1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
– Какая это часть? – опросил генерал.
    
– Охотничья команда Четырнадцатого полка.
    
– Если бы вам предложили пошарить у японцев в тылу и обойти справа Хунисан, вы не возражали бы?
    
– Я об этом давно мечтаю и не раз докладывал своему командиру, но безрезультатно. Японцев перед нами так мало, что можно рискнуть и потревожить их!
    
– Ваша фамилия?
    
– Поручик Енджеевский.
    
– Рад с вами лично познакомиться! Отлично помню вашу телеграмму из-под Цзинджоу. Благодаря ей мне удалось уговорить Стесселя не отступать сразу в Артур, а задержаться на этом перевале. Ваше начальство вас, насколько я знаю, не особенно жалует. Хотите перейти в мою дивизию?
    
– Только вместе с моими охотниками.
    
– Прекрасный ответ для офицера! К сожалению, целиком всю вашу команду не переведешь в другой полк.
    
Когда Кондратенко и его спутники вернулись к группе Стесселя, они застали его сидящим за пулеметом. Несколько офицеров, собравшись вокруг генерала, усиленно щелкали фотографическими аппаратами.
    
Вставив пулеметную ленту, Стессель нажал на спуск, и пулемет затрещал. Генерал прошелся очередью по кустам гаоляна, но лента заклинилась.
    
– Можно заложить другую ленту, – услужливо предложил командир Четырнадцатого полка полковник Савицкий.
    
Стрелки бросились было к пулемету с новой лентой, но подъехавший Кондратенко отвлек внимание Стесселя, указав ему на частые заклинения патронов.
    
– На это нужно обратить самое серьезное внимание. Во время отбития штурма пулеметы незаменимы, а каждое заклинение отнимает массу драгоценного времени.
    
– Да, да. Это безобразие! – согласился Стессель. – В Артуре прикажу Белому специально заняться этим вопросом. – И генерал, разминая затекшие ноги, встал с пулеметного седла.
    
– Готова фотография: генерал Стессель на передовых позициях самолично стреляет по наступающим японцам, – шепнул на ухо Звонареву знакомый офицер.
    
Фок подъехал к Кондратенко.
    
– Любовались видами, Роман Исидорович, и критиковали передовые позиции моего участка, а заодно перемывали косточки и мне? – елейным тоном спросил он.
    
– Сплетнями на занимаюсь, а позиции действительно осмотрел и нашел их в плохом состоянии, – громко ответил Кондратенко.
    
– На участке Семенова, где расположены полки вашей дивизии, и таких окопов нет, там просто ряд заячьих нор, в которых не только под артиллерийским, но и под ружейным огнем долго не усидишь.
    
– Это происходит потому, что вы захватываете для своей дивизии все материалы, которые я направляю из Артура к Семенову.
    
– Опять вы что-то не поделили, господа? – с раздражением проговорил подъехавший Стессель. – Если бы вы знали, как это мне надоело! Из-за каждого пустяка поднимаются бесконечные ссоры!
    
Фок и Кондратенко молча выслушали это замечание.
    
– Какой леший влезет на наши позиции! Сплошные обрывы и голые скалы. Природная их сила так велика, что тратить много средств и материалов на их укрепление нет смысла. Никакие японцы никогда их не возьмут! – продолжал ораторствовать Стессель.
    
– Я с этим вполне согласен, – не замедлил поддакнуть Фок. – Зато генерал Кондратенко, как всегда и везде, имеет по этому вопросу свое «особое» мнение! Инженерская школа все же сказывается в нем…
    
– Инженеры много мудрят, еще больше крадут, но со мной не пошутишь, я им потачки не дам! – проговорил Стессель.
    
– Ваше превосходительство, не угодно ли вам перекусить? – расплылся в широчайшей улыбке полковник Савицкий, начальник объезжаемого участка обороны.
    
Стессель охотно согласился.
    
В большой палатке Красного Креста был накрыт стол. Толстый Савицкий, отдуваясь, занял хозяйское место во главе стола, усадив около себя Стесселя и Фока. Солдаты начали обносить обедающих закусками, застучали ножи, зазвенели рюмки.
    
Разговор с каждой минутой делался громче и оживленнее, начались тосты за начальствующих лиц, и обед принял характер обычной офицерской попойки. Незаметно подошел вечер. Звонарев с Гантимуровым вышли на воздух.
    
Вскоре из палатки вышел Кондратенко.
    
– Пора двигаться и дальше, а то боюсь тут застрять на ночь! Можно еще сегодня добраться до штаба Семенова, а завтра вернуться в Артур. Мы домой и верхом доедем, тут ведь недалеко.
    
Но Стесселю тоже надоело сидеть за столом, и он решил ехать.
    
– Господа! Довольно лоботрясничать! – обратился он к обедающим. – Едем дальше! Хозяину спасибо за хлеб-соль! Прикажите подать лошадей.
    
Вскоре значительно поредевшая кавалькада двинулась дальше. Стессель ехал не спеша. Благодушно настроенный после обеда, он милостиво здоровался со встречными офицерами и расспрашивал их о житье на позициях.
    
Кондратенко поднял разговор о возможности наступления на Дальний.
    
– Опять у вас новая идея появилась, Роман Исидорович! Вашей фантазии может позавидовать любой подпоручик! Быть может, на отдельном участке японцы и слабее нас, но в общем-то силы у них значительно больше наших. Поэтому наступление легко будет парализовано ими, и мы понесем только напрасные потери. Следовательно, нам незачем их беспокоить, раз они нас не трогают, – позевывая, ответил Стессель.
    
– Примерно так рассуждает и Витгефт для оправдания своей бездеятельности в Артуре!
    
– Моряки прячутся за наши спины, а мы ни за кого не укрываемся, а все время стоим лицом к лицу с врагом.
    
– Не в этом дело! Как известно, нападение – лучший способ защиты: мы сразу отвлечем внимание японцев к себе; возможно, они перебросят сюда часть сил с севера…
    
– Боже нас от этого упаси! Я не знаю, как мы удержимся против наличных японских частей, а вы собираетесь еще привлекать их, к нам. На это я никогда не соглашусь! – решительно отверг предложение Стессель.
    
– Мы этим облегчим переход в наступление Маньчжурской армии, – убеждал начальника укрепленного района Кондратенко.
    
– Куропаткин нас об этом не просит и этого нам делать не велит. Зачем же мы будем навязывать ему свою помощь? – возражал Стессель.
    
– Помогая Куропаткину, мы тем самым помогаем самим себе, ибо наилучшей помощью для нас явится деблокада Артура и восстановление сообщения с Маньчжурией. В этом и заключается взаимодействие крепости с полевой армией. Мы притягиваем на себя значительные силы врага и тем облегчаем положение армии, она же, в свою очередь, помогает нам, оттягивая силы на себя. Это азбучная истина, известная каждому молодому офицеру, – начал уже раздражаться упрямством Стесселя Роман Исидорович.
    
– Я же, как вам известно, являюсь генералом русской армии, которому эти, как вы выражаетесь, «азбучные истины» известны не хуже вас. И тем не менее я с вами не согласен и решительно возражаю против каких бы то ни было попыток «перейти в наступление и помочь Маньчжурской армии». Считаю вопрос исчерпанным и прекращаю бесцельное словопрение, – оборвал Стессель.
    
– Тогда разрешите хоть провести хороший поиск разведчиками в этом направлении?
    
– Это другое дело! Пошарить у японцев в тылу и вернуться назад ни, когда не вредно!
    
– Только пусть этим занимаются части Седьмой дивизии, а не моей, – вмешался в разговор Фок. – Я решительный противник подобных экспериментов и не допущу участия в них частей Четвертой дивизии.
    
– В поиске будут участвовать те части, которые назначит начальник района, – ответил Кондратенко.
    
– Так как инициатор дела вы, Роман Исидорович, то вам и карты в руки! В разведке будут участвовать полки вашей Седьмой дивизии и, если хотите, моряки, – обернулся Стессель к Кондратенко.
    
– Я просил бы придать мне еще пограничников.
    
– Не возражаю!
    
– Завтра же я сменю Двадцать шестым полком Четырнадцатый и начну подготовку к поиску. Быть может, вы найдете возможным, Александр Викторович, передать в мое распоряжение охотничью команду Четырнадцатого полка?
    
– Нет, не найду. Сами кашу завариваете, сами ее и расхлебывайте, а я тут ни при чем и мои солдаты тоже.
    
– Охотники Четырнадцатого полка хорошо знают местность в этом районе, а моим частям придется еще знакомиться с ней, на что уйдет много времени.
    
– Взялся за гуж, не говори, что не дюж! – усмехнулся Стессель. – Орудуйте, Роман Исидорович, своими силами и не рассчитывайте на чужую помощь.
    
– Попробую!
    
– Только помните, что за успех дела вы отвечаете целиком! – с угрозой заметил Фок.
    
– Я привык отвечать за свои действия.
    
– Тут кончается участок Четвертой дивизии, – остановил свою лошадь Фок. – Дальше район Кондратенко.
    
Стессель тоже остановился.
    
– Устал я, Роман Исидорович, и обещал жене к вечеру быть в Артуре. Вы и без меня прекрасно сумеете осмотреть позиции и внести, где нужно, необходимые исправления, поэтому я поеду обратно.
    
– Не смею задерживать, ваше превосходительство. Но, конечно, очень жаль, что вы не сможете взглянуть на «заячьи норы», в которых расположены мои части.
    
– Вы снимите несколько фотографий и потом покажете их мне и Александру Викторовичу, – мудро решил Стессель и тронулся в обратный путь вместе со своей свитой.
    
Кондратенко, Наумеяко и Звонарев двинулись дальше. Вскоре их встретили начальник правофлангового участка полковник Семенов, участковый инженер капитан Зедгенидзе и начальник артиллерии участка полковник Мехмандаров. Поздоровавшись с ними, генерал направился на позиции. В отличие от участка Четвертой дивизии окопы здесь были прекрасно оборудованы, имели прочные блиндажи, были хорошо применены к местности.
    
