко ответил д'Артаньян.    

Но про  себя прибавил: «Все-таки эта лисица меня видела и теперь успеет приготовиться!»    

Процессия  удалилась, и путь был свободен. Портос и д'Артаньян направились прямо к епископскому  дворцу, окруженному толпой, которая жаждала присутствовать при возвращении прелата.    

Д'Артаньян  заметил, что толпа эта состояла главным образом из горожан и военных. Он узнал  в этом обычную ловкость своего друга.    

В самом  деле, Арамис не принадлежал к числу людей, ищущих бесполезной популярности. К  чему была ему любовь ни на что не нужных приверженцев?    

Женщины,  дети, старики, эти обычные спутники пастырей, не составляли его свиты.    

Десять  минут спустя оба друга переступили порог епископского дворца.    

Арамис  вернулся точно триумфатор. Солдаты салютовали ему оружием как начальнику, горожане  кланялись скорее как другу и покровителю, чем как главе церкви. В Арамисе было  что-то напоминавшее римских сенаторов, в домах которых всегда толпились  клиенты.    

У самого  подъезда он полминуты совещался с каким-то иезуитом, который, желая говорить с  ним доверительно, сунул голову под балдахин. Наконец епископ вернулся к себе.  Медленно затворились за ним двери, и толпа рассеялась, но пение и молитвы еще  звучали.    

Был  прекрасный день. К морскому воздуху примешивался аромат земли.    

Город  дышал счастьем, радостью, силой.    

Д'Артаньян  точно чувствовал присутствие незримой всемогущей руки, которая создавала эту  силу, эту радость, это счастье, разливая всюду аромат.    

– О! –  мысленно сказал он себе. – Портос накопил жира, у Арамиса прибавилось  величия.    

 Глава 24. ВЕЛИЧИЕ  ВАННСКОГО ЕПИСКОПА    

     

Портос и  д'Артаньян вошли через особую дверь, известную только друзьям епископа.    

Само  собою разумеется, что проводником был Портос. Достойный барон везде чувствовал  себя как дома, но в покоях его преосвященства епископа ваннского Портос,  образцовый солдат, привыкший почитать то, что, казалось ему, стояло на  нравственной высоте, и молчаливо преклонявшийся перед святостью Арамиса, вел  себя сдержанно. Эту сдержанность д'Артаньян отметил в обращении Портоса со  слугами и домочадцами Арамиса. Однако она не мешала Портосу задавать им  вопросы, и друзья узнали, что епископ только что вернулся и сейчас появится в  домашнем кругу, менее величественный, чем перед паствой.    

Действительно,  через четверть часа, в течение которых д'Артаньян и Портос смотрели друг на  друга, открылась дверь залы, и появился епископ в домашнем облачении.    

Арамис  шел, высоко подняв голову, как человек, привыкший повелевать; край его  суконного фиолетового одеяния был приподнят. Рука упиралась в бедро. Он не  сбрил своих тонких усов и остроконечной бородки, по моде эпохи Людовика XIII.    

Когда он  вошел, в комнате распространился тонкий аромат его духов, всегда одних и тех же  у элегантных людей и женщин большого света, так что создается впечатление, что  это благоухание свойственно им самим.    

Однако в  духах Арамиса чувствовалось еще что-то церковное, отдававшее ладаном; аромат  этот не пьянил, он проникал в человека, не ласкал чувства, а вызывал почтение.    

Войдя в  комнату, Арамис, не останавливаясь ни на мгновение, не произнеся ни слова –  любые слова показались бы излишними в такую минуту, подошел к переодетому  мушкетеру и сжал его в объятиях с такой нежностью, в которой самый  подозрительный человек не обнаружил бы холодности или притворства.    

Д'Артаньян  также горячо обнял его.    

Портос  схватил нежную руку Арамиса своей громадной рукой, и д'Артаньян заметил, что  Арамис протянул колоссу левую руку, как, должно быть, всегда делал. Портос,  наверное, десятки раз причинял боль его пальцам, унизанным перстнями.    