– И это Фок смеет называть заячьими норами! – возмущался Кондратенко.
    
Уже совсем в темноте Кондратенко добрался до штаба Семенова и решил здесь заночевать. Вскоре один за другим подъехали вызванные по телефону начальники боевых участков левого фланга. Кондратенко приветливо с ними здоровался и заставлял каждого подробно рассказывать о положении на участке. Затем началось совещание о возможности перехода в наступление в направлении Дальнего. Эта мысль была с энтузиазмом поддержана присутствующими.
    
– Только бы Фок не подвел, а мы сумеем прорвать расположение японцев, – резюмировал мнение собравшихся Семенов.
    
– Завтра сменим Четырнадцатый полк и попробуем выйти в тыл Хунисану, пусть они нам дадут хотя бы одного-двух проводников из охотничьей команды, – проговорил Кондратенко. – Попрошу об этом прямо Савицкого.
    
Записка была написана, генерал вручил ее Звонареву и велел доставить командиру Четырнадцатого полка.
    
– Теперь всего половина десятого. Через час вы будете у него. Можете там и остаться на ночлег, – распорядился Кондратенко.
    
– Я постараюсь разыскать Енджеевского и у него останусь до утра, – ответил прапорщик.
    
– Прекрасно. Сообщите ему о наших намерениях и спросите совета. Было бы очень хорошо, если бы он с утра повидал меня.
    
Через час Звонарев был уже в штабе Четырнадцатого полка. После отъезда Стесселя там продолжали пьянствовать.
    
Полковник, с красным лицом, без кителя, сидел за столом в палатке на своем прежнем месте. Около него собралась довольно большая компания.
    
Прапорщик, растолкав толпу, подошел к полковнику и протянул пакет.
    
Все находившиеся в палатке обернулись в сторону своего командира.
    
– Выступать куда-нибудь? Тревога? Японцы прорвались? – засыпали вопросами прапорщика.
    
– Кукиш дам я ему своих охотников! Если хочет, может брать это золотце Енджеевского. Свечку поставлю своему святителю, когда от него избавлюсь! – проговорил полковник, ознакомившись с запиской Кондратенко. – Завтра передам позицию у Хунисана Семенову, а второй батальон оттяну в тыл. Ваш же генерал может там чудить как хочет! У меня есть приказ Фока – никакой поддержки ему ни в чем не оказывать.
    
– Так и прикажете передать генералу Кондратенко? – поставил вопрос ребром Звонарев.
    
– Что вы? Еще и в самом деле вздумаете ему дословно передать все, что я говорю. Сейчас я продиктую ответ…
    
«Ваше превосходительство, высокоуважаемый Роман Исидорович! При всем моем искреннем желании, я, к великому моему сожалению, лишен возможности удовлетворить вашу просьбу, хотя горячо сочувствую вашему начинанию и твердо убежден в его несомненном успехе под вашим мудрым руководством. Единственно, что я могу сделать, – это откомандировать в ваше распоряжение начальника моей охотничьей команды поручика Енджеевского. Срок, командировки его не ограничиваю временем. Остаюсь вашего превосходительства преданнейший слуга Владимир Савицкий».
    
Взяв письмо, прапорщик вышел из палатки и отправился к месту расположения охотничьей команды. По дороге к нему присоединился Али-Ага Шахлинский, который, по поручению Ирмана, должен был объехать батареи и предупредить о предстоящем уходе с занимаемых сейчас позиций.
    
– Как, и артиллерия снимается с этого участка? – удивился Звонарев.
    
– Фок приказал убрать все орудия, а инженерам разобрать блиндажи и материалы использовать на других участках позиции.
    
– Короче, Кондратенко предоставляется голое место, на котором прежде всего надо будет вновь возводить укрепления.
    
– Весьма возможно, что японцы, заметив, что наши разбирают блиндажи, сами перейдут в наступление раньше нас.
    
– Надо срочно об этом предупредить генерала, – решил Звонарев и хотел было ехать назад в штаб Семенова, но капитан предложил туда заехать лично.
    
– Особенно не беспокойтесь. Мой командир бригады, полковник Ирман, решил правофланговые батареи вопреки приказу Фока пока оставить на месте. Я лично повидаюсь с полковником Мехмандаровым. Мы с ним старые друзья и с полслова поймем друг друга. Какие бы приказания ни отдавал Фок, батарея подполковника Лаперова, где я старшим офицером, никогда не бросит без помощи полки дивизии Кондратенко, – пылко проговорил Шахлинский. – От правофланговой батареи Романовского до штаба Двадцать шестого полка всего три-четыре версты, я за полчаса доберусь до него и передам все, что нужно. Вы же поезжайте прямо к Енджеевскому.
    
Стах уже спал, когда Звонарев вошел в его палатку, но будить его не пришлось: он тотчас же проснулся и, натянув сапоги, присел к столу, на котором стояла зажженная свеча. Выслушав Звонарева, он тихонько свистнул.
    
– Ясно, что Фок хочет подложить свинью Кондратенко. Но мы еще посмотрим, что из этого выйдет. Я, конечно, с удовольствием перейду к Семенову, а что касается моих охотников, то постепенно я их всех перетащу за собой. Денисов! – крикнул поручик, приподняв полу палатки.
    
– Чего изволите? – отозвался голос из темноты, и в палатку вошел коренастый стрелок с перевязанной головой.
    
– Надо всех больных и раненых отправить в тыл, – начал было поручик.
    
– Они, ваше благородие, не хотят. И здесь, говорят, переможемся.
    
– Я перевожусь в Двадцать шестой полк, – объявил ему поручик.
    
Унтер-офицер с удивлением посмотрел на поручика.
    
– Как же мы без вас-то будем, Евстахий Казимирович? – спросил он. – За вами мы и в огонь и в воду пойдем, потому что вас знаем, – зря людей не поведете, а новый начальник неизвестно какой еще попадется.
    
– Пусть, то нездоров, отправляется в госпиталь, а там просится в Двадцать шестой полк.
    
– Смекнул, ваше благородие! Только половина команды сразу уйдет. Много у нас легкораненых, которые в строю остались. Есть, кроме того, больные, особенно животом, ревматизмом и куриной слепотой.
    
– Всем сразу уходить нельзя: человек по пятнадцати в день, не больше.
    
– Понял! Созову взводных, мы мигом это дело обмозгуем. – И унтер скрылся из палатки.
    
Вскоре лагерь зашумел. Послышались споры, кому прежде идти к поручику в Двадцать шестой полк.
    
– Кондратенко очень хотел, чтобы вы оставили на месте часть своих людей, – напомнил Звонарев.
    
– Хорошо. Сразу у десятка-другого стрелков заболят животы. Они и останутся на месте, когда полк будет уходить. По прибытии же Двадцать шестого полка они чудодейственным образом все поправятся. Эту комедию мы разыграем легко. Одним словом, совсем облапошим эту жирную свинью Савицкого! – радостно проговорил Стах.
    
Звонарев громко зевнул, сказывалась дневная усталость.
    
– Ложитесь-ка вы на мою постель, Сергей Владимирович, мне сейчас не до сна. Слишком много надо сделать за ночь, – предложил Стах.
    
Едва Енджеевский вышел из палатки, как Звонарев, не раздеваясь, повалился на постель и тотчас уснул.
    
Проводив Стесселя, Фок и Сахаров направились в свой штаб, расположенный в Кумирненской импани. Лошади осторожно шли по темной дороге. Фок громко вздыхал и чертыхался, когда его конь оступался в темноте.
    
– Вы, верно, очень устали, ваше превосходительство? – участливо спросил Сахаров.
    
– Чертовски! Скорей бы эта проклятая война кончилась, сейчас же выйду в отставку и уеду куда-нибудь подальше.
    
– Если не секрет, то куда же вы собираетесь уехать?
    
– За границу! В Южную Германию. Мы, Фоки, родом из Тюрингии. Хотелось бы приобрести там дачку и пожить до конца дней на покое у себя в родном фатерланде.
    
– Вы заслужили полное право на спокойную старость.
    
– В России не умеют ценить по заслугам людей! Стессель моложе меня на семь лет, а уже метит в полные генералы, я же дальше не пойду и через год буду уволен со службы по возрастному цензу.
    
– Вам самим следует уже сейчас позаботиться о своей старости.
    
– Не от меня это зависит.
    
– От вас, ваше превосходительство! Войну надо кончать поскорее, ибо она в тягость русскому народу. Может быть, я пессимист, но как-то мало верю в освобождение Артура, – вздохнул Сахаров.
    
– Так вы считаете, что чем Артур скорее будет занят японцами, тем лучше для русских?
    
– Не совсем так, ваше превосходительство, но коль скоро ему суждено пасть, пусть это совершится поскорее; меньше будет человеческих жертв.
    
– Да, капитан, вы правы: упорное сопротивление на передовых позициях совершенно излишне, чего не хочет понять Кондратенко. Только зря проливают солдатскую кровушку.
    
– По-видимому, он надеется на благоприятный исход войны.
    
– Не такой он дурак! Просто хочет прослыть артурским героем.
    
– Надеюсь, Стессель не разделяет его взглядов?
    
– Стессель собственного мнения не имеет, это для него слишком сложно.
    
– Тогда пусть он усвоит мнение вашего превосходительства!
    
– Вы, Василий Васильевич, человек коммерческий. Хотите услугу за услугу? Я буду поддерживать у Стесселя ваше мнение об осаде… Мог бы я участвовать в вашем предприятии?
    
– Разрешите на ваше имя записать акции шанхайского банка тысяч на десять – пятнадцать?
    
– Только, чур! Договора с вами я, конечно, заключать не буду.
    
– Слово вашего превосходительства дороже денег!
    
Сахаров оживился и весело замурлыкал что-то себе под нос.
    