Покончив  с приветствиями, Арамис посмотрел прямо в лицо д'Артаньяну, предложил ему стул,  а сам сел в тени, предоставив свету падать на лицо собеседника. Эта уловка,  обычная для дипломатов и для женщин, весьма напоминала прикрытия, которых ищут  противники на поединках.    

Д'Артаньян  понял намерение Арамиса, но не показал виду. Он знал, что попался, но именно  поэтому чувствовал себя на пути к открытиям. Он был старым воякой и не боялся  мнимого поражения, надеясь извлечь из него все выгоды.    

Первым  заговорил Арамис.    

– Ах,  дорогой друг, милый д'Артаньян! – сказал он. – Какой радостный  случай!    

– Этот  случай, мой почтенный товарищ, я назвал бы дружбой, – ответил  д'Артаньян. – Я вас отыскал, как всегда, когда мне хотелось предложить вам  какое-нибудь предприятие или когда у меня было несколько свободных часов,  которые я мог посвятить вам.    

– А! –  без всякого подъема произнес Арамис. – Вы искали меня?    

– Ну  да, дорогой Арамис, – вмешался Портос, – и вот доказательство: он  нашел меня в Бель-Иле. Правда, любезно?    

– А-а… –  протянул Арамис, – в Бель-Иле…    

«Ну  вот, – подумал д'Артаньян, – мой простодушный Портос, сам того не  подозревая, начал обстрел».    

– В  Бель-Иле? – спросил Арамис. – В этой дыре, в этой пустыне! Да, это  действительно любезно.    

– А  я сообщил ему, что вы в Ванне, – все тем же тоном продолжал Портос.    

Д'Артаньян  улыбнулся тонкой, почти иронической улыбкой.    

– Ну,  нет, я и сам знал это, я только хотел посмотреть…    

– Что?    

– Жива  ли еще наша прежняя дружба; забьются ли при свидании наши сердца, огрубевшие от  старости; вырвется ли еще из них радостный крик, которым приветствуют друзей.    

– И  что же? Вы должны быть довольны! – сказал Арамис.    

– Так  себе.    

– Почему?    

– Портос  мне сказал: «тес!», а вы…    

– Что  я?    

– А  вы меня благословили.    

– Что  делать, мой друг, – с улыбкой проговорил Арамис. –  Благословение – величайшая драгоценность бедного прелата.    

– Полноте,  друг мой!    

– Уверяю  вас.    

– А  между тем в Париже говорят, что Ванн одно из лучших епископств Франции.    

– А  вы говорите о благах временных? – с рассеянным видом заметил Арамис.    

– Понятно:  ведь я ими дорожу.    

– Тогда  поговорим о них, – с улыбкой произнес Арамис.    

– Вы  признаете, что вы один из богатейших французских прелатов?    

– Дорогой  мой, раз вы заводите речь о деньгах, скажу вам, что Ванн приносит двадцать тысяч  ливров ежегодного дохода, ни больше ни меньше. В этой епархии сто шестьдесят  приходов.    

– Недурно, –  заключил Д'Артаньян.    

– Великолепно!.. –  сказал Портос.    

– Но, –  продолжал мушкетер, не спуская глаз с Арамиса, – не навсегда же вы  похоронили себя здесь?    

– Простите,  но я не признаю таких слов.    

– Мне  кажется, что, живя так далеко от Парижа, человек чувствует себя похороненным.    

– Мой  друг, я старею, – ответил Арамис. – Столичный шум и суета не годятся  больше для меня. В пятьдесят семь лет ищешь покоя и размышлений.    

Здесь я  их нашел. Что может быть суровее и в то же время прекраснее этой страны? Здесь,  дорогой Д'Артаньян, я нашел противоположное всему тому, что когда-то любил. А в  конце жизни необходимо жить не так, как жил в начале. Порой ко мне наведываются  удовольствия прежних времен, не отвлекая, однако, меня от забот о спасении  души. Я еще живу на земле, а между тем с каждым часом приближаюсь к небу.    