– Много вам платят японцы? – неожиданно обернулся к нему Фок.
    
– Мне? Японцы? За что? – похолодев от страха, воскликнул Сахаров. – Шутить изволите, ваше превосходительство! Что же касается этого купца Тифонтая, то я с трудом выжал из него три процента с чистого дохода… вообще – купцы народ коммерческий.
    
– А японцы – дальновидный!
    
– Вполне согласен с вашим превосходительством.
    
– Тогда все в порядке, – закончил разговор генерал.
    
Утром к Фоку явился полковник Дмитриевский с целым ворохом бумаг.
    
– Прежде всего разрешите доложить вашему превосходительству, что ваше распоряжение о снятии с позиций Четырнадцатого полка выполнено только наполовину: стрелки ушли, но разбирать блиндажи и укрытия генерал Кондратенко не разрешил.
    
– Савицкому надо было не спрашивать разрешения у Кондратенко, а точно выполнить мое приказание. Объявите ему выговор в приказе по дивизии.
    
– Генерал Кондратенко под угрозой ареста приказал все оставить на месте. Кроме того, в расположении Четырнадцатого полка появилась не то холера, не то дизентерия. В охотничьей команде сразу заболело двадцать человек, некоторые тяжело. Ввиду этого полковой врач, во избежание распространения заразы, не рекомендовал что-либо уносить с бывшего участка полка.
    
– Это другое дело! Пусть себе там Кондратенко на здоровье возится с эпидемией, мы вовремя убираемся отсюда.
    
Вскоре приехал Савицкий и стал оправдываться в невыполнении приказа начальника дивизии. Фок дал ему выговориться и затем спросил:
    
– Правда, что у вас обнаружилась холера?
    
– В охотничьей команде поручика Енджеевского. Я, кстати, откомандировал его в распоряжение Кондратенко.
    
– Это тот умник, который уверял под Цзинджоу, что японцы уходят на север и в нарушение подчиненности, помимо меня, прямо донес об этом Стесселю и почему-то Кондратенко?
    
– Он самый, ваше превосходительство. Я с удовольствием бы и совсем избавился от его присутствия в полку.
    
– Подайте рапорт по команде. Я поддержу ваше ходатайство перед начальником района. Заодно пусть он забирает с собой всех этих холериков и разводит заразу в Седьмой дивизии.
    
– Слушаюсь! Сам Енджеевский тоже является нравственной заразой для всего полка – нигилист и критикан!
    
– Тем больше оснований от него избавиться! Посмотрим, как Кондратенко справится со своей затеей, – злорадно проговорил Фок.
    
– Ваше превосходительство! – доложил генералу вошедший Ирман. – По просьбе генерала Кондратенко я оставил на месте две правофланговые батареи.
    
– Совершенно напрасно! Немедленно снимите их, они мне нужны на левом фланге завтра к утру.
    
– Но там и так уже имеется три батареи, а у Хунисана почти нет артиллерии. Там намечается наступление Двадцать шестого полка, и без артиллерийской подготовки полк понесет значительные потери…
    
– До Седьмой дивизии, с ее умником Кондратенко, мне нет дела! К вам она тоже не имеет никакого отношения, и вам незачем о ней беспокоиться.
    
Ирман в волнении поднялся во весь рост перед Фоком и задыхающимся голосом проговорил:
    
– Вашего распоряжения по долгу службы и чести своего мундира я исполнить не могу. Прошу освободить меня от командования бригадой!
    
Фок с удивлением смотрел на своего всегда дисциплинированного и выдержанного начальника артиллерии. В таком состоянии он его еще никогда не видел.
    
– Какой же вы горячка, Владимир Александрович! Как будто вы не совсем лишены нашей спокойной и уравновешенной германской крови. Из-за пустяков пыль поднимаете!
    
– Человеческие жизни для меня никогда не были пустяками.
    
– Я вас, полковник, больше не задерживаю, – вновь повысил голос Фок. – Если вы больны, подавайте рапорт и уезжайте в Артур, но дальнейших препирательств по поводу отданного мною приказа я не потерплю.
    
Ирман повернулся по-уставному и, щелкнув шпорами, вышел. Выйдя от начальника дивизии, Ирман быстро написал рапорт о болезни и подробное письмо Кондратенко. Письмо он вручил Али-Ага Шахлинскому и приказал ему тотчас же ехать к генералу.
    
– От вас многое зависит, Али-Ага, – напутствовал капитана Ирман.
    
– Не беспокойтесь, Владимир Александрович. АлиАга еще никогда никого не подводил и не предавал в жизни. Если Фок задумал подвести Седьмую дивизию под удар японцев, то это ему не удастся. Приложу все силы, чтобы расстроить его козни и помочь генералу Кондратенко. – И, вскочив на коня, Шахлинский широким галопом поскакал по дороге.
   
   
    
     
Глава седьмая
    
    
Звонарев вместе с Кондратенко обходил линию окопов, которые должен был занять Двадцать шестой Восточносибирский стрелковый полк. Генерал осматривал мелкие окопчики с небольшим земляным бруствером, едва прикрывавшим сидящего на дне человека.
    
– Надо удивляться ничтожности потерь в Четырнадцатом полку при таком отвратительном устройстве окопов, – раздраженно сказал он.
    
– Японец тут совсем не стреляет, можно хоть на бруствере сидеть, ваше превосходительство, – доложил Денисов, оказавшийся в числе «заболевших холерой и внезапно поправившихся» охотников.
    
– Очевидно, здесь никого нет, кроме редких цепей для наблюдения за нами, – окончательно решил Кондратенко. – Пока займемся улучшением позиции и подготовкой к глубокому поиску в тыл, который может привести и к прорыву всего японского расположения.
    
– Если только Фок и Стессель, не помешают, – вставил Семенов.
    
– Наверное, помешают, – добавил Енджеевский. – Наш начальник дивизии из кожи вылезет, чтобы напакостить вам.
    
Около полудня стремительно прискакал Али-Ага Шахлинский с письмом от Ирмана.
    
Ознакомившись с содержанием письма, генерал сделался мрачным.
    
– Батареям уже передано приказание об уходе? – спросил он у капитана.
    
– Никак нет, но от вас я еду к ним.
    
– Попросите обоих командиров батарей ко мне. Я лично побеседую с ними. Пока что надо хотя бы до вечера задержать здесь батареи, а затем я попрошу вас, Сергей Владимирович, махнуть отсюда прямо в Артур к Стесселю, – часа через два с половиной вы будете там. Я прошу его немедленно выслать мне из крепости пятидесятисемимиллиметровую ездящую батарею, батарею семидесятипятимиллиметровую китайских пушек и хотя бы взвод шестидюймовых полевых мортир, – всего двенадцать орудий и две мортиры. С этими силами я еще смогу обойтись. Только большая просьба, Сергей Владимирович: по дороге не мешкать. Сейчас десять утра, к завтрашнему утру батареи должны быть здесь.
    
Звонарев немедленно велел седлать себе лошадь.
    
– Моряков я прошу одновременно выслать канонерки и миноносцы к бухте Лунвантань. Пусть обстреляют берег с севера от Семафорной горы, – добавил Кондратенко, вручая прапорщику пакет.
    
Звонарев без особых приключений добрался до Артура и прямо с дороги направился с докладом к Стесселю.
    
Генерал был удивлен его появлением.
    
– Что там стряслось, что вас погнали с позиций прямиком в Артур? – спросил он у Звонарева.
    
– Когда я уезжал, все было благополучно, за исключением некоторых разногласий между генералами Фоком и Кондратенко.
    
– Опять началась генеральская грызня, – раздраженно проговорил Стессель и, разорвав пакет, стал читать донесение. – Я приказал Фоку убрать полк, а не батареи, кроме того, смена намечалась на завтрашний день, а не на сегодня. Тут уже, очевидно, Роман Исидорович, как всегда, поторопился. Что за человек! Ни минуты не может посидеть спокойно! – все больше раздражался Стессель. – Просимые им батареи я, конечно, вышлю, если они в Артуре. Вернее же, они стоят в резерве за дивизией Фока. Мортиры здесь – сейчас прикажу Василию Федоровичу их сегодня же двинуть на позиции. Вы и отвезете это приказание в Управление артиллерии.
    
– Генерал Кондратенко хотел, кроме того, просить помощи у флота, – доложил Звонарев.
    
– Есть и для них пакет?
    
– Так точно!
    
– Дайте его сюда, – приказал генерал и тут же вскрыл пакет.
    
– «Прошу оказать содействие моему наступлению на Дальний», – начал читать Стессель. – Какое это еще наступление? Кто его разрешил? – набросился он на Звонарева. – Желательно в этой операции не меньше трех-пяти судов подвижной береговой обороны, канонерок или крейсеров, при одновременном ударе всем броненосным отрядом на Дальний с моря». Да тут намечается целая большая операция с участием всего нашего флота и без моего ведома и согласия! Я решительно запрещаю предпринимать что бы то ни было до моего разрешения! Письмо, адресованное Витгефту, я задержу у себя впредь до объяснения Кондратенко. Пока отправляйтесь к Белому и от моего имени прикажите выслать на передовые позиции взвод шестидюймовых мортир, – распорядился генерал. – Вы когда возвращаетесь обратно?
    
– Генерал Кондратенко приказал мне остаться в Артуре и продолжать работу на сухопутном фронте.
    
– Кого же мне послать к Кондратенко? Гантимуров здесь? – спросил Стессель у молчаливо наблюдавшего за происходящим Рекса.
    
– Еще не вернулся, ваше превосходительство.
    
– Придется послать Водягу. Можете идти, господин прапорщик, – отпустил генерал Звонарева.
    
В Управлении артиллерии раздавались сильный шум и крики, когда туда явился Звонарев. Еще издали он узнал могучий бас Борейко.
    
– Не соглашался и не соглашусь! – кричал поручик, стоя перед заведующим хозяйством крепостной артиллерии подполковником Бжозовеким. – Раз на складах есть приличное обмундирование, давать солдатам всякую рвань нельзя! Они тоже люди и должны быть одеты и обуты как следует!
    
– Это обмундирование, первого срока, оно не может быть выдано вам, – убеждал его Бжозовский.
    
– Люди босы, и я должен их обуть! – гремел Борейко.
    
– Считаю вопрос исчерпанным, прошу уйти! – обозлился заведующий хозяйством.
    
– Я держусь другого мнения и иду прямо к генералу. – И, широко распахнув дверь, в коридор вылетел разъяренный поручик, едва не сбив Звонарева с ног.
    
– Ты откуда в таком виде? – удивился он, оглядывая своего запыленного с дороги друга.
    
Прапорщик пояснил.
    
– Идем к Белому, он у себя в кабинете.
    
– Надо доложить через адъютанта.
    
– К черту всех адъютантов! – И Борейко шагнул в кабинет генерала.
    
Белый был чем-то занят с Тахателовым и не сразу посмотрел на вошедших. Оба офицера молча ожидали, пока генерал заговорит с ними.
    
– Откуда вы такой запыленный? – наконец обратился Белый к прапорщику.
    
Тот подал конверт от Стесселя и коротко изложил суть происшедшего.
    
– Жаль, что Роман Исидорович заранее нас не предупредил о своих планах, – заметил генерал.
    
– По-видимому, они у него возникли внезапно. Кроме того, он хочет использовать элемент неожиданности и атаковать японцев без проволочки и просит только его поддержать.
    
– Флот наш быстро раскачать трудно. Напрасно вы отдали Стесселю письмо, адресованное Витгефту, я сам поговорю с ним и адмиралом Лощинским[137]. Что-нибудь да предпримем, чтобы помочь Кондратенко.
    
Звонарев хотел было уходить, но его задержал Тахателов расспросами о дороге, по которой должен был идти мортирный взвод. Генерал тем временем обрушился на Борейко.
    
– Пора прекратить ваши чудачества, поручик! Каждый день ко мне со всех сторон поступают жалобы на вас, – говорил Белый, резко отчеканивая слова. – Подполковник Бжозовский жалуется, что вы вчера самовольно захватили пятьдесят пар заготовок и отказались их вернуть. Хотя я ценю вас как боевого офицера и хорошего артиллериста, все же я решил перевести вас обратно на Электрический Утес. Пока этим и ограничусь. Заготовки же верните на склад.
    
– Я уже пошил из них сапоги.
    
– Когда же вы успели это сделать?
    
– Посадил всех сапожников своей роты и призанял у соседей, они мне за ночь и стачали пятьдесят пар.
    
– Я отдам в приказе выговор вам с переводом на Электрический Утес младшим офицером.
    
– На Залитерную вы кого собираетесь назначить, ваше превосходительство?
    
– Штабс-капитана Высоких.
    
– Этот подойдет! – одобрил выбор генерала Борейко.
    
– Я того же мнения, – иронически улыбнулся генерал и отпустил офицеров.
    
Через час Звонарев вместе с Белым отправился к Витгефту на «Цесаревич». Там они застали адмиралов Лощинского, Ухтомского и Григоровича.
    
Белый был среди моряков своим человеком, поэтому его встретили без всяких церемоний: Матусевич дружески взял его под руку и провел к Витгефту. Эллис и Звонарев последовали за ними. Хотя официального заседания не было, но морские и сухопутные превосходительства обменялись мнениями по поводу предложения Кондратенко.
    
– Кроме судов отряда Михаила Федоровича, – кивнул в сторону Лощинского Витгефт, – мы ничего выделить не сможем.
    
– А крейсера «Аскольд», «Диана», «Паллада» и особенно «Баян»? – напомнил Белый.
    
– Они так глубоко сидят, что долго придется тралить рейд для их прохода – тогда можно будет вывести и броненосцы.
    
– Тем лучше! Пока Михаил Федорович со своими канонерками, миноносцами и крейсерами будет обстреливать берег, броненосцы обрушатся на Дальний, – предложил Белый.
    
– Дальнинский рейд сильно заминирован, и к нему близко подходить опасно. Кроме того, японцы выдвинув свой флот к Артуру, отрежут нас от него и заставят в море принять бой, что для нас совсем невыгодно.
    
– Побольше решительности, Вильгельм Карлович, – уговаривал адмирала Белый. – Я всегда стоял за тесное сотрудничество с флотом, думаю, что и на этот раз выражаю ту же точку зрения. Необходимо обстрелять Дальний, хотя бы с большой дистанции. Это заставит японцев обратить внимание на охрану этого порта и отвлечет часть их морских и сухопутных сил.
    
После долгих споров решили, что с утра в море выйдет отряд подвижной береговой обороны под флагом Лощинского в составе «Новика», трех канонерок и шести миноносцев. Крейсера же и «Ретвизан» должны быть готовыми, к выходу на помощь в случае надобности.
    
Дома Звонарева ждал подполковник Науменко.
    
– Едемте сейчас на позиции: вас вызывает Кондратенко. На ночь намечено наступление, а с рассветом флот поддержит нас с моря.
    
– Сейчас велю седлать, – ответил прапорщик.
    
– У штаба стоит экипаж Сахарова, он нас довезет.
    
Через четверть часа, сопровождаемые взводом казаков, они уже катили вместе с Сахаровым в экипаже по средней артурской дороге.
    
Звонарев, развернув карту, рассказывал начальнику штаба о предполагаемых действиях отряда Лощинского. Сахаров с большим интересом следил за его объяснениями, делая заметки у себя в записной книжке.
    
– Для доклада генералу Фоку, – пояснил он.
    
К заходу солнца они добрались до Кондратенко, который торопливо начал расспрашивать Звонарева о намерениях флота.
    
– Необходимо будет завтра с утра хорошенько наладить связь с моряками через Семафорную гору. Ночью наши разведчики пойдут на поиск, и если он будет удачен, то их поддержит Двадцать шестой полк, – говорил Науменко.
    
– Каково будет расположение полков, батареи и резервов? – поинтересовался Сахаров.
    
Науменко начал указывать на карте расположение частей, а капитан быстро наносил его на свою карту.
    
– Откуда у вас, Василий Васильевич, такая чудесная карта? – обратил внимание подполковник.
    
– Японская, – спокойно ответил Сахаров. – В Дальнем, купил.
    
– Вот бы нам такую! Наши очень плохи: все названия перевраны, дороги и деревни нанесены не там, где надо, высоты указаны неверно, – жаловался Науменко. – Нельзя ли у вас скопировать?
    
– Пожалуйста! После доклада Фоку пришлю вам карту для копировки, – предложил Сахаров.
    
– Прекрасно, будем вам очень благодарны…
    
Распрощавшись, Сахаров покатил дальше.
    
В темноте легко было сбиться с дороги, и поэтому Сахаров посадил, в свой экипаж встретившегося вскоре человека, который указывал кучеру дорогу. Когда надобность в проводнике миновала, человек слез, получив от капитана за труд двугривенный и небольшую бумажку с непонятными значками, которую он тщательно спрятал за пазуху.
    
Разведчики Двадцать шестого полка должны были двинуться около полуночи. Общее руководство ими было возложено на Енджеевского, и около десяти часов вечера поручик зашел в штаб за получением окончательных распоряжений. Здесь он встретился с Звонаревым, только что приехавшим из Артура.
    
– У вас все готово к сегодняшней ночной операции? – спросил у Стаха Кондратенко.
    
– Так точно, ваше превосходительство! Люди разведены в исходное положение, и им подробно объяснено задание. Я постараюсь без шума добраться до линии батареи и частных резервов, там атакую и буду ждать подхода полка, чтобы пропустить его вперед.
    
– Только сильно не задерживайтесь, углубляйтесь в расположение противника не дальше двух-трех верст, а то вас могут отрезать от главных сил полка, – предупреждал генерал.
    
– Разрешите мне отправиться с разведчиками, – обратился к генералу Звонарев.
    
– Вы мне нужны здесь, – отказал Кондратенко, – затем, что я отвечу Василию Федоровичу, если с вами чтонибудь случится? Он и так настаивает на вашем возвращении в артиллерию.
    
– Поручите мне, Роман Исидорович, держать связь с охотниками, – попросил Звонарев.
    
– Только, чур, зря не рисковать и аккуратно посылать донесения, – уступил наконец генерал.
    
Обрадованный прапорщик вышел вместе с Енджеевским.
    
– Раз так, то переодевайтесь! Шашку и шпоры долой! – распоряжался Стах. – Наденьте солдатскую рубаху вместо кителя, погоны мы вам нарисуем прямо на ней. Возьмите винтовку, а револьвер суньте в карман, так-то вам куда удобнее будет, чем в вашем обычном снаряжении. Вы пойдете сперва вместе со мной, а затем двинетесь самостоятельно. В помощь вам я дам своего фельдфебеля Денисова, он будет вам очень полезен. Все время внимательно следите за моими сигналами свистком: протяжный – значит, наступать или стрелять, короткий – значит, отходить и собираться ко мне. Вот и все, – учил прапорщика Енджеевский.
    
Вскоре оба офицера отправились к долинке за передовыми окопами, где собирались охотники.
    
Ночь выдалась темная, грозовая. Временами налетал шквальный ветер, под его порывами гаолян сильно шелестел; поблескивали зарницы, быстро неслись низкие тучи.
    
– Лучшей погоды и не придумать: за шорохом деревьев и гаоляна ничего не услышишь, а при слабых зарницах многого не разглядишь, – радовался Стах. – Позвать взводных ко мне в палатку, – распорядился он.
    
Вскоре в маленькой палатке собралось человек пять солдат. Енджеевский разложил карту прямо на земле и при свете электрического фонарика стал еще разъяснять солдатам, что надо делать во время поиска.
    