– Какое  красноречие, мудрость, скромность! Вы – образцовый прелат, Арамис,  поздравляю.    

– Но, –  с улыбкой ответил Арамис, – ведь вы же не для того только навестили меня,  чтобы осыпать комплиментами… Скажите: что привело вас сюда? Неужели я так  счастлив, что могу оказать вам какую-нибудь услугу?    

– По  счастью, нет, дорогой друг, – сказал мушкетер. – Ведь я богат и  свободен.    

– Богаты?    

– Да,  конечно, не так, как вы или Портос. У меня около пятнадцати тысяч ливров ренты.    

Арамис  недоверчиво посмотрел на него. Глядя на скромный костюм своего друга, он не мог  допустить мысли, что мушкетер разбогател.    

Д'Артаньян  понял, что пора объясниться, и рассказал о своих приключениях в Англии.    

Он  видел, как глаза прелата во время его повествования то и дело вспыхивали, а  тонкие пальцы трепетали.    

Портос  же не Только восхищался д'Артаньяном, а просто преклонялся перед ним и был вне  себя от восторга. Когда Д'Артаньян умолк, Арамис спросил:    

– А  что же дальше?    

– Вы  видите, – отвечал мушкетер, – в Англии у меня есть друзья и  собственность, а во Франции – деньги. И я вам предлагаю все, что имею.    

Вот  зачем я приехал.    

Несмотря  на всю свою твердость, Д'Артаньян не вынес выражения глаз Арамиса и перевел  взгляд на Портоса. Так отскакивает шпага, наткнувшись на непреодолимое  препятствие, и ищет нового направления.    

– Однако, –  сказал епископ, – это довольно странный костюм для путешествия.    

– Он  ужасен, знаю, но мне не хотелось ехать под видом военного или важного вельможи.  Разбогатев, я стал скупым.    

– И  вы отправились в Бель-Иль? – не дав д'Артаньяну опомниться, спросил  Арамис.    

– Да.  Я знал, что застану там Портоса и вас, – ответил мушкетер.    

– Меня! –  воскликнул Арамис. – Меня? Вот уже год, как я здесь и ни разу не  переправился через пролив.    

– О-о! –  протянул Д'Артаньян. – Я не считал вас таким домоседом.    

– Ах,  дорогой друг, я уже совсем не тот. Мне трудно ездить верхом, и море меня  утомляет. Я бедный, простой священник; я вечно страдаю, вечно жалуюсь;  стремлюсь к строгой жизни, которая, как мне кажется, приличествует старости; я  люблю беседовать со смертью. Я живу на одном месте, мой дорогой д'Артаньян, на  одном месте.    

– Тем  лучше, мой друг, так как мы, вероятно, будем соседями.    

– Да? –  заметил Арамис не без удивления, которого он даже не старался скрыть. – Вы  будете моим соседом?    

– Ну  да!    

– Каким  образом?    

– Я  хочу купить доходные солончаки между Пириаком и Круазиком. Представьте себе,  мой друг, добыча соли даст около двадцати процентов чистого барыша: никаких  убытков, никаких лишних затрат. Океан – верный, аккуратный поставщик –  через каждые шесть часов будет приносить вклад в мою кассу. Я первый парижанин,  придумавший такое предприятие. Не надо только разглашать этого. Мы скоро будем  соседями. Я получу полосу в три лье за тридцать тысяч ливров.    

Арамис  бросил взгляд на Портоса, точно спрашивая, правда ли все это, не кроется ли тут  какая-нибудь ловушка, но вскоре, точно устыдясь желания прибегнуть к такому  слабому помощнику, он собрал все силы для нового штурма или новой обороны.    

– Мне  говорили, что у вас были неприятности при дворе, но что вы вышли из них так,  как выходили из всякого положения, мой милый Д'Артаньян, то есть с воинскими  почестями.    