– Мой заместитель прапорщик Звонарев. – Енджеевский осветил его с головы до ног. – Запомните: я всегда в папахе, а он будет в фуражке. С прапорщиком пойдет Денисов, поняли?
    
– Так точно, Евстахий Казимирович, поняли! – хором ответили солдаты.
    
– С вами, Сергей Владимирович, пойдет третий взвод, – они у меня большие ловкачи, но увлекаться им не разрешайте! – предупреждал Енджеевский. – Пора в путь! – решил он, взглянув на часы. – С богом или чертом, с кем кому больше нравится! – пошутил Стах на прощание.
    
– Третьему взводу всегда чертяка ворожит, – отозвался длинноусый солдат с рябинками на лице.
    
– Недаром фамилия твоя Чертовский, – ответил Енджеевский. – Ваш взводный, – указал он Звонареву на говорившего.
    
– Расходись по местам, ребята! Я пойду прямо вперед, вы сперва за мной, а в долине свернете налево. Желаю успеха, Сергей Владимирович! – пожал он руку Звонареву и скрылся в темноте.
    
– Нам сюда, ваше благородие, – сказал Чертовский и повел прапорщика в сторону.
    
– Становись! – вполголоса скомандовал Денисов. – Выходи на дорогу, винтовки на ремень. Глазко, иди вперед, будешь держать связь с первым взводом.
    
Солдаты двинулись по узенькой тропинке. Когда глаза привыкли к темноте, Звонарев стал различать чуть белевшую узенькую тропинку, спускавшуюся круто вниз.
    
– Прошли наши окопы, – вскоре шепотом сообщил прапорщику Денисов.
    
Стрелки шли совсем бесшумно, только изредка шуршал, катясь под уклон, срывавшийся из-под ног камень.
    
Пересекли маленький ручеек в долине и вошли в гаолян.
    
– Сейчас справа будет японская батарея, а за ней их окопы, – прошептал унтер-офицер.
    
Поле стало резко подниматься вверх, и вскоре отряд вышел на вершину хребта.
    
Звонарев остановился с Чертовским, пропуская вперед остальных. Все было по-прежнему окутано густым мраком ночи, и отряд осторожно продвигался дальше, почти вплотную подбираясь к японскому лагерю.
    
– Глазко, Прядин! – шепотом позвал Денисов. – Видите часового!
    
– Так точно!
    
– Мигом снять, но без шуму! Первое и второе отделения кинутся по свистку на первые две палатки, третье и четвертое – на левое крыло, – распоряжался солдат. – Винтовку приготовьте, ваше благородие, может, стрелять придется.
    
Прошло несколько томительных мгновений. Японский часовой, посвистывая, продолжал расхаживать вдоль батареи. Стрелки расположились по сторонам, поближе к намеченным палаткам. Только Звонарев, Дроздов и Чертовский остались на месте.
    
Вдруг раздался глухой удар о землю и тихая возня. Часовой исчез, и Дроздов оглушительно засвистел. Шестьдесят человек одновременно поднялись на ноги и бросились к палаткам. Грянул выстрел, другой, кто-то дико вскрикнул, десятки фигур замелькали в темноте, сталкиваясь на бегу, падая и вновь поднимаясь. На Звонарева выбежал из темноты маленький человек в белом – по-видимому, в нижнем белье. Он быстро вскинул руки и выстрелил. Денисов мгновенно ткнул японца штыком, и тот с криком повалился на землю.
    
Еще два-три выстрела, и на батарее было все кончено, но справа и слева раздалась частая ружейная трескотня, послышался лошадиный топот. Звонарев с солдатами поспешил к орудиям.
    
– Вынимай замки! – скомандовал он стрелкам.
    
Вскоре все четыре замка были сняты с орудий, стрелки камнями сбивали с пушек прицельные мушки, вынимали прицелы и всячески старались привести орудия в негодность.
    
Со всех сторон шла усиленная ружейная перестрелка, прерываемая гулом пушечных выстрелов.
    
– Ваше благородие, пора назад! – подбежал Денисов. – Евстахий Казимирович до себя кличут, свистки ихние слыхать.
    
– Потери у нас есть? – спросил Звонарев.
    
– Гриднев убит да двоих легко поцарапало – вот и все, – доложил Денисов.
    
Все кинулись по тропинке на гору, прапорщик с Чертовским остались в хвосте. Идти пришлось по тому же гаоляну, по которому шли раньше, но теперь он вдоль и поперек простреливался ружейным огнем. Сквозь заросли гаоляна вспыхивали огоньки ружейных выстрелов, вскрикивали и валились на землю раненые.
    
Отряд Звонарева таял с каждой минутой, число раненых увеличивалось, а с этим и увеличивались трудности продвижения в густом гаоляне. Кое-как с трудом добрались до хребта, на котором были расположены русские окопы, но они оказались уже заняты японцами. Перестрелка шла далеко внизу у реки Лунвантань, около которой ранее были расположены резервы Семенова. Стало очевидным, что отряд был отброшен за реку. В суматохе боя связь с Енджеевским была утеряна. Звонареву пришлось принимать решение на свой страх и риск.
    
Собрав своих людей в небольшой укрытой лощинке, прапорщик подозвал к себе Денисова, Чертовского и еще нескольких стрелков и начал с ними советоваться, что делать дальше.
    
– Ума не приложим, как могло случиться, что японец сбил наш полк с позиции, – недоумевали солдаты, – не иначе, ему сообщили о нашем наступлении.
    
– Давайте лучше раскинем мозгами, как теперь нам добраться до своих, – остановил солдат Звонарев.
    
После обсуждения решили небольшими группами пробираться к реке. Одна из стрелков знал, где находится брод, другие брались провести к нему отряд.
    
Осторожно, под прикрытием темноты, удалось незамеченными пробраться в прибрежные камыши к нужному месту.
    
Кое-как, часто останавливаясь и прислушиваясь, охотники добрались до речки и спрятались в прибрежных камышах. За рекой шел бой, слышалась ружейная стрельба и орудийная канонада.
    
Дождавшись рассвета, Звонарев с отрядом вышел наконец в расположение русских войск и вскоре, весь мокрый и грязный, был уже в штабе Кондратенко.
    
– Умойтесь, почиститесь, поешьте и приходите сюда опять, – распорядился генерал, выслушав его рапорт о вылазке. – Я, отправлю вас на Семафорную гору для связи с моряками. После артиллерийской подготовки Двадцать пятый и Двадцать шестой полки перейдут в наступление.
    
– Слушаюсь! – отозвался прапорщик и вышел.
    
– Что здесь произошло ночью? – спросил Звонарев у адъютанта Четырнадцатого полка.
    
– Произошло то, чего меньше всего можно было ожидать. Когда Двадцать шестой полк двинулся за охотниками и уже взял японские окопы, слева во фланг и тыл ударили два японских полка, смяли его, отбросили на первоначальные позиции и на его плечах ворвались в них, едва не захватив при этом нашу артиллерию. Японское наступление удалось задержать контратакой Двадцать пятого полка уже на этом берегу реки Лунвантань. Очевидно, японцы были прекрасно осведомлены о нашем наступлении и отлично рассчитали свой удар Кроме того, Четвертая дивизия пальцем не пошевелила, чтобы нам помочь. На все просьбы Фок ответил категорическим отказом. Вызванный Кондратенко из Артура Двадцать седьмой полк с дороги был возвращен Стесселем обратно. Результат: мы сидим на восточном берегу Лунвантаньской долины и собираемся атаковать противника после артиллерийской подготовки с суши и с моря с целью вернуть свои прежние окопы. Но что из этой затеи выйдет, сейчас сказать трудно, – сообщил адъютант, пока Звонарев приводил себя в порядок.
    
– Где Енджеевский? – вспомнил прапорщик.
    
– Дважды ранен и находится на перевязочном пункте.
    
– Да ну! Тяжело? – заволновался Звонарев.
    
– По-видимому, не особенно, так как все время а сознании. Справлялся о вас.
    
В это время к штабу подъехал Фок в сопровождении Сахарова.
    
– К сожалению, Роман Исидорович, вас нельзя поздравить с успехами, – ехидно проговорил Фок, здороваясь с Кондратенко.
    
– В значительной степени своими неудачами я обязан вам, ваше превосходительство, – резко ответил Кондратенко.
    
– Вот уж, что называется, с больной головы да на здоровую! – воскликнул Фок. – Я ли вас не предупреждал против этой авантюры! Но вы меня и слушать не хотели.
    
– Можно подумать, что ваше превосходительство объявило о своем нейтралитете в этом бою.
    
– Думать, конечно, можно что угодно, но говорить подобные вещи не разрешается даже вашему превосходительству! Да чего, впрочем, можно ждать от незадачливого полководца, только что потерпевшего поражение. Имею честь кланяться!
    
– Редкая сволочь! – пробормотал ему вслед Кондратенко. – Евгений Николаевич, для восстановления положения на фронте мы должны рассчитывать только на свои силы, – обернулся генерал к своему начальнику штаба.
    
– И на помощь флота, – напомнил Науменко.
    
– Да, куда девался Звонарев? – вспомнил Кондратенко.
    
– Здесь, ваше превосходительство! – отозвался прапорщик.
    
– Привели себя в порядок? Поезжайте поскорее на Семафорную гору и установите связь с флотом. Как только подойдут суда, попросите немедленно открыть огонь по долине. О начале общей атаки мы вас предупредим, – распорядился генерал.
    
Звонарев велел подать себе лошадь и, наскоро проглотив стакан чаю, поскакал к морю. По дороге, проезжая мимо перевязочного пункта, он справился о Енджеевском.
    
– Я здесь! – отозвался сам поручик.
    
Он лежал под кустами, весь забинтованный, но бодрый.
    
– Как ваше самочувствие? – спросил прапорщик.
    
– Довольно хорошее, хотя сильно ноет левое плечо и прострелена нога, – отозвался Стах. – Что с вами-то приключилось? Я вас и не думал уже видеть в живых.
    
Звонарев в двух словах рассказал о себе.
    
– В общем, дело обернулось скверно. Мы тоже попали чуть не в окружение и едва выбрались. Откуда японцы взялись, ума не приложу! Еще днем никого не было видно, – сокрушался Стах.
    
– Сейчас подойдут наши суда, и после обстрела с моря мы пойдем в контратаку, – сообщил Звонарев.
    
– Боюсь, как бы нам не помешала опять дивизия Фока! – заметил Стах. – Ночью они вели себя предательски: артиллерия молчала, а полки только делали вид, что стреляют.
    
– Таков был приказ Фока.
    
– Расстрелять надо этого предателя и подлеца. Под Цзинджоу он предал Пятый полк, а сейчас нас, – обозлено сказал Енджеевский.
    
Попрощавшись с ним, Звонарев поехал дальше. Вскоре он уже был на берегу моря. Оглядев горизонт, прапорщик увидел приближавшиеся со стороны Артура корабли. Впереди шли шесть миноносцев, затем крейсера «Паллада», «Диана», «Баян» и «Новик». Шествие замыкал броненосец «Полтава». Ближе к берегу на траверзе «Баяна» держались канонерки «Отважный» и «Гремящий». «Полтава» и крейсера остановились, немного не доходя до бухты Лунвантань, а миноносцы и канонерки вошли в самую бухту.
    
Как только они стали на якорь, с «Отважного» отчалила шлюпка, и вскоре на берег высадился мичман, посланный для связи с сухопутными частями. Звонарев подъехал к нему и слез с лошади. Поздоровавшись, они стали подниматься на Семафорную гору, где была установлена сигнальная мачта и находился морской пост. Звонарев в бинокль начал рассматривать Лунвантаньскую долину, в восточной части которой скапливались русские резервы. Японцы с больших дистанций вели по ним редкую артиллерийскую стрельбу. В западной части, густо поросшей гаоляном, почти ничего не было видно, только местами виднелись светлые полоски наскоро сооруженных японцами окопов.
    
– По всему гаоляну, ваше благородие, японцев полно, – сообщил матрос, бывший на посту за старшего.
    
– Не мешало бы связаться с полевыми батареями, пусть они их обстреляют, – высказал мысль Звонарев.
    
– Артиллеристы вон за теми камушками устроили себе пункт, – указали влево матросы.
    
Мичман с прапорщиком направились туда и вскоре увидели полковника Мехмапдарова с несколькими офицерами. Звонарев представился ему и сообщил о возложенных на них обязанностях.
    
Полковник тотчас открыл огонь по гаоляну, а через десять минут все миноносцы и канонерки начали обстрел гаоляна, и японцы стали торопливо выскакивать оттуда. Полевые батареи били по ним шрапнелью, и скоро вся долина заволоклась дымом разрывов и пылью поднятой земли. Сегментные снаряды моряков хорошо ложились во фланг японцам. Противник панически бежал по всему фронту, и русские стрелковые цепи перешли в наступление. Но тут ожила ранее молчавшая артиллерия противника, обрушившаяся и на стрелковые цепи и на Семафорную гору Несколько снарядов разорвалось около группы Мехмандарова, сам полковник был легко ранен, рядом с ним убило двух артиллеристов и ранило одного из матросов. Мичман с Звонаревым поспешили перебраться к сигнальной мачте, но и здесь вскоре начали падать снаряды.
    
– Поднять сигнал: судам отыскивать японские батареи, обстреливать их, – распорядился мичман от имени сухопутного начальства.
    
На мачте взвилось несколько флагов. Едва на кораблях был принят этот сигнал, как прямым попаданием снаряда сигнальная мачта – была снесена почти до самого основания, связь с судами оборвалась.
    
– Нам здесь делать больше нечего, – решил мичман.
    
Матросы усиленно засигналили флагами, и вскоре с «Отважного» отвалила шлюпка. Приняв Звонарева и мичмана, шлюпка стрелой полетела назад. Как только она подошла к канонерке, мичман кошкой взлетел на палубу по веревочному трапу. Звонарев последовал за ним Мичман быстро объяснил своему командиру обстановку на суше. Лазарев отдал нужные приказания, и на мачте взвилась новая комбинация флагов, разобрав которую, все корабли начали стрелять по самому хребту, простреливая его продольным огнем. В ответ японские батареи принялись громить русские цепи.
    
– Необходимо подавить японские батареи! – заволновался Звонарев.
    
– Как же мы их подавим, если их ниоткуда не видать? – отвечали ему моряки.
    
– Надо пройти дальше вперед по берегу, чтобы были видны все тылы, – советовал прапорщик.
    
– Лучше бы вы, Сергей Владимирович, сами съездили на «Баян» и доложили обо всем командиру отряда крейсеров капитану первого ранга Рейценштейну, – посоветовал Лазарев
    
Звонарев попросил доставить его на флагманский корабль. Капитан тотчас приказал спустить на воду паровой катер и сообщить сигналами о прибытии офицера с берега
    
Минут через двадцать Звонарев уже поспешно подымался на палубу «Баяна». На мостике, куда провели Звонарева, находились командир «Баяна» Вирен, капитан первого ранга Рейценштейн, Сойманов и еще два-три незнакомых офицера. Сойманов представил прапорщика своему начальству. Его попросили наметить сперва на карте, куда следует стрелять, а затем указать цели на берегу. Звонареву трудно было сразу разобраться в развернувшейся перед ним картине, но помогла японская артиллерия, которая стала усиленно обстреливать передовые окопы Двадцать пятого полка и обнаружила себя блеском выстрелов и пылью.
    
– За этим хребтом, – показал Звонарев. – Только надо продвинуться вдоль берега.
    
Крейсер двинулся вперед, и вскоре стали ясно видны места расположения японских батарей. Обстрелянные с моря тяжелыми снарядами, они одна за другой замолкли. Звонарев хотел было распрощаться и съехать на берег, считая свою задачу исполненной, но Вирен его задержал.
    
– Хочется вам, прапорщик, или не хочется, а придется до Артура добраться на «Баяне», – заявил он. – Нам надо поскорее сниматься с якоря, ибо с моря подходит Того. – И он указал на появившиеся вдали дымки. Рейценштейн, глядя в сильную подзорную трубу, старался по силуэтам угадать японские корабли.
    
– «Чин-Иен», за ним «Ниссин», дальше «Кассуга», потом, никак, «Микаса» или «Яшима». Выходит, что пожаловал действительно сам адмирал Того. Пора нам трогаться в Артур. Поднять сигнал: судам следовать в Артур! – распорядился он.
    
Заметив движение русской эскадры, японцы открыли огонь. Вскоре около десятка тяжелых снарядов обрушилось на «Полтаву» и идущий концевым «Баян». Хотя прямых попаданий и не было, но один из снарядов близко взорвался при ударе об воду и осыпал крейсер осколками. Матрос-сигнальщик вдруг кубарем полетел с мостика на палубу, попытался встать, но упал снова. Около него быстро образовалось темное пятно крови. Фуражка Рейценштейна взвилась в воздухе и упала далеко на палубу, а сам капитан испуганно и удивленно схватился обеими руками за свою лысую голову. Вирен зажмурился и скривил такую гримасу, как будто ему засыпало глаза песком. Артиллерист лейтенант Деливрон поперхнулся на полуслове, Сойманов же с удивлением посмотрел на то место, где произошел взрыв снаряда. Звонарев усиленно отряхивал с себя воду, которая вместе с осколками долетела до костяка. Раненого подобрали. Вирен раскрыл глаза. Рейцеиштейи, несколько мгновений молчавший, вновь обрел дар слова и прежде всего облегчил свою взволнованную душу крепкой бранью.
    
– Думал я, что коя голова улетит вместе с фуражкой, так ударило меня воздухом. – И капитан повертел своей головой вправо и влево, как бы не веря, что она у него осталась на плечах.
    
– Удачный выстрел! На две-три сажени ближе – и мы не избежали бы подводной пробоины. Есть пострадавшие, кроме Федотова? – справился Вирен.
    
– Как будто бы нет, Роберт Николаевич, – отозвался Дели врой.
    
– Подбита шлюпка с левого борта, есть пробоины в задней трубке, поврежден дальномер на формарсе, – доложил старший офицер «Баяна» капитан второго ранга Любимов.
    
– Не оставайтесь в долгу, Виктор Карлович, – обернулся Виреи к Деливрону.
    
– Есть! Постараюсь добросить до «Нисеина» восьмидюймовый снаряд из носовой башни. – И лейтенант поспешно сошел с мостика, направляясь на бак[138]. Звонарев последовал за ним.
    
– Разрешите мне понаблюдать вблизи стрельбу ваших орудий, – попросил он у лейтенанта.
    
– Пожалуйста! Пойдемте вместе в башню, – любезно предложил лейтенант.
    
Прапорщика поразила впервые увиденная им полная автоматизация процессов стрельбы: снаряд и заряд подавались элеватором[139] из расположенных в глубине корабля погребов, наводка производилась электричеством, угол возвышения, соответствующий скомандованному прицелу, придавался при помощи электромотора, горизонтальная наводка достигалась путем вращения при помощи электричества всей башни в нужном направлении. Командир башни помещался в задней ее части, в выступавшем над крышей башни броневом колпаке, снабженном прорезью для наблюдения за целью. Когда обе пушки были заряжены, кондуктор доложил лейтенанту командиру башни.
    
– Прицел двести семьдесят! – скомандовал лейтенант со своего места. – Пли!
    
Оба орудия со страшным грохотом выбросили свои снаряды и, откатившись по накатникам, медленно и плавно вернулись на прежнее место. Хотя звук выстрела в башне несколько был смягчен броней, тем не менее у Звонарева долго еще потом сильно звенело в ушах. Как только орудия стали на свои места, матросы заторопились, подготовляя их к новому выстрелу.
    