– Я! –  воскликнул мушкетер с громким смехом, который, однако, не мог замаскировать его  смущения, так как слова Арамиса внушили ему мысль, что прелату известно его  новое положение при короле. – Расскажите мне об этом, мой милый Арамис!    

– Да,  мне, бедному епископу, затерянному в глуши, рассказывали, что король сделал вас  поверенным своей любви.    

– К  кому?    

– К  госпоже Манчини.    

Д'Артаньян  вздохнул свободно.    

– Не  отрицаю, – ответил он.    

– Король,  говорят, увлек вас на заре за Блуаский мост, чтобы побеседовать со своей красавицей.    

– Совершенно  верно, – согласился д'Артаньян. – А, вам это известно?    

Ну, в  таком случае вам также известно, что я в тот же день подал в отставку.    

– Это  правда?    

– О,  друг мой, вполне.    

– И  тогда вы поехали к графу де Ла Фер? Ко мне? К Портосу?    

– Да.    

– Чтобы  просто навестить нас?    

– Нет.  Я не знал, что вы не свободны, и хотел увезти вас с собой в Англию.    

– Да,  понимаю, и тогда вы, изумительный человек, один выполнили то, что хотели предложить  нам сделать вчетвером. Я подозревал, что вы играли некоторую роль в этой  замечательной реставрации, узнав, что вас видели на приемах у короля Карла,  который говорил с вами как друг, вернее, как человек, вам обязанный.    

– Но  как вы узнали все это? – спросил д'Артаньян, опасавшийся, что сведения  Арамиса подробнее, чем ему бы этого хотелось.    

– Дорогой  друг, – сказал прелат, – моя дружба похожа на заботливость старого  ночного сторожа, который сидит в башенке у нас на молу. Этот человек каждый  вечер зажигает фонарь, чтобы светить судам, возвращающимся домой. Он скрыт в  своей будочке, и рыбаки его не видят; но он внимательно следит за ними, ищет  их, зовет, ведет в гавань. Я похож на этого сторожа. Время от времени до меня  доходят вести, напоминая обо всем, что я любил. И я слежу за старыми друзьями в  бурном жизненном море; я, бедный наблюдатель, которому господь дал будочку,  провожаю их мысленным взором.    

– А  что я делал после Англии? – спросил д'Артаньян.    

– Ах,  это уже насилие над моим зрением. Я ничего не знаю: глаза мои ослабели. Я  жалел, что вы не вспомнили обо мне. Я скорбел о том, что вы меня забыли. Я был  неправ. Я снова вижу вас, и это для меня праздник, клянусь вам, – великий  праздник! А как поживает Атос? – прибавил Арамис.    

– Очень  хорошо, благодарю.    

– А  наш юный питомец Рауль?    

– Он,  на мой взгляд, унаследовал ловкость своего отца, Атоса, и силу своего опекуна,  Портоса.    

– А  как вы убедились в этом?    

– Я  в этом убедился как раз накануне отъезда. На Гревской площади готовилась казнь:  поднялись волнения. Мы очутились среди мятежной толпы, и нам пришлось поработать  шпагами. Он действовал отлично.    

– Ого!  А что же он сделал? – улыбнулся Портос.    

– Прежде  всего выбросил из окошка человека, точно это был комок ваты.    

– Отлично! –  похвалил Портос.    

– Потом  фехтовал, как мы в хорошие дни.    

– А  почему поднялось возмущение? – спросил Портос.    

Д'Артаньян  отметил, что Арамис при вопросе Портоса остался совершенно спокоен.    

– Из-за  двух откупщиков, – ответил он, глядя на Арамиса, – которых повесили  по приказанию короля; это были два друга господина Фуке.    

Только  легкое движение бровей прелата показало, что он слышал слова мушкетера.    

– О! –  воскликнул Портос. – А как звали этих друзей господина Фуке?    

– Д'Эмери  и Лиодо, – ответил д'Артаньян.    

– Вам  знакомы эти имена, Арамис?    

– Нет, –  пренебрежительно проговорил прелат. – Кажется, это финансисты?    

– Именно.    

– Как,  неужели господин Фуке позволил повесить своих друзей? – вознегодовал  Портос.    

– Почему  бы и нет? – спросил Арамис.    

– Но  мне кажется…    

– Если  этих несчастных повесили, значит, король велел их казнить.    

Господин  Фуке может управлять финансами, но жизнь и смерть людей не в его власти.    

– Все  равно, – проворчал Портос, – на месте господина Фуке я бы…    

Арамис  понял, что Портос сейчас скажет опасную глупость, и прервал разговор, заметив:    

– Ну,  дорогой д'Артаньян, оставим посторонних. Давайте лучше поговорим о вас.    

– Да  обо мне вам известно все. Нет, поговорим лучше о вас, Арамис.    

– Я  уже сказал, мой друг, во мне не осталось Арамиса.    

– И  даже аббата д'Эрбле?    

– Даже  его. Перед вами человек, которого господь взял за руку и поднял до положения,  превысившего его надежды.    

– Бог? –  переспросил д'Артаньян.    

– Да.    

– Гм!  Странно. А мне говорили, будто это сделал господин Фуке.    

– Кто  это сказал? – спросил Арамис, который, несмотря на все свои усилия, не мог  скрыть легкого румянца, выступившего на его щеках.    

– Базен.    

– Глупец!    

– Что  и говорить, до гения ему далеко. Но он мне сказал это, а я повторяю его слова.    

– Я  никогда и в глаза не видел господина Фуке, – промолвил Арамис со спокойным  и чистым взглядом девушки, ни разу еще не солгавшей.    

– Но –  возразил д'Артаньян, – если бы вы видели и даже знали его, в этом нет  никакой беды. Господин Фуке – славный человек!    

– А!    

– Великий  политик!    

Арамис  сделал жест, выражавший полное равнодушие.    

– Всемогущий  министр!    

– Я  подчиняюсь только королю и папе, – заметил Арамис.    

– Гм! –  произнес д'Артаньян самым наивным тоном. – Я говорю так, потому что здесь  все бредят Фуке. Равнина принадлежит Фуке; солончаки, которые я собираюсь  купить, – собственность Фуке; остров, на котором Портос стал топографом,  принадлежит Фуке; гарнизоны принадлежат Фуке, галеры – тоже… Итак,  сознаюсь, что меня не удивило бы, если бы вы подчинились ему, вернее, отдали бы  в его власть свою епархию. Господин Фуке не король, но он такой же могущественный  властелин, как король.    

– Слава  богу, я никому не принадлежу, кроме себя, – ответил Арамис, который в  течение этого разговора следил за каждым движением д'Артаньяна, за каждым  взглядом Портоса.    

Но  Портос остался совершенно неподвижен, а д'Артаньян бесстрастен.    

Искусный  противник, он ловко отпарировал все удары, и ни один не попал в цель. Тем не  менее оба приятеля устали от борьбы, и приглашение к ужину было для всех  облегчением.    

За  столом направление разговора переменилось.    

Кроме  того, и Арамис и д'Артаньян поняли, что ни тому, ни другому не удастся узнать  ничего нового.    

Портос  ничего не понял из всей этой дуэли. Он не проронил ни слова, потому что Арамис  знаком приказал ему молчать. И ужин для него был только ужином. Но Портос  вполне довольствовался этим.    

Итак,  ужин прошел чудесно.    

Говорили  о войне и о финансах, об искусстве и о любви. Арамиса поражало каждое замечание  д'Артаньяна о политике.    

Изумленные  взгляды Арамиса увеличивали недоверие мушкетера, а явное недоверие д'Артаньяна  усиливало недоверие Арамиса.    

Наконец  д'Артаньян умышленно бросил имя Кольбера. Он приберег этот удар напоследок.    

– Кто  такой Кольбер? – поинтересовался епископ.    