– Одно попадание в корму, кажется, «Хашидате», второе – правее! – сообщил башенный командир.
    
Матросы загудели, споря, какое из орудий попало в цель.
    
– Это Зинченко! – утверждали номера левого орудия, показывая на своего серьезного комендора с георгиевской петличкой на груди.
    
– Нет, наш Дивулин! Он как раз в корму самому адмиралу Того целил, – шутливо возражали матросы правого орудия.
    
– Бил в ворону, а попал в корову!
    
– Должен был попасть в «Микасу», а попал в «Хашидате», – смеялись сторонники Зинченко. – Наш комендор прямо в «Хашидате» наводил орудие и попал.
    
– Оба мы в один корабль целили, а кто из нас попал, неизвестно, – серьезно сказал Зинченко.
    
– Пробанить орудие после стрельбы! Гавриков, проследите, – приказал лейтенант кондуктору и вышел из башни.
    
Звонарев последовал за ним.
    
– Понравилась вам наша стрельба? – спросил у прапорщика Деливрон.
    
– Завидую вашей технике! К сожалению, на берегу ее нет!
    
– Помимо техники, нужна еще и выучка.
    
– Я восхищался слаженностью работы орудийной прислуги: видно сознательное отношение матросов к своему делу.
    
Деливрон расцвел от удовольствия.
    
Корабли подходили к Артуру. Миноносцы проскочили уже в порт, за ними начали втягиваться крейсера. Не дожидаясь входа «Баяна» в гавань, Звонарев съехал на берег на шлюпке и направился с докладом к Белому.
    
На следующий день с утра прапорщик отправился в штаб Кондратенко. Там он застал только приехавшего с передовых позиций генерала. Он был сильно не в духе. Мельком поздоровавшись с Звонаревым, Кондратенко заторопился к поджидавшему его Стесселю.
    
– Не зря, значит, мы с Фоком были против вашей авантюры, – встретил Кондратенко начальник района.
    
– Моя неудача объясняется тем, что мы слишком долго собирались с духом и японцы успели подвести свои резервы, затем генерал Фок меня не поддержал.
    
– Нечего на других пенять. Роман Исидорович, коли вы во всем виноваты, – оборвал Стессель. – Вы сперва хотели наступать чуть ли не до Дальнего, я разрешил лишь поиск разведчиков, но и это едва не кончилось катастрофой! Сколько людей мы потеряли!
    
– Триста раненых, около ста убитыми.
    
– Короче, мы потеряли целый батальон. Нет, батенька, как хотите, но я больше этого не позволю. Я решил Фока оставить на передовых позициях, а вас как инженера использовать в крепости, и назначаю вас начальником сухопутной обороны крепости с подчинением Смирнову. Фок же будет непосредственно находиться в моем ведении.
    
– Слушаюсь, если ваше превосходительство находит это необходимым для пользы службы.
    
– Нахожу, нахожу, Роман Исидорович, и рад, что вы со мной согласны, а пока прошу ко мне на завтрак, – уже дружелюбно, проговорил Стессель.
    
– Я не умыт с дороги.
    
– Пустяки! Вера Алексеевна мигом все приведет в порядок! Кстати, она все время стоит за вас горой!
    
– Чрезвычайно признателен ей за неизменно дружеское отношение, – ответил Кондратенко и последовал за Стесселем из штаба. Тут он заметил поджидавшего его Звонарева.
    
– Какие будут приказания вашего превосходительства? – спросил прапорщик.
    
– Приказание будет одно, – вместо Кондратенко ответил Стессель, – идти ко мне завтракать!
    
Звонарев поблагодарил и пошел за начальством.
    
– Вы где сейчас пребываете и что делаете? – обернулся к прапорщику Стессель.
    
– Состоит при мне, – объяснил Кондратенко. – Принимал участие в последнем деле и чудом только уцелел.
    
– Вы, я вижу, настоящий чудотворец, молодой человек. Под Цзинджоу проявили чудеса храбрости, сейчас опять чудом уцелели. Построили какой-то чудесный, по словам Костенко, перевязочный пункт и, наконец, покорили сердце такой замечательной девушки, как Варя Белая, – шутил Стессель.
    
– Помилуй бог, нельзя же, ваше превосходительство, все объяснять чудесами, можно подумать и о проявлении ума, – проговорил Звонарев.
    
Вера Алексеевна встретила гостей, как всегда, очень любезно. Кондратенко поручила заботам своих денщиков, которые мгновенно привели одежду генерала в порядок и дали ему умыться.
    
Вскоре все уже сидели за столом. Подоспевший к завтраку Никитин не замедлил налечь на графинчик и пытался вовлечь в это дело и Звонарева, но потерпел неудачу.
    
Вера Алексеевна со своего места грозно поглядывала в их сторону, и Никитин конфузливо ограничился двумятремя рюмками.
    
– Как жаль, что ваш план. Роман Исидорович, не удался. Я убеждена, что, если бы все было как следует, вы добрались бы до с, ого Дальнего, – кокетничала генеральша, ласково поглядывая на Кондратенко.
    
– Сейчас не вышло – выйдет в другой раз, – ответил тот, с хитрой улыбкой поглядывая на Стесселя.
    
– И не мечтайте, Роман Исидорович. Не позволю, – отозвался начальник района. – Я и не знал, что вы такой упрямый!
    
– Недаром из хохлов, – поддержал Никитин.
    
– Успех сам идет нам в руки! Будь вчера подтянуты к месту боя Двадцать пятый и Двадцать седьмой полки, мы смяли бы японцев и сейчас завтракали бы не в Артуре, а в Дальнем, – возражал Кондратенко.
    
Спор был прерван приездом Фока.
    
Войдя в столовую, генерал, поздоровавшись, сел около Кондратенко.
    
– Что случилось в Артуре, что меня вызвали с позиции? – спросил он у Стесселя.
    
– Хотел потолковать с тобой и Романом Исидоровнчем о происшедшем вчера ночью.
    
– Говорить тут много не о чем. Оскандалился начальник Седьмой дивизии со своим наступлением, ему и ответ за то держать, а я ни при чем.
    
– Слушок есть, что ваше превосходительство, из особой любви к генералу Кондратенко, предоставили ему одному пожинать лавры побед, а свои полки увели подальше от греха, – съехидничал Никитин.
    
– Вас считают, Александр Викторович, повинным в неудаче Седьмой дивизии, – вмешалась Вера Алексеевна.
    
– Кто считает? Генерал Кондратенко? Так ему другого ничего не остается делать! Все остальные люди, в здравом уме и твердой памяти, этого сказать не могут.
    
– Не будем спорить, Александр Викторович, о том, кто виноват, – примирительно произнес Стессель, – лучше подумаем, как избежать этого в будущем.
    
– Сидеть и не рыпаться, – ответил Фок, – спешно укреплять Порт-Артур и перебираться сюда с передовых позиций. Дольше середины июля я там держаться не стану.
    
– Нельзя допускать японцев к крепости, пока ее сухопутная оборона не закончена, – с тревогой проговорил Кондратенко.
    
Очевидно, желая предупредить дальнейшую пикировку, Стессель поднялся из-за стола.
    
    
Работы по сооружению сухопутных батарей велись беспрерывно днем и ночью при свете прожекторов как а будни, так и в праздники. В петров день Звонарев с раннего утра уехал на западный участок фронта, расположенный от реки Лунхе и до Голубиной бухты. Особенное значение тут имела гора Высокая, с которой открывался вид на весь Артур и внутренний рейд со стоящей на нем эскадрой. Общее руководство инженерными работами в этом районе было поручено лучшему из инженеров крепости подполковнику Сергею Александровичу Рашевскому. Когда Звонарев подъехал сюда, работа уже кипела полным ходом. Несколько десятков солдат, матросов и китайцев копошились на небольшом участке вершины горы.
    
Звонарев обратил внимание на то, что китайцы здесь работали с особым увлечением. Они наравне с солдатами и матросами усердно трамбовали бетон, таскали мешки с землей, рыли окопы. Работали они вперемежку с русскими под командой саперных унтер-офицеров. Но в одном месте прапорщик увидел, как группа солдат и матросов внимательно слушала указания еще не старого китайца, объяснявшего, как удобнее и легче бить траншеи в скале.
    
– Любуетесь на нашего Цзин Яна? – подошел изнемогающий от жары Рашевский. – Это прирожденный инженер. Прекрасно разбирается в технических вопросах, внес много ценных предложений по упрощению и облегчению земляных и бетонных работ. Его отметил сам Роман Исидорович и приказал сделать десятником. Мы опасались, что русские не станут слушаться китайца, но он сумел завоевать авторитет у солдат и матросов.
    
– Едва ли Стессель согласится, если узнает об этом, как бы он не счел Цзин Яна шпионом, – произнес Звонарев.
    
– Пока никто из начальства не обратил на это внимания. К тому же Кондратенко лично назначил Цзин Яна десятником по производству скальных работ с окладом в тридцать рублей в месяц.
    
– Почему в других местах китайцы работают очень неохотно, лениво, а у вас они трудятся с увлечением? – обратил внимание Звонарев.
    
– Прежде всего я китайцев не обижаю и не, позволяю обижать их. Затем я аккуратно каждую субботу выплачиваю им заработанные деньги, а не даю расписки с правом получения денег с русского правительства по окончании войны с Японией, как это практикуют другие инженеры. И, наконец, китайцы у меня фактически стоят на довольствии наравне с солдатами и матросами.
    
– Как же это можно! В крепости запасы продовольствия и так весьма ограничены, – удивился прапорщик.
    
– Русские солдаты и матросы не любят риса, который им полагается на довольствии, и охотно делятся с китайцами. Это их национальная еда. Горсть риса – китаец сыт на полдня. Так и помогают друг другу в работе и в жизни наши русские мужички и рабочие местному населению. Надо прямо сказать – живем с ними в ладу и дружбе.
    