«Ну, это  уж слишком! – проворчал себе под нос мушкетер. – Не будем же дремать,  не будем!»    

И он  рассказал о Кольбере все подробности, какие Арамис мог пожелать узнать.    

Ужин,  вернее беседа Арамиса и д'Артаньяна, затянулся до часа ночи.    

Ровно в  десять Портос заснул на своем стуле, захрапев, как орган.    

В  полночь его разбудили, чтобы отправить в постель.    

– Гм! –  проворчал он. – Кажется, я задремал, а между тем все, что вы говорили, было  очень интересно.    

В час  ночи Арамис проводил д'Артаньяна в приготовленную для него комнату, лучшую в  епископском дворце.    

В  распоряжение мушкетера было предоставлено двое слуг.    

– Завтра  в восемь часов, – объявил епископ, прощаясь с д'Артаньяном, – если хотите,  мы отправимся кататься верхом; конечно, и Портос поедет с нами.    

– В  восемь часов? Так поздно? – спросил д'Артаньян.    

– Вы  знаете, мне необходимо для сна семь часов – возразил Арамис.    

– Правильно.    

– Покойной  ночи, милый друг, – и Арамис обнял мушкетера.    

«Отлично! –  мысленно усмехнулся д'Артаньян, когда дверь за Арамисом закрылась. – В  пять часов я буду на ногах».    

Приняв  такое решение, он лег и заснул крепким сном.    

 Глава 25. ПОРТОС  НАЧИНАЕТ ЖАЛЕТЬ, ЧТО ПРИВЕЗ Д'АРТАНЬЯНА    

     

Едва  д'Артаньян потушил свечу, как Арамис, следивший сквозь занавеску за светом в  комнате своего друга, на цыпочках прокрался к Портосу.    

Исполин,  улегшийся уже часа за полтора перед тем, раскинулся на перине. Он погрузился в  то благодатное спокойствие первого сна, который у Портоса не могли нарушить ни  колокольный звон, ни грохот пушек.    

Дверь  его комнаты тихо раскрылась под осторожной рукой Арамиса. Епископ подошел к  спящему. Толстый ковер заглушал его шаги; впрочем, храп Портоса поглощал все  остальные звуки. Арамис положил руку на плечо гиганта.    

– Ну,  милый Портос, – сказал он, – вставайте.    

Голос  Арамиса был нежен и ласков, но в нем звучал не совет, а приказание. Рука  коснулась плеча легко, но она указывала на опасность.    

Портос  сквозь сон услышал эти слова и почувствовал прикосновение. Он вздрогнул.    

– Кто  тут? – загремел он.    

– Тес,  это я, – прошептал Арамис.    

– Вы,  милый друг? Но зачем вы меня будите?    

– Чтобы  сказать вам, что нужно ехать.    

– Ехать?  Куда?    

– В  Париж.    

Портос  подскочил и сел, устремив на Арамиса большие испуганные глаза.    

– В  Париж?    

– Да.    

– Ах  ты боже мой! – вздохнул Портос и снова лег, точно ребенок,  сопротивляющийся няньке, чтобы оттянуть для сна еще часок-другой.    

– Тридцать  часов верховой езды, – решительно прибавил Арамис. – Будут отличные  сменные лошади.    

Портос  двинул ногой и застонал.    

– Ну,  ну, милый друг, вставайте, – повторял прелат с оттенком нетерпения.    

Портос  высунул из-под одеяла обе ноги.    

– И  мне необходимо ехать? – спросил он.    

– Совершенно  необходимо.    

Портос  встал с постели, и скоро пол и стены задрожали от его шагов, тяжелых, как шаги  каменной статуи.    

– Ради  бога тише, милый Портос, – остановил его Арамис, – вы его разбудите!    

– Ах,  правда, – рявкнул Портос, – я и забыл. Но не беспокойтесь, я буду  осторожен.    

И,  говоря это, он уронил пояс с пристегнутыми к нему шпагой, пистолетами и  кошельком, из которого выпали со звоном рассыпавшиеся монеты. От этого шума  кровь в Арамисе закипела, меж тем как Портос только громко расхохотался.    

– Чудеса! –  тем же тоном произнес он.    

– Тише,  Портос, тише!    

– Правда…    

И он  действительно наполовину понизил голос.    

– Я  хотел сказать, – продолжал Портос, – что начинаешь копаться именно  тогда, когда нужно торопиться, и особенно шумишь, когда нужно двигаться  беззвучно.    

– Да,  правда. Но давайте опровергнем это мнение, Портос. Будем торопиться и молчать.    

– Вы  видите, я стараюсь, – проворчал Портос, натягивая штаны.    

– Очень  хорошо.    

– Значит,  это срочно?    

– Да,  и очень серьезно.    

– Ого!    

– Д'Артаньян  расспрашивал вас в Бель-Иле?    

– Ничуть.    

– Не  может быть! Припомните.    

– Он  спросил меня, что я делаю; я ответил: «Занимаюсь топографией». Я хотел сказать  другое слово, которое вы однажды произнесли, но я никак не мог его припомнить.    

– Тем  лучше. О чем еще он вас спрашивал?    

– Спросил,  кто такой Жетар.    

– Еще?    

– Кто  такой Жюпене.    

– Не  видел ли он случайно плана наших укреплений?    

– Видел.    

– Ах,  черт возьми!    

– Но  будьте спокойны: я резинкой стер ваш почерк. Невозможно заподозрить, что вы  дали мне указания относительно этих работ.    

– У  нашего друга зоркий глаз.    

– Чего  вы боитесь?    

– Боюсь,  что все откроется, Портос. Нужно предупредить великое несчастье. Я приказал запереть  все двери: д'Артаньяна не выпустят до рассвета. Лошадь оседлана; вы домчитесь  до первой подставы и к пяти часам утра проедете пятнадцать лье. Идем.    

Арамис  одел Портоса с ловкостью, не уступавшей искусству самого опытного камердинера.  Портос, смущенный и в то же время сбитый с толку, не останавливал его и только  рассыпался в извинениях.    

Наконец  он был готов. Арамис взял его за руку и вывел, заставляя осторожно переступать  со ступеньки на ступеньку, не позволяя задевать за дверные косяки, поворачивая  его то в одну, то в другую сторону, точно он, Арамис, был гигантом, а Портос  карликом. Дух управлял материей.    

Оседланная  лошадь действительно ожидала во дворе.    

Портос  уселся в седло. Арамис сам взял лошадь под уздцы и провел ее по двору,  устланному соломой, чтобы заглушить стук копыт. В то же время епископ сдавливал  ноздри коня, чтобы он не заржал.    

У  наружных ворот Арамис притянул к себе Портоса, который готовился скакать, не  спросив даже, зачем он едет.    

– Теперь,  друг Портос, – сказал ему на ухо епископ, – без отдыха до Парижа:  ешьте, пейте, спите на лошади, не теряя ни минуты!    

– Отлично.  Ни разу не остановлюсь.    

– Передайте  это письмо во что бы то ни стало в собственные руки Фуке.    

Необходимо,  чтобы он получил его завтра до полудня.    

– Получит.    

– И  помните об одном, мой друг.    

– О  чем?    

– Что  вы едете за патентом на титул герцога и пэра.    

– О! –  произнес Портос с блестящими глазами. – В таком случае я доскачу в сутки.    

– Постарайтесь.    

– Ну,  отпускайте коня… Вперед, Голиаф!    

Арамис  отпустил не повод, а ноздри животного. Портос пришпорил Голиафа, и конь, как  бешеный, рванулся с места галопом.    

Арамис  следил за всадником, пока тот не скрылся в темноте; потеряв его из виду, он  вернулся во двор.    

В  комнате мушкетера не было движения. Слуга, дежуривший у его дверей, не видел  света и не слышал никакого шума. Арамис осторожно запер входную дверь, отпустил  слугу и лег спать.    