Вскоре Звонарев вернулся в штаб Кондратенко. Выслушав его доклад о ходе работ на западном участке, генерал задумчиво пощипал бородку и сказал:
    
– За мое пребывание на передовых позициях работы в Артуре сильно замедлились. Инженеры занялись постройкой блиндажей в городе для себя и для своих друзей. С завтрашнего дня я сам возьмусь за инженеров и заставлю их делать то, что надо, – твердо проговорил генерал, слегка постукивая кулаком по столу.
    
– Почему за время вашего отсутствия так усердно работали над укреплением центральной ограды, на которой все равно долго не удержишься, а передовые позиции были оставлены без внимания? – спросил Звонарев.
    
– Фантазия Стесселя, вернее, Фока, ибо Стессель не додумался бы до переброски рабочих, материалов и средств на укрепление центральной ограды. Фок же действует по подсказке Сахарова, у которого всегда и везде на первом плане коммерческие расчеты, – пояснил Кондратенко.
    
– Какая же тут может быть коммерция?
    
– Очевидно, кому-то выгодно, чтобы мы занимались не тем, чем нужно.
    
Прапорщик слушал шагающего по кабинету генерала и не понимал его пассивного отношения к творящимся в Артуре безобразиям. Когда он высказал эту мысль вслух, Кондратенко сразу остановился.
    
– Такова вся наша государственная система. Артур не составляет исключения, – резко проговорил генерал.
    
Приход инженер-капитана Зедгенидзе прервал их разговор. Он был одним из ближайших помощников Кондратенко. Писаный красавец по наружности, он отличался необычайной скромностью в отношении женщин. Все свободное время отдавал музыке, которую в шутку называл своей единственной возлюбленной. С прибытием в Артур Кондратенко, еще до начала военных действий, Зедгенидзе сразу стал его верным сподвижником в деле укрепления Артура.
    
– Какие будут распоряжения вашего превосходительства? – справился, здороваясь, Зедгенидзе.
    
– Срочно выловить всех воров и взяточников в Артуре! – ответил с усмешкой генерал.
    
– Это совершенно невозможно, – улыбнулся капитан.
    
– Я решил немедленно прекратить все работы по укреплению центральной ограды крепости, как бессмысленные, и бросить все силы на западный участок, – проговорил Кондратенко.
    
– А Стессель?
    
– Попробую его уговорить. Смирнов со мной согласен.
    
– Значит, Стессель будет против.
    
– Злы вы на язык, Михаил Андреевич, – улыбнулся генерал.
    
Распределив работу между своими помощниками, Кондратенко уехал. Звонарев решил после работы заглянуть к Белым, где он давно не бывал. Дома оказалась только Мария Фоминична. Она попросила прапорщика съездить в госпиталь за Варей.
    
– Она уже две ночи не была дома. Берите верховых лошадей с ординарцем и обязательно вытащите ее из госпиталя. Беда моя, ни в чем она меры не знает.
    
Прапорщик охотно согласился. По вечерней прохладе он не торопясь добрался до госпиталя и нашел Варю в хирургическом отделении.
    
– Какими судьбами вы здесь, мой рыцарь без страха и упрека, – приветствовала его девушка.
    
– Приехал за вами. Кубань вас ожидает.
    
– Сейчас сдам дежурство, и поедем. – И девушка скрылась.
    
Через десять минут они уже ехали по направлению к Пушкинской школе.
    
– Заедем к учительницам, а заодно и справимся о здоровье Стаха, – предложила Варя.
    
Так и сделали.
    
В школе они застали Борейко, который принес «болящему» большую рыбину и свежий лук.
    
– У нас сегодня пир горой: достали на базаре ослятины, а тут еще рыба, – смеясь, сообщила Оля Селенина.
    
Звонарев справился о Стахе.
    
– Поправляется, можно надеяться на скорое выздоровление, – ответила Оля.
    
В это время из соседней комнаты вышла Леля и пригласила зайти к Стаху, который лежал весь перебинтованный на горе подушек.
    
– Меня, кажется, окончательно перевели в дивизию Кондратенко. Это явится лучшим лекарством для меня, – сообщил он.
    
Борейко хотел было сбегать за бутылкой вина, но Варя энергично запротестовала.
    
– При наличии подозрения на столбняк спиртные напитки строго воспрещаются, – докторским тоном заявила она.
    
– Не каркайте, господин профессор, никакого столбняка у меня не будет, – возразил Стах.
    
Звонарев справился, как идет жизнь на Утесе.
    
– Живем, как все в Артуре, слухами! То Куропаткин берет Цзинджоу и движется к Артуру. То японцы гонят его к Мукдену. Балтийская эскадра[140] то появляется около Шанхая, то оказывается еще в Кронштадте и Либаве[141]. Слухи и ничего достоверного, – ответил Борейко.
    
– Я слыхала, что нас скоро освободит Маньчжурская армия, – заметила Мария Петровна.
    
– Не верьте этому! – серьезно проговорил Борейко. – В скором будущем нам предстоит выдержать осаду не только с моря, но и с суши. Я слышал, что наши части уже отходят с Зеленых гор и собираются задержать противника на Волчьих горах, а от них совсем рукой подать до Артура. Если бы Куропаткин двигался к нам на выручку, то японцы тотчас потянулись бы к северу, а нас оставили в покое.
    
– В случае осады с суши госпитали, должно быть, перебросят на Ляотешань? – спросила Леля.
    
– Там их негде разместить! Кроме того, там нет воды. Да и доставка раненых в такую даль очень трудна. Половина из них умрет по дороге, – возразила Варя.
    
– Существующие госпитали останутся на месте, а новые будут открывать в казармах на Тигровке, на Белом волке. У нас на Утесе уже открывают лазарет, – пояснил Борейко.
    
– Но ведь его там всегда могут обстрелять с моря! – удивилась Варя.
    
– С тех пор как вы в апреле напугали японцев своим присутствием на Утесе во время бомбардировки, они не подходят к нам на пушечный выстрел. Разве что ночью иногда миноносцы рискуют подойти к берегу. Сейчас у нас совершенно спокойно. Рядом морское купанье, чистый воздух, одним словом, – форменная дача. Раненым и больным на Утесе будет гораздо спокойнее, чем здесь в городе, – объяснил поручик.
    
Посудачив еще об артурских делах, Звонарев и Варя стали прощаться. Было около полуночи, когда прапорщик сдал с рук на руки Варю ее матери.
    
    
– Надеюсь, ваши дела поправились и вы принесли свой должок? – без церемоний спросил Сахаров явившегося к нему Гантимурова.
    
– К сожалению, нет! Я пришел попросить у вас отсрочки.
    
– Больше не могу! Карточные долги порядочные люди выплачивают в суточный срок, а вы тянете уже две недели и не можете расплатиться.
    
– Где же я в осажденном городе возьму денег?
    
– Это не мое дело! Долг сделан, значит, его необходимо погасить.
    
Гантимуров взволнованно прошелся несколько раз по комнате.
    
– Вы на меня накидываете петлю, Василий Васильевич.
    
– Сами в нее лезете, дорогой мой!
    
– Возьмите мой портсигар, – предложил Гантимуров. – Это последняя моя наследственная драгоценность. Все, что осталось от миллионов моего отца, – усмехнулся он.
    
– Если не считать еще наследственного сифилиса!
    
Князь густо покраснел.
    
– Я поражаюсь зашей осведомленности…
    
– Это, как говорится, к слову пришлось. Я слышал, что вы думаете свататься к дочери Белого.
    
Взбешенный Гантимуров подлетел к сидевшему в качалке Сахарову.
    
– Не собираетесь ли вы довести до сведения папаши о моем недуге? Если так, то поберегитесь! Я ни перед чем не остановлюсь!
    
– Не волнуйтесь, я пошутил. Дело гораздо проще и лучше, чем вы думаете. Вы хорошо приняты у Стесселя. Станете почаще бывать там и сообщать мне всякие новости – политические, военные и просто сплетни. У нас в коммерции все может пригодиться.
    
– Только-то! Сколько вы мне за это дадите?
    
– Пятьдесят в месяц.
    
– За кого вы меня принимаете?
    
– Через день дам тридцать, а через два – ни копейки, ибо найду другого человека.
    
– Черт с вами, согласен.
    
– Конечно, ваши заработки очень могут повыситься, если вы сумеете достать что-либо секретное или не подлежащее оглашению.
    
– Но ведь у Стесселя, кроме военных секретов, никаких быть не может! Какая же тут коммерция?
    
– Юноша вы невинный! Разве война не коммерческое предприятие?
    
– Первый раз слышу о возможности та, кой постановки вопроса. Война – это проявление рыцарского духа народа.
    
– За рыцарями-то, мой друг, всегда стоят купцы, – поучительно проговорил Сахаров. – Поэтому, например, вопрос об обороне Артура имеет чисто коммерческий характер. Будет держаться Артур, будут высоко стоить русские ценные бумаги. Падет Артур, сразу упадут и курсы. Биржа – точнейший барометр человеческой жизни.
    
– Но ее ведь в Артуре нет!
    
– Зато есть в Шанхае, куда можно сообщать нужные сведения.
    
– Примите меня в долю! – попросил Гантимуров.
    
– Это надо заслужить, родной мой! Сперва посмотрим, на что вы годны.
    
– Я готов и, думаю, годен на все!
    
– Приятно слушать вас, молодой человек! Вы можете далеко пойти, но можете и навсегда остаться в Артуре, – с расстановкой проговорил Сахаров.
    
– Что-то мне последнее не улыбается! – поеживаясь, ответил Гантимуров. – Одолжите-ка мне еще сотню, Василий Васильевич.
    
Распрощавшись с Гантимуровым, Сахаров приказал подать экипаж и, тщательно одевшись, отправился на квартиру начальника штаба Стесселя – полковника Рейса. Денщик выскочил навстречу капитану и доложил, что полковник спит после обеда.