Д'Артаньян  в самом деле ничего не подозревал. Поэтому, проснувшись в половине пятого, он  вообразил, что одержал победу. Неодетый, он подбежал к окну, которое выходило  во двор. Светало. Двор был пуст; даже куры еще не сошли с насестов. Не было  видно никого из слуг. Все двери были заперты.    

«Отлично,  полная тишина, – подумал д'Артаньян. – Во всяком случае, я проснулся  раньше всех в доме. Оденемся».    

И  д'Артаньян оделся.    

Но на  этот раз он не старался костюмом Аньяна придать себе вид горожанина или  духовного лица, о котором так заботился прежде. Ему даже удалось, подтянув  пояс, застегнувшись, надев набекрень фетровую шляпу, отчасти вернуть себе тот  военный облик, отсутствие которого поразило Арамиса.    

Покончив  с одеванием, он с притворной бесцеремонностью без предупреждения вошел в  комнату хозяина дома. Арамис спал или притворялся спящим.    

Большая  раскрытая книга лежала на его ночном пюпитре; свеча в серебряном подсвечнике  еще горела. Это доказывало, как мирно провел ночь прелат, с какими добрыми  намерениями готовился проснуться.    

Мушкетер  поступил с епископом совершенно так же, как епископ поступил с Портосом. Он  коснулся его плеча. Ясно было, что Арамис притворялся, потому что он, всегда  отличавшийся таким чутким сном, не пробудился сразу, а заставил д'Артаньяна  повторить свое прикосновение.    

– А,  это вы? – сказал он, потягиваясь. – Какая приятная неожиданность!  Подумайте, во сне я совсем забыл, что вы у меня. Который час?    

– Не  знаю, – смутился д'Артаньян. – Кажется, рано, но у меня осталась  военная привычка просыпаться с рассветом.    

– Разве  вы хотите ехать сейчас же? – спросил Арамис. – Помните, мы  сговорились выезжать в восемь часов. Давайте так и сделаем.    

– Может  быть; но мне так хотелось увидеться с вами, что я подумал: чем скорее, тем  лучше.    

– А  мой семичасовой сон? – остановил Арамис. – Смотрите, я рассчитывал на  него, и мне придется возместить упущенное.    

– Но  мне кажется, прежде вы так не любили поспать. У вас была кипучая кровь, вы  никогда не валялись в постели.    

– Именно  поэтому теперь я люблю полежать.    

– О,  сознайтесь, вы назначили восемь часов не ради сна.    

– Боюсь,  что вы станете смеяться надо мной, если я скажу правду.    

– Говорите.    

– От  шести до восьми я привык молиться.    

– Я  не думал, что епископы подчиняются такому строгому уставу.    

– Епископ,  дорогой друг, должен соблюдать внешние приличия больше, чем какой-нибудь  церковный служка.    

– Черт  возьми! Вот слова, которые меня примиряют с вашим преподобием: внешние приличия!  Это – слова мушкетера! Да здравствуют внешние приличия!    

– Не  хвалите меня за них, а лучше простите, д'Артаньян. У меня вырвались очень  мирские, очень светские слова.    

– Значит,  я должен уйти?    

– Мне  необходимо сосредоточиться, дорогой друг.    

– Хорошо,  я ухожу. Но, пожалуйста, ради язычника по имени д'Артаньян сократите ваши  размышления и молитвы. Я жажду поговорить с вами.    

– Хорошо,  мой друг, обещаю вам, что через полтора часа…    

– Полтора  часа молитв и размышлений! Дорогой мои! А нельзя ли сократить?    

Арамис  рассмеялся.    

– Вы  по-прежнему очаровательны, молоды, веселы! – улыбался он. – Вы  приехали в мою епархию, чтобы поссорить меня с благодатью.    

– Вот  как!    

– О,  я никогда не мог противиться вашим чарам, д'Артаньян! Вы будете стоить мне  спасения души.    

Д'Артаньян  закусил губу.